Риданские истории. В непроглядной тьме

Он с трудом разлепил тяжелые веки и ждал, пока сфокусируется зрение, чтобы переплетение неясных контуров окружения превратились в какие-либо предметы. Постепенно движущийся прозрачный туман перед глазами стал испаряться, уступая место пространству, запертому между двух линий обшарпанных стен, увешанных тонкими, сухими растениями-лианами. Он увидел мрачный, бегущий длинной стрелой вперед, коридор, что был не более шести футов в ширину с ржавыми, металлическими кроватями на колесиках у окон и мерцающей вдалеке тусклой оранжевой лампой на грязно-сером потолке. Эта лампа была единственным искусственным источником света в той части странного помещения, где Он оказался, и таким слабым, что едва ли освещала потолочное полотно шире, чем на десять-двенадцать дюймов в окружности. И если бы не широкие окна с деревянными рамными перекрестиями, напоминающие кресты на могилах, по левой стене, в которые отчаянно пыталась заглянуть бледная луна из-за обрывков кустистых облаков, то пепельного оттенка коридор мог бы и вовсе погрязнуть в одинокой и тоскливой черноте. Из-под корявых плинтусов выбивались наружу дохлые сорняки, будто костлявые руки мертвецов, что пытались пробиться из земли сквозь деревянную преграду.
Лежа на спине на холодном кафельном полу, Он попытался подняться на локтях, как всегда готовый смиренно принять навязчивую боль своего изношенного годами тела, что никогда не забывала напоминать о себе ударами кузнечного молота, поселившись до самой смерти в его суставах и мышцах. Но… этого не случилось. С удивлением Он почувствовал легкость в руках и ногах, словно вернулся в далекое детство. В то время, когда Он, будучи юным мальчишкой и представить себе не мог каково это, окунуться в мир страдающего ревматизмом хрупкого старика, где время не бежит с изумрудных гор весенним хрустальным ручейком, а застывает, пронзая тело насквозь острым клинком.
– Должно быть, я уже умер, и тело мое застыло в какой-то дурацкой скрюченной позе в мире живых… Но где же я умер? – уныло проговорил Он, без особых усилий поднявшись на ноги. Голос был все тот же самый, его, хриплый и бурлящий недрами больных легких, но звучал гулко и со стороны, как будто доносился отовсюду, а после сплетался в единый звук рядом с ним. – И я… Как странно, не могу вспомнить собственного имени. Как меня зовут? Старик Оливер? Старина Марти? Или старый Гарри?
Уставившись в пол, устеленный квадратной пыльной плиткой, и пытаясь сомкнуть зияющий глубокой пропастью провал в памяти, Он тряхнул седой головой и длинные пряди волнистых волос ударили его по глазам, защекотали шею. Затем хлестнул себя ладонью по впалым щекам и ощутил пальцами две густые полоски усов над верхней губой, которые ползли змеями до самого подбородка и там резко заканчивались. Он медленно ощупал руками свое лицо, провел пальцами по выдающемуся вперед лбу, опустился на ровный прямой нос, дотронулся до кустистых бровей и маленьких глаз. Да, теперь он начинал вспоминать, как выглядит его лицо! Вот только имя…
Он попытался ощупать свои карманы в надежде найти какие-то документы – автомобильные права или паспорт, но вдруг с удивлением отметил, что был одет в просторную больничную сорочку, которая не имела, конечно же, ни одного углубления, даже далеко напоминающего карман.
«Что? Я умер в больнице? – мысленно рассуждал Он. – Ничего не помню, как будто ничего и не было, кроме этого коридора. Да что это за место? И есть ли здесь люди? Хотя, откуда здесь им взяться. Но я же есть? Или меня тоже нет? Господи, что происходит?»
Он вдруг ощутил холодную дрожь во всем теле. Так приходит страх. Он не стучится в двери, не зовет по имени. Он появляется крадущейся кошкой из ниоткуда и прыгает тебе на спину. Царапает когтями кожу, оставляя тонкие зудящие ранки, а потом садится к тебе на колени и трется о грудь, пытаясь проникнуть в самое сердце. И когда ему это удается, на смену крадущемуся зверю приходит глазастое чудище, что зовется ужасом. И совладать с ним становится настолько трудно, что девять из десяти парализует ядом, без возможности двигаться и управлять своим телом. Такие невольно становятся зрителями кошмарного фильма, играющими в нем главную роль. Остается лишь выбрать: закрыть глаза и ждать, когда безумный режиссер стукнет хлопушкой и объявит финальную сцену или найти в себе силы для отчаянного прыжка через расселину, кишащую злобными призраками – досмотреть картину от начала и до конца.
В этот момент коридор стал светлее. Луна выплыла из-за череды облаков и повисла на темном беззвездном покрывале бездушным желтым светильником. Рамы на окнах зловеще отбросили тени могильных крестов на противоположную стену, ощетинившуюся наполовину раскрытыми внутрь белыми дверями с маленькими табличками на них. Что было написано на этих табличках – не разобрать. Какие-то буквы. Щели между дверьми в комнаты скрывали что-то жуткое и угрожающее, но пока еще тихое и терпеливое в ожидании. Лунный свет жадно облизывал голые остовы железных ржавых кроватей, что были больше похожи на орудия пыток, нежели на чьи-то бывшие постели. Господи, да это же больничные кровати!
Он сглотнул сухой ком в горле, и почему-то представил на мгновение стонущих от боли людей на жестких соломенных матрасах, заляпанных гноем и кровью – пациентов очень старой, давно забытой больницы. Сколько лет этому зданию? Сто? Двести? Какие методы применялись здесь для лечения больных раньше, когда еще не появился даже пенициллин, не говоря уже о современных препаратах лечения и обезболивающих?
Он с отвращением отвернулся и увидел широкую двустворчатую дверь, что все это время располагалась позади него, намертво сколоченную дюжиной досок. Надпись на стене над ней гласила: «Пожарный выход». В правом дверном полотне виднелось стеклянное прямоугольное окошко, но оно было целиком закрашено жирной краской, темно-зеленой или коричневой, так что увидеть то, что было за дверью не представлялось возможным. Искушение распахнуть ее было настолько велико, что Он тут же стал дергать каждую из досок голыми руками, лишь бы выбраться из этого коридора наружу, навстречу лунному свету, даже если он и умер. Но только не бродить по жуткому коридору, наполненному зловещей тишиной, нарушаемой лишь отдаленным стеклянным цоканьем мерцающей лампы на потолке.
Тщетно. Ни одна из досок не дрогнула под его усилиями. Вдруг он услышал за спиной тихий скрипучий звук. Он еще раз шумно сглотнул и затаил дыхание, прислушиваясь. На этот раз позади него жалобно скрипнул какой-то механизм, зовущий лишь его. Кровать у окна? Застыв, словно испуганный лесной зверек, не отрывая рук от гладкой деревянной доски, Он тяжело перевел взгляд в сторону. Упершись в невидимую преграду собственных глазниц, он давил глазными яблоками вбок, будто пытался ими же повернуть свою голову, а затем и себя самого целиком. Наконец ему удалось справиться с непокорным телом, и Он, расцепив онемевшие от натуги руки, медленно обернулся, приготовившись встретиться с самим чертом. Вряд ли в таком месте встретишь добрую фею из сказок, которая подаст тебе свою маленькую ручку и, освещая путь светящимися, как фонарики крылышками, выведет из чертогов Тьмы наружу к сияющему солнцу.
Приготовившись хлебнуть порцию дикого леденящего страха, он увидел в пяти шагах перед собой лишь детский трехколесный велосипед. Ржавый и старый. Поскрипывающий давно не смазанными втулками. Он слегка качнулся взад-вперед и замер, повернув переднее колесо к старику. Изогнутый руль, похожий на утонченные рога буйвола, тупо уставился на него, слегка провиснув в держателе. На черном маленьком сидении никого не было. Ему показалось, что он где-то уже видел такой велосипед. Несомненно, он был ему знаком, вот только его сознание не хотело ничего вспоминать.
– Здесь есть кто-нибудь? – вырвался хриплый, слабый голос старика из его горла. – Эй! Кто здесь? – он вскрикнул чуть громче.
Голос эхом прокатился по коридору и затих где-то далеко за мерцающей лампой в полной темноте. И в ответ ему послышался другой голос, льющийся откуда-то извне, не отсюда, не из пугающих тьмой комнат с раззявленными ртами дверных проемов, скрывающих, должно быть, ужасающие тайны. И не снаружи, не из-за стен, где в суровой молчаливой беспомощности застыла в небе тусклая луна. Этот детский лепечущий голосок доносился отовсюду и будто ниоткуда. Какая-то девочка пела песенку о бегущих в облаках лошадках. Они скользили как по снегу, и эта девочка бежала рядом с ними. Она пела о ветерке, который играл с ее косичками, ласковом, как младший братик. А еще девочка радовалась солнцу, что рисовало на ее коже светлые круги своими жаркими лучами. Закончила свою песенку она словами о том, что лучик тот был ей тоже друг.
– Тоже друг, – тихо повторил Он за ней, пребывая в оцепенении.
Мягкий и сбивчивый девичий голосок оборвался на этих словах, сжался до размеров крохотной точки, поставленной чернилами на темной оберточной бумаге больничного пространства, и тут же пропал. И вновь тишина, если не обращать внимание на нервирующий треск лампы, что было в этот момент проще простого. Потому как Он из живого, колышущегося дерева превратился в бесшумное, застывшее изваяние. В каменную горгулью в белом халате. Но не для того, чтобы слиться с темнотой, исчезнуть, а из-за леденящего душу страха. Если бы Он мог, то скорее всего уже замертво упал навзничь, ударившись затылком или лбом о металлическую спинку ржавой кровати и даже не успел бы почувствовать боль от удара. Но он УЖЕ был мертв. Ощущение сна ему было знакомо, но это не было грезами. Умерев там, он теперь был жив здесь. Довольно-таки странные рассуждения, но так или иначе все самое злое и пугающее влезло ему под ребра и теперь зудело крутящимся зубчатым сверлом под его сердцем. Кстати, о сердце. Оно бьется?
Он медленно поднес руку к груди, все еще не отрывая прикованного взгляда от велосипеда. Кажется, Он ощутил какое-то движение под кожей. Или все-таки еще жив? Немного, но жив? Новая мысль закралась в голову подобно крысе, шуршащей в темном углу старого сырого подвала. И если не умер, тогда… Есть шанс вырваться наружу! Нужно только найти способ… И тут же мелькнувший в нем пыл, что не успел набрать жара, заледенел и превратился в холодный комок снега. Спрятался глубоко в желудке. Выбраться наружу означало – пройти по коридору до конца. Во тьму. Может это и есть тот самый тоннель, о котором утверждают верующие во Спасение набожные люди? И если это дорога к Богу, почему она такая темная и… смердящая разложением всего вокруг? Облупившаяся краска на стенах и окнах, издыхающая луна, поеденные коррозией кровати и слабая лампочка, играющая светом на пределе своих возможностей? Нет. Это дорожка обратная Богу.
Он машинально закрыл лицо рукой, и тогда его размышления прервал легкий стук, похожий на звук перекатывающихся по всему столу бильярдных шаров, только очень и очень маленьких. Он взглянул на свою тонкую руку и увидел то, что не заметил и не почувствовал раньше. На его кисти перестукивались малюсенькие квадратные кубики разных оттенков, нанизанные на нить, завязанную на узелок. На кубиках что-то виднелось. Какие-то выгравированные буквы. Он бросил настороженный взгляд в коридор, затем осторожно подошел к окну, чтобы взглянуть на браслетик при лунном свете. Он прочитал надпись: «Дедушке Густаву».
Каша в голове, что препятствовала работе мозга, постепенно стала распадаться на куски. «Густав, значит. И у меня есть внучка… – окрыленный возвращением памяти, с блаженством подумал Густав, не смотря на ту мерзкую обстановку, что его окружала. – Не ее ли голос слышал я? И этот велосипед… ее? Дороти! – чуть не выкрикнул он и инстинктивно забегал глазами по коридору, будто искал девочку в полумраке проклятого здания, в котором ее, спасибо Всевышнему, никак не могло быть. Не должно быть! – Малышка Дороти Кейбл! Четыре с половиной года отроду, маленькая рыжеволосая принцесса с веснушками на лице и плечиках, пухлыми щечками и серыми глазами! Этот браслетик она сделала с ее мамой… моей дочерью… как же… черт! Не могу вспомнить… Они сделали, точно помню, вдвоем мне в подарок, старому болвану, который в тот же день умудрился перевернуть два цветочных горшка, что разбились вдребезги и превратились в груду черепков и комья земли с поломанными растениями, уж не знаю, как их там называют, и затеять из-за этого ссору! И почему я помню про эти чертовы горшки, но не могу вспомнить имя своей родной дочери??? Думай, Густав. Напряги свои извилины, старый осел, давай же. Наконец-то! Мария! Дорогая Мария! А ее муж по фамилии Кейбл пусть идет к черту, если он меня хоть сколько-то волнует. Я не могу вспомнить лица моей Марии!»
В легком возбуждении Густав так резко отстранился от окна, что едва ли не налетел на велосипед и упал на оба колена. И вновь не ощутил привычной боли, мельком отметив про себя это прекрасное чувство легкости в теле. Браслетик на руке отозвался мелодичным шорохом, а старенький велосипед еще раз печально скрипнул.
И тогда Густав увидел три темные ровные полоски, тянущиеся от одной из дверей, распахнутой гораздо шире, чем ранее, до колесиков велосипеда. Словно воздушный след, что оставляет самолет, выпуская из турбин полосы густого дыма, рассекая небесное пространство напополам. Так вот откуда выбрался этот маленький железный зверек. Из темной норки, что чернее ночи.
Любопытство Густава пересилило его липкий страх, скребущийся когтями в горле, и старик шагнул навстречу дверному проему, дыхнувшему ему в лицо запахом гнили, ржавчины и сырости. Комната внутри отнюдь была не темна, как могло показаться сначала, и не благодаря лунному свету. Окон в маленьком помещении не было. Справа от входа за стеной каким-то чудным образом горела кем-то зажженная парафиновая свеча, стоящая на ветхой тумбочке на небольшом подсвечнике с закрученной локоном ручкой. Свеча эта была практически целой: примерно в три с половиной дюйма длиной и всего с двумя коротенькими подтеками горячих капель у самого верха. Огонь, пляшущий на фитиле, освещал пространство за стеной, выхватывая из темноты очертания покосившихся металлических стеллажей со всяким бесполезным хламом; грязный кафельный пол, некогда белый, а теперь неопределенного цвета с разводами и пятнами, пылью и сухими листьями; часть стального хирургического стола с помутневшей поверхностью. Густав взял за ручку подсвечник и поднял его чуть выше уровня глаз. Старик направился к столу, освещая пространство. Теперь стол был виден полностью, на дальней его части лежали наполовину истлевшие тряпичные обмотки. Один из них лоскутов тянулся вниз мертвой змеей, и при свете свечи были видны прорехи и дыры в старой ткани.
Густав продвинулся вперед, с отвращением обошел стол. Сколько людей было изрезано ножом хирурга на нем? И сколько криков боли слышали эти стены, прежде чем Мастер объявлял об окончании операции, успешной или же…
Густав тряхнул головой. По его спине все еще бегали мурашки, словно тысячи мелких надоедливых насекомых. Он поежился, и пламя свечи качнулось в такт его судорожным движениям. У дальней стены он различил застекленные подвесные шкафчики. Из-за толстого слоя налипшей пыли в их стеклах почти даже не отражался свет пламени свечи. Лишь маленькая оранжевая точка виднелась на них, похожая на заблудившегося в этом ужасном месте одинокого светлячка. Он трепыхался, пытаясь выбраться наружу, но стеклянная тюрьма крепко удерживала светящуюся кроху взаперти.
Под шкафчиками располагался еще один стол, но длинный, почти во всю стену. На его столешнице аккуратным порядком были уложены инструменты: клещи, скальпели, резцы, зажимы, молоточки и даже небольшой коловорот со сломанным сверлом. Сломалось ли оно при трепанации черепа и так и осталось в нем? Густав не желал даже думать об этом…
Он поспешно отвернулся от стола и направился к выходу. Но что-то заставило его остановиться и обернуться. Он скользнул глазами по той части комнаты, где он разглядывал инструменты всего несколько секунд назад. За одним из стекол подвесных шкафов он все еще наблюдал огонек. И только теперь стало ясно, что бледная оранжевая точка за стеклом не была отражением. Внутри действительно что-то поселилось. И оно было ЖИВОЕ!
Густав вернулся и, уставившись в стекло, долго всматривался в танец странного огонька. Наконец он взял в руки хирургический холодный молоточек и ударил по стеклу. Послышался предательский тихий звон, такой, какой бывает при вторжении вора в дом, разбивающего фомкой стекло уличной двери или окна, когда никого нет дома. Осколки упали на кафельный пол и тоже отозвались звоном, разлетаясь на еще более мелкие осколки у ног Густава. И тогда произошло маленькое чудо. Огонек расправил маленькие крылья. Он стал похож на миниатюрный бутон огненной примулы, только сердцевина его была не желтой, а коралловой. Сияние, разливающееся к самым крылышкам, становилось светлее к краю, преобразуя свой цвет в более яркий – алый. Затем, будто хамелеон, он сменил пламенное сияние на бирюзовые цвета, более нежные и мягкие, и покинул свою темницу. С еле уловимым шелестом, похожим на трепет флага под сильным ветром на флагштоке, только очень тихим, светлячок пролетел около лица Густава, и тот почувствовал легкую прохладу от воздуха, взбитого крылышками бирюзового огонька. Светлячок размеренно направился к выходу из комнаты и вскоре исчез за стеной в коридоре. Удивленный появлением прекрасного создания среди такого жуткого хаоса и в то же время запуганный окружающей его ужасающей атмосферой, Густав поспешил вслед за огоньком, ступая по коричневым запекшимся пятнам на полу. «Теперь свеча будет кстати, – промелькнула мысль в его голове. – Быть может этот светляк единственный живой организм среди всей этой угнетающей и пожирающей сознание разрухи. Возможно, мы смогли бы стать даже друзьями, и тогда я бы дал ему имя… Кто знает, не новый дом ли для меня уготовил здесь Всевышний, трижды будь он проклят, если это так…»
Густав выскочил в коридор, словно пробка из бутылки, и тут же замер. Первое, что он заметил, это бирюзовый бутон, безмятежно порхающий под потолком. Он бился о бетонную преграду и отскакивал от нее, как мячик, но снова и снова сталкивался с каменным противником, словно желал пробить насквозь потолок здания и вырваться в прохладу ночи. Но не это озадачило Густава, а отсутствие трехколесного велосипеда. Не было и свежих следов, по которым можно было бы проследить за ним. Старик скользнул растерянным взглядом вдоль окон, устремляя взор все дальше и дальше, пока не различил в тусклой полутьме тот самый велосипед. Он двигался медленно и почти добрался до мерцающей лампы. В призрачном свете бледной луны, на удачу не прикрытой облаками, Густав заметил еще что-то. Да! На маленьком сидении устроился кто-то небольшой с густой копной волос. Первая мысль, которая пришла на ум Густава, была о Дороти. Но волосы не были похожи на волосики Дороти. От новой волны накатившего бурными волнами страха старик широко раскрыл глаза, не смея отвести их от увиденного. Но что за девочка тогда вела свой велосипедик? Выходит, что песенку этой странной девочки и слышал Густав? Наверное, ее, и она намеренно пряталась от него все это время… Малышка просто-напросто боялась его, старика в белом больничном одеянии, что словно призрак снует из угла в угол… Но и ему тоже страшно, дико страшно. От этого страха в который раз уже сводит кишки в животе, завязывая их на десятый узел все крепче и крепче.
Но что, если он увидел вовсе не девочку? То, что устроилось у руля велосипеда больше походило на мелкого зверя, а не на ребенка. Слишком мало было это существо. А прическа, напоминающая девичью, могла быть лишь плодом разыгравшегося воображения, сбившего его с толку, или игрой теней в мрачном пространстве с недостатком света. Велосипед жалобно скрипнул и исчез во тьме за мерцающей лампой.
Светлячок наконец оторвался от потолка и, снизившись до шести футов над уровнем пола, направился тем же путем.
– Нет! Стой же! – взмолился Густав, протягивая руку к светящейся бирюзовой точке. – Куда ты? Остановись, там может быть опасно!
Густав понимал, что, возможно, бредит в своих мольбах, но продолжал просить остаться, в надежде ожидая ответа от существа, которое вряд ли умело говорить так же, как и он. И светлячок, конечно же, его не слышал. Он парил, как бабочка. Легко и трепетно, удаляясь от Густава без всяких угрызений совести, потому как и это чувство не могло уместиться в тело такого крохотного и хрупкого, но божественно прекрасного создания. И Густав, сопротивляясь чувству, кажется, навсегда приклеившегося к нему страха, побрел по коридору, хотя и сам до конца не понимал, зачем идет за искрой живого света.
Он вдруг почувствовал, что слышит какие-то голоса, и его окатило новой волной ледяного ужаса. Почему все так явственно, как наяву? Кто все эти люди, чьи голоса звучат в его мозгу, такие явные, как взаправду? Живые или мертвые? Если сердце его еще бьется, то он не умер. Значит, это место – грань между жизнью и смертью. А раз так, здесь могли быть и другие заблудшие души. Но добрые ли они или злые? Духи или люди? И почему голоса раздаются в его голове? Или все-таки в пространстве?
Голоса были слишком тихие, и слов он разобрать не мог. Но почему-то вспомнил о девочке. Потому что ее песенка звучала чуточку громче и более отчетливо. «Какие там были слова? – попытался вспомнить Густав, чтобы отвлечься от неразборчивого бормотания в голове. – Что-то про лошадок, кажется. И жаркий лучик. Вроде бы, лучик тоже друг. Да, друг! Как и мой светляк…»
Он миновал приоткрытую дверь, вторую по счету от той, что была заколочена досками с надписью «Пожарный выход» над ней. В свете плачущей расплавленным парафином свечи он мельком увидел там несколько беспорядочно расставленных железных кроватей на кафельном сером полу. Таких же, как и в коридоре, только поверх их ржавых остовов покоились сбившиеся рваные матрасы неопределенного цвета и замызганных грязными пятнами. Из прохода веяло той же прелой гнилью. Следующая комната была богата инвалидными креслами, судя по груде колес и сидений, сбившихся в одну большую кучу. Четвертая комната с распахнутой наполовину дверью оказалась гораздо страшнее всех предыдущих.
На этот раз пламя огня выхватило из темноты еще несколько кресел. Одно из них, как показалось Густаву, тихонько пискнуло ржавыми колесами. За ними расстилался целый ворох пожелтевшего ветхого белья на полу. Эту тряпичную пирамиду он углядел благодаря гудящей оранжевой лампе, прилаженной к дальней стене. В ее слабом свете так же были едва различимы какие-то черные надписи на той стене, больше похожие не на слова, а на отдельные буквы, взятые из алфавитов разных стран, знаки и цифры, в понимании Густава не имеющие между собой никакой связи. И в тот момент, когда скрипнуло одно из кресел, Густав заметил нечто, похожее на тень, что скользнуло с сидения вниз черной легкой вуалью и заползло под ворох тряпья. Лампа замерцала, загудела сильнее и взорвалась, разбросав стеклянные осколки со звоном по полу. Все это произошло в течении нескольких мгновений, пока Густав проходил мимо. Затем с неожиданной силой и быстротой захлопнулась дверь, и эхо от удара пронеслось по коридору. Густав отскочил к окну, чуть не выронив из рук подсвечник. Тело сковало льдом, от ужаса появилось чувство нестерпимой рвоты, и тошнотворный комок уперся изнутри в солнечное сплетение. Густав смотрел и смотрел на захлопнувшуюся дверь, представляя себе самое страшное. Что она вот-вот вылетит с петель от сокрушительного удара, собьет его с ног и отбросит на оконную раму. Он разобьет своим телом пыльное стекло и вывалится наружу. А пока будет падать вниз, увидит выглядывающую наружу жуткую, просто мерзкую морду существа, которую только можно себе вообразить. И после новый конец? Или еще одно начало? Что будет тогда? И далеко ли ему падать?
Силясь отвести застывший взгляд от закрытой комнаты, Густав все же смог направить непослушные глаза в окно. Все, что он смог различить при лунном свете, лишь туман, плотно застилающий все вокруг, и макушки черных кривых деревьев, торчащие над ним. Верхние, самые верхние сучья деревьев. Пятый-шестой этаж или даже выше. Почти у Господа на пороге на самой вершине здания. Падение могло быть долгим смертельным. Настолько долгим, что скорее сердце перестанет биться, и он умрет от новой порции страха, чем почувствует напрягшейся спиной то мгновение, когда от мощнейшего удара разрываются внутри тела легкие, печень, почки и остальные органы. Затылок черепа, крошась на кусочки, проникает в мозг, мозг выдавливает из глазниц кровяные кружочки глаз. А распахивающиеся, словно крылья птицы, ребра рвут тело изнутри. И только потом утихает боль.
За размышлениями о возможном развитии событий Густав и не заметил, как голоса в пространстве затихли. И в коридор вновь пришла тишина, которую разбавлял только треск мерцающей лампы, но она уже совсем не привлекала к себе внимания Густава. И парящего под ней светлячка тоже. Он словно бы и не замечал ее, хотя, как известно, многие насекомые летят на свет.
Дверь оставалась на месте. Страх внутри Густава постепенно истончался, превращаясь в дремлющего длинного червя, свернутого в клубок. Но в любой момент он мог проснуться и вновь терзать все тело Густава, дергать за ниточки-нервы, как куклу-марионетку, сводить с ума. Больше всего Густаву сейчас хотелось оказаться подальше от этого места: где угодно, но только не здесь. Он вновь с надеждой вскинул взгляд на светлячка, так беззаботно пляшущего под мерцающим светом. Затем он посмотрел на последнюю в ряду дверь справа, которую ему оставалось миновать. Из темной щели проема на Густава мертвыми глазами таращилась чернеющая пустота. Дальше той ощерившейся беззубой улыбкой комнаты дверей не было. Как и окон напротив. Только голая стена и мрак коридора. То пространство, в котором утонули очертания трехколесного велосипеда со странным существом.
Он не хотел идти туда, в пугающую Тьму, он не хотел оставаться здесь рядом с Тенью. Густав тянулся лишь за единственной Живой искоркой, которая оставляла ему надежду выбраться отсюда и обрести Свет. Сжавшись всем телом, как перед неизбежным столкновением с автомобилем, без тормозов несущимся прямо на него, Густав сделал несколько шагов дальше по коридору. Лязгнула одна из кроватей. Густав нервно повернулся к ней и тут же осознал, что движение кого-то или чего-то иного просто не могло бы стать причиной такого звука в лунном полумраке старой больницы, ведь там никого не было. Просто старик случайно задел край изголовья своим коленом.
Светлячок продолжил свой безмолвный полет. Оставив позади последнее окно, в которое теперь с таким трудом пробивались призрачные лучи света сквозь застилающую лунный диск облачную дымку, он превратился в расплывчатое сияющей синевой круглое пятнышко в беспроглядной темноте. Огонек все уменьшался и уменьшался, пока не стал размером с пылинку, и затем исчез.
И тогда случилось то, чего с таким напряжением ждал Густав, съежившись у окна в комок. За его спиной треснуло дверное полотно и разлетелось на обломки, оглашая эхом больницу. Вслед за этим раздались дикие звериные вопли, схожие разве что с пронзительным хохотом гиен. У Густава затряслись руки, и пламя его свечи заплясало, рисуя на стенах кривые ухмыляющиеся тени. И вдруг что-то будто подтолкнуло его вперед. Не оглядываясь назад, он сломя голову помчался в пустоту коридора. Последняя дверь справа ожила и с шумным грохотом захлопнулась, словно отрезая для него вход в ближайшее укрытие. Ну и пусть! Многого ли стоила простая деревянная преграда против мощных ударов обозленной твари, топот которой Густав так явно слышал своими ушами не дальше, чем в пяти-шести ярдах за собственной спиной!
Густав мчался во весь опор, освещая безумным от ужаса глазам путь беспокойным оранжевым светом. Он увидел впереди широкий дверной проем и нырнул в черную бездну. Густав оказался на бетонной площадке с уходящей вниз лестницей по левой стороне стены. Влетев туда, он чуть не потерял равновесие. Его занесло, словно на льду, но все же он успел ухватиться свободной рукой за перила и по инерции развернулся к ступеням. Мельком он углядел на полу черноволосую, тряпичную куклу, что распласталась на спине. Она улыбалась нарисованным ртом, раскинув ноги и руки в разные стороны. Из рассеченной шеи торчала вата, а рядом с куклой покоился маленький, игрушечный нож. Ничего не понимая, Густав на бегу зацепился ногой за ногу и кубарем скатился вниз. Издав тихий стон не от боли, а от неожиданности, он торопливо поднялся и бросился дальше по лестничным пролетам, спускаясь все ниже. Он заметил, что только лишь на двух этажах располагались одинаковые темные проемы, похожие на черные дупла старых, пахнущих плесенью деревьев. Входы на другие этажи были замурованы старым кирпичом.
Оставив позади себя целую уйму лестничных пролетов, Густав спустился в самую нижнюю часть здания. Там он увидел перевернутый набок велосипед с вывернутым рулем, покореженной рамой и медленно вихляющим передним колесиком. Грохот погони наверху вроде бы как стих, и Густав позволил себе оглядеться и отдышаться. Скорее по привычке, ведь дыхание было на удивление ровным. Он увидел застекленную дверь, что отделяла его от той части здания, где стоило бы поискать выход, но в ту же секунду изнутри какая-то громоздкая черная тень ударилась о дверь с такой силой, что по стеклу побежали паутины трещин. Кто-то или что-то явно не хотело впускать его внутрь. Густав бросился в противоположную сторону, словно от огня, выронил подсвечник и только тут заметил, что под лестницей имелся небольшой проход, утопающий в бледно-красном свечении. Не раздумывая, Густав поспешил туда.
Это был узкий и низкий проход c гладкими стенами, на одной из которых нелепо повис на двух ржавых петлях металлический квадрат, похожий на люк. Он был облеплен мягкими нитями паутины. Пол был выстелен металлическими решетками, которые вибрировали и громыхали от каждого шага Густава, что шел, пригнув голову. Он слышал тоненький писк затаившихся по углам крыс, но не видел их. Впереди он стал различать какой-то гул. Кажется, так шумят котлы, подавая тепло в систему труб и батареи. Потолок над головой стал постепенно подниматься, и через десяток шагов Густав уже выпрямился в полный рост. Несколько раз он оборачивался, чтобы удостовериться, что погоня за ним прекратилась, однако страх все еще не покидал Густава.
Шум устройств нарастал. Среди этого гула Густав разобрал неприятное пиканье, похожее на тот звук, что издает пульс-монитор в реанимационной палате. Но монотонные звуки почти тут же смолкли.
Густав выбрался в довольно-таки большое прямоугольное помещение с гладким полом, усеянным черной пылью, сбив на ходу инвалидное кресло, которое не заметил сразу. Он с удивлением обнаружил, что это кресло сильно отличается от тех, что он уже видел наверху. Оно было более современным и совершенно не ржавым. Когда оно медленно покатилось в сторону под неловким движением Густава, то приятно зажурчало работой металлических колес. Густав отвел взгляд и осмотрелся вокруг. Это действительно была старая, примитивная котельная с парой громоздких, шарообразных паровых котлов из чугуна с закрытыми угольными топками. Сквозь их перфорированные мелкими круглыми отверстиями дверцы были видны яркие кружки раскаленного угля, сгорающего в плотной стене почти белого пламени. От котлов тянулась сеть различных труб, разбредающихся по дальним стенам и уходящих вверх через потолок. Воздух был жарким, из трубных соединений тут и там с шипением вырывались наружу тонкие струйки пара. В семи футах над полом по всему периметру были прикреплены лампы тусклого розового цвета, упрятанные за железные плафоны с металлической сеткой. Повсюду чернели треугольные груды угля, словно расставленные макеты египетских пирамид. Кое-где притулились накренившиеся, грязные строительные тележки.
«Кажется, это тупик, – обреченно подумал Густав. – Здесь только один выход – возвращаться назад. Но как? Я загнан в угол какой-то страшной тварью. Выходит, что здесь конец моего пути. Одно утешает… Здесь гораздо ярче, чем наверху. И смерть я встречу не во мраке…»
Густав в отчаянии пнул босой ногой квадратную металлическую деталь, валяющуюся на полу, и та с грохотом ударилась о корпус котла. Раздался глухой звон, и она отскочила на добрых двадцать футов в сторону.
– Убирайся прочь в свое логово, грязная тварь! – послышался срывающийся незнакомый голос, от которого у Густава в один момент по спине пробежала дрожь. – Ты не можешь пройти здесь! Ты не можешь! Ты не доберешься до меня!
– Эй! – взволнованно вскрикнул Густав. Он водил глазами по углам, пытаясь найти человека, которому принадлежали те испуганные восклицания. – Кто здесь? Покажись! Я не причиню тебе вреда!
Последующее молчание длилось недолго. Всего каких-то несколько секунд. Затем захрустели камешки угля в одной из пирамид, и Густав увидел искаженное ужасом лицо мужчины. Его светлые волосы на голове были растрепаны, как и густые бакенбарды на щеках, торчащие в стороны. Маленькие черные глаза буравили Густава тонкими острыми сверлами.
Густав хотел крикнуть ему что-то успокаивающее, но вдруг повсюду – в голове и пространстве – он услышал слова женщины, обращенные к нему:
– Отец! Ты слышишь меня? Скажи мне, что это так! Ведь еще не пришло это время… Пожалуйста, не покидай меня, папа… – вслед за словами пошли горестные всхлипывания и причитания о минувших днях. И почти сразу же женщина умолкла.
– Ты слышал это? – настороженно спросил Густав у незнакомца, чувствуя, как надрывно кольнуло сердце.
– Что именно? – переспросил тот, привставая повыше за горкой угля.
– Этот голос. Вот только что…
– Нет, но я слышу другой. Твой. Скажи мне, кто ты?
– Густав.
– И ты жив? То есть, я хотел сказать…
– Не извиняйся. Я здесь недолго, но начинаю понимать, что к чему. Да, я настоящий. А ты?
– Фред. Так меня зовут, – мужчина, одетый в такую же больничную сорочку, как и Густав, выбрался из своего укрытия и осторожным шагом стал приближаться к Густаву. На вид ему было лет сорок-сорок пять. Его ладони были крепко сложены в кольцо, как будто в руках находилось нечто такое, что не имело себе цену. На его кисти почему-то были надеты металлические кандалы на коротенькой цепи. – Да, ты не похож на привратника.
– Какого еще привратника? – не понял Густав.
– Ты уже видел его? – вместо ответа вопросил Фред. – Такое черное, уродливое существо. Видел или нет?
– Да.
– Где оно? – вдруг отстранился от Густава Фред, как будто увидел в нем что-то пугающее.
– Здесь. На нижнем этаже, – хрипло ответил Густав.
– Господи, нет! Зачем ты привел его? – голос Фреда перешел на сипение, будто чья-то крепкая хватка сдавила ему горло. – Эта тварь уже смирилась с тем, что ему меня не достать! Минуло уже слишком много времени, и оно должно было успокоиться!
– Тише, тише! – попытался успокоить его Густав. – Оно не пошло за мной сюда. Иначе было бы уже здесь, не так ли?
– Да, ты прав, – нервно закивал Фред, и Густав увидел в его глазах проблески безумного выражения.
Фред вдруг разжал слегка ладони и приставил глаз к открывшейся щелки между пальцами. На его лице отпечаталось синеватое сияние, отражение яркого света, заключенного в его руках.
– Светляк… – с волнением прошептал Густав. Из-за шума котла он не услышал собственного голоса. – Ты нашел моего друга, Фред! – сказал он громче. – Фред! Это я выпустил его на свободу. Я!
Фред резко отодвинулся от Густава, спотыкнулся, ставя ногу назад, и вновь сомкнул ладони.
– Ты нашел его. И теперь ты должен отпустить, ведь… – продолжил Густав и вновь приблизился к Фреду.
– Черта с два! – перебил его Фред. – Он поможет мне защититься от привратника! Я обменяю это существо на свою свободу. Волшебный свет в обмен на мою жизнь, понимаешь?
Фред попятился боком, точно краб, пока не нащупал грязной пяткой чернеющую пирамидку. Шагая назад, он с шорохом взбирался на нее и вяз по колено в угле. Затем он скатился вниз и оказался по ту сторону горы.
– Расскажи мне о себе, Фред, – попросил его Густав и, сделав несколько размеренных шагов в его сторону, остановился перед горкой.
– Зачем тебе это? – Фред затаился с подозрительным взглядом.
– Так или иначе, я не уйду отсюда. Я нашел тебя, когда побрел за светляком, а ты его поймал. Ты суеверный человек? Думаю, да. Ведь ты в наручниках. Стало быть – преступник, а такие, как ты, зачастую суеверны. Но я в совпадения не верю. Сдается мне, ты проморгал моего светляка, когда была возможность выпустить его из клетки. А он видел тебя и запомнил. Знал, что ты бродишь по больнице, и рассказал о тебе. Это он привел меня вниз. Он доверил нас друг другу, понимаешь, о чем я?
– Он или не он, какая разница? – пробормотал Фред. – Мы в западне, старик. Все то время, что я скитаюсь здесь, прячась от привратника, я ни разу не смог выбраться наружу. Второй этаж не имеет окон, а вместе с этим нет и возможности разбить стекло и вывалиться наружу. Там морг. Горы трупов. Одни скелеты с пустыми глазницами. Смрад, плесень и гниль. Воздух давно пропитан ядовитыми токсинами. Нечем дышать, как в космосе, находясь без скафандра. На третьем этаже опять глухие стены. Там старая прачечная. Но запах не хуже, чем в морге. Входа на четвертый и пятый попросту нет. Я поднимался по лестницам в этом и противоположном крыле. На шестом этаже кабинеты с поблекшими табличками, старые кровати и инвалидные кресла. Он самый верхний. В одной из комнат, там, где груды окровавленного тряпья, живет эта тварь. Не знаю, что ее манит туда! Не спрашивай меня об этом! – вскрикнул Фред.
– Я знаю тот этаж, – признался Густав, часто кивая. – Я был там.
– Где ты еще был? – спросил Фред.
– Только там, – повторил Густав. – А ты еще кого-нибудь встречал здесь? Или может быть слышал… эти голоса, что раздаются повсюду?
– Голоса! Я слышу их почти постоянно. Они как часть меня. Но ты первый, кого я наблюдаю здесь. И не могу никак в толк взять, почему ты объявился. Ведь это мой мир, – Фред еще более подозрительно взглянул на Густава.
– Как это понимать?
– А ты еще не въехал? Ты в искусственной коме, так же, как и я! Мы оба сейчас находимся в одной и той же Риданской больнице. В реанимационных палатах. Следишь за ходом моих мыслей?
– Да, мне приходила в голову похожая мысль, что я в глубокой коме, но…
– Ладно, я расскажу тебе свою историю, старик. Сейчас я там, в мире живых, прикован чертовыми наручниками к больничной койке, потому что я преступник, и ты прав в этом. К моему телу тянутся различные провода и капельницы, и мне кажется, что уже очень давно. Ход времени здесь останавливается, и проследить за ним невозможно. Ты, наверное, уже слышал писк приборов в своей голове? Эта штука следит за нашим пульсом. Так вот. Когда-то с Диком, своим напарником, мы грабанули банк. Точнее, Дик свалил с деньгами, а мне достались две пули в грудь из полицейского «Глока». Последнее, что я помню, это кровь на моей рубашке и темнеющий перед глазами высокий потолок банка. И вот я тут. Это, если вкратце. А что помнишь ты?
– Хм, – задумался на мгновение Густав. – Был вечер пятницы. Я как обычно запил снотворные таблетки стаканом красного вина и облокотился на спинку кресла в своей гостиной. У меня проблемы со сном, Фред, с недавнего времени. Было уже девять вечера. В этот час всегда показывают мое любимое шоу, то, где Гарри Джексон рассказывает забавные вещи, подшучивает над зрителями в студии и все такое. Затем у меня закружилась голова, стало трудно дышать, перед глазами поплыл туман и, пожалуй, на этом для меня телепередача закончилась. Кстати, Фред. Какой банк ты грабил?
– На Оук-стрит. Там квартал потише, да и от полицейского участка подальше. А зачем тебе?
– Я прекрасно знаю этот банк, – внутри Густава зародилось тревожное волнение. – И теперь, мне кажется, Фред, что я здесь не случайно. Я должен покончить с этим.
– Я не понимаю, о чем ты таком твердишь?
– Ты не забыл, что ты сделал тогда, Фред? Два месяца назад… – в хриплом голосе Густава заиграли угрожающие нотки.
–Два месяца… – задумчиво повторил за ним Фред и приподнялся с колен, все еще крепко удерживая светлячка в своих цепких объятиях. – Но я не понимаю тебя!
– Первой пулей ты пристрелил охранника банка, а второй ранил кассиршу, которая хотела нажать кнопку тревоги под столом.
– Это их работа, и работа эта подразумевает риски. Каждый день погибают военные, полицейские, охранники банка. Откуда тебе известно? Из газет или вечерних новостей? Ну, конечно!
– Его звали Джон Маршал, – продолжал Густав, глядя Фреду в лицо. – У него остались двое детей семи и четырех лет. А как ты держал у виска маленькой девочки свой поганый пистолет. Помнишь? Как ты одним ударом наотмашь уложил на пол слабого старика, что пытался вырвать ее из твоих рук? Все повторяется снова, Фред, только теперь в твоих руках и моя жизнь. Она светится ярким синим светом в твоей темнице.
– Ты? – наконец просветлел Фред. – Тот старый неудачник, что бросился на меня с кулаками ты, Густав? Ха-ха! Вот так дела! Теперь я с тобой полностью согласен, что встреча наша не случайна. Возможно даже, что мы сейчас там с тобой дрыхнем в соседних палатах. Представляешь? – колкий взгляд Фреда стал еще более острым и жадным, а голос приторным, наполненным злой иронией. – А та девчушка, наверное, твоя внучка? Ей повезло ускользнуть от меня, когда я отвлекся на полицейских. Она ведь жива, не так ли? Жива?
– С ней все в порядке, – холодным тоном ответил Густав. – Ты же на самом деле не собирался причинить ей боль? Да?
– Судьба решает кому жить, а кому умереть, – неопределенно ответил Фред. – Но такой расклад работает только там, наверху. Здесь же, – он опустил глаза к своим сжатым в круг ладоням, – что-то и я могу, не правда ли? Вот только зачем нам ссориться? Попробуем найти выход вместе? Мне нужно выбраться отсюда живым, – вдруг злобно бросил он. – Мой отец в инвалидном кресле и уже никогда не поднимется на ноги. Кроме меня у него никого нет, если не считать тех свиней в халатах, что скрывают одну лишь грязь за личиной светлейших работников по уходу за престарелыми. Я должен выйти из комы, чтобы подписать кое-какие документы и перевести отца в другое место. Моя доля у Дика. Мне хватит денег, чтобы пристроить отца. А мой адвокат поможет мне с этим. Ну так как? По рукам?
– Я бы и вдарил по рукам, да только перед этим тебе придется отпустить на волю светляка. Ты готов пойти на это?
– Ну уж нет. Лишь образно выражаясь…
– Я не верю тебе, Фред. Ты задумал обмен, так на кой тебе я? Твое коварство не умещается даже за горкой угля, настолько оно велико.
– Только в отношении этой сияющей букашки, – и он потряс руками в воздухе, будто рассчитывал в ответ услышать звон ударяющихся монет. – На счет тебя все серьезно. Я прощаю тебе нашу общую историю и предлагаю забыть старые обиды. А для Джона Маршала мы все равно уже не сможем ничего изменить.
– Прежде чем я сделаю вид, что поверил в твою ложь, скажи мне. Почему тебя до сих пор не прикончил привратник? И что ему помешало прийти сюда вслед за мной, чтобы расправиться с обоими?
– Не поверишь, – ухмыльнулся Фред из своего укрытия. – Вещи. Простые вещи из наших воспоминаний. Те, что нам дороги. Например, когда я бродил по этажам, то часто натыкался на знакомые мне предметы. Однажды я нашел свои старые джинсы на спинке проржавевшей кровати. В них я обчистил маленький продуктовый магазинчик на обочине дороги, расположенный в ста шагах от Риданского моста. Это было мое первое идеальное ограбление. Затем на глаза мне попалась шляпа Дика. В тот момент я верно подметил, что в этой шляпе не хватает дырки от пули. И я расхохотался, чем привлек внимание привратника. Эта тварь погналась за мной, и я от страха обронил головной убор Дика. Я бежал по коридору, но затем почувствовал, что привратник больше не преследует меня. И тогда я обернулся. Он стоял рядом со шляпой, топтался на месте. Потом нырнул в темноту. Тогда я удивился и сразу не понял, что к чему. Со временем я обнаружил эту закономерность и когда исследовал больницу, брал с собой какую-нибудь вещь из тех, что периодически попадались мне на пути. Здесь я нашел инвалидное кресло своего отца и перегородил им вход в котельную. Это было последнее место из которого нет выхода. И я остался тут, сходя с ума. Пока не появился ты. И раз ты остался жив, значит ты обвел привратника вокруг пальца так же, как это удавалось мне. Что ты нашел здесь, Густав? Маленькие трусики своей внучки? – и он разразился долгим тихим смешком.
– Отпусти светляка, Фред, – с тяжелым вздохом проговорил Густав и вдруг с обреченным видом уселся у подножия угольной пирамидки спиной к Фреду.
– Нет, старик. Извини.
В этот момент раздался какой-то грохот в отдалении. Эдакий надрывный, металлический гул, будто ударили в колокол глубоко под землей.
– Что это было? Ты слышал? – перестав смеяться, взволнованно спросил Фред. – Трубы? Да? Так гремят трубы? Перепад давления иногда случается, и тогда происходит такой шум…
– Нет, Фред, это не трубы.
– Нет? Что тогда?
– Потерпи минуту.
И тут до Фреда наконец дошло.
– Ты! Ты! – в бессильной злобе прошипел он сквозь сомкнутые зубы. – Сдвинул с прохода мое кресло? Что ты наделал! Ты покойник! Мертвец! Мы оба!
Его последнее слово заглушил все тот же гогот, который уже слышал Густав наверху, похожий на смех гиены. Этот крик доносился совсем близко, из коридора. Фред подскочил с места и со страха разжал ладони. Светляк радостно вспорхнул вверх. Теперь он был исполнен изумрудных тонов, похожий на светящийся драгоценный камень. Он сделал несколько небольших кругов над паровыми котлами, два раза ударился о плафон с горящей лампой и, вернувшись к Густаву, закружил над его головой.
Фред с перекошенным от страха лицом перескочил горку угля и устремился к проходу, поскальзываясь на бегу на угольной пыли. Тварь оказалась в проходе гораздо раньше, чем Фред успел пинком отправить кресло на свое место. Не решившись последовать за Густавом след в след той же дорожкой, что была перекрыта сломанным велосипедом Дороти, привратник предпринял обходной путь. Через угольную шахту, которая заканчивалась здесь внизу выходом для него – квадратным люком, вмонтированным в стену.
В это самое мгновение черное туманное существо с кривляющимся телом и приплюснутой головой глядело мертвенно-бледными и пустыми глазами на Фреда. Безобразная дыра, расположенная в том месте, где у людей находится рот, больше походила на глубокую темную бездну. Этот рот жадно подергивался. На теле привратника клубились черные волны пляшущей дымки. Он изрыгнул дикий хохот и сделал несколько шагов навстречу окаменелому Фреду. Инвалидное кресло отца Фреда тускло поблескивало в розовом свете настенных светильников, разглядывая привратника пустым сидением. Густав в оцепенении застыл на колком угле и ждал, что произойдет дальше. Светлячок дернулся слегка в сторону, но снова завис над стариком, хотя полет его стал гораздо беспокойнее.
Первый удар привратника наотмашь отправил Фреда к стенке котла, вернув к действительности. Он проехал десяток футов на спине и ударился телом о стальную поверхность. Он вдруг почувствовал боль в спине. Жгучую боль, что не позволила ему подняться на ноги и выглядеть достойно. Привратник помог ему с этим. Взяв Фреда за горло, он подтянул его вверх настолько, что ноги Фреда уже не касались пола и взбивали судорогами воздух. Фред захрипел. Этот звук Густав услышал даже за шумом парового отопления. Жалкий и бурлящий хрип. Густав медленно прикрыл глаза. Он не хотел смотреть, что произойдет с Фредом. В этот момент он думал лишь о Дороти и Марии. Светляк еще ниже закружил над Густавом. Почти над самой седой копной его волос, и, казалось, что его полет вырисовывал над ним сияющий изумрудами терновый венец.
Последовал хруст позвоночника Фреда, и этот звук был гораздо тише, чем его хрипы. Затем привратник провел свободной когтистой рукой с длинными, тонкими пальцами по лицу мертвого Фреда, и какая-то прозрачная пленка, похожая на очертания лица, отделилась от бледно-розовой кожи. Тварь проглотила эту призрачную субстанцию, потом раскрыла жаркую топку котла и бросила сникшее тело в огонь. Пламя в один миг охватило Фреда. Привратник громко захлопнул дверцу, и Густав, услышав громкий удар металла о металл, разлепил веки. Он увидел два бледных круга призрачных глаз, смотрящих на него из черной головы. Теперь эта тварь жаждала попробовать на вкус его. Однако Густав уже почти не боялся. Все случилось так, как должно было случиться. Фред заслуженно получил по заслугам за зло, что столько лет причинял людям. А он, Густав… Что ж. И его время пришло.
Вопреки бессильному смирению Густава светляк, кажется, не разделял его мнения. Рванувшись вперед и вниз, зеленый светящийся огонек воспарил между привратником и стариком, словно защищая Густава от неминуемой страшной гибели. И если бы он умел говорить, наверное, сейчас бы он кричал трескучим голосом: «Убирайся прочь, дьявольское создание! Ты не имеешь права на него! Ты получил, что хотел! А теперь оставь все это и исчезни во тьме!» Светляк часто-часто порхал сияющими крыльями, взбивая воздух вокруг себя и превращая его в волнующееся марево, делал угрожающие наскоки вперед и возвращался обратно.
В один из таких рывков привратник изловчился схватить светляка в кулак. Сдавив Живое пятнышко света цепкой хваткой, он приблизил его к тому месту, где должно быть лицо, а не черный клубящийся блин с двумя жемчужинами смерти. Затем он просто отправил светляка в разинутый рот и сомкнул челюсть. Густав с сожалением глядел, как еле заметное изумрудное пятнышко, свет которого просачивался сквозь черноту тела привратника, опускалось в глотку и дальше вниз, в его утробу. Еще миг, и свет погас.
Сквозь вновь нахлынувшую крупную дрожь, Густав заставил себя помолиться. Совсем тихо, шевеля лишь одними губами. Умирать в одиночестве, несомненно, было страшнее, чем глядеть на болтающего в воздухе ногами Фреда и угасающий внутри мерзкой и бездушной твари бесстрашный, крохотный Живой огонек. Тот лучик, который был ему последним и единственным Другом в этом ужасном месте. Но отсюда был лишь один единственный выход – смерть, и Густав был готов к этому.
В ушах Густава снова зазвучало пиканье прибора. Оно говорило о том, что пульс резко участился, и звук стал похож на беспрерывный писк. Вот-вот и пульс-монитор задымит и, подпрыгнув на столе, разлетится на мелкие детали. Нарастал треск бледных ламп, сияние становилось ярче, будто кто-то усилил подачу напряжения. Еще сильнее застучал пар в трубах, замолотил кулаками изнутри по круглым металлическим стенкам. Задрожал пол. Густав понял, этот кинофильм для него подходил к концу. Мир стирался перед его глазами, обращаясь в осколки битого стекла. Его грудную клетку сдавило острым капканом, а из груди вырвался болезненный стон, превратившийся в имя:
– Мария!!!

Перед его глазами закружился белый потолок. Он видел тоненькие трубки справа, чувствовал, как что-то мешало ему в носоглотке. Боль в груди стала не просто невыносимой, а смертельной. Он сквозь туман услышал крики голосов:
– Отец! Слава Богу!
– Дедушка?
Над ним расплывчатым пятном нависло счастливое лицо Марии. Слезы струились по ее щекам, а пара соленых капель упали Густаву на сорочку. Мысли перепутались, потолок завертелся с бешеной скоростью. Он успел захватить пропадающим слухом монотонный звук, издаваемый пульс-монитором, прежде чем упасть в лунное небо сквозь больничную кровать. Он с силой вдыхал в себя сладковатый воздух, падая спиной вниз. Черепица крыши, бетонный потолок, мрачный коридор, еще одно бетонное перекрытие, вновь темная полоса вытянутого помещения, вновь и вновь, и снова. Когда он приземлился на хрустнувшую под ним пирамиду угля, то вновь увидел перед собой черного привратника. Он протянул к Густаву свои руки и бесшумно шагнул навстречу. И вдруг обеими ногами прилип к полу. Он дергал конечностями и не мог сделать больше ни одного шага. Он скрючивался и распрямлялся, тянул к Густаву тонкие пальцы и раскрывал бездну рта. Глаза без всякого выражения были прикованы к старику, который никак не мог взять в толк, что произошло с тварью в этот миг. А еще Густав думал о возвращении к жизни, пусть и ненадолго. Да, он на мгновение вышел из комы! Он слышал голоса своих любимых! Он видел Марию! Он слышал остановку своего сердца… Теперь он должен покинуть и это место, как оставил позади себя реанимационную палату, как оставил это место Фред. Отчего же привратник медлит с расправой?
И тогда мерзкая тварь запрокинула назад свою голову. Ее трясло, тело извивалось змеей и ломалось из стороны в сторону. Клубы черного тумана, что исходили от него, стали светлеть. Внутри тела зажегся тусклый огонек. Сначала он был крохотный и розовый, похожий на слабый свет ламп на стенах. Но он начинал расти внутри привратника, раздуваясь все больше и больше. Он приобретал малиновый оттенок, затем лиловый и, наконец, фиолетовый. Раздался звук, как будто резко сдули резиновый шарик, только более громкий и четкий. Привратник опустил голову. Глаза его сияли аметистовыми пучинами, в которых могли в одночасье тонуть даже большие корабли. И тогда произошел всплеск энергии изнутри. Фиолетовый свет вырвался наружу, отбросив от себя клубы тумана, что сразу же стали исчезать в воздухе без остатка, как дым от сигареты. Густав в изумлении уставился на аметистовый искрящийся шар, зависший над уровнем пола. Этот сгусток чудесного света был похож на его светляка, который вырос до громадных размеров и в очередной раз сменил свой цвет. Только заместо трепещущих крыльев у этого сияния были волнующиеся искорки. Играясь ими, светляк словно приветствовал Густава.
Вокруг него все начало стираться. Исчезали вымазанные углем тележки, черные сыпучие пирамидки и паутины стальных труб. Затихал звук работы паровых котлов. Гас свет ламп. Гас до тех пор, пока пространство вокруг не превратилось в бескрайний черный космос с одной лишь единственной звездой, зависшей перед Густавом.
– Вот ты и дома, дорогой Абреннер, – проговорило сияние прекрасным женским голосом. – Твое новое путешествие закончилось. Признаюсь, мы по тебе очень скучали.
И Густав все понял. Он все вспомнил. Он вновь был звездой в небе, окончив еще один жизненный путь. Он с волнением оглядел себя. Он всегда волновался, когда возвращался домой. Боялся, что его искорки потускнеют, и свет его энергетической субстанции станет блеклым.
– Хорошо, что со мной все в порядке, – с умиротворением в голосе сказал он тихо, так, чтобы не разбудить другие звезды. Должно быть, было еще очень рано, и на небосводе были только они вдвоем. Абреннер и Альпа. – Ты спасла меня, Альпа.
– Сны людей бывают добрыми и злыми, Абреннер. Их называют кошмарами, и тебе это знакомо. Но они практически безвредны. Но когда в мир наших грез пытается проникнуть зло… Оно гораздо опаснее, понимаешь? Оно раскачивает чаши весов, нарушает их баланс. Приходит в наш звездный мир отвратительными черными звездами. Но им не место среди нас.
– Я знаю… – прошептал Абреннер и ласково дотронулся искорками до Альпы.

Мистер Кейбл затворил дверь за доктором в реанимационную палату под всхлипывания Марии и малышки Дороти. Они обе прижимались к груди умершего Густава и сотрясались от плача. Старик отправился в иной мир почти сразу же, как только вышел из двухдневной комы. Мистер Кейбл видел, как напряглось его тело. Как красочная книжка беззаботной Дороти упала с ее колен на пол и замерла листами на страничке со стихотворением про лошадок. Как зарыдала Мария, когда увидела ровную линию на приборе, а вслед за ней заплакала и Дороти. Тогда мистер Кейбл вскочил с больничной кушетки и рысью поспешил в коридор, чтобы позвать какого-нибудь врача.
Он прислонился к гладкой стене и горестно выдохнул. Он слышал приглушенный голос доктора и всхлипы своих любимых за дверью. Мистер Кейбл сунул вспотевшие ладони в карманы брюк и, отстранившись от стены, немного прошелся вперед по пустому коридору, увешанному табличками с полезными советами по медицине, первой помощи и лекарственным средствам против сердечных заболеваний. Справа от него распахнулась дверь, и двое санитаров выкатили кровать на колесиках. Под тонким одеялом мистер Кейбл увидел очертания человека, накрытого с головой. Вслед за санитарами из палаты вышел крупный человек в полицейской форме.
– Что случилось? – пытаясь немного отвлечься от волнения за свою семью, поинтересовался у него мистер Кейбл.
– Преступник преставился, вот что, черт бы его побрал. Так и не дотянул до суда, сукин сын, – недовольным тоном пробурчал полицейский и прошагал мимо мистера Кейбла, стуча по полу тяжелыми форменными ботинками.
Мистер Кейбл лишь посмотрел вслед удаляющейся процессии.