Глава 6. Бестелый. Дорога Кобы

 

Судно, на котором разместилось немало интересного, неторопливо отходило от острова, и стоявшим на пирсе ничего не оставалось, кроме как отправиться по домам, их яркие опознавательные знаки - платочки и шарфики, растворились в дождливом утре.  Мокрый сезон выдыхался, но сдаваться не желал.
 
Капитан, выводящий грузовой корабль из бухты, знал, штормить будет еще не одни сутки, однако море успокоится раньше, чем на горизонте появится его родной порт приписки. Дорога домой всегда короче, потому веселей. Скучать команда не будет и по другой причине: в числе сопровождающих основной груз оказалась чуть ли не вся гидрогеологическая партия Кунашира, с женщинами и даже детьми. Капитан не стал возражать, люди взрослые, сами знают, комфорт здесь не предусмотрен, захотели - пожалуйста, сердито, но дешево. Сам он не отличался ни особым гостеприимством, ни разговорчивостью, любил спокойствие и порядок во всем. Сейчас его слегка раздражало то обстоятельство, что пришлось вежливо согласиться на просьбу пограничников Шикотана, взять на борт давнего знакомого - Николая Кобу и его сына - Виктора.

Плюсы все-таки перевешивали. Во-первых, капитан сам не раз гостил на Шикотане, пользовался дружеским приглашением, сюда ведь на острова просто так не попадешь, не порыбачишь. Такие долги платить приятно. Во-вторых, Коба намекнул на то, что договорился по своим связям, так что во Владивостоке, судно разгрузят быстро, и это хорошо. В кают-компании многолюдно, придется самому потесниться, но что делать, надо потерпеть. Если и удивляло решение командира отправиться в отпуск таким способом, то совсем немного. В аэропорт на забронированный рейс успевают, морской болтанки не боятся, закаленные, привыкшие, пусть развлекутся, а сам капитан больше времени проведет в рубке, это его никогда не напрягало.
Безмятежное мягкое дыхание спящего сына действовало успокаивающе. Прошло немало времени, прежде чем сознание сидящего напротив Кобы обозначило черты лица, в которое он всматривался. Да, это был единственный способ заглушить тяжелый стук в груди, нащупать равновесие и тверже прикоснуться к реальности, вернуться в жизнь, совершившую долгожданный поворот. На таком вираже удержаться не просто.
 
За полночь тяжелые шаги Кобы можно было услышать в разных частях подрагивающего корабля. Командир пограничников, был готов ко всему, силы вернулись, не мог он одного - лечь и поспать, бессонница не отступала с момента разговора с Такуми о транспортировки золота. Коба в очередной раз повернул свое тяжелое тело в сторону кормы и стал продвигаться к еле заметному тросовому ограждению. Всматриваясь в мокрую темноту, он дышал часто, старался уловить любимый запах лежалых водорослей, к которому, как оказалось, привык неизлечимо. Запах давно исчез, вместе с очертаниями островной земли, и мысли были совсем о другом, грудь наполнялась чем-то тяжелым и непривычным. Он так долго мечтал о такой свободе, что теперь сумасшедшие планы теряли свой вес, уступали место глухому необъяснимому раздражению.

Сбалансировать в момент перелома помогали мысли о сыне, Коба снова думал о том, как сильно его ребенок похож на Такуми, как много у них общих черт в лицах, фигурах и руки..., руки один в один. Вот так поступает природа, он и сам пошел в брата по материнской линии, потому в Николае Ивановиче не просматривались японские корни. «Мой Витька будет другим, совсем...».
 
Капитан, наконец, покинул свое любимое место, уступил рубку давно ожидавшему помощнику и направился к камбузу выпить утренний кофе. Остановил его знакомый силуэт Кобы, отчетливо нарисованный восходом, пробивающимся сквозь неплотную нежную пелену утихающего дождя: «Ишь ты, не спится ему, любуется касатками, им-то спать вообще не положено, не дано. Смотри-смотри, такого эскорта ты еще не удостаивался, бьюсь об заклад. Это меня они любят, мое судно ведут каждый раз, ловят волны и взлетают выше самого высокого гребня. Ого, а это еще что?» - капитан замер от изумления: напротив стоящего Кобы на его уровне, метрах в пяти от кормы зависло лоснящееся цветом перезрелой малины тело касатки. Оно буквально застыло не меньше, чем на минуту, и лишь потом, грациозно изогнувшись в полном обороте, ушло в волны навстречу  вылетающим собратьям.

Такуми полностью овладел восторг, он как ребенок радовался всему, что открывалось и открывалось перед его ненасытным умом. Возможности, предоставленные самому себе, оказывались безграничными. Он менял облик, способы движения в пространстве, беспрепятственно перемещался в любых направлениях на всех уровнях, он мог быть везде и сразу. Как это нравилось, как ему это нравилось. И было жаль, что Ник не может оценить, что он не догадывается о таком близком присутствии.
Коба слегка вздрогнул, увидев перед собой застывшее тело касатки, сверкнувший темной пропастью глаз и удивительный винтообразный полет вниз, в волны. Он вдруг сразу почувствовал собственное тело, к которому прилипла мокрая одежда, ощутил усталость и желание согреться. Он вернулся в себя, и плотно прикрыл дверь, правда, только на время.   
По тяжелым шагам и тупым звукам в соседней каюте Шурка понял, что его приятное сновидение прервал Коба. Над нижней койкой, которую занимал Иван, горела лампа, иллюминатор подстраивал себя под усиливающийся накал наступающей зари.
- Ты что не спал или придумал новый способ утренней разминки? Страница - раз, страница - два. О, и записная книжка интересная, сам иероглифы рисовал? - Шурка свесил ноги, собираясь спрыгнуть, однако при виде скрюченной вокруг рюкзака фигуры, остановился, - Это что еще за чудо на полу?
-  Илья, с геологами он, помнишь, у пограничников на Кунашире с Мартой? Негде ему устроиться.
Беккер понимающе кивнул и медленно вернулся в прежнее положение. Имя девушки, стоявшей на лысой сопке в момент отправки, манило его в недавний сон, где судно шло в другом направлении, противоположном.

Иван представлял, что происходит в душе напарника, он знал, тот будет рваться на остров под любым предлогом, и не найдется силы, которая его остановит. Случай, наверняка, представится, и ситуация изменится, но не теперь. Коба доказал, лучшего момента отправить Шурку и уберечь от притихших на время охотников за его головой ждать не стоит. Тот факт, что командир сам намерен воспользоваться этим транспортом, убедил окончательно. Однако логика происходящего давала сбои, что-то не нравилось, и Филатов стремился понять, что за заноза отвлекает его от главного.
- Прочти что-нибудь, может, посплю еще полчасика под звуки твоего голоса.
Иван открыл первую страницу и впервые вслух изложил то, что много раз воспроизводил в своем навязчивом сне: «У открытого окна на последнем этаже нью-йоркской гостиницы стоял высокий человек в темном костюме и белоснежной сорочке, трость и перчатки говорили о его готовности к выходу. И было так. Происходящее за дверьми не трогало добровольного узника, со вчерашнего дня встревоженный шепот совсем перестал отвлекать его внимание. Темная фигура, как мачта старого корабля перед штормом, собирала вокруг себя огни, улавливала высокую вибрацию. Наконец, где-то далеко вспыхнула долгожданная точка, к которой и устремился волшебно горящий взгляд господина....
На вопросы срочно прибывших служивых людей взволнованный японец - владелец заведения отвечал вяло. Да, он общался, но последним с исчезнувшим постояльцем разговаривал другой. Тот, другой, пытался добросовестно повторить все, что осталось в памяти. Слово «смерть» испуганный свидетель произнести не мог, глотал на половине и тут же просил воды, а вот слова «не все» и «еще» получались лучше. Больше он ничего не припомнил, как ни старался…». 
 - Тебя не было больше часа, неужели в гальюн такая очередь? - Шурка отодвинулся, освобождая место Ивану между собой и Ильей, который сидел рядом, притихший и задумчивый. - Ну что, наблюдатель, проветрись, уступаю, я - следом.
- Ладно, так вы согласны потерпеть меня здесь?  Спасибо. Я тогда шмотки свои засуну под койку, чтоб не мешали.
- Давай-давай, двигай, там боцман матрасы раздает, - Иван прикрыл дверь каюты, похожей на крайнее купе вагона, в котором всего две полки и метр пространства. - В тесноте, да не в обиде, теперь слушай, я обошел все судно. Не считая команды, здесь человек двадцать, интерес вызывает один, как думаешь, кто?
- Знаю, этот козел с птичьей фамилией, начальник партии.
- Именно, Удодов, мерзкий тип с бегающими глазками. Очень уж он нервничал, когда грузились, бледный, мокрый, руки трясутся, я все ждал, когда рухнет, но он выдержал. По-моему, что-то не то с оборудованием.
- Да что там может быть, ну припрятал пару бочек икры где-нибудь в фургоне или в тягаче геофизиков. Ты сейчас удивишься. У меня интерес к другому пассажиру. Угадай с трех раз.
- Что-то личное? - Иван не без труда поместил свои ноги на узкой лежанке, старательно скрестив их, ему хотелось видеть лицо говорящего, - не томи, кто такой, почему не знаю.
- Коба, наш уважаемый командир Николай Иванович, - Шурка последовал примеру, таким же манером усевшись напротив. - Понимаешь, меня напрягло самоотверженное старание того владельца японской компании, с какого перепуга он перед нашим отъездом на этом корыте выложил тебе все карты, сдал подельников, и здешних, и за кордоном. Я тогда не мог понять, связать концы. Ты, конечно, все проверил, все себе объяснил, все вычислил, результат устроил всех. Я отстранился немного, по причине известной, и это дало мне время на подумать. Увидеть заморского благодетеля не довелось, но вот какая штука, однажды имел честь быть приглашенным в дом Кобы. На этом закончу, хочу, чтобы ты познакомился с его сыном, он здесь, на корабле в полном здравии. После продолжим, если захочешь. Думаю, такое желание у тебя появится, - последние слова едва прозвучали, Шурка резко перешел на шепот, переводя прищуренный взгляд на приоткрывшуюся дверь. - Не медли, заходи, тебе что, постоять тоже негде?

Илья спиной протиснулся в дверь и, не проявляя интереса к присутствующим, приковал свой взгляд к рюкзаку, Шурка не мог этого не заметить:
- Ну что, дорогой квартирант, за матрасом ты сходить поленился, будешь спать на своих зимних вещах, - он ловко обошел гидронаблюдателя и плотно прикрыл дверь, - вытряхивай содержимое, живо.
Илья остолбенел от неожиданности, стараясь спрятать наливающееся испугом лицо.
- Не трогайте меня, я мелкая сошка, клянусь, но я полезен, могу быть вам полезным, вы убедитесь сами. Знаю, люди вы честные, служивые, я так надеялся на защиту, - лепетал он, выполняя приказ и теряя  последнюю надежду.
- Служивые мы, служивые, а начальник твой из каких? - Шурка забыл о собственном вопросе, увидев  огромные валенки, сложенные один в другой, Илья с трудом приподнял их и прижал к тощей, как доска, груди. - И это все, что есть? Валенки, залитые свинцом? Или золотом? Давай, колись.

Картина развеселила ненадолго, прилипший к валенкам квартирант никак не мог удержать в неподвижном положении свою кивающую в ответ голову.
- Ба, тринадцать килограммов чистогана, по курсу почти миллион долларов. Дорогие у тебя катанки.
- Вы богач, сэр, это такой валютой с вами рассчитывались за опасную работу у кратера вулкана? - Иван усадил рядом посиневшего от страха попутчика и, обращаясь к Шурке, который сел вплотную с другого бока Ильи, попросил его приготовиться к подробному интересному рассказу не простого, а золотого  миллионера, пожелавшего стакан холодной воды и сигарету. - Не спеши, в море, как ты понимаешь, мы надолго, соберись, успокойся и пойми главное, тебе очень повезло, что рядом мы, а не кто-то еще.
 
Илья продолжал кивать, но кивки меняли амплитуду, постепенно замедляли ход. Он начал говорить неожиданно четко, голосом уверенного в себе человека, на что Шурка отреагировал ироничным удивлением.
- Не надо издеваться, я не настолько глуп и немощен, как может показаться с первого взгляда. Мне не просто повезло, я был рад, когда понял, что вы будете на судне. Перед отъездом старался быть в курсе событий и слухов, которые у нас расползаются быстро. И вдруг вижу вас вдвоем у трапа, значит, смогли крепко утереть носы здешним гадам. Кстати, многие сожалели, узнав о твоей смерти, - Илья не поворачивая головы, кивнул в сторону Шурки и замолчал, готовя себя и слушателей к необыкновенному сюжету. - Уверен, и я, и мой багаж покажется вам неинтересным и незначительным, обещайте, что дадите шанс самому разобраться с собой, ведь то, что вы сейчас узнаете, стоит этого гонорара.
 
Рассказ длился долго, Илья пробирался по своим спутанным мыслям также трудно, как тогда, в поисках правильной тропы из затянувшего его адского колеса возвращения от вулкана. Но слушатели были терпеливыми, они не торопили и не перебивали, каждое слово гидронаблюдателя несло информацию не только о нем самом. Картина вырисовывалась медленно, но точно, а она должна была проявиться полностью.
- …Я взял немного, столько, чтобы без особого труда донести и спрятать, чтобы упаковать и вывезти. А там - полные ящики, хорошо сделанные, старые. Сотня была не меньше. Это капля, - рассказчик поставил свои ступни в старых кроссовках на валенок, - по сравнению с тем, что я увидел.
- В таком состоянии, которое ты нам здесь описывал, ты мог ошибиться. Уверен, что слышал голос командира? - Иван задавал вопрос Илье, но смотрел в глаза Шурки, который давно уже держал взгляд своего напарника, и со стороны можно было подумать, что говорящий умело подливает огонь в их важный мысленный диалог.
- Не только голос, я его видел, произносил его имя, чтобы заметили меня, но голоса не хватало, ослаб. Я наблюдал, как они дошли, как разбирали камни, все же рядом, я и сам потом сделал точно также, в общем, все, как было. А тогда лежал, будто парализованный. Вот второго не знаю, не видел я его, и лицо было прикрыто накидкой. Коба был в зеленом плаще, а другой - в черном. Самое смешное, я слышал все, о чем они переговаривались. Казалось бы, дождь, мое полуобморочное состояние, но  каждое слово про то, как можно и как нужно извлечь это все и перевезти, осталось во мне. Думаете, какого рожна я бросил на острове семью, потащился с партией неизвестно куда? Никто меня и не звал, таких не особо жалуют, чернорабочих набирают на месте. Просто другого случая могло не быть, - Илья закончил свое повествование и долго молчал вместе с остальными, пока не решился, наконец, поднять на присутствующих глаза, полные несмелого ожидания.
- Хорошо, успокойся и притихни. О своем решении относительно тебя мы скажем позже. А теперь...
- Я понимаю, - Илья не дал Ивану договорить, встал и направился к выходу, - не буду мешать, постою на палубе, подышу.
- Вещицы свои упакуй, или за тебя это должен сделать кто-то? - Шурка подержал в руках и положил на колени послушно присевшего гидронаблюдателя его допотопный серо-зеленый рюкзак. - Меня дождешься здесь, с утра кормишь байками, я еще из каюты не выходил.

Прогулка по палубе оказалась короткой, на этом грузовом корыте особо не разгуляешься, но впечатления все-таки были. Одно из них позволило сделать вывод, что геологов здесь меньше, чем Шурка предполагал, и что в числе пассажиров несколько молодых парней, которых он видел у Кобы в части. Держались на дистанции, стараясь не привлекать к себе пристального внимания. Удивило и то обстоятельство, что публика, как по команде, поворачивала в другую сторону, не доходя до места расположения грузовых автомобилей. Причина открылась неожиданно, и Шурка понял смущение на лицах поспешно удаляющихся не посвященных в дикую тайну команды людей. Полупьяные от слегка ошалелой радости матросы один за другим проходили в укромное место, расположенное между двух тягачей, где на небрежно раскиданных матрасах лежала почти полностью обнаженная огромная баба.
«Ничего себе охрана, сюда теперь кроме этих верных парней никого не потянет. В кабинах пусто, и как же это вы, дорогие геофизики и дорогие геобурильщики, оставили свою родимую технику совсем без присмотра …», - Шурку обогнал очередной участник зажигательного представления, и, не обращая внимания на лишние обстоятельства, сходу перешел к рабочему моменту.

Тишину каюты нарушил мягкий шорох дверных петель, привычно прозвучавший дважды. Слова Шурки Илья принял, как команду, он понял, что нужно визуально прошерстить пассажиров, увидеть тех, кто обычно сидел за рулем в машинах, и больше ничего. Предварительно проверив наличие в кармане сигарет и зажигалки, гидронаблюдатель покинул помещение.
- Похоже, Илья не врет, план эвакуации груза выполняется без осложнений, - Шурка налил из кофейника горячий напиток, и, призывая друга к терпению и вниманию, сделал несколько машинальных глотков. - Удивляет небрежность происходящего, такое впечатление, что все заинтересованные фигуры достигли желаемого результата. Закамуфлированную собранность и готовность я отметил только у четверых подчиненных Кобы, молоденькие первогодки, что-то им поручено, зачем-то же они здесь, по лицам видно почти не спали, - провожая взглядом Ивана, решившего пойти следом за Ильей, Шурка на мгновение приостановил его. - Коба с сыном у правого борта, любуются касатками, рекомендую, хороший момент.
Мягкая шелковая свежесть окутала так заботливо и живо, что Иван почувствовал удовольствие людей, примостившихся в разных местах, совсем не приспособленных для морских прогулок, палуба здесь не предназначалась для этого. Погода заметно менялась, ветерок настойчиво чистил пространство от влаги, играл флажками и мурлыкал любимый мотив.

Особую радость немногочисленным зрителям доставляли касатки, которые упрямо следовали за судном, разрезающим спокойную поверхность воды. Они резвились исключительно для того, чтобы угодить публике аккуратно нарезанными стальными волнами. Не привлекая к себе внимания командира, Иван обошел все препятствия, закрывающие нужный объект, недалеко от Кобы, у него за спиной, остановился и замер на месте. Улыбаясь и тихо разговаривая с отцом, сын Кобы время от времени устремлял свой взгляд в сторону неподвижной фигуры Ивана, он смотрел на него удивительными полными огня глазами Такуми.

- Вот-вот, видишь, я же говорил, он появится, - Коба обнял юношу и стал радостно трясти его плечи. Странно, но никто из присутствующих поблизости не отреагировал на громкие возгласы этой пары, словно представление, которым они любовались, предназначалось только для этих двоих и еще для того, кто стоял неподалеку. Фигура малинового морского жителя взвилась до уровня глаз и застыла на миг.
«Что бы ты ни осуществлял, с моей помощью или без нее, в изощренности тебе не откажешь, уважаемый Такуми», - на ходу продумывая схему действий, берущую начало с момента прибытия в порт, Филатов возвращался в каюту с мыслями, которые нужно было незамедлительно обсудить с Шуркой. Стратегию ограничивали неоспоримые обстоятельства. Иван должен был сразу же приступить к выполнению нового задания, через Иркутск лететь в Магадан, где его уже ждали дела неотложные.

Илья все больше удивлял, обнаруживая потаенные грани возможностей и состояния. Его видимое шалопайство совсем не вязалось с цепким умом, позволяющим глубоко и точно анализировать ситуацию, отмечать важные моменты и делать очень правильные выводы. Но стоило ему немного отвлечься, упустить мысль, и он становился вялым и пугливым. Создавалось впечатление, что стержень, на котором базируется его вдохновенная натура, неуправляемый. Он, как ртутный столбик, то плавился, то полз вверх. Вот и теперь, пережив эмоциональный подъем при рассказе о походе по судну, Илья сник, глаза потухли, ноги подкосились: «Можно я посплю?» - голос был слабым, почти больным, и кто ж ему теперь в этом мог отказать, тем более что сделано так много.
 
Гидронаблюдатель не обнаружил людей, которые имели прямое отношение к двум машинам. Ни водителей, ни самого геофизика нигде не было. А они, Илья это знал точно, не собирались оставаться на острове, радовались отправке. Все остальные были на месте, не считая Удодовой, которая предпочла другой способ переезда, до ближайшего аэродрома, ее и жену Кобы загодя доставил почтовый вертолет. Момент важный, из этого следовало, что живая сила партии по прибытию отправится на вокзал или в аэропорт, а техника попадет в распоряжение тех, кому следует, лишних убрали, так задумано. Нужно будет отследить, кто и куда отправит машины.
 
Илья сделал больше, он пообщался с полевой поварихой Зойкой, которая, наконец, дорвалась до своего любимого занятия, увлекла им всю судовую команду, и никто ее здесь не строил, даже Удодов. Зойка подсмотрела, как из этих зеленых жуков выбрасывали оборудование, освобождали, вот и надеялась устроиться поудобнее, но не получилось, замки слишком крепкие. Не получилось и у Ильи, но он был уверен на все сто, он знал, что там внутри. Через маленькое окошечко из кабины была видна знакомая деревянная упаковка.
Скоростной экспресс, в который лейтенант все-таки попал, выровнял ход, надолго затянул привычную мелодию любителей часами смотреть через окна вагонов. Именно этим и пришлось заняться пассажиру, не имевшему времени добежать до кассы. Теперь нужно было настроить себя на то, чтобы небрежно тратить его на прогулку, длиною ни в один день. Что делать, менять условия выбранной Такуми координации теперь не следует, Филатов знал, к намеченной цели приведет дорога, какой бы она не была. 
В порту события развернулись так, что раздумывать было некогда. Иван, взявший на себя командира, оставил Шурку наблюдать за машинами в надежде, что тому удастся связаться со штабом, получить поддержку. Сам же закрутился в водовороте погони, мчался то в аэропорт, где Коба, оказался всего лишь провожающим, то к поезду, до отправления которого оставалось совсем немного.

Наблюдая за тем, как приоткрылась дверь крайнего купе, Иван отметил, что Коба взял из рук проводницы один комплект постельного белья, второе место было свободным. Вскоре тучная фигура командира неторопливо пересекла опустевший коридор вагона. Иван стоял так, что увернуться от него было невозможно. Встреча не получилась случайной. Ни тот, ни другой не выразил удивления, не было и особой радости, не было вообще никаких эмоций. В такой ситуации и слова не требовались, однако Коба их произнес: «Захочется – заходи», - он уже повернулся, собравшись  уходить, но остановил вопрос. Впервые за все время командировки, лейтенант обратился к командиру, как к равному.
- У тебя в купе, кажется, свободная полка?
- Да, я ее выкупил, не люблю попутчиков.
- А безбилетников?
- Ну что же, коли так, вселяйся. С соседней полки следить удобнее.
Против последней фразы Филатов не возразил, но взгляд его изменился и задержался дольше положенного, он знал, что и это не ускользнет от наблюдательного пограничника.
- А, веришь, мне нравится, что ты здесь. Казалось бы, поломал планы, но нравится, даже объяснить не могу, почему. Хотелось ведь побыть одному, проехать по знакомым местам, почувствовать простор, безбрежность страны, океан так долго давил, не давал вздохнуть полной грудью, - Коба неподвижно сидел внизу у окна, в одной и той же позе на протяжении всего перегона, который кому-то показался бы бесконечным.
- По этой причине ты и отвез семью в аэропорт?
- И по этой. Дорога для них слишком длинная. Веришь, помню запах каждого города на этой железке. Где-то бывал просто проездом, не больше суток, даже часов, но помню. С тех пор, как начал службу, передвигался не часто, и то в основном самолетом, совсем не то. Ехать поездом - неописуемый кайф. Твоих планов относительно меня точно не знаю, так, догадываюсь. Мы поговорим о них позже, хорошо? Скоро начнется мертвая для меня зона, это будет перед Иркутском, вот и займем ее интересными подробностями, тебе они понравятся, - Николай Иванович оторвался от темнеющего окна, резко поднялся и, положив тяжелый подбородок на край полки Ивана, устремил на него пронзительный взгляд. Он смотрел неотрывно, словно продолжал наблюдать меняющийся пейзаж в глазах лежащего на спине человека. - Предлагаю честную игру. Я внимательно наблюдал за тобой все это время на острове. Волевой, самодостаточный, надежный, слову поверю. Если обещаешь, не пользоваться связью до середины пути - раскрою детали, которые тебе пригодятся.
- Определение «честная» устраивает, но, может, скажешь, во что играем?
- Лучше спроси о выигрыше.
- Спрашиваю, - Иван легко спрыгнул с полки и, поместив на нее обе руки, взял в тесное кольцо мощную шею Кобы. - Не тяни, командир, не то настроение.
- Жизнь Беккера. Спокойно. У меня в этом триллере вообще роли нет. Я свободен от всего, понимаешь, я чист, и по закону, и по сути, если объективно. И все, что сейчас происходит там, - Коба небрежно указал большим пальцем правой руки через свое плечо, - мне неинтересно. Врубайся, вылетел я из обоймы, и ты для меня безопасен в принципе. Знаю, проверять будешь до конца, пока не упрешься в стенку, твои проблемы. Дело в том, что за машинами увязался Удодов, для чего, могу только догадываться, наверняка, решил еще подзаработать. Я даже не видел тех, кто груз принимал, куда и каким образом они его переправляют, незачем мне, и моя причастность к грузу недоказуема. А этот придурок зацепился, вписался, а что, начальник партии сопровождает технику лично, кому-то удобно. Так он звонит мне, советуется. Я его послал, а он снова нашел повод. Спрашивает, сдавать Беккера или не замечать? Где-то он там поблизости, и кроме Удодова, его никто не знает, и Удодов не знает, наш человек Беккер или чужой. Боится, сволочь, всего, но жадность побеждает. Он даже не в курсе того, что находится там, в машинах, но, думаю, его это не тревожит. Деньги увидел - и попер, по трупам попер, не жалел никого. Повторяю, мне все равно, тебе нет. Я отвечу Удодову правильно, но за это ты не будешь портить мне удовольствие от дороги, которая для меня кое-что значит. Ты выбросишь свой мобильник, во всех смыслах. Играем?
- Снять с маршрута тебя не сложно, сам понимаешь, - Иван наблюдал за меняющимся взглядом Кобы, по которому было понятно, насколько глубоко тот погрузился в себя, и как сложно ему теперь возвращаться, выныривать и осматриваться. - Торопишься. Спешка - штука коварная, быть не причастным ни к чему рановато. К тому же не так уж ты и уверен, что твои домашние, благополучно доберутся по назначению. Так что выигрыш подсчитаем после, звони Удодову.
- Связи нет, ответ он будет ждать утром, - Коба медленно опускался на насиженный край полки, машинально глядя в стеклянное пространство, но между ним и окном появилась преграда, Иван это чувствовал, он ждал реакции, которую предугадать в данный момент было не просто. Пауза затянулась, никто не торопился нарушать тишину, окруженную перестуком вагонных колес. Первым заговорил Коба, и его голос вернул себе четкие командирские ноты.
- Ситуацию ты подал правильно, такое, действительно, возможно, и я бы мог повестись. Неприятно то, что выбран именно такой подход, ты и впрямь меня недолюбливаешь. Напрасно пытаешься затянуть в суету, я из нее вырвался, и она мне не интересна, повторяю еще раз. Эти погони, похищения, стрельба и прочее - такая пошлятина. Я никому не нужен, я для всех испарился, нет меня в этой вашей жизни. Остались звонки от Удодова, и ты вот нарисовался, пробрался все-таки. Строить меня надо изящнее. Даю еще одну попытку.
- Настаиваешь? Решил, что и у меня есть время для твоей игры? Очнись, Шурка не та монета.
- Согласен. Но согласись и ты, кроме меня никто ему сейчас не поможет. И я не против. Где в данный момент машины с золотом, можно только предполагать. Я так, вообще, считаю, что нынешние владельцы транспорта залягут где-нибудь надолго. Дорогу может прощупать только твой друг, вот и пусть делает свое дело. А ты делай свое. Ни ты, ни кто-то другой из твоих не знает планов этих людей.
- Ну, один-то знает точно, похоже, он эти планы и создает. А ты добреешь на глазах. Интересно, что себе оставил, отказавшись от нашей суеты?
- Вопрос сложный…, - Коба впервые за время разговора повернул голову к собеседнику и посмотрел полубезумным взглядом, в котором Иван успел прочесть много интересного.
- Выглядишь как солдат перед последним боем, собираешься надеть чистое белье? Подустал ты, командир, поспи, я подежурю, будь уверен, до утра с тобой ничего не случится.
- Точно, во мне многое продиктовано усталостью, кажется, что она никогда не пройдет, не хочу думать, - Коба неспеша доставал спортивный костюм из дорожной сумки, раскладывал какие-то вещи и туалетные принадлежности, двигая их с места на место, и, немигая смотрел сквозь узкую полоску задернутых занавесок в темнеющее окно. - Такое ощущение, что программа жизни заканчивается. Я все сделал, и больше ничего не желаю. Представь, предки столетиями собирали крупицы того, что лежит сейчас в двух уродливых машинах. Я богат и свободен, жена счастлива, сын может учиться в лучших вузах планеты - а в душе у меня зияет дыра, которая осталась в сопке после того, как сам разворошил и уничтожил тайник. Я уничтожил смысл, он был огромным и важным, и заменить его невозможно.
- Ты, как истинный русский интеллигент, занимаешься поиском смысла жизни, а это само по себе движение, зачем же так резко останавливаться?
- Нет, дорогой, все не так, начиная с истинно русского. Айны, нивхи - знаешь слова? Правильно, народности, когда-то населявшие острова. Были и японцы в моем роду, были и русские. Вот такое разнообразие. И поиском я не занимался, этот смысл вложен с рождением, на меня предки возлагали надежды, берегли для святого дела, мне доверили. В принципе, доверять-то больше было некому, из наших мужчин на острове оставался я один. Так что «поиск» в твоем смысле от меня далек, его обрезание сделано вовремя. Может, поэтому и завис, точнее, отключился от сети, моя автономность становится беспредельной. Знаешь, мне кажется, что я превращаюсь в слиток, и реакция на все, как у золота - ноль.
- Что-то мне твои мысли напоминают, какой-то важный момент. Такуми, точно, нечто подобное я прочитал в его книжке.
- Да, брат мой - человек необычный, он другой.
- Ты сказал, брат?
- И близкий друг. Если есть люди крылатые, так, он из этих, рядом с ним даже у меня под лопатками чешется, - Коба усмехнулся и потушил искорки, глаза вновь опустели. - Я слишком тяжел, на крыло меня не поставить даже ему, он это понял, потому и простился, навсегда. Нет, не на словах, по-другому, видел бы ты его глаза в тот миг, он смотрел, а я задыхался от собственной неповоротливости.
- Так говоришь, будто не одно и то же дело вас связывало, - Ивану хотелось продолжения рассказа о Такуми, но повернуть Кобу не получилось.

- Когда-то, очень давно, будучи молодым и спортивным, примерно, как сейчас ты, задержался я в Хабаровске по службе. Всего на сутки. Ни города, ни людей в нем не знал, поэтому так сталось, что вечер был совершенно свободным. Можешь представить себе такую свободу? Можешь ее почувствовать? Наверное, можешь, но не так, как я. Для меня этот глоток всю последующую жизнь являлся единственным противовесом, поплавком, который не давал погрузиться и захлебнуться в однообразии существования. Поверь, красок не сгущаю.      
Иван слушал рассказ, который был обращен вовсе не к нему, а к самому рассказчику. Коба все чаще пропускал слова и мысли, говорил тихо, медленно, вяло смакуя какие-то моменты, он был похож на человека, погружающегося в бесконечный сон. 
– …Широкая улица, кажется, Амурский бульвар называется, иду я от вокзала по прямой дороге, вокруг ни души, поздно, темно и тихо, погода чудесная, теплый дождь. Вдруг силуэт навстречу, женский, хотел уступить дорогу, шагнул в сторону, слышу: «Простите, не могу прикурить, огня не найдется?». Голос молодой, приятный. Разговорились, пошли рядом, мне было все равно, куда шагать, а она ждала свой поезд, куда-то в направлении Комсомольска-на-Амуре. Много смеялись, целовались, обнимались, проводил ее, посадил в вагон, и остался. Два часа жизни - это все, что у меня было.
- А семья, сын?
- Не дави на мозоль, - Коба надолго замолчал, но после странно продолжил монолог, скорее, так же для себя, обгладывая мысли, он выбрасывал несъедобное, освобождался от лишнего. -  Жена замкнулась в себе сразу после родов. Представь, ребенок родился с такой кожей, с таким разрезом глаз, что местная больница ахнула. Понятно, нагуляла с каким-нибудь японцем из задержанных, фильтропункт рядом. Я-то знал, откуда ветер, но ей о себе почти не рассказывал. Делал вид, что ничего не случилось, для меня так и было. Пытался успокоить, копался в родословной, убедил, что мальчик пошел в ее давнюю родню, она же сама островная. Но убеждал вяло, не могу сказать, что любил ее очень.

Сын рос и развивался не так, как все. Он молчал. Всегда. В школе тоже предпочитал письменные работы. Но какие это были работы! Преподаватели хором хвалили. Заговорил он с Такуми, когда я свел их при встрече. Брат наезжал время от времени то в образе рыбака со шхуны, которая не спешила улизнуть от пограничников, то как-то еще, у него были свои способы. Так вот, когда они встретились - я онемел. Я чувствовал себя полным идиотом. Они говорили на такие темы, о существовании которых я и не подозревал. После мой Витька всегда с нетерпением ждал приезда Такуми, и место любимое на соседнем острове у них было.
 
Теперь тебе понятно, что семья у меня имелась, но я от нее висел где-то сбоку и не старался изменить места своего нахождения. Мне кажется, я все сделал правильно, сыну ничего и никогда не навязывал. Растет свободным, и по большому счету никто ему не нужен, сам выберет себе дороги, он очень похож на Такуми, - последнее слово прозвучало визгливо, словно оно самостоятельно вырвалось из размякшей груди и отряхнулось от противной скользкой мокроты.
У слушателя поползли вверх брови, затем чуть опустились и сблизились, Иван наблюдал за Кобой, пытаясь понять, что происходит, что вызвало неудержимый кашель, от которого сотрясалось не только грузное тело, но и все вокруг. Тишина наступила также сразу без переходов. Коба уставился в окно, с удивленным интересом глядя на бегущего к составу человека. Поезд резко затормозил, и к скрежету колес тут же добавились звуки падающих с полок людей и звон разбитой посуды.
- Ты так быстро сориентировался, спасибо, что не дал моей голове намертво влипнуть в зеркало.
- Тебе же все безразлично, забыл свою песню? - Иван поднялся, не обращая внимания на протянутую руку и восхищенный взгляд обескураженного соседа. - Нормальная реакция, я лег между тобой и стенкой, зачем нам лишние шишки.
Поезд стоял долго, ждали пока с маленькой станции, у которой экспрессы даже не сбавляли скорость, прибудет полицейская машина и «скорая помощь». Проводница по-деловому обошла все купе, собрала осколки разбитой посуды,  рассказывая пассажирам о том, что под состав бросился человек. «Ужасное зрелище, я ходила, видела только оторванную руку с обручальным кольцом на пальце, какая беда, какая трагедия», - обратилась она к Кобе, на лице которого отражалась откровенная борьба настроений.
 
- Вот и ему по какой-то причине жизнь стала лишней, - Иван сказал эту свободную фразу вдогонку собственным мыслям, его не покидала тревога за Шурку, и прикосновение к чужой боли в таком варианте усилило его волнение. Но Коба думал о другом.
- Суицид - дело темное, мне трудно представить состояние человека, сознательно идущего на такое. Я бы не смог. Не смог бы даже сейчас на финишном уклоне. Разбивать сосуд, к созданию которого ты не имеешь никакого отношения, неблагодарное дело.
- Да, и неблагородное. А не свой, другие? Ты же солдат. Ты же знал, что Удодов идет по трупам и не мешал, значит, к чему-то стремился?
- Не путай одно с другим. Эти средства оправдывали не мою цель. Моя растворилась в тумане за кормой, осталось вовремя ступить на мост Людовика Святого.
- Понятно, на том мосту к моменту обрушения были люди разные, но обреченные, объясни, в чем твоя трагедия? Говоришь, получил все, о чем может мечтать любой смертный, предыдущие годы тоже дали немало, научили мыслить. Проверь концы своих рассуждений, они не сходятся. Зато философским мечом машешь, как самурай своим.
- Все мы в каком-то смысле камикадзе. Кто способен обозначить достойную цель, рвется к ней, как в бой.
- Твоя цель, как ты говорил, пришла вместе с рождением, а если бы пришлось выбирать самому?
- Предки копили, а мне этот груз, только груз. Моя цель - оправдать их надежду, не предать, выстоять до конца. Не ради наград, не ради благодарности, сегодня все это и оценить-то некому, или почти некому, да и не требуется. А богатство - тупик. Обрати внимание на лица новых «победителей», либо дегенераты, либо живые трупы. Первые еще не опомнились от нахлынувшей радости, вторые поняли, куда попали. Как думаешь, почему ни одному миллиардеру не захотелось раздать излишки?
- Случалось.
- Для них обогащение - изначальная, та самая, ведущая цель, им раздавать - резать себя на куски.
- Надо полагать, ты раздашь?
- Я не возьму. Свое наследство, в котором, как бы, и моя часть, брат оформил на сына, на Виктора, я попросил.
- Понял. Все это называется наследством.
- Не ищи криминала, надсадишься. Такуми что-то задумал, кстати, вот он отдал много чего, ты вроде должен об этом знать. Я верю в него, и в сына, душа у него смелая.

Иван поставил металлический подстаканник на подрагивающий столик и легко водрузился на верхнюю полку. Больше всего на свете сейчас ему хотелось сойти с поезда и сесть на встречный, но для этого нужно было, как минимум, дождаться звонка от Удодова.
 
Поезд заученно прижимал свои железные круглые лапы к звенящим рельсовым ниткам, по-деловому пыхтел, пробивая слепое пространство. Дыхание железной змеи, превращенное в бледное облако, ползло следом. На какой-то миг, поддавшись неравнозначным упругим импульсам воздушных волн, оно приобрело совершенно четкий образ огромной бабочки, устремленной вверх. Ее прозрачное тело безвольно волокло за собой подсвеченные фонарями кровавые следы отползающего под напором зари молчаливого мрака.

Все, что происходило с Мартой в прошедшие месяцы наступившего года, было под особым знаком первого его праздника. События сменяли друг друга, крутились и втягивали, но интересно, какими бы они ей казались, без той особенной чувственной приправы, которая присутствовала постоянно, не выветривалась и не смывалась. Шурка предупредил о том, что часто звонить не сможет, что во многих местах его передвижения связи не будет, и только эта его предусмотрительность немного сбивала волну тревоги, за все время два недолгих телефонных разговора - очень уж мало для того, кто ждет.
 
С последним звонком из стен школы вылетели не только выпускники, из нее, как из клетки, теперь выпорхнула и Марта. Вечер торопливых сборов не обошелся без посторонних и, несмотря на суету, отложился в ее памяти. Соседка Людмила не выходила из комнаты, она все это время сидела в кресле и наблюдала, цыганские глаза считывали каждое движение, каждый поворот.
Куда направляется Марта, спрашивать смысла не было, она и сама этого не знала, она знала, к кому. Уверенность казалась настолько прочной, что и в голову не пришло бы ее испытать, но сделать это кому-то очень хотелось. Когда дорожные сумки в ожидании утра дружно выстроились в ряд у выхода, рука Людмилы, до сих пор спокойно согревающая колоду в глубоком кармане халата, вздрогнула и напомнила о себе. Соседка достала карты, а Марта расслабилась, села напротив и застыла, коснувшись блеска холодных зрачков.

- Не все так просто, и не все так, но все интригует до озноба, - Людмила загадочно улыбалась раскладу, наперед зная, какая карта куда направится, освобождаясь от ее цепких пальцев. Все, что выписывалось сочетанием дам и королей, для нее отображалось на лице Марты, в него она и смотрела. - А вот и нечаянный. Правильно, незнакомый. Ты не догадываешься, как и мне хотелось бы его встретить, из интереса, из очень большого интереса, - гадалка придвинулась на расстояние вытянутой руки и, касаясь плеча девушки, аккуратно погладила ладонью ее наколку, бабочка в этот миг изменила цвет, едва уловимые прожилки на крыльях покраснели, словно капилляры, наполненные кровью. - Не волнуйся, мало ли в дороге людей. Карты не однозначны, слушай дальше, только спокойно. Беккер - крестовый, девятки ваши сейчас вместе, это сердечные карты, понимаешь. А вот пары откинем, и девятки отойдут.
- Поясни, что ты хотела этим сказать?
- Уже сказала, - Людмила заняла свое прежнее место и обворожительно улыбнулась. - Мы раскинули на тебя, если хочешь, можно погадать на крестового. Ладно, вижу, устала ты, отдыхай. Прощальные мои слова будут такими: не спеши сомневаться, все, что происходит с тобой - замечательно, дорога ведет в гору, там хорошо, в твое сердце еще много поместится. Не сердись, не я говорю, карты.

С той ночи прошло дней тридцать не меньше, а смысл разговора в глубине души то и дело подталкивал, словно цыганка была рядом, совсем близко. Вот и теперь, шагая по тропе, ведущей на вершину скалистого берега в окрестностях Владивостока, Марта едва удержала вопрос, обращенный к Людмиле, будто она, единственная, раскинув карты, могла точно ответить, когда же, наконец, прилетит долгожданная весточка. День бодро осваивал свою вторую половину, и тень от фигуры идущей девушки росла на глазах.

Спешить было некуда, Марте хотелось снова, как все последние дни, смотреть с обрыва на спокойное темно-синее море. И оно открылось с очередным шагом, предложив свою силу и свежесть. Ничего не изменилось, краски и звуки по-прежнему окутывали все достижимое пространство.
- Не страшно? - глухой мужской голос, прозвучавший за спиной, в такой момент мог бы и подтолкнуть, и сбросить, стоило только подобрать интонацию. - Вчера думал, спрыгнешь, нет, за чем-то другим приходишь.
Марта с трудом успокоилась и осторожно попятилась, покидая опасное место. У гладкой конусообразной стрелы, украшающей эту плоскую вершину, она увидела сидящего человека в истрепанной до последней степени одежде. Его совсем заросшее лицо сливалось с камнем не только по цвету. Теперь можно было бы проследить странный бессловесный дуэт, затянувшийся до следующего рассвета, но делать это было некому, а жаль, такую разность надо еще поискать, абсолютное отсутствие точек соприкосновения на данный жизненный момент. На схеме можно было бы изобразить две стрелы с противоположными направления движения, одна стремится вверх, другая вниз, на больших скоростях. Но надо знать Марту, она способна совсем позабыть о себе, заглянуть, рассмотреть и увидеть в таких местах и условиях, в которые сложно уткнуться даже в бреду.
Ранним утром по отливу бродил босой человек, в развевающихся на ветру лохмотьях. У сухих камней дымился костерок, рядом, обхватив руками колени, сидела дрожащая от морской прохлады девушка. Она наблюдала за происходящим до тех самых пор, пока тяжелые веки окончательно не поддались сну, который тут же высветил прежние близкие образы и ощущения. В нем раскинув руки, Марта парила высоко над землей. Вот так просто, без затей, чего еще можно желать, когда солнце рисует зарю.
В реальность привели не относящиеся к сюжету запахи. Выброшенные приливом гребешки, пеклись на ржавой металлической пластине, и молчаливый повар сдвигал на мокрую гальку готовую еду, упакованную в раскрывшиеся от жара раковины. Выбрав ту, что уже не обжигала пальцы, он таким же образом, как предмет не живой, взял ладошку Марты, выпрямил и поместил на нее свое варево. Вернуться к прежнему занятию что-то мешало, повар снова перетянул взгляд на ладонь, она не двигалась, находилась в том же протянутом положении. Глаза его медленно поднялись, и нехотя с трудом чем-то наполнились. Марта с радостью отметила свою победу, она улыбнулась, оценивая взгляд, таким смотрят на безнадежно больного ребенка, и, наверное, именно за него ее здесь и принимали.
- Я вас знаю, встречала на острове, - первые за все это время слова обрушились, как гром с ясного неба.
Ответ не прозвучал, он выразился в мимике. Лицо бывшего начальника погранчасти сморщилось, удерживая на прежних местах внутренние заглушки и кляпы, потом расправилось, сдвинуло лохматые торчащие во все стороны брови и снова застыло. Но взгляд остался, Марта его видела, пустые, растворившиеся в бесконечном фокусе зрачки приблизились и зафиксировались. Подобраться к частоте засыпающего сердца Кобы, подхватить и вытащить на поверхность живое, было не просто, Марта старалась, и Коба заговорил.

- Я ждал, когда спрыгнешь с обрыва, даже хотел это увидеть. Зачем я тебе понадобился? Понял бы, если б и впрямь оказалась не совсем нормальной, как вначале подумалось, но и в этом ошибся. Тебе совсем нечем заняться? Чего ждешь от меня? - вопросы звучали монотонно, без выражения, Николай Иванович натужно выталкивал кляп из слов, скопившихся за год молчания.
- Прошлым летом вы садились на корабль вместе с моими друзьями, теперь я здесь, жду, когда они позовут. Я скоро уеду. Когда увидела вас, обрадовалась, вы, как ниточка, которая тянется через все эти счастливые месяцы, - Марта деликатно без нажима поднимала градус интереса, и он, действительно, поднимался, ее слышали, сбитые в кровь пальцы на голых ногах сидящего у костра Кобы зарывались в песок глубже и глубже.
- Могу даже назвать имена твоих друзей, и они, конечно, живы-здоровы.
- А как ваши родственники?
- Нет у меня никого, меня и самого давно нет.
- Угу, и завтра не будет, - от Марты не ускользнула усмешка, пошевелившая пучки лицевых зарослей. - Прогуляться бы по той дороге, которая отстала. Если у вас тоже много свободного времени, расскажите о своем походе, очень услышать хочется.
- Для этого просидела всю ночь? Давно не удостаивался такого участия, от меня даже тигр в тайге отвернулся, не сожрал, побрезговал. Долго я плелся следом, сил, правда, на то, чтобы разозлить, не осталось. Значит, целый год, говоришь, прошел? Не заметил, разминулись мы с ним. - Коба надолго умолк, вместе они провожали взглядом далекий одинокий корабль, спешащий к каким-то берегам. - Вот он, весь мой рассказ. Тоже иду под лоцманскую дудку, ведет, пока на плаву и без пробоин. Когда оторвался от поезда и от твоего друга, который, кстати, не стал удерживать, спасибо ему, ноги сами несли, на автомате. Не сразу осознал, что бреду в сторону своей конюшни, к старому стойлу.

Рассказчик вначале тянул слова, но настал момент, когда он глубоко вздохнул, подключил эмоции, с ними мысли пошли размашистей и свободней. Марта готова была слушать бесконечно, грело то, что айсберг всплывал, а главное, он перестал отгораживаться, плавился понемногу.
- Большая земля не для меня, я же всю жизнь провел на острове, там, где безлюдье, бараки, сопки и берега. Мои дороги - из высохшей земли, от асфальта задыхаюсь. Я в принципе всегда был один, лица мелькали, менялись, все временное, все ненадолго, только я и он, остров, такая вот моя суть, ограниченная, отрезанная. Под боком кипит другая жизнь, но и там чужое. Тебе сложно представить каково это, родиться на цепи, все время сидеть на ней, потом вдруг оторваться, взвыть от радости и потеряться, в полном смысле этого слова. Остров меня понимает, тоже сравнивает с собой и зовет.

Коба не ждал ни слов, ни вздохов, любое возражение сбило бы его вялое желание высказаться, перевести в звуки сухую схему существования, которая колючей удавкой сжимала горло. Марте ничего не надо было объяснять, она понимала, что служит сейчас доступным, случайно открывшимся поддувалом для этой громоздкой печи, заглохшей от долгого отсутствия тяги.
- Пора тебе, девочка, беги пока не начала объяснять, что главное - не где жить, а как. Ты итак встряхнула, на том спасибо. В порту стоит корабль, на который меня возьмут. Прощай.
Капитан шел на судно пешком, от дома до пирса было не близко, но по времени достаточно, чтобы настроить себя на нормальный привычный лад. Мысли о том, что идти в эту сторону намного приятней, возвращались все чаще. Жена перестала провожать в очередное плавание, ограничивалась дежурным прощальным поцелуем на пороге, и глаза ее при этом уже не сверкали слезой. Одно время хотелось убедить себя, что слеза ее печали давно переродилась в слезу радости. Так оно и было, и дом стал совсем неуютным, корабль - другое дело, туда тянуло всегда.

Морской ветер взбодрил, шаги капитана окрепли и участились, он готов был к последнему повороту, откуда до трапа - самая малость. В этот момент и возникло препятствие в образе обросшего дурно пахнущего бомжа, с глазами давнего знакомого.  Коба просто пошел рядом, молчал и смотрел на воду.
До момента отправки странный пассажир, от которого шарахались матросы, стоял у тросов на палубе, подставив лицо восточному ветру. Вечером, покидая рубку, капитан также, без слов, взял Николая Ивановича под руку и завел в каюту. Молчаливая трапеза заканчивалась, гость к еде не притронулся, но, при появлении чайника и лимона, руки его будто вспомнили привычные жесты застолья, глаза ожили и голос прорезался.
- Ты прости, что напрягаю, это ненадолго. Спасибо, не отвернулся, - прямой взгляд Кобы давил неподъемной тяжестью, но капитан выдерживал и не такое.
- Пустяки. Расслабься, в моей жизни проблемы тоже имеются. В душу не лезу, захочешь - расскажешь, помогу, если сумею.
- Если сумею, воспользуюсь.
- Там тебе приготовили мыло, бритву и робу, давай, двигайся, это можно делать и на автомате. Я буду здесь, может, понадоблюсь для разговора.
Разговор затянулся, рассвет об этом напомнил, но причем время, когда двое выбрасывают из своего нутра накопившиеся мертвые его пласты. Расчистка плацдарма основной целью не являлась, главным было то, для чего он понадобится после. Коба себя не видел, зато все, что было вокруг, хлынуло в чистый сосуд беспрепятственно, оставалось успевать перемалывать и отсеивать. Работа не шуточная, в душе бурлило, в таком состоянии сидеть, сложа руки совсем неудобно.
- Уйду к первым попавшимся на пути рыбакам, попробую прилипнуть к жизни. Узнать ее - последний шанс.
- Теоретически мог представить такой монолит, как ты, но наяву вижу впервые. Твой луч высвечивает единственную цель, служишь только ей. Это же какой надо обладать силой, чтобы удержаться, не свернуть, дойти до конца, передать ношу и выжить. Мне было бы слабо, мои цели расплывчаты, четкой формы никогда не имели. Желание освободиться от пут появляется, но я, как старая камбала, в кожу вросло столько всякого, ножом не срезать. Мой корабль не развернуть. А ты окрепнешь, уверен, кости мощные, правда, кроме них да кожи ничего не осталось.
- Я бы и от этого избавился.
Эти слова Кобы капитан вспомнит дважды. В первый раз, когда из рубки увидит бывшего пограничника, ныряющего в высокую волну. Тогда он поднял команду и тут же дал отбой: Николай Иванович греб к находившемуся неподалеку рыбацкому сейнеру, связаться с владельцем было нетрудно, тот согласился поднять пловца и дать работу. Через некоторое время, доставив груз на знакомый остров, капитан узнал печальную новость: сейнер под легко запоминающимся номером затонул недалеко, не выжил никто. Тогда слова Кобы прозвучали в памяти во второй раз.
Спустив в трюм последние ящики улова, вымотанные тяжелым трудом рыбаки, с вялым интересом посматривали на новичка, который и теперь не спешил к накрытому столу. За все время к еде он не прикасался, а работал, как все. Общего мнения складывать не требовалось, каждый пришел к нему без усилий: ненормальный, от земли оторвался, а взлететь не получается, еще немного плоти скинет - и растворится в воздухе.

Коба долго смотрел на очертания острова, ему казалось, тот машет ему, зовет к себе. Сейнер с заглушенными двигателями покачивался легко, а суша наползала и увеличивалась, берег сам приближался. Когда Коба, наконец, включился и понял, что происходит, было поздно. Вода стремительно отступала, где-то понизу, не тревожа судна, которому уже не хватит времени для того, чтобы отплыть в безопасное место, воду всасывала огромная мерзкая пасть. Сзади волна набирала силу, стояла в ожидании старта, и он прозвучал. Услышав авральный крик Кобы, команда высыпала на борт. В суматохе, не ведая, что творят, с перекошенными от ужаса лицами рыбаки тут же растворились в заполненных трюмах. Следовать за нырнувшим в океанский холод Николаем Ивановичем было некому. Сейнер на дикой скорости несло на скалы.

Коба не сопротивлялся стихии, он удерживал тело на поверхности и с высоты своего необычного полета видел происходящее. Метрах в двадцати дрожала мачта судна, которое, не успев взгромоздиться на водную стену, быстро достигло прибрежной отмели и разодрало тяжелое брюхо об острые камни, оно тонуло на скорости, но для команды это было еще не все. До скалы, привыкшей своим крепким плечом держать оборону от штормов и приливов, оставались секунды.
 
Куда несет его, Коба понял сразу, острый выступ был правым берегом знакомой бухты, если смотреть из нее на море. С обратной стороны гильотина торчала слева. Неподвижный пловец знал, скоро ноги станут тяжелыми, и холод окончательно захватит дыхание, оборвет мысли, он ждал этого момента, ощущая невыносимую злобу стихии. Бывшего командира, как непослушного щенка, кидали на место, на его место. Здесь, в центре бухты в зарослях кустарника зияла дыра векового тайника, к которому он совсем недавно был крепко привязан.

Сознание возвращалось, однако считать себя живым не выходило, тела словно не было, хотелось открыть глаза, но Коба забыл, как это делается.
- Прополоскало нехило, заметили? Не придерешься, - кто-то говорил рядом, вокруг шуршало и двигалось. - Ну, что, чистая душа, приглашаем в наше братство, сосуд не склеить, да ты и сам готов был от него избавиться. Мы - щелпы решили сберечь твою суть, достоин ты продолжения. Привыкнешь к бестелой жизни, видеть будешь, потерпи немного, окрепни, мы здесь.   

Следующая глава - "Космическая любовь. Марта"