Русский роман. Том I. Глава 1. Вступление

Никто не знал, куда он девался. …
Дороги стали свободны. По другим
известиям узнали, что Дубровский
скрылся за границу.
        «Дубровский» А. С. Пушкин


ТОМ ПЕРВЫЙ
ГЛАВА I
Вступление


Тихим, уже переходящим в глухую ночь вечером сверх меры грязная бричка проскрипела по пустым, покрытым лужами улицам поселения, славного своей историей.

Но когда-то очень-очень давно этот город, в точности как марширующий домой отставной солдат, присел на пологий скос дорожной канавы перевести дух…

Он расстегнул верхнюю пуговку на мундире и аж крякнул от удовольствия, стянув, чтобы проветрить портянки, разбитые свои сапоги…

Затем решил неспешно выкурить трубочку — да так на этой обочине жизни и остался…

«Где мы?..»

«Архип, пить…»

«Гос-с-споди, как больно!»

Кучер прислушался, потом обернулся на донесшиеся сзади бессвязные звуки:

— Чего он сказал-то?

— Да заговаривается наш Владимир Андреич, вот чего. Чушь всякую несет… Про солдатика да сапоги какие-то лопочет, — дал ответ хриплый и низкий голос из коляски. – Портянки опять же… И какой ему тут солдатик, когда ни зги не видать? Ничего не понятно.

Тут голос умолк, его обладатель, видимо, опять пытался разобрать исходящие от Владимира Андреевича звуки. И вдруг типическим для старшо;го образом, не умея ответить на вопрос, он, нисколько не повышая голоса, вызверился на кучера:

— Зачем пустое болтаешь? Станцию ищи!

Почти всякий провинциальный город, всего-то лет двести тому вышедший из крепости, некогда построенной для обороны рубежей – где от крымских татар, где от псов-рыцарей с крестами на плащах, а где и от гордых, но обидчивых как малые дети ляхов — теперь, глядясь в зеркала луж на соборной площади, между торговыми рядами и мясными палатами, видит свое отражение в них в образе пораненного ветерана. Только и годного по причине дряхлости на то, что ходить, прихрамывая, с колотушкой вдоль забора, отпугивая разве что только самых застенчивых и робких воров.

Но мало кому есть дело до творящегося за воротами после наступления темноты. Так что не попалось уставшим от двух дней бегства лошадям ни одной встречной телеги в замысловато петляющих из стороны в сторону переулках, извивы которых подсвечивались лишь призрачным светом лампадок и свечей, падающим в густую мглу из окошек обнесенных высокими заборами домовладений. И ни один случайный прохожий не встретился бричке на впавших в сонный обморок темных окраинных улочках. Всё мертво в них, всё молчит.

Вот и золотари, добрые люди, объезжающие город обычно на закате, уже вернулись в свою слободу, оставив после себя лишь слабое подобие идущего от их бочек зловония, более теперь схожего не со смрадом отхожих мест, сколько с легким ароматом подгнившей садовой земляники. Это явление, перерождение вони в благоухание, настолько отрадно, что когда исчезнут из мира последние накрытые досками ямы и отпадет надобность в тружениках, откачивающих из них дерьмо – тогда их промысел перейдет к не менее нужным обществу добрым людям. И даже самое поверхностное знакомство с современной журналистикой, вот хоть с пасквилями Булгарина и Греча в «Северной пчеле», не оставляет сомнений, что это будут представители периодической печати.

Никто не оспорит того наблюдения, что чем меньше в мире ассенизаторов, тем больше в нем продажных журналистов. Тогда нельзя не предположить, что эти процессы связаны, и являют собой очередное доказательство закона Ломоносова-Лавуазье: ежели где убудет несколько вони, то умножится в другом месте. Кто бы сомневался.

Кони, одолевшие в этот день две станции, теперь плелись шагом, и никакая сила не заставила бы коренника перейти на рысь, а пристяжных – рвануть галопом. Сейчас было бы нелепо требовать от них того, за что ценится русская тройка — умения работать единой артелью; лошади отдали за день все свои силы и даже немного сверх того. Хорошо еще, что не дала им природа таланта обобщать и делать выводы: страшно представить, какого стали бы они мнения о людях, что весь день гнали их так, будто торопились в райские кущи – чтобы ночью оказаться в этой жуткой дыре.

«Слушай, Рыжий, это что за поселение такое? Пострашнее тут, чем в лесу, хр-р-р… — всхрапнул левый пристяжной. – И скоро ли будет станция?»

«Да как тут разберешь… Это ж хуже Берди;чева местность. И темно-то как… Эй, Орлик, ты не знаешь, случаем, куда это нас опять занесло, хр-р-р?..» — отозвался правый.

«Куда-куда! – разгневался коренник. — Под ноги смотрите, бездельники, пока мослы себе не обломали, вон ям-то сколько понакопано. Только и знают, лодыри, что болтать, а я должен тянуть за всех!»

Кучер, разбойничьего обличья дюжий мужик, от самых глаз заросший бородой и куда более сходства имеющий с медведем-шатуном, чем с человеком, вертелся на ко;злах, ловя любые звуки, но спереди слышал лишь усталый храп коней, будто бы переговаривающихся друг с другом, да сзади, из коляски, иногда доносилось горячечное бормотание барина. Он всматривался в сумрак, но не находил никого, кто мог бы объяснить ему местонахождение почтовой станции. Ну хоть бы кто попался навстречу! Что за гнусный город…

Много раз слезал кучер на землю и со злостью и отчаянием бил кнутовищем в ворота, но одни лишь дворовые кабысдохи отвечали ему злобным лаем.

Один раз, правда, послышался из-за сбитых железными скобами дюймовых досок опасливый вопрос:

— Кто?

— Откройте, люди добрые!

— Люди-то добрые, мил человек. Да собаки злые!

Только сплюнул кучер на эти слова с досадой. И снова замолотил по доскам:

— В какую сторону станция?

Но только надрывный брех в ответ.

Впрочем, любой другой поостерегся бы в эту пору ломиться в чужой дом: если бы и потянул кто во дворе щеколду вбок, то это непременно вызвало бы в незваном госте известного свойства опасения — поди знай, какие напасти там, за воротами, тебя ждут. Множество народу стучится в двери, в глубине души надеясь, что они так и останутся закрыты. Страх этот вполне обоснован, ведь главная холера на человека – иной человек. Однако возничий был из того удалого меньшинства, что более внушают страх другим, нежели вкушают его сами – и раз за разом ломился он в ворота да калитки.

Выехав из очередного проулка, оказалась бричка подле уже зарастающих бурьяном развалин деревянной церкви, перед которыми навалены были большие кучи песка и строительных камней, рассортированных по размеру, тут же по соседству – сложенные в штабель ошкуренные бревна.

«Не может быть, чтобы здесь караульщик совсем не был поставлен, — сообразил кучер. – Тут одного леса рублей мало что на сорок. Вот и спросим…»

Бричка подъехала поближе к штабелю, кучер позвал, но сторожа на месте не оказалось, только едва ощутимо понесло от развалин гарью. Зато стал виден за остовом церкви довольно высокий пригорок.

Возничий оставил лошадей и полез на этот холмик. Недавно прошел дождь, сапоги скользили по мокрой земле, но, бормоча ругательства, кучер лез все выше и выше, пока не оказался на посыпанной битым кирпичом площадке меж поставленных в квадрат скамеек.

Рядом проходила дорожка, что вела к резному павильону, где летними вечерами, видимо, играл духовой оркестр; ночью же, да еще и в ненастье, схож он был с лежащим на берегу моря скелетом огромного морского животного. Здесь, на небольшой высоте, был устроен на засыпанной крепостной стене городской променад с парком. Но разглядел кучер отсюда, по другую сторону бывшей стены, и несколько подсвеченных масляными фонарями строений.

Одно из них походило на гимназию или приют, другое было ратушей с вытянувшей в крике шею птицей на высоком шпиле. По неведомой никому причине жизнь в городах устроена так, что чем ближе оказываешься ты к западной границе государства, тем больше попадается тебе петухов.

В другой же стороне обнаружил запыхавшийся кучер то, что искал. С облегчением ругнулся, но тут же опамятовал, снял картуз и, повернувшись лицом в ту сторону, где было пожарище, перекрестился.

Сбежав с пригорка, он услышал из темных глубин брички нетерпеливое:

— Ну, скоро ли эта чертова станция?

— Совсем уже рядом, — ответил возчик. И проявил чуткость, свойственную тем, кому не раз доводилось страдать похмельем или быть биту смертным боем:

— Как там молодой барин? Все мается?

— Совсем плох. То про золотарей чего-то бормотал, то вдруг про землянику, потом еще пчелу какую-то помянул. Опять же Бердичев приплел зачем-то…

— Бердичев? – удивился кучер.

— Понятное дело — заговаривается Владимир Андреич. Давай быстрее, Антоха, — донеслось из брички. — Дохтура знающего еще сыскать надобно. Да и есть ли здесь такой? А то ведь кончится барин, пока найдем…

— Успеем, — пообещал кучер и полез на козлы, приговаривая нараспев:

— Теперь-то небось успеем…

— Небо-ось… Как ты станцию-то проглядел, кротовьи твои глаза…

— Сам же сказал ехать в объезд заставы! – огрызнулся кучер. И забормотал:

— Сперва сами говорят, а сами потом…

Из-под поднятого верха появилась рука и толкнула возницу в спину. Человека деликатного сложения таким тычком смело бы с козел так, как уносит порывом ветра сухой березовый лист, кучер же даже не качнулся.

— Ну так и что с того? Ехать-то будем?

Названный Антоном мужик на это только рукой махнул и просящим голосом обратился к коням:

— Н-но, золотые мои, ласковые, еще чуть-чуть осталось… Н-но-о, п-шел!

Коренник откликнулся грубым храпом:

«Чуть-чуть… С самого заката про это врет… Передо;хнем все тута, так будет тебе чуть-чуть!»

На что его товарищи справа и слева прохрипели что-то и вовсе для печати недопустимое.

Но коренник привычно напрягся и потащил за собой и коляску, и уже ко всему безразличных пристяжных.

Когда бричка отъехала, из-за груды камней вышла похожая на восьмерку фигура в тулупе, отчаянно перетянутом в поясе ремнем с тускло светящейся пряжкой и с вытертой до лаковой гладкости сучковатой палкой, взятой на плечо — сторож. За ним так же осторожно вышагивал лохматый песик с умными глазками – единственная собака в этом городе, что ни разу не тявкнула на звуки едущего по ночным улицам экипажа. Посмотрев вслед бричке, караульщик грозно, но на всякий случай едва слышно пробормотал:

— Гляди мне, бестия! Уж я тебе!..

Песик поддержал было хозяина утробным рычанием, но тут же сконфуженно умолк.

После перекрестка, в самом начале улицы стал виден фонарь особой формы на столбе подле одноэтажного белого дома с высоким мезонином и колоннами в рост не самого высокого человека. С одного боку к нему примыкало строение без окон, вход в которое был из двора, с другого прилепился особняк известного назначения: даже неопытный путешественник без труда угадал бы в нем постоялый двор.

Кучер вздохнул – громко, с облегчением. Изнуренные этим днем кони, почуяв скорое окончание пути – запах конюшни, свойственный каждой почтовой станции, сена и других лошадей — несколько оживившись, прибавили шагу.

«Слава богу, доехали», — прошептал кучер и снова несколько раз перекрестился. Ему сразу стало легче; он извелся ощущать себя виноватым за то, что молодой барин за его спиной того и гляди отстрадается, что Архип злится, что кони вот-вот падут – и что тогда?

На крыльце дома с колоннами стал виден господин – еще не совсем пожилой, но уже в приличных летах, годов тридцати с небольшим. Сразу заметно было в нем обыкновение чисто брить лицо, хотя в последние несколько дней что-то и мешало ему осуществить эту привычку.

Господин этот стоял по-офицерски вытянувшись, ровно держа спину, хотя одет был во все цивильное, быть может лишь немного более полосатое и вызывающее, чем пристало этому заштатному городку.

Да, подумал с подозрительностью кучер, это офицер. Не из жандармов ли? Но по некоторым признакам, видя кои глазами не смог бы их обьяснить словами, Антон решил, что его благородие, жандарм он или нет, из службы довольно давно уже вышел. Да и не жандарм это: охранная служба придает такой значимости даже унтеру, что куда там генералиссимусу! Уж жандарма-то сразу видать… В офицерах же оставляет армейский распорядок такой глубокий след, что не разглядит его только слепой; и трудно лишь определить, он просто так задирает подбородок и при ходьбе дает отмашку, или то ему всё еще положено делать по уставу. Однако этот господин, подумав, решил Антоха, из службы совершенно точно уже отставился.

В руке этот офицер держал густо исписанный, похожий на трактирный счет листок, с которого читал при свете фонаря, и в скудном этом освещении видны были пятна седины в его темных волосах. Кучер еще подумал, что лошадь такой масти назвал бы пегой, а этого как обозвать?

Заслышав стук копыт, пегий господин оборотился лицом к подъезжающей бричке, положил одну руку на перила, другой же скомкал бумагу и отбросил ее на мокрую, поблескивающую после недавнего дождя брусчатку, не отводя при этом взгляда от подъезжающей коляски.

«Ишь ты, кучер-то какой звероподобный, — подумал пегий с одобрением. — Видом весь из себя как есть абрек. Если имеется надобность по нашим лесам ездить, то такого страшилу в обслуге чрезвычайно недурно иметь. Да и в целом полезно…»

Убедившись, что бричка тащится ко станции, отставник одернул сюртук. В его синих глазах, один из которых был светлее и слегка косил, легко читался живой интерес к тому, кто хотя бы на одну ночь станет новым жильцом постоялого двора при станции и, возможно, поможет развеять безграничное уныние этого места. Подпустив в физиономию приветливости, господин застегнул верхнюю пуговицу на сюртуке и начал медленно спускаться по ступеням.

Кучер Антон не стал дожидаться, пока откроются ворота, чтобы заехать во двор. Остановив экипаж, он соскочил с ко;зел и тут же принялся помогать такого же, как он, вида мужику, вылезшему из-под поднятого откидного верха.

Вдвоем они, проявив неожиданную для простого люда деликатность в движениях, помогли выйти из коляски молодому человеку, по благородству облика судя — дворянину, с полным отсутствием какого-либо выражения в лице и такими бледными лбом и щеками, что когда переместился он в тень, то стороннему наблюдателю могло бы показаться, что лик его светится во тьме. Мужик, оказавшийся в экипаже, бережно поддерживал барина под локоть и помогал переставлять ноги по подножке, кучер же, свой кнут заткнув за кушак, обхватил за талию.

«Хорошо же погулял мо;лодец», — мимолетно порадовался пегий за приезжего господина.

Но при более тщательном рассмотрении обнаружилось, что дворянин этот вовсе не походит на пьяного. Левое его плечо хоть и было прикрыто наброшенным на плечи сюртуком, но опытный взгляд отставного офицера сразу заподозрил неладное: левую руку приезжий прижимал правой рукой к груди; лицо же прибывшего, когда, оступившись на подножке, навалился он на кучера, перекосилось болью.

Молодого человека качнуло, сюртук соскользнул на землю и обнаружилась на нем неумелая перевязка.

«Ну да, — улыбнулся весьма своей наблюдательностью довольный пегий господин, — как я и полагал…»

Намотанное на плечо приезжего полотно не несло на себе следов крови, но это могло говорить и о том, что рана не вполне свежая — и тогда, если не удалена пуля или не обработан порез, опасна вдвойне. Счастлив тот, кто при подобном невезении жив останется; уж мне ли, вздохнул пегий, того не знать.

Медведеподобный мужик, вылезший из коляски, поднял сюртук, его отряхнул и бережно накинул на плечи барина, при этом постаравшись скрыть перевязку. Молодой человек этого будто и не заметил.

Лицо отставника стало задумчиво. Похоже, что сегодня не выйдет раскинуть на туза. Совсем иные заботы предстоят, а то и незапланированные расходы.

— Архип, иди ищи смотрителя, — негромко сказал кучер тому мужику, что вылез из коляски. Тот, бородатый не менее Антохи и даже более него похожий на матерого медведя, мотнул в ответ башкой:

— Не, я с барином останусь. Мало ли что… Сам иди. Только денег щас тебе достану… Знаешь, чего смотрителю врать?

— А то… – шепотом, косясь на пегого господина, отозвался Антоха. – Дуэль, мол. Пуля в плече.

Голос его стал жалостлив и даже несколько более тонок, будто уже говорил он со смотрителем:

— Сами мы не местные, однако православное обхождение знаем и благодарность имеем. Потому как в гаупвахту барину попадать никак нельзя.

— Не дури, балда!

— И сразу денежку ему, из лапы в лапу… – обычным своим голосом закончил кучер.

— Уплати сразу за неделю вперед, — проворчал вылезший из коляски мужик. — И нумер непременно огляди. Бери только такой, чтоб выходы были на обе стороны. Смотри, не груби там!

— Да когда я!..

— Молчи и слушай, — приказал Архип. — Я расположу барина в нумере и поспрашиваю насчет доктора. А ты выдай смотрителю двадцать рублёв поверх постоя, – решил он. Подумав, добавил:

— Нет, лучше полсотни.

Он крайне неодобрительно посмотрел по сторонам.

— Какой-никакой, а это всё ж таки город. Тут беседой по душам, как в лесу, не отделаешься. Только плати бумажками, не серебром. Слышь, Антоха? Поднеси ему две беленькие.

— Что мне дашь, то и передам, — вполне резонно отозвался на поучения Антон.

Архип оглянулся на приближающегося пегого господина и понизил голос:

— Если будет слишком улыбаться, то сразу доложи еще столько же. Сам знаешь: когда городские улыбаются, то тут или бей сразу, или плати вдвойне.

Он с досадой сплюнул: сплошные только расходы! А куда деваться?

— Я тебе денег с запасом дам. Авось не побежит тогда в околоток. И пообещай потом еще вдвое отблагодарить.

— Не учи ученого, — проворчал кучер, а названный Архипом мужик, обернувшись, стал доставать из экипажа свиной кожи саквояж, того рода дорожную сумку, введенную в повсеместный обиход английскими вояжерами, в которых возят они по миру предметы первой необходимости, в том числе деньги, путевые карты и документы.

Вдруг дворянин, которого имя и было Владимир Андреевич, вдохнув всей грудью прохладного воздуху, начал терять сознание. Ноги его подкосились, голова откинулась назад — и кабы не подхватил его ловко подскочивший господин в полосатом сюртуке, то беспременно упал бы он на булыжники мостовой.