Русский роман. Том I. Глава 4. Пора унылых сож...

ТОМ ПЕРВЫЙ
ГЛАВА IV
Пора унылых сожалений


Владимир все так же задумчиво смотрел на нового знакомца. И ему уже по нраву было благородное спокойствие, которым тот ответил на уставленный в него пистолетный ствол. Разве что излишне он разговорчив.

Превозмогая ноющую боль в плече, Владимир Андреевич откинул одеяло и сел. Прислушался к ощущениям и поднялся на ноги. Георгий Сергеевич подошел к нему и помог накинуть на плечи халат.

— Доктор весьма удивился, обнаружив, что эта рана у вас в плече уже вторая. Будто на нем мишень нарисована и все, кто ни попадя, в нее пули кладут. Карл Иванович – так зовется ваш эскулап — просил, поелику возможно, больше свинца в эту часть тела не принимать. Это может плохо кончиться.

— Я был от стрелка на расстоянии, позволяющем попасть в цель только случайно, — едва слышно выговорил раненый. – И именно случайно он в меня и попал. Что поделать — судьба. Жаль, что не подумал я о такой возможности.

Владимир бросил пистолет на смятое одеяло и подсел к столу. Там ему немедленно подвинут был стакан, до половины налитый густой пахучей жидкостью.

— Мне кажется, я проспал целый год, — вымолвил Владимир Андреевич, мельком оглядывая змеящиеся по стенам трещины и желтые пятна на потолке. Говорить ему оказалось непривычно трудно, язык был будто чужой и не желал слушаться. – И вот я стал совершенно здоров. Кого мне за это благодарить?

— Ну что вы, какой там год… Много меньше, — усмехнулся господин Курков-Синявин. – С вашего позволения…

Шагнув к кровати, он беззвучно, очень аккуратно вернул курок пистолета в исходное положение, сам пистолет сунул назад под подушку.

— Недели две. Хирург, что так ловко удалил пулю, до вчерашнего вечера пичкал вас ланданумом. Вы, вероятно, того не помните, но каждый день он вас будил на медицинские и гигиенические процедуры.

При этом Георгий Сергеевич ногою задвинул подальше под кровать ночную вазу. Похоже, больше этот прибор им не понадобится. На тему благодарности пегий господин решил не говорить. Может, попозже?..

— Пробуждал, делал необходимое — и снова усыплял. По его мнению, чем меньше говорит больной, тем легче его лечить. Ну и…

— Мне казалось, что это сон, — признался раненый и отпил рому. – И поражало, что в этих сновидениях кружилась у меня голова.

— Такое бывает, — подтвердил пегий господин. – У тех, кто высоты боится, голова от нее кружится даже во сне.

И понял, на раненого глядя, что сказал, видимо, что-то не то. Не похож Владимир Андреевич на человека, кому понравится с кем-то малознакомым свои страхи обсуждать.

— Еще удивляло, что от доктора так сильно водкой пахнет, — прервал неловкое молчание Владимир. — Даже больше, чем камфорным маслом или йодным раствором.

— Карл Иванович утверждает, что лекарям так положено – водкой пахнуть. Без ее систематического употребления, по его словам, у медиков портятся характеры и – бац! готово! — они становятся окончательные циники и грубияны, — добродушно забормотал Георгий Сергеевич, этими пустыми словами как бы давая раненому время собраться с мыслями. — Только спирт и способствует сохранению среди докторов склонности идеалам человеколюбия.

Владимир молча разминал руку.

— В особенности наш дорогой Карл Иваныч настаивает на том, что современная медицина полагает весьма важным, чтобы во всем была система. Вот, казалось бы, водка…

Со стороны могло казаться, что Георгий Сергеич говорит, совсем не вдумываясь в произносимые им слова.

— Простейший предмет, скажете вы. А-а, вот и нет, ответит вам Карл Иваныч. Он настаивает, что водку следует вводить в организм строго по расписанию, как лекарство. Доктор, когда придет, обязательно вам расскажет, что сам он уже довольно стар и годов имеет сорок восемь; меж тем выглядит не более как на сорок три. И всё почему? Да потому, что аж с Аустерлица еще ни разу не пропустил он прием стопки в восемь утра. Если же просто пить от случая к случаю, то так можно и здоровья лишиться, — продолжал свой неспешный рассказ пегий господин. Он видел, что Владимир Андреевич не вполне еще определился с тем, как себя вести, и намеренно давал ему на это время. — Так что сперва мы за ваше здоровье чокались, а уж потом он убирал по необходимости гной, делал перевязку плеча – и снова давал вам снотворное. Не уставая повторять, что, сожалея о вашем поранении, он не может не упомянуть, что настолько счастливой раны прежде ему видеть не доводилось.

— И что за это время произошло?

— Пуля вошла под ключицей и…

— Пустое! – махнул рукой Владимир. – Не о чем говорить. Меня удивляет иное: как мои архаровцы смогли договориться с доктором?

И Георгий Сергеевич, сперва вызвав звонком коридорного и проверив, как там с заказанным на вечер скоромным обедом, принялся с подробностями пересказывать события последних дней. В самом начале, как он завел речь, в нумере появились Архип и Антон, которые довольно застенчиво проявили радость, вслед за чем встали у двери и лишь головами кивали, то и дело подтверждая слова рассказчика.

Сперва, при их появлении, Владимир Андреевич к своим людям подошел и сделал несколько вопросов Архипу, на которые тот доложил ответы по-военному коротко и так тихо, что пегий господин совершенно не уяснил сути этого разговора. Только иногда переводил Архип глаза на Георгия Сергеевича и понял он, что тот рассказывает барину, как этот любитель рома несколько раз пытал его вопросами о раненом. Потом Архип умолк и стоял тихо, только вот, что оказалось господину Куркову-Синявину в диковину, радостно щерился.

«Вы только гляньте на него, — удивился пегий, — Архип-то, оказывается, умеет улыбаться».

Совсем иное дело Антоха, тот то и дело принимался бормотать о конях, что перекованы и хорошо отдохнули, и о рессорах, что поменены на новые, из шведского железа. Орлик, правда, подхватил лишай, но припарки хорошо помогают и скоро он будет как новенький.

На лице Антона было написано, как рад он тому, что барин мало того что пришел в чувство, так еще и неожиданно бодр; только и осталось теперь его возрождение как следует отметить – и в дорогу. А то совсем засиделись они в этой дыре, пора уже и повеселиться.

Антоху никто не останавливал, и через некоторое время он стал выражаться более громко и откровенно. Судя по всему, решил Георгий Сергеевич, кучер уже тяпнул на конюшне водочки.

Ну, а что еще на конюшне делать, если сам ты не лошадь?

Если уже стал каким-либо делом заниматься, всё более воодушевляясь заговорил Антон, так грех отлынивать. Папаша, мол, его учил, что нет хуже того, как хорошее дело на полпути бросать. Нет, обязательно надобно ехать. Ну скока можно? Боженька бездельников не любит, пора уже и поработать. Там, широко махнул он рукой, помещики неограбленные толпами ходют. Не по-божески это. И то сказать: не станут же они сами себя грабить?

Так что, запрягать? Но Антона никто не слушал.

— И что, — в некоторой задумчивости спросил вернувшийся к столу Владимир, — никто меня не спрашивал?

«Аж в пяти губерниях только вас и ищут. Но, к счастью, до этих палестин ваша слава не добрела», — подумал пегий господин, но вслух произнес иное:

— Благодаря сообразительности ваших людей оказались вы в городе, довольно далеко отстоящем от тех господ, кому хотелось бы свести с вами личное знакомство и в Сибирь отправить за государственный счет.

Эти его слова дали Владимиру Андреевичу понять, что собеседник имеет о нем полное представление, но его лицо ничуть не переменилось.

— Здесь о вас известно помимо доктора лишь смотрителю этого клоповника, — повел рукой на стены Георгий Сергеевич, — и его близким, жене да дочери. А они болтать не будут. Наш хозяин, разумеется, должен непременно докладывать в полицию обо всех подозрительных гостях, но он в таком пребывает восторге от щедрости ваших людей, что и думать забыл о своих обязательствах.

Пегий господин посмотрел в сторону двери и понизил голос:

— Они у вас большие молодцы, эти ваши Архип и Антон, дела вести умеют. Им бы в торговлю податься или подряды брать – сразу бы в первую гильдию вышли.

— Когда страна накрыта одним большим ухом, — пробормотал Владимир Андреевич, — то шаги крадущегося заглушит только звон серебра. – Он посмотрел на свое забинтованное плечо. – А что доктор?

— Счастливым случаем попав в этот город, названия коего, к стыду своему, никак не могу запомнить…

— Трофимов это, — пробормотал от двери Архип. – Город Трофимов.

— Пусть будет Трофимов, — разрешил пегий господин. – Суть в том, что здесь я столь же случайно встретил полкового хирурга, некогда спасшего меня на Кавказе, — продолжил он.

Он взял в руку носовой платок, приложил его к более светлому левому глазу, когда же отнял руку от лица, на нем оказалась пустая глазница. Сзади Владимира Андреевича раздалось удивленное восклицание; повернув голову, он понял, что его люди и знать того не ведали, что господин Курков-Синявин имеет этакое увечье: ну, смотрит этот барин иногда столь рассеянно, что не сразу поймешь, куда – так мало ли в свете косых господ?

— Вы не поверите, какого только оружия не используют абреки, — юмористически подняв брови, пожаловался Георгий Сергеевич. У него вдруг сделался вид человека, который желает немедленно рассказать только что вспомнившуюся историю.

— Как попал к ним шведский мушкет времен Тридцатилетней войны – одному богу ведомо, но, — постучал он пальцем по столу, — моей лошади в клочья разнесло голову. А ведь какая хорошая была кобыла! Совсем не пугалась стрельбы. Что, собственно, ее и погубило…

Он, обтерев глаз платком, вернул его, ото всех отвернувшись, на место, и отпил из стакана, как бы поминая ту героическую лошадь.

— Я низко склонился в седле, укрылся за шеей Зорьки – и мне тем же выстрелом побило спину. Заодно, изволите видеть, глазу досталось. И, чего в горячке я тогда даже не заметил, локоть покалечило. Съездил на Кавказ, называется!..

— А далеко ли бьет мушкет? – думая о своем, механически задал вопрос Владимир Андреевич.

— В меня был выстрел сделан с тридцати шагов. Счастье, что вместо пуль насыпана была в ствол каменная картечь. И только представьте, въезжаю я в этот городок – и кого вижу первым?

Пегий господин юмористически поднял брови, но Владимир угадывать отказался. Пришлось самому:

— Того самого лекаря, что из моей спины камушки удалял в Кабарде, под аулом Хосрех. Там еще рядом, помнится, сидел местный мальчишка и выковыривал изюм и орехи из сладкой лепешки, что у них называется кюрзе… Несмотря на серьезность положения, мне это показалось смешно. Впрочем, дело могло быть и в полбутылке водки, что Карл Иваныч влил в меня перед операцией. Исключительно в медицинских целях, для вящего обезболивания. Хотя до сих пор так и не понял я, зачем он еще и себя при этом обезболивал.

Пегому господину показалось, что он довольно удачно пошутил; обычно после этих слов его собеседники смеялись в голос, однако Владимир Андреевич даже не улыбнулся.

— Из-за него, Карла Иваныча, я в этом городишке на пару дней и задержался. Былое вспомнить, грядущее обсудить – что еще под хорошую закуску делать остается? — продолжил Курков-Синявин. – Но только отъезжать собрался, как вы объявились. И Карл Иванович согласился войти в положение, заняться вашим плечом. Без лишних вопросов. Цепь случайностей, — пожал он плечами.

— И как вы этому Карлу Иванычу меня объяснили?

— Никак, — даже удивился Георгий Сергеевич. – Потому что — зачем? Совместное пребывание в заключении или под огнем противника так людей сближает, что вера в товарища становится абсолютной. К тому же мне кажется, что всякий доктор с особенной нежностью любит того пациента, которого ему не удалось – несмотря на все усилия – отправить на кладбище. А я-то как раз такой! Так что ему неинтересно происхождение вашей раны.

Пегий господин несколько замялся:

— Осталось, кстати, произвести вам, Владимир Андреевич, с нашим Карлушей расчет. Уж извините, с меня он ни копейки денег не взял; и с вас брать откажется, но я полагаю, что беспременно надобно труд его и медикаменты оплатить.

— Подозрительный какой немец… Не меркантильный и не дотошный.

— Вы, Владимир Андреич, его, смотрите, в глаза немчурой не назовите. Обидится Карл Иваныч. Так-то он финляндец, сам из Кексгольма.

Владимир подошел к окну, чуть отодвинул в сторону занавесь и посмотрел на улицу, по которой невозможно было определить не то что город пребывания, по ней нельзя было сказать даже то, находится она ближе к западной или восточной границе государства. Совершенно обычная открылась ему улица, без особых примет.

— Мне кажется, — задумчиво произнес он, — что это было нарочно.

— Что же?

— Наша встреча.

Георгий Сергеевич усмехнулся:

— Течением жизни я научен, что всё самое существенное, что в жизни происходит – исполняется случайно. Это такой закон. Главный. И когда вам кажется, что что-то случается по плану, то это всего лишь случайное нарушение главного закона. Строить планы можно на всевозможные пустяки, главное же произойдет само. Судьба, как вы изволили выразиться.

Пегий хотел еще добавить пустых этих мудрствований, но заметил, что раненый его не слушает, и умолк.

— Похоже, банька где-то по-соседству топится, — втянув в ноздри воздух, сказал Владимир Андреевич.

Архип осклабился: а как же, обязательно топится! И веники заготовлены, и квас, и всё чистое. Если же знать, к кому за этим делом обратиться, то и совсем хорошо выйдет: девки тут уж так умело парят! Да и в целом искусные мастерицы на всякое разное. Одно слово – городские. Идемте, барин, Антоха уже договорился, чтобы в господском отделении сегодня никого чужих не было.

— Девок-то звать? – уточнил конюх.

И они пошли.

Ближе к вечеру заявился доктор, Карл Иваныч. Он наложил свежую повязку и сообщил, что в ландануме более никакой нет необходимости. Впредь, если потянет на опиумную настойку – бороться с этой тягой следует по-мужски, перебарывая ее водкой. Если не поможет, то путь остается один: решительно увеличивать дозу прописанного лекарства, водки, покуда память не откажется помнить даже само это слово – ланданум. Как говаривали еще древние латиняне — similia similibus curantur. Клин клином, господа, сами знаете.

Доктору было налито рому и, сперва поморщившись, после он все же согласился признать, что на Ямайке, судя по всему, живет народ дельный и знающий в напитках толк. Если водки, окинул он нумер разочарованным взглядом, у вас нет, то ладно, сойдет и ром.

Хм, навроде кордиала напиток… Этакий сиропчик… Но как согревает пищевод! Давайте-ка, коли такое дело, еще раз с него пробу снимем.

Ха!.. Хорошо пошло!

Нет, благодарю покорно, я до ужина не закусываю. Супруга не велит перед ужином аппетита перебивать. Она и так-то весьма строга, а становится и вовсе как полковой командир на неубранном плацу, если взять – и перебить.

Еще доктор похвалил новый шрам, назвав его красивым и аккуратным. Когда Георгий Сергеевич привычно упомянул дуэль – строго посмотрел на собеседников и спросил, с каких это пор принято стреляться с двухсот шагов, из армейских ружей да еще и в спину? При этом говорил доктор напоминающими команды рублеными фразами и всем своим видом показывал, что его дело сторона, но не надо его, сугубого специалиста по огнестрельным ранениям, за дурака держать. В завершение сей отповеди достал Карл Иваныч из кармана помятую ружейную пулю и Владимиру ее вручил.

С некой оторопью бывший полковой хирург, сперва от вознаграждения отказавшийся, но на настоятельные уговоры Георгия Сергеевича оценивший свою работу в тридцать пять рублей за ровно два десятка визитов и израсходованные медикаменты, принял от Владимира Андреича довольно холодно изъявленные слова благодарности и сто целковых серебром – пять завернутых в холстину тяжелых стопок. Карл Иваныч, и так-то не оратор, стал после того и вовсе маловразумителен. И то сказать, никогда еще ему не доводилось переживать такого, чтобы пациент почти вдесятеро переплачивал за его услуги.

Затем доктор, выслушав в ходе распития остатков рома с пациентом и бывшим однополчанином множество комплиментов своему умению доставать из плеч пули, удалился. Что-то бормоча про Ольгу Францевну, которая очень недовольна будет, если он к ужину вовремя не поспеет… но останется индифферентна, унюхав ромовый аромат, поскольку он, Карл Иваныч, водочки сегодня аж с самого обеда не употреблял, и, вдобавок, аппетит свой таки ничем не перебил — и потому получается примерный муж и в целом кругом молодец.

Карл Иванович при этом слегка покачивался, ибо как то положено матерому армейскому хирургу влил он в себя гораздо более половины штофа. И едва не позабыл на столе полученный за лечение гонорар.

На него посмотрев, Владимир Андреевич тут же снарядил с лекарем Архипа, наказав доктора до дому сопроводить и супруге с рук на руки передать.

— По пути ни в какие заведения, особливо в питейные, не заходить. Передать доктора жене из рук в руки. И тщательно приглядывать, чтоб Карл Иваныч деньги донес в сохранности, — дал распоряжения Владимир Андреевич.

А господин Курков-Синявин выдал Антону два целковых с напутствием: после того, как поставят они Карла Иваныча в его родное стойло, то тогда можно по-православному выздоровление барина отпраздновать, но себя помнить, то бишь вести себя тихо и в трактире на радостях никого не искалечить. Даже пальцем юмористически погрозил: я, мол, больше за тобой в околоток не пойду.

Кучер рубли принял, но по поводу примерного поведения никаких обещаний давать не стал. Только подивился: а чего тогда в кабак ходить, если там и пальцем никого тронуть нельзя? Как-то это не по-нашему, тихо ворчал он. Это ж питейное заведение, а не церква какая. Хотя и там, если батюшку с дьяком наперед на паперть выгнать – никто слова худого не скажет, хоть до мослов себе кожу на кулаках обдери. Вот у него был в Твери случай, когда он с каким-то чинушей схлестнулся… Не то, чтобы в церкви, но совсем рядом. Вы что, не верите? Так у меня с той поры трохвей остался, красивая такая папочка с золотыми буковками. В рундуке, что к коляске сзади прицеплен, она прям сверху расположена. Принести? Показать?! И еще что-то пытался он рассказать, но его никто не слушал. Так Антоха и ушел вслед за доктором и Архипом, бормоча себе под нос разное и размахивая руками.

Дело шло к вечеру. После бани и изрядного знакомства с Карлом Иванычем и ямайским ромом еще слабого Владимира Андреича вдруг сморило; он, не раздеваясь, лег поверх одеяла и крепко спал до позднего вечера. Пегий же господин почитал газет, разложил пасьянс, затем привычно подремал пару часиков в кресле и проснулся на стук в дверь: это к десяти принесли ужин.

Коридорный накрыл на стол. Потом, по приказу Георгия Сергеевича, он своим полотенцем ловко побил комаров на стенах и кружащих вокруг свечей мотыльков; закрыл окно и ушел. Лишь только когда остались они вдвоем, Владимир, после бани и вечернего сна уже с виду совсем здоровый, спросил:

— Так почему вы, Георгий Сергеевич, столько времени со мной провели? Зачем хирурга нашли и договорились, чтоб никто о моей ране слухов не распускал? Разве нет у вас иных дел?

И ровным тоном предупредил:

— Только, бога ради, не надо слов о внезапной симпатии или офицерской солидарности, я в такое не поверю. Да даже Архип с Антоном не поверят!

Георгий Сергеевич с довольным видом хмыкнул:

— Я рассчитывал найти в вас человека умного, решительного и хладнокровного – и не ошибся. Именно таковы вы и есть. И на вас, Владимир Андреевич, можно мне положиться в стремлении изменить свою, а, вполне возможно, и вашу жизнь к лучшему. Как выразился один мой хороший знакомый — окончить пору унылых сожалений.

— Эта пора — не природное явление навроде листопада: вот листья осыпались, а вот уже и свежие почки завязались. Уж если есть о чем сожалеть, то это навсегда, — сказал как выстрелил Владимир. — Былого не воскресить.

— Как знать, как знать…

Еще когда в номере был коридорный, пегий достал новую колоду карт, которую теперь тасовал пальцами одной руки, что сразу выдавало в нем великого мастера.

— Задумал я одно дельце, что может принести существенный доход, но для него необходимы мне в помощь два товарища. Одному, к великому моему сожалению, даже и мне никак не управиться. Я, собственно, и задержался-то в этом городе, желая привлечь на свою сторону Карла Ивановича, но у него такое оригинальное представление о дисциплине, что он, увы, для моего предприятия совершенно не пригоден. А вот вы – совсем другое дело.

— Я в карты весьма недурно играю, как-никак в гвардейском пехотном полку служил, в Петербурге, — опасно-безразличным голосом сообщил Владимир Андреевич. — Но никогда не выхожу я при этом за рамки приличий. Какой вам интерес в таком партнере?

По достоинству оценив, сколь деликатно сделал Владимир Андреевич намек на нечестную игру, Георгий Сергеевич колоду выровнял и, на прямой ладони ее держа, несколько вкрадчиво улыбнулся:

— Будьте любезны, Владимир Андреевич, назовите карту. С мастью.

— Как скажете… Червовая дама.

— Извольте получить, — отозвался Курков-Синявин. Он сжал колоду двумя пальцами, отчего карты с тихим треском из них вылетели и попадали на пол. Но одна карта из этого фонтана, оказавшаяся именно что червовой дамой, сперва подлетела выше остальных, затем упала на стол рубашкой вниз. В лице раненого мелькнуло изумление, но голос не перестал быть ровным и спокойным, когда он сообщил:

— Будь я проклят, если с вами играть сяду.

— Вы не поверите, сколько есть таких господ, что стремятся со мною в штосс сразиться, хотя и знают о моих талантах.

Пегий господин взял нож, срезал с пирога плетеный верх и отставил его в сторону. От пирога пошел пар, будто от крутого кипятка.

— Уж не знаю, где обучался здешний повар, но по части пирогов он отъявленный гений. Отварную телятину он очень мелко нарубает, к ней добавляет маринованный чеснок, майоран, молотый черный перец и еще бог весть что, накрывает все это тестом – и в печь. Очень вкусная закуска получается, особенно к рому, – заверил Георгий Сергеич, накладывая Владимиру полную тарелку. Разлил по чаркам ром, за которым специально посылали коридорного в лавку Мойши, и внезапно сменил тему:

— Милейший Владимир Андреевич, поверьте: мне, чтобы колоду начесать или глазенапа в соседские карты запустить, в помощь никто не нужен. Так же, как и вам – на большой дороге. К тому же не верится мне, что вы с картами столь же ловко обходитесь, как с пистолетами.

Он посмотрел на поднявшего брови Владимира, пожал плечами:

— Да-да, мне о вас довольно много известно. Но поверьте, что собирал я сведения со всей доступной мне деликатностью. Чтобы, не дай бог, вам не навредить.

— Пирог хорош, — согласился Владимир Андреевич. И, в свою очередь, перешел на более важное:

— О чем тогда речь? Зачем нам товарищами становиться?

Он поднял со стола червовую даму:

— Если будут у меня в руках знакомые пистолеты, то в эту карту я с сорока шагов попаду шесть раз из шести. Вы — игрок, я же привержен совершенно иных наклонностей. Как там?.. «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань…» И можно ли при подобном стечении обстоятельств счесть справедливым, что я о вас не знаю почти ничего?