Русский роман. Том I. Глава 6. Туранский тигр

ТОМ ПЕРВЫЙ
ГЛАВА VI
Туранский тигр


К этому времени уже откричали свое петухи: сначала несмело подал голос один, где-то на окраине, затем его поддержали во всех дворах товарищи.

До того уже заходил спросить, не нужно ли чего, коридорный; прибрал грязную посуду, получил на чай четвертак и, счастливый, пошел спать. А кабы выглянул кто в окно, то увидел бы он на небосводе только одну звезду, что еще не растворилась в свете занимающейся зари.

Меж тем уже проехали, ударяя ковшами по бочкам, водовозы, на углу затеяли из-за метлы перебранку дворники в длинных передниках. В окно, впрочем, никто не смотрел.

— Отъезд губернатора на воды город Родимов принял как подарок. Будто вдруг всем чиновникам отпуск дали. Вследствие чего в этом поселении такая сейчас неразбериха, что просто грех ею не воспользоваться, — туманно, не сообщая подробностей, доложил отставной корнет. Но подытожил:

— Нет лучше способа лишиться своего добра, чем поставить на управление им лучшего своего приятеля. А именно это и сделал губернатор, отбывая на лечение.

Владимир Андреевич равнодушно молчал. Георгий Сергеич всё больше убеждался в том, что выбор сделан им правильный: именно такой господин, умеющий скрывать свои мысли, но при этом отважный и не лишенный авантюризма, ему и нужен в товарищи.

— Город этот похож на девочку, что несет своей бабушке корзинку с пирожками – и в лесных дебрях встречает волка. Ничто не спасет ни ее, ни пирожки. Особенно тогда, когда волков будет трое.

С одним компаньоном он уже списался, сообщил Георгий Сергеевич, но нужен ему второй товарищ, надежный и смелый, ибо первый, в силу некоторых особенностей его характера и внешности, не вполне годится на роль ученого инженера. К тому же может он оказаться слаб перед лицом самое меньшее семисот или даже восьмисот тысяч рублей, что предполагает выручить бывший корнет призом за совместные усилия их команды. Смерти он нисколько не боится, этот первый, он храбр и умен, но вдобавок к этому еще весьма хитер и… Увы, но этот достойный человек бывает порою до невозможности жаден. Потому невозможно предсказать, а устоит ли этот компаньон перед соблазном больших денег, не решит ли улизнуть с таким-то капиталом?

Выразив это сомнение, Георгий Сергеевич вернулся к сути дела:

— Когда вы, Владимир Андреевич, останавливаете на лесной дороге тарантас либо бричку, то имеете дело с одним напуганным помещиком, тюфяком, что рос под боком властной маменьки и даже в службу ни дня не ходил. Однако и такой вот трусливый мышонок, что трусит вас до обморока, никак не хочет делиться своим добром.

Пегий господин взглянул на Владимира, но тот никак не оспорил сказанное.

— Я же придумал такое, что купцы и прочие обыватели сами понесут нам деньги, причем с радостью, крича «ура» и швыряя в воздух картузы, треуголки да широкие боливары. Достаточно зная эту публику, я уверен, что среди них каждый второй сообразителен ровно настолько, чтобы стать счастлив тем, что иногда умудряется намазать хлеб маслом с правильной стороны – той, которой упадет он, коли придется, в грязь. Им мы и дадим урок.

Георгий Сергеевич разлил ром в чарки. Это был у него уже третий штоф за последние сутки; специально посланному за ним коридорному пришлось посреди ночи будить несчастного Мойшу. За окном быстро светлело, единственная еще не догоревшая свеча, хотя и было это уже не нужно, из последних сил освещала стол.

— Недалеко от Триеста есть город Муджа, где отправился я как-то ловить рыбу, для чего перешел гору — и только у ручья понял, что забыл наживку. Смеху ради закинул я тогда в воду пустой крючок – и тут же схватила его голодная форель. Наши обыватели точно так же бросятся на блеск крючка, не разбирая, есть ли на нем хоть что-нибудь съедобное. Благословенны будь жадность и глупость.

«Да что же он всё молчит и молчит?»

— Когда проживешь сколько-нибудь лет – появляется опыт и умение судить о людях; они тогда почти все становятся предсказуемы. Можно точно определить, что они будут думать и как поступать. Пообещай им на круг сто процентов прибыли – и обыватели в очередь встанут, имея самое горячее желание отдать тебе свои капиталы. Грех не нажиться на этом.

Пегий господин всем видом показывал, что ждет ответа. Владимир Андреич устало облокотился на спинку кресла:

— Согласен с первой частью вашего рассуждения. Вот только вопрос: зачем мне денег более того, что у меня уже имеется, коли не могут они сделать меня менее несчастным, чем я есть? Да еще при том, что никому не дано знать, успеет ли он воспользоваться тем, ради чего жизнь свою на кон ставил.

«Мимо», — подумал пегий. И зашел с иной стороны:

— Полностью с вами согласен, Владимир Андреич. И должен признаться, что деньги в этом деле для меня второстепенны. Гораздо более ценю я возможность устроить опасную забаву. Пройти по лезвию ножа, скрестить свой меч с теми, кто лишил меня… Впрочем, это личное. Суть в том, что — пусть зазвенят рапиры! Одно это уже чрезвычайно бодрит.

— Никакой поединок облегчения не даст, — устало заметил Владимир. – Уж поверьте. Я пытался… уже лизал эту сковороду. Из этого только очередное разочарование получается, даже когда выживаешь в такой заварухе, где и птица феникс, сгорев, не возродилась бы.

«Опять промах, — понял очевидное Георгий Сергеевич. – Придется достать из рукава старший козырь». Сам же вкрадчиво сказал:

— Уж поверьте, Владимир Андреевич, одно и то же несчастье гораздо легче переживается человеком, который богат, нежели тем, который беден.

— Что же вы мне предлагаете?

Тон Владимира Андреевича стал чрезвычайно презрителен, но пегий господин к удовлетворению своему не услышал в нем ни малейшей фальши.

— Набить золотом верные сундуки, заточить их в тайный подвал – и искать счастья миг в свиданиях с ними?

— Не совсем так… Мне видится в нас нечто общее, и говорю я о нас обоих, — настаивал корнет. Ему казалось, будто вышел он на берег реки, уже взявшейся первым ледком, и осторожно проверяет его на прочность. — К тому же как бывший гвардейский офицер, столичных балерин, модисток и прочих прелестниц знающий не понаслышке, вы не можете не знать, как полезен для счастливого окончания любовной интрижки некоторый капиталец и…

Обыкновенно карие глаза Владимира, увидел вдруг бывший корнет, от гнева почернели. Раздувая ноздри, он не дал Георгию Сергеевичу договорить:

— Полагаете меня столь дурным человеком, что ради своих прихотей готов влезть в любую аферу? Что, разве я кажусь вам похож на банкира, что ссужает медными деньгами, а возвращать требует серебром?

Сказано это было таким тоном, что Курков-Синявин ощутил себя уже стоящим на линии с дуэльным пистолетом в вытянутой руке.

Чтобы подружиться — нужны серьезные резоны: единство интересов, сходство убеждений. И довольно много времени. Зато испепеляющая вражда вспыхивает за секунду.

Однако драться на пистолетах или каким-то иным способом не входило в планы отставного корнета:

— Побойтесь бога, Владимир Андреевич, у меня даже мысли не было уравнять честного разбойника с банкиром. В Оптиной пу;стыни один мудрый старец мне как-то сказал, что разбойный человек, как и карточный ловкач, за каждый свой грех покается и богу снова угоден станет; банкир же ограбляет столь многих, что и покаяния приличного принести не может и гореть ему в геенне огненной до скончания времен.

Кажется, с облегчением решил пегий господин, Владимир Андреевич верно оценил данное ему разъяснение. Да, с ним надобно как-то осторожнее обходиться…

— Что же касаемо дурного человека, то я воздержусь давать подобную оценку вам или себе. Тем паче, что из личного опыта мне прекрасно известно, что людям свойственно ошибаться в представлениях на свой счет.

Наблюдение за собеседником убедило его, что у Владимира Андреевича есть такой же опыт.

— Мир переполнен недоумками, что мнят себя мудрецами, и нет такого труса, что, накрывшись веником, не полагал бы себя первейшим в свете героем. Да кабы нашелся такой персонаж, что смог бы дать правдивую оценку движениям своей души и поступкам в физическом мире – такому следовало бы немедленно поставить на самой центральной площади Петербурга монумент из червоного золота!

Он немного подумал.

— Однако дозволительно ли будет поведать вам один из тех анекдотов, что рассказывал мне бухарец, о котором я вам недавно докладывал? Благодарю покорно.

Георгий Сергеевич прищурился:

— Итак, однажды в загородный, стоящий особняком дом Ходжи заявился один бухарский меняла, ко всему прочему дающий под грабительский процент деньги в долг. Ростовщик по-нашему. В туфлях из расшитой золотом парчи, с острыми, круто задранными вверх носками; в халате самого что ни на есть дорогого китайского шелка. Впрочем, еще за несколько лет до того был он вполне приличный человек и торговал персидскими коврами.

Владимир Андреич зевнул.

— Насреддин увидел его в окно и сказал, чтобы тот заходил. Но меняла остался во дворе, откуда завопил:

«Ходжа! Насреддин! Эй! Ну почему люди считают меня кровопийцей и лихоимцем и смотрят на меня как на собачье дерьмо? Ведь еще недавно я кормил целые улицы, в Навруз отпускал на волю всех птиц, что томились в клетках на базаре, в Ночь Даров всегда радовал приданым самую бедную девушку Бухары. Я же нисколько не переменился. Разве не такой же я как десять лет тому, когда мы с тобой познакомились?»

— Навруз?

— Это такой бухарский праздник. Я вам о нем позже, если пожелаете, расскажу.

Пегий господин поменял голос, добавив в него несколько бархатистости:

— «Зайди в дом, дурак, утром слуги видели в саду туранского тигра, — повторил приглашение Насреддин, — и он показался им чрезвычайно голоден».

Однако меняла все стенал, рвал на себе одежды и посыпал голову песком:

«Как же так?.. почему?..» Пока на него не напрыгнул и не утащил в заросли тутовника огромный тигр.

Георгий Сергеевич выпил и зажевал ром огурцом. Владимир Андреевич молча ждал продолжения рассказа.

— А на следующий день, когда в окружении учеников Ходжа отправился на прогулку, то наткнулся мудрец на кучу свежего тигрового дерьма. Он щелкнул пальцами – и эта огромная куча ожила.

«Что со мной?» – спросила она голосом менялы.

«Вчера тебя сожрал тигр, — не стал его обманывать Насреддин, — и сейчас ты уже просто куча вонючих какашек».

Владимир понюхал нанизанный на вилку соленый груздь и, поморщившись, положил его назад на тарелку. Как они тут такое кушают?

— «Как быстро все произошло, — пожаловался меняла. – Только что был я влиятельный в Бухаре человек, некоторыми даже уважаемый, потом щелчок — и я уже мерзкая куча дерьма…»

Ходжа, зажав двумя пальцами нос, улыбнулся:

«Вот и ответ на твои вчерашние вопросы. Великий Абу Али Хусейн ибн Абдаллах ибн Сина, да будет благословенно его имя в потомках, в своих трактатах неоднократно указывал на то, что человек, видя, как с годами покрывается морщинами его лицо, дряблеет кожа и слабеет плоть — человек все эти изменения видит и признает. Но!»

После этого «но» пегий сделал паузу, добиваясь внимания к следующим своим словам:

— «Но он же никогда не видит и не осознает тех изменений, что происходят в его душе. Так, может, дело в том, что ты и раньше не заметил, как из достойного человека стал говном?»

Словно изъявляя протест против грубого слова, в каком-то из ближних дворов возмущенно прокричал петух.

— Понимаю. И вполне принимаю ваш сарказм на свой счет, — спокойно заметил Владимир Андреевич. – Тем более, что мораль этого анекдота относится и к вам.

Господин Курков-Синявин кивнул в знак согласия:

— До чего же приятно беседовать с умным человеком!

— Вполне согласен, что никто из нас не может служить образцом морали, — без малейшего сожаления заметил Владимир. – За моей спиной, полагаю, уже притаился мой персональный туранский тигр. Но не слишком ли сурово вы нас оцениваете? Хотя да, есть на моей совести один пехотный офицер. И пусть обеспечил я его стариков-родителей, но всё же…

— Пустое! – отмахнулся пегий господин. – К тому же не без оснований предполагаю я в ходе этого дельца получить возможность на благие дела. Может, удастся замолить хоть часть грехов?

Подобное предположение Владимира Андреевича не на шутку рассердило. Куда как прекрасно стать благотворителем миру, от которого не видел ничего кроме грубости!

— Вы мните знающим меня настолько, что можете мною манипулировать? – голос Владимира, до того ровный, лишенный эмоций, стал холоден и опасно безразличен. И весь он стал похож на из мягких ножен вытащенный бритвенно острый клинок.

Отставной корнет посмотрел на него с огромным интересом. За всё время после отъезда из мятежной Греции не доводилось ему видеть человека, столь прямо и резко требующего от собеседника ясности в словах.

— Я всегда с огромным уважением относился к людям, которые знают о мире больше меня. За исключением господ того сорта, что полагают себя знающими обо мне более, чем известно мне самому, — сказал Владимир Андреевич.

Георгий Сергеевич понял, что ни разу за последние четыре года не был он так близок к поединку, как сейчас. Схватка его не страшила – просто не входила в планы этого дня. И он принялся выправлять ситуацию.

— Самое омерзительное и страшное происходит не в жизни, а в наших головах. Величайший дар бога состоит в том, что, видя ужасные последствия действий окружающих нас людей, мы всё же не видим мыслей, которые их к этому приводят. Но кабы могли вы заглянуть сюда, — постучал пальцем по виску Георгий Сергеевич, — то сразу убедились бы в чистоте моих помыслов. Уж поверьте.

За печкой заверещал сверчок. Бог весь о чем он пел, но один из находящихся в нумере господ принял эти звуки на счет своих слов.

«Ну хоть этот поверил, — подумал пегий господин. – Как удачно».

— Скажитеь согласным – и я немедленно изложу вам все обстоятельства дела.

Владимир Андреевич поднял бровь:

— Я не ослышался? У меня нет вовсе никакой возможности взвешенно принять решение и вы предлагаете просто поверить вам на слово?

Георгий Сергеевич чему-то улыбнулся:

— Даже разочаровавшись во всем, что нам преподносит жизнь, мы не можем не надеяться, что впереди, за следующим поворотом дороги нас ожидают перемены к лучшему.

— Неужто?

— Вы, Владимир Андреевич, видите перед собою человека, около двух лет проведшего в цепях. Иногда, чтобы заснуть, я втискивался меж сбившихся в кучу овец, просыпаясь затем припорошенный снегом. Немыслимо долго бродил я по горным склонам, обвязанный по поясу ржавой цепью – хотя и без нее куда бы я делся? Голодный, с пустым желудком, таскал я камни, от чего нестерпимой становилась боль в побитой картечью спине.

Рассказчик слабо улыбнулся своим воспоминаниям:

— Но и тогда, разуверившись во всем, я верил в лучшее.

— И что, дождались вы своего светлого будущего?

— Нет, — признался Георгий Сергеевич. – Пока что нет. Оно и невозможно.

Он поднялся и следующие слова произнес, повернувшись к собеседнику спиной:

— Много лет назад я понял, что для меня важна одна особа. Только она. Однако она уже не живет в этом мире. Впрочем, вам этого не понять.

Владимир Андреевич молча осушил свой стакан. Пегий, не услышав очередной отповеди своим словам, подумал – «ага!» — и, помолчав, вернулся за стол:

— Но даже зная, что радостное завтра никогда для меня не наступит, несколько утешает меня то, что жил я свободно и весело, без уныния.

Его посетило предчувствие, что сегодня ему повезет. Вдруг появилось такое ощущение.

— В меня стреляли – и я стрелял в ответ, нисколько не думая о последствиях. Есть люди, которые только и знают рыдать от несовершенства окружающего их мира. Я же по большей части вижу во всяческой человеческой дури развлечение для своего ума.

И решительно хлопнул по столу карточной колодой:

— Я не намерен унывать.

Он положил ладонь на руку Владимира.

— И вам пора отринуть свои вериги.

Владимир Андреевич молча смотрел на собеседника, лицо его походило на бесстрастную маску.

— И еще… Клянусь вам, Владимир Андреевич, что в отношении вас не имел в виду никаких манипуляций, — прижал руку к сердцу бывший корнет. — Меж тем без вас мне никак.

«Пора», — подумал он. И мысленно перекрестился.