Русский роман. Том I. Глава 7. В яблочко!

ТОМ ПЕРВЫЙ
ГЛАВА VII
В яблочко!


В каждой беседе рано или поздно наступает момент, когда уже невозможно болтать пустое и всем понятно, что пора или ее прекращать, или переходить к тому, ради чего разговор и был затеян. Время выкладывать на стол козыри. То есть делать именно то, к чему был чрезвычайно хорошо приспособлен пегий господин.

— Как замечают все любознательные иностранцы, по России путешествующие, наши городские поселения делятся на места благоустроенные и — наоборот. Как, впрочем, и в их государствах. И когда в каком-либо городе — наоборот, то самый короткий путь от одного трактира к другому определяется в нем по телам тех, кто его одолеть не смог; тогда городовые в этом городе так свирепы, будто у них разом украдены их шашки, бляхи и медные свистки; тогда даже площадь перед местным театром завалена мусором, по которому ползают крысы, и единственное от них спасение – забраться в самую середину лужи жидкой грязи на Базарной площади, что и делают местные свиньи.

По удивлению на лице Владимира Георгий Сергеич понял, что он чрез меры разгорячился. Действительно, зачем это я? Он успокоил себя глотком рома.

— И наличествует такая закономерность, что когда где-либо разорение и лихоимство доходит до самого предела, то туда, не дожидаясь мятежа, ставит верховная власть человека разумного и деятельного. Да-да, — немедленно отозвался он на скептическое выражение лица Владимира, — в России вполне достаточно и таких. И вот он, этот человек, немедленно, рублем или кулаком, учиняет справедливость, в неимоверных количествах наживая врагов. И вот что занимательно…

Пегий господин улыбнулся:

— Его не любят так же, как не любят обыватели чем-либо жертвовать ради порядка. Но как только становится в городе можно жить и исправный руководитель отправляется на новую должность, как начинает в том же месте заправлять того рода администратор, что только и может быть у населенного пункта, где дела в хорошем порядке, то есть ленивый и ни на что не способный. Этот полагает, что дела наладились сами собой и, бог даст, так будет и впредь. И в скором времени на Базарной площади снова появляется хрюкающая лужа. Это такой закон природы, только так к нему и стоит относиться.

Владимир никак на это мудрствование не ответил и Георгий Сергеевич перешел непосредственно к городу Родимову.

— Губернатор Родимова был очень неплох, вникал во всякую мелочь и усовершенствовал всё, что относится к управлению городом. Однако, отбывая на лечение в Богемию, оставил вместо себя предводителя дворянства, князя Верейского.

Владимир вздрогнул.

— Вам, быть может, доводилось слыхивать о нем? Его мало кто не знает. Даже в греческих Фессалониках помнят тогда еще молодого потаскуна, что в начале этого века с турками якшался на предмет покупки у них молодых гречанок-рабынь. Ныне же стал он этакий старый паяц, весь живущий в прошлом веке – да не в эпоху великой Екатерины, а при кровавом Бироне. Чрезвычайно алчный тип. Уродец, место которому в цирке, а не во главе губернской столицы – вот что такое Верейский.

При повторном упоминании имени князя раненый сжал губы, что с удовлетворением подметил Георгий Сергеевич.

— Именно его сиятельства и еще одного мерзавца-купца кошельки намереваюсь я потрясти в первую очередь.

В глазах раненого Курков-Синявин увидел раздражение – он явно не желал ничего знать о кошельках и купцах.

— Насчет купца я провел целое расследование; я много лет слежу за его делишками и такого о нем узнал, что в счастливом исходе набега на его мошну не сомневаюсь. У одного моего товарища есть связи в Лондоне, так не поверите, но даже и до Великобритании дотянулся я в поисках информации о грязных проделках этого мошенника. Но князь Верейский… – заговорил он и тут же умолк, старательно глядя на стол, на котором, впрочем, не было уже ничего примечательного. Даже язвительный поросенок куда-то девался, оставив на блюде лишь несколько кусков мяса на ребрышках.

— Что – князь Верейский? – вдруг побледнел Владимир так, что можно было решить – вновь стал он ранен пулей.

«Попал! В яблочко!» — возликовал пегий.

— Чрезвычайно, сказывают, хитер этот старик. Хотя… Года два тому он сумел жениться на молоденькой, так что какой же он старик?

Секунду-другую он помолчал, ожидая, что Владимир вступит в беседу. Но тот молчал.

— Невеста же, говорят, оказалась исключительной красоты и душевности девушка. И зачем был ему этот брак? — не подымая глаз, развел в недоумении руками Георгий Сергеич. При этом было ему несколько неловко, ибо бесстыдно нарушал он сейчас лишь четвертью часа ранее данную клятву.

— Злые языки упорно поговаривают, что вследствие бурной молодости и дурной болезни, в последний его выезд за границу уязвившей князя то ли в Неаполе, то ли в Лиссабоне, стал его сиятельство неспособен к продолжению рода. Он, видите ли, от великого ума, лечился ртутной мазью, — с готовностью пояснил пегий, — а это снадобье именно тем и знаменито, что никоим образом не способствует сохранению мужской силы, скорее даже наоборот. Ладно бы парами свинца борол он свой сифилис, как все приличные люди, — брезгливо фыркнул пегий господин, — а то – ртуть.

Со стороны Владимира Андреевича послышалось вдруг грубое словцо, живо напомнившее рассказчику кучера Антона, и он замолк. Но вслед за этим словцом вновь стало тихо и Георгий Сергеевич продолжил:

— Так что княгиня, оказавшись замужем, образ жизни имеет более подходящий монашке. Пользуясь всеобщей симпатией, в свет почти не выходит, обществу себя являет лишь по крайней необходимости. Занимается делами их семейных поместий, коих с недавнего времени значительно прибавилось.

После этого пегий господин взял такой тон, будто раскрывал государственную тайну:

— Поверите ли, даже любовника никакого не имеет! Как так можно? Только ее в этой семье и жаль.

В этом месте Георгий Сергеевич немного помолчал, дав Владимиру обдумать только что им услышанное.

— Хотя сейчас уже достоверно известно, что к тому времени, как надумал он жениться, издержал его сиятельство весомую часть своего фамильного состояния, осталось за ним одно лишь фамильное поместье, Арбатово, да полтысячи душ.

Пегий господин усмехнулся:

— Правда, сам Верейский в том никогда не признавался, в разговорах упоминал три тыщи, что разбросаны по нескольким губерниям. Помогло — за молодой супругой взял князь огромное приданое деревеньками и деньгами. И того мало — в недавнее время унаследовал князь за тестем еще и Покровское.

— Троекуров помер?

Этот вопрос был спрошен таким тихим голосом, что иной мог бы принять его за видимость, обман слуха. Но Георгий Сергеевич ждал чего-то подобного и с готовностью подтвердил сказанное:

— Так точно, Владимир Андреевич. Уж месяца два тому. И все его соседи не знали, траур им держать по сему поводу, или празднества объявить. Такой он был затейник, что никому спуску не давал. Мне доносили про ту историю, как отобрал он у одного своего соседа лес, а у другого – сорок десятин заливного луга, так лучше, скажу я вам, злого турецкого бея в соседях иметь, чем такого вот русского помещика. Знавал я некогда одного бея по имени Бекир, так тот…

Вдруг пегий господин заметил, что Владимир Андреич его совсем не слушает, а всё еще находится под влиянием новости о смерти Троекурова. Курков-Синявин понизил голос.

— И не просто так Кирила Петрович помер, а скоропостижно и при чрезвычайно, как мне сказывали, пикантных обстоятельствах, — многозначительно улыбнулся он, давая понять, что готов без промедления эти обстоятельства сообщить. Но его собеседник ни словом ни жестом не выказал интереса к намеку на курьезность смерти тестя князя Верейского, и пегий господин тут же стал серьезен.

— Возродил князь за деньги молодой супруги родовой шик Верейских. Выкупил векселя, которых было им выдано столько, что когда отпала необходимость платить по ним проценты, то менее чем в год стал он опять чрезвычайно богат. Должен вам доложить, Владимир Андреевич, что хотя некоторые полагают князя глупым, но при том все знают, что князь чрезвычайно хитер. Чтобы с таким змием справиться, нужны не менее, чем он, способные люди.

— Неужто тот самый Верейский? – будто сам у себя спросил Владимир Андреевич.

— Других Верейских мне не известно. Он в своем роду последний, так что полагаю, что да, тот самый, — пожал плечами Георгий Сергеевич. И быстро добавил:

— Хотя и не знаю я, что имеете вы в виду. На российских просторах столько однофамильцев водится, что за ими всеми уследить никаких жандармов не хватит.

Чтобы дать собеседнику время подумать, он, вспомнив про принесенное вчера Архипом письмо, его достал. Вскрыл – и почти сразу довольным голосом воскликнул:

— А вот и малыш до нас доехал!

Быстро прочитав короткое сообщение, он глянул на дату в конце письма:

— В силу форс-мажорных обстоятельств путешествует он вместе с какой-то антрепризной группой. Спрашивает, нельзя ли актеров и актерок в нашем плане задействовать, уж в больно они бедственном состоянии находятся. Всякой лишней копеечке рады будут…

Что-то прикинув, он задрал брови:

— Почему бы и нет? Некоторую экзальтированность в начале визита в Родимов нам, так или иначе, надобно организовать… Кстати, ожидает мой старый товарищ встречи со мною сегодня, за заставой, в трактире напротив свечного заводика. Ему-то мой план непременно по душе придется!

Пегий господин, немного помолчав, вновь обратился к Владимиру с просьбой:

— А мы давайте возьмем – и вдвоем прикатим. Со славным человечком вас познакомлю… Наш мир – довольно-таки мерзкое место, а жизнь коротка – так стоит ли упускать случай сделать ее хоть немного приятнее? Пройдут годы, и, вспоминая эту ночь, быть может подумается вам, что можно было переменить свою жизнь, а вы эту возможность взяли – да и отринули напрочь. Зачем обременять свое будущее сожалениями? Ей-богу, дорогой Владимир Андреевич, соглашайтесь, будет весело! Сначала нам, потом всем.

«Одноглазый, сухорукий, седой, — глянув на собеседника, подумал Владимир, – так вот каков воочию, облик дьявола-искусителя…»

Георгий Сергеевич протянул над столом крупную твердую ладонь, которая, несмотря на мягкость прикосновения, выдавала недюжинную силу гостя. И, на нее посмотрев и самое малое время подумав, Владимир Андреич протянул ему свою честную руку.

Неизвестно, имеет ли сие хоть какое-либо отношение к уже поведанному, скорее всего нет, но в тот самый миг, когда пожали друг другу руки Владимир и Георгий Сергеич, в совершенно другом городе, находящемся от них на расстоянии добрых двух сотен верст, вдруг споткнулся, выходя из своего дома, тучный рыжий купец по имени Сидор Кузьмич; а в большом пустом особняке посреди ухоженного парка заплакал во сне, ощутив свое одиночество, один пожилой князь.

Князинька, похныкав, вновь забылся; Сидор же Кузьмич долго и с подозрением разглядывал пол под ногами: тот был ровный, но ничего не мог он поделать с ощущением, что налетел на протянутую перед дверьми веревку. Дурной знак!