Русский роман. Том I. Глава 8. Звук мечей

ТОМ ПЕРВЫЙ
ГЛАВА VIII
Звук мечей


Было видно, что Владимиру, как только решился он на дело, сразу стало легче. Страшно только ступить в пропасть; уж после того никаких забот, просто лети и всё.

— В чем будет состоять моя роль?

— Позвольте, Владимир Андреевич, я начну с себя, — сказал пегий господин — и так и сделал. Но перед тем сорвал бумажную бандероль с новой карточной колоды и принялся ее тасовать пальцами правой руки.

— Окажите любезность.

— Итак… Мы нагрянем в упомянутый мною город недели через две. Я тут же напущу туману, разъясняя местным, как им из воздуха сделать очень большие деньги. Поверьте, Владимир Андреевич, я это умею делать как никто.

Владимир кивнул. Что у Георгия Сергеевича язык подвешен как надо – в этом он уже успел убедиться. Пегий же господин достал из колоды и уронил на стол пикового туза.

— Но ни на что другое у меня времени не достанет, такого рода деятельность обязательно потребует моего постоянного присутствия во всех тех местах, где требуется убеждать, наипервейше – людей нашего круга, дворян. Согласен, капиталов у них нет, но они не для денег нужны…

— Чтобы стать своим для местных, требуется много времени, — перебил Владимир Андреевич рассказчика. — К тому же, когда вы сойдетесь с одним из них, то тут же станете неприятны кому-то другому.

Судя по выражению лица, он вспомнил нечто личное и ему неприятное.

— В провинции весьма трепетно относятся к старым обидам и более всего вкладывают страсти не в налаживание дружеских отношений, а в мелкую месть за древние неприязни, — заявил он с абсолютной уверенностью в своих словах. — Нужны годы и годы, чтобы такой вот змеиный клубок распутать, да еще и живу остаться. А что обязательно искусают всего, так в этом даже не сомневайтесь.

— Не могу с вами не согласиться, Владимир Андреевич, — кивнул пегий господин. Его порадовало, что вот уже новый компаньон проявляет интерес к делу.

«Теперь-то у нас всё получится наилучшим образом», — подумал Курков-Синявин. И самым обаятельным образом собеседнику улыбнулся:

— Но это тогда, когда речь идет о равных или нижестоящих. Мы же спустимся к ним с вершины, в сопровождении блестящей свиты, уполномоченные такими персонами, которых вслух и упоминать-то трепетно. Этакие Зевсы-громовержцы, окруженные табором вакханок. А вящему успеху нашего предприятия будет способствовать то, что по всей провинции среди дворянства ныне большой убыток.

— Холера?

— Хуже, много хуже холеры! – воскликнул Георгий Сергеич. И пожалел императора:

— Случилось так, что в прошлом году не до того было, чтобы день рождения императора со всем размахом отметить. Война, та же эпидемия и всякие прочие карантины…

Владимир Андреевич припомнил засаду, в прошлом году поставленную на деревенском погосте полицией в день смерти его батюшки. Хорошо еще, что кистеневские бабы на все тропы послали своих мальчишек с предупреждением. Еще весь год были заставы из солдат на переправах. И назойливые казачьи разъезды, от встречи с одним из которых и получил он последнюю свою рану.

Да, трудный выдался год. Не такой трудный, как у императора Николая Павловича, но всё же.

— Потому в году нынешнем почти все родовитые, имеющие средства аристократы в середине июня как потянулись в Петербург отметить как следует рождение царя-батюшки, так там и пребывают. А чего туда-сюда ездить, если с июля по сентябрь у четырех деток его величества, Николая Павловича, тоже дни рождения?

Судите сами: показав широту познаний, пегий господин перечислил великую княжну Марию Николаевну, великую княжну Ольгу Николаевну, великого князя Константина Николаича и, несмотря на младенческий возраст, уже тоже великого Николая Николаича.

— И под великим секретом сие держится, — голос пегого господина зазвучал значительно тише, — но отчего-то известно поголовно всем, что императрица Александра Федоровна снова на сносях и вроде как в октябре должна разрешиться от бремени. Полагаю, что отмечаться это событие, разрешение ее величества от бремени, будет с небывалым размахом. Грех не принять участие в таких-то торжествах, раз сам уже в столице.

И с этой мыслью Владимир не мог не согласиться. Курков-Синявин пренебрежительно махнул рукой:

— Ту же шушеру, что на городе осталась, опасаться нечего. В отсутствие людей, точно знающих что к чему в российском государстве, мы сможем беспрепятственно резвиться. Нам даже и не понадобится столько времени, сколько у нас его будет.

— И на что нам местные дворяне?

Бывший корнет доложил:

— Вклады будут делать торговые люди, убедить которых со своими кровными расстаться ох как трудно! Но всегда замечал я в купечестве такую слабость, что хочется ему быть ближе к голубой крови; и когда видит торговое сословие, что дворяне входят в какое-то предприятие, то купцов тогда не заманивать в него придется, а палкой отгонять. Помните, что рассказывал я про ловлю рыбы на голый, но блестящий крючок?

Георгий Сергеевич оживился:

— Так, кстати, будет решен и дисциплинарный вопрос: если возглавит процесс дворянство, а уже к нему примкнут купцы, то вести себя они станут тихо и богобоязненно — а не начнут сразу, как среди них водится, бородами меряться.

Он усмехнулся:

— Наш третий компаньон – он, кстати, большой талант имеет на всякие художества — изготовит акции и занят будет приемом денег в обмен на пустые бумажки. Не могу сказать, чтобы был он такой великий художник, что мог бы составить конкуренцию Экспедиции заготовления государственных бумаг, но как сделать так, чтобы купечество свои природные страхи утеряло и само, ставки повышая, вновь и вновь устремлялось в наши сети – это устроит он наилучшим образом, уж поверьте. В его случае главное, чтобы не пустился он во все тяжкие.

— Пьет?

— Если бы так! С ним другое… За ним надо будет следить, чтобы он купчишек убалтывал, а не родимовских дам.

Из колоды в его правой руке будто сам собою вылез туз бубей – и оказался на столе рядом с пиковым.

— Если его определить в яму с голодными львами и дать несколько времени, то уже через день эти львы откажутся от употребления в пищу мясного. А потом еще и петицию подпишут с требованием подавать им пропитания ради капусты и сена.

— Прямо пророк Даниил…

— Более пророк, нежели Даниил. Уж так умело предвидит он поступки всех, с кем в интриге находится – просто любо-дорого посмотреть! Затем без труда убеждая их поступать так, как нужно ему. И как он это делает, при его-то внешности? Природное обаяние, соединенное с гонором шляхтича, не иначе. Ваши же Архип и Антон его днем и ночью охранять будут – лучших кандидатов на это занятие нам не найти.

— Да, — равнодушно согласился Владимир Андреевич, — они, если что, любого могут убить.

— Что еще могут?

Владимир Андреич уставился в потолок, подумал.

— Ну… Могут не убивать.

Дошла очередь и до Владимира:

— А вы тем временем изобразите французского инженера, лучшего в Европе специалиста по мостостроительному делу – мы же именно этим и займемся.

Вполне ожидаемо на стол упал червовый туз.

— Мост? Как неожиданно… И кажется довольно глупо. Хм, мост…

— Именно! – воскликнул Георгий Сергеевич. — В этом-то и изюминка! Кабы затеяли мы дело, местным знакомое и понятное, то немедленно окружила бы нас толпа знающих людей, что настораживались бы на каждый наш чих и любое наше движение разглядывали бы в микроскопы, изъявляя при том скептические мысли. При такой диспозиции купец с неповрежденной головой денег своих нам не принесет, он их, скорее, перепрячет в более надежное место.

Разлив ром по стаканам, Георгий Сергеевич поднял свой, но Владимир Андреевич компанию не поддержал. Только устало рукой махнул.

«Да он уже едва на ногах держится», — понял Курков-Синявин, что пора кончать с разговорами.

— Однако под идею туманную да под дело неведомое купец нам свои капиталы сразу потащит. Много раз замечал я, любезный Владимир Андреевич, что человеческое зрение устроено видеть как реальность любую иллюзию, того же, что в самом деле перед ним – не замечать. Чем глупее идея, тем легче в нее люди верят.

На этих словах заметил Георгий Сергеевич, что новый товарищ слушает его с полным сочувствием. И вновь убедился, что сделал правильный выбор: при том, что к встрече их привели разные пути, но сформировали эти дороги взгляды одной и той же направленности.

— При том условии, что глупость должна быть вселенского масштаба. К тому же речь ведь о том, чтобы решительно и без длительного труда переменить жизнь свою к лучшему. Люди весьма падки на подобное.

Владимир Андреевич не мог не согласиться:

— Именно так. Когда служил я в полку и обсуждали мы как-то французскую революцию, то один из добрых моих товарищей, которому довольно долго довелось жить в Париже, всё говорил нам, что смог бы и сам поднять парижан на бунт – быстро и без особого труда. И хоть десять Бастилий штурмом бы взял, и всех, кто против революции, ежели они к тому времени не разбегутся, по самые плечи гильотинировал – при полном сочувствии парижан. Так, мол, сильно в них устремление ко всеобщему счастию, что во всем Иль-де-Франс никаких голов не хватит. Но ни за что не взялся бы он отучить их от привычки выкидывать из окон на улицу всякий мусор и падаль, а также выворачивать с третьего этажа на тротуар ночные горшки.

— Культура… – неопределенно протянул Георгий Сергеевич. Порадовавшись тому, что перестал его собеседник отмалчиваться и, наконец-то, стал не только реагировать на вопросы, но и заговорил на какую-то отвлеченную тему.

— Однако даже и не знаю, получится ли из меня инженер, — засомневался Владимир. – Приходилось мне в последнее время изображать и француза-учителя, и что-то навроде русского генерала, но инженер…

— Вот и славно! – обрадовался пегий господин. – Коли эти две роли сложите и получится у вас французский генерал – то именно это нам и потребуется. Смотрите грозно, изъясняйтесь невнятно – вот вам и готов мостовый строитель. Их в Родимове еще никто не видел, так что поверят в любого.

Изъявляя скептицизм, Владимир Андреевич поморщился, и Курков-Синявин поспешил добавить:

— Тем паче, что в подмогу вам заказал я из Франции множество чертежей, описывающих отдельные узлы различных тамошних мостов, а из Вильно в должное время прикатит вам в помощь несколько господ, что создадут видимость работы в ее технической части.

Раненый подумал, что это и в самом деле может оказаться весело.

— Сами же вы, дорогой Владимир Андреевич, большую часть времени проведете на трактах. Вынужден вас разочаровать: в этом не будет опасности, поскольку в Родимовской губернии вас не ловят. Станете делать то, к чему у вас таланта больше, чем у меня или малыша.

На столе появилась карта, в которую, объясняя дальнейшее, Георгий Сергеевич то и дело тыкал пальцем, становясь при этом похож на объясняющего диспозицию военачальника.

— Под предлогом изыскательских работ вы обеспечите на трех дорогах – здесь, на Варшаву… где-то тут, на Ригу… и на Ревель — по нескольку смен лошадей. Мало заработать деньги – в нашем случае важно их сберечь. То есть переместить их в такую даль, где можно станет пользоваться ими без опасности.

Раненый кивнул, и Курков-Синявин вдруг подумал, что уж больно легко он со всем соглашается. Даже подозрительно.

— А недалеко от Родимова есть замечательный конный завод, на последнюю смену возьмем лошадей оттуда. Оптом оно и не так дорого будет.

С этим Владимир тоже согласился сразу: как уходить от погони – эту науку он выучил досконально.

— Когда же придет пора покинуть Родимов, то сделаем мы это так, чтобы была у нас фора самое меньшее в два дня: если разойдемся, к примеру, вечером пятницы, то наименьшее до понедельника никто нас не хватится.

Пегий устало потянулся:

— Пока разберутся, что к чему да погоню отправят – вот вам еще один день, а то и два; удалимся же мы с такой скоростью, что никто не сможет эти дни наверстать и нас задержать.

Он указал пальцем на еще две дороги, на небольшом от Родимова расстоянии сворачивавшим на восток и на север. «Туда-то зачем?» — подумал Владимир.

— Да можно еще будет погоню по ложным следам направить, хотя крайне сомнительно, чтобы кто-нибудь понял, что это на самом деле в городе произошло. Когда-то они это обязательно поймут, но не раньше, чем вернутся из заграницы да со столичных празднеств первые лица.

Внимательно выслушав Георгия Сергеевича и задав ему несколько вопросов, Владимир согласился, что план хорош. Хоть и кажется ему, что и при изложенных обстоятельствах он никак не исполним. Но поди знай: настолько наглую стратегию избрал пегий господин, что всё может и получиться. Если только…

— Признаться, одно меня беспокоит, — произнес Владимир Андреевич пытливо глядя на Георгия.

— И что же?

— Боюсь быть сочтен неделикатен, но, начиная это дело, я должен иметь в вас уверенность. Поэтому, Георгий Сергеич, должен сперва спросить: вот вы, когда перед вами оказывается новый игрок – как скоро понимаете вы, что карты сдает не дилетант, а профессиональный шулер?

— По первым же его движениям, — оживился пегий. — То, как берет он колоду, как, взявши уже первую раздачу, постучит ею, выравнивая карты, по столу, как окинет взглядом расклад и его оценит.

Владимир собрался что-то сказать, но Курков-Синявин его опередил:

— И, предваряя ваш следующий вопрос, скажу: если начнет он притворяться невинной жертвой, то это будет столь же явно, но еще немного смешно.

— Так я и думал. Должен сказать, что точно так же понятно мне ваше состояние. Гнев, который много лет питает вас силой, и желание отомстить тем, кто нарушил ваши жизненные планы – ведь я живу тем же.

Раненый обвел на карте пальцем круг вокруг города Родимова:

— Вы очень много говорили этой ночью о местах, где в последние годы побывали. И если смотреть по карте, то так получается, что как лис вокруг курятника кружили вы окрест Родимова, в сам этот город не заезжая.

«Пожалуй, что так», — подумал Курков-Синявин.

— Даже и ребенок увидит, как он вас притягивает. Сразу понятно, что в этом родимовском деле для вас очень много личного. И невозможно не спросить: в этом месте оказавшись, не случится ли, что все мы попадем в зависимость от всплесков вашей ярости? Уж извините, Георгий Сергеевич, но не вижу я в вас того равновесия чувств и мыслей, что только и есть порукой удачному исполнению вашего плана.

Курков-Синявин прижал было руку к сердцу, но тут же и сам смутился наигранности этого жеста:

— Владимир Андреевич, по моему давнишнему убеждению беспристрастность есть лицемерное дитя равнодушия, не более того. Я же не могу быть безразличен. При том, что очень долго чувства мои остывали – угли еще тлеют под пеплом. Однако поверьте: я так долго ждал этой возможности, столько времени продумывал все детали! И не позволю каким-то эмоциям вдруг всё испортить.

Тихо раскрылась дверь и в нумер вошел Архип. Он шагал преувеличенно твердо и прямо, что знающему его Владимиру сразу выдало сугубую нетрезвость его состояния. Несмотря на это, Архип встал перед своим молодым барином в ожидании распоряжений. Не говоря худого слова, Владимир Андреевич коротким взмахом руки отправил его спать. За занавеской скрипнул топчан, стукнули о пол сапоги.

— Даю вам на то честное слово.

Владимиру уже так хотелось поверить в новое дело, так желалось оказаться в Родимове, что после данного пегим господином обещания он отбросил все сомнения.

— Георгий Сергеевич, как хоть зовут нашего третьего компаньона? – спросил он последнее. Решившись войти в новое предприятие и узнав его подробности, Владимир Андреевич сразу почувствовал облегчение. Всё поведение его переменилось; стал он будто снова в своем гвардейском полку, среди товарищей-офицеров.

— Э-э, месье Дефорж, — эту перемену видя, с облегчением рассмеялся Георгий Сергеевич, — у него столько имен, что он и сам, возможно, затруднится дать вам правильный ответ на этот вопрос. Так-то он благородного шляхетского рода, дворянин — как вы да я.

— Так он не еврей?

— Увы. Поляк.

Сказав это, пегий сам вдруг задумался: что же я только что выразил?

— Собственно, мне это безразлично, — обронил Владимир Андреевич. — Предрассудков у меня ни к одной нации нет. Их и не может быть, когда гоняются за тобой Иван да Петр, прячут же то Лейба, то Казимеж.

— Да, совсем нет в родном государстве порядка, — продолжая думать о другом, ляпнул отставной корнет. И снова впал в мечтательность.

— Если не врет, что поляк, — уточнил пегий после некоторой паузы. – Он ведь такое способен придумать, что обычному человеку даже не приснится.

Он пожал плечами и сам удивился своему выводу:

— Если так рассуждать, то да, может вполне оказаться, что и еврей. По этому случаю уместно будет мне поведать еще одну историю…

— Про этого вашего Ходжу? – с легкой насмешкой уточнил Владимир.

— Он не мой, — открестился Курков-Синявин, потеряв охоту что-либо рассказывать.

Склонив к себе подсвечник, отчего на ярославскую цветную скатерть выплеснуло струйку горячего воска, Георгий Сергеевич принялся раскуривать сигару.

— Но мне даже самому интересно, как он вам представится.

— Не Йосефом ли? – уточнил Владимир.

— Не знаю, не знаю, может, и так…

Георгий Сергеевич кое-что припомнил:

— Кстати, прихватите с собой ваши бумаги. Хватит вам быть Эдгардом Дефоржем! Это уже несколько неосторожно с вашей стороны.

Он выпустил облачко дыма:

— Наш третий товарищ имеет, среди прочего, талант точно подобрать оттенок чернил и, слегка подчистив документ, воспроизвести в нем любой почерк. Мне столько раз пачпорта и подорожные выписывал! Он в два счета сделает из Эдгарда Дефоржа – Эдмонда Дюфаржа. Да хоть Жанну Д;Арк сотворит из вас, если пожелаете именно ею быть по бумагам.

И едва ли не впервые за эту долгую ночь Владимир Андреевич улыбнулся. Потом задумался:

— Как бишь вы сказали?

И припомнил:

— Пусть зазвенят мечи!

Но пока что в нумере звякнули наполненные благородным ромом бокалы, и раненый, вслед за тем оставленный в нумере один, прилег отдохнуть перед поездкой за заставу, к свечному заводику. Из-за занавески доносился храп, но вовсе не по этой причине Владимир Андреевич еще долго не мог уснуть: как только закрывал глаза, он видел свою последнюю встречу с Марьей Кириловной. И его наполняло сожаление, что тогда он был недостаточно настойчив; но вместе с тем теплилась надежда, что в этот раз ему повезет больше.

Впрочем, на этом месте оставим на некоторое время наших героев. Пришло время доложить о тех, с кем придется им в самое ближайшее время иметь дело. И сообщить сколько-нибудь полезных сведений о ничем особо не примечательном городе Родимове.