Чистая прибыль

«Право командира (начальника) отдавать приказ и обязанность подчинённого беспрекословно повиноваться являются основными принципами единоначалия.

В случае открытого неповиновения или сопротивления подчинённого, командир (начальник) обязан для восстановления порядка и воинской дисциплины принять все установленные законами Российской Федерации и общевоинскими уставами
меры принуждения».

Дисциплинарный устав Вооружённых сил России.

1

Плашки кирпичных коробок, пришитые к выцветшему сукну пустыря вопреки всякой логике, колыхались на пыльном изгибе оконных стёкол, как флаги, стоило только слегка отклонить голову. Развлечение так себе, но иных у Николая в эту минуту не предвещалось.

Сама земля здесь была не такая. Будто когда-то, когда мир был ещё молод, принялся бог, аки повесть, Россию ваять. Начал, как полагается, слева направо, ведь не араб же он был, в самом деле. А под конец, на Дальнем Востоке, то ли устал, то ли отвлёкся на что. Кто ж его, бога, помыслы разберёт? Ни гор тебе рядом хороших, ни леса. Глазу не за что зацепиться. Так, бугорки отлогие с куцыми, точно зачёсанными вбок, плешивыми перелесками. Щебень валяется. Или это военные потом натащили? Дальше, правда, на карте Камчатка, а на Камчатке чего только нет. Гейзеры там. Медведи бурые… Ну, это как раз по-нашему, подумал про себя Николай, вымотаться на полдороги и доделывать кое-как, а напоследок, для показухи, чуток поднажать. И по всему-то выходило, что бог по природе своей был не творец, а солдат срочной службы, такой же как он, Николай.

– Чё там? Ушёл уже?

Комаров, с щербатым от давней оспы лицом и выбитым накануне зубом, что придавало его внешности известную долю кинематографичности, дёрнул товарища за рукав, вырвав того из сферы мыслительных спекуляций.

– Нет ещё, – тихо откликнулся Николай, опустив взгляд вниз, на курящего под окнами старшину.

Друг, покопавшись в кармане и выудив оттуда сломанную пополам сигарету, принялся её, что называется, лечить.

– Покурю пока, – бросил он, выбегая на лестницу.

– Зря, – не оборачиваясь, выдохнул Николай и вновь обратил глаза к горизонту.

Вечернее небо начинало густеть, обнажаясь пятнами сказочно-дивных оттенков, словно намокавшая ткань. На фоне скудного низа, картина была потрясающая. Дома неба такого нет. Может, благодаря океану, до которого тут рукой подать. Километров двести. Но океана Николай не видал, ибо постоянная боевая готовность доставшейся ему воинской части проявлялась только в запрете на выходной или отпуск.

Комарова между тем постигла беда. Николай, заслышав прогрохотавшего матом старшину, опомнился аккурат вовремя, чтобы заметить, как от удара в живот у товарища выпрыгнула изо рта сигарета, не успевшая догореть до линии перелома, и, ударившись об асфальт, брызнула в тёплую атмосферу сумерек осколками лопнувшего уголька.

Что именно вызвало гнев старшины, угадать было сложно. Причин могло быть и несколько, ибо с каждым мигом количество оных стремилось в сторону бесконечности.

Недовольное сопение опять раздалось за спиной Николая.

– Ну как? Покурил?

– А? Да насрать. Сигу вот только жалко, – Комаров, будучи, как он сам говорил, фаталистом, не имел привычки серчать на жизнь. – Слышь, он вроде как ждёт там кого.

Николай молча провожал глазами уходящего на КПП старшину, а друг его продолжал молоть языком:

– Я у этой падлы повадку выучил. Ты же знаешь. Сколько раз уж его читал. Сегодня, по ходу, никак. Он, если сразу не пошёл, значит кореша своего дожидается с танкового. А тот, сто в гору, раньше, чем через полчаса, не сорвётся. Я тебе сразу сказал, надо…

– Залепи дудку, Серёга. Ушёл он.

Выждав для верности минуту-другую, товарищи оказались в курилке.

– Оставишь?

Николай глодал сигарету объёмистыми затяжками, от чего уголь на ней вырос на треть длины. Свободной рукой он достал из кармана пачку и заглянул внутрь. Пустая наполовину. Николай покачал головой:

– Не хрен было спешить. Была бы своя, – ответил он, протягивая незадачливому компаньону почти догоревший чинарик.

– Говорил он тебе чего-нить? – спросил Комаров, обжигая губы.

– Как обычно всё. Пошагали давай.

Двинувшись от казармы по направлению, противоположному тому, где исчез старшина, солдаты свернули с асфальтовых выбоин на обочину и потонули в сочном густом кустарнике, вымахавшем на костях бетонной стены.

Тропка, петляя под острым углом, вывела их к руинам одноэтажного врезанного в забор строения, назначенье которого терялось в дымке седых веков. Крыша давно обвалилась. Пол язвился глубокими ямами, ведущими, вероятно, в погреб и залитыми доверху дождевой водой. В стремительно наползавших сумерках товарищам приходилось напрягать зрение, чтобы не кануть без вести, хоть дорога, пролегавшая сквозь развалины, и была им отлично знакома. Подстраховывая друг друга на особенно подлых участках, они достигли дальней стены, рассечённой у самого верха клиновидной искорёженной в середине трещиной, вроде молнии, какие обычно на плакатах рисуют.

Первым вскарабкался Николай, протянув ладонь Комарову, уступавшему ему в росте на целую голову. Секунду спустя, ноги обоих приземлились по ту сторону воинской части. Отсюда для них начиналась запретная гражданская территория.

Сказать по правде, гражданского в этой местности не было ничего. Жилистые военные щупальца, державшие дальний край Родины, чтобы не отвалился, составляли львиную долю имевшейся в округе инфраструктуры. Деревенька, куда, озираясь и держась ближе к кустарнику, направились двое солдат, состояла в основном из контрактников их же бригады, выручивших у государства за долгую и пусть и не всегда безупречную службу собственную избёнку, а то и парочку комнат в двухэтажных бараках, раздувшихся от влажного воздуха, словно опухоли.

К одному из таких покосившихся динозавров привела товарищей сбитая в пыль колея, некогда слывшая настоящей хоть и не широкой дорогой.

– Стой, – скомандовал Николай. – Глянь-ка. Я тут обожду.

Комаров юркнул во мрачный подъезд и тотчас вернулся обратно, кивнув сослуживцу.

Внутри пахло мышами и мёртвым деревом. Ступени, сработанные из досок, тяжко стенали под казёнными берцами. Николай, оставив спутника на пол-этажа ниже, отстучал в обитую дерматином дверь два, а затем три коротких удара.

С полминуты за дверью стояла абсолютная тишина, и Комаров, уже было тревожно начавший разглядывать друга, вздрогнул от того, как внезапно она распахнулась. Из комнат на Николая дунуло бедностью: жареный лук и сырая отходящая по углам штукатурка.

На пороге почёсывал волосатую грудь тучный грузин в растянутой майке. Стиснув небрежно кисть гостя, он двинул трёхдневной щетиной на убогие интерьеры, приглашая войти.

Разуваясь, Николай бросил короткий взгляд в комнату, где на подозрительно новом диване растеклась толстуха-хозяйка. Гостя она будто бы не заметила. Во всяком случае глаза оставались прикованы к ящику. Рядом в кроватке хныкал малыш, ухватившись ручонками за деревянные прутья своей первой тюрьмы. Требуя внимания, карапуз взвизгнул погромче, но мать, не оборачиваясь, шлёпнула его разок-другой по губам. Вопль, порождённый несправедливостью, понуро осёкся с очередным ударом, и в комнате воцарилась гармония.

Хозяин ввалился на кухню и сразу же закурил.

– Кто это там с тобой? – прищурился он в сторону коридора.

– Так. Товарищ один. На всякий пожарный, – не выдержав свинцового взора, гость уставился в пол и подметил, что носочки-то у Носатого совсем износились.

– Не води больше. Лишнее палево. Деньги принёс?

Николай выудил из подшитого внутрь штанов потайного кармана аккуратный цилиндр, состоявший из скрученных в трубку купюр.

– Мало, – подытожил хозяин, растеребив пачку.

– Полностью за тот раз.

– А за этот?

– Как отмотаем, всё будет.

– Мы так не договаривались, – грузин, приоткрывший ящик стола, опустил туда руку и угрожающе осматривал визитёра. – Один раз, да. Ладно, второй. Ты сколько ещё собираешься так на мне ездить?

– Обстоятельства не балуют. Бабки пустили на дело одно. И вообще до тебя каждый раз, как по минному полю.

– Ты башку мне не делай, пацан. В следующий раз, чтобы точно всё было. И за это, и за новое, – он вытащил-таки из ящика руку. В ней оказался плотный свёрток.

– Чё-то много. Нет? – Николай взвесил содержимое на ладони.

– Тут двести. Но всё не отдам. Под честное слово, как обычно, не больше двадцатки.

Во входную дверь беспокойно заколотили. Грузин, выхватив у гостя пакет, затолкал его вглубь морозилки и на цыпочках ускакал в коридор. И как этому кабану удаётся не скрипеть половицей, недоумевал оставшийся за столом Николай, доски-то, глянь, убиты вконец.

В прихожей завязалась возня, сквозь звуки которой различалось шипение Комарова:

– Пусти… Комендатура там. Ну.

Двери захлопнулись.

– По падикам шарятся, – причитал Комаров, заходя в кухню. – Ещё чуть-чуть бы и приняли.

Хозяин недовольно кивнул в сторону новоприбывшего. Вежливость требовала от Николая проявления грубости.

– Ты на хрена сюда сунулся, идиот? – прикрикнул он на приятеля, но быстро остыл. – Где они?

– Вот. Только зашли, – тот махнул головой назад. – Наверно всё ещё там.

Грузин подошёл к окну и слегка отклонил плотную занавесь.

– Надо валить, пока они по второму кругу не двинули, – вставая, произнёс Николай. – Давай, забираем.

– Я сказал, без денег всё не отдам. Погоди, отделить надо.

– Да пойми ты, что нету у нас времени тут рассиживаться. Давай, как есть. Нормально всё будет.

– Нормально не будет – тебя не будет. Три дня вместе с сегодняшним вам даю. Понял? – хозяин легонько шлёпнул его по груди костяшками пальцев и приподнял подбородок, заставляя смотреть в глаза. – Понял, нет?

Увидев в солдатском лице понимание, грузин вытащил груз из недр морозильника и, обернув его в чёрный пакет, вручил Николаю.

Обратная дорога давалась им вдвое дольше. Сначала на каждое открытое место выбегал взятый специально для этого Комаров, и только потом, убедившись, что товарища не окликнули из засады, Николай, навьюченный драгоценным грузом, покидал очередное укрытие.

Нарваться на патруль, чуть было не сцапавший Комарова в подъезде, шансы были не велики. Другое дело, что таких патрулей, работа которых заключалась в поимке вечно сбегающих срочников, отиралось в округе несколько, и маршруты их были непостоянны. Был риск оказаться в дисбате, где годами ему пришлось бы передвигаться не иначе, как бегом, где на ночь всех, в том числе и отъявленных душегубов, запирали без охраны в одном помещении, как диких зверей, а наутро выносили оттуда свежие трупы. Риск этот не давал Николаю толком вздохнуть. За каждым кустом, в ветках, в искалеченных окнах пустых подъездов, мерещились ему устремлённое в спину плотоядное око преследователей.

Страданиям есть предел, страху нет. Николай в сотый раз напомнил себе, что бояться глупо. Но острые паучьи лапы, совершив короткую перебежку по внутренней поверхности живота, исчезали так же быстро, как появлялись. Бороться с этим было столь же бесперспективно, как с дождём или ветром. Всё это просто с нами случается, думалось Николаю, вся эта чёртова жизнь. Он давно, ещё в самом начале службы, подметил, что наиболее жестокие испытания не познаёшь на себе, как следует. Отношение к жизни становится отрешённым, будто к дешёвому фильму, где за судьбу героя не слишком-то и переживаешь. Так что, может, оно и хорошо, что сейчас ему страшно. Оттаивает душа под конец.

К моменту, когда перед ними возникла походившая на молнию брешь, небо над головой совсем выдохлось. Колдовские оттенки, давеча волновавшие Колино сердце, сделались тусклыми, сменяясь чёрным безумием вакуума.

В щель забирались также совместно. Первым в целях безопасности лез Комаров. Надо было спешить, но ситуацию усугубляли разбросанные повсюду глубокие проруби с грязной водой, способные проглотить любого из них целиком, стоило только на миг зазеваться.

Тьма сгущалась на расстоянии метра. Шаг за шагом, ведя по стенам руками, пробирались они больше по памяти, нежели следуя указаниям глаз. До отбоя оставалось минут пятнадцать, и валандаться времени не было. Ровно в десять казармы запрут.

Первым сквозь забытые богом руины пробирался Комар. Пальцы его, касаясь стены, скользили по древней трещине, как игла патефона по затёртой до дыр пластинке, некогда популярной, но теперь способной рождать лишь редкие шорохи, витающие на гулком ветру да перекликающиеся с вознёй осмелевших от голода грызунов.

Внезапно Комарова схватили, до хруста стиснув запястье, да так неожиданно, что тот, напрочь струсивши, вскрикнул.

Душа Николая прыгнула в пятки. Не успел стихнуть кратковременный вопль, как он трижды облился холодным потом. Первой мыслью – так всегда случалось с ним в отчаянных ситуациях – было то, что всё это шутка. Просто шутка, и не о чем волноваться.

– Фамилия. Рота.

Нет. Не шутка. Да и с самого начала не могла ею быть. Чёртова жизнь.

Человек, поджидавший в засаде в одном из многочисленных ответвлений полуразбитого коридора, оброс ещё двумя по бокам и властно прогрохотал:

– Я говорю, рота твоя какая?!

В Колином животе лопнуло несколько струн. Неужели этот недоумок забыл?

– К-к-комаров, – пролепетал подельник.

Неужели забыл?

– Ну! – взревел Николай в ярости.

Товарищ его, тут же сообразив, что от него требуется, вскинулся всем телом, оттолкнув державшего за руку, и ринулся прочь.

Секунду спустя, он лежал на земле, а крепкая троица крутила дерзнувшую вырваться кисть с такой самоотверженной силою, что Комаров истошно орал, обрывая крики, когда сапог одного из комендантских припечатывал его в грудь. Бежать было некуда, но, улучив удобный момент для манёвра, Николай выдернул из-за пояса чёрный кулёк с криминально значимым содержимым и швырнул его в сторону, где было темнее всего. Прицелиться, как следует, он не сумел, ибо вниманьем его целиком уже завладели бегущие навстречу бойцы.

2

Утро нежилось ясным блаженным безветрием. Лёгкое покрывало свежести, забытое старушонкой-ночью на сплюснутых начищенных ветром сопках, к обеду грозило выгореть и смениться знойной воздушной дрожью.

Тяжёлая дверь комендатуры хлопнула позади, эхом откликнувшись в хребтах, утомлённых долгою высидкой. Десять предыдущих часов товарищи провели в так называемом стакане: дремали, сидя на табуретках и баюкая головы в люльке рук на шатком фанерном столе.

– Думаешь, не нашли?

Вопрос, заданный Комаровым, мучал обоих всю ночь, но озвучен был только тогда, когда злополучная комендатура скрылась за поворотом. Пустынная улочка благоухала буйно разросшейся флорой, сладко жалящей в самое сердце при каждом глубоком вдохе. Тонкая амальгама пыльцы и нерассеянной пока влаги возвращала успевшим состариться душам утраченную в заботах юность.

– Как бы они нашли, если вместе с нами сюда свалили? – сухо сказал Николай, наращивая амплитуду шагов.

– Ну, не знаю. А утром?

Спутник ничего не ответил. Преодолев ещё метров двести, словоохотливый Комаров, уставший безмолвствовать целую ночь, спросил, лишь бы что-то сказать:

– Сразу заберём?

– Сразу, сразу… – Николай презрительно сплюнул. – Сразу только нас самих опять заберут. Время видел?

Плац, словно изуродованная лишаём голова, отливал по периметру полуторатысячной зелёной порослью. Близилась утренняя поверка, и рота уже топталась на своём естественном месте: правее помоста с вялым флагом. Флаг к флагштоку приладили только что. На ночь его уносили, чтобы кто-нибудь не додумался осквернить святыню.

Срезав по влажной траве, дабы не смущать столпившееся у трибуны начальство, друзья обосновались в конце строя бок о бок с остальными дедами.

– Делаем, да? – в ухо Николаю ударил пахнущий чесноком шёпот.

– Позже, Бек. После обеда. Там две сотни. Надо сегодня отправить.

– Сколько?! – удивился казах громче, чем следовало. – Э-э, башка свой эбучи не крути!

Крайняя фраза была адресована обернувшемуся на Бековский возглас духу. Тем временем отёкший с похмелья командир взвода принялся каркать фамилии.

– Сотню надо хотя-б за сегодня толкнуть, – пробормотал Николай, не слишком-то разжимая рта. Здешние шакалы и дедов не щадили. Комаров вон переднего зуба лишился. – Сможем, нет?

Бек цыкнул языком, что по-ихнему означало «нет».

– Почему? Бабки завтра вечером нужны, край.

– Не получится. Зря много взял, – сказал Бек и тотчас, услышав свою фамилию, выкрикнул: – Я!

– Может, сразу оптом… Я!.. Сразу оптом, говорю, может, кому-нить пульнём?

– Всучат тебя. Или вон тем отдадут.

Уроженцы хлебосольного Кавказа, о которых волею судеб зашла речь, тёрлись тут же, неподалёку. Перекличка их беспокоила слабо. Какой-нибудь душара якнет за них. А начальству – не всё ли равно? Главное, чтобы других меньше резали по ночам.

– Надо думать, Бек. Надо думать, – взводный ушёл докладывать, и Николай малость прибавил в голосе. – Носатый на доверие вышел. Давай порешаем.

Командир роты, выслушав доклады четверых подчинённых, отчитался комбату. Тот, в свою очередь, поплёлся к трибуне. Три тысячи человек, втиснутые по граням огромного каменного квадрата, стихли, приготовившись к таинству. TantumergoSacramentum. Тряпка со скрипом поползла вверх. И грянул гимн Федерации.

По твёрдому убеждению руководства их доблестной краснознамённой мотострелковой бригады, исполнение этого шлягера когортой натруженных духовых было б ни к чёрту вне содействия им орды безголосых срочников. Славилась. Гремела литаврами необъятная Родина. Чумазая солдатня впрочем в большинстве своём не разделяла начальственного энтузиазма, но свободное отечество, о коем предостерегала пышная песня, умело принуждать и не к такому.

Духи, надрывавшиеся в первых рядах, силою скрипящих от усердия голосов компенсировали чуткому уху командования молчание прохлаждавшихся позади старослужащих. Петь считалось зазорным.

На середине второго куплета зрачок Николая уловил движение справа. Рванувший ни с того ни с сего Комаров размётывал попадавшихся на пути духов в разные стороны. Мгновенье спустя, причина столь внезапного выпада стала ясна. За спиной Комарова, волоча бедолагу за шкирку, нёсся, бескомпромиссный, как паровоз, начальник бригадного штаба полковник Сычевой.

Много позже, на гражданке, Николаю попадётся на глаза целый фан-клуб в социальной сети, посвящённый личности этого выдающегося военного. Поклонники – а таких оказалось порядком, ибо за долгую службу Сыч послужил Родине во многих частях – изобразили кумира в форме рейхсофицера Вермахта.

Телом напоминавший крупную кормовую картофелину полковник рвал голыми руками доски, избивал в кровь лейтенантские лица и, казалось, никогда не ложился спать. Учинял, шутки ради, диверсии, вроде угона танка, с дальнейшим привлечением к суду недостаточно бдительных сторожей. Суд, надо сказать, был настоящий, не шуточный, и, как правило, заканчивался тюрьмой. В общем, с полной уверенностью можно было констатировать, что полковник работу свою любил.

Преодолев последние – а вернее, первые – солдатские ряды, Сыч выволок Комарова на середину плаца и принялся того нещадно лупить. Комаров, добросовестно рухнувший наземь при первых ударах, вновь приобрёл вертикальное положение в заботливых руках командира.

Строй допевал финальный куплет.

Флаг, играя на солнце, замер в апофеозе своего триумфального восхождения.

Музыка стихла.

– Эта сволочь, – обратился полковник к собравшимся, удерживая помятого окровавленного Комарова на вытянутой руке за воротник, – молчала во время Гимна!

Три тысячи лиц тупо таращились, ожидая развязки.

– Как вы не понимаете! – рокотал Сычевой. – Гимн – это Родина! Это Россия! С таким пи**расом, – при этих словах он встряхнул Комарова за шкирку, демонстрируя, с каким именно, – я бы в разведку ни за что не пошёл. Понимаете вы, или нет?

Толпа с пониманием продолжала тупо таращиться.

– Пшёл в строй!

Комаров, утирая разбитую морду, поспешил скрыться в густом строю, словно зверь, ныряющий от охотника в спасительные зелёные заросли.

Со всех сторон полетели обрывки команд, в том числе и от их отёкшего взводника:

– Становись! Равняйсь! Смир-р-рнА! Прямо шагом! Отставить. Прямо шагом! – и тихо, в знак особого строевичьего шарма: – Марш.

Изумрудные черви подразделений, пережёвывая подошвами камень, поползли на работу.

3

– Ну и чё там?

– Ребро, сучара, сломал.

Николай поморщился, глядя на свежеперебинотованного Комарова, пробующего пальцем перелом под повязкой. Охая при каждой новой попытке, тот не уставал причитать:

– Позавчера зуб, сегодня ребро… Месяц до дома бы дотянуть. Пойдём поедим что ли, вон кормят уже.

– Не, – товарищ мотнул головой в сторону видевшихся с крыльца медицинской роты развалин. – Заберём давай-ка сперва. Время дорого.

– Сутки не жрали, – жалобно процедил Комаров, догоняя напарника.

В рухнувшем здании, накалившимся к обеду от майского солнца, было нечем дышать. Вода, заполонившая вековые подвалы, всходила теперь гнилостным липким маревом. Тут и там в земле зияли зловонные чёрные бреши, у одной из которых они и остановились.

– Вроде как здесь, – озираясь произнёс Николай.

– Вроде бы.

– Да точно. Смотри, вот тут тебя отмудохали.

– Ага. И куда ты его сбросил?

Николай осторожно перемахнул через залитый водою провал и принялся обшаривать ближайший пятак, заметённый каменным крошевом.

– Сюда куда-то. Странно.

– Может, нашёл кто?

– Может и нашёл, – вздохнул Николай, усиливая активность поисков. – Чё стоишь? Помогай давай. Или нас с тобой самих не найдут.

Через несколько минут Комарову сделалось плохо от спёртого волглого воздуха, и он, отдуваясь, осел прямо в пыль.

– По-любому нашли. Не одни ж мы тут лазим.

– До обеда навряд ли кого сюда занесло, – успокаивал себя Николай. – С утра не больно-то разгуляешься. А ночью не видно ни хера было. Я даже не понял, куда кидал.

– Отскочить не мог?

– Куда?! – Николай, отбросив большой кусок штукатурки и запыхавшись не меньше друга, упёрся руками в колени. – Куда он отскочит. Тут места-то.

Они одновременно уставились в яму, заполненную до краёв чёрной водой.

– Не, – прошептал Николай. – Не может быть. Не, не, не. Я бы всплеск тогда услыхал.

– Тут шуму было. Может, и не заметил ты.

– Это точно. Ты б, Серёга, поменьше скулил, пока тебя заворачивали.

– Жрать надо идти, – резюмировал Комаров.

Николай, будто в гипнозе, изучал глубину. Не отрываясь, он протянул подельнику сигарету.

– Покури пока. Надо подумать.

Закурив и сам, он взял небольшой камень и бросил вниз. Тот утонул с гулким хлюпом, сразу же скрывшись в тёмной непроницаемой мути. Николай прислушался, но звуков более не последовало.

– У тебя бабки есть? – спросил он.

– Не. Откуда им взяться.

Зарплату им формально хоть и платили, но отбирали, не выдавая.

– Не знаю, – сказал Николай. – Дома там. У родственников. Не знаю. Думай.

– Сколько надо-то?

– Тридцатку минимум.

– Ого, я столько разом в руках за жизнь не держал.

– Если до завтра не раскидаемся, то, считай, не подержишь. Почечуева помнишь?

Почечуев пропал без вести семь месяцев назад.

Комаров молчал.

– С*ка, – окурок Николая с шипением сгинул в маслянистой луже. – Ну не могло же оно просто так испариться! Тут вообще мало кто ходит!

Когда весь валявшийся поблизости хлам был перелопачен по нескольку раз, и силы начали оставлять товарищей, Николай посмотрел Комарову в глаза. Взгляд его, одичалый от утомления, блеснул озорным огоньком.

– Он там.

– Там? – повторил Комаров, кивая на воду.

– Сто пудов. Больше негде.

Не выдержав тяжести направленного на него исступлённого ока, Комаров обратил зрение в прорубь. Повторив опыт напарника, он сначала отправил туда камень, а затем, открутив длинную ветку от вымахавшего тут же, в руинах, куста, принялся барражировать дно.

– Чувствуется? – спросил Николай.

– Да не пойму. Мутное всё, – посетовал Комаров, утопив ветку в воде настолько, что намочил рукав гимнастёрки.

– За верёвкой надо сгонять.

– Не. Не поможет. Даже если к верёвке её привяжем, смысла не будет, там какое-то непонятное…

– Не её, – еле слышно перебил Николай.

– Что?

– Не её. Её не будем привязывать.

Комаров поднял глаза на товарища и враз обо всём догадался.

– Не, Колян. Не гони. Ты бы услышал, если б она плюхнула.

– Как знать, – голос звучал спокойно, будто баюкал. – Может и слышал. Ты ж сам говоришь, шуму вчера сколько было.

– Колян.

– Что?

– Не полезу я.

– Полезешь, Серёга.

– Там вон гнилое всё. Как искать-то?

– Попытка ­– не пытка. Надо попробовать.

– Может, веткой? Как-нибудь…

– Как?! – заорал Николай, от чего товарищ его забито поник. – Какой, на хрен, веткой?! Как твоя ветка пакет, дура, выудит?

Он замахнулся, но не ударил. Вид Комарова, белевшего свежей повязкой на рёбрах, сочился жалостью. Николай медленно выдохнул.

– Серёга. Он просто внизу лежит. Наощупь справишься. Не уполз же он, в самом деле. Верно? Течений тоже там никаких нет. В принципе ничего сложного. Я подстрахую. Ну как?

– Можно попробовать, – после некоторого раздумья нехотя признал Комаров. – Но как мы… Не знаю. У меня ведь вон. Ребро как-никак.

– Нормально. Ты сильно не парься на этот счёт. О! Гляди-ка, – Он выдернул, поднимая облако пыли, конец древней, как мир, верёвки. Метр за метром выходила она из земли на свет. – Вот. Кхх. Сама, мать её, вселенная… Кхх. Ну! Давай же ты. Сама вселенная, говорю… С*ка! Оторвалась. Да нам, думаю, хватит.

Комаров медленно стянул с себя гимнастёрку, обнажив туго забинтованный торс.

– Давай-давай, – торопил подельник. – Не рана же у тебя там. Не загноится. До трусов раздевайся. Быстрее достанем – быстрее свалим. Если нас тут сейчас комендатура с весом прихватит, ты уговор знаешь. Грузиться тебе. Так что для твоего же собственного…

– Не каркай, – вяло огрызнулся Комар, обвязывая канат вокруг живота. – Там подвал или что?

– Вроде как. Сам не знаю.

– А если я на чё-нить там напорюсь?

– Мы с тобой аккуратно спускаться будем. Не ссы. Если что, дёрнешь – я тебя сразу наверх выну.

– Холодная, – Комаров по пояс вошёл в жирное месиво, упираясь локтями в изломанные края смрадной проруби. – Ты только, Колян, получше смотри.

– Да смотрю я. Лезь давай. Чувствуешь дно?

– Неа, – ответила оставшаяся над водой голова. – Ты только…

– Давай уже! Дольше телишься.

Друг растворился во тьме быстрее, чем сахар в кофейном вареве. Секунд десять Николай медленно стравливал вервие, облетавшее на ладонях сухими волокнами, пока не почувствовал, что натяжение спало. Видимо, добрался-таки до дна, подумал он и попробовал вернуть тросу былую упругость, чтобы тот не запутался под водой.

Он легонько тянул его, пока не понял, с ужасом для себя, что раскисшая трухлявая ветошь просто-напросто развалилась от влаги.

– Бл*дь! – крикнул он в сердцах и одним махом вырвал канат из воды целиком.

Первым желанием было нырнуть вдогонку за пропавшим товарищем, и Николай принялся сбрасывать с себя военную форму. Вслед за сорванной впопыхах гимнастёркой пришло осознание, что плюхнуться в неутолимое чёрное жерло с головой вот так, без страховки, у него, похоже, не хватит духу, и Николай решил ограничиться испытанной в деле десницей.

Холодная жирноватая масса лизала кожу тысячей крохотных прожорливых языков. Пары секунд хватило ему, чтобы сообразить – рукой не дотянешься, и пустить в ход сорванную Комаровым накануне ветку. В спешке он взялся за её тонкий край, обломившийся, в тот же миг, как только ветка оказалась в воде.

Сколько он уже там? Время, искривлённое призмою паники, отказывалось считаться по-человечески. Половина роты видела, как они с Комаровым постоянно трутся вдвоём. Сегодня? Сегодня тоже. Сто процентов. Медчасть. Там их тоже вместе, небось, срисовали. Колины мысли бешено пульсировали, пиная одна другую. В висках хаотично звенело, но вот, сквозь бешеную какофонию интонаций, в голове его всё чётче и чётче начинала проглядывать фраза. Это конец.

Он так погрузился в себя, что не сразу заметил показавшуюся из-под воды кисть. Та, в свою очередь, скребла бережок, словно собиралась хорошенько разрыхлить его под нужды российского овощеводства.

Спохватившись, Николай ринулся было на выручку несчастному другу, но в последний момент его уставшая и так и не дождавшаяся подмоги рука нырнула обратно в мутную хлябь.

Чуть было не рухнув туда же, Николай сгрёб её уже под водой. Скользкая, будто покрытая мозолями жаба, ладонь Комарова норовила выскочить из цепких объятий спасителя.

В который раз потерпев неудачу, Николай упёрся в противоположный край проруби солдатским ботинком, а второй, накрепко пришнурованный к ноге, спустил в воду. Сжавши башмак мёртвой хваткой, несостоявшийся утопленник наконец-то показал лицо из воды и жадно, с присвистом, хлебнул кислорода.

– Ну! Вылазь! – подбодрил Комара Николай.

Но тот лишь хрипел, не открывая глаз и жадно глотая воздух.

– Ты чё там? Уснул? Лезь давай резче!

– Ща…

– Давай! Ну! Вот, – напутствовал Николай, – тут упрись. Сука, всю ногу из-за тебя измочалил. От этой гнили грибок может быть.

С головы до пят перемазанный в чёрной дряни товарищ выжимал размокшие бинты, висевшие теперь на нём бесполезным мешком.

– Ты чего отвязался, придурок?

– Да я не… – Комаров не мог отдышаться. – Оно там… Хрен пойми.

– Верёвку нормальную надо. Вот что. На, покури пока, – он вытряхнул из пачки две последние сигареты. – Верёвку, говорю, нормальную надо найти.

– Не-не-не, – спасённый замахал, протестуя, но сигарету принял со всей признательностью.

– Есть идея получше?

– Нету. Но там липкое всё. В дерьме каком-то. Я по стене еле влез. Даже если туда вниз упало, то считай – всё. Кирдык.

– Да уж, дружище. В наше дело ты, скажем прямо, душу вкладывать не желаешь. Вроде крутимся сообща, а с тебя, почитай, ни выхлопа ни тяги.

– Кем быть, Колян. Не веришь – полезай сам. Там не найти. Был бы хоть какой прок, я бы не обломался ради общего дела-то. Может, как есть, грузину объяснишь? Пусть ещё даст. Это ведь всё-таки и ему на руку.

Николай сплющил окурок пяткой и долго разглядывал развалившийся, но упрямо не желавший затухать, уголёк.

– Дурак ты, Комар, – промолвил он отрешённо. – Убьют нас. Как тогда Почечуева.

4

– Ай, баран, говорил тебе, не рискуй, – убивался казах, разузнав последние новости.

Совещались втроём у Бека в каптёрке. Впрочем Комар был всецело поглощён чисткой ушей. Бинты, потерявшие какой бы то ни было смысл, он однако решил не снимать, и, обсохнув, те свисали корявыми струпьями, сизыми, как оперение голубя.

– Нормально всё будет, – нетвёрдо произнёс Николай. – Надо-то не так много. Тридцатку хотя бы перехватить, ну или около того. Я посчитал. Сразу возьмём ещё под честное слово, а там раскидаемся как-нибудь. Выторгую у Носатого времени недельку-другую.

– Пять есть, – сказал Бек. – Больше нету.

Николай знал, что товарищ не врёт, но душа его, невзирая на доводы разума, билась под рёбрами, как плюгавая всполошившаяся собачонка, тявкая о том, что пять тысяч их не спасут, что этого мало и что перед грузином отвечать придётся не Комару и не Беку, а ему, и времени – чуть больше суток, а защиты у него от местных бандитов нет и не будет. Родина с её мотострелковыми полками и танками оставалась бессильна против грошовой коррупции, и денёк спустя пошлёт командир его, Николая, в деревню, туда, где его уже будут ждать добрые люди. Далее фантазия обрывалась, и Николай, схватившись за голову, попытался сосредоточится на вопросах текущего дня.

– Может, оптом надо кому? – спросил он казаха. – Узнавал ты, нет?

Бек цыкнул, покачав в ответ подбородком:

– Даже так, мало кому интерес есть. И денег заранее тебе не дадут.

– Чего это ради? Я чё, хоть раз кого кинул?

– Не в этом дело. Кинул – не кинул. Все мы тут ненадолго.

– С*ка. Засада какая, – Николай нервно пощипывал лоб, выуживая толковую мысль. – А давай грузину нашему чё-нибудь замотаем?

Бек оглядел сколоченные вдоль стен стеллажи. Солдатские вещмешки да мятая алюминиевая мелочь. Всё, что было можно, давно своровали.

– Спальники на большом складе есть, – подумав, произнёс он. – Только там не сопрёшь. По триста. Я договорюсь.

– И сколько нам с ними возиться?

– По косарю отдавать. Смотреть надо. Ну за пятьсот с рукой оторвут, а больше тысячи мало кто брать писанётся.

– Да какие к херам спальники! – не выдержал Николай. – Бабки, край дел, завтра нужны. Может, автомат вытащим? Сможем?

Комаров, отвлёкшись от гигиенических процедур, хохотнул:

– Колян, ты за год сколько раз стрелял?

– Четыре раза. Из них два – на манёврах больших, Путин когда приезжал.

– Во-во. К этим консервам хрен пролезешь.

– Автомат не катит, – согласился Бек. – Не достать. Потом не продать. Если ты на тяжеляк приготовился, лучше ротного хлопнем. Сегодня зарплата.

Зарплатой солдаты снабжались только в бумажных отчётах. Денег срочникам не давали. Да и зачем вечно голодному и грязному человеку 300 рублей? Понадобится чего – закажет из дому. А зарплату за него получат ротный с комбатом. Триста по триста – девяносто тыщ с батальона, ну а с роты – как раз тридцатка. Николай просиял:

– Точно! Я посчитал, у ротного на руках в аккурат нужная сумма будет. Сама вселенная, получается, знак нам дала.

Бек, не имевший склонности к религиозным восторгам, в ту минуту размышлял о другом, считая не деньги, а шансы.

Командир роты Шувалов заседал в своём кабинете в сопровождении остроносой, как такса, безымянной бухгалтерши. Солдаты заскакивали по одному и, наспех марая росписью ветхую страницу журнала, поглядывали одним глазком, как тонкие женские пальцы перебирают купюры. В момент, когда спина очередного счастливца скрывалась за дверью, денежные средства ложились на плексиглас Шуваловского стола, откуда сгребались мясистою пятернёю майора. Почему, думалось Беку, они это делают? Почему просто не пустить журнал по рукам в коридоре, не дразня понапрасну рублями? Дамочка, замешанная в столь сомнительном действе, казалось, не замечала, как выдаваемые ею деньги вместо срочников забирает Шувалов, и, отвлечённо улыбаясь чему-то, встречала нового, кто пришёл расписаться.

– А если убьём?

– Не убьём, Комар. Ты не дёргайся лучше, а слушай внимательно.

– Там это. В натуре. Рот свой замок делай, – поддержал Николая Бек. – Отвлекать будешь. Я – бью.

Они околачивались в курилке, дожидаясь выхода ротного. Сидели на толстой трубе, ощетиненной клочьями стекловаты. Комаров, высунув из-под ворота висевшую у него на шее небольшую картонку, принялся читать её в сотый, кажется, раз. «Памятка посыльного по тревоге».

– А адрес точно не старый? – внезапно засомневался он.

– Да какая разница, – поморщился Николай. – Мы всё равно отсюда его поведём.

– Может, тогда лучше сразу туда?

Бек насупился:

– Куда пойдёт, знаешь? И вообще проще его по дороге шмякнуть.

– По дороге самое лучшее, – согласился Николай. – Только вот кто его знает, всё-таки рискуем здорово. Вдруг из окон заметят? Давай-ка лучше в подъезде, как договаривались. О, гляди-ка, насяльника твой.

По направлению к праздно возвышавшейся троице широкими шагами летел старшина. Комаров заёрзал на месте.

– Давлетбеков! – крикнул командир казаху, не обращая внимания на остальных.

– Я, – выдохнул Бек, поднимаясь с трубы.

– От х*Я! Кабель нам надо рожать, слыхал ты? А ты, Комаров, хули трёшься опять без дела? Мало тебе вчера было?

За сим последовала неумелая двойка от старшины, состоявшая из оплеухи и бокового в грудь.

– А! – взвизгнул Комаров. – У меня там… Ох!

– Что? Что у тебя? Ты че мнёшься, лошадь шерстяная?

– На ребре у него поломка, – перевёл Комаровские оханья Бек.

– Ах-хе! – обрадовался старшина. – Ну-ка, расстегни-ка, покажи. А хотя стой. Не до этого. Я че пришёл к тебе, Бек. Медяха нужна. Тонна, лучше полторы. Через неделю с округа проверка приедет, а у нас с тобой, как всегда, про*бано всё.

Казах, обмозговав сказанное с минутку, изрёк:

– Проверка – плохо, командир. Опять друг у друга все крысить начнут. Как мусорку тогда, помнишь?

Полгода назад, по зиме, неизвестно кто и тем более неизвестно зачем, спёр ночью большой кованый бак для окурков, установленный перед танковым батальоном. Поскольку в армии любая блоха в волосах должна быть у всех одинаковой, аналогичные бачки стояли рядом с каждой казармой. Бригадное командование, поутру заметив пропажу, нахмурилось. Бак предстояло вернуть.

По прошествии суток, урна танкового батальона стояла, как подобает. Настораживало однако отсутствие оной по соседству, возле ворот реактивного дивизиона. И так, изо дня в день, а вернее сказать, из ночи в ночь, одному из имевшихся в войсковой части подразделений приходилось мириться с пропажей, чтобы затем похитить мусорку у кого-нибудь из соседей. В половине батальонов выставили в ночь на мороз по солдату, дабы охранял вожделенный бачок.

Так продолжалось около месяца, пока высшему руководству не надоело ежеутренне выявлять один и тот же недостаток, и очередному ограбленному подразделению было приказано восстановить корзину, не воруя её у других. Нелёгкий жребий пал на старшину третьего мотострелкового батальона Ворошенко, беседовавшего в настоящую пору с рядовым Давлетбековым. Правда, до города прапорщик с содранными у батальона деньгами так и не добрался, ибо, обладая счастливой кармой, обнаружил бачок, идентичный искомому, у одной из придорожных кафешек под вывеской «Тихий Тополь».

– Здесь, бл*дь, не мусорка, Бек, – подвёл итог старшина.

– Ладно, подумаем, командир.

Солнце клонилось к закату. Вопреки ожиданиям, майор Шувалов не покинул вверенного ему подразделения до самого вечера, хотя бухгалтерша, опорожнившая казённый кошель, выпорхнула ещё несколько часов назад.

Покончив с вечерней поимённой поверкой, трое товарищей вновь заняли наблюдательные посты подле родной казармы.

– Колян, давай я по-быстрому слетаю, в натуре.

– Не время, Комар. Он уже выйдет вот-вот, сто в гору.

– Опять не жрали весь день. Я только хлеба возьму. Минута одна.

– Э, кишка, завязывай ныть, – посоветовал Бек. – Слушай, дело тебе сказали. Скоро выйдет, да.

Николаю тоже хотелось есть. Чувство голода до конца не оставляло его уже почти год. Но люди – как говаривал один мудрый американец, Николай забыл его имя – более склонны страдать, чем бороться, дабы устранить причину страданий. Что толку стенать о пище, когда и так ясно: никуда они не пойдут. Дело важнее. Здесь всегда имелось какое-то дело. Хорошо ещё, что сейчас они надрываются для себя, а то чаще задачи попадались чужие, доля солдата в которых была сугубо батрачья.

– Вон он! Ну наконец-то – обрадовался Комаров, всё ещё растирая голодный живот.

Шувалов покинул здание.

Крепкое мясовитое плечо плотно стянуто лямкой офицерской сумки-планшета, раздутой толще обычного.

– Вон. Всё при нём. Давай двинули, – скомандовал Николай.

Они поспешно зашагали, но только не за майором. Через КПП их бы не выпустили. Солдаты, пусть даже и по приказу отправляясь на волю, в большинстве случаев пользовались многочисленными пробоинами в заборе. В этот раз они рассчитывали нагнать ротного сразу на выходе в гарнизон, чтоб, не дай бог, не потерять жертву из поля зрения. Ближайшим местом для этой цели являлась та самая злополучная развалина с затопленными подвалами.

– Тут, да? – спросил Бек, указуя на зловонную прорубь.

– Не, – откликнулся Николай, торопливо огибая разлом. – В следующем. Вот. Вон там. Видишь?

– В кустах смотрели? Может, на ветку кулёк встал.

– Охренеть, Бек. Спасибочки за совет! – вспылил Комаров. – Мы тут, не поверишь, даже в воду ныряли. А из этих кустов я сам ветку рвал, чтобы дно прощупывать. Нету там.

Перемахнув через забор сквозь молниевидную брешь, они почти сразу же заметили выходящего из части Шувалова. Тот двигался по самому центру дороги вглубь хаотично натыканных панельных малоэтажек. Ни людей, ни машин. Близилось наступление сумерек, но видимость пока что была практически идеальной.

– Домой, похоже, – резюмировал Бек.

– Обгоним тогда, на всякий. Комар, не тормози. Побежали.

Забрав правее, они помчались к дому майора. Вероятность попасться кому-нибудь на глаза была высока, но осторожничать времени не осталось.

Минуя небольшой заросший травою дворик, Николай споткнулся взором о жалкое подобие детской площадки. Выныривая из преисподней, покрытая ржавчиной искорёженная змея полукругом тянулась обратно. Неведомый зодчий, канувший в лету, побаловал детвору одним лишь этим снарядом, призванным, видимо, наращивать в ребячьих ногах ловкость. Вырастут ловкими, не зацепятся по пути, а там, глядишь, и покатаются вволю на чём захотят. Николай, обогнувший печальный памятник, всё не мог отогнать мысль, что ступеньки наверно прежде были прямыми, но лесенка, устав в ожидании так и не появившихся, не желавших рождаться в чёртовом захолустье детей, сникла, склонила железную выю. Пойдёт по такой мальчик. Вроде вверх поначалу. И не заметит, как дорожка свернёт под уклон, уводя во влажный суглинок, в неминучую могильную глушь. Как в жизни, получается, всё здесь было устроено.

– Последний правый, – Бек указал на подъезд двухэтажного дома.

Панелька с неполным каркасом образца сороковых годов. Обшарпанная старость утопала в буйном зелёном великолепии. Выбитый зуб подъезда гниловато темнел сжатый с обоих сторон кустами, вымахавшими в три человеческих роста. Впечатление было такое, что они приближались к пещере. Древняя твердь, иссечённая сотнями трещин, вела в прохладные недра, пестревшие духом забытых времён.

Майором пока ещё и не пахло.

– Тут буду, – выдавил вконец запыхавшийся Бек.

– Ага, – кивнул Николай. – Заходи сразу за ним.

– Знаю. Как договаривались.

Рядовой Давлетбеков растворился в густом кустарнике, а двое других заняли позицию внутри на площадке между первым и вторым этажами.

– Чё-то нет его, – прошептал Комаров, посматривая в окошко. – Может, он вообще домой не пошёл?

– Минут пять стоим, а дальше посмотрим.

– Чё мне сказать-то ему?

– Да насрать. Товарищу плохо. Помогите поднять там. Придумаешь на ходу. Только громко не ори, чтоб соседи не набежали.

– Может, лучше я больным притворюсь. У тебя-то получше с импровизацией.

– Нет.

– Почему?

– Серёжа.

– Что?

– Залепи дуло.

Мгновения полетели без слов.

– Колян, говорю, нету его. Валить надо, пока на патруль не нарвались.

– Нет. Нас, во-первых, вернее примут, если по гарнизону толкаться начнём, а домой он всё равно рано или поздно заявится. Надо ждать, чтобы не разминуться. Да и денег добыть по-другому до завтра уже не получится.

– А если нас соседи срисуют?

– Всем плевать. Мало ли, кого ждём.

– А Бек?

– Что Бек? Заткнись лучше, не бубни под руку.

В двор завернуло несколько комендантских.

– С*ка, патруль, – Николай прижался к стене, чтобы не засветиться. Бежать было поздно, так как выход отлично просматривался, не оставляя шанса укрыться хотя бы в кустах.

– Это вчерашние? – спросил Комаров, боясь показать нос из-за рамы.

– Не. Другие. Готовься, как отойдут, сразу сваливаем.

Трое патрульных, судя по всему, никуда не спешили и сами думали отдохнуть от щедрого на расправу начальства. Ноги у них, небось, пообтёрлись от постоянной ходьбы. Угнездившись на выступе бетонного парапета, бойцы закурили.

– Да они тут, Колян, тоже вату катают.

– Ага. Глядишь, пронесёт.

Из-за угла ближайшего здания вырулила румяная фигура майора. Комендантские повскакивали, не выбрасывая однако раскуренных папирос. Офицер, игнорируя приветствия, вспорхнувшие к кепкам, шествовал дальше, баюкая сумку с деньгами одной рукой.

Деваться поистине было некуда. Грабить его при патруле, который мог бы, услышав шум, прийти майору на выручку – идея так себе. Требовалось уйти, и по возможности не в стакан, чтобы не лишаться последнего вечера и хоть как-нибудь да раздобыть нужную сумму.

Николай потянул Комарова за шиворот к площадке верхнего этажа, туда, где была квартира Шувалова, в то время как сам командир роты уже скрылся в подъезде.

– Вот! Вот эта дверь! – властно выкрикнул Николай.

С улицы раздалась трель свистка и комендантские подорвались с места, как стая волков. Но побежали они не в подъезд, а прочь со двора. Бек их отвлёк, догадался Коля.

Комаров же вконец растерялся и, чуть осев, глядел на товарища, словно кот, застигнутый на сметане. На лестнице показалась голова Шувалова, и секунду Николай сомневался, не попытать ли счастья: патруля на улице уже нет. С другой стороны нет и Бека, что должен был оглушить этого борова, да и момент внезапности безвозвратно упущен. Не воевать же, в самом деле, с командиром в открытую. И он продолжил орать Комарову:

– Вот! Эта дверь! Командир роты майор Шувалов. Следующий по карточке кто?

– А?

– Памятка где твоя? Давай сюда!

Комаров, кое как совладав с собой, выудил из-под ворота карточку посыльного по тревоге. О ней он к тому времени и думать забыл. Ротный, одолевая остаток лестницы, выдохнул басом:

– Вы чего тут шляетесь?

– Тыщ майор, – Николай вскинул ладонь к козырьку, – довожу адреса новому посыльному.

– Комаров? – удивился Шувалов. – Ему же домой не сегодня-завтра. А вас кто в гарнизон пустил?

– Само собой, тыщ майор! Вот она, – и Николай, схватившись за висевшую на Комаровской шее картонку, помахал ей перед носом Шувалова, будто ей-то всё и объяснялось, одновременно утягивая товарища за поводок, на коем висела памятка, вниз, к свежему воздуху.

Шувалов, ни черта не поняв, плюнул и поплёлся к своей квартире.

– Уф, кажись, пронесло, – с облегчением выдохнул Николай, когда сверху донёсся хлопок майорской двери.

Он шёл первым и не успел толком глотнуть вечернего аромата, как во рту пересохло, а дыхание застряло чёрствым комком.

– Оп-па, а вот и второй!

Трое патрульных, вернувшись во двор, застали Николая в подъездных дверях.

– Та чурка с тобой была? – спросил один их них, на щеке которого алела свежая ссадина. – Вы из какого батальона?

Комара они, кажется, не заметили.

– Какая чурка? Я от командира роты иду.

Ушибленный (очевидно Бековским кулаком) патрульный ухватил Николая за воротник и с размаху впечатал в дверной косяк:

– Фамилия командира. И мрази той косоглазой, что минуту назад убежала. Я знаю, вы сюда вместе припёрлись.

– Ар-р-р! – Комаров, прыгнув из темноты со всей прытью, на какую оказалось способно его голодное изнурённое побоями тело, оттолкнул державшего Николая бойца так, что тот, потеряв равновесие, оступился и разжал кисть. – Беги, Коля!

Над Комаровым тут же сомкнулись чёрные вороны солдатских ботинок, пытавшиеся выклевать его добрую душу. Тот, не в силах противиться и даже стонать, со свистом выпускал воздух из лёгких при каждом ударе.

5

Покидая врата изолятора на следующее утро, Николай подумал, что как-то они сюда зачастили. Раньше фортуна была к нему благосклонней, а тут всего-то за пару дней второй раз. Солнце, ударив в отвыкшие от света глаза, заставило на мгновение сморщиться. Но вот слепота отступила, а морщины на лицах солдат сделались только глубже.

Подпирая стену подле крыльца, их поджидал старшина роты прапорщик Ворошенко. Комаров, и без того выглядевший не очень, сдулся в моменте, как порванный мяч. Сравнительно хорошим знаком могло послужить то, что рядом со старшиной стоял улыбавшийся Бек.

– На проверку идти не надо, я договорился, – с ходу метнул старшина, пребывавший в явно приподнятом положении духа. – Давлетбеков мне всё уже рассказал. Шагом марш.

Оказавшись за спиной возглавившего шествие старшины, Николай вопросительно покосился на Бека, но тот лишь прижал указательный палец к губам. Помалкивай, мол.

Отчасти благодушие старшины объяснялось разудалым сорокаградусным амбре, изливавшемся в окружавшую их цветочную свежесть столь обильно, что угадывалось за несколько метров.

– Ну и как вы, поганцы, узнали, что оно там? – спросил прапорщик, не оглядываясь.

– Ну, это… – Николай перебирал в голове нейтральные варианты ответа. – Случайно, короче.

– Сами, надеюсь, справитесь?

– Справимся, – не стал разбивать старшинские надежды Коля, вот только на что он там, интересно, надеется?

– Вёдра Давлетбеков уже с утра притаранил. До вечера мне точно, слышите? Точно надо знать: да-да, нет-нет.

– Постараемся.

Дальше шли в тишине. Послав Беку ещё пару немых вопросов, Николай бросил тщетные попытки прояснить обстановку и решил до поры покориться судьбе. Видимо, когда Ворошенко оставит их наедине, казах наконец растолкует, что тут к чему.

Путь лежал вблизи магазина, хоть и открытого, но пустовавшего по известной причине. В преддверии утреннего построения кругом царило безлюдье. В павильон вела уродливая выцветшая за долгие годы створа, окружённая широкой жестяной окантовкой в форме прописной «П». Небесно-голубая эмаль играла глянцем на старых стальных изгибах, местами скорчившись и облетев под немигающим взором Солнца. Верхнюю перекладину по-советски венчала аккуратно выведенная от руки вывеска. «Дружба».

– Тыщ прапорщик, – дерзнул Комаров.

– Чего тебе?

– Покурить бы купить нам. Разрешите?

– Давай бегом.

Комаров уставился в Николая просящим кошачьим взглядом, и тот, вынув из кармана мятую бумажонку, сказал:

– Бери сразу пачки четыре. Раз уж такое дело.

Поделившись со старшиной, перекуривали здесь же, в тени, с наслажденьем дымя под звуки далёкого гимна. Каждый, казалось, мечтал о своём. Николай тихо, чтобы другие не слышали, спросил Комара:

– Ты, Серёга, чего вчера сунулся? Они ж тебя не заметили. Отсиделся б, пока не ушли.

– Не знаю. Сильно не думал. А нет. Подумал, что ты говорил, мол, вечер последний у нас, чтобы бабки собрать. А от меня какой прок? Ты ж знаешь, даже позвонить толком некому. Думал, может, у тебя что получится.

– Эх, Серёга-Серёга. Ни хрена у нас, похоже, уже не получится. Вечером сегодня время выходит. А тут ещё этот, – он покосился на стоявшего в нескольких шагах старшину, зажмурено скалившего зубы раннему Солнцу. – Надо сваливать от него сразу же, как одни останемся, а там будь что будет. Должен же быть вариант хоть какой-то.

Прапорщик, отбросив бычок на траву, протёр руками глаза:

– Хорош тут насасывать. Пошагали, ну.

Тяжко поднявшись, друзья пристроились в хвост Ворошенке и Беку. И не успев сократить дистанцию, Николай тайком произнёс:

– Комар.

– М?

– Спасибо.

Минуя КПП, зашли в часть, и в душе проскользнуло неладное, будто лёгкая рябь на воде.

Опустевший после поверки плац, а затем и казарма исчезли у них за спиной. Да. Ошибки быть не могло. Старшина вёл их в ту самую развалюху с затопленным подземельем. Прапор утром говорил, что… Как же там?.. Мол, Бек рассказал. Что рассказал? Если про наркоту, то такая сволочь, как Ворошенко, сдала бы их в ту же минуту. Может, он в долю ему вступить предложил? Тоже нет. Знай старшина про то, чтО там, базар бы уже по другому пошёл. Да и Бек с самого начала знак подавал, мол, молчи, не болтай. Деньги. Деньги нужны самое позднее часов через восемь. Думай, Колян. Думай. И на кой хрен мы в сарай этот тащимся?

Когда до заветного места остались считанные метры, рядовой Давлетбеков внёс наконец в происходящее толику ясности:

– Там это. Вёдрами воду вытащим и снизу проводку посмотрим, если целая. И это. Командир, ножовку ещё надо бы.

– Будет-будет. Вы найдите сперва. А вычерпать не получится – сами туда нырнёте.

Комаров сделал усилие над разъезжающимися ногами, чтобы не рухнуть.

– Смысла нет, – сказал Николай. – Мутное всё.

– Нормально. Не растаете. Вёдрами пока поработайте, авось и нырять не понадобится.

Возле знакомой до боли проруби валялись верёвки и пара пластмассовых вёдер.

– Вон туда сливайте её. В щель. В ряд становись и погнали.

Канат поначалу был ни к чему. Ведро без труда доставало воду и так. В общем, работали споро, перемежая плеск вытрясаемых вёдер с частым дыханием.

Часа через полтора в воздухе повис кислый запах варёной капусты, долетевший из столовой неподалёку.

– Тыщ прапорщик, – пропищал Комар. – Разрешите на обед нам.

– Рано обедать. Воды, как я погляжу, в дырке меньше не стало.

– Третий день не ели, – не унимался солдат. – Там и работа быстрее пойдёт.

– Я сейчас, Комаров, башкой тебя туда окуну. И наешься, и воды заодно поубавишь, – старшина загоготал в восторге от удачной идеи.

Он прекратил топтаться туда-сюда и плюхнулся прямо в густую зелень разросшегося подле куста:

– Ух. Тенёк. Хорошо. Ладно, и вы, ленивцы, перекурите маленько. Не долго только. А то припожарят нас на краже добра казённого.

Фраза «кража добра» отозвалась в груди Николая глубинным метафизическим эхом. Может, потому и злые тут все, что добро уж давно растащили и пробухали задёшево? Да и было ли оно здесь, добро это? Чем они теперь занимаются? Ищут скисшие от времени провода, а сказать по правде, и не ищут, а прапора-идиота за нос ведут. Бек ведь про медь выдумал, чтоб последний денёк попытаться спасти его, Колину, шкуру. Какая там медь под водой сохранится, всё истлело давным-давно. Ну, спасибо Давлетбекову и на этом. Да вот только с каждой минутой, приближающей вечер, мираж окончательно таял. Отчётливо выступала чёрная неизбежность. Раскурив с товарищами чуть отсыревшую Яву, он почувствовал острое желание жить. Поболтать бы о чём-нибудь напоследок.

– Это ж не кража, – сказал он прапору. – Сто лет лежат, и никому дела нет.

Ветер, обрушившись с запада, обдал холодком. В воздухе еле слышно запахло грозой.

– Ненужного у нас не бывает. Государственное, оно, если и кажется, что даром гниёт, то это не так. Оно только часа своего дожидается. Как Родина наша. Ого, ну и тучка. Ливанёт и, считай, зря корячились.

Комаров задрал в небо голову и приуныл, а Николай, примирившийся с фатумом, принялся жадно глотать благоухавший озоном воздух. Перед смертью не надышишься, но авось хотя бы наговоришься, и он сказал:

– Уж ты-то, Бек, про ненужное хорошо знаешь. Это ж, как братана твоего посадили.

– Ага. За кости.

– Какие кости? – влез старшина.

– Мамонта рыть ходил. Бабки нормальные китайцы платят. Столько лет они под землёй валялись. А стали пацаны доставать, сразу мусоров понаехало. Украл, говорят, достояние.

– Это у нас запросто, – развеселился прапорщик. – И много дали?

– Два года. Даже в новостях показали. Он семье дом выстроил. Из дешёвого горбыля. Так там сказали, вон, мол, какие дворцы бандиты на прибыль с ворованных мамонтов себе возводят.

– Слышь, Давлетбеков. Ты че брешешь. Какие мамонты у тебя в Казахстане?

– В Якутии. У меня дед при Сталине туда перебрался.

– Дом-то хоть большой у брата твоего был?

– Да не. Так, скворечник.

Николаю вспомнился дворец одного единоросса в его родном городке. Было желание ещё поболтать, но прапору уже не сиделось. Он заёрзал в кусте, пытаясь подняться, да в последний момент передумал и остался, как есть:

– Давай за работу. Вона как потемнело. Скоро точно польёт. Ну!

Солдаты нехотя похватались за вёдра. Солнце, плотнее укутавшись в бурые тучи, точно в износившийся полушубок, накликало вечер раньше обычного. Атмосфера, влажная благодаря близости к океану, из душной сделалась зябкой за считанные минуты. Гроза неминуемо приближалась. Старшина сдвинул брови:

– А ты чего это, Комаров, товарищам своим ни хера не способствуешь?

– Наклониться не могу, тыщ прапорщик. Больно рёбра, – сказал тот, не глядя командиру в глаза.

– Смысла от вашей работы нету, – с досадой констатировал Ворошенко. – Зря только время моё потратили. Оп, – он вытянул руку, ловя редкие капли. – Начинается потихоньку. Короче. Комаров. Ты, как самый отдохнувший из всех. Раздевайся. Будешь теперь водолазом.

– Как я? Тыщ прапорщик, нельзя мне.

– Можно. Я разрешаю. А рёбрам твоим только на пользу водичка пойдёт.

Комаров мялся, уставившись землю, покрывавшуюся чёрными влажными пятнышками.

– Сомневаешься что ль? – недобро произнёс старшина, выбираясь из куста, прохлада которого потеряла былую прелесть с началом дождя. – Ну я тебе сейчас помогу. Так, а это что ещё за…

В руке у него болтался вынутый из куста пыльный кулёк. Тот самый.

– Что там? – нахмурился Бек.

– Не твоего ума дело.

Покопавшись в мешке, старшина оживился и принялся было прохаживаться взад-вперёд, улыбаясь так широко, что стали видны стальные коронки на дальних зубах. Но тут он, как бы опомнившись, шагнул к Комарову и врезал тому по шее.

– Чё встал? Раздевайся, сказал. Знаешь, сколько катушка медного стоит? Ты, – обратился он уже к Николаю, – привяжи его, чтоб не утоп там внизу.

Николай поднял большой тяжёлый канат, так и не пригодившийся с вёдрами: воды, сколько они ни возились, меньше не стало. Крепкий. Такой не растает.

– Чё ты, с*ка, мнёшься? Бегом, я сказал!

– Я не… – мямлил Комаров, глядя под ноги.

– Что? Что?!

– Не полезу.

Тонко ойкнув, Комаров повалился на землю. Ботинок старшины, неторопливый, но твёрдый, печатал рядового, вколачивая того в волглую пыль. Первые капли крови брызнули на песок, но тотчас смешались с дождём, будто и не было их. Остальные наблюдали экзекуцию молча. Зрелище совершалось до боли привычное.

– А говорил, согнуться не можешь, – ликовал Ворошенко, таская жертву, как пёс тряпичную куклу.

Переворачивая безвольно скулящее тело, то так, то эдак, прапорщик успевал всё также размеренно и жестоко лягать Комарова по открывавшемся время от времени слабым участкам. Пара пинков пришлась и по рёбрам. Задыхавшийся рядовой, не в силах кричать, хрипел и мелко трясся.

Притомившись, Ворошенко взял минутную передышку, которой решил воспользоваться казах:

– Там это… Не достать по ходу. Другое место посмотрим. Время есть. Неделя почти.

– Завали е*ало! – оборвал его старшина. – А ты, – он схватил полумёртвого Комарова за шиворот. – В воду! Бегом, марш! Я ж тебя за саботаж приказа в дисбате сгною!

Приказ воровать медный кабель был, понятное дело, спорный, но сказать об этом вслух никто не решился, и прапорщик поволок разбитого в кровь рядового к гнилой проруби. Управляться командир был вынужден одною рукой, ибо во второй пребывал свёрток, намедни упущенный, а теперь, похоже, утерянный окончательно, поскольку выстраивать дипломатию с прапором в данном вопросе виделось делом бесперспективным.

Метр за метром, исподволь, Комаров, приободряемый верным пинком, приближался к чёрному жабьему горлу, готовому поглотить его целиком. Дождь молотил по мутной воде, от чего та, казалось, кипела.

– Дайте, я его привяжу хоть! – Николай пытался перекричать разгулявшийся шквал, но старшина его будто бы не услышал.

– Нет! Нет! – Комаров, безуспешно цеплявшийся за края ямы, соскользнул в воду.

Ворошенко, коему пришлось пустить в ход обе руки, отбросил кулёк в грязь возле разлома.

Не внутренний голос, но звонкий удар кнута щёлкнул у Николая в мозгу, требуя немедленных действий.

Накинув верёвку прапорщику на горло, он, что есть мочи, дёрнул командира назад. Комар, из последних сил удержавшись за острые бетонные кромки и полоумно скуля, медленно выбирался на сушу.

Прапор, опрокинутый на спину, принялся неистово сучить ногами. Первый же выпад которых пришёлся Комарову по голове, и тот вновь очутился по ноздри в воде. Николаю казалось, что ещё секунда, и старшина вырвется из петли. Даже сквозь ливень в ноздри разила исходившая от бившегося в припадке военного алкогольная вонь.

– А-а-а! – взревел Николай, оставляя на тросе кожу своих ладоней. – Бек! Бе-ек!

Крик его растворился в небесном грохоте. Казах вроде бы помогал Комару, но всё, что видел сейчас Николай, это россыпь коротких и жёстких волос на темени старшины. Тот также неистово молотил по земле ботинками. Николай заметил, как за ногу противника зацепился проклятый кулёк и, взмыв на секунду в воздух, улетел в сторону затопленной лунки.

Ярость застлала глаза Николаю. Будто взбесившегося коня, он осаживал старшину, увлекая того в тёмные бездны, лишённые воздуха. Прапор всхрипел и внезапно замер, став деревянным от напряжения. Не дёргался и не бился, но жил, обмякнув лишь длинную бесконечную минуту спустя. Сам балансируя на грани обморока, Николай, согнавший всю смелость в мускулы, лишил энергии голову. Кислорода хватало на одну только мысль, точнее на удивление долгой статичной агонией, с которою прапорщик держался в последние мгновенья своей биографии.

Очухавшись малость, Николай различил свист и лишь затем осознал, что свистит его собственное дыхание. Рядом, сидя на краю проруби и обнявши колени, причитал Комаров:

– Нам хана… Хана… Хана нам…

Вспыхнула молния, выхватив антураж с небывалой чёткостью. Бек стоял в стороне, держа руки в карманах. Вода стекала по разрушенным стенам, в буйстве стихии рождая ощущение древнего алтаря. Боги были ближе, чем когда-либо прежде.

Бек медленно подошёл к Комару и несильно шлёпнул того по щеке:

– Рот-замок делай, – устало напутствовал он и склонился над застывшим в грязи старшиной.

Было не ясно, мёртв он или просто в отключке.

Николай, высвободившись из-под грузного командирского тела, спросил:

– Так сразу не умирают ведь? Его ведь откачать можно ещё? Правда?

– Правда, – согласился Бек, прилаживая к старшине большой обломок стены с помощью оставшегося у того на шее каната.

Николай смотрел безразлично. Вес всё равно утонул, так что скоро и ему, а может, и бедолаге Комарову, коли уж засветился на квартире грузина, приладят похожие галстуки.

Будто угадав его мысль, Бек вытащил из кармана злосчастный свёрток, бывший, уже без кулька, белым и угловатым, как силикатный кирпич, и бросил его Николаю.

Глыбу, состоявшую из таких же белёсых кирпичиков, намертво скреплённых раствором, и примотанную к телу товарища прапорщика, казах, не долго думая, столкнул в мутную жижу. Старшина скользнул следом послушно и гибко.

– Го*но не тонет, – хмуро подытожил он, то ли объясняя, почему не утонул сброшенный прапором в воду вес, то ли имея в виду самого Ворошенко.

Выяснять Николай не стал, а вместо этого произнёс:

– Ливень.

Комаров начал молча собирать вёдра.

– Комендантских сейчас не встретишь, – закончил мысль Николай.

– Вернёшь? – спросил Бек.

– Делать нечего. Да и по погоде такой точно не попадусь. Денег всё равно не добыли.

– У меня ключик остался от его хаты, – казах вытащил из кармана связку. – Погнали выхлопаем её лучше. Телевизор или ещё чего Носатому принесёшь, а вес потом замотаем.

Николай поглядел в ревущее небо. Крупные капли, сплетаясь мириадами струй и ломаных траекторий, били в лицо холодом абсолютного смысла, очищая и завораживая.

Вздохнув полными лёгкими, он опустил голову обратно, и товарищ увидел в глазах Николая два ясных раскрывшихся лепестка.

– Хватит с меня, – сказал он. – Месяц до дома остался.

02-06-2022