Иначе - Глава I

I
"Мы знаем, что Вам нужно" - гласил плакат на пересечении улицы Вернадского и проспекта Ленина. Дождь, ударившись о землю и собравшись в единый поток, заполнял водостоки настолько, что казалось их тошнит от обилия воды в глотке. Октябрь, любимый месяц пессимиста.
Я услышал стук в дверь. Нехотя привстав со стула, обращенного к окну, я побрел сквозь туман к коридору. Левая, правая, опираясь руками о стену и пальцами, чувствуя страсть гостей из средней Азии к деньгам, направляясь к выходу из квартиры. Стук усиливался, затем, когда я уже практически подошел к заветному выходу, раздался вопль бабки, которая жила этажом выше. Именно бабки. Родители, невольно, научили меня с уважением относится к старости, но столь же невольно, научили меня иметь свое мнение и сепарировать всё, что проходит сквозь радужку и перепонки. Вопль доносил мне следующую информацию - "Курение убивает, алкоголь убивает, ты сидишь дома уже третьи сутки, твоё лицо стало похоже на опухший волосатый арбуз, сплошное экзистенциальное поражение". На самом же деле, бабка визжала о том, что сквозь вентиляцию к ней в квартиру пробирается дым моих сигарет. О том, что она астматик, и ей нечем дышать. "Ну да, бл*ть, астматик" - подумал я. Неужели дожив до второй половины восьмого десятка, из которых ты семь лет живешь со мной по соседству, тебя это столь сильно беспокоит. Кому-то до этого есть дело? Лично мне, нет. Скатился вниз по стене, оказавшись к ней лицом, подумал, что вид меня совершенно не прельщает от чего развернулся, оперевшись на неё всей спиной. Вопли не смолкали около двух минут, она знала, что я дома. Да и, чёрт возьми, где я ещё могу быть? Отпуск. Сладкое слово отпуск. Ещё более сладкое, когда ты купаешься в волнах этого озера, под названием - отпуск. Её старческий диалект на третьей минуте монолога стал меня удручать, и стало понятно, что если ей не ответить, то вопли продолжаться, казалось навечно, словно адская расплата за дурное пристрастие.
- Я извиняюсь, очень плохо себя чувствую, даже на балкон нет силы выйти, - из последних сказал я.
- Скотина, всю квартиру мне прокурил, вызову ментов на тебя, чтоб неповадно было!
- Ведь я им тоже не открою.
- Бесстыдник, смотри на него, задыхаюсь лежу, в могилу решил меня свести, супостат!
Её диалект был гениален. Дыхание эпохи, не меньше. Мать твою, если у тебя нет пристрастий, если ты пытаешься жить в стеклянном колпаке в этой панельке, которая по своей сути представляет огромное очеловеченное общежитие, то это не значит, что другие должны жить по твоим заповедям. XXI век, демократия, не иначе, ау? А ты продолжаешь жить при Хрущеве. Знаешь бабка, подумал я. Пусть это и общага, но я плевал, плевал на всех, и на тебя, бабка, в том числе.
Сделав усилие, я поковылял к стулу, на котором ранее так удобно и так вальяжно восседал. Был королем комнаты, не меньше. Целой квартиры! Силы бабки были на исходе, я слышал, как её вопль сменился постаныванием и сошел на дно "Марианской впадины" сокрушаясь в проклятиях меня, режима, социального строя, да и мира, в котором нам суждено прожить остаток своих дней.
Добравшись до стула, и водрузив туда своё треморное тело, я уставился в окно.
08:17. Четверг.
Похмеляться нельзя, иначе всё это грозит перерасти в полномасштабный запой.
В окне можно наблюдать всемирный потоп. Электорат, под зонтами, спешил на работу. Будто бы их это спасет? И то спасет, и другое. Ни черта никого не спасет. Автобусы выстреливали людьми, словно жаканом, захаркивая улицы аутентичным людским месевом. Месево людское, сливалось с божьим дождем, который изо всех сил пытался омыть их лукавые лица. Оттереть их от язв, оставленных другими особями из их рода. Воскресить их заблудшие души. Однако люди не спешили спасаться по-настоящему. Они спасались зонтами, плащами, клеенками на головах и плечах.
Я закурил сразу после того, как перестал слышать проклятия бабки в мой адрес, не веря бабке, но веря, что прокляты все.
Отвернулся от окна. В комнате можно созерцать всемирное потом. Не заправленная кровать, слой пыли на стенке и картинах, что смотрят на меня со стен. Не поглаженная куча постиранного белья, хоть на это хватает усилий. Постирать. Закинуть в машинку-автомат и дождавшись окончания сеанса, выгрузить это белье и развесить его на сушилку.
Музыка не играла, рано ещё, включится под вечер.
Похмельные судороги сводили тело, руки немного потряхивало, и сам я, невольно, вздрагивал при их виде, однако, будто специально, будто играя с ребенком в "пропажу взрослого человека", закрывая руками лицо и обнажая его, я то прятал руки, то выставлял их на свое обозрение. В голову лезли дерьмовые мысли о смысле, а точнее о его отсутствии в каждое утро, подобное этому. В каждое утро. Я попытался нащупать в пачке сигарету, чтобы снять напряжение с рук, и когда коснулся внутренней части пачки, понял, что осталось не более четырех, значит нужно собираться в магазин, потому как курить хочется многим больше, чем не курить.
Вот уж и три. Щелчок, пламя, зажигание, тяга. Пот каплями выступает на лбу и начинает ручейком стекать на опухшее лицо, попадая на губы, пачкая сладкую сигарету и пальцы. Всё начинает становиться невыносимым. Тушу. Усилие, и вот я открываю форточку на кухне и плетусь в ванную комнату. Усилие, прохлада прошла по телу заставляя его воскреснуть, словно дефибриллятор, сраный "ASMR", настолько одиноко, что я подумал - а не передернуть ли мне в душе? Ответ я знал заранее, с учетом утренней немощности. Усилие, полотенце, трусы, джинсы, носки, футболка, пальто, кроссовки, выдох.
Подъезд радовал, мне нравилась моя Россия, я научился радоваться всему антуражу присущему каждому русскому городу. Чтобы не сдохнуть от безнадеги нужно научить себя любить это естественное положение вещей. Как у Лао Цзы - Великое Тао, оно больше, чем всё остальное, оно знает всё и всё в его руках, но оно никогда не вмешивается, ни-ко-гда. Весь наш мир, русский мир, это вялотекущая статика. Жизнь подобна постпанку. Стены 50/50 окрашенные в темно-зеленый цвет, краска облуплена точечно, по всему периметру окрашенного покрытия. Я всандаливаю наушники в череп и включаю французов, злых офранцуженных арабов, что начинают накидывать истории о войнах в колониальном Алжире, о войнах на улицах Марселя и о их маленьком братстве под сводами Вавилона. Лифт - обоссан. Моя Россия, и я её люблю. Без шуток, каждый раз, когда меня настигают мысли об иммиграции, начинается размышление о менталитете. Представь, ты в Норвегии, живешь с девушкой, она платит за коммунальные, ты платишь за еду, тебе нельзя смотреть на других девушек косо, тебе нельзя сказать копу, что он идиот, твои дети выныривают из горки-члена на уроке полового воспитания - нет. Ты в Китае, вокруг узкоглазая  орда, ты хотел кунг-фу и Конфуция, а получил бешенный темп жизни и компартию. Ты в штатах, впахиваешь на Индусов, как проклятый, тебе платят гроши и обманывают тебя при первом же удобном случае, ты говоришь им - "Эй, идите лесом", а тебе в ответ, искреннее - "Бро, нам точно нужно идти лесом, ты уверен?".
Россия - то, что мне нужно.
Улица Вернадского представляет собой смесь девятиэтажных и трехэтажных домов. В последние пять лет, на, совершенно, не ясно откуда взявшиеся деньги, они смогли её облагородить. Администраторы, которые явно хотят сделать вид из моего окна приятным. Фонарики стоят, ночью светят фиолетовым цветом, люблю стиль с закосом под неон, ничего не могу с собой сделать. Теперь мамаши, выйдя из магазина с соком, водкой и пельменями могут вести своих детей в светлое будущее по облагороженным улицам. Они придают смысл своей жизни детьми, даже не понимая всю фальшь происходящего. Они не смогли найти смысл в своей жизни до того, как по "синему" делу залетели на обрыганской вписке, будучи сами обрыганами, и вдруг нашли его, воспитывая моральных уродов, таких же, как и они. Относительный центр, отвратительный центр, и, чёрт возьми, кто бы знал, как я соскучился по окраинам. По окраинам, где всё честно, без лоска. Там где люди остаются людьми, а уроды не пытаются скрыть свою личину за пакетом из супермаркета. Я остался тем же человеком, и тем же уродом, что направляется в красный сетевик за парой пачек сладкого яда. О, как я люблю курить. Знала бы та бабка, как я люблю сигареты, она бы и на шаг не подошла к моей двери, понимая, что я люблю сигареты, как она любит читать газеты с информацией про народную медицину и самолечение.
Криво падая в ритм утреннего города, я побрел вниз по улице, в обратную сторону от проспекта. Ветер задувал ангину за шиворот, потоп поутих и лишь редкие капли, которые, казалось, падают уже не с неба, а с темно-желтых листьев деревьев, попадали на мои волосы. Мимо проезжали разной масти автомобили. В одном из них сидела вульгарного вида девчонка, достаточно вульгарного, чтобы я понял об этом, но достаточно, по-детски, милого, чтобы мне стало её жаль. Жизнь под струны чужих гитар. Девочке было около восемнадцати лет, однако её губы были размером с мой кулак, её глянцевая серебристая куртка была ослепительной, как в прямом, так и в переносном смысле. И, лучше бы, я увидел её в солнечный день, потому что тогда, она бы явно была в солнцезащитных очках, из-за которых я бы точно не разглядел её глаза. Вид её глаз был пустым, но при этом сопливым. Я, уже ничему не удивляющийся в этой жизни, и сейчас не удивился. Типовая девочка, на типовом джипе, с типовыми, для столь типовой девушки губами и маникюром. Мне её жаль. Система съела её мозг ещё до рождения.
"В жизни должно повезти три раза", с первым, ей явно не повезло. Ей не пришлось включать мозги, пришлось стать куклой, которой правят стереотипы. Ей не пришлось быть той самой, для того, чтобы осуществлять реальное, а не мнимое движение по улице Вернадского.
Я путал свои мысли, или они меня путали, или путались у меня в голове. Было жаль её, в то же время она была мне безразлична, в то же время, чёртов ветер и я, двигающийся супротив. Вот и сетевик перед носом, вот и он, родной. Каких-то 4 минуты и около 40 секунд, полторы песни, при лучшем раскладе. Ненавижу красный цвет, но люблю этот сетевик. Пластиковые двери разъехались предо мной, словно ждали меня пол века, не меньше. Очухвашись от шквалистого ветра и смахнув влагу с головы, я направился за банкой колы. Сетевик был практически пуст, редкие пенсионеры бродили по кафелю в поисках гречки и лапши по акции. Весь мир не пожалеешь. Вынул наушники, и расплылся в дурной улыбке от того, что услышал, что по радио магазина играет приободряющая музыка, которая играет здесь ежедневно. Не понимаю, как работники магазина выдерживают эту пытку, но я, заходящий в магазин в среднем полтора раза в сутки всегда пританцовывая иду по сетевику, мне кажется, что её писали для жителей западного склада ума, которые делают покупки на всю неделю. Ходят по магазину большой семьей, как говорил, один известный юморист - клизмочки, с лицами подобными лицам британцев, пухлая мамаша, которая, пытаясь скрыть свою истинную личину, берет здоровую еду, и лживо пытается обратить семью, в, якобы, свою религию. Клизмообразный папаша берет пиво, чипсы и сардельки, и маленький клизморебенок, который вечно что-то выпрашивает у родителей. Идиллия. Настоящая русско-американская мечта. Настоящий *****ц. Грузчик таджик тянул за собой рохлю нагруженную кондитерскими изделиями. Грузчик таджик, кормил свою таджикскую семью, грузчик таджик спал со своей русской женой, которую, в некоторых узких кругах прозвали бы чернильницей, но, речь не об этом. Речь о грузчике-таджике, который имеет нескольких жен. Это имеет за собой, некоторое обоснование, религиозное, морально-волевое, мужское, в конце концов, но... не честно это всё. Хотя, что не честно, Алик? Жены в курсе за образ жизни грузчика-таджика, одной перепадают бешеные, по меркам Таджикистана, деньги, другой, перепадает, хоть какое-то мужское внимание, потому как русские парни, на неё даже и не посмотрят. Потому что бл*дь. Потому что и таджик и узбек одновременно. И, возможно русский парень, возможно тоже грузчик.
Главной ошибкой в моей жизни было самообразование, оно убило во мне всё человеческое. Я бы тоже мог быть тем грузчиком-таджиком с двумя женами. Нет, ну ты только представь, с двумя!
Меня начало подташнивать. Не ел ничего со вчерашнего вечера, решил взять себе какую-нибудь булку. Решил взять себе безалкогольное пиво. Идиот. Взял булку и безалкогольное пиво. Плавно причалив у кассы, я поставил все предметы, добытые в походе по помещению магазина на движущуюся ленту. Я обомлел, за кассой была девушка, лет двадцати. Она была прекрасна внешностью. Прекрасна, для меня. Ошеломительно скромна. Стрижка такая, не знаю, как она называется, но волосы скрывали её уши, и по краям были на уровне подбородка, носик мягкий такой, губы прямые, не пухлые и не тонкие, приятная фигура, приятная зеленая жилетка, которая скрывает фигуру.
- Winston, мне синий. - прошептал я.
- Winston, вам серебристый, синего нет! - бодро сказала она.
- Я к вам вечером приду, если не напьюсь до этого времени.
- Не напивайтесь, приходите. - сказала она улыбнувшись.
Расплатившись за пакет утреннего "выживальщика", и подойдя к выходу, мне стало ясно, что дождь разыгрался с новой силой. В магазине оставаться было не резон и я принял гениальное решение, встать под козырек подъезда и созерцать улицу во время трапезы. Подъезды некоторых домов выходили прямо на улицу, в связи с чем, мне не составило никакого труда пробежать к ближайшему, который находился аккурат в десяти метрах от крыльца сетевика.
Не успев промокнуть, я открыл жалкое подобие пива и развернул бумажный пакет с булкой. Что ещё нужно для счастья? И вправду было приятно всё это поглощать с тяжелого похмелья, да ещё и под кино, которое транслировалось вселенной прямо в мой мозг. Прекрасно. Улица стала пустеть, настало время планерок, совещаний, летучек и все, уважающие себя граждане, уже непременно были там. С ними разговаривали, как с грамотными, как с дебилами, кого-то пытались "уволить", кого-то пытались отодрать на глазах у всего коллектива, у кого-то был анимационно-мотивационный коллектив с "тренером", вместо грамотного руководителя. Мотивация, ведущая в никуда. Я до жути замотивирован, у меня полные штаны сил и ясная голова для движения к цели! Только что есть цель?
Окончив прием пищи, я, как настоящий интеллигент, выбросил пакет от булки в отсек под мусорный контейнер, который был открыт. Интересно, никто из нетрезвых граждан не путал дверь подъезда с дверью за которой таится заветный железный ящик. Ящик же, опустошенный, мирно стоял на краю тротуара. Рядом были рассыпаны остатки мусора из порванных пакетов. Небольшая стая дворовых псов рычала друг на друга из-за субстанции, которая находилась в одном из кульков. Думаю, что там что-то вкусное. Полагаю, что, если бы я был в лучшем физическом состоянии, был не так ленив и в разы добрее, я бы пренепременно сходил в магазин и взял для уличных пиратов сосисок. Но им хватит и этой субстанции. Каждому свое. Да и заходить без особой нужды обратно в магазин мне не хотелось, особенно в таком виде. Люди ведь вокруг, я их пугаю. Мне совершенно плевать на их мнение обо мне, однако я не хочу вызывать у них чувство страха, это будет лишним в сложившейся исторической обстановке. Поводов для страха у них хватает и без меня. Вот, например недавно коллега рассказал, что собирался взять GPS-трекер для того, чтобы положить его в портфель своего сынишки. Мальчишке восемь лет, он ходит во второй класс, а дом коллеги находится на отшибе набережной, где набережной как таковой уже и нет, и до неё идти метров семьсот. Как раз то место, где асоциальные личности устраивают себе пикники, ведь столь прекрасный вид с обрыва на реку не может не быть заманчивым предложением для бюджетных посиделок. Да вот незадача, начитался он в интернетах о том, что за подобные заказы можно быть привлеченным к установленной законом ответственности. Когда коллега рассказывал мне об этом, в его голосе чувствовалось сожаление и, какая-то озлобленность на привычный порядок вещей. Я же, в свою очередь, недоумевал. Молча. Смотрел на него, и думал: "Ну и что? Съедят аборигены твоего мальчика, так ты потом будешь искать по координатам его имущество?". Воспитывает сына один. На работу нам нужно идти к ровно к восьми утра. Мальчику в школу нужно идти также к восьми, автомобиля у них нет, а до места в котором куются деньги на трамвае ему ехать приблизительно минут сорок. Не успевает он водить мальчика в школу, физически не успевает. А приводить его в школу за час до начала занятий несколько глупо. Сам себе надумал дерьма, коллега. - "Всё будет хорошо", говорил я ему - "Пацан у тебя шустрый, улизнёт от аборигенов, они же обсаженные вечно, не соображают ничего, при том ноги еле волокут". В общем, переживает коллега за сына.
А сколько таких ребят?
Поднял голову вверх, достал сигарету и прикурил. Выпил безалкогольное через затяг. Выдох. Дым улетал куда-то вверх и тут же падал вниз под тяжестью падающих капель. В каждом окне своя история и свои переживания. И сколько историй с человеческими страхами можно привести в пример. В общем, собаки разберутся сами. Не пойду я за сосисками для пиратов.
Тем временем, псы уже слизывали с асфальта остатки субстанции вперемешку с грязью и дождевой водой. Сосиски были бы вкуснее. Дурак. Стою и переживаю за то, что совесть меня и оправдала и приговаривает одновременно. Моя совесть не лучший судья. Французы в наушниках сменились на старый добрый русский рок, что также ухудшало мою позицию в борьбе с самим собой. Отцы пели о том, как ночь разрывает пространство, я стоял под козырьком подъезда и ждал пока собаки разбегутся и клешни совести меня попустят.
Псы ушли примерно через минуту, есть было больше нечего и они пошли к соседнему подъезду, искать подобие еды, которое осталось на асфальте из-за нерасторопности дедушки дворника. Николаевич был слишком стар. Казалось, что он был слишком стар, даже для этой работы. А тут ещё и дождь. Всё что он успел это в половину шестого выкатить мусорные баки к краям тротуара, для того, чтобы эти дворы, что находятся под его протекторатом, были чище. Ведь грязи в них было навалом.
Я уважал Николаевича, и даже обращался к нему именно так. Не Николаич, не дядя Валера, и уж тем более не дед. Именно Николаевич.
Николаевич, вид имел пристойный. Советский серый плащ, черный изношенный берет, тельняшка из-под плаща напоминала о его лучших годах. Только красные кроссовки смущали люд, но мне казались чем-то незаменимым за то время, которое я живу на этом квадрате. Не знаю почему он выбирает именно их, но в это время года именно они спасают его ноги от холодных слез неба и пронзительных сибирских ветров. Из года в год. Крутой старик. Никогда не спрашивал сколько ему лет, но полагаю, что уже за семьдесят. Косматые седые брови и такие же неопрятные усы толщиной с большой палец. Лоб, который плавно уходит в макушку, плешь посередине и волосы до подбородка по бокам и сзади. Взгляд у него необыкновенный, много повидал на пути. Выраженные морщины, широкий нос и тонкие, вечно сухие, губы. Живет бобылем, как и я, трезвенник, в отличие от главного героя моего кино. Сигарета стлела. Мысли сожрали её и пустили в небытие.
Домой не хотелось, до вечера ещё далеко. Мне никто не звонил, и я никому звонить не хотел. Пару минут до подъезда Николаевича казались вечностью. Волосы промокли, хоть я и пытался идти под балконами. Снова стало мутить. Сочетание булки и безалкогольного пива было не лучшим для организма, но лучшим для души. Из подъезда удачно выходил какой-то мужчина, и я проскользнул внутрь без звонка в домофон. Вот, что отличает Николаевича от других ребят, это вид его подъезда. Заходишь внутрь, и сразу понимаешь, что хозяйская рука приложилась. Свежие перила, побелка на приятном уровне, цветы на подоконниках. Молодец. Прошелся пешком до третьего этажа и нажал на белый центр черного круга привинченного к стене. Классический звон раздался за дверью, затем я услышал шаги, которые не топали, а скорее шкрябали о ковер. Ну и тонкая дверь. Такая, в "барочном стиле" обитая кожей на металлических клепках, деревянная. Ну, ничего, главное, что ему теплее. Дверь приоткрылась и великий метр шестьдесят пять смотрел мне в глаза.
- Здравствуй, Серёжа! - расплылся старичок в улыбке.
- Решил, что тебе грустно в прекрасный осенний день, да и решил навестить.
Николаевич был в очках с толстыми линзами и огромной пластмассовой оправой, которая упирались в его картофельный нос.
- Ну, раз решил, что грустно, тады заходи! Тапочки только обуй, простудишься.
Однокомнатная квартира была образцом жилища, в котором живет ответственный человек. Промышленно изготовленные, зеленые коврики с красной оторочкой по бокам мирно стелились под ногами. Ни пылинки, налево была кухня, по прилегающей стене вход туалет, чуть дальше  прямо от входной двери по левой стене был проход в комнату. Светло то как. В дождливый день светло. Обои такие что-ли, что-ли человек такой. Я закрыл за собой дверь, снял подмоченное пальто и кинул его на плечики, которые подвесил на дверцу шкафа в комнате, прямо над обогревателем.
- Когда уже отопление, Николаевич?
- Через недельку обещают, хотя кто их знает, будет через четыре дня +9 по Цельсию и придется ещё неделю ждать.
Я уже слышал, как свистит чайник, но задержался в комнате. На стенах, также, как и пол облепленных коврами, помимо ковров висели рамки с фотографиями. Вот Николаевичу двадцать лет, и он уже моряк в полном расцвете сил. Вот его свадьба, вот семейное фото с маленькой дочкой, а там ему лет шесть и на черно-белом снимке его на руках держат люди, по возрасту сравнимые с нынешним возрастом Николаевича.
Под ковром, вдоль правой стены в ближнем углу стояла металлическая пружинная кровать, мягкая перина заправлена по-армейски. Синее одеяло скрывало белоснежную простыню, в изголовье лежала одинокая перьевая подушка. Напротив стоял квадратный телевизор, а чуть левее оконно-балконный проем, за тюлью по бокам которой красовались шторы с цветочными узорами. Рядом с кроватью, в ногах, лежали гантели и гиря в 24 килограмма.
- Ну что ты там застрял? Не просохнет твоё пальто так быстро. Руки мой, чай пить будем.
- Иду. - оторвавшись от наблюдения за шторами, выдавил я.
Когда я зашел на кухню, Николаевич уже выливал воду в литровую банку, старый затейник. Ну, не пьет же сейчас никто чай подобным образом. Чаинки в водовороте стали подниматься вверх, и только банка наполнилась будто застыли в массе темнеющей воды.
- Вот и снова осень, Сережа. - прошептал старичок.
- Осень, Николаевич.
На столе лежала толстая газета, в тарелке лежали вафли и горстка печенья-рыбок.
- Всё удивляюсь тебе. Уже за семьдесят, а дома чистота, на участках чистота (тут, я немного приврал, но ещё пять лет назад Николаевич образцово справлялся не только со своей квартирой и родным подъездом).
- Это всё морская дисциплина. Заводская дисциплина. Нам по-другому нельзя. Чуть застоишься, и вот она, старуха с косой дышит в затылок. Крутиться надо, надо быть нужным людям. Жить надо.
- Плевал я на людей. Продавать бытовую технику в магазине это не самое лучшее занятие для того, чтобы быть нужным. Незаменимых нет, понимаешь?
- Обманщик ты, щегол. Плевать ему на люд. Ну, может быть и плевать, но лукавишь ты.
- Это потому что я к тебе заскакиваю по возможности?
- Экой умный студент, сам догадался или кто подсказал?
- Может ты и прав, коль заскакиваю, значит не на всех плевать.
- Тем и живы, Сережа.
Старик принялся разливать чай по граненым стаканам.
- Вид у тебя конечно, затрапезный.
- Я в отпуске.
- Но, это же не повод для пробуждения алкоголизма.
- Четвертый день в отпуске, что ещё делать? Пару человек на связи, читаю книжки, слушаю музыку, посматриваю кое-что. Вот она, взрослая жизнь, у ребят сейчас времени не столько сколько у меня, отпуска не совпадают.
- А ты, дурачок, как всегда взял в середине октября?
- Не люблю я лето, душно мне в нём.
- Учить жизни я тебя не буду, взрослый мальчик, сам всё знаешь. Я тебе сказал, ты меня услышал. Сами ходили по краешку, помнишь, что было когда ты заселился?
- Помню.
В то время Николаевич стирал свою личность. Жена умерла, дочь жила в столице, а он не поехал. Почему? А, черт его знает. Не поехал. Тогда я встретил его впервые. Была весна, май по-моему, он сидел на лавочке за столиком под раскидистым тополем, с парой ровесников и резался в карты. Совсем у него вид был неприглядный, на порядок хуже чем у меня сейчас. Не помню уже о чём мы тогда разговорились и как я вообще оказался за их столиком, но оказался я там непременно к лучшему для него. И для себя. Там и взяла начало наша тихая дружба.
- Николаевич, почему мир такой темный?
- Таков он лишь в твоих глазах, мой мир светлый.
- Он темный объективно, мы все вносим в него дисбаланс. Запусти человека в его идеальный мир, созданный им самим, с людьми, которых сам индивид наделил теми или иными качествами, которыми, как он бы хотел, должны были бы обладать люди в его мире. Его мир, только бы он туда зашел, стал бы вновь миром обычным, неидеальным, потому что мы и есть корень зла.
- Не думай об этом, так можно сойти с ума. Знаешь, что стало с Ницше?
- Туда и стремимся. Главное, Николаевич, не заблудиться уйдя в этот поиск, как заблудился Фридрих, но не уходить в этот поиск нельзя, понимаешь? Так жить скучно.
Допили чай.
- Пойду я посплю, береги себя.
- И ты себя береги.
Оделся и вышел.