Гл. 19. Шестая Экспедиция

                Глава девятнадцатая
                ШЕСТАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Генерал оказался как бы в некотором затруднении, с чего начать. Или, точнее, с чего продолжить, ещё точнее, каким боком, кульбитом или пируэтом, словом, каким  приёмом  огорошить, опрокинуть и подмять под себя Веню. То есть окончательно. Но, похоже, передумал. Пошёл самым хитрым и обходным путём. Решил сделать, как выяснилось через минуту, сообщение Вене и даже как бы прочитать лекцию Вене, конечно, не без прицела, об энтой самой Шестой Экспедиции и  именно сей лекцией устрашить и запугать Веню. Чтобы он сам, сам по себе, в виду неё взял и опрокинулся.
Для начала ж… 
Поднялся из-за стола. Поднялся и по кругу обошёл живописца. Словно  дивясь на Веню. Вроде бы и досконально знаком с живописцем, поскольку на генерале же следствие по Вене и вот уж не меньше часа как им же ведётся дознание, а всё чё-т невдомёк генералу, что за такая птица Веня. Конечно, сложная натура Вениамин Иванович Голубь.  Эт правда. Но не на столь же, чтобы разглядывать его, будто он на какой выставке в Париже или в Лондо;не, али  в самом Дице в Германии на блошином развале старья выставляется, той же, скажем, немецкой ручной кофемолкой, столь древней, что и вообразить не можно Однако же сам Веня  тем менее приобрёл такую кофемолку и именно в Дице на блошином развале. С того самолично имел  у себя Веня немецкую кофемолку.
«Собственно, - начал генерал, то есть оглядевши с боков, с заду и с переду Веня, только непосредственно в задницу Вене ещё не заглядывал. – Собственно… Может, - сказал, - никогда б и не существовало Шестой Экспедиции… Никогда. Когда бы, как б энто сказать, гм, да, не народное  волеизъявление на то и народное творчество…»
Так и сказал. Когда б не явился, мол,  из гущи народных масс некий  самородок. Без ученой степени человек, но с ученым призванием. С энциклопедическими, можно сказать, познаниями. Широкого кругозору малый. И сам по себе как есть просветитель. Правда, с лекциями выступал. То в Париже, а то в Лондо;не, а то в Германии, непосредственно в Дице, да, и там лекции читал, есть, мол, такой городок в Германии под Франкфуртом на Майне с наилучшей в Европе барахолкой. Даж в Африке с миссией энтот ученый бывал, от самой ООН. Просвещал, дескать, туземцев. С миссией ездил к туземцам. В Париже ж с Наполеоном встречался и с ево генералами, неважно, что с мёртвыми..
«Прям как я, - подумалось ещё Веня. - Сходная биография. Только что в Африке я не бывал от ООН и не просвещал туземцев. Но, может, забыл… Не на меня ли  и намекает?»
У туземцев же, продолжал енерал, с говорящей куклою познакомился. Она энта кукла за божка у туземцев. Самим, мол, вождям ихним повелевает, чё им и как делать. Потому как всё, что ни деется и ни творится в мире, всё знает. Мало  погоду предсказывает, повелевает стихиями. С того у туземцев хорошие урожаи. Ну и привёз, мол, энту куклу в Орёл. Губернатору ея представил. Губернатор и учредил курсы по куклам, по распространению передового туземского опыту, дале постановил сделать фабрику по изготовлению кукол и, наконец, ввёл дульциней в правительство. С тех пор, Веня, всё что в Орле ни произойдёт, нам наперёд и даж на века вперёд известно… Вестимо, Москва тотчас переняла наш опыт. И сделался из российского правительству такой, то есть в наилучшем и даже буквальном смысле, синклит чревовещателей из тех же кукол. То есть провидцев. Ну и пророков. Всё знают и всё просчитывают. Заранее. Так, от, угадывают. С тех пор и посыпались на нас, Веня, манны небесные. Живём как сыр, который  в масле катается. С другой стороны, Веня, театр. Да, да. тот самый Веня, который устроил граф Каменский и даже немедля после своих собственных похорон у себя там в своих  подземелиях под Сабурово в два яруса с  переходами вниз под земельку и вверх на поверхность одномоментно для живых и для мёртвых. С утра и до ночи население смотрит. Что живые, что мёртвые. Не насмотрятся, Веня. Главное ж,  заняты… Конечно, тебе энто, Веня, трудно представить и понять невозможно, как эт можно. Мол, такого быть не можно. И не надо понимать, Веня, прост принимать. Как факт, Веня.   Слишком долго ты спал, Веня, и отстал от наших возможностев.

«Однако, - грит генерал, - вернёмся собственно к Шестой экспедиции. Эт так, мол,  прост вводная была небольшая часть.

Да, следили за тобой Веня, - генерал продолжает. - И как тебя щас, так и других, и других к нам сюда забирали. Брали, брали, Веня. Нтиресовались. То есть процессом, самим, значитца. Самим превращением.
Но, слышь, Веня! Слышь! - генерал как бы даже возбуждается. - Они ж, человеки, они ж превращались в разные виды! То есть изделий!… Не ток в статуи! В те ж чучела! В соломенные. В любые ваще подделки, которыми когда-либо выказывали   себя человеки миру. И скажи мне за ради бога,  если мы проявляли высочайший, можно сказать, пиетет  к статуям и даж к чучелам, то есть к трехмерным объёмным изображениям человеков, то как могли отказывать в уважении лементарным простейшим и даже завовсе плоским изображениям человеков? А?
Это было б как-т даж непорядочно, Веня, в отношении плоских изображений.  А уж если энто изображения злодеев, то не обращение к ним – эт прост преступление. Кому, кому, а уж куклам нельзя отказать в логике. Брали, конечно, и их,  Веня.  И ими интересовались. Дальше больше. Дальше хуже. Взяли человеки за моду хоронить статуев. Вроде они как человеки. Как принято, значит, у человеков. Рассовывать их по кладбищам. По недоразумению, конечно, по не пониманию у человеков. Опять же поздно мы спохватились. С запозданием донесли до граждан, что нельзя. Нельзя прятать статуев в кладбищах. Ну вот как ты, Веня, взял и спрятался… Разъяснять человекам, что статуи они как б бессмертные, что положено им стоять по площадям и скверам. Что эт прост преступление хоронить человеков. То есть если эт превращенные человеки. Пришлось даж издать постановление о запрещении, что им отказывается. Стали вынимать их с кладбищев. И тут, как хочешь, так и относись к энтому, Веня, тут мы и увидели, что там у них под землёю, страх божий!  - там у них, как у человеков - театр… У мёртвых то! И что  на галерках ещё так себе, а в ложах – прост невероятно, сколько хоронится злодеев. Ладно… Словом…
Так и образовалось, наше заведение, - доносит, значит, генерал до Вени. -  Так и учредилось… С полной реформацией прежнего. С обращением к опыту Шестой Экспедиции III Отделения Его Императорского Величества Канцелярии в недрах Российской Федеральной Службы Бдения.
Должен сказать, заведение, конечно, исключительное, распространяющее свою деятельность на все слои общества, классы его и разряды, вплоть до изображениев человеков, пренебрегающее географией, временами и даже геогнозией, то есть покрывающее собой все времена, все геологические пласты недр земли и, само собой, всю географию, все суши и, понятно, моря, на которых могли, могут или будут ещё утверждаться не лучшего разряду человеки. Без  разницы.
Словом, презумпция наша распространяется на все виды и роды человеков.  На любого роду деятельность, от какого бы виду она не исходила. Как на живых, так и на мёртвых.  Эт когда уже живых не осталось, точнее, сделалось оченно мало. Как на человеков, так и на статуев, в смешанный период. В целом если… На всех разом. Ежели, конечно, энто преступники. И в обязательном порядке. Со всею подобающей следствию регламентацией, как то, к примеру.  Руководством по установлению местонахождения, подъятию и препровождению трупов в околоток в случае подделки их и переводу на суррогаты, то есть для идентификации при сокрытии всамделишных. При образовании копий то есть,   ну и при прочих разного рода мистификациях, которые ими устраиваются. Да, да, подменяют себя, Вениамин Иванович, скрываются от следствия,  чтобы не взяли их.  Конечно, не без помощи посюсветных скрываются…  Но эт уже другой вопрос. На обычных же, всамделишных, не поддельных, каким вы, к примеру, являетесь, Вениамин Иванович, на таких, конечно, своя регламентация. С энтими трупами не в пример проще.  Что до живых… Хотя, конечно, эт уже дело давнее… Живые, когда они были, к ним относились с наибольшим вниманием, вообще, с пунктуальностью исполнялись регламентации. Всё ж таки живые. В виду особенного внимания к ним, забирались в околоток не только  нормальные… Как ж? Почему ж не можно? Они ж преж всего, поскольку нормальные, с живой, гм, так сказать, психикой, с большим воображением, они ж преж всего впадали в разного рода заблуждения относительно себя,   то есть  самообманывались. Ну, что нормальные. Эт сплошь да рядом. Сумасшедшие ж… Сумасшедшие,  само собой, а как же, по определению  брались. Энти как б навыворот самообманывались. Прикидывались, что нормальные. Слава богу, ни тех, ни других нет. Посему привлекаются только покойники. Но… Практически все. Даж преданные земле с высшими почестями, с залпами, ибо, будучи запрятаны  в земле, на поверхности  отрываются величайшими из злодеяний. Дознанию подлежат даж самые никчемные из человеков, даже те, которые по смерти и по той не имеют земли для себя. Так брошены. Брошены  и склёваны птицами, склёваны и переварены, но след их остаётся в воздухе.
Да, да.  Экспедиция занимаемся и следами преступников. Чтоб следа не оставалось. В самом воздухе. Если, конечно, склевали злодея  птицы или  сожгли человеки… Ну помнишь, Вениамин Иванович, знаешь же, аутодафе там разные.  А то ещё  самосожжения, и даже массовые, как в случае с энтими ещё в 17 веке, как их,  староверами, ну и с безумцем энтим во главе их, как его, протопопом,  Аввакумом.
Само собой… Как мною уже сказано, в следственное производство идут изображения преступников. Всякие-с. Как то: патреты. Прост писаные в отличие от изваянных в камне, собственно статуй. В сам деле. Если статуи берутся, то отчего же не браться патретам? Писаным-то? Чё ли патреты хужей монументов? Бывает, весьма даж искусные. Прост шедевры. Понятно, по отдельной категории движутся и рассматриваются. Также  бюсты, ну и конечно, собственно статуи, то есть скульптуры всех энтих негодяев, всех сумасшедших, ну и, конечно,  нормальных тоже, всех, которые живые, то есть были, и всех, которые мёртвые, всех склёванных, если у  них были  патреты, ну и само собой, преданных земле с залпами, у энтих особенно много патретов… Гм, да… Как эт для чего?»
Генерал внимательно и с подозрением посмотрел на Вениамина Ивановича. Как же, что вы, типа, бунтовщик, типа, к прочему ко всему,  художник, который рисует злодеев для лицезрения их человеками, и не знаете… Посмотрел и сказал:
«Известно ж, патреты обладают аурами. И не только приятными. В высшей степени вредоносными. Ежели на патрете преступник. Та же скульптура иного из преступников, бывает, больше привлекает внимания, нежели  сам преступник и соответственно оказывает тлетворное влияние на смотрящих. Есть такие, что глаз от них не отрывается. Большое влияние оказывают. (Как та ж скульптура Катерины Львовна, душегубки, хотел сказать, но не сказал генерал, пожалел Вениамина Ивановича).
Вообще в отношении вида и рода изображений, - продолжил. – Тут нет исключениев. Берутся в департамент  все роды и виды изображений. Все без исключениев.
У мёртвых, конечно,  особенно много изображениев. В особенности фоток. С некоторых пор эт ж на раз два стало – щёлкнуться. С помощью, как его, энтого селфи… Для памяти о себе распечатывали энти селфи преступники… Распечатками энтими и вредоносны. То есть мёртвые даж в большей степени чем живые. То есть хотя бы потому, что живых, их в принципе, можно сказать, не осталось. О сём предмете мы ещё как-нибудь скажем ниже, если получится, отдельно и шире. Но сразу отметим. Так, между прочим. Каких только нету патретов в наследстве у мёртвых.  Как ж. Иные уже при жизни ничего не стеснялись. По смерти ж тем более чего  тут стесняться.  Хотя, конечно, может, может,  по причине смерти и не успевали упрятать своих патретов, из самых вредоносных то есть, куда-т заныхать их. Но эт слабое утешение. Да и просто ложь. Сколько не находили, все на виду, на самом виду  патреты  стояли. Случалось, голые. Нарочно, значится, мёртвые то, и так от – голыми! - выставлялись. А то на видео запечатлевали себя. И эт тож  сделалось на раз два.  Осподи! Скок только не довелось перевидеть энтих видео мёртвых. То есть когда они были живыми и голыми. Со всеми их энтими при жизни телодвижениями. Страх Божий! Стыдно и произнесть. Содомитством занимались! И себя ж при энтом в скотских позициях ить запечатлевали. Чем же они в могилках теперича занимаются? А? Там, в тиятрах своих? А?.. Там, на графских сценах? Эт ж какое там распутство щас!?. Представить не можно. А? Вениамин Иванович?.. Когда уж и завовсе неча стесняться? А? А то. Суходрочкой, звините, рукоблудием баловались. Да ещё в интернет себя запускали со всеми энтими поступательными движениями. Чё в могилах щас то происходит? Когда уже не нужно стыдиться? Какой пример могут подать живым, тем, то есть, которые ещё остались? А?..  Ладно, Вениамин Иванович…  Энти они себя будучи ещё живыми снимали. Живые голые эт ещё куда ни шло. Нацисты ж, будучи живыми, в аккурат мёртвых человеков и голыми – мёртвых то! – так, как они были, так снимали и выставляли для обозрения человечеству. Сотнями, а то и тысячами. Живыми, вишь, уже и не интересовались. Мёртвыми ж голыми упивались! Тут, Вениамин Иванович, не всё так просто…  Что и к чему… Зачем и с чего человеков не стало… Насмотрелись, Вениамин Иванович, человеки то, на картинки на энти. Ты полагаешь, что я энто так сяк, бодягу, мол, всякую тебе впариваю. Про картинки… Нет, Вениамин Иванович. Не для того, чтобы так сяк, ни с того, ни с сего. С энтих картинок, да с разврату всякого, с него всё и начинается…   С него и началось, Веня, падение человеков.  С яблочка, Веня, который дал искуситель Еве. Поверь мне, я то уж знаю. Потом уже пошли энти Содомы и Гоморры.  И тебе ли, Веня, не знать, как, бывает, - как не гитлеровцы, не нацисты, - детки наши, незабвенные,  как они друг дружку мучают, как они насилуют друг дружку и вбивают. И даже родителей… Глядя то на картинки! И как они энто делают, так и выставляют, то есть со всем детальками, со всей возможною скрупулезностью  энтого делания прямо по ходу делания на обозрение всему и тому ж человечеству – онлайн, одномоментно, чтобы успело и как бы вживую насладиться сим мучительством человечество. И как сам я видел их, так и думал. Вот,  вмрут сами то есть, перейдут в могилки, и там, и в могилках, чудилось мне, и мёртвых то в гробах будут мучить. Такая страсть у них, у деток то уже,  к мучительству, такая вша внутри завелась. Только  нет ещё у них в руках пистолей и автоматов с гранатами, нет ещё мясницких ножей, которыми игиловские террористы христианам головы отрезают. И так полагаю, что те, которые в могилках, с отрезанными головами и те умученные, детками, ждут уже не дождутся, ладно бы игиловцев да террористов, ждут там в могилках, чудится, деток.  Чтобы поквитаться…  С детками то! Запасаются ножами то! Запасаются гранатами! Верно… Мёртвые уже… Сам то, Вениамин Иванович! Сам то стоишь голый…  Хотя, конечно, конечно, как заглавной персоне те можно. Да ещё как статуе. С античных времён так принято. Что до Катерины Львовны, то даж приятственно. Очень завлекательная.  Однако ж… Случайно ли?.. Конечно, для нужд партии… В порядке вспомоществования сбросила с себя балахоны, там, у сквера на площади. Инд осталась то голой!» - не пожалел на этот раз Веню генерал.
«И энто, гад, знает!»
«Конечно. немало сложностей с энтими изображениями, - по своему отреагировал генерал. – Однако… В какой бы не пребывали прельстительности, в каком бы не представлялись виде, если энто злодеи, то продолжают злодействовать. – (И Веня тут,  Веня вспомнил вдруг, как набросилась на него Катерина Львовна после парада, и он покатился по лестницам). – Продолжают досаждать обществу, смущают работников, отвлекают их от работы, возбуждают тем или иным способом к мыследвижению, так сказать,  к роению всяческих мыслей в нутрях у голов, сим подбивают головы  к истязательствам, к развратам и бунтам.
А так, вообще… Относительно каждого вида изображений (естественно)  своя бумага, отдельная регламентация, -  продолжал доносить генерал. - То есть касательно преступников.
По изъятию, скажем, и доставлению  в околоток физий имеющих место быть на разного рода артефактах. Препровождаются в околоток фетиши и тотемы, амулеты, дензнаки, понятно, монеты,  особенно старые,  ими по миру больше всего разносится разного  рода преступников,  особ из античного мира. Бывает, попадают в околоток  Тиберии и Нероны, Калигулы, одно слово, цезари. За ими, энтими, последними, конечно, особенный надзор требуется, приличное требуется содержание. Из того ж разряду перстни с печатками иродов, камеи, с вставленными в них графинями, светятся как виноград, из камушков то. Драгоценные ж камушки. А так отравительницы… Многие. Через одну. Берёшь, пищат. Не хотят в околоток. Те же медали с выбитыми на них полководцами и вождями. Энти проявляют мужество. Бывает, что стёрлись физии. Ток имена. Приходится  именами брать. Бывает, что только абрис физии. Не профиль  даж, один завиток, того же, скажем, носа.  По носу восстанавливаем. Всю физию. По линии одной. Имена по какому-нибудь там апострофу, по одной ижице, по одному ятю, случается, по половинке, по намёку на букву, по единой загогулине, а всё устанавливаем. Патологоанатомы, эксперты наши, они  с утра до ночи трудятся.  Опять же чеканки всякие, гравюры, клише типографские. Тож арестовываются. Что касается последнего, самого последнего времени. В околоток в основном доставляются голограммы.  Ну-с, скажу я вам, Вениамин Иванович, с энтими прост морока…»
   Генерал достал из штанов платок с вензелями, промакнул вензелями лоб.
«От гад! А ить никакого на лбу пота. Ну всё для одного виду делается. Надо б графа к нему доставить. Поучиться графу так, от, представляться!»
«За голограммами тут уже чрезвычайный надзор. Чтобы фортеля какого не выкинули. Ну и засим для голограмм  и для всех   с последующим, эт уже как установит следствие, вничтожением или препровождением артефактов, в том числе, даж орденов, даж икон (ежели с еретическими отклонениями в ликах) в соответствующую их роду и виду резервацию.  А не так, конечно, чтоб скопом.  Чтобы любую артефакту и в любую, в какую хошь там резервацию. Бывает, прост в колонию».

Генерал, оттёрши лоб платком, понёс его до носу и не донесся немного  оставил ево перед носом  стоять в воздухе. Засим уже понёс до платка сам нос и  носом же в платок как б высморкался.

«Что собственно до произведений искусства, - сказал. - То тут для них и по ним вообще целый кодекс. Как б такая священная книга.   
Тут действуем, - сказал, - с крайней осторожностью. – И взглянул на Веню. - Бывает, что с стрепетом». – (Чё ли на Венины сочинения намекал?!. И впрямь, похоже): -  Чё ни чё раритетные изделия, - сказал. -  Исключительно склюзивный материал.
От! Тот же живописный! – воскликнул.  - (Ну да. Эт уже непосредственно про полотна Венины). -  Большей  частью вообще криминальный лемент. Маслом писаный…»

Генерал почему то отвернулся от Вени. Полез в стол. Выдвинул из стола ящик. Достал (Веня глазам не поверил) пяльцы. За ними вынул пенал с катушками ниток. Засим  подушечку –  с иголками. Продел нитку в иголку. Стал вышивать. Да так ловко. «Идтить твою за ногу, Евангелину Иоанновну, чё ли, до  него пригласить! Пущай поучится у генерала. Тож. Зараз с графом»   

«Н-да. Бывает лемент вышивкой… - Генерал прямо мелькал перед глазами Вени иголкой. И как-то низко так над пяльцами склонялся. «Ага, ну да, плохо же видит. Как б не проколол глаз иголкою». – Такой артефакт с узором, ниткой по шёлку».
Генерал, сказавши сие, как бы продемонстрировав вид изделия и род его изготовки, тут же, разом и убрал пяльцы, назад, в стол. Соответственно перешёл на другой вид, артикул и размер преступного лемента. 

«Н-да. Случается тканный, как тот же гобелен. – Веня тут испугался, что генерал вынесет, где-то найдёт и поставит на центр кабинета ткацкий станок с верхним высоким и нижним валами для нитей основы ковра, сзади  картоны с узором, поперёд же, за тканьем уже, зеркала, как было принято в Германии в Средневековье (чего ток не знал Веня). Но:  - Хых. Пальцы у меня слабые, - сказал генерал. – Терпения нету. – И вообще, мол, патреты на коврах заказываются басурманами в Персии. Как правило. В Иране, значитца. Наилучшие ткутся там патреты. – Криминальный! – вздохнул генерал. – А наскок высокохудожественный лемент! Н-да. Смотришь, - сказал, -  на иной патрет ирода, слеза наворачивается. Так жалко. Всё ж  дефицит. Но куда ж денешься. Приходится конфисковать. В подвалы сносить. И, бывает, на месте расстреливать. То есть, сжигать. Нет, не на месте конечно. При обилии материала все энти  вышивки и гобелены за город вывозятся. Прост девать некуда. Не одни ж вышивки. Не одни гобелены. Вошли в моду инсталляции. Каждая с комнату. С дом. Бывает, что городские площади и мосты занимают. Площадями. Если преступные, забираем. Миллионы, миллионами штук - фотографии. Плюс картины, которые маслом пишутся, о которых я уже сказал.  Много картин. Но эт же не картины. Злодеи глядят из картин! Много злодеев. Не так, конечно, чтоб эшелонами. И всё же. Случаются затруднения с вывозом. С доставкой. На полигоны. Преизбыток бывает материалу.  На полигоне материал сжигается. Такое, от, художественное аутодафе!  На что только  не пойдешь в заботе о гражданах. Аки солома горят! Пылают!.. Конечно, конечно,  имею в виду  лементы, выказывающие себя из артефактов, из гобеленов, ковров, картин,  фотографий и инсталляций.   
Да и то, - хмыкнул и пробормотал генерал: – Эт ж не газовые камеры. Не человеков сжигаем. Прост патреты. Да и те – вмерших граждан. К тому ж преступников. Мы б и не сжигали. Девать некуда преступников. Имею в виду изображения. Вишь, живые они  ж по себе,  сами по себе вмирают, через вмирание уменьшаются в количестве. Мёртвые  ж, куда ж им дальше, куда и во что перевоплощаться?. К сожалению, будучи мёртвыми, уже на другой раз не вмирают. Не могут.  Так остаются. С того множатся. В самом деле, нет же у них никакого дальнейшего переходу. Так чтобы в последующую категорию. Завовсь бестелесную. Чтобы и праху от них никакого. В третью али в четвёртую. И за каждым шлейф энтих патретов, море вывесок. Эт если в объеме. В килограммах же если. Одних фотографий. Горы! Гималаи! Тут и подумаешь. Хорошо, что не человеков, ну, на полигоны вывозим. Не трупы. А то б до звёзд доставали. Тут же прост макулатура. Не человеки. Макулатура ж она как солома пылает. Куды там до макулатуры человекам.      
Отдельная статья эт, конечно, скульптурные изделия граждан, - продолжал генерал. -  собственно статуи. Понятно,  что не горят. Но подрываются. Кстати говоря, необыкновенно размножились. Тож. Плодятся как энти, которых из под земли через норы водой выливаются. -  «Суслики» - подсказал Вениамин Иванович. - Ну да, как суслики, чума на них, ток распространяют заразу,  но я имел в виду, я хотел сказать, как мухи…   Только крупные. До семи, а то и более метров высотою. Как у Целетели. Тут хочешь не хочешь а придёшь в ужас. Ить, закусают! Волосья  от их на голове дыбом! – («Да у него ж у самого парик», подумалось Вене). – На парике, - не преминул уточнить генерал, - встают. Шевелятся. Спать не дают. Спишь только с помощью отключения всея системы. То есть от энтих скульптур сам мёртвым, причём абсолютно, делаешься. Всё думаю, что могу не проснуться.  Не включатся системы. Через то не изведутся злодеи. Именно ж их изваяния плодятся с необыкновенной скоростью, ещё и не вылупившись, откладываются на площадях и скверах.
Ну и конечно, прочие, как б производственные изделия, сделанные как б методом деления, а то посредством конвейера, как те ж куклы…  - Энто, про кукол, похоже, вырвалось у генерала, как-т само собой.  - Хм. Да… Отдаём себе отчёт в низком своём звании. По низости ж своей и служим вам, скульптурам. Как склюзивным изделиям. Сами ж, оно конечно, за вычетом одёжек, столь похожие, что не отличишь друг от дружки, прост идентичные, как ксерокопии, и однако же… Без нас ни туда ни сюда, ни человекам, ни  статуям…  - Опять, похоже,  чего-т не то замолол генерал. Будто он служит и даж обязан служить Вене. Да бог с им. Пусть мелет. Дело Вени маленькое. Дело Вени слушать. – Да-с. Служим человекам. И даже в гробах! Бывает, вспомоществуем покойникам! Как? Да как ж…  Копиями! Я уже выше  где-то допреж чё-т уже такое сказал, ну,  о мёртвых. Как они посредством  суррогатов, то есть тех ж двойников или копий,  спасают собственные трупы. То есть подменяют собственные на суррогатные. Но эт же мы и есть,  куклы. Нас же и заказывают. Заместо всамделишных трупов. Для подмены на кукол. Чтоб суррогатных воровали. Натурные ж оставались. В полной сохранности.  Со знаменитостями ж энто сплошь и рядом. Что воруют. Потому  и суррогаты  у них заместо трупов. То ж бывает с живыми, у живых человеков. Имею в виду, что и у них бывают копии. У живых. Только живые. Натуральные как б подделки. Обычно для презентов заказываются, прочих лиц из высокопоставленных лементов. То есть для убийству подделки, собственной, значитца, копии. На презентов же завсегда  ведётся охота. Вбиваются же копии. Как правило. И даж завсегда. За редкими исключениями. Понятно, что энти копии, поскольку живые и ходячие,  дорогие до чрезвычайности. Самые большие деньги на них тратятся. Но, вишь, на подделки   не жалко. Поскольку подделками то есть человеков, опять же, по факту,  спасается государство! Подделки, как я уже сказал,  вбиваются, презенты сохраняются. Государства процветают и развиваются. Конечно, оно хорошо. Если презенты хорошие. А если диктаторы? Тогда, по факту – подделками  и  угробляется государство. Конечно, живая подделка  – эт редкость. Эт исключение. Посему работаем в основном и даже исключительно  с неживыми. То есть в отношении копий. Живые ж, натуральные то есть копии, даже если они вбитые заместо презента, всё одно до времени не трогаются, не ведётся по ним никакого дознания. Только по происшествии времени, как эт завсегда, только со временем выясняется, за ради кого предлагали себя для убийства, за ради хорошего презента или так себе, а то и за диктатора. Соответственно либо оставляются в гробах, либо доставляются в околоток для прояснения личности и позиции.  Ну и принятия мер.   
На энтих субъектов, конечно,  первостепенное наше внимание.
Чё ни чё, вишь, за презентов, за самих,  себя выдавали. 
А так оно, конечно,  не разберёшь, в сам деле, кто правит страной. Презент али подделка. Можа,  даж кукла»,  - генерал подмигнул Вене. Веня понял.
 «Дьявол! - пронеслось в голове у Вени. То есть в отношении генерала.  – Ну точно. 100  процент  Люцифер!»   
«Всякое бывает», - сказал между тем Шеф Департамента Службы Бдения III Отделения Его Императорского Величества Канцелярии во главе с Шестой Экспедицией.  И как-то скромно потупился.
«А так, что же, конечно, конечно, занимаемся со всем злодеями, - продолжил. -  Всех устанавливаем и устраняем. Всех,  которые существуют в неживом материале.  По факту, конечно,  только с ими и возимся. Эт главные наши клиенты».

Генерал полез наново в стол. Потянул за другой ящик. Извлёк и поставил на стол чернильный прибор с письменными принадлежностями. Перед прибором положил, видно было, старую, жёлтую, местами потрепанную, местами с ломанными страницами и весьма даж толстую рукопись с мелким убористым, красивым таким, опять же, местами, местами ж с высоким и быстрым, судя по всему,  как курица лапою,  почерком с ижицами и ятями, Веня и в неё заглянул,. Веня успел даже абзац выхватить глазом.  Ёшь твою клёшь! Едри ж твою за ногу! Так эт ж сочинение Николая Семёновича. Самого. А именно,  его «Соборяне». Оригинал! Мамочки! Веня прост опупел. 
«Несколько слов об изделиях, которые разрядом ниже, - сказал между тем генерал, поставив Веню в некоторое удивление: что же он так о сочинениях, что ли, самого Лескова… - Много ниже  скульптур и даже кукол. Я о человекоподобных, из соломы там в виде чучел али тряпичных всяких человеках, из той же бумаги… - («А… Ну тогда ясно…» - мелькнуло в голове у Вени). -  Вплоть до имеющихся на бумаге в сочинениях, писаных пером, литературных портретов злодеев, таких, от, каких производил тот же г-н Лесков».
«Так уже ж все вбились!» - выскочило из Вени. Мысль такая снутри проскочила у Вени. Чё ж их, мол, по новому вбивать.
Генерал прочитал мысль Венину. Судя по всему. По своему и отреагировал.
На одну, достав из стола, поклал другую рукопись, на уже имеющиеся.
Толще первых. С тем ж восхитительным почерком. Сердце замирало у Вени, как только взглядывал. Вразнос билось.
Генерал  же следом вынул завовсе  претолстенный фолиант (уже и не рукопись) в кожаном переплёте, с волнистой басмой и жуками по верху, с золотым обрезом. Тёмно-красный вишнёвый левант, определил по структуре зерна Веня, козьей кожи, ни хрена себе, редчайшее, верно, прижизненное издание…
«Неуж тоже Лесков?»
Генерал полистал манускрипт. Позаглядывал механическим глазом внутрь дивной книги.  Из фолианта из развёрнутых страниц книги скользнул и выпал цветок как бы лёгкой тенью. И прямо на колени Вене. Веня  уловил аромат… Нет, правда, правда, сколько  же Веня спал? Может, аромату от  цветка не меньше двухсот лет? «Так и я как-т сохранился. Как тот ж цветок». 
«Не скажите, - прорек генерал. – Некоторые впрямь  весьма тонко завуалировались… Инд спрятались. Как энто растение. Соглашусь, чудный цветок. Как тот же странник, вишь - очарованный… А сколько душ засёк. Н-да.  В несоизмеримых с другими авторами количествах производил г-н Лесков злодеев. Целую плеяду России представил. Тут потрудиться надо, чтобы выявить каждого. Может, и по другому вбить разу. Не помешает. Невинных же не привлекаем.   А то ещё у одного автора я читал. Так у него такие мечтания между героев, такие, что, мол, приидет время,  убивать они энти герои почнут и даже всенепременно по сотне, якобы, а то и по двум сотням  миллионов  человеков! Человеков то! Зараз! Слава богу, теперь их нет, человеков.   Некого и убивать. Н-да, у энтого российского автора в сам деле Вселенского масштабу злодеи. Как можно-с им даж на страницах книжиц, а всё одно, ить - как-т существовать.  Прост недопустимо.  – «У Федора Михайловича эт», - протелепатировал зачем то генералу Веня.  – Ну да. У Достоевского. У Фёдора Михайловича. Которого, можно сказать, самого сняли с виселицы как заговорщика противу царя за пять минут до повешения. Помиловали, вишь. Добрый был царь. Каков щелкопёр, таковы и герои.
Все, все подлежат изводу и истреблению. Чтобы самый дух их выветрился и развеялся. Что с улиц и с  площадей, что, само собой, со страниц сих высокохудожественных творений. 
Разумеется, повторюсь, дух тех из статуев и чучел, из тех литературных героев,  которые злодействовали. 
Кто ж знает, - разглагольствовал далее генерал. – Может, и пишутся энти сочинения специально для аутодафе. Для демонстрации… В порядке, так сказать, назидания будущему человечеству, чтоб никогда не писали… Гм, да.  Не будут же  писать, то и сжиганию не могут подлежать (сочинения). Нечего ж станет сжигать. Как вспомню берлинскую площадь, как её, опернплац, ну да, 33-го года,10 мая, я сам там был, - ещё на раз подмигнул Вене генерал, взяв для чего то опять животину с всадником в руки.  - Сам участвовал, гм, гм,  в качестве зрителя, соглядатая, так сказать. Разумеется, разумеется, любопытно было, как они поступают с книжицами, нацисты то. Как вспомню их  экзекуцию - сердце заходится! 25 тысяч томов  и зараз в топку! В огонь всесожжения бросить! Эт ж умудриться надо! Уроды! У нас и не наберется столько!..  Да и то все последние сто лет писали ток положительных. Положительные - эт не по нашему, впрочем, ведомству. Положительными депутаты занимаются. Тот же Минпрос. Министерство просвещения. И вот что умудрились сделать. Куда нам, Вениамин Иванович, до них с их деланиями!  Мы о таком и не мечтали. Правда, сами депутаты  им подсказали, министерским. Депутаты предложение им сделали. Как б воззвали до просвещенцев из министерии. Те и откликнулись. На все книжицы гриф такой хитрый поставили – до 16. На местах по губерниями, так старались, цифирку повысили инд с повышением и нашлёпали на книжицы. Всю классику и разом закрыли. За исключением детских сказок, для детишков то. Их разрешили. Читать то есть. Про хрюшек и козликов можно. Разом и, считай, все книги оцифровали. Разом нумерами заклеймили. Как человеков в Германии. Разом с глаз долой и убрали. От поколения целого. Все книги. И ведь не сжигали. Не делали аутодафе! Без – сожгли! С другой стороны. Оно конечно, конечно.  Новые веяния! Посреди депутатов. Новые требования! Новые понятия! Новые формы аутодафе! И конечно, конечно, русские книжицы, они прост напичканы всяческой гадостью.  Дети ж у нас они целомудренные. Травку не курят. Родителей, случается, до смерти не забивают. По айфонам порно не смотрют. Только в  книжицах… А там что ж, в книжицах, в сам деле, одни – сладострастники. Одни сребролюбцы! Одни сластолюбцы. Льстецы да властолюбцы! С чревоугодниками. Сплошная порнография. Как  в зеркале… Однако. Не по нашему (тем не менее) эт ведомству. Мы Вениамин Иванович, к сему не причастны. Наше ведомство, да, да, Вениамин Иванович, если и занимается, как энто, то есть литературными образами,  то только преступников. Тут ж, эт ж прост - слабости человеческие. К сему мы не имеем отношения. Я не то что обеляю наше ведомство, Вениамин Иванович. Но преж всего и во всём должна присутствовать объективность. Службу бдения как раз и преж всего  отличает разумность в подходе к человеческим слабостям. Вообще чувство меры. Благородство и нтиллигентность, заповеданные нам и унаследованные нами ещё от III Отделения  Его Императорского Величества Канцелярии, от Самой Шестой Экспедиции.
Конечно, конечно, и у нас бывают ошибки. Но исключительно, опять же,  по недоразумению. Ну вот к примеру. Хотя, конечно, и не простительные.
Развелось то художников… - генерал зыркнул на Вениамина Ивановича. Зыркнул, но тут ж взгляд и убрал. - Стали малевать на каждом углу население. Денежку зарабатывать. Инд и уже за гроши. Чё возьмёшь с населения. За гроши, оно конечно, бросилось население к художникам. За гроши, а рисуют, вишь,  в царских одеждах. Мало с медалями на груди. С орденами. И при эполетах. Как энти рисуют, как их, московские всякие, Шиловы там да Ники Сафроновы. А то бывает в форме блюхеров, маннергеймов, даж власовых, прочих советских «ероев». Глаз же он сразу видит форму, так приучен, потом человека. Брали энтих, не скрою. То есть патреты. Власовцев и блюхеров. Но эт с горячки одной,  от рвения одного  служебного хватались за патреты, от путаницы из-за художников. Брались. Арестовывались. Далее, конечно, расстреливались. Как власовцы. Как блюхеры. Как последователи. То есть сжигались. Но если и была убыль  у населения, в смысле патретов, и даже большая, так энто с того, что много художников у населения. По вине художественных  манипуляций, в силу художественного воображения у живописцев убавлялось население, опять же, конечно, в отношении патретов. Ну и, само собой, статуев. Статуи, конечно, никак  не сжигаются. Прост подрываются. Далее ж, как и положено, в муку перемалываются, чтоб загромождениев не было, да и в общем отходу чтоб не имелось. И, конечно, эт не та мука, которою получаются удобрения, если человеки перемалываются. Али сжигаются. Из волосьев тех ж статуев не набьешь перины. Не сошьёшь формы. Не выкроишь, как из человечьей  кожи, перчаток. История не повторяется. И слава богу. Гм, да.
Наконец, мы грезили о таком  учреждении, оком коего просматривались, как б проницались, все времена, начиная с оного, вплоть до потопу, и ещё ниже, вплоть до исподу материи и времени, и извлекались оттуда б мерзавцы, тем ж вывертом,  на свет Божий, для суда, окончательного, как говорите вы, суда Божьего, гм, да, как б это сказать, в лице Шестой Экспедиции. И от се учреждение явилось. Честь имею представиться!  – генерал осклабился. - Шеф учреждения! Всё правильно, Вениамин Иванович. Ни лица у меня, ни имени. Только, хм, звание… Только маска. Так засекречен! Только чин. Да и на что оные кукле… - Генерал чуть поджал виниловые губы. - Нет, нет, Вениамин Иванович, не утруждайте себя мыслию… Ну какой же я дьявол! Прост при исполнении. И всего то – вашей идеи. Вами ж и выпущен на волю. Как же, как же… Разве не вы сочинили и представили г-ну  Лескову и его компании спектакль с куклой. Завлекательнейшее сочинение! Бесподобно разыграли! Что же… Мы только воспользовались. Вашей идеей, и вашей же волей. Но. Заметьте.  Как кстати представили. Теперь очевидно… Насколько вы угадали с Шестой Экспедицией. Вы заявили, мы ж применили, и, применив, воплотили оную в жизнь. Именно теперь со всей очевидностью сделалось ясно её значение. Когда все человеки и даже не только в России,  прост, мы как всегда и здесь оказались поперёд всех, первыми,  когда  по всему миру как б номинально оставаясь человеками, человеки по факту  сделались статуями, превратились  в куклы и в чучелы, etc., то есть в склюзивные, следовательно,  наисовершеннейшие изделия  по образу и подобию человеков под присмотром, гм, холодильников… Ну да, таких, как энтот, энтот самый. Который для покойников. Как вы-с то есть предположили. Ах, Вениамин Иванович, Вениамин Иванович. Да приглядитесь. Эт ж сервер.  Правда, наимощнейший. Хых! Ну да. Самый что ни на есть лементарный Комп. Склюзивный. И впрямь самый  мощный в России. А то и во всём мире. Но не холодильник же. Чтобы помещать трупы. Никак-с нет. Прост подсчитывать… Собирать информацию. Хых. Систематизировать. Давать рекомендации. По той же утилизации. Ток, гм,  перерабатывать… Инд, воедино сводить. Всю информацию. И всего то. Ну да. О всех трупах.  О тех же чучелах. О тех же статуях. О тех же патретах и прочих картинках. Всего то. Да успокойтесь, Вениамин Иванович. Успокойтесь. Пра! Вы что ж, не замечаете на нём массы кнопочек? Не видите, как он вам подмигивает – глазоньками своими, зраками то есть …  Свои, что ли, хых, от страху выело… Бывает. Гм, да.  Ах, Вениамин Иванович, Вениамин Иванович. Не передо мной, перед им следует преклонять вам вашу каменную  голову. Потому как эт и есть верховная, так сказать, сиятельная  голова нашей  III  Отделения Его Императорского Величества в общей структуре Департамента Федеральной Службы Бдения  России голова, голова   Шестой Экспедиции. Да, да. Мы и есть Шестая Экспедиция.
Работаем как куклы. Конечно, конечно. Куклы мы и есть куклы. Но разве не вам, Вениамин Иванович, мы обязаны первой в Орле самодвижущейся и самоговорящей куклой,  собственно нашим существованием. А ведь не без задней мыслей устраивали спектаклю, не без прицела о будущем над вами попечении кукол, о вспомоществовании вам с их стороны. Ибо кто ж будет и кому ж возиться с  вами, Вениамин Иванович, каков вы есть, с каменным, как и не куклам… И здесь вы угадали. Если навыворот, то прямо Исайя! - что-то не совсем понятное сказал генерал.  - В любом случае. Не менее Исайи и вас почитаю. Оно конечно, конечно, у нас в России в какую фигуру не ткни, все Илии, все Исайи! Все предсказатели! Все  провидцы и все пророки!»
«Ах вон оно что. И энто, гад, обо мне знает. Меня ж перефразировал».
На всякий случай, опять же, Веня глубоко, глубоко про себя так подумал. Далее и всякую мысль ещё подальше вовнутрь вогнал. Тоже на всякий случай.

Шеф Службы Бдения тож передыхал.
Но правда, недолго.

«Словом, конечно, конечно, лично  следили за вами. С некоторых пор. И с некоторым, правда и увы, запозданием. Но в общем чего ж тут и не перефразировать…
Понятно, видеть, что делается с вами,  видели, а не верили.
Как вы на глазах уподобляетесь статуе. 
Как б при полной необратимости.
Процесс завершился – окончательно – на трибунах, когда вы принимали парад на паровозе, выставляясь на трубе головой тов.Сталина. Ехали под знаменем из красного дыму. Гм, как энто получилось у Вас? Чё ли в топку краску какую подбросили, а? – полюбопытствовал генерал. Н-да… Опосле…»

Тут генерал сказал, что пропускает некоторые события. Всё это уже не важно, не имеет особенного значения.
Опосле значитца…

Опосле, как доносил до мёртвого Вени Шеф Службы Бдения, генерал без имени, но при звании и в соответствующем званию чине,  с энтой самой, как её, Санэпидстанции, с неё  заявились в департамент и сразу цельной бригадой куклы. И все куклы высшего рангу. Все генералы. Все при званиях. Все без имени. И все при наградах.  Награды – Первозванного, и далее по списку – звенели и даж видимы были под защитными из прозрачного целлофану костюмами. Все в масках. Некоторые ж под забралами. Из плексигласу.
«Ну да. Ну чистые куклы!- восклицал генерал. - Заявились. Потребовали аудиенции. Пришлось принять».
Генерал пожевал губами.
«Грят. Кто-то или что-то, не поняли сразу что, что-то по Орлу ходит, заразное…  И даж зараза в момент перекидывается.  Люди бьются  в судорогах и падают. Падают и превращаются в статуев. Целый город в обмороке. Целый город в отпаде. Срочно нужно принимать государственные меры».
Генерал с  непреклонной даж, с непримиримостью - («вишь, каку изобразил на лице!») - посмотрел на Веню.
«Это вы ходили, Вениамин Иванович! Ходили и распространяли заразу! Так мы установили».
Генерал моргнул правым, от которого убрал монокль, глазом. До этого ж через монокль смотрел на Веню левым, как бы ещё на самый последний раз  приглядываясь к Вениамину Ивановичу, - «верно, чтобы совсем убедиться в сходстве…»
«Ну мы, значитца, перво-наперво самого Вас подальше от греха и упрятали… Как заразного. Зарыли. В яму. Аккурат в могилу. Звините… Хорошо, на кладбище Иоанна Богослова…  Правда, и думать не думали, в сам деле, не знали тогда, что зарываем святого. Первого, то есть, самопревращенного, гм… Инд с кладбищем как б угадали…»
«Опять каки-т  экивоки! Опять что-т непонятное. Ну прям не можется генералу!.. - то есть, чтоб не подцепить Веню.  – Вишь, как б в святого для чё-т записал». 
«Видите ли, Вениамин Иванович… Превращение приняло, мало необратимый, - массовый, повальный характер. И как б мгновенный.  Сделалось в геометрической прогрессии. Оглянуться не успели. Человеки оборотились статуями. Такая метаморфоза»
Генерал подошел к окну. Подозвал Веню.
«Взгляните…»

Ходили трамваи. Бежали троллейбусы. Стояли деревья. Человеков не было.
С того, должно быть, у Вени образовалось энто нутренне ощущение: голый, пустынный город. 
И только там сям - здесь сидели, там стояли - статуи. «Таки каки-т одинокие. Неприкаянные. Ну очень грустные». Как б искали глазами Веню.  Но Вени не было… По определению.
«Такая пертурбация!» - сказал генерал

Словом, к настоящему времени, донёс, мол, пока вы спали, в стране установилась новая цивилизация! Как б статуев. Поскольку статуи  главными сделались. Ну и – кукол. В некотором роде. В качестве обслуживающего вас, гм, персонала…
Статуи ж они беспомощные. Приходится приглядывать. Ставить те ж размягчительные уколы, чтобы гнулись. Прочее разное. Сами ж все эксклюзивные. На отличку друг от дружки. Красивые. Как, от, тов. Дзержинский. Как бюст тов. Сталина, там в коридоре. Не то что мы, куклы, с конвейеру. Ну и так далее…В сугубом, мол, у вас подчинении. Исполняем любые ваши прихоти. Почищаем, мол, вас, как энтот, как его, который кот, примусы. Обмываем. Не без того. «Как Евангелина Иоанновна меня». Как просохнете, красим. Ну и… выносим.

«А теперь, что ж… Послушайте, Вениамин Иванович! – генерал изобразил на лице такую как б торжественно-скорбную мину. -  Слушайте со всею внимательностью! - Ну и далее: - Когда б судили вас человеки, они б так и сказали об вас: вы и есть, Вениамин Иванович, вы и есть главный-с, главный преступник-с!.. Самый заглавный! – прибавил генерал. -  Чё натворили то! Без человеков планиду оставили! – Генерал выдержал паузу. - Когда бы сами о себе заявление сделали, кто вы есть, записали б себя в Великие грешники! Как ж и не порадеть своему самолюбию. – Генерал как бы с пониманием взглянул на Веню. - Что до нас, кукол, - сказал. -   У нас нет мнениев. – (Мы, мол, только исполняем волю народа). - Преж всего народу мы служим. Народ же, Вениамин Иванович, то есть пребывающий в особом, так сказать, статусе, статуйном, народ требует… - тут уже Веня смигнул: с глаз генерала потекли слёзы.  – Отдать ему вас! – («На заклание, значит», - мелькнуло в голове у Вени. Генерал между тем встал в самую торжественную позу, в самую, в самую). – Гм. Да. То есть… В качестве  памятника! Склюзивного. Как вы сами есть символ новой России! - (Самый заглавный, то есть. Самый, самый). - Поскольку с вас началась новая цивилизация. С вашего превращения! Вы первый! Который сделались статуем! Как б положен вам памятник. По определению. Никуда не денешься! Давно хотели воздвигнуть. Прост маялись. Так созерцать вас желали. А нет же для вас такого, чтоб соответствующего, материла. Высшей пробы. Не находили в природе… Да как ж и нет, отвечаем народу. Есть! И даже готовый! Только на кладбище прячется. Не знает ещё, какие тут для него почести… Ну и послали за вами. Пригласили то есть. С просьбой великодушной: не станете ли? И не где-нибудь. В центре города. Перед обладминистрацией. То есть резиденцией царской.  Как, значитца, заглавный склюзивный  «лемент» России!... Так как же, станете?» - испросил генерал, само собой, Веню.

Генерал с почтительностью озирал и как бы ел глазами статую Вени. 

«Дык, - отвечал Веня. - Я в сам деле  готовый. Завсегда готов послужить Отечеству! Но как-т невдобно. Тут, вишь, как не крути. С какой стороны не установиться, как ни повернуться, инд, хоть и статуей, а некрасиво. Потому как сделанный по античному разряду. Голым. Задом станешь – навроде жопой к администрации. Передом, того хуже – хером, так  выходит! Да ишо сверкать яйцами. А как баба мимо пройдёт!?. Хер  и встанет. На царя как б подымется!»

И тут… Даже сквозь сон Вене делается страшно! То есть перед такой ситуацией, что на царя хер у Вени подымется.

А генерал: «В смущения вводите нас,  - грит, не замечая (между прочим), что сам и тоже снится Вене. Определенно за реалию Веню принимает. - У статуй, - грит, - у них не подымается…»
Глядь!..
(Тут, как б завсегда некстати,  баба из-за ширмочки выскочила, неизвестно, кто такая,  справная, красивая, как статуя, но, правда, тут ж спряталась. У Вени оно, поднявшись было, тут ж и опустилось).
«Вообще то энто мы утрясём, согласуем. Штоб не подымалось. А так, что же… Если с исторической стороны.  В античности не смущались. Правда, бывало, прикрывали фантиками яйцы. Зараз с херами. Но не всегда.  Инд у Давида во Флоренции, а эт позже уже,  стоят неприкрытые. Что хер, что яйцы. А ить   самая высокоцивилизованная в отношении культуры агрегация!  - писарь эт внёс свою лепту. И шепотом к генералу: - Хых! В Афинах граждане даж сношались со статуями, вашвысокопревосходительство…»
Писарь,  для чё-т посмотрел на Веню. Такие, мол, пряники. И имел такое при всём при том выражение в лице, как если б напутствовал Веню. Мол, что тут поделаешь. Придётся. 
И снова к генералу, писарь то. 
В Риме, мол, сами цезари устраивали такие представления. Инд, засматривались. А чем, дескать, хуже наш царь… Ну и всё такое прочее, похабник. Самого б раком поставить. Да вдуть. Вогнать в него по самые, по энти, как их, яйцы, энтот самый, как его, хер.  Н-да.
Такие грёзы случились у Вени. В такой момент. Стыд то какой! С другой стороны. Оно конечно. Ответственный момент. Высокие мечтания.

Что за шум?» – спрашивает между тем генерал.
Мол, даж сквозь бронированные стёкла проникает шум. 
Прикладывает руку к слуховому своему аппарату. Подходит по новой к окну. Взглядывает. И грит:
«Твою ж за ногу! Народ уже собирается! К народу вже просочились известия!.. Уже, значит, пошли слухи, как эт завсегда бывает», - ну то есть, в данном случае, что объявился уже Вениамин Иванович, что заявился в город и сразу в качестве памятника. Инд,   фэбисты тут же его схватили, пытают, и вообще, выкрали, хых, с могилы,  привезли в учреждение и в подвалы спускают,  на предмет экзекуции (мёртвого то), может, уже  в бетон закатывают.
И, значится... Рыкает генерал.   
«Немедля! – рыкает. – Немедля! Почистить! Обмыть! И препроводить до места стоянки».
И весь в таком нетерпении.
Видно, что трусится.
Как если б снесёт народ здание
Если не отдадут народу Вениамина Ивановича.
И, видно, сам думает, что бы ещё такое сделать, чтобы угодить народу. По всему видно. И…
«Да вот ещё что, - грит. -  Прежде чем выносить на глаза народу статую, прежде чем проносить ея по заглавной площади… Наградить ея!- рыкает. – Немедля! Посмертно!» - то есть, чтоб все видели, как генерал высоко ставит Вениамина Ивановича.  Какие там подвалы.  Какие экзекуции.
Тут же, впрочем, вскрикивает Вениамин Иванович. Вскрикивает, полагая, - мысль у него в голове такая заводится, - что обманывает его генерал, что на самом деле Веню немедля даж вбивают.
И криком кричал, даж во сне, покамест адъютант, поскольку поочередно, поскольку всех степеней и разом, вбивал в грудь Вени одну за другой высшие государственные награды. Тем самым, кстати говоря,  тем самым пыточным молоточком, которым генерал у себя в голове стукал.
Пра. В сам деле. Какая ж мука получать энти награды!
И за что же, - хотелось крикнуть Вене. - Ну в самом деле? За что?!. Преступнику то и грешнику? 
Как больно!...
Но рот у Вени был завязан, то есть запаян.      
«Ишь, цыпочка какая!» - сказал генерал, как б поправляя вбитые в грудь Вене награды, как, бывает, поправляют презенты веночки с цветами при возложении их офицерами караула к памятникам.
« На вынос! – скомандовал. – Народ ждёт-с!»
«Минуту!» – взмолился Веня, и, верно, столь  сильными оказались его моления, такой силы, что мёртвого, а  услышали Веню. 
«Последнее просит  слово, - говорит генерал, - перед выносом и поставлением. Надо уважить!»