Как закон Мёрфи породил веру в Бога

      Закон Мёрфи (англ. Murphy's law) — шутливый философский принцип, который формулируется следующим образом: «Всё, что может пойти не так, пойдет не так» (англ. «Anything that can go wrong will go wrong»). Иностранный общий аналог русского «закона подлости», «закона бутерброда».


     Это произошло в апреле 2006 года. Я в то время работал в паре с Вацлавом – своим родным дядькой – младшим братом матушки. Работали мы с ним кровельщиками у двух грузин, приехавших в город-курорт в поисках лучшей доли и организовавших свою ремонтно-строительную фирму. Кроме нас двоих и ещё одного россиянина, Сан-Саныча, работали в ней только грузины. Мы с дядькой, в паре, занимались исключительно кровлями. Работы тогда было много: город "бешено" застраивался всевозможными беженцами-переселенцами и «новыми русскими», стремящимися к "пальмам и тёплому морю" со всех концов необъятной страны.

     Лично для меня режим непрерывной трудовой недели, без выходных, поначалу был крайне непривычен и тяжёл не столько физически, сколько в психологическом плане, поскольку до приезда в Сочи в поисках «достойного заработка» я на протяжении восемнадцати лет работал, как правило, с двумя выходными в неделю при восьмичасовом рабочем дне. Плюс час - на обед.  А тут с октября по апрель приходилось «пахать», как минимум, пятьдесят шесть часов в неделю, причём работая на высоте и время от времени, в нестандартных ситуациях, опасаясь упасть и "разбиться"; либо - "поломаться".

     Словом, уставал, поначалу, – «жесть»! И мечта у меня в то время была одна: получить выходной, а лучше – два подряд, чтобы вдосталь выспаться, отдохнуть, что называется, душой и телом. Выходные, правда, иногда случались, если с утра и заведомо на весь день заряжал сочинский осенне-зимний дождь: типа, ливень. Но такое бывало всего лишь раза два-три с ноября по февраль. «На круг» выходило: по одному выходному в месяц. Таким образом, за шесть месяцев непрерывной работы я очень соскучился по нормальному отдыху и мечтал поскорее, как следует, отдохнуть.

     Ну и «Небо», как это зачастую бывает, когда чего-нибудь очень сильно хочешь, услышало "мои молитвы".

     Был четверг – 13 апреля. С тех пор я стал несколько суевернее, на американский манер, относиться к "чёртовой дюжине" - числу «тринадцать».

     В то утро мне, почему-то, ни с того, ни с сего очень не хотелось идти на работу. Глянув в окно, я увидел, что небо сплошь заволокло какой-то мутной облачностью: – то ли к скорому дождю, то ли к пасмурной на весь день погоде. Но дождя, как ни просил я небо поскорее обрушить его на не совсем ещё проснувшийся город, - всё не было. Его могло не быть и весь день. Следовательно, надо было одеваться и идти на работу.

     Мы в тот день на «Мамайке» (микрорайон в Сочи) должны были заканчивать кровлю двухэтажного, с мансардой, коттеджа. Оставалось «подшить» ветровую защиту сайдингом. Высота от верхнего настила строительных лесов до земли была метров семь-восемь. Если бы мне было необходимо прыгнуть с такой высоты на траву, что росла внизу, я уверен: прыгнул бы и ничего бы себе не сломал, хорошо помня всё то, чему учили в воздушно-десантных войсках на "предпрыжковых подготовках" при приземлении с парашютом. Эти навыки не раз и не два отрабатывались мной на практике во время самих прыжков. Вот только поразмышлять об этом и о многом другом довелось мне несколько «попозжА»: благо времени для этого появилось, наконец, предостаточно.

     А покамест, – «подшиваем» мы с Вацлавом "ветровую". На часах – около десяти утра. Я гляжу на стену перед собой и вдруг мыслю: "Интересно, если упасть отсюда вниз неожиданно, вдруг, – сумел бы, пролетая мимо второго этажа, схватиться рукой за перила балкона, уцепиться за него, удержаться, а затем подтянуться на руках и, закинув меж колоннами ногу, подтянуться повыше и забраться на балкон, оставщись целым и невредимым?.. – Да нет, пожалуй!.. Если бы перила были узкие и круглые, как турник, например, – из металлической трубы или толстого металлического прута, чтобы кистью руки можно было ухватиться на лету, повиснув хотя бы на мгновение, и тут же ухватиться другой рукой, подтянуться на обеих и влезть на балкон, – тогда другое дело, тогда ещё можно на что-то надеяться... А так...(перила на том балконе были широкие и полого округлые, гипсобетонные, подобные тем, какие украшали дворянские усадьбы в позапрошлом веке). Да нет, – продолжаю я размышлять, представляя: – даже и тогда  навряд ли... Всё произойдет в доли секунды: ты не успеешь не то, чтобы что-либо сообразить, а и глазом моргнуть, как «просвистишь» мимо балкона и грохнешься обземь".
 
     Повторюсь, мысли эти – вдруг, ни с того ни с сего, – пришли мне в голову около десяти утра: пришли, покрутились там и незаметно исчезли, оставив по себе, – неизгладимый след.

     Мы с дядькой благополучно доработали до обеда. Уже и солнце «выглянуло из-за туч», и мы, перекусив в обед, как всегда, перекинулись в «козла» (простенькая карточная игра, позволяющая «убить время»). После обеденного перерыва мы снова забрались на леса и продолжили прерванную работу.

     Мысли о падении с высоты в голову больше не приходили.
 
     Прошло ещё – час-полтора. Было около половины третьего, когда мы с Вацлавом, – не помню уже по какой причине, – поменялись на лесах местами. Деревянные щиты верхнего настила в том месте, где сперва работал Вацлав, сантиметров на десять-пятнадцать выступали за правый металлический ригель. До стены дома расстояние было сантиметров семьдесят-восемьдесят. Там же, где работал я, настил также выступал за ригель, но до стены было всего-ничего:  сантиметров пятнадцать-двадцать, и если сидишь на  краю щита, свесив вниз ноги, коленями едва ли не упираешься в стену. Я, кажется, именно так и сидел до этого, «подшивая» степлером сайдинг к деревянному основанию. Вацлав же, работая с утра, то сидел боком к стене дома, вытянув на щитах настила ноги, то лежал на спине, стараясь не вылезать за край. Что тут скажешь: опытный строитель; да и профобразование имел соответствующее. Плюс разнообразный жизненный опыт. Только я, будучи увлечён работой, не обратил на эти детали должного внимания, за что, в скором времени, и поплатился.
 
     Важная деталь: перед тем, как начать подшивать «ветровую», мы с дядькой отбивали мешавшие нам доски, прибитые одной стороной к выступавшим наружу концам стропил, а другой – прикрученные к стойкам сборных лесов толстой металлической проволокой. Те доски удерживали верхнюю часть лесов в более-менее неподвижном состоянии, чтобы удобно и относительно безопасно было ходить и работать наверху. На концах этих досок, после демонтажа, оставались торчать длинные гвозди – «сотки», если не более длинные, которые мы, в целях безопасности, не загибали и не выколачивали в обратную сторону, чтобы спрятать в дерево заострённый конец, а, не теряя времени, просто сбрасывали вниз, на землю. Чаще – на внешнюю сторону лесов и подальше - к забору. Но бывало и такое, что, не удержав тяжёлую доску, роняли её вниз, ни мало не заботясь о том, как она там легла, и в какую сторону   оказались повёрнуты торчащие гвозди: вверх, вниз или в сторону.

     Итак, мы поменялись местами. Я, поначалу, также сел на щит с положенными на настил ногами, боком к стене, как сидел до этого дядька. Но вскоре в дальний направляющий паз, пришитый впритык к стене, никак «не хотел» входить очередной кусок сайдинга. Не подумав об опасности, я повернулся лицом к стене, для чего пришлось свесить ноги вниз. Наклонился вперёд, чтобы дотянуться обеими руками до удалённого места. Центр тяжести тела сместился вперёд, и тут же сработал "принцип качелей": деревянный щит настила за моей спиной приподнялся, и не успел я опомниться, как соскользнул вниз. Ухватиться мне было не за что. Резко откинуться спиной назад, чтобы вернуть щит на место, – не успел сообразить... О ужас! – Я  лечу вниз! Успела лишь молнией промелькнуть в мозгу страшная мысль: «Сейчас грохнусь на торчащие из досок гвозди и пробью ногу, а то и две!.. А вдруг проткну печень или почку, лёгкое!!.. Боже правый!!!...». И на какие-то доли секунды, в полёте, я теряю сознание... Но это мгновение в моём подсознании неведомым образом растягивается в значительный  промежуток времени, в который я не только успеваю смертельно испугаться, побывать без сознания, но и успеть придти в себя и увидеть, куда падаю. Запомнить мысль, явившуюся мне за секунду до удара о землю: «Почему это одна нога слишком вытянута вперед, и именно на неё я сейчас упаду?!.. Я же её сломаю!!...»

     И точно: удар о землю. Негромкий, но чётко слышимый хруст сломанной кости...
 
     Я лежал на спине. Ничего не болело. Только ступни ног были расположены как-то странно: левая, как и положено, смотрела прямо вверх, а правая – была неестественно вывёрнута вправо и лежала на земле. Я, было, попытался придать ей «правильное» – привычное – положение, но тут же испытал острую боль. Простонал. «Ну вот, «приехали»! – кажется, подумалось мне тогда. – До сорока двух лет ни разу нигде не ломался, а тут – на  тебе!..»
 
     Находясь в больнице, – ещё до операции, лёжа «на вытяжке», – я все прокручивал в голове то, что случилось со мной в тот роковой день. А увидев на внешней стороне левой руки обширную гематому от кисти до локтя, а также содранный на правой ноге от голени до колена эпидермис кожи, понял, что кое-что в произошедшем со мной осталось для меня «за  кадром».
 
     Вацлав навещал меня в больнице в течение недели ежедневно, да и потом – раза по три-четыре на неделе, чувствуя, видимо, некоторую долю своей вины – пусть и не нарочной – случайной, поскольку именно он был инициатором нашей «перемены мест».

     Во второй или третий визит его в больницу я спросил, видел ли он сам момент моего падения, и как вообще это происходило со стороны. Дядька утвердительно кивнул и вот что рассказал мне:
 
     – Подшиваю "ветровую". Вдруг слышу вскрик и стук упавшего на ригель щита. И ты летишь вниз... На ходу хватаешься левой рукой за перила, тут же пытаясь закинуть наверх ногу, чтобы зацепиться за выступ балкона. Но нога срывается, и ты падаешь  дальше, весь перекошенный на правую сторону. Упал и лежишь навзничь, не подавая признаков жизни. Я, весь похолодев и страшно перепугавшись, бегу к тебе: а ты лежишь, Слава Богу, в полном сознании и, кисло так улыбаясь, говоришь мне: «Вот, кажется, ногу сломал... Отпрыгался, блин, кузнечик!..»

     – Надо же, – отвечаю ему, – а я совсем ничего не помню, что было во время полёта. Помню только, что было перед и то, что пришло в голову перед самым ударом о землю. Об остальном догадывался, увидав здесь, на койке, большую гематому на левой руке и содранную кожу на правой ноге. Тут же, в доказательство, отвернув одеяло, показал ему руку и ногу.

     Дальше я рассказал ему о пророчески предостерегающем видении, явившемся мне в то утро «около десяти» часов, которому не придал никакого значения, не сумев правильно его разгадать. И ещё. Я тогда же спросил Вацлава: каков с утра того рокового дня показался ему сам наступающий день: пасмурным, тяжёлым, «отвратным для работы» – каким почудился мне, – или у него было как-то по-другому. На что дядька ответил, что лично для него это был обычный солнечный весенний день – ничем не отличающийся от таких же других: с утра он, как всегда, с удовольствием собрался и ушёл на работу; никаких тяжёлых предчувствий у него не было.
 
     После этих слов меня осенило. Значит, это был не просто несчастный случай, а некий Промысел Божий! Ангел-хранитель явно предупреждал меня о возможном падении: сперва «смугу»-тоску нагнал спозаранку, чтобы подсказать, убедить в том, что лучше было бы на работу в тот день не ходить: остаться дома, сославшись на нездоровье. Видя, что я его «не услышал», он воочию нарисовал мне в моём же воображении «поджидавшее за углом» будущее, чтобы был осмотрительнее и осторожнее… Только напрасны были ангельские старания! Чему суждено было случиться, то и случилось!
 
     И уже значительно позже я додумался ещё до двух немаловажных обстоятельств, ещё более укрепивших зародившуюся во мне тогда же первоначальную веру в Бога.

     Одно из них – это сильное и продолжительное моё желание «отдохнуть». Перелом ноги и всё последовавшее затем долгое и сумбурное лечение-мучение; вся моя «инвалидная история» растянулись, без малого, на три года (точнее – на два года и семь месяцев). Вот это был "отпуск" так отпуск! – Всем "отдыхам" – отдых.

     Больше я у Всевышнего ничего подобного не прошу. Зарёкся.

     Другое обстоятельство – это реальная помощь в борьбе с курением, поданная мне именно в тот день, когда «борьба» моя началась, и длившаяся как раз те три неполных года, на которые я оказался "вынут" из привычного ритма жизни.

     Утром, придя на работу, и внутренне обидевшись на то, что дождь так и не собрался: – не отменил для меня уже опостылевшую, донЕльзя, беспрерывную работу, я – «в наказание» неугодливому "небу" – решил, наконец, бросить курить именно в тот день: «Ни за что сегодня сигареты в рот не возьму. Точка!». И твердо держался принятого решения. Думается, продержался бы и весь день, если бы не упал и не сломал ногу. Уже лёжа на заботливо подстеленном под меня Вацлавом и находившимися там же работягами большом двойном листе картона, – дожидаясь приезда «скорой», которая ехала на вызов минут сорок по нескончаемым сочинским пробкам, – я всё-таки не выдержал: попросил у дядьки одну сигарету перед самым почти приездом «неотложки», которую наспех докуривал, пока коллеги-строители несли меня на носилках в машину.
      
Итак, подвожу черту под всей этой невыдуманной и так занудно-подробно, может быть, рассказанной истории.

Бог есть. Он слышит наши просьбы, молитвы. Важно только сильно захотеть и с благодарной душой принять его помощь, – в чем бы она ни заключалась. Ну и не забывать благодарить Его вовремя, а то в другой раз, глядишь, и не услышит...