Гость с Енисея Рассказ

Долгие годы о нём ничего не знала и вот… «Ты помнишь меня?» - был первый его вопрос, когда позвонил, найдя меня через Интернет. А был он журналистом районной газеты и моим поклонником, сделавшим предложение «руки и сердца», но, когда получил отказ, уехал на Дальний Восток. И вот теперь я ответила ему... правда, вначале проверив вопросом: «Когда-то знала парня с такой фамилией, который жил…» и назвала мой город, на что он ответил: «Ну да, это я, я! Василий. Может, вспомнишь, как мы танцевали в парке, а потом я провожал тебя домой и нас всегда встречала ваша белая собачка по имени Ласка?» Да, теперь точно знала: это он. И ответила: «Где ты теперь?» «Живу на берегу Енисея* и так сталось, что ощущаю эти края своей родиной». Ну, а потом - слово-за слово, и выяснилось, что скоро приезжает навестить родственников, так что если я не против, то хотел бы встретиться.
И была встреча. И распахнул Василий передо мной дверь в мир, который был совсем незнаком – мир жизни на берегах далекой реки Енисей.

Мы сидим возле того места, где когда-то была танцплощадка, на которой кружились с ним в вальсе, и он грустит:
- Как же всё изменилось! Ничего от прошлого не осталось. А помнишь…
И начинает вспоминать те далекие дни, когда этот парк назывался Городским садом, когда каждый вечер здесь играл духовой оркестр, когда в центре был не работающий фонтан в виде круглой чаши, на краях которой сидели маленькие львята и смотрели на предполагаемые струи воды…
- Василь, - мягко прерываю его: - можно я тебя так поназываю… как в давние годы?
Улыбнулся:
- Да, конечно… - опустил глаза и в лице промелькнуло нечто давнее: - И мне даже это очень приятно…
- Так вот, Василь, жизнь идёт, бежит, летит, всё течет, всё изменяется, так зачем же грустить? Я тебе рассказала о себе, а теперь расскажи-ка ты о том, как живёте на Енисее?
- Да живём… - И помедлил, поводив взглядом пробегающего мальчишку: - А вернее, выживаем. И говорю «выживаем» не для того, чтобы вызвать в тебе жалость, а потому, что…
Он замолкает, смотрит какое-то время на детишек, пытающихся раскачаться на качелях, и я слышу:
- Когда уезжал отсюда, то увозил с собой робости в душе, как, мол, там буду?.. в чужих-то краях, в чуждой среде, в суровой сибирской тайге?
- Почему непременно в тайге? Там же есть и большие города, а журналисту в них…
Он усмехается:
- А я туда ехал не как журналист. Я сразу решил, что стану промысловиком охотником.
- Ой... Почему же такой крутой поворот?
- А вот так… Решил тогда… когда ты не… - И взглянул, улыбнулся, но не продолжил. – Решил сразу и бесповоротно: нет, не хочу быть журналистом. Надоело исхитряться, врать, подчиняться партийным «товарищам»*. Стану-ка человеком, который - сам по себе, чтобы никто не диктовал, не указывал что делать. А как раз в то время вычитал в газете, что на Енисее нужны промысловики-охотники, вот и…
- Но ты же… - взглянула вопросительно.:
- Ну да, охотник из меня был так себе, - понял мой безмолвный вопрос: - Только с батей иногда ходили в лес с ружьем, но на Енисее есть инструктора, вот и…
Василий помолчал, словно вспоминая что-то, но вроде как выпрямился:
- Ничего, выучился. А, вернее, пришлось учиться, когда забросили меня с собакой, консервами и мешком сухарей на несколько месяцев в тайгу. Сразу всё пришлось постигать за четыре месяца охоты. И кулемки делать, и костер из сырых дров разжигать, и с собакой общий язык находить, чтобы кормила, избушки рубить, путики к ним прокладывать…
- Подожди, подожди… - замотала я головой: - ты забываешь, с кем говоришь. Я же не знаю, что значит кулёмки, путики и зачем избушки надо было рубить?
Засмеялся:
- Ой, прости, и впрямь… Ты если что, спрашивай, а то я… Да кулёмки – ловушки для соболя, которые делаем через каждые сто, сто пятьдесят метров, а путики – тропы к лобазам… избушкам, утеплённым мхом и землёй и на высоких столбах…
- На курьих ножках? – усмехнулась я.
- Ага, от медведей. А то заберутся, переломают всё, повыбросят… Ведь завозим в эти лобазы по девяносто буханок хлеба, другие продукты, а они разбросаны по территории охотника в восемьсот квадратных километров через каждые сто километров.
- Неужто у одного охотника такие огромные пространства? - наивно удивилась.
- Так и есть, - усмехнулся: – Тебе, жителю городской скученности , трудно поверить, но…
Василь встал, жестом предложил пройтись по парку и зашагал рядом:
 - А потом возвратился в станок… в село, на вырученные за мех деньги купил домик и зажил.
- Сразу решил там остаться или?.. - спросила, тут же поняв неуместность своего вопроса.
- А вообще-то «зажил» - не то слово. Точнее - начал пробовать жить. Знаешь, попасть из относительной цивилизации в такой быт, как там… - Остановился, усмехнулся: - Станок человек в триста, врач и милиционер за сто пятьдесят километров, один магазинчик, в который продукты завозят вертолётом раз в неделю, а муку – в навигацию, с мая по сентябрь… В общем, условия еще те… Но простор, красота! Широченный Енисей с восходами над высоким берегом, бескрайние леса с высоченными кедрами и воздух обалденный! А главное, не покидающее ощущение, что я наконец-то выпрямился, стою перед этой красотой и дышу всей грудью.
Я усмехнулась, и он заметив это, взглянул:
- Что, литературщиной пахнуло? – И, не получив ответа, добавил: - Но то, о чем говорю, правда, а что не могу как-то иначе… так в том моя вина, неумелость.
- Ладно, - тронула его за рукав куртки: - Дело не в том, Василь. Главное, что я столько нового узнала от тебя! Станок, кулёмки, путики… восход над высоким восточным берегом Енисея… - И улыбнулась как можно ласковее: - Ты давай, рассказывай. И впрямь для меня всё это ново, очень интересно. - И подтолкнула вопросом: - Как же ты вживался в эти просторы?.
- А вот так и вживался. Прежде всего научился топором не только кулёмки строить, избы рубить, но и всё остальное, ведь топор самый необходимый инструмент в тех краях. Знаешь, там говорят: если б не клин да мох, то плотник сдох.
- Ну, мох… вроде понятно для чего, а вот при чем тут клин?
- Да не тут… - рассмеялся: - а там. А там клин, вырубленный топором, нужен для того, чтобы расщеплять ель на дерёво, из которого потом делают лыжи, ведь на купленных далеко не уедешь, только на своих... И не сразу я научился их делать, только на четвертый раз получились, а то начну нос загибать в бале… в приспособлении, и - трещина, трещина. Для этого нужен опыт, сноровка. - Помолчал, приостановился, взглянул: - Знаешь, нам постоянно надо думать о своей работе, иначе не выживешь, а вы… Сходил на работу, пришел домой и всё, отдыхай.
- Да нет… ну как же… я тоже… - залепетала, а Василь усмехнулся:
- «Тоже», да не тоже… Если ты сделаешь что-то не так, то тебя начальники поправят, а у нас… Не наловил рыбы, не настрелял во время перелёта гусей, уток, вот и…
- Жалко птичек, - вырвалось: – Ведь так нечаянно можно и лебедя…
- Можно… но охотники их гонят с выв… - Взглянул: - Ну, с небольших озёр, остающихся после половодья. И гонят потому, что если лебеди сели, то гуси уже не опустятся. На эти вывы потом садятся утки, гоголи, кряквы, чернецы, которых...
- Которых вы тоже убиваете? – взглянула с упрёком.
Василий помолчал, сделал несколько шагов и только потом я услышала:
- У нас не говорят «убить». У нас говорят «добыть». И пойми, ведь зарплату в нашем станке получает немногие, а остальные живут тем, что добывают на охоте, в реке, на своих огородах за короткое лето, когда и в июне может выпасть снег. Правда, выручают белые ночи, за которые овощи успевают вырасти, а основное дает охота, вот весной и плывут каждый - в свой балок… ну, сарайчик на озерцах, в котором живут вовремя весновки… - И снова взглянул: - Поясняю. Весновка – весенняя охота и ловля рыбы на озерцах.
Мы вышли из парка и пошли по улице, спускающейся к реке. Когда-то шли мы с ним этой дорогой вот так же… но держась за руки. Господи, как же давно то было! Интересно, а помнит ли он об этом? Спросить? Нет, не буду, а спрошу вот о чем:
- Василь, а как ты?.. Женился ли, есть ли дети?
Но он ответил не сразу:
- А ведь по этой дорожке когда-то мы с тобой... - улыбнулся и, махнув рукой, продолжил: - Женился… Но когда дети…
- И кто да кто? – перебила.
- Почти взрослая дочь и сын… Так вот, когда они подросли и жена упорно стала проситься в Красноярск, то я купил им там квартиру, а сам... - И поддал ногой попавшуюся на дороге палку: -
А я туда не поехал. Ну не мог я снова отдать себя в рабство после того, как почувствовал свободу! Но частенько наезжаю туда, ведь я же иногда кое-что пишу для краевой газеты, да и по ним… по детям скучаю.
И замолчал, а я подумала: «Наверное, эта тема для него и теперь больная, надо уйти от неё».
И спросила первое попавшееся:
- Скажи, а не надоедает ли тебе есть и есть рыбу, рыбу, рыбу?
Засмеялся:
- Не-а, не надоедает. Ведь её столько!.. Мукша, чир, нельма, харица, окунь, вязь, ленок, щука… правда, щуку больше для собак запасаем, ведь во время зимы килограмм двести на каждую надо. А еще таймень, осетровые, тогун… ме-елкая такая рыбёшка, жирная, но до чего ж копчёная хороша! Да и вообще, рыбу по-разному запасают: засаливают, коптят, вялят, сугуду готовят… - И взглянул: - Да зимой ловят её в прорубях, режут на куски, со снегом и солью перемешивают, а когда едят, то каждый кусочек обмывают и в рот, обмывают и в рот. Вкусно.
- Так вкусно, что у меня слюнки потекли. А еще орешки кедровые…
- Да, и орешки кедровые.
- Кстати, а как их собирают?
- А собирать начинаем тогда, когда бурундуки начинают их шелушить. Подойдёшь к кедру, ударишь деревянным молотом по стволу и-и полетели шишки, только собирай! Принесёшь домой, перемелешь, вынесешь во двор на енисейский ветерок, подсушишь и лакомишься всю зиму. – Вдохнул всей грудью и словно подытожил: - Всего в Сибири полно, только не ленись.
Улица вывела нас к речке, на берегу лежала опрокинутая лодка, я присела на неё, а Василь отошел на несколько шагов и окинул её взглядом:
- Прочное сооружение, но…
- И что значит «но»?
- А то, что тяжёлое, неповоротливое. Наши то ветки лёгкие, подвижные… правда стрелять из них можно только вперед, а то перевернётся. - И заметив в моих глазах вопрос, пояснил: - Мы же выдалбливаем их из стволов осины. Ох, и кропотливая ж это работа! Три дня долбишь, долбишь, а когда стенки тонкими станут, тогда и будь на чеку, чтобы не промахнуться, не продырявить. Эти ветки-деревяшки раньше делали местные кеты, а потом…
И замолчал.
- А что потом?
- А потом спились. У них же иммунитет против спиртного низкий, а тут русские пришли, магазины с водкой пооткрывали, они и начали пушнину на водку выменивать. И стали спиваться, осталось не больше тысячи. Да и обычай у них странный: огородами не занимаются, скот не разводят, а как без всего этого?
Не найдя что ответить, я подняла палочку, на песке быстро вывела контур рыбы и взглянула на Василя: как, мол?.. Но взгляд его был уже отстранённым, словно в эти минуты покинул меня и был где-то там… может, на берегу Енисея?
- Василь, ау! – тихо окликнула: – Ты где сейчас?
И он возвратился, но почему-то заговорил совсем о другом:
- Конечно, для тебя и вот этот речка-ручеек как радость, а для меня…
- А меня, - подхватила: - у этого ручейка комар укусил, зараза…
Он засмеялся:
- Только один и сразу «зараза»? А если бы гнус?.. комары, москиты, мошкара?
- Ой, и впрямь… - пришлёпнуло еще одного: - И как вы всё это терпите?
- Только и спасаемся дегтем березовым. Надерешь бересты, на плошку выложишь, прикроешь тазом, подожжешь и часа через три готов дёготь. Потом перемешаешь его с жиром, намажешься и работаешь. Да и привычка. В работе гнуса почти не замечаешь. А если честно, лето для нас не самая лучшая пора.
- Ну как же, летом тепло. Кстати, зимы у вас очень морозные?
- Морозные. Морозные и снежные. Сугробов наметёт!.. Только и управляйся дорожки к дровам расчищать, ведь мы почти только ими топимся, уголь-то в навигацию надо завозить, а вот дрова… В апреле, когда наст твердым станет, их сколько угодно можно заготовить. Да и в мае, когда вода ото льда освободится, начинают плыть брёвна, срезанные там, в верховьях Енисея, а мы их вылавливаем, всё лето они сохнут, а к зиме пилим и рубим, пилим и рубим… В общем, скучать некогда.
Василий встал, расправил плечи:
- Ну что, пошли, а то я, наверное, достал тебя своими…
- Да нет, что ты! – Поспешила прервать: - В буднях моей серой и однообразной жизни твои рассказы… как свежий ветер. Знаешь, слушала тебя и не покидало ощущение, что я в жизни прошла мимо чего-то самого главного, такого, как…
И замолчала, не найдя подходящих слов. Но он уловил мой настрой, смысл того, о чем хотела сказать, и чтобы не дать разрастись моему грустному ощущению, заговорил о руинах храма на холме, о парке, мимо которого проходили.
Тогда мы расстались, договорившись встретиться еще раз, чтобы снова поговорить о Енисее, о моём восприятии рассказанного им, да не случилось. Но было его письмо, в котором он словно подводил итог рассказанному.

«Извини, что пришлось срочно уехать, хотя так хотелось еще раз встретиться! Всю дорогу додумывал то, о чём хотелось тебе рассказать, но, зная, что едва ли встретимся снова, постараюсь написать в этом письме.
Знаешь, твои слова: «Я в жизни прошла мимо чего-то самого главного» возвратили меня в моё журналистское прошлое и я подумал: «И всё же, может, зря променял я возможность говорить людям что-то своё на вольную жизнь обыкновенного человека, живущего плодами своего труда? И, честно сказать, не нашел окончательного ответа на этот вопрос. Но одно могу сказать твердо: видно ЭТО было во мне сильней. Почти вижу твою полуулыбку: «А что за это?» И отвечаю, заранее прося прощения за литературщину, - видимо журналист во мне еще живёт.
Понимаешь, когда в начале мая я стою на берегу и смотрю на подвижку льда, за которой вот-вот последует ледоход, и когда наконец Енисей трогается, лёд, коробясь и разламываясь, начинает свой вековечный ход, то во мне зарождается нечто, наполняющее душу непонятной силой и верой в своё… только моё! человеческое достоинство. Почему вспыхивает такое? Не знаю. Как и не знаю того, что когда в лодке несусь по глади реки с бесконечной чертой лесов по берегам, а вокруг – ни души, и лишь собака на носу моторки, то во мне вспыхивает сладостное ощущение Вечности и моего причасти к ней. Может, память поколений? Ведь не зря же в первые часы ледохода люди бросали в воду Енисея кусочки самого дорогого, - хлеб! - и ополаскивали лицо горстью воды. Может, только эта неразрывная связь с природой и возрождает достоинство в человеке, придавая ему силы? А смещённость с земли, утрата связи и интереса к ней, потеря возможности видеть результаты своего труда не где-то там, в неопределенной перспективе, а непосредственно, сию минуту, приводит к тому, что исчезает чувство действительности, разрыхляются, размываются здоровые инстинкты, окружающий мир становится чуждым, далеким, а в душе образуется некая пустота, которую трудно заполнить чем-то интересным. Да, мир городов суетен, шумен, а думать и жить хорошо лишь с запасом большой тишины в душе. Не знаю, сказал ли я тебе этими строками что-то новое? Возразишь ли?.. промолчишь? Но поверь, мне надо было исторгнуть это из себя именно тебе, тебе!»
И пока я на это письмо Василю не ответила.

*Енисей - Река в Тыве, Хакасии и Красноярском крае, одна из самых длинных и полноводных рек мира и России. Длина - 3487 км.