Волчий час

1.

  Проснулась от того, что пальцы  закололо  сотней ввинчивающихся в кожу иголочек. Рука онемела. Энергично растирая ладони, глянула на часы: в темноте высветилось время – 4:02

 …Я направлялась в Раменское на скоростной электричке, держа на коленях ещё горячую урну с прахом Кости. Часом раньше, после шестичасового ожидания в московском Николо-Архангельском крематории,  пожилая сухощавая женщина с привычно скорбным лицом  выдала мне довольно тяжёлую металлическую ёмкость с останками  брата.

  В огромном похоронном  зале ещё тогда мелькнула мысль: почему бы им не предоставлять меньшее помещение для таких, как я – одной - единственной провожающей усопшего в последний путь. Видимо, прощание  предполагало торжественность ухода, если бы не подавляла  гнетущая обстановка.
 
  Я положила в гроб с каждой стороны по шесть  багрового цвета роз.    
  Бледно-жёлтое лицо Кости выглядело  неузнаваемым. В фирме по оказанию ритуальных услуг ему зачесали волосы наверх,   совсем не так, как он носил  при жизни, опуская чёлку на лоб,  и это  ещё больше ослабляло  веру, что  столь близкого, дорогого мне человека, больше нет.   
   
  …Казалось, заходящее солнце, мелькая сквозь ветки  стройных деревьев, летит наперегонки с электричкой. Чёрная птица парит на уровне окна, через минуту-другую отстаёт.  Дачные домики, богатые коттеджи, полустанки... Тяжёлое, облачное небо, как будто нарисованное акварелью неумелой рукой ребёнка.  Узкоколейка, заросшая травой;  товарные вагоны,  подпёртые "башмаками" под  колёсами. Картину оживляют молодые сосёнки и яркая трава, проступающая  взамен выгоревшей... Одинокий полинявший российский флаг на придорожной будке. Промелькнуло световое табло… крупными буквами горело напоминание: «Позвоните родителям».
    
   Впереди на скамье спиной ко мне сидел мужчина в шляпе. Потёртый воротничок белой рубашки подпирал жирный валик с просвечивающей через редкие волосы красной кожей. Странное дело: этот пассажир, возможно, вполне хороший человек, но мне он уже казался  ненавистным  без всяких причин.
   
   Я чувствовала себя окаменевшей и удивительно спокойной. Мысли хоть и пытались пробиться в сознание, но натыкались на непреодолимое препятствие. Не время размышлять. Внутренний автопилот вёл меня по заранее  обдуманному плану: переночевать, разобраться с делами, купить билеты на поезд на обратный путь и вернуться домой, в Минск.

   На ночь остановилась у сожительницы  Константина –  Ады Генриховны. Ужинали на  тесной кухне. Я смотрела на неё с недоумением: что же такого притягательного он нашёл в этой обрюзгшей,  неухоженной женщине? Маленького роста, пышногрудая, с объёмными бёдрами, она передвигалась с трудом, жалуясь на больные ноги и плохое самочувствие. Семьдесят восемь лет… Возраст не малый.
 
   Мы выпили водки из крохотных рюмок за упокой души. Ада отварила картошку, а я открыла банку консервов  «Скумбрия  в масле», купленную накануне в местном  гастрономе.
   Захмелев, вспоминая Костю, Ада порозовела, стала разговорчивей. В какой-то момент я заметила, что показная скорбь  проявилась фальшью в хриплом голосе и   неискренностью  в словах. 
 
   До моего отъезда  «безутешной вдове»  явно хотелось выяснить главный вопрос: что там с наследством? Она тяжело поднялась, взяла с полочки над столом  потрёпанную записную книжку, полистала её, нашла нужное, и  положила передо мной  небольшой обрывок  тетрадного листа. Мне показалось странным, что за несколько дней до смерти Костя написал корявым почерком некую сумму в «сто тысяч рублей». По утверждению Ады,  он пообещал ей выделить именно столько денег на лечение.
      
   Странность названой суммы в сто тысяч состояла в том, что Костя вёл полунищий образ жизни. Питался, в основном,  картошкой и хлебом; изредка  покупал дешёвые сардельки. Бывали дни, когда пенсии не хватало.  Тогда с самого утра Костя занимал очередь у пузатой, с обманчивой надписью «Квас»,   бочки возле магазина;  покупал  по сходной цене трёхлитровый бидон молока,  привозимого из ближайшей деревни. Дома готовилась так называемая еда на неделю. Молоко разводил водой примерно в пять раз, варил на этом манную кашу, ел, прикусывая чёрным хлебом и запивая кипятком.
   
    Запущенность однокомнатной квартиры говорила, скорей, о безразличии Кости, чем о его лени. Выскочившая в отдельных местах пола  потёртая паркетная плитка валялась у стены. На подоконнике в треснутом горшочке сидел  пыльный кактус, тронутый ржавчиной увядания; почти засохший, он лениво млел на свету, свернувшись калачиком, подобно котёнку.  Из крана  капала вода. Желание поменять прокладки постоянно переносилось на завтра. Немытые раковины на кухне и в ванной, посеревшая от пыли оконная занавеска и общая убогость обстановки... всё это наводило на мысль о безрадостной жизни хозяина.
      
    Уже за полночь, когда мы с Адой закончили разговоры,  я устроилась на узком диване в надежде хоть немного поспать. Задремала. Иногда, кажется, что ты находишься в состоянии бодрствования, но это всего лишь  поверхностный сон,  просто впадаешь в забытьё.

    Проснулась от неудобного положения, лёжа на спине; не сразу поняла,  где я и зачем я здесь. По стене проехала полоска  света от фар, проходящей машины. Сердце раз-другой толкнулось комком в горле и куда-то провалилось.  С трудом повернувшись на бок,  посмотрела на часы –  4:07. Где-то читала, что этот бессонный  промежуток  с четырёх до пяти утра называется «волчий час». Хотелось укрыться с головой, отрешиться от мыслей о времени, местонахождении, событиях, в которые поневоле втягиваешься с единственным желанием  «скорей бы всё это закончилось!». По опыту знала, что нужно просто поддаться ходу сменяющихся дел и прожить этот отрезок жизни,  не  погружаясь глубоко в поток размышлений. «Потом, обдумывать всё буду потом!»

2.
    Обстоятельства смерти Кости были настолько неправдоподобными, что  такой исход, наверное, не смог бы придумать даже самый изобретательный ум.
 
    Ада Генриховна жила в доме напротив в пятиэтажной хрущёвке  в двухкомнатной квартире на последнем этаже. «Подруга», так иронично называл свою сожительницу Костя, почти каждый день приходила к нему на час-другой поболтать и порешать кроссворды.
    
    А началось всё с того момента, когда однажды, собираясь уходить «из гостей», Ада  заметила на своей мохеровой шапке крупного налитого клопа.  Она его и не разглядела бы, если бы он не начал шевелиться в объёме мягкой розовой шерсти.
 
  – Костя! Это что же такое, чёрт тебя подери...  Уже клопы по всей квартире ползают! С ума сойти…Ещё не хватало мне домой принести эту гадость, – закричала она из прихожей.

    Торопливой шаркающей походкой Костя подошёл к Аде и взял  у неё шапку, пытаясь  разглядеть ненавистное насекомое.
   
  – Дааа… жирный. Видимо, ночью моей кровушки насосался. Сейчас, подожди, я до него доберусь и уничтожу подлюку, – с некоторой долей иронии сказал Костя.

    Он вернулся на кухню, оторвал кусочек от одной из старых газет, пылящихся большой стопкой в углу, и, поплевав, осторожно, чтобы не раздавить, снял притихшего клопа.  Жизнь его быстро закончилась в смываемой в унитазе воде.
 
  – Дак, ты ещё и шутишь? – негодовала Ада. – Квартиру запустил – дальше некуда:  уже  клопы разгуливают повсюду. Вчера  я ещё двух тараканов  прибила…Чего ты ждёшь? Когда змеи поползут?
      
 – Да, ладно тебе…Чего ты разошлась? Первый этаж, из подвала лезут… они всегда зимой тепла ищут и пропитания, – усмехнулся Костя. – Какой уж такой большой от них вред?

   Подруга громко хлопнула дверью и направилась  к себе. Дома она тщательно осмотрела одежду и даже  потрясла туфли над раковиной. «Надо что-то делать.. А то принесу этого добра, потом чёрта с два выведешь» – думала она, глядя  в зеркало и расчёсывая короткие, редкие волосы.
 
   На следующий день Ада решила пройтись по магазинам и подобрать убойное средство, желательно подешевле, чтобы разом уничтожить клоповье поселение в квартире Кости.

   Направилась в хозяйственный; сразу приглянулся высокий объёмный баллон с яркой этикеткой, правда, смущала цена. «Дороговато, ну ничего,  деньги Костя вернёт… пусть рассчитывается, раз довёл дело до такого бардака» – решила  она, укладывая баллон в магазинную корзинку.
 
   Ада походила ещё некоторое время по рядам между полками, рассматривая товар. Покрутила перед глазами чашку китайского производства с нанесёнными непонятными иероглифами; посмотрела на свет дуршлаг через мелкую сетку дырочек и, наконец, дошла до своего любимого парфюмерного отдела с пробниками духов и одеколонов. Здесь можно было  от души напрыскаться   из трёх-четырёх флаконов  и потом, в облаке приятных смешанных ароматов, проследовать дальше. Ада давно поняла эту хитрость и взяла за привычку не покупать духи, тратя деньги на дорогую покупку, а пользоваться предоставляемой магазином возможностью душиться из  пробников. Запахи стойко держались  неделю-две… При следующем посещении магазина процедура с  надушиванием повторялась.

3.
    Утро. Костя ногой придвинул табуретку и подсел к столу.  Подсохший  хлеб, разделил  на три примерно равные части; горбушку отложил для птиц, вторую пихнул в стакан с молоком, третью, предусмотрительно собрав крошки, – в полиэтиленовый пакет. Потемневшей от времени серебряной ложечкой, подаренной любимой женщиной, ушедшей семь лет назад в мир иной, он подавил  кусок, наблюдая, как тот, быстро разбухая,  пошёл ко дну.
    
    Есть расхотелось. Накрыв блюдцем стакан, он переставил его в прохладное место на подоконник, вяло поскрёб подбородок и притянул к себе за витой шнур старую сохранившуюся с советских времён электробритву.
 
    В круглом зеркальце, отразились впалая небритая щека и морщинистая, покрытая седой колючей щетиной, шея с выпирающим кадыком. Бритва всхрапнула; старый механизм заворочался и постепенно набрал не совсем устойчивый ритм, издавая угрожающие звуки, словно напоминал, что его жизнь и коэффициент полезного действия не беспредельны. Возиться с мылом, кисточкой и опасной бритвой не хотелось, поэтому пришлось бриться на сухую.      
 
   В дверь позвонили. Костя  безрадостно поприветствовал Аду. Не раздеваясь, она прошла в кухню, достала из сумки  маленькую кастрюльку с супом и поставила на стол.
    
  – Давай, поешь горяченького, пока не остыло,  а то, наверное, и не завтракал ещё.
 
    На лице подруги явно отражалась решительная готовность перед началом ответственного дела.
 
  – Так, Костя, я с утра сходила в магазин и купила отраву от клопов: надо  залить комнату от этой заразы, – сказала она непререкаемым тоном, качая в руке объёмный баллон.
 
  – Да ну, чего уж так спешить?  Жил с ними в компании и ничем  особенно они мне не досаждали, – неуверенно произнёс Костя, понимая, что с Адой спорить бесполезно.
   
  – Вот, уж нет!  Давай сразу договоримся, что проблему будем решать и, чем скорей, тем лучше. Нечего откладывать, – постепенно повышая голос, сказала Ада.

    Костя отставил кастрюльку с супом, накрыв  полотенцем. В надежде протянуть время, он попытался вяло улыбнуться, чтобы как-то сгладить ситуацию.  Находясь в привычном состоянии  нежелания что-либо менять,  легче всего следовать по внутреннему навигатору из-за отсутствия воли. Никаких установок самому себе, никакого преодоления; плыть по  волнам куда приятней, чем сопротивляться. «Чего ей вздумалось устраивать клоповье побоище? Живут и живут-поживают... кому они мешают?»

    Костю устраивало всё, что касалось  выработанного распорядка  его жизни: смирился с  вялотекущим ритмом, умеренностью во всём, отсутствием желаний и лишних действий. Он законопослушно платил за квартиру, выносил  мусорное ведро, ходил в магазин за продуктами и, пожалуй, это – всё из перечня обязанностей.  Остальное – по мере возникновения какой-либо проблемы. Даже Ада устраивала  своими посещениями,   эмоционально разнообразив его монотонную, безмерно тоскливую жизнь.
 
    А ведь раньше было всё! Путешествие на Дальний Восток в одиночку в шестнадцатилетнем возрасте. Поступление в ленинградский Горный институт, потом разочарование в профессии геолога и переезд в Москву. Бауманское училище, окончание с красным дипломом, работа в КБ и защита кандидатской диссертации. И вновь – путешествия, путешествия.. О женитьбе не думал. Семья – это оседлость, а хотелось свободы, вольности, разнообразия, реализации самых фантастических планов и при этом никакого груза ответственности ни перед кем. Никакого самобичевания или самоанализа, если бы не время, летящее с сокрушительной скоростью. Семьдесят показалось чем-то нереальным, совершенно чужой, нелепой и неправдоподобной датой.

   … Ада переоделась в старый халат и деловито распорядилась отодвинуть всю мебель от стен, чтобы  распылить аэрозоль по периметру комнаты за плинтусами, по задней стенке шкафа, возле ножек перевёрнутого стола, стульев, по днищу дивана и во всех щелях, где клопы могли устроить себе уютное жилище. От тошнотворного запаха Костю мучил кашель;  слезились глаза, и текло из носа. Ада обвернула голову  полотенцем, которое закрывало большую часть лица; на кухне прошлась по углам, за плитой и холодильником. Она разошлась и продолжала бы войну и дальше, но средство в баллоне скоро закончилось.

   – Так что? Я и форточку не смогу открыть? Дышать же невозможно, – отчаявшись что-либо изменить, спросил Костя.

   – Ну, ты даёшь! А тогда зачем всё это делать? Если откроешь форточку, всё выветрится и клопы не сдохнут. И что? Начинай всё сначала, – добила  железной логикой Костю  заботливая подруга.

4.
    К вечеру следующего дня Ада  сложила в сумку несколько яблок; укутала вафельным полотенцем и поставила миску с гречневой кашей; просмотрев продукты в холодильнике, достала баночку сметаны и, подумав,   вдобавок положила пачку печенья.
 
    Сердце было не на месте. «Как он там переночевал», –   думала она, подавляя  волнение за Костю.
    Ада позвонила в дверь, но привычных поспешных шагов не услышала.
   
 – Костя! Это Ада! У тебя что там, звонок не работает? Костя, открой!

   Тишина за дверью начинала её пугать;  приложив ухо к замочной скважине,  прислушалась. Безмолвие. Она заколотила кулаком по дерматиновой обвивке, которая сильно заглушала удары. «Боже мой, да что ж он там, спит крепко или в туалете сидит и не слышит?» Ада теряла терпение.  После нескольких попыток достучаться,   пришлось поспешить домой и взять ключ от квартиры Кости. «На всякий случай» –  выпросила этот ключ месяц назад  сама Ада.
   
   Вернулась быстро. В подъезде пахнуло вонью от мусоропровода. При тусклой мерцающей лампочке она едва подобрала правильное положение ключа – выемкой вниз – и открыла дверь.
 
   Резкий запах средства от клопов  заставил Аду закрыть нос рукой. Костя лежал на полу в проходе между комнатой и прихожей. Рядом с головой расползлась чёрная жижа рвоты. Из носа стекала густая пена.

 – Костя, да  как же это? Что ты, в самом деле? Костя, давай, дыши… Подожди, я сейчас скорую вызову, потерпи, –  запричитала Ада срывающимся голосом и бросилась к балкону.
   
   Скорая ехала пятьдесят минут. Ада то и дело поглядывала на часы, проклиная  местную медицину почём зря.  Из открытого балкона тянуло холодом. Ада пыталась влить в рот Кости хотя бы немного воды, но ничего не получалось. Он то хрипел, то  задыхался, то успокаивался, то  дрожал всем телом в конвульсиях.
    
   Врач, поморщившись от  жуткой атмосферы в квартире, по всей видимости, сразу понял, что произошло отравление.  Он быстро сделал укол и потребовал захватить паспорт больного. Без лишних слов Костю погрузили на носилки и забрали в больницу.

   Через три дня поздним февральским вечером в моей квартире раздался звонок из Раменского.  Андрей, социальный работник, который раз в неделю помогал  с доставкой продуктов своему подопечному, произнёс сдавленным голосом: «Костя умер».

5.
   
   После смерти брата, меня начала терзать неотступная мысль:  «мамы с папой уже нет и вот  теперь дошла очередь и до меня.» Боюсь ли я смерти? Не знаю…  Но,  я точно знаю, что у меня ещё дел по горло и уходить сейчас было бы крайне досадно и  несвоевременно.

   Через сутки я уже ехала  в Москву. Пересадка на электричку до Раменского заняла не более часа. Я смотрела в окно на знакомые картины столичного пригорода, и постепенно невероятная  тяжесть воспоминаний вползала в душу.
    
  …Мне пять лет, Косте – пятнадцать. Мы втроём: я, Костя и кот, наречённый по  желанию изобретательного хозяина странным именем Питстэкалуайч, сидим у печки, наблюдая за мышью, которая нашла тёплое местечко в углу. Костя берёт спичку и осторожно трогает мышь за бочок. Пит нервничает, но  едва сдерживает себя. Я мышки не боюсь,  уверенная в том, что  мы подружимся.

   Наша с Костей разница в возрасте в десять лет не чувствовалась совершенно, особенно, в мои студенческие годы. Летом я приезжала в Раменское на каникулы. В то время Костя жил в общежитии для малосемейных. Жильцы разъезжались в отпуска, поэтому мне отводилась отдельная комната. Потом часто вспоминала, что рядом с кроватью на уровне глаз  на обоях шариковой ручкой была выведена надпись: «Si vis pacem, para bellum». Я в те времена не слишком вдумывалась в смысл этого изречения, но теперь…
 
   Почти  ежедневно мы мотались в Москву. Забегали в вагон электрички за секунду до отправления. Стояли в тесноте вместе со спешащим в столицу людом.
   На концерт польской группы «Алибабки» с популярной солисткой Анной Герман билеты купили с рук за несколько минут до начала и поэтому по цене с большой скидкой.
   
   В выходные, святое дело – танцплощадка. Хотелось принарядиться, поэтому купили мне модные брюки, но Костя сказал, что они должны быть в обтяжку, поэтому сам ушивал их на детской швейной машинке.
   Танцевали шейк, отрываясь от души.

 … Последней осенью Костя провожал меня  после  приезда  в гости с целью «проведать родного братца». Так шутливо мы называли друг друга – братец и сестрица.

   Помню, я уезжала, находясь под сильным впечатлением от того, с чем пришлось столкнуться в Раменском. Небольшой городишко, замусоренный окурками,  носимыми ветром вдоль бордюров; дороги с бесконечными выбоинами; нацменки, торгующие халатами, тапками, носками, разложенными на деревянных ящиках; пятиэтажки, сплошь увешанные рекламными щитами. Вся эта неприглядность,  и  какое-то странное безразличие местных жителей наводили на меня жуткую тоску и обиду и за город и, почему-то, – за всю страну целиком.

    Я горячо рассказывала об этом Косте. Слёзы подобрались совершенно неожиданно: «Как же так? Почему?» – спрашивала я, меняя один за другим бумажные носовые платки. «Сами люди, разве им не хочется навести в их родном городе порядок? Обустроить, озеленить,  отремонтировать, украсить… почему  всего этого не сделать для того места, где ты живёшь? Для себя, для детей, для гостей. Почему?» Что-то горькое, страшно болезненное рвалось из меня наружу. Я  захлёбывалась от слёз, от слов, от эмоций.

    Костя смотрел на меня с сожалением, но я ждала понимания. «Подожди, ну что ты так расстроилась? Чему тут удивляться?  Ты пойми… Это ведь – Россия! Это же Мать! Надо  простить её, как любимую, родную мать. Не плачь, просто прости.» Я старалась сдерживаться, чтобы не зарыдать в полный голос. Но, видимо, боль и досада накопились, всплыли, не удерживаемые никакими якорями, перевесили через край и слезами беспрепятственно вылились наружу.
   
   … На часах – 4.58
Пересматриваю фотографии в старом альбоме. Воспоминания  уносятся быстрым течением времени: хотелось бы, чтобы тяжёлые,  болью ранившие сердце – безвозвратно.