Сингапур

  Предупреждение. Не для любителей географических путешествий в стиле "Три с половиной дня в Джакарте".Вообще не про экзотические вояжи.


Часть первая.  Моряк и сказочница.Семейные хроники.

            Сингапур - гори оно все огнем и кругом китайцы!

 1. Пустыни внемлют богу потому, что он должен приходить к морю, но к его приходу моря высыхают и он приходит в оставшуюся после морей пустыню. А его весть уже никому не нужна.
  2. Девиз нашего рода – «верность». Верность написана на наших знаменах, гербах, шпалерах, посуде и подоконниках. А также прикроватных ковриках.

Владивосток-Камчатка.

Я помню скамейку в сквере, мелкий дождь и отец чистит для меня огромных тихоокеанских креветок, чилимов, и говорит – ты так быстро ешь, я не успеваю их чистить!
Он говорил- ты не можешь этого помнить, тебе год. Но я помню.
Еще там были голотурии, морские огурцы, миноги, которые вовсе не считались деликатесами. А вот яблоки были редкостью. Соседка по общежитию говорила маме – у китайцев здесь даже ананасы росли, а у русских – картошка с трудом. И рассказывала, как плакали китайцы, когда их высылали на родину к Мао. Народ не понимал – почему, если они хотели остаться в СССР. Коммунистическая идея представляла весь мир единым, и, не вдаваясь в теоретические сложности, люди верили, что все достойны рая, то есть коммунизма.
Неминуемое падение Совсоюза для меня стало очевидным после истории, вычитанной в прессе. Девушка вышла замуж за итальянца. Они работали вместе на автозаводе и оба состояли в коммунистической партии своих стран. Наивная девушка обратилась в парторганизацию завода с вопросом, как ей сняться с учета компартии СССР и встать на учет в коммунистической партии Италии, которая была многочисленной и влиятельной. И ее выперли из коммунистической партии СССР! Люди, принявшие такое решение, не были коммунистами. Как и Сталин, который не разделял эту идеологию. Забавные вопросы - как он мог делать то и то, будучи коммунистом. А он не сдерживал себя марксистскими догмами, как некоторые Папы Рима не были христианами. Когда им надо было - они чтили Христа, когда это было невыгодно – фигурально отправляли его на родину, чтобы не мешал. А девушка понимала коммунизм так, как его придумали Маркс и Энгельс. И Ленин ее бы понял, без сомнения.
Мой отец воспринимал коммунизм тоже именно так. Как поход к счастью человечества. Он всю жизнь провел в дальних походах и знал, как это тяжело. Но в конце наградою цель.
Лет до двенадцати я его почти не видела. Он уходил в море надолго, мы его ждали и каждое его возвращение  было невероятным праздником, не только потому, что мы его очень любили. Просто он ведь мог и не вернуться. Такое бывало. Зато были долгие, почти по два месяца, отпуска на сказочном юге, где фрукты ели с деревьев, а в море было почти так же жарко, как в городе.

Я родилась не у реки или моря, моя родина – океанский берег.

В море, возле которого я родилась, купаться было холодно. И глубоко. Потому что это было не море, а океан. Волны оставляли мокрую пену лопавшихся пузырями  кружев на черном блестящем песке, и откатывались,  не показав дна.
У океана был такой прибой, что войти в воду безопасно давала возможность наличия хвостов по типу бога морей Посейдона и его жены Амфитриты.
Песок, темный, почти черный на солнце сверкал. Из него выползали пестрые лепестки душистого горошка на жестких ползучих стеблях. На берегу умирали  выброшенные волнами медузы, их мы обходили, собирая невообразимо и разнообразно скульптурные раковины. Они мне и сегодня кажутся самым вдохновенным творением великого креатора Вселенной.
Людей жило в наших местах мало и они были приветливы. А юг встречал постоянным гулом и раздражением от  огромных толп. Мы приезжали рано, в конце мая, сезон еще не начинался, и уезжали  в начале августа, когда на пляжах и в ресторанах собиралась большая часть населения страны. С тех пор я не выношу толпы.
Но я про нее.
Я привыкла, что она красивее всех. Так говорили все вокруг. Как она красива, какая потрясающая красота, невероятно быть такой красивой. Это было привычно и нормально. Невероятно - но она сохранила эту красоту до самой своей недолгой старости.
Я никогда не называла ее мамой. Ее все звали по имени. В собственной семье она была Лякки.
Мы с отцом между собой ее называли Лялечка. О, наша Лялечка!
Только абсолютно спокойный от сознания своего места в мире человек мог без раздражения выносить всеобщее к себе внимание.
Ей дарили конфеты и цветы, подходили на улице, даже когда она шла со мной, маленькой, и даже уже студенткой.
Я помню фиолетовые перламутровые туфли на огромных шпильках, рост ее всегда огорчал, очень прямая, это делало ее выше, с надменно гнутой как у Нефертити шеей. Длинные серьги били по высоким воротникам летних платьев и осенних костюмов. Других украшений она не носила.
Осанка, да. Она говорила – плохая осанка – плохое воспитание. Плохие зубы – плохие родители. Сколько она билась за мои зубы! Благодаря  ей  при желании я могу улыбаться.
Всегда только серое и зеленое. С возрастом добавилось немного черного и синего. Только в конце жизни она узнала, что знаменитые модельеры признают наличием вкуса присутствие трех цветов в гардеробе и основным из них – в цвет глаз. Она всегда носила такую одежду, в серо-зеленых тонах.
Ее любимый камень – изумруд. Молодой, светло-зеленый, как ее глаза по утрам. К вечеру они становились янтарно-серыми, темнели и блестели ярче при свете электричества. Она подводила ресницы и брови темно-синей тушью. Даже черную было невозможно достать в совсоюзе. Впервые она купила такую краску на барахолке во Владивостоке, японскую, и потом, когда никакой косметики достать было невозможно, старалась смешивать какие-то краски и тертые карандашные грифели.
Она страстно любила красивые вещи, это было противостояние  и протест против серой и тусклой, нищей и однообразной жизни тех лет. Мои подруги в студенческие годы говорили, что у нее не просто не советский, а даже и не русский стиль. Она мечтала о шляпах, сама совершенно не умела управляться с иглой, рисовать, рукодельничать. Но отец был мастер на все руки. И по ее объяснениям он сделал японскую коническую шляпку из обрезков черного бархата с вишневым узким тоже бархатным пером. Она рисковала выходить в ней и в сером летнем пальто колоколом на своих огромных каблуках на серые улицы советского портового города, все оглядывались ей вслед. Что-то говорили,  восхищенно или гнусно, но она проходила как Фрези Грант по волнам, мнение окружающих ее не интересовало, она была не из этого города, времени и мира.
Я помню все ее костюмы и платья, пальто и шубы. Их было не так много. Элегантность не в количестве. Жили скудно, как все, но свои гонорары она тратила с шиком. Мы шли обедать в ресторан, обязательно с шампанским, она его обожала и могла выпить бутылку одна, никогда не пьянея. Не то, что мы с отцом, сладкоежки. Она не терпела сладкого. Рядом с ней всегда были Александр Грин, Джозеф Конрад, Грэм Грин, Сомерсет Моэм, Лжек Лондон, Френсис Брет Гарт и Роберт Льюис Стивенсон. Девочка из сибирского города всегда мечтала о море. И всю свою взрослую жизнь провела около него. Она, как Ассоль, была рождена, чтобы стать женой моряка.
Надеюсь, сейчас она на своих Нечаянных островах стоит на пирсе и проплывающие мимо пиратские корабли  салютуют ей из всех бортовых орудий.
Предметы из мечты о морской романтике, колониальные товары  далеких стран сопровождали ее с детства. Дома была ротанговая мебель, китайские и японские фигурки, книги с иероглифами ее отца синолога-любителя. Огромная библиотека на шести языках давала возможность для мысленных путешествий. Особенно во время уборки, готовки, стирки и глажки маленькой Золушки, которая отвечала за ведение хозяйства в семье, где кроме нее были всегда работающая мать и всегда учащаяся старшая сестра.
Она не любила учебу. Книги очень быстро сделали ее близорукой, а матери было некогда заниматься детьми, тем более, что старшая дочь всегда была звездой школы, едва ли не лучше всех училась, играла в школьных спектаклях, после института уехала в аспирантуру, защитилась, вышла замуж, развелась. А когда вернулась, с удивлением увидела, что маленькая робкая младшая, кухарка и горничная, поступила в университет и стала там самой красивой девушкой, на которую приходили смотреть со всего города.
Однажды они обе зашли в парикмахерскую, старшая сестра носила короткие стрижки, младшая просто проводила по дороге, предпочитая самостоятельные прически, в подражание иностранным кинозвездам. Она сразу ушла и, поскольку похожи они были мало, одна из ожидающих очереди посетительниц спросила вторую - это та самая, на которую ходят смотреть в университет? Старшая сестра много лет спустя рассказала об этом.
Дома стали собираться веселые молодежные компании. С очень малым количеством Ляккиных подруг и огромным – разнообразных курсантов и журналистов, потому что она начала подрабатывать с первых курсов университета на радио и в газетах. Она, мечтательница, была вынуждена писать для социал-реалистической советской прессы, которая не признавала никакой нематериальной романтики.
Правда, чувство свойственной ей несколько сардонической иронии всегда помогало писать фельетоны, особенно ценимые в районных и областных газетах.
Она прекрасно пела, но не колыбельные. Моими колыбельными стали старинные матросские песни. «Раскинулось море широко» была самой любимой. Отец говорил, что там бесконечное число куплетов и Утесов спел только их малую часть. В курсантские времена он ходил в морской поход на Шантарские острова и маме нравилось, не ерундой занимался на каникулах, а делом. Она считала, что счастливый брак возможен только если женщина уважает занятие своего мужа. Мы были избалованы его мастеровитостью, он умел все – от электрики до паркета. Смотрел, как реставрируют музей - дворец под Ленинградом – и сделал дома стены, затянутые портьерным шелком. Все неистощимые мамины идеи он воплощал в жизнь молча и спокойно, как прожил свою собственную.

На бойком месте.

Постоялый двор на большом тракте – это столовая, гостиница, транспорт в виде лошадей, люди и много чего еще. Семьи в конце 19-го - начале 20 века были большие и работы хватало всем. На фотографиях нет отца семейства, он вроде жив, но роли особой не играл. Это видно по лицу матери семейства - крупной блондинки с хищным и бесстрастным выражением лица. Дети темнее, но все очень красивые. Больше всех на нее похожа Лиза, тоже с очень светлыми прозрачными глазами и льняными волосами. Нос,  правда, слишком короткий и облик не такой выразительный. А с сестрой Леной, которой ей записали один год, но не день, рождения (что совершенно невозможно по биологическим причинам), они были настолько не похожи, что никто никогда не принял бы их за близнецов. К Лене китайцы на рынке часто обращались по-китайски.Были еще две дочери - Анна и Фридерика, и пятеро сыновей - Юзеф, Степан, он же Стефан, Адам, умерший в туберкулезном санатории в Швейцарии очень молодым, по семейной легенде на него приходили к ограде смотреть девчонки из соседнего пансионата, так он был красив, и еще двое, Ян и Самсон,сгинувшие во время войны.
Была история в семье, что какие-то купцы уехали, переночевав и прихватив Фридерику, ей было лет одиннадцать. Семья спохватилась, братья догнали купцов и отбили сестру. Но она после этого была странноватая и к ней в семье относились как не вполне нормальной. Правда и сама семья была такой же.
После революции Сибирь наводнили возвращающиеся из ссылок революционеры, один из них задумал жениться на белобрысой Лизе. Родня с домами и золотым песком, которым дели играли как с обычным, сказала – за ней ничего нет. В смысле приданого. Вольный ссыльнокаторжный согласился и так. Правда, жили они в городском доме семьи. Который был отдан городу относительно добровольно вольноотпущенным зятем под учебное заведение для неблагородных девиц. Советские власти разместили там институт. После ареста мужа, так как новый диктатор создавал легенду о своем божественном происхождении и уничтожал возможных свидетелей его отсутствия, то есть настоящих творцов революции, директор учебного заведения страстно мечтал выселить бывших владельцев дома и даже однажды зимой приказал начать разбирать крышу над оставленными им двумя комнатами с террасой. При декабрьской температуре минус пятьдесят наследница без наследства прорвалась к прокурору и тот запретил директору выкидывать чесеиров на улицу. Не знаю, что с этим вершителем закона стало потом, но такой прокурор в конце тридцатых годов бесстрашно демонстрировал превосходство морали одного человека над моральной деградацией всего общества.
Жила семья из трех женщин в квартире их бывшего дома с общим входом в институт, который сторожила традиционная вахта. Все гости и многочисленные поклонники прекрасной Лякки проникали в заветную квартиру, минуя вахтовую тетку, строго вопрошавшую, куда и зачем они прутся. Да чтобы попасть в оазис абсолютно несоветского быта, который Лякки именовала «Замок Синей бороды».
Внутри было голодно, но красиво от остатков дедовской коллекции редкостей, которые тогда еще никто не величал антиквариатом. Самодовольные усадистые будды, отстраненно улыбающиеся хотэи, призрачно-изящные китайские девицы, ничего общего не имеющие с болванчиками, невесомые сервизы лакового вызолоченного дерева с драконами и пагодами, цветная витая ротанговая мебель и необъяснимо сюрреалистического вида подставки для свечей – вся эта азиатская фантасмагория превращала убогое, неприспособленное для зимней, тем более сибирской жизни жилище в мандаринский дворец.

Бабка ушла нераскаявшейся. Так и представляю как она предъявляет претензии богу.
Когда врач скорой приехал констатировать ее смерть, то произнес лучшую эпитафию, какую только можно представить для женщины.
«Шея как у тридцатилетней!»

Первый полет.

Мои развеселые молодые родители приучили меня к самолетам лет с пяти. Воздушный транспорт для меня – основной на большие расстояния, на малые – автомобильный. Поезд для меня не существует. После того как вас провезут пару раз по маршруту Москва- Владивосток и обратно в детстве – вы меня поймете.  Помню впечатление от взлета, оно осталось у меня на всю жизнь. Это восторг, когда машина отрывается от земли, вселенная меняет масштаб, ты теряешь свой. Вселенная становится меньше, а ты – больше. Говорят, что взлеты так же опасны, как посадки. Больше всего авиакатастроф. Не знаю, я люблю взлеты и ненавижу посадки. Для меня посадка – адская боль в ушах, я отлично представляю ощущения выродков при включении излучателей.

Про майскую демонстрацию.

Я в тот год жила у тетки с бабкой, им не удалось отвертеться, потому что родители угодили вместе с отцовским кораблем в какую-то невероятную дыру, где не было вообще ничего. Море и камни. Родители спихнули меня на мамину родню, которая совершенно этого не желала. Игрушек в доме не было, но остались всякие китайские статуэтки, шкатулки и предметы неизвестного никому назначения, которые и развлекали меня в этом неприспособленном для детей доме. Особенно я любила играть пуговицами из высокой металлической с зернью и эмалью китайской шкатулки с журавлями на фоне окутанных облаками острых гор. Это был мой первый театр. Пуговицы жили интенсивной и разнообразной жизнью.
Квартиру мамина старшая сестра к этому времени получила от своего института. На лестничных площадках и во дворе дети, немного постарше меня, говорили с родителями на разных языках. Я очень хотела учить языки, но тетка сказала, еще рано, успеешь.
На первомайской демонстрации детей школьного возраста не было по понятным причинам - они демонстрировали вместе со своими школами, дошколят из-за холодной погоды было мало, в начале мая в Сибири температура едва вошла в положительную. Поэтому единственный ребенок - я - вызывала интерес довольно молодых препов, да и тетка,  заведовавшая кафедрой немецкого языка, пользовалась общей любовью. Она всегда была мила. Приятно этим отличаясь от моей злоязычной матери, ее младшей сестры. Ректор, доктор по романским языкам, подошел ко мне и задал обязательный от взрослых детям вопрос - кем ты хочешь быть, следовало отвечать, что космонавтом. На худой конец - учителем или врачом. Мне злила необходимость торчать среди этой толпы, я не выносила ситуаций, в которых от меня ничего не зависело и вынуждавших идти вместе со всеми, но я ответила как всегда правдиво - «опереточным либреттистом». Это стало знаменитой шуткой не только в институте, но и для моих родителей, которым тетка написала об этом в письме. Она считала, что я выпендриваюсь.Как она ошибалась.

У Анны Константиновны.

Бабкина приятельница Анна Константиновна, сухая и прямая как трость джентльмена, приходила к нам пить чай с сушками и играть в карты. Она была бывшей балериной театра оперетты и на пенсии работала капельдинершей в том же театре, куда мы с бабкой приходили на дневные спектакли, а иногда, когда были свободные места, и на вечерние. То есть бесплатно. Лишних денег на посещение театров у нас не было, и поскольку у бабки не было знакомых в драмтеатре - туда я не попала. Спектакли оперетты представляли невообразимый контраст с серой советской жизнью большого промышленного города, где сутками грохотал грузовой транспорт, почти круглый год лежали кучи почерневшего снега, а люди одевались в три цвета - черный, серый и коричневый. Мимо дома мрачной колонной неслись грузовики по направлению к грузовому терминалу великой сибирской реки. Она всегда мне казалась одинаковой – темно-зеленой, непрозрачной и замкнутой в себе. Не то что океан - он был каждый день разный, даже не день, а минуту, сине-зеленый, темно-синий, золотистый и готовый к общению Он слушал меня. А река - только себя.
На сцене оперетты все сверкало и искрилось как океан в солнечный день. Платья в пол, фраки, фальшивые ордена и драгоценности, бурные танцы и несоответствующие серьезной социалистической действительности шутки действовали на меня ошеломляюще. После спектакля я с трудом приходила в себя. Мне не хотелось покидать этот блистающий, как сказал классик, мир.
Странно, но я никогда не стремилась выйти на сцену, желанье стать актрисой меня так и не посетило. О существовании режиссеров я понятия не имела. До сих пор считаю эту профессию сильно переоцененной. Я как всегда рационально расценила свои возможности. Самое главное в театре - музыку - мне никогда не осилить, это я заключила сразу. Странно, что мама пять лет не могла этого понять и гоняла меня на занятия музыкой, которые я ненавидела с первого до последнего дня. В музыкальные школы мне ходить не пришлось, поскольку в отдаленных гарнизонах таковых не имелось, но преподаватели музыки были, и даже незаурядные, такие как Стефания Шамплинская, концертмейстер из Щецина, которую угораздило выйти замуж за советского морского офицера и которая, так и не придя в сознание после одиннадцатичасового перелета, до конца не ощутила свою принадлежность к прекрасному новому миру и дальневосточной советской действительности.
Не умея ни писать, ни читать, в детском саду я в основном рисовала. Еще сочиняла истории, которые не любила рассказывать взрослым, потому что они начинали на меня странно смотреть. Я дошла своим дошкольным умом, что единственной моей возможностью войти в волшебный мир сверкающей сцены станет слово. И вертя в руках программку, я просила бабку прочитать, что там написано. Так что итальянское слово «либретто» я знала отлично. Это будет моим шансом.

Семейная легенда.

Отец родился во время разлива великой реки и знаменитого наводнения.
Роддом в пригороде затопило. Его эвакуировали на лодках.
Мария, тогда еще не моя бабка, а молодая высокая рыжекудрая квазимадонна с новорожденным сыном стояла в окне второго этажа - первый ушел под воду- и не решалась ступить в лодку.
Лодочник, чтобы ее успокоить, спросил:
- Как тебя зовут?
- Манею.
- Первый ребенок-то? Кто?
- Сын.
- Как назвала?
- Гринею.
- Вот что, Маня, давай мне Гриню.
Будущая бабка передала ему сверток с младенцем и впорхнула в лодку следом.
Отчаливая, лодочник сказал
- Сразу не на землю ступил, а на воду. Моряком будет.
И вот ведь моряков в семье не было, но отец никакой другой профессии для себя не представлял.

Путешествие к морю на крыше вагона.

Не знаю - правда ли это.
Отец по гороскопу – рыбы, а все они страшные врали.

После окончания школы отец поехал поступать в ленинградское военно-морское училище. Естественно поступил, прирожденный гений физики и математики. Но, видимо, место было кому – то нужно и ему отказали под предлогом чего-то там со здоровьем. Хотя он еще в школе занимался классической борьбой. В училище, кстати, тоже.
Но будущий моряк всегда был упрям. Да и старик, никогда не называемый им Нептуном бог морей - только Посейдон, неотступно звал к себе. Денег оставалось мало. Поэтому от Ленинграда до Москвы ехал на крыше вагона. И не он один. Война еще не забылась и раскрепостила вечно душимый властью народ. Денег на самый дешевый билет Москва- Владивосток хватило. На еду уже нет. Купил на вокзале мешочек семечек. Ими питался всю неделю поездки. Кипяток в поезде дальнего следования был бесплатный.
По приезде сдал все экзамены, как обычно на пятерки. И был поставлен на довольствие. Да еще и с прибавкой, положенной при росте метр восемьдесят пять. Даже не думал, что это много. Отец и младший брат были выше ста девяноста, а дед, мой прадед, был ростом два метра четыре сантиметра. На доме осталась отметка.
На экзаменах, поскольку в путешествии до Тихого океана наголодался, подрабатывал за еду, сдавая письменные экзамены. Устных боялся, несмотря на огромное количество абитуриентов могли узнать. Физика и математика успехом не пользовались, претенденты более или менее в них ориентировались. А вот русский язык представлял для большинства сверхсложную головоломку. И отец, с его абсолютным чувством языка, написал несколько сочинений. Мне в наследство досталась не связанная с учебниками грамотность не от матери филолога и журналиста, а от отца-моряка. Я всегда читала текст как музыкант партитуру. Любая грамматическая или синтаксическая ошибка воспринимается как фальшивая нота. 

Скромность быта.

То, что раздражало мать в свекрови – высокий рост, каштаново-рыжие кудри, золотисто-зеленые глаза и веснушки на бело-розовой коже (у ее собственной матери кожа была очень белая, но благородного оттенка слоновой кости и разумеется без веснушек) - нравилось в дочери, а кожа сравнивалась с перламутром внутри раковин.
Манера одеваться не подлежала даже критике.
Мать предпочитала стиль строгий, но с ноткой вызова действительности.
Корсет из синих кружев теткина подруга привезла той в подарок из Парижа, где работала в ЮНЕСКО. Тетке он оказался мал и она прислала его маме.
Мама мерила его перед зеркалом. Вид был шикарный и она сказала мне -
- Как жаль, что кроме тебя этого никто не видит.
- Пройдись по улице.
- Там только куры мичмана Павленко. Они понимают во французском белье столько же, сколько ты. Люблю красивые вещи. Это у меня от отца. Но здесь такую роскошь некому оценить.
Вещи, оставшиеся после деда и увезенные мамой в новую жизнь, смотрелись в советской служебной квартире странно. Например, в готической подставке под часы карманный золотой хронометр фирмы «Borel», оставшийся в квартире у бабки, изображали наручные часы «Командирские» с надписью «От Главкома ВМС СССР».
Мама едко отмечала, что каждый раз после учений командование одаряет отца часами.  Как будто у советского офицера должно быть шесть рук, как у бога Шивы.
Отец отвечал - если учесть все служебные требования министерства обороны, то многорукий Шива отдыхает.
На что мать говорила, проще быть пиратом.
Маме как урожденному анархисту нравилась отвязанность морских разбойников.
Вино, карты, женщины. Дебош в каждом экзотическом порту.
Отец возражал, что при таких привычках лучше из порта не выходить. Море требует к себе серьезного отношения. Дисциплина на военном корабле необходима. А пиратский корабль – это корабль военный. Потому что любой корабль, несущий вооружение- военный. Просто работает не на государство, а на себя.
Как позднее выяснилось из опубликованного пиратского кодекса, отец был прав. Пиратский кодекс был очень жестким. За привод женщины на борт списывали с корабля. За азартные игры и пьянство уменьшали долю в добыче. За постоянные нарушения дисциплины могли и казнить.

Мореплаватели.

Моряк без чувства юмора - утопленник. Так считал отец. Он говорил,надо быть сумасшедшим, чтобы напасть на СССР. А их не так много и они плохо переносят холодный климат.
Колумба отец очень уважал. Как они на этих деревянных табуретках, без нормальных карт, выходили не в море - в океан!
К Магеллану он относился с некоторым неодобрением. Военный моряк, в отличие от Колумба, который был моряком гражданским и легко менял флаг. Остроумно при этом замечая, если его тянет под испанский, португальский или еще какой-нибудь флаг – значит, его отец был испанцем. Или португальцем. Или англичанином. Мать Кристофоро по легенде имела профессию портовой шлюхи и отца он не знал. Как и его матушка. Естественно, он с раннего детства был приучен к кораблям. Начинал юнгой. Магеллан же был военным, морским офицером и, перейдя на службу Испании без разрешения военных властей, да еще с секретными португальскими картами для реализации своего маньякального плана доказать соединение всех океанов, стал дезертиром. И плохо кончил. Отец считал, что присягу дают один раз. Дал присягу Советскому союзу. И все. Российской Федерации присягать не стал. Хоть она сто раз правопреемница. Причем к союзу относился иронически.
Герб (краб) на флотской фуражке всегда был сложно вышитый. Когда отцу выдали к новой фуражке литого краба, он сказал - конец стране. И действительно  после этого начались кардинальные перемены.

Разговоры.

Мать. Ты бы хотел называться фрегаттен- капитан или корветтен-капитан?
Отец. Я бы хотел жареной картошки.
Мать. Ты голоден?
Отец. Да я не голодный, просто есть хочу.

Мать. У нее муж- адмирал.
Тетя. Так он военный?
Мать. Нет, он был гражданский адмирал (шутка в ее стиле).

Отец о семье матери. Посуда из китайского фарфора, приборы – серебро, чернение и драконы. Картошку пожарить не умеют. Кухарку держать не на что, сами не научились.

Завещание отца мне.

В шторм надо смотреть только вперед. Никогда не смотри в бортовые иллюминаторы. Только в носовые. Нет носовых - ни в какие не смотри.

Морские карты не врут. На топографических меняли квадраты, чтобы враги при захвате города запутались. Морские карты этого на себе не позволяли.
Море правдивее, чем суша, его труднее заставить лгать. Оно всегда в движении, а движение затрудняет обман. Он проще на статичных объектах.

Люди, которые одинаково владеют правой и левой рукой, нередко обладают особыми способностями в обоих мозговых полушариях.(Сахаров).
Отец одинаково владел обеими руками.

Чистобелые ночи.

Младший брат отцовской матери работал в мастерских Эрмитажа. Он был инвалид войны, без ноги. Вывез из Германии  картину, размером в стену его квартиры в новостройке, прострелянную в нескольких местах, с пышными легко одетыми дамами, которых с завидной легкостью загружали на лошадей некие мужчины в развевающихся несоответствующих обстоятельствам одеяниях.
Я высказала немедленно возникшее соображение про тему  картины с похищением сабинянок, чем вызвала навсегда уважение моего дяди, или кем он мне приходился, я ему - внучатой племянницей. В семье отца это называлось - в общем родственники. Оказалось, дядя Вася носил (или возил) картину в Эрмитаж и тамошний искусствовед определил полотно как малоценное, неизвестного художника, добротного немецкого ремесленника. 19-ый век, сюжет – похищение сабинянок. И даже объяснил солдату второй мировой,  кто это такие.
Ветеран гордился племянником - флотским офицером, жалел, что он приехал не в форме, водил в мастерскую похвастаться перед коллегами. И пытался обсудить самую любимую свою книгу по морской тематике, «Одиссею капитана Блада». Отец переглядывался со мной, хорошо мама с нами не поехала, Джованьоли она писателем не считала. Первым маринистом для нее был Стивенсон, потом – Конрад. Ну и Грэм Грин плюс Сомерсет Моэм.
В то лето она была занята работой, да и вообще не стремилась к общению с отцовской родней. У нее кузен - известный питерский писатель. Селил в лучших гостиницах. Квартира у него была не очень большая. А тут – квартира огромная, так как трое детей. Девочка чуть младше меня, средний сын – служит срочную в армии, старший уже отслужил и сидит в тюрьме за хулиганку. Обычная советская семья. Хотя кузен из Союза писателей тоже отсидел. При Сталине. Причем не за политику, а по яркой статье «бандитизм». Что спасло ему жизнь.С войны из его класса никто не вернулся.

Восток есть восток есть восток.

В Сибирь я поехала в австрийских замшевых сапогах. Всегда серьезно относилась к подбору хорошей обуви, да еще цветная вишневая замша. На этикетке было написано, что натуральный мех и какая-то сверхпрочная подошва созданы специально для альпийских снегов и морозов. Мороз в сибирском ноябре был -25, ощущался легче, чем у моря, только ноздри залипали, как у бегемота при нырянии. По возвращении домой обнаружилось, что литая пористая кремовая подошва разломилась ровно пополам.

Десять школ.Считая те, в которых довелось учиться по два дня.

Первая школа была двухэтажная. Во время камчатских снегопадов ее заваливало снегом. С базы присылали матросов – срочников ее откапывать. Мы подходили к ним и просили не торопиться. Они отвечали, что и не собираются. Нам хотелось отдохнуть от школы, им – от «железок», как они именовали корабли. К тому же все они окончили школу пару лет назад и понимали нас как никто.
На стене холла на первом этаже школы висела картина. Написанная, скорее всего, кем-то из моряков. Наверное вдохновленная или скопированная из какого-то азиатского журнала.
Яркие краски солнечного города контрастировали с полным безнадежности ужасом обрушивающейся на улицу огромной волны, ломающей длинные пальмы, переворачивающей разноцветные автомобили и настигающей крошечные фигурки бегущих от нее людей.

Я – штурманская дочь. В прямом смысле меня пеленали на морских картах. Все поверхности в офицерских общежитиях и служебных квартирах были закрыты картами ДНЦН – для навигационных целей непригодны. То есть списаны. Их уничтожали посредством сжигания, но поскольку в стране всегда чего-то не хватало,карты из отличной плотной бумаги разбирали по домам- ими накрывали столы, закрывали окна, украшали стены.
Про Меркатора я узнала раньше, чем про Машу и медведей.

Разговор.

Мама. Почему ты сказала бабушке, что твое любимое блюдо - камбала в томате с вареной картошкой?  Она пришла в ужас. Чем вы ребенка кормите. Могла сказать, что блины с красной икрой.
Я. В голову не пришло.
Это правда. Бочка с икрой стояла на общей кухне камчатского поселения всегда.Блины с икрой были каждодневной пищей. А консервы из камбалы в томате с картошкой – праздник.

Подарок на свадьбу.

Дедов командир полка подарил его сыну, моему отцу, на свадьбу немецкую сковороду.
Бабка говорила - пол-Германии приволок, а подарил сковородку. Тащили все, что плохо лежит. А после бомбежек союзной авиации плохо лежало все.
Сковородка прослужила только добром почти до моего поступления в университет. Маме она  надоела, но потом она жалела, что выбросила. Такой уже не купить.

 Китайская шкатулка.

Бабкины подруги пили чай из электрического самовара. Как только тетка привезла его из ГДР, где периодически преподавала, старый самовар бабка отнесла в подвал. Это было временное хранилище вещей на выброс. Из подвала ничего не возвращалось как из преисподней.
Бабка с подругами сидели  в ротанговом кабинете и пили чай с колотым сахаром вприкуску. Кололи сахар серебряными щипцами. Говорили о прошлом. Настоящего не было, будущее представлять было страшно.Обсуждали проблемы соседей.
Бабка называла соседей хохломонголами. Она была националисткой и не относила себя ни к одной этнической группе. Поскольку презирала их все.
У украинской жены монгольского вида был сын, которого соседи именовали псих из тринадцатой квартиры. Он был тихий, но иногда кидался и его увозили в психушку. Никто из соседей им не сочувствовал. Мать во время беременности работала машинисткой в НКВД. Печатала на допросах. Потому и сын такой.Его сестра Надя дружила с теткой, обе временно были не замужем, бездетны и состояли в одной институтской фракции.
Мать теткиной подруги выглядела как деревянная статуя древнего божества с красновато-смуглой кожей и узкими раскосыми глазами. Ее сына Толю во дворе называли «индеец Джо» и «проклятый метис».  Том Сойер был героем одной из самых популярных детских книг. Дом принадлежал институту и был насквозь литературен. Периодически индеец Джо - Толя съезжал в психушку. Но всегда возвращался. Его не признавали опасным.
Бабушка. Надька приходила. В пеньюаре. (Ничего странного, нужно было подняться на один этаж).Море кружев. О де ниль. Из Парижа привезла.
Вера Александровна. Что она в Париже делала?
Бабушка. В ЮНЕСКО работала. Она же член партии. Не геологической. В отличие о тебя.
Вера  Александровна (дочь настоящего генерала, то есть царского, а не советского, геолог), хмыкает. Она знает, какая партия важнее.
Анна Константиновна, бывшая балерина театра музыкальной комедии, в котором служила на пенсии капельдинером, интересуется - что Лякки пишет.
Бабушка. Что все хорошо. Муж в море. Она пишет серию статей про зверосовхоз. Что это такое, я не знаю.
Вера Александровна была в курсе.
- Это такой колхоз, где разводят пушных зверей. На такие шубы, как у тебя.
Бабкина шуба из чернобурых лис не давала подругам покоя. Бабке ее подарили на свадьбу богатые родственники. Свои, а не мужа. Родственники мужа после революции метнулись через Макао в Сингапур. Потом  с оказией дошло известие про отъезд в Брисбен. Из Австралии сообщений не поступало.
Анна Константиновна всегда интересовалась мной.
- Что ребенок делает?
Бабка этот интерес не поощряла.
- Рисует.
Вера Александровна, считавшая бабку никудышным воспитателем, немедленно реагирует- ребенку скоро в школу, а ни читать, ни писать не умеет.
- Что они там в детском саду делали!
- А что могут делать в детском саду в селе под названием Промысловка? Накормили, погуляли, спать уложили.
- У тебя то же самое.
- Играет с пуговицами.
- Очень странный ребенок. Почему ей никто не занимается?
- Моя ученая дочь все время на работе.
- Даже сейчас?
- У них заседание кафедры. А я не слишком много занималась собственными дочерьми. Ничего, выросли, у обеих высшее образование.
- Все-таки странная игра. Пуговицы на подносе. Она их передвигает. А если смешать?
- Она помнит, как они стояли.
- Может научить ее играть в шахматы?
- Кому? Ни я, ни София не умеем. А так она сидит тихо.
Тут я отвлеклась. С пуговицами на подносе события стремительно ускорялись.

Про поднос.

Тетка вопросила бабку, зачем она позволила мне взять старинный китайский серебряный поднос. Бабка заявила, что ничего с ним не сделается. Тетка, упорная, как настоящий преп, сказала, что это не игрушка для ребенка. На что бабка справедливо заметила, что других игрушек нет.
Тетка припомнила, что подарила мне несколько настольных игр. Бабка отпарировала, что они мне быстро надоели. А пуговицы не надоели, разозлилась тетка и отобрала у меня поднос. Бабка немедленно достала другой – огромный, черного лака, с изящным перламутровым пейзажем. Поднос мне понравился. Тетка потребовала постелить салфетку. С салфеткой двигать пуговицы было неудобно. Я порылась в шкафу, нашла кусок шелка, расшитого как положено пагодами и драконами и оказалось, что перемещение пуговиц стало много эффективнее.
Бабка с подругами переключились на прессу. Бабка говорила, что газеты с названием «правда» в ее доме быть не может никогда и потому выписывали  «Известия», к которым отношение было тоже скептическое.
Слушала бабку с подругами я не специально, двери в квартире никогда не закрывались, видимо от бабкиной привычки жизни в большом доме с прислугой. Они понижали голоса, хотя расстояние от гостиной до кабинета было советское, то есть минимальное. Но происходящее на подносе интересовала меня гораздо больше.
На одной половине кавалер Рипафратта мешал Мирандолине гладить белье, почему она предпочла ему бесцветного Фабрицио мне было и осталось непонятным, видимо в силу социальных предрассудков восемнадцатого века. На другой Петруччио пытался превратить Катарину из дикой кошки в домашнюю, что даже мне представлялось совершенно бесперспективным занятием. Эти фильмы и спектакли часто показывали по телевизору. К тому же Анна Константиновна, пользуясь служебным положением, бесплатно проводила нас с бабкой в театр оперетты. В воскресенье на дневных спектаклях мы смотрели «Венский вальс», «Фиалку Монмартра» и мою любимую  «Летучую мышь». Я просила бабку прочитать мне программку, подробно, не только действующих лиц и исполнителей. Она как обычно без удивления делала это. На вопрос о либретто она назвала его сюжетом и мне стала ясна цель жизни. Писать музыку я стразу осознала невозможным, кто такой режиссер и зачем он нужен мне было непонятно, и непонятно до сих пор, а сочинить историю мне было просто.
В кино мы не ходили, бабушка, которую все звали Бета, имя Лиза она ненавидела, не любила кино. Считала, что и в телевизоре чуши достаточно. Мама тоже предпочитала театр. А отец кино любил и мы иногда ходили вместе.
Из всех фильмов отец ценил французские детективы, действие которых происходило в сельской местности. Ради того момента, когда кто-нибудь из членов семьи, втянутой в таинственные события, спускался в подвал. Там на длинных деревянных полках стояли сыры, на полу - бочки с вином или ящики с бутылками, с потолка свисали колбасы, окорока, вязки чеснока, перца и неизвестных нам растений. Так ему представлялся рай.

Дефицит.

Тетка работала несколько лет в Москве и встала в очередь на мебельный гарнитур. И купила польский, легкий, новенький, в зеленой обивке. А старый дедовский отвезла в комиссионку. И весь это бирманский ротанг конца девятнадцатого века купили прямо с грузовика, там перед комиссионовским складом всегда толклись интересанты. А соцлагерная мебель быстро начала разваливаться, и бабка брала клей в сапожной мастерской и подклеивала то там то здесь, тихо, но внятно при этом матерясь. Выросла она на постоялом дворе при Большом сибирском тракте и говорила, что настоящий русский язык дети в семье знали с титишного возраста. Несмотря на польско-испанское происхождение.
Сибирь - великий плавильный котел. Не хватает воображения представить, какие фантастические родословные там пересекались. И социально неблизкие и генетически разнонаправленные.

Меблировка.

Отец перед дембелем, отслужив тридцать семь лет, из них двадцать два года чисто на кораблях, получил из фонда командующего квартиру. У нас была неплохая, но отцу предложили новую, чтобы он еще послужил пару лет. И оказалось, что в новую квартиру везти нечего. Мебель не выдержит еще одного переезда. Частично самодельная, частично купленная за мелкие деньги или бутылку у отбывающих к новому месту службы сослуживцев. Сами делали то же самое. Мама как-то заметила, что в который раз вернулся на кухню круглый стол на четырех ножках, он нас просто преследует. При предшествующем переезде точно такой же отдала Свете Рябовой, и вот Валя Самойлова под отъезд оставила нам похоже из той же партии. Во всех гарнизонах такие. Серийные, как эсминцы.
Короче после осмотра новой квартиры с обоями, поклеенными во всех направлениях, особенно впечатлили редкого цвета сырой печенки, мы поняли, что даже кровати наши развалятся если не при погрузке, то при выгрузке.
Через несколько дней отец, по выходным ремонтировавший новую квартиру, меняя обои, пол, стены и потолок, как и все остальные счастливые новоселы, был отвлечен от дела явлением решительной блондинки в невероятных по тем временам кожаных одеяниях. Ремонт делали все, дом строили военные, причем надо отметить, предыдущая квартира, полученная от города по военной квоте, ремонта не требовала. Въехали и зажили.
Блондинка, встречать которую мы вышли всем личным составом, включая собаку, поскольку принимали участие в ремонте по мере сил, строгим тоном сообщила, что привезла мягкий уголок. И, если он нам не подходит - она его немедленно увозит. Мы рванули во двор, где стоял грузовик с мебельными ящиками. Мама ковырнула бумажную обшивку, увидела свой второй по степени любви после зеленого серый цвет, и сказала - подходит. Она выдала недовольной блондинке требуемую сумму, небольшую даже по нашей небогатой жизни, а отец кликнул офицеров, возившихся на всех этажах и в несколько минут диван и два кресла были втянуты в пустую комнату. На мамин вопрошающий взгляд отец рассказал предисторию.
После совещания у командующего он подошел к начальнику военторга и спросил, нет ли чего из мебели, а то в новую квартиру ставить нечего. Тот сказал - подумаем. И – вот видимо надумал. Отец казался потрясенным. Он никогда не использовал «служебное положение» и ничего не просил.В магазинах в это время не было ничего.
И не предвиделось.
Предполагался уголок в гостиную. Но попал в кабинет. Потому что произошло нечто, чего не было в нашей жизни никогда.
Отец позвонил из закрытого гарнизона, где был в командировке, и сказал, что в военторге есть диван и его надо купить. Он никогда ничего не предлагал из обстановки, это была прерогатива матери. Мог только что-то смастерить по ее устному описанию, так как рисовать она не умела. Никаких попыток со стороны отца украсить наш быт ранее не бывало, к тому же потрясла и цена неведомого дивана, денег нам на него не хватало. Нужно было занимать. Но очень тонко чувствуя душевное состояние мужа, мама только спросила - какого цвета это мебельное чудо. Ответ - зеленого - все решил. Мать сказала, оставляй, деньги найдем. Отец предложил оформить ей пропуск в закрытый город и съездить посмотреть самой. Но она отказалась. Задумчиво поведала мне, что никогда от него ничего подобного не слышала. Когда диван привезли - на него пришли полюбоваться все новоселы. Это было явление совершенно не из привычной жизни. Мшисто- зеленый стеганый велюр, медные заклепки, вид благородный и псевдостаринный. Жаль собаки его погрызли. Но благородный вид сохраняет до сих пор.

 Драматургия.

Книгами мои молодые родители обрастали неотступно как деревья листвой. Самодельные стеллажи сопровождали нас в служебных квартирах по краям бывшего СССР. Их загружали в ящики при переездах первыми.
Иногда я приходила из школы днем и отец был дома. Это всегда означало большие перемены. Чаще всего он забивал фанерные ящики для контейнера.
От меня книги не закрывали, не прятали и не запрещали. Были мои книги и были не мои. Для взрослых однообразные, без картинок, скучно изданные.
Для детей - иллюстрированные как для музея.
Мне всегда нравилась графика. Я предпочитала не цветные карандаши, а рисование тушью и шариковыми ручками. Сколькими рисунками развлекали тетради тоскливые уроки, а в университете они же сопровождали невыносимо унылые лекции.
Около маминой машинки, теткиного подарка из сказочной ГДР, лежала толстая уменьшенного формата книга с гравюрами. Я взяла том из-за них, но начала читать и быстро дочитала, несмотря на солидность томика. Сразу взялась за остальные три. За последним, четвертым, мама меня застала. Я особо не пряталась
- Зачем ты это взяла? Вообще-то это не детская литература.
Я ответила, что объяснение опоздало и я дочитываю последний том.
Родители, в духе времени усиленно изучавшие научную литературу по воспитанию детей, посовещались насчет ситуации.
После совещания был задан вопрос- какая из пьес  мне больше всего понравилась.
Я читала четырехтомник как одну непрерывную историю в диалогах. Названий не запоминала. Все эти Маскарили, Сганарели, Селии и маркизы перепутались  и слились в один непрекращающийся праздник. Выдать название я не смогла.
Отец спросил - ну хоть что-то ты запомнила  лучше всего?
Я сказала, что больше всего мне понравилась пьеса, в которой служанка все время ругается с хозяином. И запомнила имя служанки - Дорина. Оно встречается в пьесах Мольера только один раз.
С этого дня, то есть с одиннадцати лет, вопрос о моем литературном вкусе в семье никогда не поднимался. До сих пор  считаю «Тартюфа» лучшей пьесой Мольера. Ну, мировая критика тоже.

Чтение за столом.

 Классе во втором я принесла за стол книгу, положила рядом с тарелкой. Мама молча немедленно тарелку унесла. Так был решен порос с чтением за едой раз и навсегда


Три чешуйки.

На лекции по орнитологии нам показали двух совершенно одинаковых птичек. Но у одной на лапке было три чешуйки, а у другой – четыре. И они никогда не спариваются. Потому что если две птицы с разным количеством чешуек создадут гнездо и даже отложат яйца - из них никто не вылупится. Они принадлежат к разным видам. Люди относятся к одному биологическому виду, потому что дают потомство в любых сочетаниях.