Я взорвал этот мир Александр Зиновьев

НУ КАК НЕ ПРЕДЛОЖИТЬ МАТЕРИАЛ О ВЕЛИКОМ ЧЕЛОВЕКЕ (многие же не читали, а многие, - О, ужас - даже не знают Зиновьева), опередившем время, видевшим далеко за горизонт.

Настоящем ПРОРОКЕ, всё предсказавшем, но... полностью игнорированном властью, родной и любимой ему РОССИИ! А если бы к нему да прислушаться?!

COPYRIGHT
«Я ВЗОРВАЛ ЭТОТ МИР…»
— Я как русский человек буду драться за свои идеи до конца, пусть даже останусь один против шести миллиардов...
Александр Зиновьев

... Что бы ни рушилось в этом взбесившемся мире, какие бы постулаты не низвергались, как бы не пресмыкались иные наши псевдоинтеллигенты перед власть имущими - жива ещё на Руси истинная интеллектуальная элита. Жива и не собирается сдаваться. Потому, как не горят рукописи, так невозможно убить мысль.

В долгой и многотрудной жизни этого необыкновенного и противоречивого человека безжалостные удары судьбы причудливым образом соединялись с неожиданными удачами, а драматические переживания с внезапными озарениями. В такие минуты ему казалось: ещё немного и он сможет сказать людям: "Вот огонь, берите его и он осветит вам путь в кромешной российской темноте, которую мы по привычке всё ещё почему-то называем жизнью".

Зиновьев добыл этот огонь. Он создал новую социологическую теорию, адекватную нашему времени, многие положения которой стали известны всему миру. Но попал ли добытый им огонь истины в руки соотечественников?

 С ВИДОМ НА БЕЛЫЙ ДОМ.
Зиновьев приехал в Москву из Мюнхена на презентацию своей книжки "Коммунизм как реальность". Мы сидим в маленьком номере гостиницы "Украина". Накануне в издательстве представляли широкой публике его книгу, ждали автора, который задержался на телестудии.
Наконец, заявился хмельной от радости: нет-нет, не всё потеряно, не зря живу - сколько журналистов, сколько встреч, и люди слушают, и книжка расходится. И уже стала бестселлером. Родина, смотревшая мачехой когда-то оттуда из-за бугра, осталась Родиной-Матерью.

Перебираем впечатления, продолжаем разговор:
— Собственно, поначалу я не собирался предавать гласности мои взгляды
на коммунизм. В своё время ушёл из философии в логику и там кое-чего
добился. Но работа шла исподволь внутри меня, я не мог не писать. И когда
вышла на Западе книга "Коммунизм как реальность", в Союзе её оценили как
остро враждебную.
— Вы, собственно, разоблачать ничего не собирались?
— Нет же. У меня в этом плане расхождения со всеми идеологами — и про-
и антикоммунистическими. Я вне идеологии. Там на Западе, да и тут, —
продолжал Зиновьев, — многие смотрят на советское общество так, будто
марксизм выдумали, а большевики навязали его людям силой и обманом.
— Разве это не так?
— Я считаю советский период вершиной истории. Не будучи апологетом
коммунизма, я считаю этот период поистине удивительным. Пройдут века и
потомки будут с изумлением и восхищением изучать это время, поражаться,
как это за короткий срок в стране сделано так много... Да, было немало плохого,
преступлений и разочарований. Но все равно состоялась целая эпоха в истории
России, один из величайших феноменов в истории человечества.

Перед нами сидел мудрец. В нём угадывалась сила, ум. Лицо дышало мыслью, может быть, ещё до конца не постигнутой нами, его современниками. Этот человек победил систему, против которой восстал. На его книгах, на его идеях рождались тысячи диссидентов.

Он подошёл к окну. Глянул на Белый дом за Москвой-рекой.
— Сегодня ночью долго не мог уснуть, — говорил Зиновьев, — Вот он
белеет.. А мне всё видится в дымовых ожогах. Нет не Белый дом, Россию
расстреливали. Для меня это может самая страшная трагедия в жизни. Если
бы 3-4 октября я был в Белом доме, я бы хотел покинуть этот мир вместе с теми,
кто там погиб. Я считаю, что страну убили. Это убийство извне, оно было
заранее разработано. Убийцы нашли сообщников внутри страны. Среди её
руководства и части продавшейся интеллигенции, которая, как бы не пыжи-¬
лась, уже никогда не может считать себя элитой. Ведь элита — это наиболее
совестливая и честнейшая соль народа.
— Социализм сокрушён. Что строится?
Лицо Зиновьева потемнело от волнения:
— Россия превращается в колонию.
— А где же выход?
После очень долгого молчания, он с трудом произносит:
— Выход подскажет время.
Пора прощаться. Грустно, горько на душе, печальное небо накрыло Белый дом за окном.
... Он шёл к своему открытию долго и трудно.

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ НКВД
В пригороде Мюнхена находим без труда нужный нам коттедж; основательный, крепко вросший в землю. Под стать ему хозяин: коренастая плотная фигура, большие сильные крестьянские руки, мощный лоб мыслителя, правильные черты красивого лица, слегка вьющиеся волосы. Одет в ковбойку.
За время общения с ним замечаешь — он сосредоточен на главном, о чём с ним говоришь, но где-то там, в глубине один на один с собой и какая-то одному ему ведомая глубинная мысль гложет и не отпускает его. Но, это, если побыть с ним подольше и присмотреться внимательно. Чисто первое же внешнее впечатление: крепкий человек.

Квартира, как всё, наверное, виденное нами за рубежом — типично эмигрантское жильё. Просторно, много воздуха, вроде бы все атрибуты достатка, но как-то это всё слишком просторно, холодно, налёт временности проживания: или недавно поселились, или скоро съедут. Нет того самого тепла, уюта и простой русской домашности, которой так недостает тем, кто по своей ли, по чужой воле покинул отчий край.

Родом Зиновьев из малюсенькой деревеньки, что под Чухломой в глухих Костромских лесах. Семья была многодетная. Жили бедно и голодно. Когда началась коллективизация, отец нутром чуя погибель мужику, подался в Москву на заработки. Помаленьку и семью перетянул. Жили всем гамузом в десятиметровой коммуналке. Когда старший брат выбился в директора небольшого завода под Москвой — жизнь семьи казалась почти состоявшейся. Только не младшему из Зиновьевых. Он учился в обыкновенной московской школе, но от всех других сверстников его отличало одно обстоятельство: не просто воспринимал мир, каким тот был, он над ним задумывался. Ещё не было понятия ни о каких политических формациях пли явлениях.

Жизнь текла как жизнь, но почему в ней это было так, а не иначе?
Говорят же о поэтическом даре человека: это дано ему свыше. Своё видение у него тоже от бога. И всё, над чем он думал, что происходило в его душе, он высказывал, не задумываясь. Это не было критиканством, бравадой. Просто он так думал, так у него устроена голова.
— Голова моя — компьютер, — грустно шутит Зиновьев. — Но теперь она сделала своё дело и никому не нужна ...

А тогда в сороковом?
Тогда им заинтересовались в НКВД и повезли на Лубянку. Там дивились, откуда у этого деревенского увальня с простоватым лицом такой настрой мыслей, такие суждения, которые (а это уже криминал) выходили за рамки просто антисоветских разговоров. Пожалуй, тогда, вспоминает Зиновьев, и он впервые серьёзно задумался: кто же я, что же я в этом мире, если мной, пацаном, заинтересовались на Лубянке?

Зиновьев рассказал, как пытались выставить его единомышленников и хотели поселить на конспиративной квартире, а он по дороге сбежал. Рванул из Москвы и мотался по стране, скрываясь от всесоюзного розыска. Ему везло: он попал в армию и служил в танковых войсках. Началась война. К тому времени Зиновьев окончил авиационное училище, летал на штурмовике — летающем танке.

В сорок шестом, после демобилизации учился в МГУ. Сокурсник его Леонид Греков вспомнил: "Мы его солдатом звали. В те времена в этом слове был весь человек". После университета и аспирантуры ушёл целиком в философию. Это стало его стихией. Финская академия наук присудила ему престижную медаль за вклад в философию.
Пригласили к себе. Москва не пустила: КГБ глядел на него глазами НКВД сорокового года. Наш философ писал статьи и книги, в которых была своя система взглядов, своя интерпретация процессов, происходящих в мире и стране. В 1959 году крупный немецкий философ в антикоммунистическом журнале "Остойроп" написал, что в России есть только два философа — Зиновьев и Асмус.

Зиновьев тогда заявил: "Всё, что я делаю - вне идеологии". Он стал непонятен и опасен многим в своём Отечестве. Властям потому, что осуждал режим. Завистливым коллегам, потому, что его знали во всём мире уже когда он получал лестные предложения на престижные симпозиумы.

Его перестали печатать, отобрали аспирантов, стал невыездным. Потом Запад опубликовал его "Зияющие высоты", после которых, как говорят, он проснулся всемирно известным философом. Этой книгой зачитывались Ионеско и Борхес. Его идеи овладевали интеллектуальной элитой просвещённого запада.

Тут Зиновьеву и пришёл конец.
Его выперли с кафедры и лишили всех наград. Стали прослушивать телефон, следить за квартирой. "Кончилось тем, что пригласили на Лубянку,- рассказывал Зиновьев, - и предложили: или уезжай за границу, или с семьёй в Сибирь, в ссылку. На сборы - шесть дней. Я выбрал первое".
Как всё-таки жестоко устроен мир. Вот вам поразительный парадокс: ум-нейший честнейший человек волею злых обстоятельств оказался в жизненной ловушке. В прежние годы его работы считались в России антисоветскими, антикоммунистическими.

Теперь социализм разрушен, и те же самые книги стали считаться просоветскими. А сам автор - краснокоричневым. Вот уже сколько лет он стремится докричаться до подлинной национальной гордости великороссов - никак не может. Всероссийская стена безразличия к самим себе и к своей собственной судьбе оказывается прочнее и надёжнее любой цензуры.

Что же за бури бушуют в душе этого человека?
КАК ПРОБИВАЮТ АСФАЛЬТ
Когда его спрашивают: "Кто вы — писатель, учёный? Он отвечает: ни то, ни другое, ни третье. Я просто русский человек, волею обстоятельств выброшенный на вершины мировой культуры и таким-то образом это всё усвоивший, не думая о том, соответствует ли это моей натуре или нет. Просто случай".

В его жизни ничего не было преднамеренного, всё время был игрушкой каких-то обстоятельств.
Даже бегство с Лубянки было случайное. Его перевезли на квартиру КГБ, чтобы поискать сообщников. Вышли на улицу из здания на Лубянке- он и его конвоиры, два молодых офицера. Их позвали зачем-то. Они говорят: "Подожди, мы сейчас придём". А он взял да и сбежал...

Почему он стал логиком? Когда поступал на философский факультет, его вытолкнули из социологии в диамат. Из диамата тоже вытолкнули, обвинив в аполитичности .
В 1946 г. он написал повесть о предательстве и показал её Симонову и ещё одному писателю. Симонов прочитал и сказал: "Вот что, парень, хочешь сохранить голову - уничтожь это. Ты давал её кому-нибудь читать? "Я дал такому-то". "Беги немедленно и забери рукопись".

Побежал к этому старому издателю, рукопись лежала на его столе, он только что прочитал её. Зиновьев схватил рукопись, но тот уже успел донести. Когда Зиновьев пришёл домой, его уже ждали...

Вся его жизнь складывалась помимо его воли. На Запад его выслали, аспирантуру не хотел — предложили как фронтовику. Докторскую не хотел защищать, но настоял на этом старый коммунист, идейный противник Зиновьева. Это он сказал: "Вот кто должен быть в нашей Российской академии!".

Зиновьев в задумчивости щурит острый глаз;
— От своей натуры никуда не уйти. Но дело вот в чём. Мне уже 72 года, и
как ни крути, на многое рассчитывать не приходится. Возьмите то, что я сделал
и используйте, чтобы это даром не пропало.
Запад нам кажется грандиозным явлением, но все его богатства накапливались много столетий, они берегли точки роста.
Я с первых шагов своей жизни ощущал это: растоптать, не пустить. Почему? Я - точка роста, я пробиваю асфальт. Мой пессимизм — социологического, интеллектуального порядка. Я как исследователь не вижу добра, я вижу зло. Будь помоложе, я бы всё отодвинул в сторону и пошёл другим путём.

Давайте же ещё и ещё раз последим за движением его живой мысли...
— Вот вы говорите о коммунизме?..
— Действительно, перед Россией вдруг волею истории, случайно или нет,
это другой вопрос, открылась грандиозная космическая перспектива:  построить великое, небывалое общество, реализовать утопию. Это была уникальная
историческая возможность. Волею случая произошёл прорыв во всей мировой
цивилизации. И вот в результате появилась на свет наша великая держава.
Как бы мы ни оценивали советский период, это было грандиозное явление.
Потребность в мечте об этой утопии формировалась в течение многих столетий.
     Что произошло сейчас? В чём состоит наша русская трагедия, я бы даже сказал - не просто русская, национальная, а РУССКО-КОСМИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ. Дело в том, что нас просто разгромили общими усилиями всего мира и, конечно, Запада, которому этот наш прорыв был абсолютно чужд и глубоко враждебен.

Я западную цивилизацию достаточно хорошо изучил: это машинообразная роботообразная цивилизация, а наша - антироботообразная...
     И внутри страны у нас десятилетиями прорастало быдло мещанства, захватившее сегодня власть и по существу определяющее физиономию общества. Я называю это фактором предательства. Без него нас не разгромили бы.
Эти люди открыли ворогу врата крепости.
    Но мы выстоим. Сегодня никто не предлагает ясной и осмысленной программы, нет понятного и убедительного лозунга, идеи. Реальный коммунизм уже сыграл свою великую историческую роль, оказав колоссальное влияние на ход эволюции человечества. В этом смысле коммунизм вошёл в плоть и кровь цивилизации, завоевав тем самым место в будущем.
Но коммунизм в том чистом концентрированном виде, каким он был в России до 1985 года, неповторим. Его следовало бережно хранить именно в том первозданном виде, а не реформировать по поле руководящих кретинов и предателей, а также по указке из-за рубежа.

Требуется новая научная теория реального коммунизма. Я открыл её. Кто-то назвал её моделью из вечной мечты. Довольно многое из неё разбросано в моих книгах.

Я написал текст "Нового" коммунистического манифеста. Но стоит ли его публиковать? Меня удерживает не то, что его разворуют идейные мародёры (вы же знаете, что такое в России авторское право!), а то, что сегодня не вижу в России людей, которые ухватились бы за эти идеи и сделали их делом своей жизни.

ИВАН, НЕ НУЖНЫЙ РОССИИ
Накануне — ещё один запавший в душу разговор в Мюнхене. Был престижный приём по какому-то поводу. И много важных персон — политики, дипломаты, писатели, журналисты. При всём том всё смешалось и было шумно — Зиновьев смотрелся как-то особняком. Нет, он не отчуждался, не старался привлечь внимание. Но было в нем, в его облике, в его заметно еще не потерянной стати что-то особенное: гордость, осознанная значимость. Было много русских, но он не общался с ними. Он был одинок. Рядом стояла жена...

Потом, уже дома после приёма, мы говорили о его заграничном житье - бытье.
Тихо и грустно стало в комнате. То ли от тучки, притемнившей утренний свет, но скорее всего от горького разговора.
- Жизнь у нас тут- это колоссальные траты, психологический стресс.
Для одних - богатство, для других- безработица. Я сам без постоянной
работы, у меня нет пенсии. Ложишься спать и думаешь: получишь ли заказ на
книгу или статью? Встаёшь с той же мыслью.
— Но ведь это постоянная мука.
— Не только моя. В России у меня была какая-то зависимость, хотя в
чём-то и был свободен. А тут раб денежного тоталитаризма который образует
социальный строй в западных странах. А разве в России сегодня не так?
Мы чесали в затылках. Зиновьев повёл рукой.
— Вот эта квартира стоит огромных денег: две тысячи марок. А дешевле
жить нельзя: я известный человек — учёный, писатель. В больничную кассу
гони каждый месяц 1200 марок. Мне тут гланды вырезали — плати 15 тысяч.
И не дай бог, что-то серьёзное. Операция — 30 тысяч.
Вот хорошо еще, что дома питаемся. Я сам неплохо готовлю, что дешевле обходится, одежда тоже недорога. В конце концов, у меня джинсы, которые двадцать лет можно носить. Ботинки недавно выкинул, лет двенадцать в них ходил. Жена сказала: "Не могу тебя больше в них видеть"...

— Александр Александрович, такой деликатный вопрос: "А вернуться в
Россию"?
Он резко вскинул голову:
— Это исключено. С моим характером, с моими идеями, нынешний режим
через неделю заткнёт мне глотку.
Во дни трудов праведных и высоких озарений Зиновьев добыл огонь, который с юности мечтал отдать людям. Только нужен ли этот огонь челове-честву?
— Я жизнь посвятил русской культуре. Да, я взорвал этот мир тоталита-
ризма, царивший в стране. Вернее, очень активно содействовал этому. Но я же
и создал новую логическую концепцию, социологическую теорию, какой нет
на Западе. Она могла принести славу русской науке. Страна отказалась от
своих интеллектуальных потенций. Свой Иван, выходит, не нужен России.
Эдак лет через сто после смерти, как у нас на РУСИ водится — пожалуйста. А
сейчас — нет.

Горькие эти полынь-слова, как сама судьба и жизнь выдающегося нашего современника Александра Александровича Зиновьева были сказаны в сильнейшем волнении.

      Господи, великий наш Боже, когда же мы, наконец, перестанем твердить, что нет пророка в своём Отечестве?


Александр  Скрыпник,
Лев Стржижовский
Москва-Мюнхен

3"Интеллектуальная собственность" №11-12, 1994г.

__________
Прочитано, напиши, что думаешь по этому поводу. Глядишь и решения найдутся.


* * *