Человек и Жизнь

Жили-были Человек и Жизнь. Жизнь существовала очень давно, неопределенно долгие века. Человек же помнил себя лишь немного. Совсем недавно он обнаружил себя среди многих таких же как он людей, вечно торопящихся, спотыкающихся и поднимающихся снова, куда-то бегущих… Куда? Он пока не знал.

У каждого человека на носу были надеты изумрудные очки. Никто не знал, зачем их следует носить не снимая всю жизнь, но все были в этом уверены, – сама мысль об их снятии была табуированной, никто не смел даже задумываться об этом. Каждому новорожденному их тут же надевали, как только он появлялся на свет.
Люди бежали, спотыкались и падали, больно расшибая свои коленки. Они бежали вдогонку за жизнью, отдавая ей себя полностью. Ценою крайнего напряжения они получали от нее нечто. Все их существование было чередой кровопролитий, боли, страхов и исполнения этих страхов. Люди стонали, плакали, некоторые теряли рассудок, но все равно стремились за Жизнью.

А Жизнь весело заливалась беззаботным и легким хохотом. Она непрерывно любовалась собой и восклицала: «Ах, как же я хороша!» У нее была внешность вечно юной цветущей весны, она соблазняла ей каждого человека, и тот с удивительным рвением стремился за ней. И тут Жизнь начинала свои игры – забавы ради она бросала в человека горести, большие и маленькие, а человек падал и больно ударялся об землю и камни, истекал кровью. Это приносило Жизни наслаждение – она смеялась и становилась еще более яркой и пышной, и бежала дальше. Человек страдал от боли, но как только у него появлялся зародыш мысли не бежать за Жизнью, та посылала на него скуку и осознание бессмысленности, мысли о ничтожестве человека и своем всемогуществе и красе.

Человек взрослел среди этого и наблюдал. Он бежал вместе со всеми и вместе со всеми падал. Всем было больно – и ему тоже. Но вместе с болью его посещало странное чувство… Оно было сродни противоречию в его уме. И все чаще его посещал вопрос о том, почему же все-таки так необходимы изумрудные очки. Общество, в котором он жил, было очень развито – по крайней мере, настолько, что вне этого общества проживание было вряд ли осуществимо – настолько были сильны социально-экономические и технические связи. Люди были грамотны, решали множество технических задач и, судя по тому, обладали развитым аналитическим мышлением, все подряд могли подвергнуть сомнению. Но как только Человек пытался перевести тему разговора на ношение изумрудных очков… люди тут же шарахались от него – ведь даже мысли в этом направлении были табуированы. Все обязаны были носить очки от начала и до конца, и точка. Пытался Человек искать эту тему в древних книгах – и находил что-то похожее, неких очень редких исторических людей, которые пытались развить тему изучения смысла ношения этих очков, но судьбы таких людей уходили куда-то в покрытые мраком глубины прошлого, куда-то они исчезали с поля зрения человечества и итоги их изучения не были известны даже этим древним книгам.

Снять очки не составило никакого труда. И Человек снял их.

Он увидел, как огромен мир, и в каждом его уголке цвела жизнь. Все живое непрестанно занималось двумя занятиями: питанием и воспроизводством. Жизнь сулила всем существам нечто высшее за этими занятиями, нечто достойное всех усилий каждого существа. Она соблазняла их этим бессознательным смыслом. И все живое питалось и размножалось… но как? Каждое движение за Жизнью было сопряжено с чем-то нехорошим. Питалось все живое не чем-либо, а друг другом. Не ради какого-то вселенского счастья, даже не ради относительного благополучия – только для продолжения дальнейшего существования каждое существо занималось убийством и поеданием тел других существ. Ради избегания собственной мучительной смерти оно подвергало мученическим смертям тысячи других существ. Для размножения у каждого вида образовывались десятки тысяч, миллионы зародышей – в каждом уже развивалась жизнь, но лишь считанные единицы, один из миллиона выживали – остальных убивали и поедали хищники, у некоторых видов даже сами родители, соплеменники, либо они должны были пройти невероятную конкуренцию друг с другом, пройти какое-либо жуткое и неправдоподобно тяжелое препятствие и, как всегда, абсолютное большинство погибало мучительной смертью, только ей и давая возможность выжить единицам счастливчиков. Но счастливчиков ли? Те выжившие единицы продолжали ветвь этого бесконечного страдания, продолжали убивать и поедать чужие тела, а, вступая в зрелый возраст, сворачивать шею и отрывать головы своим же соплеменникам-самцам в борьбе за самку и право своего размножения.

Человек видел все это и раньше, как видели и другие люди, но носители изумрудных очков не подвергали сомнению правильность и естественность такого устройства. Жизнь превыше всего! – твердили они. И продолжали свой трудный и скорбный путь за Жизнью, теряя здоровье, молодость, силы, родных и друзей, и в конце концов теряя и саму жизнь.

Но теперь Человек замедлил свой бег, остановился. Жизнь заметила это и сказала ему, как говорила всякому остановившемуся: «Чего ты встал? Скорее за мной! Я восхитительна! Я прекрасна!»

И Человек сказал ей: «Нет. Ты отвратительна и безобразна. Ты блудница и садистка, потому что ты наслаждаешься и питаешься страданиями людей и животных».
Жизнь оторопела. Она знала миллиарды людей, уверенных в ее совершенстве. Также она знала тысячи людей, затормозивших и остановившихся, обессиленных, но точно также уверенных в ее чудесности. Но редко, очень редко попадались те непокорные, кто посмел нарушить хоть неписаный, но самый главный ее закон – кто снял изумрудные очки.

«Я знаю, почему ты молчишь» – продолжил Человек. «Тебе нечего ответить. Нечего ответить, потому что это правда. А правда – то единственное, чего ты боишься, что обличает тебя и делает безоружной. И единственное, что защищает тебя от правды – изумрудные очки».

«Я лишу тебя всего!» – пригрозила Жизнь. «Ты потеряешь богатство, здоровье и умрешь без меня!»

Человек рассмеялся. «Ведь ты все равно отнимешь у меня богатство, здоровье, и я умру! Чем ты мне грозишь? Я уже на это обречен от рождения, а вот что потеряешь ты, если я тебе скажу нет? Ведь я страдал и буду страдать в любом случае, а ты – лишишься своего питания. Я знаю, что нужен тебе живой. Ты питаешься моими страданиями, и как бы ни истязала меня – тебе нужны мои страдания.
Ты заставляешь людей страдать и даешь им взамен дозу наркотика, ради которой они готовы сколько угодно причинять боль себе и другим. Ты даешь им наркотик – то, что все равно не изменит их печального и горестного итога, а взамен получаешь свое питание. То, без чего тебе не обойтись, от чего ты зависишь. И если человек скажет тебе нет, ты бессильна».

Жизни нечего было ответить. Она имела защиту против любого оружия, кроме одного – истины. Это была ее ахиллесова пята.

«Но ведь я Жизнь, я чудесна! Посмотри, как я богата и сильна! И как ужасна смерть! Я здесь самая главная!» - пыталась оправдаться Жизнь.

«Ты, Жизнь, только по имени жизнь» – ответил Человек. «На самом же деле ты – смерть» – сказал Человек и не поверил своим глазам, взглянув на Жизнь прямо без изумрудных очков в первый раз. Теперь она имела внешность не той цветущей вечной весны – страшная сгорбленная Баба-Яга предстала перед ним с метлой и в ступе, обагренной человеческой кровью. Отпечаток вечной заботы был на ее уставшем лице, нечесанные космы седых волос, стертые в жуткие мозоли, покрытые язвами и струпьями руки – вот такой предстала Жизнь перед Человеком. «Вот какое твое истинное лицо» – заключил Человек. «Ты не главная. Главное – это гуманизм. Милосердие и сострадание. Ты говоришь, что смерть ужасна и сравниваешь себя с ней. Но разве она приносит столько боли людям? Посмотри на тех, кто в ее власти – в ее владениях царит покой и умиротворение. Там нет убийств, насилия и жестокости. Даже смерть не такая отвратительная как ты».

И человек вернулся к людям. От него, не носящего изумрудные очки, шарахались люди – но находились среди обессиленных, обиженных и выброшенных из жизни неудачников и смельчаки. Их было ничтожно мало, но они были и сближались с Человеком. И последовали его примеру, снимая с себя очки.

Они учились и развивались. Жизнь всегда давала имеющему еще больше, и отнимала у несчастных и обездоленных. А они, снявшие очки, создавали вместе и, наоборот, давали обиженным Жизнью.

Жизнь пыталась их соблазнять большими богатствами, но они предпочитали богатствам борьбу со страданиями. Да, они оставались под властью Жизни и нуждались в ее наркотике – но лишь в той дозе, без которой им было физически плохо, без которой они могли умереть – они чем-то питались и во что-то одевались. И за это они платили жизнью своими страданиями – но это было ничтожно мало по сравнению с прежним, ведь и получали они теперь лишь небольшую, необходимую дозу наркотика, в отличие от большинства, которое бежало за Жизнью за все более увеличивающейся дозой.

Человек вторгся и в биологические иерархии, в каждой популяции не давая от рождения сильным, которым несправедливо и незаслуженно повезло родиться таковыми, угнетать более слабых, а слабым, наоборот, стал помогать выживать и оставлять потомство. Жизнь мстила за это тем, что потомство, полученное от слабаков, было вообще нежизнеспособным, рождалось больным и умирало, не оставляя потомство.

Человек отрицал Жизнь. Но отрицал не ее варварскими и людоедскими методами, не убийствами и мучениями, а спасением и помощью слабым и угнетенным. Он не любил Жизнь. Он любил униженных и обездоленных людей, и жил тем, что помогал им и восстанавливал справедливость.

Человек был сильно обижен на Жизнь. Его грызло чувство несправедливости. Но это была не зависть к любимцам Жизни, а глубокая скорбь и сострадание по отношению к обиженным и обделенным ею. Она одаривала сильных и имеющих везунчиков, которые ничего не сделали для того, чтобы родиться сильными, и отнимала то ничтожно малое у слабых и неимущих, что они тяжелейшим трудом добывали, изо всех сил цепляясь за жизнь. Именно поэтому Человек и назвал Жизнь продажной блудницей.

Не носящие очков люди стали использовать науку и технику в своих целях – и теперь те, кто был обречен Жизнью на мучительную смерть из-за врожденной слабости и нежизнеспособности, выживали. Это жутко бесило Жизнь, ведь она учила людей идти по головам ближних, а они стали делать все наоборот. Техника позволяла теперь все меньше и меньше страданий отдавать жизни в обмен на минимальное жилье, одежду и еду. Все меньше и меньше человек стал напрягаться, а Жизнь, в свою очередь, получала все меньше и меньше своей еды – человеческих страданий.

Да, в чем-то Жизнь была права. Без мучений и страданий мир действительно опустел. Но без изумрудных очков это было прекрасное зрелище. Все серое, спокойное, красивое…

Все живое больше не угнетало и не убивало друг друга. Человек дошел до такого уровня развития техники, что ему больше ничего не нужно было делать – он теперь просто лежал в постели, ему в организм поступали через капельницу все необходимые вещества и выводились отходы. Все обслуживание вели роботы, научившиеся даже ремонтировать сами себя. А человеку не нужно стало даже пережевывать пищу. Ему стало не нужно даже думать. Он уснул. Вечным глубоким сном без сновидений.

Это было истинное счастье. Не то наркотическое, которым пичкала его Жизнь, а настоящее. Полное отсутствие времени и сознания. Вечное ничегонеделание. Вечный покой.