Район Артёма при первой советской власти 1917-1918

Отрывок из книги "Артём в гражданской войне", Глава 2. В ВИХРЕ РЕВОЛЮЦИИ.
...
Рост преступности

Проблемы отношений с областной властью ещё более усугубили и без того непрерывно ухудшавшуюся уже более года внутреннюю ситуацию в волости. Резко обострилась криминогенная обстановка. Революция уничтожила институт полицейских приставов на местах, одновременно разрушив, тем самым, с большим трудом создававшуюся с 1912 года сеть их агентов среди живущего здесь китайского и корейского населения. Это дало свободу действий для китайских разбойников – хунхузов, которые не замедлили воспользоваться так удачно складывающейся для них ситуацией. И количество, и численность хунхузских шаек стали вновь быстро расти. Далеко не сразу пришедшая на смену полиции крайне немногочисленная, слабо вооружённая и плохо организованная из-за нехватки финансовых средств милиция ещё не имела опыта борьбы с ними, а также собственной агентуры в их среде, поэтому не могла оказать им серьёзного сопротивления. К тому же, в Кневичанской волости милицейского поста ещё не было.

Росла преступность и среди русского населения. Февральская революция освободила из заключения многих уголовников, да и среди самих крестьян было немало бывших ссыльнопоселенцев с уголовным прошлым. Длительное пребывание рядом со смертью на фронтах мировой войны значительно притупило у части возвращавшихся домой солдат сознание ценности человеческой жизни и неприкосновенности чужого имущества. Развал и деградация правоохранительных органов давала нестойким в моральном отношении личностям уверенность в безнаказанности любых своих действий.

10 июня 1917 года пропал гражданин села Кневичи 29-летний Григорий Стефанович Подопригора (его труп будет найден и похоронен только два года спустя, 9 июня 1919) [137. С. 23 – 24]. Следующее громкое преступление произошло на территории Кневичанской волости уже через несколько дней.

14 июля житель села Кролевец Василий Кузенок, как обычно, отправился в город по делам своего хозяйства. Проводить его до станции Угольной напросился тринадцатилетний сын Василий. Когда домой вернулась одна лишь лошадь без мальчика, мать бросилась за помощью к брату мужа, самому богатому и авторитетному жителю села, бывшему старосте Максиму Кузенку. Тот сразу же послал на поиски рабочих своего предприятия (по строительству дачных коттеджей под Владивостоком), но они ничего не нашли. Тогда он собрал сход и попросил всех кролевчан принять участие в поисках, пообещав за труды каждому по рублю. Затем, с той же просьбой он обратился и к жителям Кневичей. Выстроившись широкой цепью, люди пошли в сторону села Углового, и только почти у самой его окраины было найдено в кустах, поодаль от дороги, тело убитого мальчика. Отец узнал о смерти сына, когда воротился из города домой. Преступление это не было раскрыто, и убийцы остались безнаказанными.

С весны следующего года насильственные смерти людей на территории волости стали уже обыденным явлением. 15 мая найден возле бухты против села Углового «убитый неизвестными» Штауфахер Гуго Петрович (30 лет, лютеранин по вероисповеданию) [136]. 15 августа был «найден убитым злоумышленниками» на 6-й версте Сучанской железной дороги 50-летний механик угольных копей Арцта Гавриил Максимович Козаченко [136].

Вероятно, в череду этих смертей можно вписать и имя гражданина хутора Сан-Поуза № 1 Гавриила Лаврентьевича Буренка. Он женился 7 января 1918 года [135], но жена его 8 июня опять вышла замуж «вторым браком» [136]. В те годы православная церковь обычно не давала разрешений на развод, тем более в такие короткие сроки. Очевидно, Гавриил умер, однако записи об этом нет ни в одной метрической книге церквей Кневичанской волости, соседней с ней Многоудобненской и села Шкотово. Возможно, он погиб вскоре после свадьбы, но тело его не было найдено.


Хутора и отруба

Обострением криминогенной ситуации отчасти объясняется и запустение в 1917-1918 годах хуторов в верховьях Большой и Малой Сан-Поузы и в Широкой пади. О жизни в них (за исключением хутора Ходасевичей) никаких письменных или устных свидетельств не сохранилось, но существуют статистические данные переписи, проведённой в сентябре 1917 года, которые позволяют делать определённые логические выводы.

Всего хуторов в Кневичанской волости было на тот момент 21. Из них посевом обладали 15. Таким образом, хозяева шести хуторов не практиковали земледелие, но чем же они занимались?

Посмотрим с другой стороны. Скотом располагало всего 8 хуторов, из которых рабочим скотом – 6. При этом сельскохозяйственный инвентарь имели только 4 хутора, и тоже 4 хутора имели коров. Использовать рабочий скот без рабочего инвентаря невозможно, из чего следует, что хозяева лишь четырёх хуторов из 21 сами занимались обработкой своих полей. Они же, скорее всего, располагали и коровами, поскольку постоянно жили на своих участках семьями. Молочные продукты – очень важная часть питания для любой русской семьи.

Ещё 2 хутора имели рабочий скот, но не имели рабочего инвентаря. Логично предположить, что рабочий скот они использовали только в качестве транспортного средства, то есть для перевозки сена, брёвен или дров. Заготовка их, видимо, и была основным способом эксплуатации хуторов. Могли использоваться данные участки также и для скотоводства. Отсутствие коров говорит о том, что сами хозяева хуторов, по-видимому, на них не жили, переложив все работы на наёмных работников.

Остаётся ещё два хутора со скотом, но без инвентаря и рабочего скота. Это могли быть чисто скотоводческие хутора. Хозяева их постоянно там не проживали. За скотом следили наёмные работники .

Таким образом, четыре хутора к осени 1917 года действительно земледелием не занимались, используя земли для скотоводства или лесного промысла и заготовки сена на продажу. Ещё два хутора без посева к тому времени, видимо, вообще не использовались. Из пятнадцати хуторов с посевами четыре были заселены своими владельцами, а остальные одинадцать просто сдавались под пашню в аренду (китайцам, корейцам или русским крестьянам).

Четыре заселённых хутора хорошо известны. Это хутора Буренковых, Ходасевичей, Шаренберга-Шарлемера и Соловьёва. Три последних находились возле Зыбунного рудника, к югу от Сучанской железной дороги. Таким образом, почти все остальные (кроме Андреева и бывшего Орлова) были севернее реки Батальянзы. По факту, большинство из них (11 из 15) использовались «паразитически», то есть исключительно для сдачи в аренду, что и стало, видимо, поводом для захвата последних крестьянскими обществами Кневичей и Кролевца. Сделать это на относительно законных основаниях мог волостной земельный комитет, образованный здесь, предположительно, в октябре – ноябре 1917 года [35. С. 128]. Впрочем, владельцы хуторов в Широкой пади из числа местных крестьян (Мокриенко и Шкуренко), а также Ковалевский могли и сами попросить присоединить их земли к сельским территориям в качестве отрубов, опасаясь стать жертвой преступников в те «смутные времена» (Ковалевский долгое время жил потом в Кролевце). Буренки же, очевидно, просто покинули свой хутор и уехали неизвестно куда.

В остальном, никаких существенных изменений в системе землевладения Кневичанской волости, вплоть до начала коллективизации, сделано не было. Как показывает перепись 1917 года, в Кневичах отруба к тому времени уже имели 11 хозяйств. Правда, 6 из них сельским хозяйством не занимались и, скорее всего, вообще не жили в селе, поскольку не имели никакого скота. В то же время, без посева не было ни одного отруба , следовательно, свои участки отсутствующие владельцы сдавали в аренду.


Перемены в организации школьного дела

Реформа народного образования началась в Приморье сразу после провозглашения здесь Советской власти. Проведение в жизнь этой реформы возглавил Народный комиссариат просвещения (наркомпрос), образованный 5 января 1918 года. Внедрение основ «новой, советской школы» началось с изменения системы управления образованием. Все школы передавались в ведение наркомпроса и отделов народного просвещения при местных советах. Поскольку декретами СНК от 11 декабря 1917 г. и 25 февраля 1918 г. школа была отделена от церкви, преподавание в ней «Закона божьего» отменялось, и вообще доступ в школы священникам был закрыт.

Существование частных учебных заведений при советской власти не допускалось, поэтому школа в Зыбунном руднике тоже должна была перейти в ведение отдела народного просвещения при Никольск-Уссурийском уездном исполкоме Советов. Правда, в реальности сделать это сразу было довольно трудно, поскольку денег на содержание школ у Советов в тот момент не было. Скорее всего, школа Зыбунного рудника, с молчаливого согласия отдела народного образования, до конца учебного года оставлялась на попечении администрации копей. Во всяком случае, первая и единственная тогда её учительница Сезеневская в своих воспоминаниях не отмечала какого либо изменения своего положения в 1918 году.

Передача наркомпросу остальных школ тоже затягивалась, так как на управление ими претендовали и земства. Лишь после ликвидации земств в апреле 1918 г. стали возможны действительные советские преобразования в работе учебных заведения области. К тому времени положение учителей было плачевным. Уже в конце апреля новые власти вынуждены были признать, что учителя «голодают в буквальном смысле» [41. С. 27]. Зарплаты их, установленные ещё в 1917 году, совершенно не соответствовали возросшим в несколько раз ценам на самые необходимые продукты и вещи.

Сезеневская получала от администрации рудника в месяц 85 рублей керенками (жильё предоставлялось бесплатно). По её утверждению, эта сумма почти не отличалась от зарплат учителей школ МНП, и хватало её только на то, чтобы купить одно ситцевое платье или 4 – 5 килограммов мяса [12] (видимо, уже весной 1918 года ).

Чтобы хоть как-то выправить ситуацию, Дальсовнарком обложил всех граждан, имевших самостоятельный заработок, налогом в сумме 10 рублей на нужды образования [41. С. 25]. В результате, к 1 июня оклад учителей начальных школ здесь составлял уже 200 рублей [25. С. 16]. Ровно через месяц, 1 июля 1918 года, Дальсовнарком, во исполнение решения IV краевого съезда Советов, постановил принять все общеобразовательные школы в целом с 1 июля на счёт государства [20. С. 246]. Ещё через пять дней было уточнено, что плата за обучение с начала учебного года отменяется [20.  С. 251].

Эти решения (при условии их реализации на практике) действительно могли бы улучшить отношения местных советских властей с крестьянством по школьному вопросу. Впрочем, они принимались уже в условиях начавшегося бело-чешского мятежа и никогда не были выполнены по причине скорого падения первых Советов на Дальнем Востоке.

(Ссылки и сноски в данном отрывке убраны до публикации всей книги в печати)