Следствие с последствиями

Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся.

Ф.И. Тютчев

 

 

 Уголовное дело с политическим подтекстом.

 

Я был душой дурного общества.

И я могу сказать тебе:

Мою фамилию, имя-отчество

Прекрасно знали в КГБ!

 

Начальник вел себя не въедливо,

Но на допросы вызывал.

Владимир Высоцкий

 

 

Почему я решил написать воспоминания об этом уголовном деле,  расследовавшемся  следственным отделом Управления КГБ СССР по Ленинградской области в далеком 1976 году? Может, потому что, проходя по улицам родной Петроградской стороны, я нет-нет да встречу фигуранта этого когда-то нашумевшего уголовного дела. А, может, скорее из-за того, что я со всей очевидностью и беспокойством вижу, как нынешние доморощенные историки все больше и больше стремятся однобоко и порой карикатурно представить нынешнему молодому поколению россиян то советское время, в котором мы все жили каких-то три с небольшим десятка лет назад.  И особенно нетерпимо видеть, как отдельно взятые журналисты и политики пытаются извратить, переиначить факты нашей совсем еще недавней истории.

Так случилось, что после прихода  на работу в следственный отдел в сентябре 1976 года мои первые процессуальные действия были совершены именно по уголовному делу № 76, возбужденному по признакам статьи 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) в отношении жителей Ленинграда Юлия Рыбакова и Олега Волкова. В те типично советские, как сейчас модно говорить «застойные» времена это уголовное дело было довольно-таки громким. Еще бы!!! Появившиеся в Ленинграде весной  1976 года лозунги: «Долой КПСС!», «Партия – враг народа!», «Свободу политзаключенным!», «Слушайте «Голос Америки!», написанные масляной краской на Ростральных колоннах, Консерватории, Таврическом дворце и других зданиях города, не могли не вызвать ажиотажа  и возмущения как в партийно-советской верхушке, так и среди рядовых ленинградцев. 

Особенно запомнился горожанам 32-метровый лозунг, написанный крупными буквами яркой белой краской на Государевом бастионе Петропавловской крепости: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!» Этот лозунг, исполненный неизвестными глубокой ночью, был прекрасно виден со всех центральных набережных и мостов Ленинграда. Зарубежные радиостанции «Свобода», «Би-Би-Си», «Голос Америки» на все лады сообщали об этих «актах сопротивления партийно-советской номенклатуре». И, конечно же,  обнаружение и изобличение неизвестных, совершивших такие дерзкие деяния, было делом чести всего Ленинградского управления КГБ.

Мне пришлось участвовать в реализации этого дела в качестве следователя, осуществляя обыск на квартире Олега Волкова, являвшегося одним из исполнителей враждебных советской власти лозунгов. Правда, моя процессуальная роль была достаточно скромна, потому что обыском руководил и составлял протокол Андрей Сергеевич Кондратьев, пожилой, "матерый" следователь. Но, несмотря на это, свое первое следственное действие я стремился провести только «на пять с плюсом».  И я тщательно собирал улики, способные изобличить Волкова в исполнении враждебных надписей, изымая образцы краски, а также старые ботинки и верхнюю одежду, заляпанные белилами. 

Я помню, что   само "обиталище" первого увиденного мной "диссидента" произвело на меня весьма удручающее впечатление. Грязь, пыль, казалось не убиравшиеся годами, неудобная, какая-то случайная мебель, вороха грязного,,  пропахшего гнилью и плесенью белья... Да и сам Волков, с похмелья с трудом понимающий, что с ним происходит, не способный даже вспомнить имени своей обнаженной партнерши, лежавшей в его кровати, никак не походил на образ идейного врага, который сформировала у меня спецшкола КГБ  и годы обучения в Университете. К тому же у меня, как бывшего оперативного работника, прошедшего школу контрразведывательной второй службы, было отрицательное отношение к так называемой "пятой линии" (или идеологической контрразведке). Правда, я никогда не посмеивался, как это делали многие, над коллегами, работавшими в пятой службе. Не бросал им (даже шуточных) фраз типа: "Ну, как там у вас в охранке?"  Но, тем не менее, я совершенно искренне не считал борьбу с диссидентами и антисоветчиками главнейшей задачей органов КГБ. Позднее, оказавшись волею судьбы руководителем одного из подразделений так называемой «идеологической контрразведки», я получил возможность совершенно по-другому взглянуть на совершенно очевидные для того времени подрывные действия идеологических центров противника. Эти центры в те годы, действительно, существовали, щедро финансировались, и ставили перед собой цель «разбора по кирпичам» здания нашего советского, совсем ещё не развитого социализма. 

Работу с обвиняемыми Ю. Рыбаковым и О. Волковым, а также их «боевыми подругами» Натальей Лесниченко и Юлией  Окуловой вели опытные, зрелые следователи Анатолий Иванович Волошенюк,  Виктор Павлович Савельев, Мурат Сергеевич Тотоев и Иван Иванович Поспелов. Мне же доставалась «работа на подхвате». В следственном отделе того времени не очень-то спешили загружать ответственной работой молодых сотрудников, предпочитая постепенно, годами «выращивать» профессионально грамотных следователей-процессуалистов. Вопросы соблюдения социалистической законности стояли на первом месте. Нельзя себе было даже представить, чтобы кто-то из следователей или руководителей следственного отдела сознательно мог пойти на нарушение тех или иных норм процессуального законодательства или прав подследственных и свидетелей, проходивших по уголовным делам.

Занимаясь осмотрами многочисленных материалов, изъятых в квартирах Ю. Рыбакова и О. Волкова, допрашивая свидетелей и запрашивая характеристики с многочисленных мест работы обвиняемых, я сумел составить свое собственное мнение о личности Юлия Андреевича Рыбакова 1946 года рождения. Во многом, если не во всем,  неприятие Юлием Рыбаковым советской власти было вызвано тем, что он родился в городе Мариинске Кемеровской области, куда его отец в начале войны в 1941 году был направлен в ссылку по печально знаменитой 58-й статье Уголовного Кодекса РСФСР за, если мне не изменяет память,  «пораженческие настроения». За давностью лет я уже не помню деталей  обвинения Рыбакова-старшего, но с уверенностью могу сказать, что в те суровые первые месяцы войны 1941 года людей, выражавших симпатии к «цивилизованным немцам» и объяснявших причины первых поражений «диктатом коммунистов», очень часто даже не доводили до суда, поступая с ними «по законам военного времени»…   По крайней мере, через тридцать с лишним лет после Великой Отечественной войны Рыбаков-старший за свои деяния 1941 года не был реабилитирован. И это любому непредвзятому человеку говорит о многом.

Родившись в семье ссыльнопоселенцев, Юлий Андреевич Рыбаков буквально с молоком матери всосал нелюбовь, точнее даже сказать, ненависть к советской власти и к коммунистической партии. Будучи на тот период времени малообразованным человеком, не получившим толком ни высшего, ни средне-специального образования, он, как и многие подобные аутсайдеры-неудачники, винил в своих бедах не себя, а именно систему советской власти, по их мнению, не дававшей возможности творческого развития личности.

Юлий Рыбаков считал себя художником, поскольку несколько лет учился в Центральной Художественной Школе (ЦХШ) при Академии Художеств. Затем в знаменитом в то время училище имени Серова, воспитавшем целую плеяду будущих известных художников-авангардистов. Но по факту на момент ареста он работал художником-плакатистом во Всесоюзном Алюминиево-Магниевом Институте (ВАМИ). В знаменитых первых выставках художников-авангардистов во Дворцах Культуры имени Газа и «Невский» участия не принимал по причине художественной незрелости своих живописных работ.

Идейными вдохновителями акций по написанию на исторических зданиях Ленинграда враждебных советской власти лозунгов, как это ни странно стали… женщины, занимавшие в жизни молодого в те годы Юла Рыбакова очень большое и важное место. Главной «музой» новых «борцов с коммунистической тиранией» стала доморощенная (или непризнанная) поэтесса Юлия Окулова (литературный псевдоним Вознесенская). В те годы она была матерью-одиночкой, воспитывавшей двух вечно голодных и плохо одетых сыновей, из которых она впоследствии воспитает идейных врагов советской власти, сделавших вместе с матерью в эмиграции в Германии карьеру на радиостанции «Свобода», щедро финансировавшийся американскими спецслужбами. 

У меня нет сейчас, по прошествии трёх с лишним десятков лет, цели порочить эту женщину, достаточно сознательно выбравшую своё жизненное кредо. Но не могу не сказать, что в те годы её образ жизни однозначно подпадал под расхожий в те годы термин «аморальное, антиобщественное поведение». Беспорядочные сексуальные связи, пьянки среди подобных себе «непризнанных» литераторов и художников были основной составляющей жизни Юлии Окуловой-Вознесенской. А ее квартира в центре города на улице Жуковского была своего рода «литературно-художественным салоном». Вот только сравнивать её с Зинаидой Гиппиус, проживавшей в начале ХХ века совсем неподалеку на Литейном проспекте в особняке Мурузи, как-то совсем не поворачивается язык.

Второй женщиной, близкой в то время Юлию Рыбакову, была некая Наталья Гум (Лесниченко), работавшая в качестве секретаря-машинистки на филологическом факультете Ленинградского Государственного Университета, имени А. А.  Жданова. В отличие от низкорослой, худой, легко возбудимой Юлии Окуловой, Наталья Лесниченко, обладавшая пышными женскими формами, скорее была из разряда тех русских женщин, которые, не вдаваясь в детали, готовы пожалеть и приголубить тех мужчин, которых «обижают». И для неё не очень-то было принципиально, кто обижал предмет её обожания: плохие члены правления Союза Художников или руководители коммунистической власти и советского правительства. Поэтому Наталья Лесниченко вслед за своим возлюбленным Юлием Рыбаковым безоглядно вошла в мир ленинградского (питерского) «андеграунда» 70-х годов прошлого века.

Первоначально осенью 1976 года вместе с исполнителями «подрывных антисоветских лозунгов» Ю. Рыбаковым и О. Волковым на непродолжительный срок были задержаны и помещены в следственный изолятор УКГБ также и Ю. Окулова и Н. Лесниченко. Несомненно, «исходя из объективной стороны содеянного» (пусть читатели простят мне эти юридические термины) в действиях Окуловой и Лесниченко были налицо все признаки соучастия в преступлении в форме пособничества. Тем не менее, руководство следственного отдела Управления КГБ «женской крови не жаждало», а следователи не стремились «повесить на грудь медаль» за привлечение к уголовной ответственности «дополнительных антисоветчиков». И «боевые подруги» двух «героев-пачкунов» перешли разряд свидетелей по уголовному делу № 76. Правда, Юлия Окулова все-таки получила свое наказание – ссылку, но уже не по уголовному делу Рыбакова и Волкова. Ей предъявили обвинение по статье 190–1  (распространение клеветнических, порочащих государственный и общественный строй сведений). Но это уголовное дело и его обстоятельства не являются темой моих воспоминаний.

Я не стану подробно описывать доказательственную сторону работы, которую провели мои старшие коллеги. И Юлий Рыбаков, и Олег Волков были убедительно изобличены в совершенных ими деяниях. И они сами дали, как принято говорить у следователей «развернутые признательные показания о совершенных преступных действиях». Проблема у следствия возникла лишь в одном: уж больно приземленными, безыдейными и даже аморальными выглядели эти двое «борцов с советской властью». Перед следствием и прокуратурой, которая должна была поддерживать в суде государственное обвинение, остро вставала проблема: как, за счет чего можно доказать умысел Рыбакова и Волкова совершить государственное преступление (ст. 70 УК РСФСР) и особенно мотивировать наличие в их действиях «специальной цели подрыва и ослабления советской власти».

Ведь, как было установлено в ходе следствия, дальше «кухонных» разговоров о недостатках «Софьи Васильевны» (советской власти), а также запланированных, но нереализованных, планов о распространении среди студентов и молодежи перепечаток «Голоса Америки» и радиостанции «Свобода» дело не пошло. Фактов распространения подрывной антисоветской литературы также выявлено не было. Следствие изучило 52 магнитофонных бобины с записями радиопередач зарубежных радиостанций, изъятые на обысках, в которых, по оценке экспертов, содержались подрывная критика советской власти и даже призывы к её свержению. Но… Несмотря на наличие у обвиняемых целых трех пишущих машинок, а также профессиональной машинистки Натальи Лесниченко, «просветительская работа» так и не была начата, в основном по причине… патологической лени, разгильдяйства и бытового пьянства, в которых пребывали Юлий Рыбаков с сотоварищами.

В то же время у следствия имелась объективная возможность предъявить Юлию Рыбакову обвинение в совершение такого общеуголовного преступления как… распространение порнографии. Это отнюдь не преувеличение мемуариста! Будучи весьма активным и неразборчивым в своих половых связях, Юл Рыбаков, обзаведясь незадолго до ареста законной женой, почему-то в огромных количествах произвел фотографии себя и своей супруги весьма, скажем так, пикантного содержания. Не знаю, может, любование своей и женской обнаженной натурой возбуждало Рыбакова на борьбу с советской властью?  Возможно… Возможно… Но все эти «личностные патологии» играли отнюдь не на пользу имиджа «политического борца-диссидента». Да и сам Юлий Рыбаков, вместе с его подельником Олегом Волковым очень легко «заглотили наживку», предложенную следователями и прокурорами, с огромным удовольствием признаваясь во все новых и новых общеуголовных преступлениях, совершенных или в одиночку, или по предварительному сговору.

Именно здесь моему профессиональному наставнику, старшему следователю по особо важным делам Анатолию Ивановичу Волошенюку пришла в голову идея использовать мои навыки по документированию краж, полученные ещё в студенческие годы во время стажировки в городской прокуратуре. Юлий Рыбаков подробно дал признательные показания о хищении двух пишущих машинок, магнитофона и радиоприемника, которые группа «борцов с советской властью» планировала использовать в своих благородных целях. По замыслу моих руководителей мне предстояло совершить вместе с обвиняемым Ю. А. Рыбаковым несколько выездов на места совершенных им хищений «в целях проверки объективности показаний обвиняемого на месте совершения преступлений», а также для детального документирования конкретных фактов совершенных краж.

Благодаря этому поручению мне пришлось несколько дней провести бок о бок с Юлием Рыбаковым, его конвоирами из числа контролеров следственного изолятора, что существенно углубило мое понимание личности этого «идейного борца» с советской властью. Во всех помещениях, где Рыбаков совершал кражи, я производил фотографирование, составление схем и осуществлял допросы свидетелей из числа материально-ответственных лиц.

Уже при документировании краж двух пишущих машинок из здания филологического факультета на Университетской набережной и НИИ «Союзкурортпроект», что на Гангутской улице, меня не могло не удивить безразличие, буквально-таки «пофигистское» отношение Рыбакова к последствиям своих преступных действий. Он абсолютно не хотел признавать аморальности своих поступков, несмотря на мои аргументы о том, что за похищенные машинки, как материально ответственное лицо должна была нести ответственность его любовница Наталья Лесниченко. Юлий Андреевич не видел ничего предосудительного в том, что, похитив армейский радиоприемник из подросткового клуба ДОССАФ «Подвиг», расположенного на улице Жака Дюкло, он лишал возможности заниматься своим любимым делом два десятка юных радиолюбителя.

Его нисколько не смущал тот факт, что, готовя свои «акции», юридически называвшиеся просто «кражами со взломом», он очень часто ставил под подозрение своих близких друзей и знакомых, имевших доступ к заинтересовавшему Юлия Андреевича государственному имуществу. И еще, непосредственно и неформально общаясь с Юлием Рыбаковым, я был совершенно искренне удивлен его невысокому уровню общей культуры и эрудиции. А ведь этот человек претендовал на то, чтобы гордо называть себя художником по профессии! Рыбаков был чрезвычайно удивлен, когда я рассказал ему, что окно цокольного этажа Инженерного (Михайловского) замка, через которое он с Волковым проник в кладовую ВНИИ Технической Эстетики, упоминается самим Федором Михайловичем Достоевским в своих воспоминаниях. Именно у этого окна молодой юнкер Достоевский стоял, разглядывая набережную Фонтанки и «вольную» петербургскую жизнь за стенами мрачного Михайловского замка…

Благодаря этим почти неформальным контактом с обвиняемым Рыбаковым, я смог понять и прочувствовать его просто-таки пещерную неприязнь к людям, стоящим выше него по социальному положению. Трудно описать это словами, но в Ю. Рыбакове сидел какой-то дикий комплекс неполноценности и зависти по отношению к любому человеку, достигшему хоть каких-то успехов на своем профессиональном поприще. Юлий Андреевич был убежден, что эти люди смогли чего-то добиться «только благодаря своему конформизму», совершенно не желая учитывать того, что для достижения каких-либо высот в жизни нужны способности, талант и колоссальное трудолюбие. 

И ещё я на всю оставшуюся жизнь запомнил, как сужались глаза у Ю. Рыбакова и какие страшные в них загорались искорки, когда он злился или выходил из себя. В этом обиженном жизнью и обиженном на жизнь человеке кипели буквально шекспировские страсти.  Ведь ему так хотелось казаться для всех благородным! И как же он готов был ненавидеть и даже изничтожить любого, кто владел информацией, позволявшей усомниться в этой созданной им самим о себе легенде!!!

Вспоминаю, что хорошо знакомые мне контролеры следственного изолятора рассказывали А.И. Волошенюку, как Рыбаков материл  «молодого щенка» (то есть меня), сумевшего доказать, что помимо стационарного магнитофона «Темп-2» Рыбаков с Волковым «прихватили» в кладовой ВНИИ Технической Эстетики десяток зарубежных журналов по дизайну интерьеров и… надувной матрац. Конечно же, эти предметы были просто необходимы им для более эффективной борьбы с ненавистной советской властью. И то, правда. Журналы можно было показывать своим знакомым из «питерского андеграунда», демонстрируя, какие красивые интерьеры бывают в странах западной демократии. А надувной матрац как-то естественно стал лежбищем для сексуальных утех Рыбакова, до которых он и его единомышленники по антисоветским взглядам были очень охочи…

По результатам следствия лично у меня как у человека к Рыбакову и Волкову возникло даже некое сочувствие. Мне было жаль этих несостоявшихся, недообразованных  людей, оказавшихся на обочине жизни и винивших в этом не самих себя, а Систему, которую они предпочитали не принимать, вместо того, чтоб понимать её и стремиться улучшить. Не обиделся я даже на фразу о «молодом щенке», хотя и был моложе Рыбакова на каких-то 6 лет.  Тогда я впервые вслух процитировал фразу любимого мной американского писателя-демократа и юмориста: «Лучше быть молодым щенком, чем старой райской птицей». С этой цитаты Марка Твена, занесенной по случаю в записную книжку, началось мое увлечение собиранием афоризмов великих людей, которое завершится двадцать с лишним лет спустя после того уголовного расследования изданием двух печатных сборников.

Мне казалось, что Юлий Рыбаков, получивший 19 марта 1977 года  в результате рассмотрения его уголовного дела в Василеостровском  суде 6 лет колонии общего режима,  по  статьям 89 (кража государственного имущества), 98 (уничтожение и порча государственного имущества),  189 (уничтожение и порча памятников архитектуры и истории), 206 (злостное хулиганство) Уголовного Кодекса РСФР, вряд ли когда-либо ещё встретится мне на жизненном пути. Но я ошибся… Шесть лет спустя, когда я уже работал начальником оперативного подразделения, судьба вновь сведет меня с Юлием Рыбаковым, и мне придется уже в другом качестве вступать в контакты и дискуссии с этим человеком, который, как оказалось, никогда не забывает и не прощает хорошего к нему отношения.

 

Следствие закончилось – забудьте! Или «Исправленному верить»?!

 

Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы, 

Наше лето, нашу осень и зиму.

Ничего, что мы чужие – вы рисуйте!

Я потом, что не понятно, объясню…

Булат Окуджава

 

 

Заголовок этой части своих воспоминаний я составил из названий двух некогда популярных кинофильмов 60-х годов прошлого века. Я, действительно, достаточно скоро забыл следствие по делу полухудожников,  полуантисоветчиков, полугероев,  полувандалов Ю. Рыбакова и О. Волкова. И долгих шесть лет я не буду вспоминать о Юлии Рыбакове. За эти годы мне придется принять участие в расследовании ряда крупных дел по контрабанде художественных ценностей, которые, естественным образом разовьют мою общую эрудицию и знания в сфере искусствоведения, дадут хороший профессиональный опыт.

Так распорядится Судьба и Руководство ленинградского управления КГБ СССР, что именно за эти деловые и профессиональные качества в 1979 году я был переведен из следственного отдела вновь на оперативную работу, где за очень короткий период я пройду карьерный путь от старшего оперуполномоченного до начальника отделения. И это отделение занималось «организацией противодействия подрывным акциям идеологических центров противника, направленным в среду советской художественной и литературной интеллигенции». И входило это оперативное подразделение в структуру пятой службы УКГБ СССР по Ленинградской области, занимавшейся тем, что в те годы называлось «идеологической контрразведкой».

Не стану подробно описывать цели, задачи и результаты работы нашего подразделения, во главе которого мне пришлось находиться почти восемь (!) лет. Думаю, что это тема отдельных воспоминаний. Отмечу только, что одним из направлений работы нашего отделения была так называемая «линия  околохудожественной среды». У меня нет возможности в рамках этого конкретного очерка подробно и в деталях описывать причины появления в те годы так называемых «художников-авангардистов» (или «нонконформистов»). Об этом в какой-то степени рассказал в своих телевизионных передачах «Культурный слой» телеведущий и историк Лев Лурье. Думаю, настанет время, когда и мы, чекисты 70-х – 80-х годов прошлого века, расскажем о своей точке зрения на события художественной и культурной жизни Ленинграда того времени.

Отмечу сразу: органы государственной безопасности, а также Городской и Областной комитеты КПСС не рассматривали довольно-таки узкую прослойку так называемых «непризнанных» художников, литераторов и музыкантов как идейных врагов советского государства.  В те годы и в аппарате КПСС, и в органах государственной безопасности служило много образованных, умных и широко мыслящих людей.  Однако мы жили в условиях острого противостояния двух миров: Социализма и Империализма. И основная война велась в те годы между двумя этими системами именно в сфере идеологии и культуры. И, надо честно признаться, в конечном счете, СССР и социализм эту войну проиграли. Ведь типично российский метод «держать и не пущать» в конце ХХ века оказался совершенно неэффективным!

Благодаря работе в следственном отделе по делам о контрабанде, тесному общению с искусствоведами Эрмитажа и Русского музея мой взгляд на творчество художников-авангардистов был не таким примитивным, как формировал в 60-е годы прошлого века сатирический   журнал «Крокодил». В то же время с самого начала работы по этой линии я поддался определенному стереотипу того времени, согласно которому подавляющее большинство т. н. «непризнанных» художников, не входивших в официальный творческий Союз Художников, считались бездарями и недоучками, работающими в абстрактной манере только потому, что не способны к фигуративной живописи и рисунку. К тому же любые нападки «непризнанных» на Союз Художников и метод социалистического реализма моментально оценивались как «антисоветские высказывания, порочащие государственный и общественный строй». 

Ну и, конечно, раз эти художники не хотели воспевать в своем творчестве 

«созидательный труд рабочих и крестьян», значит, они ориентировались на «чуждые советским людям западные ценности», а «на Западе художник смотрит туда, где торчат деньги. А деньги всегда торчат из кармана буржуа», - так, если я правильно процитировал по памяти, говорил известный русский художник ХIХ века Николай Крамской. А если еще мастерские таких художников чуть ли не ежедневно посещались установленными разведчиками-дипломатами США? То тут уж прочь сомнения: «художники-авангардисты являются объектом устремлений противника», стремящегося к сбору политической и социальной информации об обстановке в стране «в целях дестабилизации существующего в СССР строя».

Наши идеологические противники великолепно умели использовать малейшие промахи в работе творческих союзов с «талантливой молодежью», бойко преподнося в передачах зарубежных радиоголосов негативную информацию о бедственном положении в СССР так называемой «второй культуры», находящейся в идеологической и политической оппозиции «коммунистическому официозу».   Эту информацию в последствии «крутили» по разного рода враждебным СССР «радиоголосам», что здорово возбуждало партийно-советские органы, дававшие органа КГБ прямые указания: «разобраться с этими художниками и принять к ним меры!»

Это потом, значительно позже, уже проведя не одну официальную выставку ленинградских художников-нонконформистов, мы, сотрудники органов госбезопасности, поймем, что в большей степени дипломаты интересовались возможностью приобрести за не слишком большую цену работы тех художников, которые справедливо казались им наиболее талантливыми. А, значит, за границей их стоимость будет в несколько раз, даже в десятки раз выше. Дипломатия дипломатией, разведка разведкой, а бизнес он и Советском Союзе должен оставаться бизнесом! Не случайно годы спустя такие художники как Анатолий Белкин, Владимир Овчинников, Глеб Богомолов, Армен Аветисян, Юрий Петроченков стали известными мастерами, чьи полотна хранятся не только в зарубежных и российских частных коллекциях, но и в Государственном Русском Музее, ведущих художественных музеях Европы и Америки.

Мы, молодые сотрудники органов государственной безопасности, будучи «идеологическим вооруженным отрядом коммунистической партии», наиболее остро воспринимали недостатки управления художественными процессами как со стороны творческих союзов, так и со стороны идеологических подразделений КПСС. Мы совершенно искренне не хотели выступать как в роли «пожарной команды», так и в качестве «карающего меча правосудия». Тем более, что, организуя квартирные выставки и продавая свои работы иностранцам, эти «непризнанные художники», по большому счету, никаких преступлений перед правосудием не совершали.

             В беседах с сотрудниками КГБ художники охотно и быстро соглашались с тем, что им самим не нравится, как их творчество и выставку оценивают «враждебные Советскому Союзу радиостанции», но…  Что же им, художникам, делать, если на официальные выставки их не допускают по причинам формализма в их творчестве, а также из-за отсутствия удостоверения члена творческого союза? 

          Да, легко и быстро признавались некоторые художники: «Мы продали свои работы американским стажерам. Но мы понятия не имеем, связаны они с идеологическими центрами противника и спецслужбами или нет. Они же удостоверений не предъявляли! А продавали мы свои работы только за рубли, доллары, марки ихние нам на фиг не нужны! А ведь жить-то на что-то надо. Кушать ведь каждый день хочется!!!»

Единственным способом для меня и моих коллег, в подавляющем большинстве разделявших мои взгляды о том, что «непризнанные» не являются врагами советской власти, было создание официальных творческих объединений для художников, писателей и музыкантов, где они могли бы заниматься своим творчеством легально.

После успешного, в целом, проведения выставки авангардистов в Ленинградском Дворце Молодежи в 1980 году нам удалось сформулировать, прежде всего, для самих себя, а потом и для руководства отдела, службы и Управления совершенно нехитрую задачу. Если мы хотим контролировать процессы, происходящие в так называемой «околотворческой среде», нам нужно создать для «непризнанных художников, литераторов и музыкантов официально действующие клубы (или объединения), в которых они могли бы, в соответствии с советскими законами и требованиями идеологии того времени, «творчески реализовывать свои способности». Ну, конечно же, под нашим чекистским оперативным контролем.

Причем прошу не спешить усмехаться современному молодому читателю. Контроль контролю рознь! Я подчеркивал руководству УКГБ: мы должны контролировать и вмешиваться только  там и только тогда, когда эти объединения или их члены будут проводить прямую враждебную деятельность  против нашего государства. И ни в коем случае «не надо трогать» тех музыкантов, художников и литераторов, которые живут своим творчеством и  только им. Пусть специалисты-профессионалы, а также зрители, слушатели и читатели сами дадут этому творчеству оценку.

Мы, оперработники органов государственной безопасности, должны противодействовать попыткам наших идейных и политических противников вовлечь этих «непризнанных» в свою подрывную деятельность.  Создавая представителям  так называемой «второй культуры» условия для их творческой деятельности, мы практически выполняем указания КГБ  СССР и ЦК КПСС по «устранению причин и условий, порождающих антисоветские враждебные настроения».

У-у-ф… Кажется, я на одном дыхании воспроизвел цитату из «самого себя», вспомнив свои выступления на оперативных совещаниях и партийных собраниях  того времени. И таких выступлений, с моей стороны и со стороны коллег, поддерживавших эти начинания, было достаточно много. Вода точила камень. В начале, прямо как в Библии, было Слово. Потом это Слово шаг за шагом, поступок за поступком начало превращаться в Дело. Мы умели убеждать не только свое руководство, но и отдельных художников, осознававших, что органы КГБ не являются врагами творческих личностей. Что мы, представители силовых структур, совершенно искренне и бескорыстно хотим ПОМОЧЬ живописцам, графикам и скульпторам,  отвергнутым творческими союзами, реализовать себя в Творчестве. И мы сможем сделать это, если… эти люди помогут нам. Только  тогда мы СМОЖЕМ помочь художникам!

Убедить в этом людей, обиженных на власть предержащих, зачастую впрямую ушедших не только от социалистического реализма, но и от нашего советского социума, было делом достаточно трудным. Но еще более нелегким делом было убедить с в о и х  же коллег, а, особенно, руководителей, поверить нам, что это решение будет более правильным, пусть более трудоемким, нелегким, но, однозначно,  более эффективным для интересов той самой государственной безопасности, которую нам поручено было оберегать… 

Ну, а художники не всегда и не во всем хотели слепо следовать за нашими такими, казалось, правильными идеями. Среди них, как это всегда бывает, находились и конформисты, и соглашатели, но были и бунтари, и просто провокаторы по призванию. Не всем и не во всем наши чекистские идеи своеобразной «разрядки напряженности» могли понравиться. 

И хотя к 1982 году обстановка в околохудожественной среде «существенно оздоровилась» и практически инициативой самих художников сформировалось Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства (ТЭИИ), существование этого объединения не раз было под угрозой разгона, распада, расформирования. Причиной этого были позиции нескольких достаточно ярких и одиозных личностей, с которыми мне пришлось вступать в буквальном смысле слова в схватку, для того, чтобы добиться легализации творчества художников.

Одним из моих противников, оппонентов, а, точнее (по их оценке) врагов, стал вернувшийся из мест отбытия наказания (Архангельская область)  Юлий Андреевич Рыбаков. К сожалению, у меня не было возможности выбора, и я не могу сказать вслед за бессмертным Оскаром Уайльдом: «Лично я выбираю своих врагов очень тщательно. Среди моих врагов нет ни одного неумного и непорядочного человека».

За время отсутствия Юлия в городе, изменилось многое. Ну, во-первых, художникам, благодаря усилиям так нелюбимого им КГБ, начали хоть с какой-то степенью регулярности предоставлять выставки. Во-вторых, покинула опостылевший ей Советский Союз Юлия Вознесенская, эмигрировавшая (опять же не без помощи КГБ) в Федеративную Республику Германия. В-третьих, среди художников появилась устойчивая инициативная группа людей, способных вести переговоры с «инстанциями», отстаивая права всех  художников, не прибегая к каким-либо экстремистским акциям. Какое место, где, с кем, в чьих интересах займет «политический отсидент» Юлий ыбаков?  Р Рыбаков? Это не могло не интересовать руководство нашей 5-й службы.

Так уж получилось, что «заниматься» Ю. Рыбаковым, бывшим «политзаключенным» руководство пятой службы поручило именно моему подразделению. Хотя по всем  тогдашним неписаным и писаным чекистским  законам и правилам контролировать поведение ране осужденного антисоветчика должно было то подразделение, которое вело его оперативную разработку и привлекало к уголовной ответственности. Однако, один из бывших руководителей  так называемого «разработочного» отдела занимал в те годы должность заместителя начальника 5-й службы, и он прекрасно понимал, сколько проблем и хлопот будет у его лучшего друга, начальника отдела, с такой озлобленной личностью, как Юлий Рыбаков.

И этот человек, большой специалист по «посадкам» антисоветского элемента, получивший за эту работу звание «Почетного чекиста», вкрадчиво, своим тихим голоском, очень убедительно доказал начальнику службы, что «Рыбаковым надо заниматься подразделению Кошелева, поскольку он художник, и к художникам в первую очередь и пойдет. Где же еще контролировать его поведение, как не в его естественной среде»? Сам же, не без совсем покинувшей его искренности, порекомендовал: «Вы ему, Павел Константинович, побольше трудностей создайте. Первым делом в прописке в Ленинграде откажите. Потом поймайте на каком-нибудь нарушении, на пьянке или еще на чем. А там, глядишь, и он подумает, да и Вы ему посоветуете: не уехать ли Рыбакову жить за границу»?

Ну, уж дудки!!! Так или примерно так подумал я тогда,  подчиняясь уже не в первый раз не самому разумному, но, слава;Богу,  не незаконному приказу. Выдавливать человека в эмиграцию, когда я еще не забыл согбенной фигуры старика Друскина в инвалидной коляске на взлетной полосе аэродрома Пулково? Нет… Мы пойдем другим путем! Кажется, именно такие мысли были у меня в голове в то время. Хотя, если бы знать, сколько зла и неприятностей принесет Юл Рыбаков и его кипучая деятельность и движению художников-авангардистов и лично мне как человеку, может, стоило и прислушаться  к совету «Почетного Чекиста».

Изучив вместе с Андреем Витальевичем Т.*,  преданным, профессиональным сотрудником и порядочным человеком материалы наблюдения за Ю. Рыбаковым в период отбытия им наказания, мы не нашли в них ничего настораживающего. Никаких враждебных проявлений, никакой нелояльности к властям, кроме простых негативных бытовых проявлений в них не было. Даже освободили Рыбакова «условно-досрочно за примерное поведение». Мы поверили в то, что перед нами судьба простого человека, загнанного системой, подтолкнувшей его на эмоциональный протест, приведший к преступлению. И в этих условиях продолжать загонять его в угол – значит делать из Рыбакова озлобленного врага этой власти.

 Но, ведь он же Художник, или хотя бы хочет быть таковым. А «бить людей по голове», по образному выражению Андрея Т., только за то, что они по-другому смешивают краски и кладут их на холст не в соответствии с инструкциями и рекомендациями  Академии Художеств СССР,  – этого мы совершенно искренне не желали делать. Даже если за это легче было получить поощрение, чем  за кропотливую интеллектуальную работу по выработке художественной политики в отношении художников-авангардистов, которую мы, оперативники, проводили, по сути дела, за партийно-советских функционеров, не желавших, либо не умевших выполнять свои служебные обязанности.

  И мы сами пошли на установление с Ю. Рыбаковым прямого контакта, объяснив ему ситуацию в околохудожественной  среде города, предложив ему «социализироваться» путем участия в выставках вновь создаваемого ТЭИИ. Мы не ставили перед собой никаких сверхзадач. Вербовать бывшего антисоветчика Ю. Рыбакова было незачем. У нас хватало людей, которые могли контролировать Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства и вести его в интересах, как самих художников, так и партийно-советских властей.

 

 *Андрей Витальевич Т. (1955-2007), в те годы оперуполномоченный нашего оперативного подразделения. Был в числе первых, поддержавших  идеи социализации «непризнанных» деятелей «второй культуры». Отличался исключительной порядочностью, ответственностью и профессионализмом. Именно благодаря его усилиям в Ленинграде были легализованы «Рок-клуб» и «Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства». В последующем служил в разведке. Подполковник запаса ФСБ. Скоропостижно скончался 20 декабря 2007 года.  (Примечание автора).

 

Андрей Т. мечтал о направлении на учебу в Москву с последующей службой в разведке. И ему лишний контакт с «негативным элементом» был совершенно не нужен. Я же руководствовался в тот момент  какими-то «достоевскими страстями», пойдя навстречу («поклонившись») не Юлию Рыбакову, а его «страданию» (почти как старец Зосима в «Братьях Карамазовых»). И по началу все пошло хорошо, так, как было задумано. Но, как говорится: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить»!

Первое время Юл Рыбаков был достаточно неприметен, и не давал поводов для беспокойства. Но… Все это было до первой выставки ТЭИИ, где он выставлялся в качестве художника. Я не считал, не считаю, и не имею права считать себя художественным критиком. Но, по праву «искусствоведа в штатском», могу поведать те выводы, которые были сделаны нами тогда, когда и я, и другие зрители увидели работы Рыбакова-художника. Эта выставка была провальной для Юла. Его бездарность и непрофессионализм как художника были столь очевидны, что это не нужно было даже обсуждать. По-моему, это понял и сам Рыбаков, так, как, если мне не изменяет память, в дальнейшем в выставках ТЭИИ он; как художник, участия не принимал. Но зато вся его энергия, зачастую заряженная злобой и завистью, была направлена в административное русло.*

И Юл Рыбаков вскоре вошел в руководящий состав ТЭИИ, стараясь, в начале скромно, а затем все более и более энергично «подмять под себя» правление Товарищества, развернув это объединение не только на решение задач по социализации художников, но и противопоставлению ТЭИИ Союзу Художникам и властям города. Может, это был заказ из ФРГ Юлии Вознесенской, а, возможно, Юл сам понял, что благодаря таким действиям  можно создать себе больший авторитет на Западе. Здесь, в Ленинграде он, не будучи дураком, прекрасно понимал, что заслужить авторитет художника ему будет практически невозможно. Не случайно так называемые «художники-старики», прошедшие выставки газо-невского движения совершенно не 

не считались с ним, не видя в нем равного себе в творчестве.

В Рыбакове очень скоро проявились задатки будущего успешного политика, такие как популизм, беспринципность, способность лгать, не меняясь в лице, если это ему выгодно; а также совершать подлые поступки, если они наносят вред его противникам.

В принципе, ничего супервредного движению художников-авангардистов Юлу Рыбакову нанести не удалось. Ему бы это не дали сделать не только «всесильные органы», но и сами художники, год от года все более осознававшие свою самодостаточность и способность решать свою судьбу без поддержки «кураторов с Литейного, 4». Однако Рыбаков попортил нам крови своим маниакальным стремлением ввести в ТЭИИ «систему против контрразведывательной обороны». Юлий Рыбаков настойчиво требовал как от членов правления Товарищества, так и о рядовых художников «докладывать в руководящие органы ТЭИИ и ему лично» обо всех вызовах для бесед с оперативными сотрудниками. А на встречи с Коршуновым (мой чекистский псевдоним того времени) и его сотрудниками следует ходить только по двое, чтобы «не дать возможности гэбистам себя завербовать». Он даже, кажется, провел эту бредовую «законодательную инициативу» специальным решением правления Товарищества.

А где-то в перестроечном 1985 году Юл написал после одной из моих бесед с правлением ТЭИИ жалобу-донос руководству Управления КГБ «о неправомерных действиях сотрудника Коршунова П. Н., негативно отражающихся на имидже органов    

*Думаю, что лучшим произведением Рыбакова как «художника-плакатиста» стал тридцатиметровый лозунг, написанный на Государевом бастионе Петропавловской крепости: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков»! (Примечание автора).

 

государственной безопасности». И мне пришлось стоять навытяжку в кабинетах не очень-то любивших меня новых руководителей 5-й службы, и «отмазываться», доказывая, что «я не верблюд», что «я не враг ни себе, ни органам государственной безопасности». Убеждать, что эта «малява» - простая, но, как оказалось, эффективная попытка скомпрометировать человека, который не давал ему утверждаться в глазах художников и манипулировать ими в своих личных интересах.

Вскоре после этой истории летом 1987 года по приказу руководства Управления КГБ я был переведен на должность заместителя начальника Петроградского районного   

отдела УКГБ. И мне казалось, что я наконец-то смогу вздохнуть спокойно: мне не придется ежедневно сталкиваться в «боях местного значения» с личностями, подобными Ю. Рыбакову. Я в то время совершенно был убежден в том, что чекисты ленинградского Управления КГБ уже исполнили свою «историческую миссию», создав Ленинградский Рок-клуб, Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства и объединение т. н. «непризнанных литераторов» «Клуб-81». 

Мы, профессиональные чекисты-контрразведчики, выполняя, фактически, работу партийных органов и работников Управления культуры Ленгорисполкома, «отделили зерна от плевел».  И теперь, казалось, все становилось на свои места: художниками должны заниматься художники, литераторами – литераторы, а музыкантами – музыканты. Органы КГБ могли и должны были сосредоточиться на своих главных задачах обеспечении внешней и внутренней безопасности нашего государства. Того самого государства, гордо именовавшегося Советский Союз, которое под руководством Президента М. С. Горбачева ускоренно шло к своему трагическому развалу… 

 

Перемена участи. Или «Когда следователь и подследственный меняются местами».

Мы выбираем, нас выбирают,

Как это часто не совпадает…

Михаил Танич

 

Грош цена тому, кто встать

Над другим захочет.

Булат Окуджава

 

Для низких натур ничего нет приятнее, как   

мстить за своё ничтожество, бросая грязью своих

воззрений и мнений в светлое и великое.

В. Г. Белинский

18 марта 1990 года на территории великого Советского Союза состоялись выборы в советы народных депутатов всех уровней. От поселковых, городских, областных до Верховного Совета Российской Федерации. Последствия этой «политической задумки» М. С. Горбачева, думаю, еще будут изучать и анализировать политологи, историки и будущие сотрудники специальных служб России.  Лучшего мероприятия, направленного на «разбор по кирпичам» советской власти, было трудно придумать.

Любой здравомыслящий человек в то время понимал: советы народных депутатов (до М. С. Горбачева «советы депутатов трудящихся») были ширмой для реальных руководителей страны: лидеров КПСС, начиная от Политбюро ЦК КПСС, до районных комитетов партии. Районные, городские, областные и все другие советы формировались «по квоте» партийных органов, где было четко определено количество женщин, мужчин, коммунистов, беспартийных, рабочих, крестьян, представителей интеллигенции.  Советы собирались на свои сессии, как правило, два раза в год, и эти сессии, заранее готовившиеся Исполнительными комитетами под руководством соответствующих партийных инстанций, длились не более одного-двух дней. И голосовали на этих сессиях практически всегда и все «единогласно».

А в 1990 году КПСС (читай – М. С. Горбачев) дали вниз команду: «все выборы в советы любого уровня проводить на альтернативной основе». И началось такое… А если еще учесть, что кандидат в процессе этих выборов мог сразу же баллотироваться в советы трех уровней: Верховный Совет РСФСР, областной (городской) совет и в районный (поселковый) совет! Надо ли говорить, что в условиях огульной критики всего советского и коммунистического, что было исключительно модно в то время благодаря горбачевской политике «гласности», места в городских и районных «парламентах» были зачастую заняты бывшими аутсайдерами, людьми, в буквальном смысле слова прорвавшимися в органы представительной власти под лозунгами отрицания «совдеповского застоя».

До сих пор у меня перед глазами стоит такой депутат-демократ из Петроградского районного совета. Страшненький, немытый, нечесаный человечек с характерной демократической картавинкой в голосе и подслеповатыми глазами, уже через пять минут общения с ним не давал повода усомниться в наличие у него диагноза в районном психоневрологическом диспансере. И ведь он совершенно искренне удивлялся: почему, проведя 10 встреч с избирателями по выборам в Верховный Совет РСФСР, а также 5 встреч с избирателями по выборам в Ленсовет, он не прошел в эти органы представительной власти? И не понимал, почему, не проведя ни одной встречи с избирателями Петроградского района, а, только разослав им свои программы с лозунгами типа «Долой номенклатуру» и «Бей коммунистов, спасай Россию», он победил и заместителя председателя райисполкома, и инструктора райкома КПСС и даже директора завода? 

Ларчик открывался просто: избиратели, в основном пожилые люди, ветераны войны и блокадники просто не видели в лицо своего кандидата, которому они отдали свои голоса, в надежде на то, что этот человек сломает и перестроит старую систему власти, уже явно не удовлетворявшую народ. Напрасно… Напрасно… Со всей ответственностью могу подтвердить, что этот депутат-демократ в течение долгих трех лет просто уклонялся от встреч и отчетов перед своими избирателями, официально заявив, что он «не знал, что его избиратели окажутся «коммунягами», ради которых не стоит тратить свою энергию, работая в районном парламенте».

Впрочем, я излишне увлекся, не объяснив читателям, что и сам в эти весенние дни 1990 года тоже стал… депутатом Петроградского районного совета.

Случилось это неожиданно как для меня самого, так и для моих близких. В октябре 1989 года я попал в серьезную автомобильную аварию, в которой чудом остался жив, но при этом оказался на долгие месяцы почти в прямом смысле этого слова прикованным к больничной койке, будучи закатанным в гипс с головы до пят (у меня была раздроблена стопа и в трех местах сломаны шейные позвонки). Мне совершенно реально грозила инвалидность и увольнение из органов государственной безопасности в связи с утратой здоровья. В этих условиях известие о выдвижении меня кандидатом в депутаты со стороны трудового коллектива режимного НПО «Азимут», где я запомнился своим нестандартным выступлением в рамках программы «КГБ и гласность», стало для меня лучшей посттравматической терапией. Ну, а сама избирательная кампания в виде многочисленных встреч с жителями района и дискуссий с имевшимися у меня на округе тремя конкурентами, несомненно, помогла мне восстановиться и вернуться к активной жизни. 

Итак, 18 марта 1990 года я стал официально избранным депутатом Петроградского районного совета по 51-му избирательному округу. А уже в конце апреля 1990 года, после полугодового скитания по больницам, реабилитационным центрам и санаториям, я, практически не приступая к работе в КГБ, с головой окунаюсь в работу первой сессии ХХI созыва Петроградского районного совета народных депутатов.

Уже на первых собраниях инициативных групп депутатов, предшествовавших первой сессии, я был неприятно удивлен непримиримостью позиций между так называемым «демократическим крылом» райсовета и представителями депутатского корпуса «старой коммунистической закалки». Депутаты этих двух противоположных группировок буквально набрасывались друг на друга, чуть ли не с кулаками доказывая правоту именно их позиции, демонстрируя поразительное нежелание прислушиваться к мнению оппонентов. Причем каждая из сторон была непоколебимо уверена в собственной правоте, а также в том, что имеет право навязывать свою позицию любыми, в том числе весьма сомнительными в моральном плане методами.

Не вдаваясь слишком в подробности моих личных размышлений того времени о судьбах страны, скажу лишь то, что я, как депутат, очень скоро занял позицию, лежавшую посредине между этими двумя противоположными и крайними точками зрения. Возможно, сказалась моя личная убежденность в том, что истина всегда лежит посредине между двумя полярными мнениями, а, может, весь мой предыдущий опыт чекистской работы.

 Тем не менее, я оказался в положении некоего «примирителя» или своеобразного посредника между так называемыми «правыми» и «левыми» крыльями нашего райсовета. Эта миссия стала особенно актуальной в связи с тем, что в Петроградском районе времен 1990 года при выборе депутатов усилиями так называемого «Народного фронта Ленинграда» были провалены все руководители райкома КПСС и райисполкома. И очень скоро, фактически за первые два-три дня сессии я принял для себя «судьбоносное решение»: попытаться баллотироваться на пост Председателя Петроградского районного совета.

Выставив свою кандидатуру на выборы в качестве кандидата на пост высшего должностного лица Петроградского районного совета, я в тот момент, признаюсь честно, совершенно не задумывался обо всех отрицательных последствиях этого шага. Я знал, что получил «благословление» своего шефа – начальника райотдела УКГБ Патрушева Н. П., и мне было достаточно этого. Предположить в тот момент, что вокруг моей скромной персоны возникнут конфликты и коллизии городского и даже всероссийского масштаба, я в то время не мог. Хотя я и понимал, что моим главным противником на выборах должен стать депутат городского совета, председатель комиссии по гласности «ярый демократ» и антикоммунист Юрий Иннокентьевич Вдовин.

Во время выборов, выходя на встречи с населением, обходя все квартиры на моем избирательном участке, я не скрывал своего чекистского прошлого, смело и решительно отстаивал в дискуссиях позицию органов госбезопасности, в подавляющем большинстве случаев убеждал или побеждал своих оппонентов. Это подтвердилось по итогам голосования, поскольку депутатом избрали именно меня, чекиста. 

Но просчитать, смоделировать (как было принято у оперативников), что мои бывшие «клиенты» по работе в пятой службе уже стали в нашей стране не «изгоями-аутсайдерами», а «вершителями судеб», я не мог. Так же, как не мог просчитать беспомощность партийно-советских органов (точнее, их аппарата) перед этим наглым, самоуверенным напором воинствующих дилетантов.

Выдвигаясь в кандидаты, я еще не знал, или не очень понял, что делать это без согласованной поддержки райкома КПСС – почти безумная идея. Но на собрании депутатов-коммунистов в райкоме накануне сессии я не проявил никакой активности, а только молча удивлялся тому, как районные партаппаратчики науськивали депутатов-коммунистов на борьбу с «дерьмократами». Не случайно депутат Владимир С., доцент ЛЭТИ, получивший поддержку первого секретаря райкома Ю. Ракова после этого собрания депутатов-коммунистов в райкоме КПСС, сочувственно спросил меня: «А ты не боишься, что тебя при обсуждении и голосовании будут бить и «свои», и «чужие»? Ведь ты, я вижу, занимаешь позицию как бы на нейтральной полосе, посредине.  А по нейтральной полосе палят из всех орудий с обеих сторон» … 

Я не помню дословно, что я ответил этому человеку, казавшемуся мне весьма симпатичным по своим взглядам на жизнь и политику, но смысл передаю точно: «А, может после того, как меня «убьют» и «те», и «другие», ко всем придет понимание, что истина-то всегда лежит посредине.  А время крайностей для нашей страны должно пройти. Нельзя же так кидаться в политике и в жизни: то влево, то вправо» … С такой политической платформой «центриста» я вышел на трибуну сессии. 

В своем выступлении, положенном мне, как кандидату, я, прежде всего, подчеркнул, что все мы, сидящие в зале депутаты райсовета, имеем равную легитимность, независимо от своего служебного положения, статуса, опыта, возраста и политических взглядов. Жители доверили нам решать все важнейшие проблемы жизнеобеспечения района. И население района совершенно не заинтересовано в том, чтобы наш райсовет превращался за деньги налогоплательщиков в «политический клуб», цель которого выяснить: «кто кого лучше – коммунисты или «демократы».  Для населения Петроградского района, оказавшего нам доверие, избрав своими депутатами, важно, прежде всего: кто лучше может вникать в социальные проблемы жителей, и кто может предложить правильные пути решения этих проблем, а, главное, преодолевая трудности, решит эти проблемы. Поэтому, на мой взгляд, председателем райсовета должен стать не лидер одной из противоборствующих групп, возглавляющий политическую борьбу, а человек, способный выслушивать все мнения, независимо от своих личных пристрастий, и умеющий обобщить и предложить Президиуму и сессии райсовета наиболее оптимальное управленческое решение. Моя программа социально-экономического развития района будет состоять из ваших депутатских программ, прошедших обсуждение и одобренных в профильных комиссиях.

В ответ на прозвучавшую в мой адрес критику со стороны ряда депутатов от так называемого «демократического крыла» по поводу моей службы в органах государственной безопасности, заявляю следующее: в любом обществе, капиталистическом или социалистическом есть функция защиты интересов государственной безопасности. Эта профессия не является преступной или асоциальной по определению. В «цивилизованном обществе» вообще не может быть преступных профессий, даже таких, как профессия тюремщика или палача. Главное: не использовать свою профессию в преступных целях. 

К сожалению, в преступных целях можно использовать и такие благородные профессии, как врач или учитель. Проходя службу в органах государственной безопасности, я служил государству и народу. И мне не за что просить покаяния, потому что, даже осуществляя такие процессуальные действия как задержание, арест, обыск, я действовал в рамках существующего законодательства, не нарушая законности и не унижая людей, их личных, гражданских и политических прав.

Мое выступление, я думаю, было вполне убедительным, но для победы его было недостаточно. Помогло мне, как ни странно, то обстоятельство, что на собрании депутатов-коммунистов я не проявил никакой активности и не был «отмечен» первым секретарем райкома Раковым Ю.Е. 

Один из кандидатов на пост Председателя совета – Михаил Д., представлявший «демократическое крыло», выступил с разоблачительной информацией о том, как «райком КПСС пытался оказать влияние на демократические выборы Председателя райсовета», давая прямые указания депутатам-коммунистам за кого и против кого голосовать.

Как выяснилось в ходе бурных предвыборных дебатов, кто-то из присутствовавших на том собрании в райкоме партии коммунистов оказался ренегатом и «сдал» Юрию Вдовину и его «демократической» команде информацию о потугах коммунистических партаппаратчиков «протащить своего кандидата». В результате Владимиру С. было уже невозможно «отмыться» от того, что он «райкомовский ставленник», и он потерял все шансы на победу. В отношении же меня честный до патологии Михаил Д. заявил: «Кошелев выдвигается по своей инициативе и официальной поддержки райкома КПСС не имеет». Кроме того, Михаил Д. снял свою кандидатуру, призвав всех «демократов» отдать свои голоса в пользу депутата райсовета Юрия Вдовина.

Результаты тайного голосования 17 мая 1990 года оказались достаточно неожиданными для меня и шокирующими для «демократов»: кандидат на пост председателя райсовета Кошелев П.К. набрал 54 голоса, что составляло ровно 50% плюс один голос от числа избранных депутатов,  и это количество голосов являлось достаточным для  признания кандидата избранным на пост Председателя!!!

Казалось, счетной комиссии осталось совершить простое, можно сказать, процедурное мероприятие: проголосовать за утверждение протокола № 2 счетной комиссии, подтверждающего итоги голосования. Однако не тут-то было! Все-таки райсовет был для многих депутатов, прежде всего, ареной политической борьбы, а не местом реализации своих планов по переустройству России. В момент постановки на голосование вопроса об утверждении протокола № 2 счетной комиссии лидер «демократической группировки» в райсовете Ю. И. Вдовин призвал своих соратников покинуть заседание сессии, тем самым, добившись того состояния, когда на сессии не стало кворума депутатов. А, значит, любые решения сессии, принятые в условиях отсутствия кворума, становились нелегитимными.

Два или три дня в нашем райсовете длился своего рода «политический кризис», когда депутаты являлись утром в зал заседаний, но не могли начать работу из-за отсутствия кворума. Ход этот был, несомненно, придуман самим Ю. И. Вдовиным и его товарищами по Ленсовету, мечтавшими «продвинуть» своего представителя на столь важную и почетную должность. Постепенно у депутатов, приходивших на сессию и вынужденных часами ждать возможного начала работы, эта ситуация начала вызывать раздражение. Причем у наиболее социализированной части – депутатов-коммунистов, среди которых были и военные, и директора предприятий, начало зреть недовольство как против ненавистного им «демократа» Ю. Вдовина, так и против не очень понятного им «коммуниста-чекиста Кошелева, заигрывающего с этими демократами». Уже начали звучать предложения о проведении повторного выдвижения кандидатур на пост Председателя райсовета (но уже без депутатов Вдовина и Кошелева, ставших для совета своеобразным яблоком раздора).

Отдельные депутаты Ленинградского городского совета пытались оказать на меня мягкое давление, в целях склонить к добровольному отказу от итогов выборов. Вспоминаю свой диалог с депутатом горсовета Александром Ш., пытавшимся призвать меня отказаться от итогов голосования: «Вы понимаете, Павел Константинович; мы верим в Вашу искренность. Мы наводили справки, и знаем, что Вас не очень-то поддерживает руководство Вашей чекистской конторы. Но мы* не можем позволить, чтобы в районе, где первый секретарь райкома КПСС Юрий Раков, ярый коммунист, Председателем райсовета избрали чекиста, пусть и демократически настроенного» …

В качестве компромисса за мой отказ от признания итогов голосования мне предлагали должность… освобожденного заместителя Председателя райсовета. Я однозначно отказался от предложенных мне компромиссов в виде сделок с собственной совестью: «Простите, но я не могу пренебречь доверием, оказанным мне депутатами.  Голосование было тайным, и я не знаю, кто отдал мне свои голоса: коммунисты или беспартийные, прогрессисты или ретрограды».

В этот кризисный момент меня неожиданно поддержал Анатолий Александрович Собчак, в те майские дни сам баллотировавшийся в депутаты Ленсовета   

по просьбе его  так называемого «демократического крыла», с тем, чтобы стать Председателем  городского совета. В состоявшемся у меня с Собчаком  телефонном разговоре будущий мэр города однозначно занял позицию законности,   рекомендовав мне   

*Под словом «мы» подразумевалось - «депутаты-демократы». (Примечание автора). 

«не уступать демагогическому давлению», а выставить группу депутатов, срывающих

заседания сессии, перед лицом общественности как «политических интриганов и демагогов, пытающихся манипулировать законодательством Российской Федерации». Развязка «политического кризиса» в Петроградском райсовете была быстрой и  неожиданной. 24 мая 1990 года группа депутатов, поддерживающая Ю.И. Вдовина, согласилась вернуться на сессию и принять участие в утверждении протокола № 2 счетной комиссии по итогам голосования за кандидатов на пост Председателя райсовета. Правда, они предложили  утверждать протокол… поименным голосованием.

Напрасны были мои возражения, занесенные в протокол сессии, о том, что «это издевательство над законом  о районных советах и здравым смыслом», поскольку мои политические противники тем самым, по сути, проводят выборы Председателя райсовета открытым голосованием, что впрямую противоречит закону.

Однако,  депутаты, независимо от их политических взглядов и опыта, настолько устали  от этой конфронтации, что готовы были на что угодно, лишь бы эта бесконечная сессия (к слову, длившаяся с перерывами целых 26 рабочих дней!) наконец-то скорее

закончилась! Итог поименного голосования по утверждению протокола   № 2 счетной комиссии был триумфальным для Ю.И. Вдовина и его соратников: за утверждение

протокола проголосовало 53 человека (остальные были против или воздержались). То есть, мне не хватило одного (!!!) голоса, чтобы быть официально избранным Председателем райсовета. И… значит… Предстояло повторное выдвижение кандидатур, повторное представление программ кандидатов, повторное обсуждение претендентов на высокий пост и  тайное голосование.

А в зале заседаний на Большой Монетной улице дом 19 уже появились так хорошо известные мне по моей работе в пятой службе УКГБ ЛО Юлий Рыбаков и коллекционер картин авангардистов Георгий Михайлов. В это же время в зале начали устанавливать аппаратуру съемочная группа радиостанции «Свобода» и какой-то другой, не запомнившейся мне зарубежной телекомпании.

Ко мне подошел мой главный политический противник  Юрий Вдовин и вкрадчиво, с проникновенным ехидством спросил, указывая пальцем на Г. Михайлова, уже дающего интервью корреспонденту «Свободы»: «Ну, что, Павел Николаевич. Вы повторно будете выдвигаться или как»? Я ответил коротко, как выдохнул: «Буду»!

 Ответил, не задумываясь о последствиях, будучи охваченным азартом борьбы, в которой я ни в коем случае не хотел уступать: «Да. Пусть они агитируют голосовать против меня. Но я не дам унизить себя и органы государственной безопасности этим лжедемократам. Я не позволю безнаказанно поливать себя грязью. Я обязательно отвечу и Ю. Рыбакову и Г. Михайлову и любому, кто посмеет препятствовать моему выдвижению и будет «отбивать голоса» моих избирателей.

В тот момент 24 мая 1990 года  я повторял «про себя» любимые в молодости стихи о солдатах на передовой линии фронта: «Не до ордена. Была бы Родина с ежедневными Бородино»…Я мысленно продумывал, что обо мне негативного могут сказать мои оппоненты, и готовил  свои контраргументы. Я старался вести себя со всеми депутатами как можно спокойнее, улыбчивее и добрее. Во время обеда я как бы ненароком больше общался именно со своими заклятыми противниками, но не потому, что рассчитывал расположить их, а потому, что чувствовал, видел, как следят за мной, за моим поведением «нейтральные» депутаты, еще колеблющиеся в своем выборе.

Я видел, как Рыбаков, Михайлов и еще другие, неизвестные мне  лица пытались в кулуарах сессии «обрабатывать» отдельных депутатов, рассказывая обо мне какие-то, несомненно, компрометирующие факты. Видя это, я намеренно подходил и к Рыбакову, и к Михайлову,  а также профилактированному мной от имени органов КГБ в 1980 году Александру В. и заводил с ними  нейтральные беседы, демонстрируя депутатам  спокойное, уравновешенное и доброжелательное отношение к своим оппонентам.

И когда я услышал из дальнего угла актового зала крик «нейтрального» депутата Э.Г.: «Перестаньте на меня давить! Я сам определюсь, кого мне выбирать»!!! – я понял, что сегодня меня выберут Председателем райсовета.  Выберут, если я смогу выстоять и не дрогнуть под напором любой критики и обвинений. Если я буду собран и сосредоточен, И если я смогу хлестко и смело отвечать на любые претензии в свой адрес. Тем более что двенадцатый пункт регламента нашего райсовета давал мне право на трехминутное выступление  в ответ на критику любого оппонента. Я решил для себя, что, независимо от хода выборов  и результатов голосования, воспользуюсь этим правом для защиты своей чести и достоинства, а, значит, для защиты чести своей Фирмы, которой  верно служил пятнадцать лет, несмотря на то, что она не всегда отвечала мне своей взаимностью при оценке результатов моего труда.

Ход обсуждения кандидатур показал; что наши «районные демократы» не зря тратили время, срывая заседания сессии. Моя чекистская биография была ими достаточно хорошо изучена. И на этих выборах против меня выступали не с общими словами о «плохом КГБ», а делали упор  на применение мной, как сотрудником госбезопасности, «аморальных методов давления на ленинградскую интеллигенцию».

 В выступлениях Ю. Рыбакова, бывшего в то время депутатам Ленсовета, и Г. Михайлова я был представлен как «главный душитель культуры города», преследовавший инакомыслящих.  Юлий Рыбаков между делом упомянул, что я работал «на вторых ролях» в следственном отделе УКГБ, когда ему «фабриковали уголовное дело за его политические убеждения». Юрий Вдовин добился также предоставления слова   Александру В., профилактированному  мной в 1980 году за распространение антисоветской литературы по так называемому «делу Льва Друскина». Этот научный сотрудник достаточно занудно и  долго, читая по бумажке,  рассказывал о том, как «Кошелев ломал судьбы представителей интеллигенции».

Я сидел на своем рабочем месте в секретариате сессии и записывал, записывал в блокнот все хлесткие обвинения в свой адрес, тут же делая пометки о том, как лучше возразить на эту критику, выставив в невыгодном свете  этих людей, представляющихся депутатам как «борцы за справедливость и демократию». Прекрасный повод для контраргумента дал мне мой главный конкурент Ю.И. Вдовин, в запале своих эмоциональных филиппик договорившийся до следующей фразы: «Я жизнь положу на то, чтобы чекист не стал Председателем райсовета»!

В своем программном выступлении мне, кажется, удалось не только сформулировать свое видение  работы райсовета, но и дать объяснение специфики моей работы по пятой линии, в частности наличия у меня оперативного псевдонима «Павел Николаевич Коршунов». Мне удалось особо подчеркнуть в своем выступлении,  что «как сотрудник органов госбезопасности я боролся не с ленинградской интеллигенцией, а с теми ее представителями, которые, в целях подрыва нашего государства, совершали конкретные преступные действия, подпадающие под соответствующие статьи Уголовного Кодекса Российской Федерации».

Но главные аргументы я держал про запас для своего выступления «в ответ на критику». Я правильно использовал положения Регламента сессии райсовета, поскольку «ответ на критику» должен был даваться в конце всех прений, непосредственно перед голосованием.

Не стану утомлять читателей описанием всех моих аргументов, высказанных в течение 10 минут, выделенных мне в ответ на критику целых пяти или семи оппонентов, (хотя стенограмма тех выступлений имеется в моем личном архиве). Отмечу только наиболее важное, принципиальное в моем прямом столкновении с моими «политическими противниками».

Начав выступления с ответа на критику Ю. Рыбакова, я в начале сказал: «У Юлия Андреевича есть причины плохо ко мне относиться и даже ненавидеть. Дело в том, что, став депутатом Верховного совета РСФСР, Рыбаков позиционирует себя как идейного и политического борца с советской властью, осужденного за свою позитивную диссидентскую деятельность. На самом же деле он преследует меня в отместку за то, что именно мне, молодому, начинающему следователю было поручено документировать многочисленные кражи, совершенные им и его соучастником Волковым в 1975–1976 годах».

Я подчеркнул, что Ю. Рыбаков был осужден не по знаменитой 70-й статье УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда), а за хулиганство, уничтожение и порчу государственного имущества, памятников истории и архитектуры, а также кражи государственного имущества. Доведя эту информацию до депутатов, я использовал продуманный мной полемический прием, обратившись напрямую в зал к Ю. Рыбакову: «Разве не по этим статьям Уголовного Кодекса Вы были осуждены, Юлий Андреевич»? «Да, по этим, - воскликнул Рыбаков, но» … Его попытки как-то оправдаться и возразить уже никто не стал слушать, а я продолжал «раздевать» его на глазах десятков людей, в течение нескольких часов наблюдавших за ходом заседания сессии райсовета как за каким-нибудь театральны шоу. Не забыл я напомнить Ю. А. Рыбакову, как в Василеостровском суде, вовремя слушаниях их уголовного дела он сам просил вывести из зала суда корреспондента иностранного агентства «Рейтер», сославшись на то, что «в зале рассматривается дело не о политических, а об уголовных преступлениях».

«Да, Юлий Андреевич Рыбаков ненавидел КПСС и советскую власть, - продолжал я свое выступление, - и он стремился бороться с ней. Но, когда он ниже спины Геракла в Александровском саду написал масляной зеленой краской «Долой КПСС!», то для меня, как для следователя и для жителя нашего прекрасного города, он стал не политическим борцом, а бездушным вандалом. Потому что скульптура Геракла и все части его тела охраняются государством, как памятник истории и культуры. А вандализм против памятников истории и архитектуры карается в любой, даже самой демократической стране мира».

Конечно же, я продумал каждое свое слово, главной задачей ставя перед собой развенчание моих критиков в глазах депутатов. Да, я использовал элементы политического перехлеста: лозунг «Долой КПСС» Рыбаков с Волковым написали, естественно, на постаменте скульптуры Геракла.  Но ведь постамент расположен ниже спины античного героя, правда? Так что же несоответствующее истине было в моей реплике? А как могла подействовать на депутатов Петроградского райсовета информация о том, что на реставрацию Государева бастиона Петропавловской крепости, который «был испакощен этими пачкунами псевдодиссидентами» ушло более десяти тысяч рублей денег налогоплательщиков (стоимость двух «Жигулей»!)? А эти налогоплательщики – наши с вами избиратели, жители Петроградского района!!!

Дальнейшее краткое описание «вредительских» действий Рыбакова в среде художников-авангардистов можно было уже и не делать. Оставалось только связать его «деяния» с неистовым желанием прославиться на Западе в качестве борца с Советской властью, а также бросить в зал в лицо Рыбакову реплику: «А не Вы ли, Юлий Андреевич, пригласили на сессию телеоператоров своих друзей (или хозяев?) с радиостанции «Свобода»?   

Ответ уже не имел абсолютно никакого значения. Я только побаивался, чтобы отдельные рьяные депутаты-коммунисты не начали ломать камеры иностранцам, которые, почуяв неладное, заволновались, ощущая себя очень неуютно, несмотря на полученную официальную аккредитацию. Расправившись с одним противником, я, используя метод знаменитого гладиатора Спартака, переключаюсь на следующего – Георгия Михайлова.

Я начал с того же заявления, что у «Михайлова есть причины меня не любить, а, возможно, даже ненавидеть». Но я тут же оговорился, что к первому осуждению Михайлова, о котором он долго и нудно рассказывал депутатам, я не имел никакого отношения, поскольку в то время не работал в пятой службе. Затем я поведал о том, как произошло мое знакомство с Г. Михайловым в приемной Управления КГБ, где «я объявлял Михайлову официальное предостережение от имени органов госбезопасности за совершение действий, подпадающих под признаки статьи 64 УК РСФСР (измена Родине в форме оказания помощи зарубежному государству в проведении враждебной деятельности против СССР)».

Дальше я развил мысль о том, что «не могу в силу закрытости информации, описать все деяния, совершенные Михайловым», но обратил внимание депутатов на то, что сам Михайлов в своем длинном и путаном выступлении так и не смог четко сказать, в чем он обвиняет меня как сотрудника спецслужб, но, однозначно, испытывает ко мне глубокую личную неприязнь.

Последним нужно было дать ответ представителю научной интеллигенции Александру В., приведенному на сессию буквально за руку Юлием Рыбаковым. Это было очень важным, потому что среди депутатов было человек пятнадцать, работавших в режимных НИИ и имевших форму допуска к секретным сведениям. Такой же допуск в 1980 году, когда я его профилактировал, имел и Александр В.

Я напомнил ему об этом обстоятельстве и о подписке, которую Алексадр В. давал в первом отделе своего химического НИИ, где он брал на себя обязательства докладывать обо всех своих контактах с иностранцами. Затем я очень кратко рассказал, как идеологические центры противника осуществляли «комплектование» библиотеки Л.С. Друскина антисоветской подрывной литературой, используя для этого стажеров, связанных со спецслужбами. А затем напрямую обратился в зал к сидящему там Александру В. с такими словами: «Вспомните, неуважаемый А.В., как тряслись у Вас руки, когда я только профилактировал Вас от имени органов КГБ за распространение и чтение подрывной литературы, а также контакты с подозрительными иностранцами. Вспомните, что я предупредил Вас и сказал, что верю в Вашу порядочность и не сообщаю о факте профилактике на Вашу работу. А что было бы, если бы я сделал то, что формально мне было положено сделать: проинформировал режимно-секретный орган Вашего института о связях с иностранцами, подозревавшимися в сотрудничестве со спецслужбами Запада? Как Вы считаете, неуважаемый А.В., кандидат химических наук В. продолжил бы свою работу в режимном институте в течение этих десяти лет? Молчите… Да… А сейчас, когда Вы оформили пенсию, живете на даче, воспитываете внуков, и, зная, что Вам за это ничего плохого не будет, приходите на сессию райсовета и сводите счеты с офицером, который тогда отнесся к Вам по-человечески и дал возможность жить и трудиться. Фи…, неуважаемый А.В., фи… Неинтеллигентно это»…

Жестко? Да! А разве не также жестко, жестоко и подло вели себя люди, гордо называвшие себя «демократами»? Ведь за несколько дней до этого голосования наш районный депутат А.Б. пытался «вбросить» среди депутатов «компромат» на Кошелева, касающийся «конфликта в его семье». В своем «демократическом раже» он даже дошел до слежки за моим сыном Максимом, школьником девятого класса…

Оставалось только закончить выступление. Как? Чем? И я вспомнил, что «высмеять, рассмешить – значит победить». Эту незатейливую формулировку я когда-то «выдал» на чекистской учебе, посвященной психологии установления контактов с людьми. И я закончил свою «яркую речь» следующим: «Ну, в конце по поводу заявления Юрия Иннокентьевича о том, что «он жизнь положит, чтобы чекист не стал председателем райсовета». К сожалению, Юрий Иннокентьевич, я не могу дать Вам для этих целей пистолет с двумя патронами». Фраза была провокационной, но Вдовин, будучи эмоциональным человеком, не уловил ее опасности и с места выкрикнул: «Почему с двумя патронами»?   

Я быстро среагировал: «Потому что, если Вы честный человек, как все время заявляете, то первой пулей Вы должны убить меня, а второй застрелиться сами, действительно положив жизнь, чтобы чекист не стал Председателем райсовета». Смех в зале.  Смеется, кажется, даже сам Вдовин, хотя и делает это сквозь зубы, оценив придуманный мною ход. И уже последнее, на выдохе: «Но если главным для нас, депутатов, которым люди доверили решать свои судьбы, является стремление перебить друг друга, то грош нам цена как депутатам и политикам» …

Все… Можно сойти с трибуны, взять у счетной комиссии бюллетень, быстро проголосовать за себя самого (да! да! у меня есть такое право!) и спокойно, не спеша пройти куда-то в самые отдаленные коридоры здания Петроградского исполкома, на ходу улыбаясь депутатам райсовета, в чьих руках сейчас находится твоя судьба. Все… Ты сделал все, что мог, и что должен был сделать. Даже если ты проиграешь, Паша, ты уже победил. Ты не дал себя унизить и подмять. Ты отстоял честь своей Фирмы. А выбраться на пост Председателя райсовета ты никому не обещал. Правда, и тебе никто не обещал, что тебя на этот пост выберут.

Но… Не обещали, а… ВЫБРАЛИ!!! Председатель счетной комиссии депутат Петр Дирьгин объявляет итоги выборов по 13 кандидатурам. После моей фамилии звучат цифры: «за» 56 депутатов, «против» - 41». И…зал разражается продолжительными аплодисментами. Будто через какой-то густой туман я слышу голос председателя счетной комиссии: «В соответствии с порядком проведения выборов Председателя Петроградского районного совета, Председателем Петроградского районного совета избран депутат Кошелев, набравший более половины голосов избранных в совет депутатов». 

Меня приглашают занять место председателя сессии в Президиуме. Я устал. Я очень устал. Я так устал, что даже не могу понять: рад ли я тому, что произошло. Я смотрю в зал и вижу по улыбкам лица тех людей, кто отдал мне свои голоса, кто отказал мне поддержку и доверие. На другие лица я стараюсь не смотреть. Быстрым шагом покидают зал Ю. Вдовин, Ю. Рыбаков и Г. Михайлов, снимают со штативов свои камеры телеоператоры, они тоже устали.

Я благодарю ВСЕХ депутатов за доверие, которое они мне оказали, и обещаю оправдать его, отдав все свои силы, знания и умения налаживанию деловой и конструктивной атмосферы в работе Петроградского райсовета для достижения целей, которые ставят перед нами наши избиратели. Я объявляю перерыв в сессии на один день.  И я в абсолютном одиночестве иду на кольцо 98-го автобуса, чтобы быстрее приехать в уже ставшую родной маленькую однокомнатную квартирку моей будущей жены Ольги Треуховой на Светлановском проспекте, где я за чашкой чая рассказываю итоги выборной борьбы человеку, ставшему мне самым близким и дорогим за последние месяцы.

Ни я, ни Оля в тот тихий вечер без шампанского и фейерверков даже не предполагали, что сегодняшняя «политическая победа» — это лишь начало многолетним испытаниям и переживаниям на неожиданно обретенной для меня новой государственной службе.

Никаких торжеств и банкетов по случаю моего избрания Председателем райсовета не было. Как не было и каких-то особых поздравлений от «лица общественности и руководящих инстанций». Не было также публикаций в прессе и сообщений по радио и телевидению о моем избрании. Героем газетных полос я стану чуть позже, когда мои политические противники, не сумевшие сорвать мое избрание Председателем совета, начнут активную работу по моему смещению с этой должности.

 

Неустранимые последствия. Или «Вместо эпилога».

 

Пока земля ещё вертится,

Господи, твоя власть:

Дай рвущемуся к власти

Навластвоваться всласть!!!

Булат Окуджава

 

В те 90-е годы уже прошедшего ХХ века, благодаря личной неприязни Юлия Рыбакова и таких же «демократов», не желавших мириться с  моим избранием на пост Председателя Петроградскогог райсовета, а затем и Главы районной администрации, я на долгие годы получу в Петербурге  статус «самого описанного и обкаканного  прессой и телевидением чекиста» (пусть читатель простит меня за это не самое литературное выражение). Естественно, после Ф. Э. Дзержинского и Л. П. Берия. Не один раз Юлий Рыбаков, используя свой статус всероссийского депутата, попытается облить меня грязью и призвать городские власти сместить меня с должности руководителя Петроградского района.  Ю. Рыбаков, Г. Михайлов, Ю. Вдовин будут «на всю катушку» использовать свое должностное положение и деловые связи для сведения личных счетов и утверждения ими своих «демократических принципов». И их нисколько не будет смущать тот факт, которые признают впоследствии многие из моих оппонентов: работа на благо жителей района и всего города лично у меня и сформированной в те годы в Петроградском районе команды профессионалов будет получаться достаточно эффективной.

Но, я думаю, время публикации мемуаров о моей работе в качестве высшего должностного лица Петроградского района Санкт-Петербурга еще не пришло. В этих записках я лишь хотел оставить для истории «информацию к размышлению» о том, как иногда своеобразно могло отразиться для сотрудников КГБ профессиональное исполнение их служебных обязанностей. Постараюсь в нескольких штрихах завершить свою и без того, по-моему, затянувшуюся историю.

На постах Председателя районного совета и Главы администрации района я проведу без малого девять лет. Много разного придется пережить за эти годы. Чего стоят только воспоминания о ГКЧП и о событиях октября 1993 года! Юлию Рыбакову и его верной подруге Юлии Вознесенской удастся организовать несколько серьезных  газетных публикаций и снять телевизионные фильмы, показанные по центральным каналам телевидения и направленные на достижение их заветной цели: дискредитацию бывшего чекиста Кошелева П.К. и снятие его с занимаемой должности. И они весьма и весьма преуспеют в этом.

В начале Ю. Рыбакову удастся бездоказательно возбудить против меня и результатов моей прежней работы своего коллегу по Верховному Совету РСФСР тогдашнего депутата Степашина С. В., который непродолжительный период возглавит петербургское Управление  уже реформированного Министерства Федеральной Безопасности. И – увы – этот непрофессионал, с типично «демократической легкостью» взявшийся руководить сложнейшей спецслужбой, сделает все для моего скорейшего увольнения, назвав мою многолетнюю работу по защите идеологии советского государства «тяжким наследием чекистского прошлого». И, конечно же, от этого прошлого он предпочёл избавиться…

Затем в 1995–1996 годах Юлию Андреевичу совместно с подобными ему депутатами-демократами, многие из которых даже никогда не видели меня в лицо, успешно «обработали» мэра Петербурга А. А. Собчака, подвергшего меня настоящему преследованию и незаконному увольнению. И мне придется пройти все этапы и стадии нашего российского правосудия, преодолевая и «телефонное право» и влияние   административного ресурса всесильного Смольного… Но мне все-таки удастся доказать свою правоту и невиновность и вновь вернуться на свою нелегкую, но очень любимую мной работу…

Чем руководствовался Ю. Рыбаков и ему подобные «демократы», обиженные советской властью, затаившие на эту власть свою злобу?! Было ли это личной местью или же они боялись, что столь нелюбимый ими чекист сможет достичь каких-либо командных высот, с которых сведет с ними счеты? Сведет так же жёстко, как пытались это сделать они, чуть-чуть получив в свои руки властные полномочия. Вряд ли до этих людей, в основном научившихся только критиковать, изобличать и ниспровергать, доходило, что чекисты 70-х – 80-х годов ХХ века, придя во властные структуры, просто старались, как они были обучены и как они привыкли, ответственно и профессионально исполнять свой служебный долг. И я был просто одним из таких людей. В Ленинградском городском совете достойно исполняли обязанности депутатов бывший следователь Валерий Аксаков и оперативник Юрий Мамедов. Разведчики Владимир Путин и Валерий Голубев занимали ответственные посты в администрации мэра А. А. Собчака в Смольном. В качестве главы администрации Кронштадта служил бывший особист-подводник Виктор Суриков, а администрацию Невского района возглавлял мой товарищ, бывший чекист Юрий Гусаков. Десятки офицеров бывшего КГБ честно и добросовестно работали в районных советах Петербурга и области.

На крутом переломе истории России люди в погонах, посвятившие свою жизнь защите интересов государственной безопасности, взвалили на себя ношу ответственности за свою страну, смело взялись за совершенно новые для себя служебные функции и успешно справились с ними, так, как этого требовало Время. Потому что такие понятия, как чувство долга, ответственности за порученное дело, профессионализм никогда не были для офицеров-чекистов пустым звуком.

 Поэтому, занимаясь в течение 9 лет обеспечением Петроградского района теплоснабжением, осуществляя его благоустройство и реконструкцию, выдавая ордера на отдельное бесплатное жилье, финансируя образование и детско-юношеский спорт, я делал это также ответственно, профессионально и корректно, как проводил обыски, задержания и предъявления обвинения. Мне не стыдно и мне не в чем каяться, как за период своей службы в Комитете Государственной Безопасности, так и за время службы в органах государственной власти Санкт-Петербурга.  Я уверенно могу сказать, что не найдется ни одного человека, который смог бы доказательно упрекнуть меня в нарушении законности или в личном и корыстном интересе при исполнении своих служебных обязанностей государственного чиновника.

Так случилось, что уже несколько лет Юлий Рыбаков не является депутатом, а я, его оппонент и политически противник, скоро шесть лет как расстался с государственной службой.  Ни Юлию Рыбакову, ни Юрию Вдовину не пришлось «отдать жизнь», ради того, чтобы чекист перестал быть во главе Петроградского района. С этой должности, как и впоследствии с должности первого заместителя председателя комитета по культуре, я ушел сам. Конечно же, не обошлось без интриг и предательства со стороны руководителей и коллег из Смольного, но, всё-таки, я сам, фактически добровольно снял с себя вериги государственной службы, которой я посвятил без одного года тридцать лет…

И сейчас, думаю, у меня есть право на свои собственные воспоминания и свой собственный взгляд на события тех, теперь уже давних лет. Возможно, было нужно более подробно и последовательно раскрыть сегодняшним молодым гражданам России информацию о том, какое место занимали органы государственной безопасности СССР и какие они решали задачи до 1991 года в деле борьбы с государственными преступлениями и по защите конституционного строя и идеологии советского государства.

Может, я когда-нибудь решусь рассказать об этом… И тогда этот очерк сможет стать одной из страниц воспоминаний, посвященных годам службы в интересах защиты государственной безопасности Отечества.

 

 

Март 2009 года                Санкт- Петербург