Шкатулка княгини Вадбольской отрывок 5

«Зачем жить? – думал Петр, тупо глядя вверх, где сквозь разворошенное сено проглядывал кусочек затянутого облаками неба. – Только ведь убить себя грех, а на войну... Отец должен меня отпустить, иначе... иначе я сам уеду. В конце концов, мне двадцать один год, и даже батюшка не может воспретить мне послужить отечеству»
Подходя к дому, он увидел спешившего навстречу Евсеича.
– Батюшка Петр Сергеевич, где это вас носит? – сердито закричал старик. – Из Иваньковского прислали, велели скорее прибыть – князья Василий и Николай к нам проездом!
Князья Василий и Николай Вадбольские, двоюродные племянники Сергея Ивановича, ехали в армию и по дороге решили заглянуть к родственникам в Иваньковское. Василий, служивший в кавалерийском полку, был годом моложе Петра, но воевал с самого начала кампании. Его ранило во время боев при Рябой могиле, и он ездил поправлять здоровье к родителям, а теперь, возвращаясь к местам сражений, вез с собой шестнадцатилетнего Николая.
– Никак не желал дома оставаться, – сердито говорил он, указывая на брата, – теперь мне приглядывать за ним, матушке слово дал.
Марфа Ефимовна, ахая, обнимала и крестила юношей, за обедом Сергей Иванович спросил у Василия:
– Ну-ка, Вася, скажи, что в елизаветградских землях творилось, тебе ведь там пришлось повоевать. Кузьма Ильич мой писал, полный разор татары сделали.
– Верно, дядюшка, – откликнулся юный воин, всегда готовый рассказывать о своих военных подвигах, – это когда прошлой зимой Крым-Гирей в Малороссию вторгся. Жуткое дело! Мы один раз за татарским отрядом гнались, помню. Разграбили они малороссийскую деревню, людей со скотом гонят к Крыму – у них там малороссияне, как рабы, работают, а молодых женщин в Турцию продают. Свистят, улюлюкают, один схватил красивую девку за косу и к себе тащит. Она вопит, а тут мы налетаем. Татары кто оружие хватает, кто бежать, хохлушки визжат, детей к себе прижимают. В общем, одолели мы их, людей освободили.
– А ту красивую девку, что татарин за косу тащил? – спросил жадно внимавший брату шестнадцатилетний Николенька. – Тоже освободили?
– Освободили, – кивнул Василий, – она мне даже руку в благодарность поцеловала.
Многозначительный вид его ясно давал понять, что целованием руки дело не ограничилось. Лицо Николеньки приняло восторженное выражение, Сергей Иванович одобрительно покивал головой, Марфа Ефимовна перекрестилась:
– Святое дело вы сделали, христиан от рабства у ворогов некрещеных избавив, Бог тебя, Васенька, наградит.
– Теперь у вас во второй армии Панин Петр Иванович, я слышал, назначен командовать, – сказал Сергей Иванович, – встретишь его случайно, Васенька, так привет от меня передавай.
– Наш полк весь прошение подавал, чтобы под началом графа Румянцева в первой армии остаться, дядюшка, Петр Александрович наш кумир.
– Ну-ну, – усмехнулся старый князь, – военное дело – служить, где прикажут. А что Румянцев в бою хорош, я и сам знаю, Кольберг с ним брали.
– Еще как хорош! – вновь загорячился Вася. – Турки численностью берут, а он тактикой. Но и отважен – один раз, когда наши начали отступать, сам кинулся в сечу, кричит: «Стой, ребята», и все, как один, за ним. Десять тысяч янычар мы тогда побили!
Неожиданно Сергей Иванович прослезился и отер слезы.
– Верно говорят, в истинного своего батюшку пошел граф Петр Александрович.
– И лицом схож, и нравом, – с умилением вздохнула Марфа Ефимовна.
На лицах юношей появилось восторженное выражение – для них тоже не было секретом, что граф Петр Румянцев считался сыном Петра Первого.
По окончании трапезы Василий и Николай, поблагодарив хозяев, поднялись из-за стола и стали прощаться, как Марфа Ефимовна ни уговаривала их остаться на ночь. Склонив головы, братья подошли под благословение всхлипывающей княгини, троекратно облобызались с Сергеем Ивановичем.
– Ну-ну, матушка, море соленое не разводи, – благодушно сказал он жене, – служба не ждет, дело военное.
Петр во время застольной беседы не произнес ни слова и прощаться не стал, а поднялся из-за стола вместе с кузенами и объяснил родителям, что хочет их немного проводить. Однако, едва все трое отъехали от дома, он придержал коня и повернулся к Василию:
– Еду с вами!
Те ахнули.
– Да как же так! Не сказавши ни отцу, ни матушке!
– Напишу с дороги.
Узнав о побеге сына в армию, Сергей Иванович побушевал с неделю, обещая лишить непокорного юнца наследства, потом успокоился.
– Ладно уж, может, я и сам бы так на его месте поступил, – хмуро пробурчал он, когда жена в очередной раз начала его успокаивать.
– Одно плохо, что не благословила в дорогу.
Сильней всех переживал Евсеич, воспринявший тайный отъезд молодого барина как личную обиду.
– Не взял меня, – горестно качая головой, повторял он, – это как же?
Дарья, услышав новость, не сказала ни слова, но лицо ее стало каменным. Придя в церковь, она поставила свечку и долго молилась, а когда вышла, голова у нее закружилась, и она, лишившись чувств, опустилась на землю.
Княгиня Марфа Ефимовна, узнав о случившимся с женой Хохлова обмороке, вызвала ее к себе и внимательно вгляделась в бледное лицо с припухшими веками.
– От князя Петра Сергеевича? – коротко спросила она. – Ты не отпирайся, мне уж доложили, что тебя от мяса воротит, а по утрам выворачивать стало.
Дарья задрожала и повалилась ей в ноги.
– Простите, барыня!
– Князь Петр знает?
– Не сказалась я ему, не осмелилась. Да и сама только догадалась.
– И сколько?
– Третий месяц пошел. Убьет меня Кузьма Ильич!
Марфа Ефимовна покачала головой – Хохлов отсутствовал по делам елизаветградского имения уже почти четыре месяца.
– Ладно, – решила она, – останешься жить в доме, пока не родишь, а с мужем твоим я сама поговорю, как приедет. Вот ведь как – десять лет ты с ним жила и все понести не могла, а от молодого князя сразу, – в ее голосе прозвучало нечто, похожее на гордость за сына.