Часы пробили двенадцать

Я приоткрыл небольшую дверцу и, пригнувшись, шмыгнул внутрь, промокший до нитки под проливным дождем. Короткая лестница, на которой я трижды споткнулся, привела меня в прихожую. Я повесил свое пальто, снял шляпу и постучался в дверь.
 
Мне не ответили, но я слышал громкие голоса, крики и ругань, доносящиеся с комнаты по ту сторону двери.
 
“Нехорошо как-то без приглашения. Подумают еще чего. Лучше подожду,” — подумал я тогда и уселся на небольшой табурет.
 
Минуты летели быстро, приближая меня к расстроенному походу обратно домой. Часы пробили двенадцать. В комнату вошел старенький мужчина и развел руками, взглянув на меня:
 
— Вы почему не заходите, мсье?
 
— Понимаете, без приглашения как-то нехорошо, — робко ответил ему я.
 
Он почесал подбородок указательным пальцем левой руки и уставился себе под ноги:
 
— И Вас не приглашают, да?
 
— Не приглашают, увы.
 
— А Вы пробовали постучать?
 
Казалось, он держит меня за последнего идиота.
 
— Стучал, конечно.
 
— И никто не открыл, да?
 
— Как видите.
 
Он нахмурился и начал цокать языком.
 
— Как же нам поступить… Знаю! Приглашаю вас, мсье, проследовать внутрь.
 
— Спасибо за приглашение, но не называйте меня больше “мсье”, пожалуйста.
 
— Как скажете, — недовольно сказал он и открыл мне дверь.
 
Я вошел в комнату. Она оказалась небольшой и была усеяна красивыми картинами великих художников. Внутри действительно жарко спорили две группы: из каждой по очереди выходил один участник и высказывал свое мнение насчет обсуждаемой темы. После чего выходил его “оппонент” и отвечал своими аргументами. Мне понравилась такая цивилизованная система, и я пожалел, что не осмелился зайти к этим культурным людям раньше. Они не обращали на меня совсем никакого внимания.
 
Я инстинктивно встал у одной из групп, и та меня радушно приняла.
 
Оказалось, что спор был абсолютно пустым, и через время он мне так надоел, что я перестал слушать эти диалоги, а лишь выхватывал некоторые слова: “дождь”, “ругань”, “картина”. Изредка кто-то толкал меня в плечо и указывал в сторону говорившего противоположной группы, надрываясь истеричным смехом: “Ты слышал что он говорит? Какой бред несет, упаси господь,” — говорил мне тогда рассмеявшийся, а оратор обижался, краснел и уходил готовить более красивую и стройную речь, которая, в сущности своей, ничего не передавала.
 
Мне стало скучно, и я решил попробовать себя в столь глупом деле. Я вышел в центр комнаты, когда настала очередь нашей группы, и сказал:
 
— Дождь льет, потому что люди гневят природу. Берегитесь часа суда, товарищи, — на этом слове я обернулся на своих “товарищей”. — Скоро всем нам придет конец, и виной тому — дождь.
 
Толпа сзади меня залилась аплодисментами, а противоположная группа фыркала и фукала.
 
Когда я вернулся обратно, меня обнимали и хвалили, а я улыбался, ведь это оказалось даже более забавным, чем я думал.
 
Я взглянул на часы, которые, как я недавно обнаружил, висели и в этой комнате: 01:15.
 
Я решил, что попробую “помирить” эти две группы, после чего, вне зависимости от результата, пойду домой.
 
— Хватит! — крикнул я, когда вышел в очередной раз. — Разве не плевать, почему льет дождь или какой на вкус зеленый цвет? Неужели нельзя обсуждать что-нибудь стоящее? Почему бы вам всем не собраться и не обсудить литературу? Искусство? Вон у вас сколько красивых картин висит, я повернулся и указал рукой на картины.
 
Обе группы начали кричать, и где-то в толпе моих “товарищей” я успел увидеть дуло револьвера. В следующее мгновенье я лежал на холодном полу. Грудь моя была в крови, а сердце больше не билось.
 
В центр вышел участник второй группы:
 
— Вот Вы говорили “не плевать ли?”, а сейчас лежите мертвый. Ответьте мне сейчас! Я жду, ответьте: не плевать ли Вам, мсье?
 
Обе группы начали неистово хохотать, обнимаясь и празднуя непонятно что. Вскоре две группы соединились в одну, и обе вышли из помещения.
 
Часы вновь пробили двенадцать, а я все еще лежал там, ценой своей жизни совершив такое великое дело.