2 Рождества 2 Новых года

«…И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали всё пришедшее после.
Все мысли веков, все мечты, все музеи,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все елки на свете, все сны детворы».

Пастернак Б.Л. – Стихотворения из романа "Доктор Живаго"                Рождественская Звезда
               
   И много лет после этого вспоминал Лёнька своего деда Вадю, и как он приезжал к ним  под Новый Год и как рассказывал свои простые , но волшебные истории…               
Тогда, в их маленькой, но уютной «безбалконной двушке» витало то особенное мандариново-хвойно-имбирное предчувствие праздников, а может, одного большого и общего праздника, похожего…, да ни на что не похожего, однако сильно смахивающего на чудо, о котором у каждого были, конечно, свои представления. Ведь чудо не что–то, что можно пощупать или проверить… В чудо просто нужно верить, это все знают, и все члены семейства Зайцевых тогда верили,(это я точно знаю, ну, может быть кроме папы). Это и было счастьем, оказывается, как понял Лёнька спустя много лет, когда вырос - предчувствие праздников, в которых, как сказал его дед Вадя (мамин папа), «ещё таились остатки дремлющего мирового волшебства…». А на лёнькин детский вопрос: «почему там ещё таились, и почему остатки, и почему дремлющего…» он ответил так: «волшебство– там где Бог, а Рождество –день рождения Бога». Но это был самый сложный вопрос на свете, как потом только понял Зайцев младший, а наша история, скорее, о взрослении, праздниках, мечтах и традициях...
               
   –…И немножечко о традициях, –как-то начал свой рассказ дед Вадя. – Итальянский Баббе Натале проникает к детям через печную трубу, и каждом доме для него оставляют чашечку молока. – Кстати, в этом доме есть молоко? Получив от лёнькиной мамы (и своей дочери) молоко  с  печеньем-сердечком, дед поднёс его к носу, и, глубоко вдохнув его аромат, торжественно утопил сладость в чашке. Удовлетворённый зрелищем медленного имбирного таяния, он продолжил, то и дело выуживая вилкой то. что осталось от разрушенного влагой печенья и закидывая в рот под усы. – На чём я остановился? Есть и другие братья Деды Морозы. Вот монгольский Дед Мороз, например– самый главный пастух. В его руке кнут, а на поясе – сумка с огнивом. Знаешь, Лёнька, его помощницу зовут Девочка Снег.               
Тут Лёнька обрадованно заявил, что он смотрел мультик «Огниво» и знает о снежной девочке-Снегурочке, которая, плюх, и растает весной.
    –Ой, а мы в саду с детьми поём песенку про Снегурочку, но не бойся, Лёнька, наша весной не плюх, ни за что не растает.
Лёнька хотел спросить маму, «из чего сделана Снегурочка, если она ни за что не растает», но мама начала так громко петь, что его мысль улетучилась: «Расскажи, Снегурочка, где была, расскажи Снегурочка, как дела…. За тобою бегала, Дед Мороз, пролила…»– но тут песня оборвалась. –Хотя  там дальше про слёзы…  –Запнулась мама. –Ведь это другая девочка, да? – неуверенно предположила она.
 Тогда мамин папа обьяснил, что да, это, конечно, другая девочка, «…Но что в каком–то общекосмическом смысле все Снегурки –снежно–ледовые вариации на одну тему… И вечное таяние, и циклы рождений–смертей, и переход, это» Деда было уже не остановить, хотя, никто особо и не собирался…
   –Например, для того, чтобы лететь по небу, Санте достаточно засунуть палец в ноздрю, – со всей серьёзностью рассуждал он. – А, французский Дед Мороз, Пер Ноэль, в Новый год бродит по крышам и спускается по дымоходам в дома и оставляет подарки в детских башмачках.               
Мама, конечно, мало что поняла, а Лёнька снова расхохотался, потому что он любил, когда все собирались вместе, включая дрыхнувшего в комнате папу. 
   –Расскажи внуку о мумми-троллях! – наконец, попросила мама, а Лёнька, который, казалось, только этого и ждал, потянул деда за рукав со словами: «гномы, гномы, хочу про гномов!»               
И дед Вадя, усмехнувшись в усы, продолжил:
   –Ну, хорошо… Например, Юль Томтен, по-шведски значит «Рождественский гном», и живёт он в волшебном лесу, где ему во всём помогает снеговик Дасти. Но нужно внимательно смотреть под ноги: по тропинкам снуют крошечне эльфы – «мумми-тролли», – таинственно произнёс дед Вадя.– Представьте только, что на моей голове зелёный колпак!
Лёнька чуть не свалился на пол от смеха, когда его лысый как колено дедушка превратился в забавного чуть сердитого человечка. Для этого дед Вадя оттянул свои веки вниз, а кончик носа, наоборот, вверх, отчего тот стал курносым-прекурносым.
    –Мама мне читала про мумми-троллей! И они толще, белее и круче гномов! –Лёнька два раза подскочил на старом пружинном диване, чтобы показать, что и он не хуже каких-то  там гномов.
Потом дед рассказал, что в Японии на Новый Год дарят забавные  грабельки из бамбука, чтобы было чем загребать счастье, затем про избушку финского  Рождественского деда Йоулупукки, стоящую на горе, где кроме его жены Муори живёт  целое семейство гномов.(опять про гномов!) Потом про нашего якутского Деда Мороза и его огромного быка, который каждую осень выходит из океана(и почему из океана?) и отращивает рога. Травой не корми-дай океанскому яку рога отрастить. И, ясно дело,  чем длинней рог -тем крепче мороз.
    На этих словах о рогах, папа, там, у себя в комнате, тихо и жалобно так заскрёбся.
   –А, вообще–все дед морозы важны и нужны, – красиво завершил свою рождественскую сагу дед Вадя, чтоб не касаться впредь  скользких тем.
   –Какой же ты у нас энциклопедический! –восхитилась мама.
   –Как словарь, – буркнул из комнаты папа, а Лёнька снова расхохотался, потому что ему понравилось слово «инциклапи…» похожее на циклопа с единственным глазом, которого он видел в мультике о волшебных бобах. А потом мама, дед Вадя и Лёнька долго-долго «гоняли чаи с имбирными печенюшками», (как потом заметил папа–видно, от зависти, потому что он всё проспал).
               
События этой истории происходили в то самое счастливое время, когда мама и папа ешё казались Лёньке самыми лучшими, радостными и добрыми  мам папой на свете, ну, то есть, именно такими , какими и должны быть настоящие родители!
 Конечно, Лёнька любил их любыми. Чуть больше маму, которая с ним занималась, ругала «дурнем», играла и пела и с которой он рисовал своих любимых «мурзиков»–разнообразных кошачьих. Папу он тоже очень любил, но с ним было всё  по–другому, потому что Зайцев старший или болел или  «прикидывался больным», как любила повторять мама.  Но наступало то чудесное время, когда всё начинало как–то неуловимо меняться.  Примерно с двадцать пятого декабря, с того самого, западного, раннего Рождества, о котором Лёнька, конечно. слыхал, ещё не задумываясь, какое Рождество правильней и лучше отмечать. А может, неплохо, когда и то, и другое вместе? Если два Рождества, то и Новых годов тоже два– один новенький, новорожденный годик, а второй, (наступающий через каких–то 13 дней), так уже сразу не просто старый, а Старый Новый с больших прописных букв! Много праздников–много подарков, наверное…Честно говоря, Лёнька не мечтал, как другие, о крутых гаджетах, наперёд зная, что их ему не подарят, потому что это вредно и, главное, дорого. Лёнька пока не догадывался мечтать об айфонах или планшетах. У него были умные часы, купленные мамой в рассрочку, а у папы– подаренная дедом умная же колонка, но все эти умники и умницы  не могли заменить Лёньке его единственного друга Мишку, который два класса сидел с ним за одной партой, а потом–фьють, и куда-то исчез. Сначала Лёнька верил, что Мишку перевели в специальную школу (для ослабленный детей), потому что он «не тянул учёбу». Но странное, обронённое глухим шепотцом слово, состоящее из «лейк..» и какой–то «…мии» царапнуло по его сердцу , хотя  мальчик и не понимал, что оно означает, но внутри поселилось тупое оцепенение, нарушаемое разве что неконтролируемыми мыслями о котёнке. Теперь  Лёнька ещё болезненней и ещё отчаянней. что ли, мечтал о нём, о беззащитном в своей непередаваемой милоте,  пушистике, о любом, пусть даже самом беспородном и беспризорном, но друге.

А тем временем лёнькиному папе становилось всё хуже и хуже. Теперь он лежал, как маленький, калачиком к стенке, и мама не обзывала его алкашнёй и юродивым, а даже наоборот, жалела и отпаивала водой с шипучей таблеткой. А если Лёнька подбегал к нему, мама  уводила сына, неся какую-то чушь  о том, что «у его старого больного отца» какой–то там ана... фила.. тила…, ну, вообщем, шок, а Лёнька только безвольно и глупо кивал. У Зайцева старшего, и правда, на руках то и дело выступала красная чешуйчатая сыпь – «редкая аллергия – на котов в том числе…», видимо, даже на не существующих. Так говорил дед, когда внук особенно приставал с котёнком. Но Лёнька уже догадывался, что его родоки хитрят и что дело вовсе не в аллергии. Хотя, раз все взрослые врут, выходит. что так положено, только кем и зачем, он не знал. И никто в мире не знал этого.
               
В тот звонкий морозный день ученик третьего Лёня Зайцев получил свой дневник с человеком– пауком на чёрной обложке, пятаком по изо и похожими не перевёрнутые колченогие стулья четверками по матем и русишу, переправленными из тройбанов, но всё ещё очень и очень  стильными. И только тут он понял, что может, наконец, выдохнуть и расслабиться. Не факт, конечно, что папа сегодня в норме, но если ещё не «поправил здоровье» или в процессе, то шансы у Лёньки есть, (Будучи трезвым, но в надежде на скорое питие, папа ни за что не станет орать на сына, а будет тих и ясен, как зимнее утро), «да и мама пока на работе– с мелкими на горшках в своём саду возится. Такой шанс упускать нельзя!» – решил Лёнька, рискнув подойти к отцу.
   –Да уж! Рафаэль ты наш недоделанный! – воскликнул Зайцев  старший, пряча не початую ещё бутылку под стол и технично закатывая воблу в газетку, а Лёнька подумал, как же ему сегодня везёт.– Лады, старичок. Год , это само, того, кончился , финита ля комедиа! – захлопнув дневник, отец семейства  вмиг сконцентрировался на вобле. А это значило, во-первых, что свои красные руки папа уже вытер о дневник), а во–вторых, что его сыну Лёньке в предстоящей праздничной новогодней гонке с дежавю «Иронии Судьбы», ночным жором и шарахающими месяц петардами особенно ничего не грозило. «Ура!!!» Высмеявшись всласть, Лёнька смахнул со стола дневник и выскочил из комнаты.
               
И вот, наконец, настали красно– зелёные дни скидок и псевдо акций, глупой мишуры, заплатанных мишек Тэдди, фальшивого снега,  отколупываюшихся с ёлочных игрушек блестяшек; облачённого в душного гипер зайца, рекламщика, которого было жаль, (ведь Зайцев и заяц–почти что родственники), но которого доброму мальчику Лёне всегда хотелось пнуть с размаху кроссом в живот.
Так вот… В дни общего переполоха «в их дурацкой, тесной, безбалконной чёртовой двушке», как любила повторять мама, по общему умолчанию запрещались любые ссоры и даже мелкие разногласия. Ведь с минуты на минуту на пороге мог «нарисоваться» пахнущий холодком и слегка завьюженный дед, но не Дед Мороз, а любимый лёнькин дед Вадя –с глазами, как у доброго лесовичка из старого мультика. Лёнька, конечно, знал, что все люди когда–нибудь родились и были маленькими, но судя по отполированной жизнью лысине и желтушному сморщенному личику, его дедушка таким и родился. А может, дед Вадя просто спешил стареть? Лёнька считал, что вся эта сутулость, морщины и болезни (если и не притворство), бывают у тех, кому надоело быть молодыми. А в старости что? Валяйся себе на диване, трать пенсию да в ящик глазей! (Или так говорил папа?) Не важно, зато сквозь все дедовы морщинки на Лёньку лилась такая добрая сила! Но не как от человека– паука, конечно, а как от Иван Царевича, вот. Озорная метелица за окном сверкала как ёлочные гирлянды, «а любой стук или скрип половицы  предвещал появление Санта Клауса через камин» – ну, это Лёнька из кино какого–то выудил или из дедовых сказов, хотя, конечно, никакого камина у него и в помине  не было. Да, камина в помине... В рифму. Зато всё теперь в его жизни было здорово, и, как говорила мама «зожно» и правильно, потому что приехал дедушка. «А кто главный по Новому Году, наш Дед Мороз или этот их Санта?» «А у кого просить подарки?» И, наконец «А где жена Деда Мороза? «Она что, мама Снегурочки?» «А тогда кто Весна–Красна?» Все эти вопросы посыпались на домочадцев как из рога изобилия, и, чтобы окончательно не сорваться, папа заперся в маленькой комнате, потому что в другую, Лёнькину, подселили деда.    Тут мама начала снова нервически петь «Ой, мороз, мороз…», и  смеяться, и чуть не разбила семейную реликвию– кружку в горошек–тоже подарок деда. (Потому что почти все подарки в семье были от деда). И тогда Вадя рассказал, какие в войну были подарки, и оказалось, что Лёнька никогда бы не догадался, что такое вообще можно дарить. А ещё дед обьяснил, что подарки нужно обязательно заслужить, (верней. он это прокричал, сложив ладони рупором– папе в замочную скважину, в надежде, что тот прилип к ней ухом с другой стороны). Дед громко так говорил. что в его детстве вообще ничего такого не дарили, а между тем, что «это были лучшие и самые что ни на есть настоящие праздники в его жизни!»
   –Как это не дарили, а конфеты, а мандаринки? – всплеснула руками  мама и снова запела: «Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец, я сладкий на все сто!» – Наверное, это у неё было нервным. – А, когда я ездила в командировки, мне такооое дарили… – выдохнула она, откидывая чёлку со лба. Этого папа не видел, но последние слова мамы, видимо, были лишними.
   –Какое такое?– из-за двери раздался глухой папин голос. – И кто этот заяц, я тебя спрашиваю?! Я бы этому зайцу….
   –Да ну. вас, это было давно и неправда,– отмахнулась мама, у которой кроме Зайцева старшего никаких других зайцев, по ходу, и не было.
   –Она про конфеты! – проорал дед в замочную скважину. – За самодеятельность ей дарили, а не за что другое! А у нас на ёлке конфетки висели в золоченой фольге!
   Лёнька понимал, что лучшие праздники могут быть и без подарков, Ведь он  раз семь смотрел «Гринча». Там этот зелёный ещё пытался отнять у ктовильцев Рождество, а всё из–за недостатка любви и малюсенького сердечка. А когда оно, тук–тук, выросло и стало большим и добрым, то Гринч сразу понял, что Рождество нельзя отнять, и что его смысл не только и не столько в подарках! Так думал Лёнька, но уместить в своей голове, что он может снова остаться без котёнка, (как малыш из «Малыша и Карлсона» без собаки) мальчик не мог.
               
На другой день новогодняя тема была продолжена. 
   –Так там, типа, эльфы с красноносым Рудольфом или Снегурка одна за всех отдувается, ну, с мешками подарков? – начала эстафету вопросов мама. На что дед ответил, что у всех свои деды морозы, помощники, а также свои правила – у каждого народа.
    –Ну, а нош  Дед Мороз? – спросила мама, и Лёньке показалось, что она сейчас одного с ним возраста.– Он какой?
    –А наш в Великом Устюге– самый добрый и справедливый, да, и самый главный,– уверенно произнёс дед Вадя, тихо добавив. –Для нас, конечно… И если уж что–то просить, внучок, то только у самого главного Санты, брр. то есть, у Дедушки Мороза, а уж если писать, то  в Великий Устюг. Вот и весь мой насказ,– внезапно закончил дедушка, торжественно удаляясь в комнату.
«Ложкой снег мешая ночь идёт большая, что же ты малышка не спиииишь?» – фальшивао напела мама.. а потом стала маршировать, по садовской привычке, наверное! – Ать-два! Мы самому главному Деду пошлём на Северный Полюс. –И она снова запела, иногда даже попадая в такт: «Под крылом самолёта о чём–то поёт зелёное море тайги».
               
В существовании волшебного новогоднего деда (Мороза или Санты, не важно) Лёнька верил, как в самого себя! Да и как не верить, когда тебе только девять, да и то через сорок пять дней. Ради справедливости же должен быть кто–то там, наверху, у экранов на облачке–тот, кто поругает за дело, но всё равно, при любом раскладе и в любую пургу никогошеньки не забудет и привезёт долгожданный подарок на оленях, на поездах или такси, да хоть пешком! А если надо, то и через камин забросит! Потому что этот дед покруче человека –паука в тыщу раз будет! А вообще у него уже могли бы появится курьеры. Двадцать первый век на дворе всё-таки. А ещё Лёнька знал, что предстоящий год будет годом кота или кролика. Странно, ведь у этих милых животных разные уши и предпочтения в еде. Но раз так говорят по ящику, значит, так и есть! А, тут вдруг мама торжественно объявила, что «та–дам, случилось чудо, и что папа, типа, внезапно выздоровел, а может, его аллергия была вовсе не на кошачьих», и загадочно так подмигнула Лёньке . «Не на кошачьих, а на нас с тобой»,– домыслил хитрюга дед.  Хотя его внук уже был готов к кролику и к любому зайцу.
 Однако  Лёнька не стал вдаваться в подробности, а просто расцеловал маму и деда и побежал спать, да..., именно побежал. Ведь пока дед Вадя не ляжет, он может спокойно мечтать в своей  кроватке, прокручивая в уме силуэт и породу, размер, цвет шёрстки и глаз своего будущего любимца. И от этих мечтаний Лёньке становилось так  хорошо- прехорошо и даже тепло, как если бы у него за пазухой уже жамкал бархатистыми лапками самый милый в мире котёнок. Да и как не мечтать, если очень скоро ему, простому третьекласснику Лёне Зайцеву. непременно посчастливится получить этот крохотный собственный шерстяной комочек счастья. О чём он и написал на следующий день в своём письме на Север:
 «Дорогой Дедушка Мароз или Санта! Я знаю, сколька у тибя работы и эльфы или Снигурачка тожэ ни успивают. Но если у тибя остался хотяп один навагодний катёнок– любой, дажэ бальной или полудохлый я очинь очинь тибя прашу подарить мне этаго катенка навсигда! И можишь большэ ничиво ни дарить никагда! Я ево абязатильна выхажу! Мама гааорит, что я не всигда харошо учус и виду сибя в этам гаду. Эта правда. Ты вить всё видишь и знаиш. Ты  видишь на икране на облаке что сказала классная  и что я сарвал урок и затёр  трояки на четвёрки а пару до дырки. И я нинавижу иликтронные днивнеки. В них не затрёш. Но я даю тибе слово  что катенку будит очень харошо и уютно у нас и что я буду любить его больше (зачёркнуто) меньше мамы и папы но очинь и очинь сильно, аормить чисать и чистить латок( я уже купил). И ниаогда ты слышиш никагда ни будим кричать на ниго, даже если он нагадет во все тапки и бить никагда ни будим то что папа арёт на маму, эта аттово, что он балеет и радил миня в старости.  А плачит мама от лука и от радасти! А я её смишу и всех смишу в школе даже урок сарвал. Проста кагда все зляца, мне страшна и я их висилю. Хоть мне и грустно. Но никто ни знаит. А с катёнком моя жизьнь станит савсем савсем другой. В жизьни должин быть смысл так гаворит дед. А катёнок это самый добрый пушистый смысл».
Лёнька карябал эти длинные непослушные строки долго, очень долго, комкал листы и кидал их на пол, а потом так же долго переписывал на второй лист, закусив до крови губу.  Он хотел, чтобы было красиво –красиво и правильно. А ещё честно.
   –А правда, что ты знаешь секретный адрес Дед Мороза на Северном Полюсе, главного Деда? – он смотрел ей в глаза как взрослый.
   –Ну, чё ты какой!– она немного смутилась, понимая, что скоро он станет совсем-совсем взрослым и прижала сына к мокрому фартуку.  – Да знаю я, знаю адрес твоего Санты.
   Наконец, мальчик отдал оба письма маме, попросив её купить: два почтовых конверта и к ним две марки и отправить (для верности) сразу по двум адресам– деду Морозу в Великий Устюг и Санта Клаусу в Лапландию на Северный Полюс. Конечно, были и другие братья Деды Морозы, о которых  ему в раннем детстве рассказывал дедушка. Но эти когда-то яркие образы словно заволокло дымком, и они если не забылись, то так и норовили истаять из его памяти, и только два «самых главных, настоящих», как считал мальчик, остались.
Лёнька не знал, обрадуется ли он или расстроится, если на новый год ему подарят двух котят сразу. Ведь это будет означать, что Мороз и Санта – не один и тот же волшебный дед.
               
А, потом были дни, когда папе стало очень и очень плохо, совсем плохо, и он, как дикий зверь. рвался на волю и …в магазин. И тут Зайцев старший уже кричал, впервые просто-таки вопил на маму, дедушку и на сына, но что именно, Лёнька не понял или не помнил. Больше всего он боялся, что мама заплачет. Но мама не плакала. Она тоже кричала… Кричала, что папа вечно позорится, юродствуя у маркета с алкашнёй и что «она вот прямо сейчас уйдёт, а деда хватит инфаркт, ну а ребёнка в конце концов отнимет опека». Младший Зайцев не знал кто такая «опека», но попадать к ней точно не собирался.
 «И, куда мама собралась уходить на ночь глядя?» – испугался Лёнька и клещом вцепился ей в руку. Тогда папа резко их оттолкнул, зачем-то сорвав со стола накрытую к чаю скатерть и едва не ошпарив кипятком Лёньку. Но к счастью, всё обошлось и папа без сил упал на стул и заплакал, наверное, вместо мамы. И Лёньке стало жалко папу, и маму, и деда, а самого себя, хотя он знал, что себя жалеть очень плохо.
Потом он долго лежал в своей комнате, глядя  в потолок и на стену, откуда на него смотрели хитрые и улыбчивые, милые и коварные, добрые и клыкастые, усатые–полосатые,  придуманные и нарисованные им, а значит, его собственные котята. А ещё Лёнька глазел  сквозь тёмный квадрат окна в окна соседнего дома–с огоньками весёлых ёлок, туда, где ещё осталось чуточку волшебства для нового года, о котором говорил дед. И вот Лёнька взял листок и нарисовал ещё одного котёнка с голубыми дедушкиными глазами, почти настоящего, затем скомкал его и стал срывать со стены остальные портреты котят, пока не сорвал и не скомкал их все до единого и не побросал на пол.
               
На следующий день никто никуда не уехал, и дедушку не хватил инфаркт, и никакой опеки в их «дурацкой квартире» не наблюдалось. Папа дрыхнул после лошадиной дозы снотворного, а мама как ни в чём не бывало суетилась на кухне, напевая: «Главное, ребята, сердцем не стареть…» Лёнька был рад, что у неё отличное настроение. На всякий случай он выждал, когда она перемоет всю посуду и повернётся к нему, и, стараясь дышать ровно-ровно, спросил:
   –Ты ещё не отослала мои письма Деду Морозу? И Санте?
   –Какие-такие письма? Ах, эти… Сани волшебной почты ещё в пути,– весело отозвалась мама. – А чего хочет эльф?
   –И никакой я не эльф, но мне очень нужно, ма, кое-что дописать… – он смотрел ей в глаза как взрослый. –Отдай мне мои письма, пожалуйста! И дай мне бумагу – два листа, нет, четыре, чем больше, тем лучше, пожалуйста, – настойчиво попросил он.
   –Ну, чё, ты, сынок…, – Она запнулась. – Может, я за тебя допишу? Никто не узнает…
 Но он так на посмотрел на мать, что она отшатнулась, шумно захлопнув дверь.
               
Когда Лёнька получил свои письма, он зачеркнул недавнюю просьбу о котенке, вымарав её красным фломастером. как вымарывала его ошибки их классная. Но этого ему показалось мало, и Лёнька скомкал оба письма так же, как недавно рисунки с котятами, и не глядя, кинул их в мусорку. А следующим утром он просто положил два новых письма в центр стола. И вот что там было:
«Дарагой настаящий Дед Мароз– Санта, Павилитель таво и другова Раждиства , Новова и Старова новова года кролика и ката! Не надо мне никакого катенка. Хачу и очинь прашу, штобы мои мамапапаидед , каторых я очинь– очиень очиньприочинь…».
«ОЧИНЬПРИОЧИНЬ» было написано печатными буквами на двух листах А–4). И концовка: «ЧТОБЫ ОНИ НИКАГДА НИ РУГАЛИСЬ И ШТОБЫ ПАПА НИКАГДА НИ УРО…ДСТВАВАЛ  У МОГАЗИНА! НИКАГДАНИКАГДАНИКАГДА НИВКАКОЙЖИЗНИ!!!!!»
               
Белобородый и главный старец, что видел текст на облачном экране, сделал себе мысленную пометку в графе «Отмена Желания», и так же мысленно спросил  у одного из своих помощников:
   –Мехозверь уже визуализирован?
   –Да,–не размыкая губ ответствовал белый силуэт с золотистыми крыльями.– Доставлен к порогу «дурацкой  безбалконной квартиры» с бантом и лотком. Не квартира, а мехозверь с бантом. –А на табло возникла фраза– «особенность языка».
   –И с  лотком, как заказывал некто Лёнька, именуемый как Зайцев младший.
   –Бант–лишнее, – отрезал старец. – И говорите попроще. А лоток материализован уже этим Лёнькой из накопленных с завтраков средств. Лучше следите за мыслеформами. – пожурил он помощника, сделав акцент на первом телепатическом слове.
   –Виноваты, плохая связь,
   –Хорошо, то есть плохо. Но в их мире третьего не дано, не доработал...
Итак, желаю! Мехозверя, обозначенного как «котёнок» –Зайцеву старшему-папе, чтоб «не юродствовал и не стал алкашнёй». Зайцеву маму– в длительную, со всеми благами командировку (в дальний угол, но близко к Зайцеву—суперстаршему -деду), к нему же Зайцева младшего «чтоб не отняла опека», и «по русишу» ангела какого-нибудь в репетиторы. Да, и чтоб деда «не хватил инфаркт», по максимуму здоровья ему на многая лета!
   –Принято! – отчитался помощник с золотистыми крыльями.
   –А они ещё в мирах этих встретятся? – осторожно спросил второй и его серебряные крылья заколыхались как бы от ветра.
   –Зайцевы? Если будет угодно, – светло улыбнулся белобородый.
   –Кому угодно, Вам? –подумали хором помощники.
   –Им, – ответствовал  главный. – Если сильно захотят, то, конечно, снова притянутся, для того и раскидываем по мира углам .
   – И крайний вопросик, –медово «пропел» второй. – Обьект Зайцев младший «кроссом в живот» мыслил пнуть землянина в зайца костюме. –Агрессия уровня нижнего,– домыслил первый.– Какие наши действия?
   –На силомеряние отправьте, на единоборство, да! Пар выпустить, как у них говорят. И пусть мехокошачьих воплощает в искусстве,– заключил белобородый, указав дланью на табло облака, где  в графе «референсы» побежала  бегущая лучистая строка: «Сафронов» и «Куклачёв». – Рисовальщиком знатным будет, или…
   –Дрессирокошачьеровщиком? – предложил силуэт с крыльями.
   –Дрессуро…, да, …ровщиком, –ответствовал белобородый и
по каналу зашифрованной связи (защищённой от телепатии) скинул себе пометку: «После Вавилона я всё хуже их  понимаю! Языки-то как поменялись, СОС!» Но  воспользовавшись интерпренетом (аналогом интернета), обрадованно воскликнул, –Дрессировщиком станет, вот, возможно, животных диких,– и на табло замигало: «Дуров».–  Выбор всегда за ними.
   –Божественно!– Захлопали помощники крыльями , помыслив синхронно: –Два в одном! Созидание и воспитание!
   –Да... Два…, –задумчиво повторил старец. – Благо Дарю, други. Ну. что, не пора ли нам в рай?
   –О, да! Но …два Рождества и два Новых года, землянам не перебор?– испуганно спохватился третий, с белыми крыльями.
   –Оставьте как есть, помощники, оставьте пока, –отозвался главный. – Земля есть земля. Рекомендации стали для них традицией. А этого зайценосца в костюме ушастом желаю освободить.
   –Как так, освободить?– спросили все трое хором.
   –Придумайте зодиака знак, что ли новый, или дайте землянину, дайте парню  костюм полегче,– отозвался белобородый, а на табло просверкнула мысль: «Конец земной  Связи».
               
Белобородый летел туда, где «ещё таились остатки дремлющего мирового волшебства…», как говорил тот смешной дед Зайцев старший. «Так сказывает… В рай его надо б, в рай, - с какой-то отчаянной человечьей тоской пронеслось в сияющей голове, - после многих и долгих лет, но к нам!»
Поправив нимб, главный «по шарику» взмыл в ясную, состоящую из чистого горнего света высь, где его уже целую вечность  ждал лучший и единственный лёнькин друг– славный двоечник Мишка.
               
                12 марта 2023г