Правило трёх Н. Глава 16
Прогремел петропавловский выстрел, отсекая полдень. У Крюкова канала за мостом стояла, сильно накренившись, коляска. Около неё, теребя на затылке шапку, крутился мужичок в овчинном тулупе.
- Вам помочь? – Андрей присел на корточки, осматривая колесо.
- Грёбаные таксомоторы! – горько сплюнул извозчик. – Выскочил, жоподёр, из-за угла, и на тебе – говна-пирога! Ему б для науки насрать бы в руки!
- Инструменты с собой есть какие?
- Из говна пулю не слепишь, – с досадой пнул по колесу. – Тут в кузню надо.
- Далеко она?
- Да не так чтобы. Вон там, за углом.
- Так давайте дотащим?! Вместе справимся, – он протянул ему руку. – Андрей.
- Да как же вы в одёжке такой? – засуетился мужик, вытирая ладонь об овчину. – Ефим.
Андрей положил на сиденье коляски книгу, Ефим примостил сзади отвалившееся колесо и, взявшись за вожжи, встал с ним рядом.
- Что-то мне лицо ваше знакомо. Может, подвозил вас куда?
- Сегодня ночью вы чуть не задавили меня недалеко от Гостинки, – пыхтя от натуги, они потихоньку двинулись. – У вас ещё военные сидели, песни пели.
- Хороша хозяйка! Скатерть настлана, а на скатерти насрано, – Ефим сокрушённо мотнул головой. – Какой грех чуть не взял на душу! Что б тогда делала моя Глаша?!
- Глаша – это супруга или дочь?
- Теперь уж супруга. Бывшая невестка моя, жена братова, – он коротко перекрестился. – Упокой Господь его душу.
- А брат что, на войне погиб?
- Тут своя война посреди говна! Убили Стёпку рядом с его заводом. Он уж старшим мастером был, чугунку лил. Всё к себе зазывал, письма всякие слал. А тут лет шесть назад случилась засуха. Так припёрло, – ни взбзднуть, ни пёрднуть! Скотину кормить нечем стало. Я, слава тебе, Господи, ещё не успел тогда семьёй обзавестись, а то пришлось бы и мне с говна пенки снимать. Махнул я на всё, помирать так с музыкой! И рванул к Стёпке в город.
- А откуда вы? Из Ленобласти?
- Откудова? – переспросил Ефим. – Вятский я, знаешь такое место?
- Знаю, конечно. Я сам оттуда.
- Вот те раз – и на матрас! А откуда?
- Из-под Зуевки…
- И я! – оживился Ефим. – Слыхал про Рябово?
- Конечно. У меня там родственники…
- Да ты что?! А кто? Я там всех знаю.
- Баталовы, кажется, Серафим.
- Это ж батька мой! – закричал он. – А ты ему кем приходишься?
- Я… – и тут до Андрея дошло, что говорит с прапрадедом. – Я его сын. Внебрачный.
- Ёбушки-воробушки! – глаза Ефима округлились как чайные блюдца, коляска слетела с рук. – А всё святого из себя строил! С девками гулять не давал, вечно гнал нас в поле работать, – и вдруг озабоченно. – А отец-то про тебя хоть знал?
- Нет, – он отрывисто качнул головой, не выпуская коляски. – Вы про Стёпу рассказывать начали. Что с ним произошло?
- Да что ты заладил – вы да вы?! Мы же братья с тобой кровные! – Ефим крепко обнял Андрея, расцеловывая. – Так ты что, ни разу у нас не был? Ну, ничего, не беда, – ударив по плечу, он спешно схватился за днище. – Это ещё до Японской было. Жили мы все тогда в Рябово. Дом большой, места хватало. Отец да мать, и нас, почитай, трое братьев, старший Матвей с семьёй, я, да младший Стёпка. Матвей у нас плодовитый, пятерых парней народил, крепко врос в землю, так просто не сдвинешь. После девятьсот второго, когда засуха опять всё пожгла, Стёпка первый не выдержал, пришёл к отцу и заявил с порога: в Питер, говорит, поеду, счастье своё пытать. Не хочу, говорит, глину месить вхолостую. Отец на него как взъелся, закричал, ногами затопал, розгами выпороть хотел, но Степан нравом-то весь в отца. Покраснел как рак, развернулся и ушёл из дому. Ни слова не сказал, ни копейки не взял. В чём был, в том ушёл. А через год пришло от него письмо. Жив, мол, здоров, работает на заводе. Спрашивал как урожай, как здоровье, как дома дела. О себе лишь сказал, что жениться надумал. Отец как услышал, так закричал на всю улицу, что родительское благословение теперь уж не в моде, что можем и мы катиться на все стороны. А когда через год Стёпка приехал к нам со своей молодой женой, отец их даже на порог не пустил. Крут был нравом, беспощаден к себе и к людям. Мать от этого померла раньше времени. Да и сам он, в десятом году, когда засуха снова пришла, в поле замертво пал за плугом. Как родился в поле в подоле у бабки моей, так он в поле и помер. После этого я недолго там мыкался, скоро к Стёпке дал дёру. А Матвей, тот остался, доселе там. Где, говорит, родился, там и пригодился.
- А со Степаном-то что случилось? Нашли, кто убил?
- Да где там! – зло сплюнул Ефим. – Стали к ним на завод лихие люди захаживать, подбивать на восстание. К одному пристанут, к другому. Сладко бздят, да кисло серут. Те, кто помоложе, своего понятия не имел, сразу от рук отбились. А Степан – ни в какую! Многие боялись его, уважали. Даже хозяин завода и тот прислушивался к нему. Вида не покажет, что согласен, а потом, глядишь, всё по-евойному сделает. Стал Стёпа по вечерам приходить какой-то мрачный весь, раздражённый. Ничего нам с Глашей не рассказывал, а вернётся с завода – замкнётся в себе, и всё курит. А потом как-то и вовсе он не вернулся. Подъезжаю я к дому, уж за полночь, вижу – Глаша стоит у ворот, вся с лица белая, как былинка на ветру дрожит. Стёпы нет, говорит, с ним худо случилось. Я ей: не выдумывай, никуда он не денется. А она как не слышит, заладила всё одно: поищи, Ефимушка, миленький. Матюгнулся я, – усталый как чёрт, целый день во рту крошки маковой не было. Что поделать с ней?! Поехал искать. На завод – тот закрыт. Сторож мне: все давно по домам разошлись. В кабаки стал заглядывать, всю округу исколесил – ничего! Я к товарищам заводским – те уж спать давно повалились. В восемь, говорят, ещё разошлись. Правда, днём приходили какие-то люди, бурно спорили с ним, долго ругались. Говорят, Степан фомку схватил, замахнулся, благим матом всех покрывая. Сдуло их, как не бывало. Только вонь на заводе от страха стоит. Возвращаться домой мне ни с чем как-то совестно стало. Дай-ка, думаю, вернусь я к заводу, пройдусь вдоль него. Снял с коляски фонарь, у сторожа коня оставил. Небо тучами заволокло, тёмно, хоть глаза себе выколи. Хожу, зову его, а на сердце словно кошки скребутся. Нашёл я Степана в канаве. Лежит лицом вниз, не шевелится. Повернул я его, чуть штаны себе не изгадил: зубы выбиты, изо рта гаечные ключи торчат. Поднял на руки Стёпку, донёс до коляски и – прямо в участок. Рассказал – так мол и так, что да где, в общем – всё, что видел и слышал. Меня сразу под стражу, говорят, до выяснения обстоятельств. Всю неделю ходили, всё чего-то выпытывая, и вдруг дело закрыли. Я к ним – как мол так? А они мне – мы не расследуем самоубийства. Тут не выдержал я, покрыл следователя матюгом как утюгом. Рожа – во! За три дня не обсерешь! Меня снова в острог – за оскорбление представителя власти. Спасибо ребятам заводским – денег быстро собрали, похоронили по-человечески Степана, пока я на нарах бока пролёживал. А вернулся домой, не узнал Глаши: поседела вся, спала лицом, постарела годов так на десять. Ребятишки пришибленно смотрят на мать, все притихшие, все потерянные. Обнял я их, к себе крепко прижал. Ничего, говорю им, выдюжим! Была бы водица, а сено народится, – Ефим остановился у фонарного столба, привязывая к нему вожжи. – Всё, братишка, приехали!
Андрей опустил коляску, распрямляясь. Спину ломило, руки и ноги тряслись от усталости.
- Утомился? Вон как руки дрожат. Сам-то чем промышляешь, небось наукой? – он взял книгу, листая. – Ох, какая мамзель! Невеста твоя?
- Очень на это надеюсь.
- Чем чёрт не шутит, когда Бог спит!
- Если я больше не нужен, то пойду, – Андрей протянул на прощание руку. – Рад был знакомству.
- Да ты это, Андрюха, что сказать-то хотел, – Ефим взял её, неуверенно пожимая. – Ты уж к нам заходи, не побрезгуй. Познакомлю со всеми, родная же кровь! Мы живём на Ямской, в доме Барановского.
- Обязательно приду, обещаю. Сегодня вряд ли, а вот завтра – скорее всего.
- Приходи обязательно! А лучше – с невестой.
Андрей обнял прапрадеда что было сил. Ефим даже крякнул от удовольствия. Трижды хлопнув его по спине, он направился вверх по Садовой.
Глава 17.>>http://proza.ru/2023/03/29/687
Свидетельство о публикации №223032501272