Как Ниночка снова замуж вышла

Ниночке шёл двадцать пятый год, а страна готовилась праздновать первую годовщину победы. Всё было просто замечательно. В душе у Ниночки, словно по договорённости с календарём, правила бал весна.
И Ниночке больше всего хотелось, чтобы это время года не сменялось изнуряющей июльской жарой, не плакало затяжными, осенними дождями и не мёрзло бы в зимнюю стужу. А поселилось бы в ней навечно.
И это было бы прекрасно, - думала она. Большего бы Ниночка для себя и не хотела.
Потому что, если думать о чём-то ещё, то сразу вспоминался маленький, тугой свёрток, её дочка с красивым, нежным именем Сусанна, которую она качала на руках, и которой больше нет. И муж Максим, оставшийся навечно юным, полным сил и надежд…
Поэтому не нужно лучше. Пусть всё идёт так, как идёт… Спокойно, хорошо, и главное, мирно… Пожалуйста…
Ниночка не знала, кого именно она просила об этом, но верила, что этот всесильный кто-то обязательно услышит, если только не тревожить его по пустякам, а делать это по особенно важным случаям, к тому же бескорыстно и искренне.
Ниночка всё так же работала на почте, принимала телеграммы, и работа ей очень нравилась. Нравились её коллеги, серьёзная Вера Ивановна, работающая в отделе посылок, деловая модница Татьяна и весёлая, как майский ветерок почтальонша Леночка, и даже сам Игнатий Никифорович, заведующий центральным почтовым отделением, требовательный, но добрый и справедливый.
Нравился запах свежих газет, полученных или ожидающих отправки заказных писем, тёплого и вязкого сургуча, особенного, коричневого клея, которого Ниночка не встречала больше нигде и никогда, и чего-то ещё неопределённого, но явственного, присущего только почте, то что первым делом встречало Ниночку каждое утро и всё ещё казалось чем-то необыкновенным и замечательным, несмотря на то, что Ниночка здесь работала уже почти целый год.
И самое главное, Ниночке очень нравилось то, чем она занималась. Она легко находила общий язык, как с посетителями, так и со своими коллегами, охотно разъясняла основные принципы построения короткого текста, приходила на помощь, если это требовалось, сохраняя ровный, доброжелательный тон даже в самых непростых случаях.
Людей за рабочий день проходило немало, и Ниночка редко кого-то запоминала, разве что наиболее ярких персонажей или тех, кто подходил к стойке с телеграфным бланком в руках не первый раз.
И к тем, и к другим можно было отнести высокого, статного мужчину с красивым, печальным лицом, который появлялся у окошка Ниночки дважды в месяц. Незнакомцу на вид было около тридцати семи, сорока лет. На нём был светлый плащ, элегантный шарф и серая, с чуть заметной искрой шляпа, которую он неизменно снимал, подходя к окошку и поправляя тёмно-русые, зачёсанные красивой волной назад волосы с пробивающейся в них сединой, которая необыкновенно шла ему.
Эта деталь особенно запомнилась Ниночке, поскольку у неё самой первые серебристые пряди появились, когда ей не было и двадцати трёх.
Мужчина всегда был подчёркнуто вежлив и, как уже упоминалось, дважды в месяц отправлял телеграммы некоей Тамаре по одному и тому же адресу примерно одного и того же содержания. В обобщённой форме звучали они так: «Вернись, я всё прощу».
И сам текст телеграммы, и неизменная вежливость этого человека, и его немного старомодное обращение к ней «барышня», и тонкий запах одеколона, - ароматы вообще имели большое значение для Ниночки, - и его всегда печальное, одухотворённое лицо - вне сомнения не могли не привлечь её внимания.
Не отдавая себе в этом отчёта, Ниночка постепенно проникалась сочувствием к мужчине, удивлявшим её саму необыкновенно сильным желанием помочь ему чем-то и тем самым хотя бы немного развеять его печаль.
Судя по тому, что телеграммы не прекращались и не меняли своего содержания, на адресата, к которому безуспешно взывал этот человек, они не производили должного впечатления.
Ниночка представляла эту непробиваемую Тамару в образе жестокой, роковой красавицы, которая получив очередное послание, рвёт его в клочья и победно хохочет над несчастным, запрокинув черноволосую, кудрявую голову и обнажив в надменном оскале белоснежные зубы. Рядом обязательно маячила красная роза. То в лифе платья, то в жгучих, чёрных волосах коварной кокетки, а то и сама по себе. Да, неведомую Тамару, Ниночка отчего-то представляла в образе Кармен.
Как может быть женщина так холодна? - думала Ниночка, всем сердцем переживая за совершенно незнакомого человека. Однако имя его уже не являлось для него тайной: Фёдор. Так он, во всяком случае, подписывался в конце каждой своей телеграммы.
Однажды Ниночка не выдержала.
- Простите, но может быть, адресат выбыл? Или… болен?
Она лучше других знала, что этого никак не могло быть, так как в противном случае, на почте об этом было бы известно. Нет! Холодный, жестокий адресат был на месте, жив-здоров, и даже регулярно расписывался в получении!
Ниночка сказала это просто так, чтобы как-то поддержать безутешного человека. Может даже подарить надежду. Человеку необходима надежда, даже если он сам прекрасно осознаёт всю её призрачную  неосновательность.
Мужчина грустно покачал головой и попросил чистый бланк. В деревянном ящике с отсеками, на стойке у окошка они уже закончились. Ниночка тоже покачала головой.
- Тот же текст? Тогда не нужно ничего писать, я его помню.
Незнакомец взглянул на неё внимательно. Как-то по-другому. В его глазах, по-прежнему печальных, промелькнуло удивление и заинтересованность.
Был конец рабочего дня. Мужчина по имени Фёдор, всегда приходил в это время. Очевидно с работы, - думала Ниночка, глядя на кожаный портфель с именной биркой, который всегда был при нём.
На этот раз, когда Ниночка повторила текст телеграммы и адрес в приморском городе Керчи, человек с портфелем лишь рассеянно кивнул, без своей обычной печальной озабоченности, тепло поблагодарил Ниночку, расплатился и ушёл.
Однако через два дня явился снова, причём прямо с утра. Ниночка так привыкла к его вечерним визитам дважды в месяц, что сначала испугалась, заметив его в неурочное время. Но увидев, как светло он ей улыбнулся, успокоилась. Перед ним было два человека, и пока Ниночка отпускала их, они с Фёдором несколько раз обменялись короткими взглядами.
- Хотите послать ещё одну телеграмму? - спросила она, когда подошла его очередь.
- Нет, нет, - поспешно сказал он, нахмурившись, - отложим это до понедельника; я просто зашёл за… газетами и решил поздороваться с вами.
- Ну, тогда, здравствуйте! - сказала Ниночка и улыбнулась всем лицом.
У неё это получалось как-то само собой: улыбались не только губы, но и глаза вспыхивали яркими звёздочками, и ямочка на щеке смотрелась как-то особенно мило, и всё лицо начинало, как будто играть бликами и светиться.
- Здравствуйте… - произнёс он и тоже улыбнулся.
- Мужчина, вы стоите или нет? - пронзительным голосом поинтересовалась за его спиной пожилая женщина в шляпке.
- До свидания… - произнёс он одними губами
- До понедельника… - также беззвучно отозвалась Ниночка.
… Фёдор теперь заглядывал на почту почти ежедневно. На работе не могли не обратить внимания на высокого гражданина в костюме и элегантном плаще, проявляющим живой интерес к отделу телеграмм.
- Нинок, гляди, твой идёт… - высовывалась из подсобки почтальонша Леночка.
- Ой, ну просто звезда экрана… - вторила ей, закатывая глаза, продавщица из киоска «Союзпечати» Татьяна, раскладывая за стеклом свежие газеты и журналы.
Ниночка молча улыбалась, опустив глаза, чувствуя, как тёплая, розовая волна заливает её лоб и щёки.
Фёдор осторожно подходил, некоторое время топтался на месте, вежливо и обстоятельно здороваясь с Ниночкой. А затем, чтобы оправдать своё присутствие здесь, неуверенно тянулся за телеграфным бланком.
Иногда, если людей не было, они обменивались несколькими, ничего не значащими фразами. А затем Фёдор, совершенно забыв о том, что так и не отправил очередную телеграмму Тамаре в Керчь, склонял голову в галантном полупоклоне и медленно удалялся с неясной улыбкой на лице.
Так продолжалось около двух месяцев. По истечении которых, мужчина осмелился спросить у Ниночки, до которого часа она работает. Выйдя в тот вечер с работы, она увидела высокую фигуру Фёдора на противоположной стороне улицы. В тот момент, когда он приблизился к ней, Ниночке показалось, что она знает его уже очень давно.
В этот раз лицо Фёдора выражало не грусть, а растерянность, как будто он хотел, но не решался на что-то. И взгляд его глубоких, карих глаз был таким жалобным, таким просящим, что Ниночка, хорошо понимая, что всё это от волнения, неожиданно даже для себя, вдруг предложила:
- А давайте сходим в кино?
… Если бы кто-то ещё недавно спросил у неё, способна ли Ниночка пригласить почти незнакомого, взрослого мужчину первой на свидание, как минимум, она бы возмутилась. Или расценила это, как не слишком удачную шутку. Сейчас же, это казалось не только возможным, но и вполне естественным.
Это совершенно нормально, - говорила она себе, - предложить хорошему, но разочарованному и смущённому человеку вместе посмотреть интересный фильм.
… Ещё через три месяца они поженились. И видели много замечательных  фильмов за те двадцать шесть лет, что прожили вместе. Их жизнь и сама была похожа на многосерийную киноленту или сериал, в котором не всегда различимые и явные, присутствовали,  сменяя друг друга, все жанры без исключения.
О Тамаре, первой жене Фёдора, которая, закрутив роман со связистом, сбежала уехала с ним в Керчь, прислав оттуда одно-единственное покаянное письмо, уже никто не вспоминал.
Через год родился сын - Виталий. Мой отец…
Как только он немного подрос, Ниночка стала брать его по выходным на дневные сеансы.
Вообще, с этими походами в кино, связано не одно забавное или трогательное событие. Но только это, как говорится, уже совсем другая история…