Томкино время

   За окном белые вспенившиеся сугробы с остановками -пристаньками.
Там–снежно, здесь –душно. «Что-то подобное, наверное, испытывает высушивающаяся вобла, вобла под солнцем, рыба под шубой; лучше – под снегом».  – Анна слилась с миром таких же, болтающихся из стороны в сторону автобусных рыб, когда услыхала: «садитесь, бабуся».
     –Бабу…ся? – Но подросток в надвинутом на лоб капюшоне уже протиснулся к выходу.– Да я младше твоей мамаши, пацан, да ты? – Вобла махнула хвостом, схлопнув двери за «капюшоном», растворившимся в февральской соли.
     «Видно, погано выгляжу. Надо ж, бабуся, и это я?
   –И это –ты!
    «Радио, или глюк?»
   –Да, это ты – продолжал голос, а Томказакаменела, – не нюхавшая клубного фитнеса, не вкушавшая ниччч-ччё круче фаст - фуда….
       «А Фуа… гру… гра…?»
   –Гранд Опера! – расхохотался голос. По ящику не в счёт! –
     «Звук  … в моей  голове… – похолодела Старостина.  – От седативных».
   Тут голос  замолк, зато радио затянуло: «Страшная, страшная, ты прекрасней, всех милей… страшная…,не своди с ума парней»».
   –И это тоже тоже Ты, – вновь пробудился голос. – страшная, брюзжащая, ненавидящая весь свет.
      «Срочно за свет заплатить!»
    –Не заплатившая по счётчику, не сдавшая библиотечную книгу!
           «Редкую»!
    –Даже не раскрывшая её. Ты – дитя не растившая, мужика не знавшая, –гремел  голос, или автобусный диктор, – ты и есть никчёмная и глупая бабка! 
     «Сама себе снюсь,–  плыла Томка, а кошмар всё не заканчивался. – А если так, … в порядке бреда, просто предположить, что это и, правда я, Тамара Старостина, такая, как все, ни лучше , ни…, «
     –Да стопудово хуже, чем все! Тра-та-та-там, уж климакс близится, а Германа всё нет!
    «Тупо признаваться самой себе, оч-чченно… неприятно, очевидно, невероятно, но всё это я»!
    –Ты-ыыыы, ипотекой не битая, корпоративом не спитая, не долюбившая,  ни хр-рррена не вкусившая баба…, ба-бу-ся… – Измывался голос во сне, или всё-таки наяву?
     «А что, — молодая бабка …своему внуку. По возрасту подхожу, да щас таких баушек на каждом шагу, ну, и где же внучёк? – она покрутилась,  – но ни сзади, ни спереди, как назло, ни одного бэбика, а сплошь тусклые лица взрослых. – Брр…,хоть немного в голове прояснилось, а и плевать, что бабуся!»
       На место пацана сели. Соль…, снег…, свет… Ночью ей снился снег, похожий на свет, он сыпался так лениво и  почему-то вверх…, точно вверх. В салон втиснулась тётка с большущей собакой. Собака громко дышала, осваивая тесноту; и пускала слюни, ища, кем бы их вытереть. Весь автобус подобрал ноги.
     –Намордник надо в транспорте надевать, – вякнула было Тома.
     –Себе…, бабка, и надевай!- огрызнулась тётка, а собака, рыкнув, и уткнулась в пол.
   «Б-бб-ббабка?!? – прикусила язык Старостина.– и снова я?!?» Слов не было, а злость почему-то не вырабатывалась.
     –И снова ты! – передразнила хозяйка пса (или ей показалось?), –старая дева, всеми зубами -сумарями вцепившаяся в эту грё…, в эту жизнь, ты и есть  самая настоящая бабка, бабуся, старуха! –
«Я что, слышу их мысли? – вдруг осенило Томку, но на выяснения просто не было сил. Правая рука, скрученная ремешком поручня, дико ныла, «хоть оторви и брось»; левую тянул дырявый пакет с мукой и консервами, «и не поставишь – рассыпятся»; под мышкой – редкая библиотечная книжка;
    –Придёт время, и ты откроешь эту книгу!
«Сегодня уж точно сдам, сдохну, но сдам! Рука. Так бывает, когда тащишь большого пса, овчарку или ротвеллера», хотя, у неё самой – ни собаки, ни кошки, вообще никого. Не уронить бы книгу. В груди непривычно кольнуло. «Надо следить за собой, знать бы, как»?
     –Следующая остановка – «Городок Космонавтов».
«Надо отдаться тяжкому, а в чём-то  приятному чувству автобусной невесомости, и просто парить воздетой  к небу рукой,  привязанной к пуповине станции, парить у запылённого метеоритной пылью иллюминатора  с надписью «Оля плюс Вася». На минуточку стало легче. «Думай о хорошем,  что же, что же хорошее? Давит руку, душно и тесно, вот – за окном  хорошо и не холодно, если смотреть изнутри, а ещё снежно и весело в обратном движении снежно-весёлого света, летящего к небу,  да… снега». – Тамара оглянулась – ни собаки, ни тётки. «И не заметила, как выскочили? Так сходят с ума…».
     -Станция техобслуживания",  – объявил бестелесный голос.
              За окном лоскутное одеяло тонаров.
 «Хлеба купить, не хлебом единым; три в одном, покупая, экономишь; один-един в трёх лицах»
      –Следующая, «Ярмарка одного дня».
Автобус заскользил в сторону  олимпийского вида лыжной горы.
«Видно и мне под горку, покатилось-то как за сорок, как говорится, с ярмарки …«одного дня», почему одного? И ничего не сделано».
      –Ни-че-го, а безжалостный циркуль вечности уже расчерчивает резкие контуры ваших морщин,– согласился бодро включившийся телевизор. – И только наша косметика с летними биодобавками….
«Лето, ах лето»,  – охотно откликнулось радио, заглушая мотор с мобильниками.
«Ах, Лета, река  неминучая, всё поглощаешь ты; воды кипучие…» .«Бред … завязать с феназепамом»,  – она немного успокоилась, «прописав» себе лекарство по четвертинке, чтоб спать без кошмаров!.
      Наконец, место освободилось. Яркая соседка, сидящая у окна, достала зеркальце в стразиках.
«Похожи на настоящие, и на когтях в тон! Ишь какая, – косясь на неё, прикинула Тома.  – Бровки домиком, татуаж, общий тюнинг, ботекс-фиготекс, не знаю что тамс, и со смертными в смердящем транспортном трансе? Мне б такого ухода плюс джють-джють расходов, и я бы не так рассекала».
    У пассажирки тренькнул мобильник: «Да, мась, взял тачку с прокачки? Расписали, под хохлому? Шутишь… аэрографию навели – семь, считал –семь розовых хатиков…, ага, сердечек? О кей…, а-аааййесс, и у меня ничё, держусь… водитель встретит? А у тя? Ла-ааано…, переговоры  переговаривай, всех там уделай! –  стразики сотряслись от смеха. – Цулу, мась,  всего, и тачурку».
 «Вот ведь я, блин, угадала , –помрачнела Тома.  –Такой наплевать на возраст.»
        –Следующая – «Кладбище», – констатировал автобусный диктор.
Старостина легко представила  пышные похороны этой, с зеркальцем; нет, не сейчас, а этак через фоти – фифтиеадз, этой, или таких же преклонных фиф с детскими ушитыми до предела, фэйсиками, с вышедшим из моды идентичным силиконом; потом – жалкие  свои.
   –А то я ж тут с народом, ты не поверишь, в авто…бусе. – фифа неожиданно развернулась вполоборота к ней.– Бабуль, этаа, типаа, автобус?
            «Бабуль? Нет, это, типа, пипец!»
       –Автобус, доча,– отшутилась она, а фифа снова слилась с мобильником. «Сама накаркала! Тьфу на неё… и на них на всех… зато, кажись, в голове прояснилось. Вот так сон… Да  просто меня тупо протелепали» .
       –Ой, …книга упала,  я ща. –  субтильная фифа нырнула под спинку сиденья, вынырнув уже с книгой. – «Правила перехода…» –  улыбнулась во весь свой ботекс, – подземного, что ли? – Но так и не разглядела, дальше было затёрто.
      –Придёт время, и кто-то другой отроет эту книгу…
     «Надо же, и не стерва!» – подивилась Старостина. Невразумительно угукнув и запихнув книгу между мукой и консервами, она уставилась в окно, за которым всё ещё парил странный снег.
     – Ну, очч ..холодно, мааась, ,– соловьём разливалось «зеркальце». – Лёд на стёклах, засада какая-то, но ты отогреешь? Ну, всё, чмоки-чмоки, цулу, и меня? Нет, тебя, всего, да.

       Когда фифа вышла, Старостина, чтоб отвлечься, открыла первую попавшуюся страницу, хоть и взяла месяц назад. На пожелтевших листах разводы, «похоже от слёз». Она заглянула в самый конец, как делала десятки раз в детстве, чтоб заранее знать  и не бояться. На последней затёртой до дыр страничке чернела единственная фраза: «Если ты читаешь эти слова, значит, тебя уже подготовили»!
      «Интересно, к чему?» – вздрогнув, Томка захлопнула книгу; зажмурившись, загадала, как в детстве: «что сейчас открою – то и случись со мною», но тут же резко раскрыла, ткнув пальцем в какой-то абзац: «страшно уходить, когда так много ещё не сделано? Не бойся, ты– переходишь!
Нет старости, и смерти нет, есть только ввысь летящий свет» .
        «Снег или свет?» - в глазах помутилось.
     –Следующая остановка – «Конечная».
Голос объяснил, что «все остальные выйдут, хотя, лично ему, автобусному голосу на это  насра…» ,
«Нас радует»,  –поняла Тамара, «то, что кое-кто должен остаться здесь, ибо пришло  томкино время, (он так и сказал : «томкино») ,поэтому не надо бояться, и ещё, что её  там обязательно встретят. Слева что-то впилось, врезалось, крутануло в грудине. «Душ-шшно душ-шше… Не просить же нутро… нитра…, глице…, само пройдёт… Ннн-ннавеяло…, мысли скачут, феназепам, пам-пам, пам-пам, глюки, гендели, усталость ,сколько  же ей осталось?»
      –Нисколечко не осталось: ни стыда, ни совести! Налакалась, интеллигентка хренова, и в отрубе. Приехали, конечная. 

     Над Тамарой нависла щекастая баба в очках с толстыми стёклами. Пальцы с облезлыми ногтями схватили её за воротник и с силой встряхнули. Книга упала и раскрылась. Кондукторша нагнулась, положила книгу на пустое сиденье.
      –Придёт время, и кто-то другой откроет эту книгу.
      –Стэнд ап, блин, приехали. Плохо ей видеть ли, а кому щас хорошо? Да очнись ты, и всё ж в мою смену, блин. То зайцев не наловисссься, то морды  пораскурочат перед ревизией, а то воще, рожать подопрёт на мытых сиденьях. –  кондукторша протёрла очки.  – Какая-то она не того. Эй, кто-нибудь, помогите! Скорую, и полицию! Тут бабка, типа, откинулась!
   –Девушка, нам пора, –  рядом подросток, «нет, не подросток» в сползшем на лоб капюшоне протягивает руки, «нет, крылья» навстречу снегу « свету», не вчерашнему, не выпавшему, будущему, который за миллион, «миллион – не так уж и много» световых лет «за свет заплатить», световых лет или дней? Ярмарка одного дня. Одного? Если звёзды зажигают, то это кому-нибудь… Интересно, кому? Зажигают, ведь это заметная…, экономия…должна быть экономной…, кому должна? Никому, чьи это голоса?»» «тут бабка при смерти», «хоть горшком назови, плевать »  И снова голос кондукторши «Господи, она ж ещё молодая… Что ж это деется! Кто небо коптит, всех со света сживает, а кто до сроку на глазах издыхает. Надо было у морга высаживать, теперь с ей возись»!
    –Девушка! Умерла она, а не ты.
Ноги Томы не слушались, перед глазами расплывчато — люди внутри аквариумно-прозрачного автобуса, люди, выносящие какое-то…, не какое-то, а её тело: «Девушка?!»

   Позже те же пальцы кондукторши ухватят библиотечную книгу, «живых надо бояться!», бросят в вонючую сумку и потащат её с апельсинами и припрятанной пачкой сигарет, измученному раком, мужу Петру, у которого в ту же ночь неожиданно остановится сердце. А ещё позже те же цепкие пальцы, её, никогда не читавшей, будут жадно листать ту же книгу – искать и искать в ней что-то, но не найдут, потому что не время. Придёт время, и кто-то другой откроет эту книгу; остановится на той затёртой до дыр странице, на том же абзаце, на той же фразе.
Но всё это позже, а сейчас под капюшоном ангела – белый снег, похожий на свет, возвестивший о празднестве Перехода; о том, что им нужно лететь с этим небесным снегом, летящим вверх:
 
«Знать бы …, сколько там у них теперь придётся платить за Свет?»
                13. 03. 2012г