Зайка-зайка, что ты плачешь?

     Народ повалил из школы. – Верка, Петька и Серёжка, перегоняя одноклассников, первыми вылетели за порог. И остановились. – Пахнет то как – осенней прохладой, пряным листом, птичьим граем. – Красота! Домой идти неохота –  там сначала за суп-котлеты усадят, а потом за уроки, будто важней котлет и уроков ничего на свете нет. А вон за тем углом качели, а за вон этим – карусели и площадка футбольная, и солнце, как назло, греет, словно не осень на дворе, а самое летнее лето.
 «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали.» – Айда на горку!
– Айда!
На большой горке шум-гам-тарарам. – Портфели на траву, куртки на портфели и пошли толкаться, пихаться, по лесенкам носиться, в трубы нырять, с качелей сигать.
Визжали и скрипели карусели, мяч летел через железный забор и катился под ноги прохожим, носилась вокруг с весёлым лаем чья-то собачонка.
Но вот у одного из школьных приятелей мобильник зазвонил, у другого, – скис народ, разобрал портфели из кучи и стал разбредаться по домам. Тут и малышня из песочницы на горку полезла, их время пришло.
Сразу котлет что-то захотелось и супу.

Уже у самого подъезда Верка вдруг дёрнула Серёгу за рукав: –  Гляди-гляди, заяц!
– Какой заяц? Откуда?
– У дверей заяц сидит..
– Вер, ты, похоже, переучилась. У тебя лоб не горячий?
– Да вон же, – сидит.
– Сидит. Кошка. Помоечная.
– Ну, подойдём, увидишь.
Серёжка хотел сказать ещё что-то остроумное, но запнулся на полуслове, потому что увидел сам... Зайца. Косоглазого, длинноухого. Заяц сидел, прижавшись к стенке и… – Плакал! Ей-ей, плакал!
– Что же ты, заинька, плачешь? – от удивления Петька вспомнил старую сказку.
Заяц, естественно, промолчал.
– Ага, сейчас он тебе ответит: «Как же мне не плакать, была у меня избушка лубяная, а у лисы ледяная...»
– Но ведь он в самом деле плачет.
– И что? Мало ли почему зайцы плачут.
– Дело в том, – просветил народ Петька, – что зайцы не умеют плакать.
Так всё-таки, что же ты, заинька, плачешь?
– Отстаньте от меня! – ответил заяц.

Наша троица где стояла там и села.
– Т-т-ты что, по-человечески говорить умеешь?
– А с чего вдруг мне говорить не уметь? Я всё-таки человек.
– Ты – заяц! – хором ответили ребята.
– Я человек!
– Ты принц и тебя заколдовали?
– Никакой не принц, и не заколдовали. –  Я сам зайцем обернулся. От большого ума
– Зачем?
– Отстаньте, а!
– Не отстанем. Так зачем?
– Да, чего ради?
– Расстроился я. Разозлился.
– Ты рассказывай уже, что  из тебя каждое слово надо клещами вытягивать?
– Долго рассказывать. И вообще, шли бы вы по своим делам, – всё равно мне никто помочь не может.
– «Может - не может» – ты не гадай, ты попробуй. Возьми и попробуй. Только давай-ка от дверей отойдём. Друзья перетащили портфели на скамейку, уселись сами, зайчишка запрыгнул между ними и начал:
– В общем,  живу я тут, то-есть жил у тётки. Пока с ней не поссорился. Учиться я сюда приехал. А тётка – это отцова сестра, тётя Капа, говорит: – Ну что ты по общежитиям будешь мыкаться или у чужих людей угол снимать, иди ко мне жить, всё равно комната пустует.
Это она мужа выгнала за… Ну, в общем, выгнала. Было за что. Вам о таких вещах рано.
Ну и остался я у неё. Обжился помаленьку, книги свои на полку поставил, стол старый под опыты приспособил, даже вытяжку наладил.
– А на кого ты учишься?
– Вот-вот, тётка тоже меня спрашивает: – На кого ты, Николенька учишься-то? – Я честно ей отвечаю – На волшебника, тёть Кап. – Смеётся. – А если всерьёз? – Так я всерьёз на волшебника учусь. – Это ж какие институты-академии нынче на волшебников учат.
– А что, и вправду есть такой?
– Школа волшебства?
– Нет ни школ никаких, ни академий, а есть Учитель. – он так и произнёс это слово, с самой что ни на есть заглавной буквы. – Я такой счастливый ходил, когда Михалыч – то-есть Аристофан Михайлович, – согласился взять меня в ученики… Он предлагал жить у него, да я постеснялся, квартирка у него махонькая – самому толком не повернуться, а тётка, как узнала что я в Москву еду, сразу к себе позвала –  мол тебе хорошо и мне нескучно. – Но это я уже говорил.
Тётка долго мне не верила, посмеивалась.
Вот, значит, зажил я у неё, книги свои туда привёз, химическую всякую посуду – колбы там, реторты, спиртовки, вытяжку поставил – я опять повторяюсь. Ребят, у вас капустки нет случайно – стресс заесть?
Ребята огорчённо развели руками.

– В общем, пожил я у неё месяц, пожил другой, а на третий она спрашивает «Ну как, научился ты чему-то нужному у своего Михалыча?
– Самым азам, – отвечаю. – Делу этому скоро не обучишься.
– Ну вот, к примеру, соседка моя, язык у неё гадючий, как поссорилась я с ней из-за ерунды, дня мне спокойного не даёт – грязью поливает, сплетни распускает. Мог бы ты на эту соседку наслать  прыщи или понос с золотухой?
– Нет, – отвечаю, – не учили меня такому.
Поморщилась она, головой недовольно покачала. – Чему ж тебя твой Михалыч учит?
– Учит, – отвечаю – собой владеть, потому что в гневе волшебник много бед натворить может.
– Глупостями он тебе голову забивает.
Ещё через два денёчка спрашивает она: – Слушай, есть у меня ожерелье жемчужное, красивое, длинное, только жемчужины в нём облезать стали…
– Как это «облезать»?
– Что тут непонятного, старые они, вот краска и облупилась.
– А-а, фальшивый жемчуг.
– Почему фальшивый? – обиделась тётка. – Настоящий. Пластмассовый.
– Можно попробовать. За результат не ручаюсь, но постараюсь.
– Ты уж постарайся, сынок, а то висит долг старый – от большого ума кредит на стиралку взять решила, а теперь не расплачусь никак – уж сколько в их ненасытную пасть швырнула, счёту нет...
Не понял я, причём здесь стиралка и кредит с ненасытной пастью. Ну да ладно. В общем, целую ночь я  с бусами этими провозился, а утром тётке отдал. Та обрадовалась, сунула нитку в карман и убежала куда-то. Через час возвращается злая, аж красная: – Ты что мне подсунул? – и ожерелье об пол — шварк! – Я твоё художество в антикварный снесла, а там надо мной как над дурой накуражились: – Тётенька, ты дверью не ошиблась? Здесь мусором да барахлом не торгуют. – И перемигиваются, и пальцами на меня показывают. Может, и ты надо мной смеяться удумал? Ты что, не мог сделать жемчужины настоящими?!
– Так пластмассу в жемчуг превратить – это уж совсем другой уровень преобразования материи. Мне до такого не один год учиться.
Не поверила, целую неделю со мной не разговаривала.
А потом вдруг снова ласковая сделалась, думал, ну всё, перестала на меня сердиться.
Пироги напекла, за стол усадила. – Что нам с тобой делить, мы же всё ж таки родня.
Ну, обрадовался, – обошлось! День так прошёл, два, а на шестой, без всякой причины, ей-ей, без причины, – мыла она в моей комнате пол, а я не сразу место освободил, задачка больно сложная попалась. Я ей – «сейчас-сейчас, только ответ допишу!», а она тряпку о стол, – аж бумаги и ручки по комнате разлетелись:
– Вот что, родственничек дорогой, захламил ты мне всю комнату, заляпал стол – не отмыть теперь не отскрести. Того и жди – квартиру спалишь. И ни семейственной поддержки от тебя, ни какой-никакой помощи.
Нужен ты мне как зайцу колесо. Мужа я хоть по привычке терпела, а тебя чего ради?
Выскочила она из комнаты, а я сижу, ничего понять не могу, мокрая тряпка посреди стола валяется, вода с неё течёт. Работа напрочь загублена.
А через минут десять возвращается, рядом садится.

– Ну и тётка тебе досталась!
– Да нормальная она, моя тётка. Это я, дурак не сразу понял, разобиделся не разобравшись. А волшебникам обидам поддаваться опасно.
– Всё равно – жадная она и вредная.
– Злыдня!
– Да никакая она не злыдня. Обыкновенная она. Просто ей золотая рыбка померещилась. А рыбка-то  поманить-поманила, только мимо проплыла.
Я ведь и вправду ничего ещё не умею. Для меня то, что она просит, как квантовая механика для первоклашки.
 В общем, садится она рядышком, смотрит так жалостливо, как на больного, и говорит:
– Вот что, Николка, думала я думала и поняла, что ты по дурости своей попал в беду. Волшебника он нашёл! Учителя! И я тебя слушая, купилась. Уж во что там тебя твой учитель втягивает, не знаю, только не к добру всё это. Поймал тебя аферист на красивую блесну. Наврал простофиле с три короба, а тот и уши развесил. Нет на свете никакого волшебства, в книгах есть, а в жизни быть не бывает.
Беги ты от своего Михалыча пока не поздно. Пока он тебя во что опасное не втянул. Ты ведь не маленький уже, понимать должен, ну нет их нигде – ни сказок, ни чудес. Зато жуликов сладкоголосых полным-полно.
– Вот, говорю же, – противная у тебя тётка!
– Ничего она не противная. Она и в самом деле за меня перепугалась. Скажете, мало ребят на удочку к жулью попадает? А то ведь и хуже, чем к жулью. Только Михалыч – он не такой.
Ну, не утерпел я, кинулся учителя защищать, да видно сказал что-то в сердцах, чего говорить не стоило. И она в сердцах ответила. А там слово за слово понесло её. И меня понесло.
– Как же ты теперь?
– Не знаю. Надо, наверное, в лес ускакать. Да не смогу я в лесу. Не настоящий я всё-таки заяц.
– Надо бы тебе с Михалычем твоим связаться.
– А как? Телефон там у тётки остался. Да и как я номер наберу? Носом?
– Припрёт, так и носом наберёшь. Диктуй!
– Что диктовать?
– Номер диктуй. Сейчас повезём тебя к твоему Михалычу, он тебя живо расколдует.
– Как повезёте?
– Очень просто – в метро.

– Я номера не помню!
– Ничего себе, какой же из тебя волшебник с такой памятью?
– Это не память, это стресс. О, вспомнил.
– Диктуй.
– Аллё, аллё! Это я, Николай. У меня проблемы. Ничего страшного, но…
Верка мешалась в разговор: – Зайцем он обернулся.
И Петька с Серёжкой, друг-дружку перебивая: – Спонтанно. Можно к Вам сейчас приехать?
– Только я не один, я с друзьями.
Да, адрес помню. Как доехать тоже. Спасибо, едем.
Что за друзья? – соседские ребята. Сколько им? – Лет по девять.
Отпустят ли родители ? – Об этом я как-то не подумал.
Ребята повесили головы – тут и спрашивать нечего, конечно не отпустят. Заяц совсем скуксился. А из телефона отчётливо так:
– Эй, ты там раскисать не вздумай. Сейчас разберёмся. Ждите меня на скамейке. Я скоренько, только переоденусь… А друзья твои пусть пока переноску раздобудут. Нечего Николаю в заячьем виде перед соседями щеголять.
Петька сбегал отпроситься ещё погулять и прихватил из чулана кошачью переноску.
Михалыч появился едва Петька плюхнулся на скамейку. Вот только что не было его, и вот он рядом.
– М-да, напортачил ты, ученичок, изрядно. Вы, значит, и есть николкина команда?
– Аристофан Михайлович, я вот…
Вскочить ребята догадались, а рты захлопнуть не сообразили.
Так быстро они волшебника не ждали. С другого-то конца Москвы. И такого не ждали. Конечно, они представляли себе не Дамблдора в мантии и звёздном колпаке. Но не этого же, обыкновенного дядьку в обыкновенной куртке и старых джинсах. Может, права тётка, говоря о жулике? Но обыкновенные дядьки из ничего не возникают. И глаз у обыкновенных таких не бывает. Каких «таких», они бы толком объяснить не могли, но не бывает и всё.
– Ну, что, друзья, рассиживаться без дела не будем. Ваша задача – уговорить Капитолину Павловну разрешить мне войти. Чтобы не пришло ей в голову, что я её ограбить собираюсь. Так что вперёд. И переноску не забудьте.


     Когда ребята позвонили в 43-ю квартиру, настроены они были решительно.
Дверь им открыла бабка в спортивных брюках, застиранном фартуке и в шлёпках на босу ногу. И лицо вроде знакомое, как соседям знакомыми не быть?
– О, вас то мне и надо. Школьники? Макулатуру собираете? – так я сейчас вам старья бумажного подкину. – Она показала на стопку тяжеленных старинных фолиантов, увязанную мохнатой бечёвкой.
– Не, мы совсем по другому делу.
– Жаль. Ну ничего, сама до помойки доволоку. Так что у вас за дело? Только короче, не до пустяков мне.
– Капитолина Пална, мы от племянника Вашего, от Николая.
– Переговорщики, значит? Ну-ну! А самому прийти?  Хвост поджал?
– Так пришёл он с нами.
– Ну и где же он? Что я его не вижу? – соседка демонстративно распахнула дверь, выглянула в коридор: –  Ау! Выдь, солнце моё, покажись!
– Да вот он. – И Петька поставил перед бабкой переноску с зайцем.
– Вы что же, издеваться надо мной вздумали?
– Сейчас я всё постараюсь объяснить, только не сердитесь, – зачастила Верка.
– Я это, я, – пробасил из переноски заяц.
– Как это я? В самом что-ли деле ты, Николка?
–  Я. Такая вот чепуха получилась.
Тётя Капа схватилась за сердце, потом нащупала стенку и села на стопку книг. Глядела-глядела молча, потом уткнулась в фартук и разрыдалась.
Серёжка кинулся на кухню, налил в стакан воды, протянул хозяйке, а та и не замечает.
– Капитолина Пална, мы тут учителя николкиного, Михалыча позвали, чтобы он зайца, то-есть, ну зайца, расколдовал. Можно его сюда?
Кивок головой и судорожный всхлип был расценен как согласие.

     Ребята не поняли, что говорил Капитолине Михалыч, как отвёл её в комнату, усадил на диван.
Не поняли они и как сами оказались за столом. Как переноска с забившимся в дальний угол зайцем очутилась рядом.
Михалыч молчал, вглядываясь то в хозяйку, то в ученика своего непутёвого.
Потом вздохнул, глянул на ребят. – Домой, я думаю, отправлять вас нечестно, вы тут главные спасители и адвокаты?
Ребята дружно закивали.
Тогда звоните родителям, скажите, мол соседка из сорок третьей, они её знать должны, просила помочь. Так, Капитолина Павловна? –  Та кивнула.
Пока ребята уговаривали родителей, Михалыч капал в стакан валерьянку.
– Ну, разрешение получено? Тогда приступим.
Вылезай, распутывать будем, что ты там напортачил!
Но заяц только глубже забился в угол.

– М-да, понятно!
Вот что, люди-человеки, – снова обратился Михалыч к ребятам, – сейчас здесь разговоры пойдут долгие и скучные, а чтобы вам от наших скучных разговоров не уснуть, держите и лопайте. Он что-то шепнул в кулак, и перед друзьями возникла тарелка с огромными ломтями любительской колбасы, три хрустальные вазочки с шоколадными, ванильными, клубничными шариками мороженного, густо посыпанного орехами, большая бутылка фанты и три прозрачных стакана с витыми соломинками.
– Годится?
Ребята дружно подняли большие пальцы.
– Наворачивайте! А я пока с дамой побеседую.

Михалыч поманил журнальный столик, тот подплыл по воздуху и опустился перед изумлённой «дамой», а на столике уже красовалась вазочка с пломбиром и стакан полный золотистого пузырчатого напитка.
–  Сударыня, прошу! Сладкое и вкусное снимает стресс.
Ну и мне заодно. И он выловил из воздуха свою порцию.
Про ученика тоже не забыл, кинул ему лист капустный.

С явным удовольствием ополовинив вазочку с пломбиром и глотнув фанты,  Михалыч обернулся к переноске: –  Вот, теперь можно и поговорить. –  И начал ласково так, нежно: – Николенька, а скажи-ка мне, пожалуйста, ты хоть раз в этом доме посуду помыл? Нет, я не про колбы. Полы пропылесосил? В магазин за молоком-картошкой сбегал?
– Так и не просил никто.
– Ага, никто не просил.
А поговорить с тёткой вечерком по душам время находил?
– Так нет у меня этого времени! Ни минуты свободной нет.
– Ну, а за обедом-ужином словом перемолвился?
– Так я за рабочим столом ел. Наспех. А то и забывал.
– «Забывал...» А знаешь, Николенька, я ведь, на что обиженности свои в кулаке держать умею, тоже сорвался бы. Выставил бы тебя со всеми твоими пробирками и книгами.
Я и объяснять тебе ничего не собираюсь, если сам понять не можешь.
Ведь и сейчас не понимаешь, искренне не понимаешь. И не оттого, что не умён, не оттого, что чёрств и бездушен, а оттого, что к взрослым почти годам умудрился не повзрослеть. Берегли тебя, Николенька, слишком долго от житейских проблем. Отстраняли. Когда слишком часто слышишь: –  «это тебя пока не касается», привыкаешь быть глухим и слепым.

Вот ребятишки тут сидят рядышком и скучают, потому что взрослые наши разговоры «за жизнь» им  непонятны. Как о чём таком речь при них заходит –   «Вам ещё рано». А Николенька наш, он ведь недалеко по возрасту от этой ребятни ушёл. Он ещё не врос во взрослую жизнь с её проблемами, у него ещё в мозгу сидит – «тебе ещё рано».

Только «ребятишки» мороженное-то лопали, да не сказать, что скучали, и ни словечка они мимо ушей не пропускали.
И жалко им вдруг стало эту усталую тётку, которую только недавно противной и вредной называли.
Только и Николку было жалко. – Видно, что сильно рассердился на него волшебник, вдруг назад в человека превращать не захочет?

А Михалыч тем временем Капитолину Павловну стал зачем-то о её жизни расспрашивать.
–  А что о той жизни рассказывать? – обычная у меня история. Жили мы с моим, даже по имени поминать не хочу... в общем, жили. Что-то покупали, где-то бывали, разговаривали о чём-то, планы строили. И вдруг приходит он с работы чуть не в полночь, шапку в руках мнёт  и с порога меня как камнем по голове  –  не люблю я тебя, –  говорит –  Капитолина, уважаю, но не люблю. Так что останемся друзьями, а я утречком чемоданы соберу и отчалю по другому адресу.
Зачем же, говорю, утречком? –  и обида из меня не слезами попёрла, а спокойствием ледяным. – Утречком я сама тебе чемоданы соберу, да узлы навяжу. А сейчас вперёд, дорогой и с песнями, скатертью тебе дорога в новую жизнь.
Он мне «бе и ме, хочу, мол по-людски, по-хорошему».
Тут я дверь распахнула, да скалку с крючка сорвала – А ну, катись отсюда, чтоб духу твоего я не слышала! – не крикнула, прошептала как по-змеиному. – И ведь испугался, шапку на голову и как ветром его сдуло.
А я всю ночь не спала –  из шкафов да с полок барахло его в чемоданы швыряла да выла в голос.

Вот поутру пришёл родимый весь при галстуке: –  Давай, говорит, делить с тобой совместнонажитое..
–  Ишь, –  отвечаю, –  размечтался. Треники забрал? Зубную щётку? Остальное в чемоданах у дверей стоит, доброго пинка ждёт.
–  А квартира? – говорит –  А мебель?
–  Квартира у меня родительская, –  отвечаю, – мебели сто лет в обед.
–  Нет, –  говорит, –  так не пойдёт. Я сюда вписан, здесь прописан. Так что делим эту двушку. По всем законам одна комната моя.
–  Конечно, – говорю. – Ты, видно уже и варианты обмена присмотрел? Присмотре-ел. Не сегодня, не вчера, а как лгать начал, так и присматривать стал? И для меня в твоём раскладе выпала конечно же избушка-развалюшка с дружными соседями?
– У меня прав здесь на площадь не меньше, чем у тебя. Сколько я здесь прожил? Сколько гвоздей за эти годы в стены вбил.
–  Вот гвозди можешь себе забирать. А тебя я как вписала, так и выпишу.
Злость меня тогда вела, ярость и обида. Мне казалось, что я на метле лечу.

А потом затосковала я в квартире пустой, и тут этот любитель кочерыжек нарисовался. Учиться дитя в Москву отправилось. Я и обрадовалась –  всё родная душа, не так тошно.
Ладно, что дальше то рассказывать, дальше всё понятно Вон, ребятишки то наши, похоже заслушались, даже про мороженное забыли.
–  Ничего мы не забыли.
–  Тёть Кап, –  Верка не смогла усидеть, вскочила, обняла порывисто –  Мы ведь не маленькие, чтобы не понимать ничего. А это ваш, на которого и имени жалко, да пусть он катится.
И мальчишки тоже подошли, неловко обхватили руками обеих.
–  А на Кольку, на зайца нашего, не сердитесь, не паразит он, и не дурак даже, а просто маленький ещё.
–  И не возразишь, –  усмехнулся Михалыч, –  иногда кажется, будто в вате его растили, от всех жизненных ветров заслоняли.
–  Что же он, так навсегда зайцем и останется?
–  Зачем зайцем? Эй, ученик, выбирайся из переноски, человека из тебя делать будем.

     Только Михалыч и так пробовал и эдак, ничего не получалось. Совсем заяц пригорюнился и все пригорюнились.
Да, крепко ты в эту шкуру упаковался. Как же тебя достать-то оттуда?
Ладно, передохнём пока.
Заяц опять в переноску забился, в комочек сжался. Снова от расстройства капустным листом захрумтел.
–  Тут Капитолина всполошилась –  что же я перед чужими-то людьми в затрапезе? Я, с вашего, позволения удалюсь на минутку, переоденусь во что поприличнее.
–  Глянул Михалыч на её расстроенное лицо  –  Разрешите, –  говорит, – сударыня, сделать Вам небольшой подарок. –  Он шевельнул пальцами, прищёлкнул языком, и у всех на глазах замызганные треники, зарёванный фартук, растянутая футболка превратились в элегантное, хоть и не парадное платье какое-то всё лёгкое и струящееся, нежно-фисташковое с золотым пояском. А шпёпанцы обернулись изящными лодочками в тон. И волосы в причёске легли волосок к волоску.
Капитолина Павловна глядела на себя в зеркало и не узнавала.
Ребята рты пораскрывали – Так она вовсе даже не старая, эта тётка.
–  Не прав я, конечно, что не спросясь домашнюю Вашу одёжку загубил.
–  Это я? Это в самом деле я? А оно в полночь не…
–  Не-не, ни в полночь, ни в полдень.
–  И не знаю, как и благодарить…
А у самой-то глаза грустные-грустные.
–  Вы не благодарите, Вы лучше дальше рассказывайте.
–  О чём?
Да о чём хотите.

–  Хорошо, попробую рассказать. Думала я думала – ну чего бы такого попросить у моего остолопа. Чтобы пощупать это волшебство. Не ела, не спала, голова от дум распухла. И не придумала ничего. Лезет в голову то какая-то шуба соболья, то машина с шофёром. А на кой мне та шуба? На кой машина? Что мне от них –  на сердце радостней станет?
А ещё в голову лезет старуха с разбитым корытом.
И вот оттого, что даже придумать ничего не могу, сильнее я разозлилась. Вскипела обида на всех и на вся. И на муженька моего изменщика и халявщика, и на жизнь обыкновенную, у плиты да телевизора проходящую, и на племянника, к которому я всем сердцем, а он…
И она снова захлюпала носом. А фартука-то нет.
Верка живо метнулась на кухню, сунула ей в руки полотенце. Та ещё горше разрыдалась.
–  Вы уж извините, никогда не была слезливой, а тут… Стыдно-то как.
Ребята кинулись её обнимать...
И вдруг заяц как рванёт к ней из переноски. Под ноги тётке суётся, обнять пытается, да какой из зайца обнимальщик.
И вдруг, сам не зная как рванул он из шкуры и обернулся сам собой.
И Михалыч подвёл итог – Ну вот, что и требовалось.
Ткнулся Николай к тётке, а та на него полотенцем.
– Да уйду я, уйду, если тебе так лучше будет. Только как ты здесь одна?
– Жила до сих пор одна, и дальше как-нибудь проживу.
– Э, нет, драгоценные мои, – вмешался Михалыч. – так не пойдёт. – Чтобы сей же миг обнялись и помирились, хватит дурью маяться.
Ну они и обнялись. И ребятня с ними до кучи.
Михалыч усмехнулся и подвёл итог: Вот теперь полный порядок.
Тут зазвонил телефон у Верки:– Домой!
– Ну ма!
– Никаких «ма», домой, оба!
У Петьки: – Домой!
– Иду!
И Михалыч заторопился: – Ну и мне пора! – Поклонился хозяйке, галантно поцеловал у неё  ручку, погрозил пальцем Николаю, напомнил друзьям – Переноску прихватите. – И исчез.
Тем и закончилась история про зайца из сорок третьей квартиры.