Пламя джунглей. гл. 7 Опасный путь в Сиам

 
С утренней зарей зацокали в пути копыта коней.

 Наш отряд с Чут Няк Дин распрощался с оставшимися в укреплении воинами, вспрыгнул в седла и ходко пустился к морскому побережью. Вьючные лошади всхрапывали под тяжело нагруженными деревянными ящиками и плотными парусиновыми мешками. Шли мы под усиленной охраной испытанных бойцов. Вместо порванной и грязной голландской униформы я и Али были одеты, как все ачехи, в короткие пестрые куртки и саронги, с намотанными на голове в виде чалмы платками. Надо к тому привыкать!

С горечью пожимали мы на прощанье руки Адаму. Хотя по молодости были полными сил, жизнерадостными парнями. Он напоследок подмигнул:
– И не забывайте восклицать: «Маршируй или подохни!» – Не поминай лихом, дружище!

О, если бы мы знали, что видим его в последний раз! Спустя время Адам с группой ачехов попал в засаду. Их отрубленные головы подбросили к стенам укрепления. Он так и не увидел свободы своей Польши.

Наш путь обещал быть вроде безопасным, и я раздумывал о дальнейшей судьбе. Как удачнее провернуть задание и не свернуть шею при заковыристой ситуации в чужой сиамской стороне.

Вдруг одна из вьючных лошадей на каменистой тропке споткнулась и хрястнула ящиком об угол скалы. Дощечки треснули – и перед моими удивленными глазами выглянули стволы новеньких карабинов в фабричной смазке.
Угу, теперь понятно, что в укреплении хранился тайный склад оружия и боеприпасов Умара. Поэтому так и рвались в атаке даякисоюзники голландцев, чтобы завладеть им и обессилить бойцов Умара! Но только ли поэтому бастион усиленно охранялся? Может, там было что-то еще?

Чут Няк Дин ехала рядам на гнедой лошади и держалась в седле, как опытный всадник. Коротая дорогу среди пышных кустов олеандра и рододендрона, давала мне советы о вхождении в Сиамский дворец к высоким русским гостям. Ведь ее Суматру и Сиам издавна объединяли торговые связи.

– А вот религии у нас разные. В жизни Сиама главную роль играет буддизм. На нем покоится все хорошее в народе. И радушие к иноземцам, и терпимость к другим верам. Есть там и ваша христианская церковь.

И с гордостью добавила:
– Когда в старину наши малайцы, преданные исламу, возмутились с оружием против сиамской власти, никакая казнь не могла заставить их изменить вере предков.
– Вот как, – удивился я.
– Хотя их, как иноверцев, привязывали к столбам и выпускали голодных тигров. Звери отъедали им конечности, грызли их кости. Но ни один из страдальцев не испустил вопля или стона.
– Да, – хмыкнул я, – умирать фатально, как восточный человек, вряд ли кто может.

Не ведал тогда я, что вскоре столкнусь с ужасным традиционным самоубийством на острове Ломбок от малого до старого!
Так называемым «Пупутаном». Запомните это зловещее слово, друзья.

Помните японский обычай «харакири» – ритуальное самоубийство путем вспарывания клинком живота. Совершая его, самураи являли свое мужество перед болью и смертью и показывали не винность своих замыслов перед людьми, своим господином и богами. Пупутан сходно с ним по духовной морали, но страшнее своей массовостью.

Чут Няк Дин не скрывала любопытства и расспрашивала о неизвестной ей России, интересовалась и моей жизнью.
Мерно покачиваясь в седле и видя в ней как бы старшую участливую сестру, я неожиданно для себя понемногу разговорился.
 Ведь по горло натерпелся лиха и тоски в азиатчине, не имея почти проблеска на возвращение домой.
Молвил о том да о сем. Ну и, конечно, о своей сердечной подруге.

Как однажды в Царицыне вечером в переулке отогревал поцелуями замерзшие щеки милой Наташи и на нас налетела шайка шпаны. Защищая ее, вступил в драку. Это было не первое приставание к нам, ибо вожак этой стаи, известной наглостью и поножовщиной, Петро Иванюк давненько заглядывался, прямотаки облизывался на Наташу. Она окончила недавно женскую гимназию.

А теперь его пьяненькие дружки, ржа что жеребцы, начали в темени дергать с нее шубку, хватали за плечи и угрожали снасильничать.

У меня с Иванюком и раньше были стычки-зуботычины, как двух непримиримых уличных заводил, а в основном из-за Наташи.

Я, один против всех, рванул из похилившейся ограды доску и двинул ею по вожаку, надеясь, что если выведу его из строя, то дружки его дадут деру.

Но этот крепкий бугай крутнул головой и врезал мне кулачищем по челюсти, я аж присел от боли. Он же выхватил из-за голенища сапога здоровущий нож-финку и бросился на меня, целясь в горло. Левой рукой я успел отбить удар, и тут резкая и острая боль пронзила мою ладонь.

Возмущенная кровь забурлила. Рассвирепев, я с размаху и с криком «Поубиваю!» саданул его пару раз доской по голове, с которой в драке слетела шапка. Он со стоном свалился на землю, выронил финку, из носа на снег хлынула кровь.

Друганы его, видя свирепость мою, дернули в темноту. Несколько раз я пнул его ногами, но Наташа с мольбой оттащила меня. В горячке драки и осатанев, я не почувствовал, что пол мизинца на левой руке отхвачено острой, как бритва, финкой.

Замотав ладонь платочком, мы с Наташей скрылись.

Эге, дело этим не закончилось. Этот дуралей, с замашками бандюка, попал с травмой головы в больницу, а был он сыном знатного в городе мирового судьи. Газетчики о том быстро растрезвонили.

Спасаясь от облавы полицейских и маячившей тюряги, мне пришлось живо исчезнуть из Царицына. Благо, успел попрощаться с любимой в слезах да с родными. Так я пропал с поля зрения всех.

Но всегда находился настороже, начеку. Так как до меня в Сибири дошли от земляков слухи, что озверевший и с контуженой головой Иванюк поклялся с дьявольской ухмылкой жестоко отмстить мне и Наташе.

Чут Няк Дин не перебивала и со вниманием слушала мое горькое откровение.
– Она про тебя, наверное, уже и забыла. Ведь столько времени прошло.

Я заулыбался во весь рот:
– Обещала ждать… Бог тому свидетель. Из разных мест посылал ей весточки, что очень скучаю. И обязательно вернусь! Но она писать мне не могла, чтобы не навести ищеек на мой след. В Наташе чувствуется волевой характер. Просто не пришло время его проявить.

– Если любит, будет ждать, – размышляла моя спутница. – Но надолго ли ей хватит ожидания… Девичьи весны так коротки и пролетают быстро, как яркие бабочки-мотыльки по ветру. Ведь время лукаво, оно не только уносит наши годы, но и обкрадывает память. И воспоминания тускнеют.

Словно в ответ на мою откровенность задумчиво произнесла:
– Когда мы с Умаром соединились браком, я сказала ему: что бы самое ужасное ни случилось, я всегда буду рядом. И в удаче, и в горе – только вместе.

– Вам-то, молодым, еще долго жить! – проникновенно до бавила она. – Власть и могущество ниспосланы только раджам и вождям. Но всем людям богами дарована горячая любовь, а к ней мужество и сила для ее защиты. Не все женщины могут сражаться, но в своих слабых руках они удерживают сердца сильных мужчин. Как твоя возлюбленная. А посеянные в юности первые чувства хорошо расцветают в зрелые годы.

Али говорил мне о Чут Няк Дин, что она находилась замужем вторым браком за Умаром, а ее любимого первого мужа, тоже вождя повстанцев, сразила в схватке вражеская пуля.

Она долго отказывала Умару в согласии. И только в одном ужасном бою, сражаясь плечом к плечу с ним, остро осознала, что жизнь недолговечна и может пресечься в любой момент. И решила выйти за него замуж. Самоотверженная и храбрая, ничего не требовала для себя и делала все для достижения желанной победы.

Ехали дальше мы молча, каждый навстречу своей судьбе и думая о своем. Мимо огромных деревьев, опутанных паутиной лиан, среди которых колыхались пышные цветы, порхали птицы со сверкающим оперением, а хвостатые обезьяны на ветках балаболили, трещали между собой и сигали в стороны, завидев нас.

Насыщенные тревогами и опасностями события сделали меня старше и продуманнее. Ведь удары, словно искры под молотом на наковальне, сыпались на меня с разных сторон. Внезапная смерть отца, обнищание семьи и горе матери, потерявшей мужа, а затем и меня. А после тоска моя по любимой и происки полиции, непрерывная борьба за выживание в дальних землях.

Одинокими ночами в чужих краях, в беспокойных снах я искал и находил Наташу, пылко целовал ее нежное и доброе лицо, любовался ее красотой, а матушка и отец благословляли нас с иконкой. Суровый царицынский полицмейстер надевал железные «браслеты» на ручищи бандита Иванюка, а тот со злобой таращил глаза, когда заведенное на меня уголовное дело летело в алый огонь печки.

Господи, что может быть коварнее таких сновидений, которые, подавая надежду, словно насмехаются над нами. Зачем они усиливают горечь утраты и разлуки, воскрешают усопших и посылают тех, кто нам дорог?!
В этом пути вспомнилась мне Наташа отчетливо и горячо!

…Сверкало за Волгой молниями небо, пахло свежескошенной травой. А мы в ночи стояли в густом саду ее домика. Ласково привлекал ее к себе в те августовские свидания. Целовал нежно, прикасаясь слегка к лицу. Как сладко и маняще пахли ее волосы.

Прижимаю к себе, слышу сердечко, и мое колотится...
Обцеловываю ее лицо жадно и торопливо. Она с закрытыми глазами, доверчивая девчонка в моих руках. Обвиваю ее руками! За спинку и гибкую талию, целую в губы, такие теплые, мягкие и податливые, и от всего кружится голова. Во мне все ликовало, трепетало и пело…

А до рассвета остался час или чуть больше И скоро звезды голубые растают в небе без следа. Я буду вечно с волнением помнить наши встречи, И все слова твои и песни я не забуду никогда.

Одни, одни, только в руках моя девочка, молодое и такое близкое тело, дыхание сбивается.
Её губы трепетно отвечают мне. И только двое нас во всем белом свете, только двое, он и она.
И видели нас лишь улыбчивые звезды, легковесные тучи и шелестящие, ласковые волны Волги…

Громкий грохот камней, сорвавшихся из-под копыт коней в промоину, отвлек меня от грез.
В банановой рощице мы остановились и напоили лошадей. Перекусили тушеным рисом, мясными консервами и маисовыми лепешками, отведали плодов манго. Попили выше по незамутненному ручью и, набрав свежей воды, тронулись дальше.
Торопясь наверстать время, сократили путь к ожидающему у побережья судну, спустились с тропы и стали пробираться первозданным влажным лесом.

Пролетали большие радужные бабочки, доносился приглушенный рев то ли тигров, то ли огромных обезьян-орангутангов. Солнце вскоре закатилось, проклюнулись едва заметные дрожащие звезды.

Но вот показалась луна и осветила землю. Еле заметная зве риная тропинка переплелась лианами. Лошади скользили по желтой глине с прелыми листьями. От напряжения и мокроты мы покрылись влажной испариной. Тропка заглохла под травой, и ехали уже полутемным лесом. Ноздри забивал запах гниения и сырости. Москиты не давали продохнуть, роились над нами.

Проводник, сын европейца и малайской женщины, взял под уздцы лошадь Чут Няк Дин и повел вперед, отряд следовал за ним.
Кони обходили опрокинутые бурей стволы деревьев и вышли на опушку, покрытую высокой травой алана, колючие головки которой хлестали по коленям.

Али ехал рядом и вдруг начал втягивать ноздрями влажный воздух, насторожился, какие-то запахи ему не понравилось. Как предостережение из глубины первобытного леса донёсся рев охотящихся хищников, визг прыткой рыси, предсмертные, тонкие вопли обезьян.
Чут Няк Дин тихо проговорила, повернувшись к Али:

– Приглядись, что-то смутно шевелится, снует среди деревьев. Или мне почудилось? Может, непокорные даяки юркают, замышляют недоброе.

Действительно, двуногие фигуры в полутени чащи подкрадывались поближе к нам. Лошади раздували ноздри, всхрапывали и сдавали назад, на них напал какой-то бзик.
Чут Няк Дин распорядилась.

– Всем быть наготове!
В это время свет луны попал на неясные образы, застывшие в угрожающей позе.

– Да это же лесные люди – орангутанги! Берегитесь, они могут внезапно наброситься, – быстро предупредил Али.
– Все дикие звери боятся их. На них нападают лишь крокодилы и удавы. И то орангутанги побеждают их. Молодым крокодилам запросто ломают челюсти.


Он добавил скороговоркой, что стая этих зверей, обитая в плоских гнездах на деревьях и оберегая самок с детенышами, может накинуться на пришельцев. Особенно ночью, будь то дикие животные или люди. Нам лучше быть готовыми к отпору.
В это время Чут Няк Дин крикнула воинам:

– Зажгите факелы! Поярче! И поскорее!
Вмиг вспыхнули факелы. Несколько седоков пустились навстречу обезьянам. Ослепленные огнем, покрытые длинной мохнатой шерстью буро-красного цвета, они ощерили сине-черные лица, угрожающе показывая острые зубы. И с угрозой, громко запыхтели.

– Они ростом с малайцев, только с мощными мускулами. Длиннющие руки до земли, а грудь и плечи что бочонок, – шепнул я возбужденно Али. – Гляди, с веток прыгают на землю. Их все больше и больше скапливается!
– Главное, не злить этих чертей, – озабоченно ответил он. – Может, проскочим мимо и наши шкуры останутся целыми. Они ведь сильнее, чем человек. Эх, стрелять не хотелось, чтобы не выдать отряд. Да и оберегать Чут Няк Дин надо, ведь с ней секретный пакет и…

В эту минуту, как на зло, один из всадников огрел факелом по голове орангутанга, который потащил из его сетки с припасами связку желтых бананов.

С устрашающим ревом крупный орангутанг с коричневой бородой оскалил клыки и мигом сдернул ошеломленного всадника с напуганной лошади. Та от неожиданности взбрыкнула задними ногами и несколько раз резко ударила подкованными копытами ближних обезьян, кому по ребрам, кому по морде.

Те не ожидали – и от боли пришли в неистовую, буйную ярость. Пронзительно ревя и раскинув длинные косматые руки, они кинулись на седоков и полуодетых малайцев-проводников, которые стали отбиваться от них копьями и клевангами.

Другие орангутанги с деревьев бросались на спины вьючных коней и впивались клыками. От страха лошади становились на дыбы, молотили передними копытами и скидывали их с себя. В ярости дико ржали и хватали крепкими челюстями подвернувшихся обезьян. Поскольку мы находились в средине каравана, до нас это человекоподобное зверье еще не добралось. Но мы приготовили крисы и револьверы. И не напрасно.

Тут как раз огромное лесное чудище метнулось с дерева на лошадь сидящей в седле Чук Няк Дин.

Та, сама дочь буйных джунглей, вмиг боковым зрением угля дела угрожающую ей тень. Упершись одной рукой в луку седла, вздернула поводья и резко послала коня рывком вперед. Промахнувшееся чудище при сильном падении на землю ухнуло и оторопело, глаза его бешено сверкнули.

Этих секунд хватило мне, чтобы разрядить в обезьяну револьвер. Али добавил в спину жутко ревущего зверя заряды из винтовки, пара-тройка всадников вогнали лесному чудищу в грудь крисы.

Закрутившись от боли и визжа, орангутанг все равно рванулся к лошади. Но этот прыжок оказался последним – и кровоточащая волосатая туша с ужасным хрипом растянулась на земле, что вызвало обозленные вопли сородичей. Я понял, что еще немного – и злющие и сильные животные запросто растерзают нас, кинувшись всем рычащим в бешенстве стадом!

Чут Няк Дин, видя смертельную угрозу, не растерялась и громко скомандовала бойцам:

– По стаду и веткам! Залпом! Огонь!

От ярких, гремящих выстрелов из револьверов и винтовок почти в упор эти четверорукие взревели, некоторые попадали замертво. С отвратительным звуком пули вжикали, разрывали живую плоть. Раненое зверье кинулись спасаться в густых кронах деревьев. Стянутый на землю малаец дергался в агонии с перекушенным окровавленным горлом.

Ачехи истово возблагодарили Аллаха, что не дал лесным людям загрызть их, и они остались целы. Хотя из причиненных ран сочилась кровь.

– Опасность вроде миновала, – произнёс невозмутимо Али.

– Ага, – кивнул я, через силу улыбаясь. – Вперед и помним: «Маршируй или подохни!»

Все спешились и повели под уздцы лошадей, которые в сизом пороховом дыму пугались мертвых обезьян и шарахались от окровавленных, смрадных трупов.
 Несколько полуживых орангутангов корчились в конвульсиях на земле, и обозленные люди по ходу нещадно добивали их.

А у меня в голове неотступно билась мысль, не накликали ли мы беды своими выстрелами, их могли услышать наши враги.
 
 Продолжение следует... гл.8 Черные головорезы  http://proza.ru/2023/03/25/1449