Соседка

В роли соседей суждено побывать каждому. Но то давнее значение роли, когда люди десятилетиями жили на одном месте, и соседи становились почти родственниками, отошло. Квартиры в городах перестали быть коммуналками, поэтому люди забыли, может быть, и к счастью, что такое настоящее соседство. Даже в сёлах, где, как правило, люди были большей частью не только соседями, но и родственниками, теперь так много чужаков, беженцев, переселенцев, что люди перестали здороваться друг с другом. Обычай приветствовать друг друга теперь, вроде, неуместен: поздороваешься, а тебе в ответ пожимают плечами, а то ещё и у виска покрутят.
Хорошо помню, что когда я приезжала в Репное к родственникам, мои тётя и бабушка, глядя в окно, узнавали проходящих мимо людей, уточняли, кто это, откуда идёт, что несёт. Если хлеб, значит, машина в кооперацию пришла, надо торопиться, пока всё не разобрали.
Если в поле зрения полдня не попадала престарелая соседка, бабушка говорила: «Марфа, сходи к Параньке, чтой-то её нынче не видать». И если соседка не выходила потому, что действительно приболела, срочно принимались меры. Кормили живность, топили печку, приносили горяченького, сообщали родственникам.
Сейчас не только в городах, но и в сёлах люди зачастую не интересуются соседями. То ли заняты, то ли равнодушны, а, может, есть, что скрывать, а потому удобнее, чтобы к ним нос не совали.
Мне шестнадцать раз пришлось менять место жительства, так что соседей у меня было много. Разные попадались люди. Были любопытные, были закрытые, были не очень любезные поначалу. Но таких можно по пальцам пересчитать, да и нужно ли их вспоминать! Правда, среди этих «тихушников» могут быть и завистники, и недоброжелатели – то есть, потенциальный источник опасности – угроза вашему спокойствию и благополучию.
Но таких нежелательных – не более одного процента. Остальные 99 были замечательные люди. Конечно, не всех соседей я помню – слишком была мала ,например, когда мы жили в селе Смычка. Мне было несколько дней от роду, когда меня привезли из санатория имени Ленина (Пады), где я появилась на свет. А ещё через несколько дней отца, бывшего участковым оперуполномоченным, перевели в город Балашов. Но 16 лет спустя родители решили в честь моего совершеннолетия отвезти меня на встречу с моей родиной. И, может быть, там, когда я услышала разговор двух бывших соседок – моей мамы и тёти Тани – я получила первый урок добрососедства. Они вспоминали с жаром, как хорошие подруги, о том, как учились друг у друга хозяйским премудростям, как дружно росли их дети, как вместе отмечали праздники, что были друг у друга, как за каменной стеной.
Нас встречали, как самых дорогих родственников, не зная, куда усадить, чем угостить, какой гостинец собрать в дорогу.
Может быть, именно тогда я списала роль соседки, и мне захотелось, чтобы все соседи были такими же. Значит, прежде всего, самой нужно научиться быть такой – доброй и приветливой.
Конечно, никто вслух этого не произносит и Христом-Богом не клянётся. Это происходит где-то внутри, откладывается на полочках души, чтобы потом, когда надо, быть извлечённым и использованным.
Дольше всех мы соседствовали, конечно, с теми, кто жил в Низах. Это микрорайон в городе Балашове, который получил чисто народное название потому, что был, пожалуй, самой низменной, всегда подтапливаемой весной частью города вначале  50-ых годов прошлого века. Параметры его ограничивались с одной стороны Хопром, с противоположной – железнодорожным переездом, а дальше – село Ветлянка. Следующие границы – от села Козловка и опять же – до Хопра, но уже от его поворота. Вот недалеко от этого угла, образованного рекой, и располагается по сей день мало изменившийся за последние, да и предпоследние полстолетия, мой родной кусочек, где я с перерывами на отъезды прожила почти пятьдесят лет.
Я написала, что жила не на улице Хопёрской, а в Низах, потому что жила я в этих Низах по разным адресам. После того, как я вышла замуж, мы сначала жили у родителей мужа, а потом снимали квартиры, а точнее – дома -  здесь же, неподалёку.
Но начну по порядку. В Балашове родители сначала снимали часть дома на ул. Спартаковской и строили собственный дом на улице Хопёрской, 8. Соседей по Спартаковской я немного помню. Это были хозяева дома. Дом был когда-то с претензиями на красоту и великолепие: высокий, с резными наличниками, с массивными дверями, с очень непривычной круглой печкой-голландкой, крашенной чёрным лаком. И пожилая хозяйка, и две её рослые взрослые дочери относились ко мне снисходительно-доброжелательно, но при каждом удобном для них случае норовили потрепать меня довольно бесцеремонно по щекам или голове и при этом сказать какой-нибудь «комплимент», вроде того: «Ну, как дела, белобрысая?» или: «Кто же у тебя зубы-то потаскал, мышка, что ли?» Я одинаково стеснялась и своей альбиносной окраски, и своей временной беззубости – молочные выпали, а новые ещё не выросли. Между прочим, с их лёгкой (или нелёгкой) руки я так и прожила с этим комплексом стеснительности за свою внешность.
Соседи наши по улице Хопёрской, 8 были замечательные люди. Соседями я называю всех, кто жил относительно недалеко, и с кем  мы, дети, и наши родители общались. Наш закуток начинался от болота, а когда-то озера Карасевни, домом Рюминых, Марии Григорьевны – учительницы в прошлом и её мужа, в прошлом морского капитана, который удивлял всех тем, что ходил под парусом по нашему когда-то действительно судоходному, но совершенно усохшему Хопру.
Напротив нас жили Тимофеевы, дядя Юра, тётя Дуся и их сын, наш ровесник, Николай. Она была главным бухгалтером в электросетях, он – техник в отделе КИП – контрольно-измерительных приборов слюдокомбината. Шумный, весёлый. Он зарабатывал много, подрабатывал тем, что проводил водяное отопление, вошедшее в то время в моду. Ездил на мотоцикле «Урал» по сёлам, попутно браконьерствовал в прудах с сетями. Дружил при этом с моим будущим свёкром - рыбинспектором. Родители Кольки приглашали нас всех, всю ораву с улицы, смотреть диафильмы. О телевизорах в Балашове ещё только слышали, но вряд ли, кто имел. Уж Тимофеевы имели бы точно.
Особенно большую роль в моей жизни сыграли Бадиковы. Все. Их окна выходили к нам во двор. Родители наши никогда не ходили друг к другу в гости. Они встречались во дворе. Каждый на своём ого-роде хлопотал и разговаривал с  соседом. Папа с дядей Ваней обменивались редким черенками растений и секретами прививки груши на черноплодную рябину, книжками по выращиванию винограда в средней полосе и т.д. Тётя Шура с мамой тоже оживлённо и подолгу разговаривали, не забывая про дела: обрывали смородину, каждая со своей стороны, подвязывали помидоры.
Тётя Шура, уже после смерти мамы, как-то призналась: «Утром готовлю на кухне и посматриваю в окно. Ага, Мария Алексеевна вышла в огород, и я пошла. Очень я любила с ней говорить. Умная, рассудительная женщина. Я многому у неё научилась».
А я многому научилась у тёти Шуры. Например, тому, что у каждого за столом должно быть своё место. Зачем такие строгости? Это не строгости, это порядок. Хозяйка, накрывая на стол, знала точно, куда поставить компот, куда – подогретое молоко. Кому побольше положить, кому поменьше и т.д. После обеда каждый мыл посуду за собой. Исключением был дядя Ваня, если он работал. У него было мало времени, а добираться нужно было до машзавода.
Тому, кто мыл казан, кастрюлю и сковородку, полагался до-полнительно стакан простокваши из козьего молока. Общую посуду мыли по очереди. По очереди пасли кур и коз. Каждый день.
Конечно, стать такой же примерной хозяйкой, как тётя Шура, мне не удалось. Во-первых, это - от Бога. Во-вторых, у неё это была главная роль – быть хранительницей очага. А я к этому «очагу» при-ползала с работы чуть живая от усталости. Ни о каком особом порядке говорить не приходилось. Но закручивать красиво, как она, вареники я умею. Места за столом тоже всегда старалась закреплять. Особенно – своё. Терпеть не могу, когда гости-новички по незнанию занимают моё место. Может, это и невежливо, но своего места я никому не уступаю.
Классной хозяйкой, как тётя Шура, я не стала. Но роль хоро-шей соседки мне иногда удавалась. Бог миловал, я ни разу пока не поссорилась ни с одной соседкой. Везде, по всем шестнадцати адресам моего соседства, у меня складывались добрые отношения. Каждый раз, когда мне приходилось переселяться, я пережевала, что буду одинока. Но проходило время, и появлялись знакомые, возникали деловые или приятельские отношения.
В Репном самой верной и самой близкой в буквальном (жила за стеной) и фигуральном смысле была Лена Наумова – жена старшего брата моего мужа Володи. Она помогала мне обживаться. Рассказывала о людях, о селе. Они с Сашей помогали нам материально, хотя и сами жили очень скромно. Могли поделиться предпоследней банкой домашней солонины, арбузами, мёдом. Наши отношения прошли проверку в самое лихолетье 90-ых.
Лена приходила ко мне вечерами, после отбоя, когда затихал наш густонаселённый дом, чтобы просто посидеть, выпить, уже не торопясь, чашку чая и что-то обсудить. Почти каждый день мы встречались на огородах, которые разделяла сетка. Так же, как когда-то мама с тётей Шурой, мы обменивались овощной и цветочной рассадой, учились друг у друга огородничать.
Их баня спасала  нас много лет от проблем с помывкой всей семьи, включая семью моей дочери. Вечерами, когда наши мужчины были дома, собирались семьями, чаще всего у нас из-за моей вредной привычки быть дома. Была обязательно гитара. Все мужчины, включая самых молодых, замечательно играли и пели. Я в это время готовила ужин или просто чай с домашней выпечкой, и это было настоящее счастье.
Когда стало совсем плохо с работой, и мужчины стали уезжать на заработки сначала по сёлам – обкладывали дома кирпичом по договору, а потом в Москву, мы с Еленой сдружились ещё больше. Часто я узнавала о том, как обстоят дела у Володи, от Лены, которой поставлял новости более коммуникабельный Санька. Мальчишки к этому времени уже подросли, и по вечерам пропадали на улице или собирались в «штаб - квартире» - в сарае, который был ими приспособлен для репетиций самодеятельного вокально-инструментального ансамбля.
Иногда, ещё в саду, мы договаривались, что приготовим на ужин. Как только еда была готова, я стучала ей в стену, и она приходила, прихватив чего-нибудь вкусненького. Эти посиделки помогали нам переживать разлуку, почитать стихи, которые мы обе любили, обсудить теленовости.
Со многими соседями, а точнее, соседками-односельчанками у меня сложились дружественно-хозяйственные отношения. У одной - Нины Петровны – я покупала молоко квашенное, сметану, яйца. У её соседки – Нины Ивановны – тоже яйца, которых на нашу ораву вечно не хватало. Но при этом с удовольствием подолгу разговаривали, и это было гораздо более важным, чем мелкие хозяйственные сделки. Скорее, они были формальным поводом для наших встреч.
Возвратившись в свои родные Низы после пятнадцатилетних разъездов, я не досчиталась многих из тех, кто населял их когда-то. Умерли не только родители и их сверстники, но и многие из моих друзей и подруг. Дома – одни совсем обветшали и стоят бесхозными, другие перешли новым хозяевам, и их теперь тоже не узнать. Всё немного чужое. А главное – нет тех, кому я могла бы сказать при встрече «А помнишь…». Рядом со мной теперь вместо тёти Тани и дяди Вани Мериновых живёт молодая семья с двумя маленькими детьми. За всю зиму мы не виделись ни разу, и я с ужасом думаю, что если бы не дочь, живущая через стенку, я могла бы не только болеть, но и спокойно умереть. И мумифицироваться. И никто не побеспокоился бы: «Что-то Веры Фёдоровны давно не видно». Это я не в укор кому-либо. Ведь и я тоже ни о ком ничего не знаю, и никто меня не ждёт с моей помощью и участием. Время разобщённости и одиночества.
Но летом всё несколько оживает. Ко мне заглядывают за рассадой, общаются соседки слева и справа, и я ещё продолжаю играть роль. Когда ко мне приходят люди, даже старше меня возрастом, за советом и утешением, я воспринимаю это как признание зрителей.