Моя аннамитка

   В 1970г сбылась моя детская мечта. Я ехал работать в настоящую тропическую страну - Вьетнам. Наконец своим глазами увижу джунгли, удивительные растения и животных, экзотические племена (на этнографической карте Вьетнама 64 народности), попробую невиданные фрукты и блюда. Жену свою я очень любил, но приближалось «роковое» для мужчин сорокалетие, и романтические мысли также меня посещали. Тем более, что недавно я прочитал роман Грэма Грина «Тихий американец», герой которого Олден Пайл наслаждался объятиями прелестной вьетнамки Фуонг: «...любить аннамитку всё равно, что любить птицу. Они чирикают по ночам у вас на подушке...». (Аннам - колониальное название Вьетнама).

   Да, всё сбылось. И джунгли, и фрукты, и джонки в удивительном заливе Ха-Лонг, и экзотические племена. В моей московской квартире коллекция шляп разных племён, арбалеты и колчан с отравленными стрелами, легендарный парусный корабль-дракон из рога буйвола, картина и шкатулки с перламутровыми инкрустациями, украшения из серебра и черепахи.

   Что же касается романтических ожиданий....

   Об этом я сейчас расскажу. В стране шла война, и среди советских специалистов женщин практически не было. Медаль «Дружбы», которую получали все «льенсо», проработавшие в стране год и более, недаром в народе называлась «Медаль за половое воздержание».  Вспоминается лишь одна мужеподобная грузинка-чаевод и несколько работниц посольства. На официальных приёмах единичные жёны советских дипломатов воспринимались как дополнительный номер программы (1 – доклад, 2 – концерт, 3 – ля фуршет, 4 – рассматривание жён). Удивительно, что фольклор - ведь мужчины главные сплетники - не сохранил никаких лирических баллад и о тех временах, когда в страну приезжали и семьи, и женщины-специалисты.

   Тему «интимные отношения между вьетнамцами» развить очень трудно по причине крайней их сдержанности. Для меня осталось загадкой, насколько это было связано с идеологическими установками и насколько с менталитетом. Очевидна роль запретов на танцы, на малейшие вольности в литературе и кино, роль засилья партийных и «профессиональных» наблюдателей. Но этого кажется мало.

   Девушки и женщины всегда в длинных широких штанах и кофточках, никогда не оголялись, ни в поле в жару, ни на отдыхе, ни когда купались или что-то делали в воде. Так и лезли в штанах в море или канал. Только один раз в горной деревушке я невольно увидел, как купается обнажённая тхайская девушка вечером после работы, уверенная, что её никто не видит. Искупавшись в озере совсем нагая, она одела на себя свободную «трубу» из ткани, на талии стянула её пояском, а на груди заложила широкую складку и два раза завернула край. Получилось изящное «маленькое платье от Версачи» с декольте и юбкой ниже колен.

   Парочки не гуляли ни «за ручку», ни под ручку, ни просто так. Крайне редко можно было увидеть уединившуюся пару, сидящую, не прикасаясь друг к другу, вечером на берегу пруда или канала. Самым распространённым намёком на «отношения» являлись совместные поездки на велосипеде. Парень неторопливо крутил педали, а его пассия (?) сидела боком на багажнике - босые ноги в одну сторону. И всё это при крайней эмансипированности вьетнамских девушек в других сферах жизни. Вьетнамки на равных с мужчинами осваивали разные профессии, в том числе военные и полицейские, иностранцев не стеснялись, бойко вступали в разговор, охотно смеялись, порой забивая парней. Не говоря уже о том, что они выполняли большую часть всех тяжёлых физических работ. Женщины гордились своим равноправием, и, как однажды сказал мне, смущаясь, мой переводчик Бан, некоторые из них в минуты интимной близости старались избежать «классической позиции» (женщина внизу), так как это «унижает их достоинство». Интересно, откуда Бан это знал? Вероятно между парнями были разговоры «про это».

   Наконец, по наиболее волнующей теме «романы иностранных специалистов с вьетнамками» также ничего не могу сказать. Срок работы «льенсо» был невелик, языка обычно не знала ни та, ни другая сторона, контакты иностранцев с женщинами были ограничены. И переводчики, и вся «обслуга» в Ханое и деревнях, в подавляющем большинстве были мужчины. Правда, молодая смена переводчиков, у которых я провёл несколько уроков, на треть состояла из девочек. И наконец, самое главное - за связь с иностранцем девушке грозила ссылка в дорожно-строительный отряд. Не тюрьма, но тоже не сахар. Вероятно поэтому у девушек, с которыми приходилось общаться в лабораториях, библиотеках и т.д., сквозь любопытство к молодому иностранцу и раскованность всегда просвечивала настороженность, не располагавшая к сближению.

   Одним словом, после первого знакомства со страной, специалисты обычно настраивались на «безбрачие» и время проводили в компаниях мужских. Ни о каких романах между «аннамитками» и «льенсо» мне слышать не довелось. И всё же, я думаю, дело обстояло не так просто. Любовь всесильна, а чёрные тропические ночи способны скрыть многое. Об этом я сейчас расскажу.

   В 1970г американцы Ханой уже не бомбили, но многочисленные учреждения попрежнему были рассредоточены по мелким деревушкам вокруг столицы. Для советских специалистов геологов в районе деревушки Ван-О были построены три бунгало, столовая, душ с баком на крыше, в который вьетнамцы таскали воду из колодца и примитивное строение для «обслуги». В каждом бунгало три комнаты, выходящие на небольшую галерею. В комнате широкая кровать с пологом, стол, шкаф, вместо двери циновка и индивидуальное бомбоубежище - небольшой окоп под кроватью. Вечером электричество до 23 часов - тарахтит дизель.

   Обслуживала нас целая куча вьетнамцев: пожилой повар, работавший ещё у «французов-колониалистов», пять молодых поварят, которые должны были кормить «льенсо» при поездках по стране, три шофёра, медсестра, бухгалтер и охранник.

   Бухгалтером была юная девушка Люэн. В её задачу входил расчёт стоимости нашего питания и получение с нас денег два раза в месяц. Она обладала всеми прелестями молодой вьетнамки: миниатюрной стройной, но не очень худенькой фигуркой, гладкими чёрными волосами до пояса, округлым лицом, чистой смуглой матовой кожей, широкими для вьетнамки глазами, тихим голосом, свойством не потеть в любую жару и опрятностью при очень понятной бедности. Одни и те же всегда чистые черные тонкие штанишки и голубая кофточка. Никаких украшений.

   Общение было минимальным. Пообедав и покидая столовую, мы видели как невдалеке «обслуга» устраивалась под навесом со своими пиалами и палочками. Перепадало ли им что-нибудь с нашего стола или не уходило дальше поваров? Иногда девушки встречали нас, возвращающихся в понедельник утром из Ханоя, чтобы посмотреть кто из вьетнамцев приехал с нами, или ожидая кого-то определённого. Очень редко через переводчика Люэн просила кого-нибудь, меня в том числе, купить какую-то мелочь в «международном» магазине, всегда аккуратно отдавая деньги. Ещё реже, всегда вместе с другими вьетнамцами, она садилась на заднее сидение моего газика, чтобы поехать в Ханой, обычно в связи с каким-нибудь праздником.

   Тронутый аскетизмом их жизни, почти при каждом посещении магазина я покупал для девушек гостинцы - обычно полкило конфет, которые свободно не продавались. При таких мимолётных встречах мы обычно здоровались по вьетнамски и улыбались друг другу. Симпатия моя к Люэн постепенно возрастала.

  Дважды в месяц происходили «роковые свидания». Люэн с переводчиком обходила всех специалистов; мы должны были посмотреть её расчёты, подписать их и заплатить деньги за питание. Девушка садилась за стол вплотную ко мне, иногда невинно касаясь моей ноги своим коленом, очень серьёзно объясняла что-то переводчику и так же серьёзно пристально смотрела на меня, пока он переводил. Переводчика я не слушал, всё было ясно и так. Была возможность вплотную рассмотреть девичьи прелести: глаза, брови и губы, маленький носик, матовую кожу лица, ямочку на шее, выразительную мимику. Бумаги подписывал автоматически.

   Общение стало чуть более частым, когда я начал показывать фильмы. (Смотри мой первый рассказ на этом сайте). Теперь за моей спиной на заднем сидении газика, кроме проектора и переводчика, обычно размещалась наша «обслуга», включая и мою тайную пассию. На правах друзей киномеханика «обслуга» размещалась вблизи кинопроектора. Даже когда фильм был широкоэкранным и аппарат приходилось ставить сбоку, под углом к экрану, мне не удавалось убедить приехавших со мной занять лучшие места в центре. Ведь к этому времени я был самым знаменитым «льенсо» в окружности 50км, и сидеть рядом со мной было «престижно».

   Когда очередная часть фильма кончалась, и в свете яркой лампы я менял плёнку, глаза всех зрителей были обращены ко мне. И как не понять невинное детское тщеславие Люэн, когда она, преодолев обычную сдержанность, обращалась ко мне (через Бана) с каким нибудь наивным вопросом о фильме. Я отвечал прямо ей по-русски, хорошо понимая, что не смысл ответа важен ей в эту минуту. Для неё сам разговор со мной означал примерно то же, что для юной москвички наших дней публичный разговор с Киркоровым или Басковым.

   Симпатия наша со временем, несомненно стала взаимной, и девушка явно волновалась, приходя ко мне с переводчиком и очередным расчётом. Однако годичный контракт мой завершался, и «роман» неизбежно должен был закончится на этой платонической ноте.

   И тут произошло непредвиденное. Переводчик заболел, и Люэн решила обойти хорошо знакомых ей специалистов одна. Процедура была проста, давно отработана и, по делу, переводчик был ей не нужен. И тут со мной что-то случилось. Как я договорился с ней о свидании, не зная ни одного нужного слова, для меня остаётся загадкой. Я показывал на неё, на себя и на свою комнату. Нарисовал часы. На стрелках 23 часа, гаснет свет,- показал на лампочку. На стрелках 24 часа, снова «Люэн», снова «дамти Толя» и моя комната. Моя рука лежала на её узком колене, и она её не убирала. Она согласилась? Или нет? Остаток дня я не находил себе места. В 23-00 затих движок, лампочка мигнула и погасла. Я не стал зажигать свечу и превратился в слух. Было слышно, как укладываются спать мои соседи льенсо. Последние звуки донестись с вьетнамской стороны от столовой. К полуночи всё затихло. Я отогнул циновку, заменявшую в комнате дверь, и вышел на галерею. Ночь была черна и безмолвна. Вернулся в комнату. Сколько стоял около входа - не знаю, включать фонарик, чтобы посмотреть на часы не хотелось.

   Не было ни звуков, ни шагов. Прост дрогнула циновка и девушка оказалась в моих объятиях. О чём думал, не помню совсем. Руки помнят стройную спину с ложбинкой и крутым изгибом внизу, тонкую шею и затылок под распущенными волосами. Губы помнят мягкость её губ и горячую влажность язычка. Ноздри помнят необычный дразнящий  удививший меня запах. Трусиков на девушке не было. Только кофточка на трёх пуговках и тонкие штанишки. Какая она лёгкая! На широкой постели - поцелуи, ласки, мой бессвязный шёпот. Я не торопился.

   Неожиданно где-то вблизи раздался непонятный не очень громкий, но отчётливый звук. Тело девушки мгновенно напряглось. Она замерла, и я вслед за ней. Звук повторился. Руки девушки упёрлись мне в грудь, а губы в страхе зашептали: «Дамти  Ле! Дамти Ле!». Товарищ Ле, рекомендованный нам как наш охранник и постоянно живший в Ван-О, конечно был «сексотом», надзирал за нами и за нашей «обслугой». Был ли это дамти Ле или звук произвела какая-то ночная птица, я так никогда и не узнаю, но в ту минуту отрезвел мгновенно. Какой подонок! Разве могли любые желания, любые наслаждения стоить того, чтобы трогательную бесхитростную милую мне девушку сослали в строительный отряд и сломали всю её жизнь!?

   Люэн, всё такая же напряжённая и испуганная, выскользнула из моих рук. Циновка снова слабо зашуршала. Шаги босых ног были не слышны.

   Раздумывая, как закончить этот рассказ, я наткнулся на письмо своего переводчика-стажёра Кыонга, не очень сильного в русской грамматике, пришедшее через год после моего отъезда из Вьетнама. «...Люэн уже ходила замуж за Тхака, переводчика дамти Лёва Волчегурского». Надеюсь ты была счастлива, моя милая трогательная аннамитка.