Пламя джунглей гл. 10. Жиган, милый, где ты?

Оставляешь, мой любимый, оставляешь. Оставляешь мне разлуку и тревогу.
 И. Резник
.....
Зноем дышащая и жарой пропитанная полупустынная диковатая
Африка. На берегу Таджурского залива раскинулся городок Обок, колониальный центр Французского Сомали.

Наташа, журналистка российской газеты, расслабилась в плетеном кресле на затененной, уставленной цветами веранде дома губернатора Обока господина Лагарда.
Сюда добралась из России их экспедиция под руководством Виктора Машкова.

 С веранды просматривалось опоясанное желтыми песками и выжженное солнцем это местечко. Виднелась гавань с грядой коралловых рифов, а на берегу поселение с полуевропейскими домишками да соломенными шалашами туземцев. На утесе колышется трёхцветный французский флаг под охраной допотопных пушек. Эту чужеземную тишь и благодать Наташа воспринимала какой-то неспокойной, даже тревожной.
 
Позади и далеко осталась Одесса, начальный пункт их путешествия. Из нее они отплыли на пароходе «Санкт-Петербург» и пришвартовалась в египетской Александрии. Затем прибыли в Каир, а в Суэце погрузились на французский корабль и спустя несколько дней остановились здесь, в Обоке, любезно принятые французами.

В самом начале поездки ее насторожил пестрый подбор этой экспедиции. И во время плавания она присматривалась к спутникам да вникала в их разговоры на палубе. И не ошиблась. В любом случае выискивала слово либо фразу, вдруг оброненную пассажирами о появлении в этих краях русского Жигана. О ее истиной личной цели никто не знал.

Она быстро сошлась во мнениях с Машковым, круглолицым бодрячком с закрученными усиками, армейским офицером, увлеченным исследованием мало знаемой христианской Абиссинии, окруженной кольцом мусульманских государств.
 Он еще раз предупредил ее о трудах и опасностях, которые предстоит перенести в пути в эту страну. Она просто ответила, что готова к этому. Сейчас энергичный Машков занят сбором каравана и груза для их дальнейшего движения в малоизвестную Абиссинию.

А она под свежий ветерок, залетавший на веранду с залива, вдумчиво размышляла.
Какими же шальными вихрями занесло ее из Царицына в эти африканские дали!

 В трижды рискованную и неведомую экспедицию, в которой голову потерять среди племен полудиких кочевников на верблюдах и горячих скакунах ничего не стоит!

Да, для нее толчком к тому были планы Жигана перед его бегством из Царицына. Как раз после защиты ее от приставшей шайки Иванюка.

Когда в возникшей драке Иванюк финкой отхватил Жигану, считай, мизинец, а Жиган «угостил» его доской и тот с пробитой головой угодил в госпиталь. А отец Иванюка-то видный судья в Царицыне, рвал и метал в защиту сына.

В часы последних встреч Жиган, пряча в карман ладонь с искалеченным пальцем (на бинте проступала кровь), а другой рукой привлекая к себе, сказал:

– Ната… Если я немедля не исчезну – меня в момент упрячут в тюрягу. И надолго… Куда бежать лучше? Есть два пути.

Помнишь, во всех газетах трубили… Как царицынский искатель славы Николай Ашинов, атаман «вольных казаков», набрал кучу переселенцев и денежных займов и через Одессу рванул на побережье Красного моря, где в старом форте Сагалло основал станицу. Чтобы затем проникнуть в единоверную нам православную черную Абиссинию (ныне Эфиопия – автор Н.Б.). Однако его поселение обстреляли французские эсминцы, заявив, что эта земля ихняя, были убитые и раненые. Ашинова, его жену Софью, переселенцев и монахов арестовали и переправили в Россию. Но кое-кто там остался.

– Да-да, – припомнила я, – тогда весь Царицын и газеты, да и высшие власти, были взбудоражены этим вызывающим походом Ашинова.

– Так вот. После в Абиссинию проник на свой страх и риск поручик Василий Машков и его спутник Сладо Златычанин. Машков отправился туда под видом нештатного корреспондента газеты «Новое время» и договорился с редакцией о помещении в ней путевых заметок. Правитель той страны негус Менелик Второй по-дружески встретил их, преодолевших непогоды, каверзы и угрозы племен. Менелик вручил Машкову для передачи нашему императору Александру Третьему письмо об установлении связей и памятные дары.

Жиган призадумался и добавил.

– Об этом писали наши газеты. Вот в этой стране, Ната, располагается европейская колония. И в ней мне, как вроде страннику из России, можно будет затеряться и выждать, пока в Царицыне всё позабудется. Коль Бог не оставит в беде. Одно горько, что с тобой-то расстаемся, моя хорошая…

И мы с Колей-Николашей стояли, обнявшись, и молчали, видя немалые опасности этого африканского пути…

– А… второй какой путь? Может, полегче, – с надеждой спросила я.
Мой Николаша только горько улыбнулся.


– В центре России и Европе сыск работает – будь здоров. Значит, надо схорониться в далеких краях, как в сибирской тайге, среди русских поселенцев и там выживать, служить ли, добывать ли где руду… В той глухомани полиции найти меня будет трудно. При случае можно и за кордон махнуть – в Китай, Японию, в Голландскую Ост-Индию, о которой я мечтал. Там тоже есть наши люди…

Да, я помнила, что Жиган рассказывал мне о необычном житии-бытии казака Софрона на островах тех Южных морей.

Ах, какими горькими были минуты расставания после той потасовки с Иванюком.

Обнявшись крепко, мы прошептали, что в любой разлуке останемся верны друг другу.

Глядя в его грустные глаза, заверила, что пока жива, никогда не выйду замуж за другого.
И смущенно надела на его палец, рядом с забинтованным мизинцем, колечко с выгравированной надписью:
 «Пусть мы далеко – но всегда вместе!».
Хотя душой оба чувствовали, что будущая жизнь таит в себе и неизвестное, и суровое.

В один из вечеров Жиган не появился, хотя все глаза проглядела в окошко дома, прослезилась, ожидая его. Не было его и в последующие вечера и ночи. Значит, ему пришлось внезапно исчезнуть, но вот куда, он так и не успел шепнуть. А может, его уже заграбастала и повязала полиция?

И осталась я одна-одинешенька, как перст божий.
 Но чтобы чувствовать душевную связь с ним, не потерять ее, из месяца в месяц писала ему письма и складывала в голубую толстую папочку, перевязанную ленточкой. Высылать-то было некуда.

Как-то подумала, а может, ко всему этому причастна моя неведомая фортуна-ведунья, которая и закрутила вихрем давние девичьи грезы-помыслы? А?.. Может, тут гадать и цыганкам нечего? И без них моя линия судьбы прорисовывается, как на ладони.

Ведь страсть к путешествиям проявилась у меня в юные годы, при чтении сердечных, трепетных романов приключений Густава Эмара, Габриэля Ферри, Луи Жаколио, Майн Рида. Их потрепанные томики я с нетерпением приносила домой. И вечерами на теплой печи, при свете керосиновой лампы и под вой пурги в трубе проглатывала книжку за книжкой.

В них лихо нападала с пиратами на остров Ямайку, с пожирателями огня бороздила Южные моря. Господи, погибала от жарищи в песках Сахары, замерзала, ну просто околевала в северных экспедициях. А то мчалась на полудиких мустангах по Южной Америке. Удирала с золотоискателями от каторжников в полупустынях Австралии. Вскакивала в кровати спросонья от воплей дикарей, тащивших меня к жертвенному огню.

Особенно впечатляли меня женщины-героини! С ними бесстрашно одолевала все испытания, посланные на их долю.

Как с Нади Федоровой из романа Жюль Верна «Михаил Строгов», которая в странствиях разыскивала в Сибири отца, сгинувшего на пожизненной каторге. Или миссис Бреникен, поставившей на карту все состояние, чтобы найти мужа, полярного исследователя, и его пропавшую экспедицию.

Да что там книжные героини, если в России их, живых-то хватало! Как кавалерист-девица Надежда Дурова, или Маша, жена генерала, казака Орлова-Денисова, его сподвижница в зимней войне в финских краях, или молоденькие жены-дворянки, сосланные в морозную Сибирь с мужьями-декабристами…

И все они крепко впечатались в мою память! Разве предполагала я, что такие женщины-маяки, которым многое по плечу, станут ярким факелом освещать мою непростую судьбу!

Боже! Пролетели годы учебы вместе с подружками-хохотушками в женской гимназии в Царицыне! Она легко впитывала литературу, особливо романтическую, иностранные языки, увлекалась поэзией, пописывала статейки и стихи в газеты.

Окончив гимназию, пошла в редакцию газеты «ВолжскоДонского листка», где ее, бойкую, приняли репортером горячих событий. И ей нравилось находиться в горниле этих происшествий и описывать их!

Ах, тогда она в Царицыне и повстречала свою первую любовь – Николашу. Ведь и прекрасные и драматические судьбы подвержены странным случайностям и совпадениям. Правда же?!


Как-то летним днем, идя по улице, они словно споткнулись и взглянули друг на друга. Каждый шел один – и они увидели друг друга. Они смотрели и улыбались так искренне, как это бывает лишь в счастливой, безоблачной юности. Их час пробил здесь.
 И тут посыпал теплый дождичек, словно ободряя и окропляя эту нечаянную, а может, задуманную судьбой встречу. А они стояли уже вдвоем, совсем близко, глядели в глаза и улыбались. Вот так и познакомились. Болтали о чем-то под мягким дождем, и он им не мешал.

Шлепая по лужицам, босоногая ребятня припевала: «Дожжик, дожжик припусти…». А кто поозорнее, обдавал их брызгами, и, улепетывая, дразнил: «Тили-тили тесто, жених и невеста…» Но они не обращали внимания.
 А спешащие нарядные барышни улыбались им.
Пришла домой – насквозь мокрая, до ниточки.
 Юность! И стало ясно ей, что это – тот самый юноша, которого с трепетом ожидала с первых дней своего девичества.

Он назвался ей по-чудному – Жиган! Выходит, по-уличному, он как бы оторвила и бедокур, сорвиголова? Но ее это совсем не пугало.

А потом они, радостные, встретились на закате дня. Она очень ждала вечера, и когда он увидел ее, они так обрадовались и по- шли гулять вдвоем. Вместе. И каждый тянулся к другому.
У них были такие сияющие глаза. Их руки подрагивали от волнения, когда они соприкасались.

 Жиган смешно рассказывал о мальчишестве и проказах, о дедуне и семье на Волге. Сказал, что зовут его Николай. Но ей нравилось первое знакомство с ним, как с Жиганом. Так и стала звать его.

Эти незабываемые прогулки, они так свежи в девичьей памяти.

Мы всю ночь с тобою бродим,
А за нами по пятам
Две смешные наши тени Молча бродят по садам.
Мы с тобой стихи читаем
И вполголоса поем,
И на площади пустынной В танце кружимся вдвоем...

Наташа улыбнулась тому распрекрасному времени, встала с кресла-качалки, отмахнулась от жужжащих на веранде насекомых.

Да, ныне она в Обоке. Невдалеке орали непоеные мулы, ревели беспокойные верблюды каравана. Суетились погонщики и полунагие носильщики с вьюками для дальнейшего пути каравана к правителю Менелику Второму.

А она в своих мыслях витала далече – у Волги-матушки и Царицына.

Мой Николаша… Это были встречи их молодых сердец лунными ночами. Они укрывались в тени тополей, смеясь, забегали на пустынный берег реки, чтобы уберечь свои чувства от ухмылок и насмешек! Эти несмелые, робкие поцелуи и неумелые, необычно теплые объятия! Какие они были ласковые! С каждым свиданием все чудеснее, со всем пылом познаваемой светлой любви!

А время наступившей разлуки с Жиганом несло ей испытания! Да еще какие.
 Как она страдала в томительном расставании с ним! Куда же он скрылся, сбежал от полиции? И жив ли, здоров ли? За окнами родительского дома деревья потрескивали от мороза. В подворотнях скулили собаки, уткнув носы в хвосты. Шуршал ветками ветер и пуржила вьюга, заметая берега Волги и их погрустневший желанный сад.
И ей в своей комнатке становилось жарко от летних, солнечных воспоминаний, она сбрасывала с плеч шаль, отстранялась от теплой печурки.
 Так помнила его горячие руки и свои трепетные губы, полные страсти! Эти безумные объятия и сладкая истома в густо-зеленом саду ее дома, в беседке, а в траве стрекотали кузнечики.

Как пылко шептала она ему в те завораживающие полутемные теплые вечера пронзительные для них слова любви и желания: «Я хочу к тебе!»
 Где-то из купеческого особняка доносилась чарующая музыка томного танго.

Ты тоже загорелся, я же вижу.
Веди меня в горячем ритме страсти,
Держи меня, прижми как можно ближе.
В нас бьется общий пульс, а может, танго звуки,
 Тела слились знакомые друг с другом.
И смело гладят спину твои руки.
И по привычке губы ищут губы.


Глаза в глаза, ладонь лежит в ладони.
Экстаз, агония, и мы уже на грани.
Еще минута – ты потом свободен,
 Еще минута – и тебя уже не станет.
Дыханье жжет чувствительную кожу,
И музыка заводит, ускоряясь.
Я вся дрожу, и, кажется, ты тоже.
И мы смеемся, еще ближе прижимаясь.
Одежда липнет и давно промокла.
Желание – раздеться и отдаться.
Еще чуть-чуть… и музыка замолкла...
Ну что ж, любимый, нам пора прощаться...

Перебирая в Царицыне во время разлуки их встречи, она, успокоенная, гасила в спальне лампу.

И под завывание ветра виделись ей во сне летние закаты, веяло ароматной полынью, и она такая беззаботная в легком платьице с бантиком летящей походкой спешит на волнительное свидание… И никогда не кончалось лето в желто-белых ромашках, и пышно расцветала любовь.

Наверно, грешна оказалась она, что тогда без церковного венчания и обета в супружестве отдалась безоглядно пылкой лунной ночью в том саду своему суженому.
Они упивались под серебристым сиянием и звездным мерцанием необычным и всепоглощающим единением распахнутых тел и душ, ослепительным и пронзительным! То было неземное блаженство влюбленных…

Знать, Господь послал ей за то наказание. В глухом хуторке, подальше от досужей царицынской родни и злоречивых кумушек, разрешилась она от бремени. Бабка-повитуха приняла у нее новорожденного.
 Да мало она была матерью и кормила его грудью. Недолгой оказалась радость, ибо скоро младенец захворал и скончался в горячке. Словно гром небесный налетел на ее бедную голову.

В ту сумрачную пору сознание ее мутилось и потемнел белый свет. Порою мерещилось, что это страшный и кошмарный сон. Неужели улетели навсегда ее веселые и легкокрылые дни?

Казалось, что окаменевшее сердце не выдержит, и она едва руки на себя не наложила. Поди из петли ее невменяемую вынули, оттащили. Благо матушка с отцом да приехавший срочно из Москвы дядя родной Иосиф Георгиевич поддержали ее в те смутные, тяжкие дни.

Она пребывала в том безоблачном возрасте, когда несчастье и стыд воспринимаются всего острее, и мечтала об одном – забыться от испепеляющей душу горечи.
Не помогла от безысходности и поездка к дебелой бабкеворожее с ее пришепетываниями да кроплением заговоренной водой.

Вот тогда и возникла у нее думка, что надо уйти от этой темной скорби и отправиться на поиски любимого Николая-Жигана. Не может она жить без него в непонятном ожидании, оплакивая первые чувства. Она будет бороться за их любовь! Разыщет его и никуда не отпустит! Да и горе, дай Бог, примолкнет и вытиснется. И сама среди людей духом воспрянет! А то ведь совсем покой потеряла!

А тут поползли слухи, что оторвила Иванюк после излечения заимел огнестрельное оружие и бесчинствует с шайкой шпаны. Словно умом тронулся, малахольный, головой трахнувшись о булыжную мостовую, и повсюду разыскивает ее, угрожает «отоспаться» на ней, напотешиться.

Родители ее души в ней, единственной, не чаяли и переживали, ночами глаз не смыкая. Завели мохнатого злого кобеля, рвавшегося с цепи с бешеным лаем на любой стук.
Настойчиво убеждали ее, уговаривали.
– Твоя простота принесла одну беду. Младенца, упокой Господь его душу, потеряла, а отец его, ухажер твой, убег куда-то. Как жить дальше, ты подумала? Мы ведь не вечные, клонимся к земле, старые.

А еще полицейский зачастил, выпытывает, не слал ли беглец вестей, да угрожает тюрьмой за недонесение о нем – как уголовнике.

Матушка, остановив колесо прялки и прикрутив фитиль лампы, сетовала со слезами:


– Покоя нет от того скаженного Иванюка. Замельтешил мимо дома на извозчике, чертяка. Да выкрикивает, что до тебя доберется… Допек совсем. Отец вон трясется, не выпускает ружья из рук.

Тут отец, вошедши из темени двора, взглянул в занавешенное окно, поставил такой же старенький, как он сам, дробовик и произнес:

– Поезжай, доченька, к дяде Иосифу в Москву – подальше от опасностей всяких, нешто испытывать судьбу. Сбереги себя.

Вместо ответа она согласно склоняла голову. Тяжелый груз одиночества становился невыносим! Тоскующая память отказывалась забыть его. Она хотела самую малость – спасти и сберечь их любовь!

И решилась. Подумала. Чтобы отыскать следы своего Жигана в дальних странах, пошла на медицинские курсы. Так как свидетельство врача давало ей неплохой шанс отправиться за казенный счет в заграничные поездки в его поисках.

Задумке помог дядя Иосиф Георгиевич, сопереживавший и душой внимавший ее горю. Ведь качал ее, совсем маленькую, на своих руках. Проживая в Москве, он вел большие коммерческие дела, содержал свой торговый дом. У него в столице были в делах и друзьях солидные бизнесмены и редактора газет, которым требовался ловкий корреспондент, присылающий толковые статьи с разных концов света.

Вместе с дядей в Царицыне они раскладывали на столе географические карты и продумывали, каким путем вернее искать Николая, чтобы сильно не ошибиться… Но ни с одной стороны не пришло от него весточек-подсказок. Где же его выискивать?

 Он мог скрыться в далекой стране и даже назваться каким-то вымышленным именем.
Но самое главное, что дядя, используя деловые связи в верхах, прознал, что в Абиссинию отправляется вторая экспедиция Машкова.

 Задумал он договориться с солидной газетой «Новое время», которая ранее освещала ход и шумиху Ашиновской авантюры и первое полулегальное проникновение Машкова к владыке Абиссинии. Зная Машкова как репортера, дядя сладился с газетой командировать с ним Наташу как журналистку и медсестру.

– Важно начать поиск Жигана, – напутствовал он ее на перроне вокзала, – а результаты подскажут, что делать дальше. А я здесь потереблю своих шустрых и влиятельных чинуш. В Одессе сбор всей вашей экспедиции, а груз для нее будет уже на пароходе.

Скажу, дочка, будь осторожна!
 Выведал я, что экспедиция снаряжена и как разведывательная с задачами трех ведомств. Сам я всего толком не знаю. Но здесь участвует военное ведомство, иностранных дел и Святейшего синода. Вот.

А все маскируется под прикрытием исследований Русского географического общества. Да и личности в ней этак… разной масти. Ну уж коль ты твердо решила, то отступать не будем. Ну, береги себя! В добрый путь! С Богом!

Перед уходом в неведомую поездку она добралась из Царицына в слякоть и темень на нанятой телеге в незабвенное сельцо с погостом, где упокоилось дитя её.

От порывистого ветра трещали сухие ветки кладбищенских вязов, словно кости скелетов. Глубоко скорбя, вся продрогшая, она преклонила колени на сырой земле пред небольшой могилкой с крестом. Со стоном обратилась к небесам.
Прижимая руки к сердцу, горячо молила:

«Где же ты, милосердный Боже? И если ты смертию призвал к себе моего младенца, то помоги мне отыскать живым суженого. Сохрани его и не дай сгинуть на чужбине, ибо второго удара я уже не вынесу».

…Вот так и очутилась она на Черном континенте, с огнедышащей жарой, пустынями и не дремлющими на караванных путях разбойными племенами.

 И подумала, что Жиган, попади сюда, как всякие странники, мог стать их жертвой и пленником.
 А то за отказ принять ислам и Коран и вовсе лишиться своей христианской головы.

Эх, чужедальняя Африка… Безвестный, занесенный песком и пылью городишко Обок. Что же их ожидает впереди?


на фото: Наташа из Царицына
 
 Продолжение следует...  гл. 11    В страну черных христиан  http://proza.ru/2023/03/25/1589