Хулиганский Рассказик

     ... И он послал её х-й!
На следующий день утром, когда голова трещала так громко, что его пёс Варлам вздрагивал со сна от шума и при этом безбожно вонял, Фёдор начал припоминать, как он её встретил...

      Как всегда наевшись водочки в получку с друзьями, пришёл Федя домой на бровях и его стодесяти-килограммовая жена Клава заметила так тихонько, слегка наступив ему на руку: «Уё--вай». И он «уе-нул к Трём Вокзалам, где в десять вечера столкнулся нос к носу с ней. Она была не большого роста худенькая брюнетка со слегка отвисшими грудями и овальными бёдрами. Фёдор почувствовал приятное томленее в яйцах и последовал ей в след. Круглобёдрая сделала три круга вокруг здания Ярославского вокзала, выискивая клиента и, не найдя желающих перепихнуться, направилась медленным ходом к Ленинградскому вокзалу, когда Фёдор Сердюк преградил ей дорогу.

     Надо сказать, что погода в этот вечер выдалась тёплая. Лёгкий июньский ветерок гонял обрывки бумаг, использованные билеты и, игриво заглядывая под юбки женщин, щекотал «дамские прелести». Товарищ Сердюк почувствовал непреодолимую потребность погладить её «пушок».
 «Хочешь повеселиться?» - спросил он.
 «Ух ты, какой быстрый» - выпалила она и добавила взмахнув ресницами: «Сороковник за две палки».
«Да ты ох-ела, что ли?» - вежливо так парировал он.

     ...Через пять минут они уже ловили такси, сговорившись на тридцати рублях за три, конечно ежели у Фёдора встанет. Такси остановилось за Рижским вокзалом на тихой улочке со старыми полуразвалившемися домами. Они вошли в тёмный павнухший кошками подъезд. Спустились в подвал слабо освещённый грязной лампочкой. Фёдор вытащил из кармана чекушку и плавленный сырок «Дружба».
«Ну, что возьмём на грудь по маленькой?» - спросил он.
«Открывай» - сказала она и, выхватив бутылку из рук Фёдора, одним глотком осушила больше половины. Понюхала сырок, но есть не стала.
«Закуси, что ли» - пробасил он.
«Неее. А, то я тебе весь конец измажу сыром» - профессионально объяснила она.

     Он с трудом проглотил оставшуюся в бутылке водку и заел остатком сырка. Размяв папиросу зажал её в зубах, зажёг спичку, прикурил и с удовольствием затанулся. Через пару минут в голове полегчало. Фёдор протянул ей деньги и так нежно, как мог спросил: «Ну, что шалава, зовут-то тебя как?» Она задумалась на мгновение: называть своё настоящее имя или нет..? Что-то надломилось в сознании этой хрупкой женщины и тут же наполнилось неудержимой гордой силой. Она проговорила резким севшим голосом: «Фира! Эсфирь Моисеевна Рикман моё имя. Что... нравится?  Или ты брезгуешь еврейкой?!» - прокричала она и слёзы покатились из её больших серых глаз...

       Сердюк остолбенел. Он сидел на ступеньках, потеряв дар речи, не понимая, что произошло в то мгновение, когда она назвала своё имя. Вообще-то, евреев он не любил. Точно не зная за что и почему их, жидов, ненавидела почти вся Россия, а он был истинным русаком: работяга, добряк, драчун, пьянь и... антисемит. Он не знал, что значит антисемит, но чувствовал, что это правильно, это по русски, ненавидеть евреев. Вдруг в его подсознанье ворвался её громкий голос: «Что брезгуешь?! На вот возьми свои деньги, Дон Жуан сраный!» Фёдор в раз протрезвелл. Он сидел не двигаясь, как каменный, и слушал её удаляющиеся шаги. У него не было сил повернуться и посмотреть ей в след.

        Вернулся он домой лишь под утро – трезвый и злой. Клава, как всегда, встречала его в дверях со скалкой  в руках. «Где шлялся, изверг?» - начала было она свою тирраду... Фёдор глянул на неё из-под насупленных бровей и, рявкнул: «Заткнись, падла!» - и врезал ей промеж глаз...

         С тех пор Федя пил сдержанно, только изредка побивал свою жену, ещё больше ненавидел евреев и, как ни старался, не мог забыть полные слёз и ненависти огромные серые Фирины глаза.