Ветка. ч. 4

                ВЕТКА


                Часть четвертая.
                ЦУП (центр управления поездами).

     Центром управления поездами Ветки была контора. Располагалась она в Поселке, у переезда, на относительно сухой части территории станции. От конторы начинался один из ручьев Западной стороны, уходивший к Чубукову озеру.  Контора располагалась в строении, выполненном из хорошего, крепкого дерева, и имела четыре комнаты и общий коридор: слева – диспетчерская и за ней ;  касса, справа – кабинет начальника Хозветки и за ним – комната поездных бригад. Обогревалась контора двумя круглыми плитами-печами, обтянутыми  листовым металлом и покрашенные в черный цвет, по одной на пару помещений.  Топки были со стороны коридора, в плитах для тепла жгли уголь, благо угольный склад был в ста метрах от конторы. В кассе выдавалась зарплата служащим Ветки, принимались деньги проводников-кондукторов пассажирских  вагонов. В комнате поездных бригад проводили различные инструктажи, сдачу смен и другое. Люди там крутились ежедневно. Там же вывешивали местную стенгазету. Помню одну из них: мастерски, цветными карандашами, в шаржах были изображены поездные бригады, кратко описаны их достижения. Тут же, одной бригаде крепко досталось «на орехи»: во;время не почистили топку, вышли на маршрут, не набрав давления и не смогли «взять» Горожанскую горку, из-за чего сбили расписание на два часа. В кабинете начальника Хозветки обитал главный человек - начальник. В диспетчерской, то затихая, то разгораясь, как пламя в печи, кипела работа: звонки, стрелки, семафоры, жезлы, журналы. Ну, а зимой - само собой - уголь в топку.
Привлекательным местом в конторе было широкое, удобное крыльцо, где в свободную минутку летом любили посидеть сменные паровозные бригады и многочисленные рабочие Ветки. Покурить – покалякать.

      Напротив конторы, за путями, стоял «гараж» для дрезин и «пионерок»; за ним ; домик Башариных под черепичной крышей (говорят, работал глава семьи на Ветке то ли составителем, то ли на угольном складе. Больше пятидесяти лет дом оставался символом Ветки). «Пионерок» было две, одна из них, с сильным мотором от тяжелого мотоцикла «К-750», могла таскать за собой несколько вагонеток со шпалами или рельсой.  Слева от «гаража» был домик с надписью: «Фельдшерский пункт», а правее, за переездом, у стрелок, находились продуктовый магазин и кузня. Дальше начиналась территория угольного склада, куда заходил изголодавшийся паровоз, подключался рукавом к подъемнику (подавал к нему воздух), который подхватывал бадейку с углем и опрокидывал её в тендер. Угольный склад был интересен местным пацанам в первую очередь тем, что там часами можно было наблюдать за слаженной работой бригады угольщиков, грузивших в при помощи шипящего подъемника уголь. А ещё тем, что можно было покопаться в горах угля и найти интересные артефакты: антрацитовые кристаллы, переливающиеся цветами радуги, куски угля с разными узорами и небольшими слитками металла, похожими на фигурки животных. За водой паровозы ходили к вокзалу, где стояли две водяные колонки: у первого и второго путей. За угольным складом был тупик, где иногда отстаивались холодные паровозы; там же располагались несколько двухквартирных домов с надворными постройками; за ними начинались огороды железнодорожников, а ближе к главному пути ;  «Красный уголок» и баня, расположенные напротив семафора. Тупик также давал приют пассажирским вагонам, в которых во время командировок жили бригады рабочих, строившие мосты и тянувшие вторую нитку рельсов на Конотоп; много позднее  ;  выполнявших электрификацию участка.  Баня работала вечером, топили её друзья Гефеста – кузнецы (в какие дни – не припомню). Водопровода на Ветке не было, поэтому, чтобы помыться, дожидались прихода поезда, от него отцеплялся паровоз, который сначала заправлялся водой, а затем подъезжал к бане, подключался к её трубам и подавал горячую и холодную воду. Последний раз баня работала в середине шестидесятых; после того, как в поселке ввели в строй большую, из камня, общественную баню, а «эмки» оказались «не у дел», она оказалась ненужной. Примечательна была баня также тем, что возле неё были глубокие и широкие дренажные канавы (насыпь-то была невысокая), где весной местные пацаны катались по полой воде на льдинах и старых шпалах.

     От крыльца конторы до путей шел деревянный тротуар, выходивший на переезд, укрепленный камнями и декорированный деревянными столбиками цвета зебры; в десяти метрах от переезда начинались огромные колеи, весной и осенью чаще всего непреодолимые для автомобилей. Чуть дальше, вдоль путей, располагались стрелки на угольный склад и тупик, также и лебедка управления семафором. Ночью возле стрелки и угольного склада пути освещались редкими электрическими лампами под железными эмалированными тарелками.

     Контора. Зима. Поздний вечер. Я сижу на табурете в диспетчерской, у отца, на его работе. Я прошел по занесенной снегом дороге около километра и теперь, поглядывая на большие круглые часы, ожидал, когда у него окончится рабочий день.  Он дежурный по станции «Хозветка». В комнате, у входа, виден круглый железный бок плиты,  от неё исходит жар – рядом угольный склад, и печь, соответственно, топится углем. Иногда без перерыва звонят два телефона: один – линейный, другой – станционный. «Пап, тебя совсем зателефонили», – говорю я ему. Он, взяв фонарь, выходит в падающий крупными хлопьями снег. Я сижу и смотрю в окно, где крутятся лохматые снежинки. Через несколько минут, в свете яркой лампы, висящей на столбе, со стороны поля появляется черная тень и окутывается облаком пара. Это с маршрута пришел поезд. Пассажирский вагон покидают люди, машинист в промасленной одежде и с цигаркой в зубах вместе с отцом заходит в контору, отдает ему какие-то железяки. Я вижу в окно, как снежинки падают на черные горячие бока паровоза и затем каплями стекают с его черной, лоснящейся шкуры.

     Стрелка главного пути и лебедка семафора запирались специальными ключами. Однажды семафорный ключ уберег отца от непоправимого: будучи дежурным по Ветке, отец контролировал движение поездов не только по телефону, но и визуально, при этом управлял не только входным/выходным семафором по станции Хозветка, но и стрелками главного пути. Перед приходом поезда со стороны Новенького с главного пути на угольный склад ушел паровоз. Наконец, в южное окно диспетчерской, мы видим, что паровоз из Новенького остановился перед закрытым семафором. Я, пацан, уже знал: чтобы пропустить поезд до конторы, а потом до станции, нужно поднимать семафор, его лапу с кружком. Отец проделывал эту процедуру при помощи ручки на лебёдке и я не раз наблюдал за этим. Мы вышли из конторы, и я, опережая отца, рванул к лебедке и повис своим телом на её ручке. К счастью, она не поддалась, а я услышал сзади его рассерженный крик: «Слезай с ручки! Отойди!». Проходя мимо меня, отец укоризненно отвесил мне подзатыльника. И потом пошел дальше. Переводить стрелку. И тут-то я понял, к чему могли привести моя ненужная торопливость и желание помочь… Отец вернулся к лебедке, вставил ключ и открыл семафор. Больше в жизни он на меня руку не поднимал. Мне было тяжело и стыдно перед ним и машинистами, видевшими все из окон паровозной будки. Техника безопасности предотвратила возможную аварию.

     Также у отца на работе был большой тяжелый фонарь с ручкой. С одной стороны он мог освещать дорогу, а с другой стороны у него были цветные стеклышки, которые можно было переключать специальным рычажком. Еще был набор из двух флажков в кобуре. Красный и желтый. Но фонарь был интереснее. Это была уже техника. Любопытство  ;  двигатель прогресса. Помимо всяких интересных вещей на столе диспетчерской стоял таинственный ящик с ручкой и кривой прорезью, из которой торчали несколько круглых, похожих на болты, железок. Когда подходил поезд, он крутил ручку и доставал один из болтов. Затем вставлял его в жезл с проволочной петлей, вкладывал в него казенную бумажку с записями и закрывал его крышкой. Потом выходил наружу и передавал его машинисту паровоза, ведущему состав на Бородёнку или Белую Березку.
В шкафу, с разными нужными дежурному вещами хранилась красная металлическая коробка, по форме напоминавшая солдатский котелок, только намного меньше. В нем лежали одна на другой несколько железных баночек красного цвета. Со временем я узнал, что  это были сигнальные петарды. Их полагалось класть на рельс для предупреждения об опасности: они хромко выстреливали под колесами паровоза, а машинист, услышав хлопки, должен был немедля остановить состав.

     Угольный склад был огорожен дощатым забором и двумя деревянными воротами. Со временем забор и ворота обветшали и в них появились дыры. Тропинка через дыры и угольный склад сокращала дорогу на ветковские огороды, куда мы с матерью ходили летом на прополку картошки. Тропинка проходила  вдоль путей тупика, и когда там отстаивался паровоз с погашенной топкой,  пройти мимо его огромных колес было для меня жутким испытанием: а вдруг возьмет и пыхнет паром или зашихает колесами! Что делать, опасался я в детстве паровозов, даже холодных.

     В пятидесятые годы Ветка в Поселке была местом объединения юного поколения с Западной стороны, чьи родители работали и жили близ неё. «Ветковских» частенько записывали учиться в один класс,  пацаны Ветки дрались с ребятами с других улиц, пока не выросли и жизнь не поменяла их интересы. Каким-то образом Ветка повлияла и на детские игры, привнеся в игру «красных» и «белых» железнодорожный колорит. Сигналом к игре был клич «красных»: «Станция!», на что должен был последовать ответ «белых» - «Паровоз!». «Красный уголок» был примечателен тем, что по сути, это был клуб железнодорожников Ветки. Малый дом культуры. В начале 60-х в нём был установлен один из первых телевизоров Поселка, куда ближе к вечеру сбегалась железнодорожная пацанва Западной стороны – смотреть детские приключенческие фильмы. В такие дни забывались все уличные распри и обиды. В будние дни в клубе читались политинформации и различные инструктажи-обучения. На Новый год там проводились ёлки для детей железнодорожников Ветки (у железнодорожников «Большой» железной дороги был свой «Красный уголок», у вокзала, и в нем тоже был установлен телевизор).
 
     Ягод, грибов и орехов у Ветки было немеряно. В молодых березняках, вдоль её путей, весною собирали мы, пацаны, берёзовый сок. «И родина щедро поила меня берёзовым соком, берёзовым соком», – слышали слова песни? Это про нас, пацанов с Западной стороны. Бегали вдоль и поперек путей зверушки, сидели на ветках и летали птицы, не только малые, но и большие, которые сейчас редки даже в заповеднике «Брянский лес»: глухари, тетерева. Был год, когда в доме стоял мешок зрелых орехов. Лес в первое время после войны помогал прокормиться неизбалованному населению. И сенокосы железнодорожникам давали вдоль Ветки. Был однажды случай: отец с матерью и крестным пешком возвращались с покоса, расположенного между Скрипкино и Новеньким. Шли по путям до Новенького, чтобы успеть на трубчевский поезд, идущий в это время в Суземку. Отца привлек пук сена, небрежно лежавший на рельсе. Когда он на ходу смахнул его в сторону, его возмущению не было предела: на рельсе под сеном лежал стальной костыль, которым крепят рельсу к шпале. Если бы на него наехал колесом паровоз или мотовоз – крушения не избежать.

     Ветка помогала путешествовать. Отцу, как железнодорожнику, раз в год давали льготный билет на поездку. Иногда этим билетом, как мать железнодорожника,  пользовалась бабушка, и мы ездили с ней в Крым, к дядьке. Я, как дитя до десяти лет, был в качестве бесплатного приложения к бабушке, нам полагалась на двоих одна полка. К последнему разу, когда мы ездили с ней,  я несколько подрос, и мне пришлось почти всю дорогу валяться на третьем этаже, на багажной полке – узковаты вагонные полки для двоих… Зато – ехал в Крым, и за окном было столько интересного! Чего только стоил вид кладбища паровозов в Харькове!