Случайность

   Он громко хмыкнул. Не знаю зачем ему было хмыкать, от радости ли, от удивления, но я пропустил этот элемент досужего разговора у кассы этого маленького магазинчика - мне было не столько не интересно, сколько я был в плену у всепоглощающей усталости. Хмыкнувший человек уже засунул сдачу в карманчик своей облупленной куртки и удалился и я предстал пред этой толстой кассиршей. Она бегло взглянула на меня, как обычно спросила про пакет и начала пропикивать товар. Я с нетерпением ждал когда выйду на улицу и открою бутылку пива.

- Вы любите орешки, да?

Продавщица теперь смотрела мне прямо в глаза.

- Что?

- Вы орешки же любите?..

  Я смутился до крайности и принялся смотреть в пустую корзину - орешков там не было. На ленте были бутылка пива, пачка сосисок, банка "Провансаля” и упаковка черного нарезного хлеба. Все, что может тридцатитрехлетний холостяк купить в “пятерочке”, чтобы удовлетворить свои нехитрые гастрономические потребности.

- Я не брал орехов…

   Она слегка улыбнулась. Магазин в этот час был уже почти пустой. Время почти одиннадцать. Вдоль пестрой полки с консервами прохаживался какой то захудалого вида мужичок с внимательной и любопытствующей небритой физиономией.

- Да нет…, - она улыбнулась. - Помните поезд в Новороссийск? Вы тогда орешки все время ели. Все три дня…

   Наверное, от изумнения до какого то разумного осознания происходящего у меня должно было занять какое то время, но вдруг, я как ударенный молнией, воскликнул на весь магазин:

- Надя!?

Она победно улыбнулась.

    Это было пять или шесть лет до этого. Я как то в это время получил богатый заказ по работе и, помимо основной своей деятельности, все вечера самозабвенно вкалывал над своей новой халтуркой. В итоге, к лету у меня скопилась по тем временам приличная сумма денег, которая сейчас, однако, с высоты прожитых лет, кажется смешной, как и весь мой мальчишеский задор, который я употребил для ее получения. Только пот, мой пролитый пот и мои прекрасный мгновения молодости кажутся мне такими чистыми и искренними.

   В то время мы путешествовали по нашей великой стране поездами. Куда бы тебе не надо было, хоть в Калининград, хоть во Владивосток, ты покупал билет, выстаивая очередь у кассы, которая, если повезет, не закроется на перерыв перед твоим носом и тебе не выпадет жребий испытать удачу в новом окне и новой очереди, но уже в самом ее конце. Но и тут были свои плюсы: потерпев неудачу и внутренне перекипев, ты получал возможность спокойно созерцать толпу из примерно двух десятков индивидумов. Обычно я сначала любовался молодыми девушками. Их, к сожалению (или к счастью, сберегая мой душевный покой) всегда было немного - обычно одна.

   У нее мраморное лицо - ни кровинки. Тошнота? Обильная блузка, руки с золотистой волосяной порослью, в руках паспорт. У нее бедра в джинсовой коже, но, несмотря на их несовершенство, я смотрю на них в воодушевлением. Сейчас мне кажется это извращением - наслаждаться безобразными бедрами. Они у нее кубические и массивные - огромные игральные кости. Она, эта девушка, этим утром тщательно забинтовала их в джинсовую кожу. Но у нее милое личико, правда с признаками тошноты. Глаза ее мне ничего не говорят. Но я ничего их спрашивал. Ноги ее скрещены.

 Нет, это не тошнота. Это скука. Впрочем, это похожие вещи. А перед ней мужчина… спроси любую русскую бабу как она представила бы мужчину. Ну, это высокий харизматичный …. Нет, обычный русский мужик среднего достатка. Вот они стоят, даже нет нужды описывать. Коленки их брюк вытянуты и чуть ли не волочатся по полу, рубашки их велики на два размера, бахрома распустившихся штанин прикрывают каблуки их туфель.
 
 Под этой несоразмерной одеждой желтое дегидрированное тело - как у всех куряг, как и у все женатых мужчин с проеденной плешью - серьезное выражение физиономии. Нечему при центнере живго веса радоваться мужику, кроме сигаретки. Но табак иссушает тело.

   Стоишь двадцать минуть, тридцать, сорок… Время отмирает, есть только твое дыхание и нервно взрагивающий живот: вот оно, путешествие: начинающееся со жрицы за кассой. Все адепты культа железнодорожного билета преклоняются перед ней, замирают в трепетном ожидании чуда или духовно умирают, если она сообщают плохие вести.

  Никогда не любил вокзалы. Сейчас я стою за магазином и жду Надю. Что осталось от той двадцатипятилетней девченки, которую билетная жрица нагадала мне на три дня заточения в плацкарте до Новороссийска? Я не узнал в ней Нади. Она поправилась раза в четыре. У нее другое лицо, другая фигура, видимо, другая жизнь. Но она узнала меня, хотя могла бы и промолчать. Значит, ей это было нужно. Мои мысли крутились в клубах пара от моих вздохов.

  Шел легкий снег. Мое сердце наполняла радостная тревога. Видно и мне нужно было стоять тут целых два часа под темным зимним небом, видно, была в этом какая то необходимость. Какая? Неважно. Главное, она переборола чувство апатии и оцепенения, заставило мое сердце биться, погрузила меня в невиданные ранее решение шарад и загадок.
 
 Я никогда не любил вокзалы. Кто их любит?  Наверное, есть охотники до путешествий и поездок, наверное, вокзалы для них старт в новую жизнь. Не для меня. На протяжении многих лет я отправлялся на вокзал к шести десяти утра, чтобы встретить сестру или мать, приезжавших ко мне в город. У них были сумки с продуктами  и поэтому мне, студенту,  приходилось вставать в пять часов, чтобы сесть на первый троллейбус. Зима. Я и кондуктор  один в стылом салоне троллейбуса. Метро открывается в шесть, я не успеваю. А в вокзале туннелях сырость и холод подземелья, изощренный смрад перегнивших сигаретных бычков и плесени.Казалось, я знаю каждую трещинку в полировке плит этого стылого здания.

 Та поездка на Черное море не должна была вызвать у меня никаких проблем, кроме тех, которые человек испытывает впервые едущий на море. После всех приготовлений, львиная доля которых выпала на последний день или даже час, отчего я оказался в невысохших джинсах, меня охватил страшная тоска. Я боялся покинуть маленькую комнатку, которую я снимал у одной старушки, боялся оставить цветы на подоконнике, боялся расстаться с полированным советским шифоньером, скрип половых досок этой хрущевки казался мне таким до боли родным…

  В купе ехала пожилая пара откуда то с Уренгоя и … Надя. Надя - это милая стройная девушка лет двадцати пяти, чуть поменьше меня ростом (я не очень высок), одетая в простые светлые обтягивающие джинсы (она призналась, что сшила их сама) и футболочку. Сразу же, без какой то робости у нас завязался разговор. Может, это всегда происходит после того как поезд трогается? Не знаю. Возможно, движение вагона погружает людей в особую реальность, где по другому течет время, где по другому проявляются чувства. Вот в этой реальности на три дня оказались мы с Надей ... и с огромным пакетом жареного арахиса, который я сдуру купил в поезд.

  Я не могу сказать, что я от нее был без ума, или же, что она мне очень понравилась. Красивой внешностью она не отличалась, что касается лица, да и фигура у нее была более чем стандартная моего вкуса. Но ведь любим и ценим мы людей не за внешность. Прошло несколько часов и я, хотя как и любой нормальный парень будучи всегда застенчив с девушками, уже болтал с ней без остановки.

   Мы занимались многими вещами. Мы пили чай, обедали, заваривая вермишель в  пластиковых плошках (в поезде дальнего следования обед это особая церемония), выходили на остановках подышать воздухом, решали кроссворды. Хотя зачем что то делать когда, проезжая по великой стране, можно просто смотреть в окно? Там проносятся столбы, деревья, поляны, леса, искрятся в солнечном свете озера. Волга. Она показалась бескрайней. На стоянке прямо из окна вагона я купил какую то вяленую рыбы и мы всем купе дружно ее умяли, хотя мои уренгойские попутчики сначала воротили нос от “антисанитарии” и “неизвестно что за рыба”. Но слюноотделение при виде прозрачного и аромантного рыбьего мяса убедило всех.

  Трехдневное путешествие уже не казалось мне таким бесконечным. Километры пролетали под стук колес, проносились минуты и часы наших с Надей бесед, в которые уже не встревали мои другие спутники. Мы с Надей вдруг стали настоящими друзьями и узнали о друг друге почти все.Что можно скрыть о себе когла ты застигнут грустью и багряным светом заходящего солнца? Когла по твоим плечам прокатывается волна холодного воздуха, а рядом с тобой человек, с которым ты делишь дыхание сумерек?
 
  Надя, выходила на три станции раньше меня. Она по какой-то причине не позволила мне помочь с ее багажом. Потупив взор, она схватила свой тяжеоый чемодан и понеслась в выходу, запинаясь о ноги и вещи пасажиров. Я понуро брел за ней следом. Мы даже толком и не попрощались. Я не попросил ее телефона. Вид моих пожилых попутчиков был грустным и недоуменным. Они нас уже поженили в своих лукавых шутках и намеках и тут оказалось, что все так оборвалось… Неожиданно. Они же не знали, что мне и Наде суждено встретить спустя пять лет в магазине, в который я случайно забрел.

 Ожидая Надю на улице, я не думал о судьбе. Судьба такая штука, которая требует отложенных рассуждений. Но тут такое… Случайность? Случайная случайность. Я был уверен, что нет. Не может такого быть.

  Мы с Надей пошли в кофейню. Как же удивительно изменилось мое восприятие: передо мной, несмотря на изменившуюся до неузнавания внешность, сидела все та же Надя, улыбалась все той же улыбкой. У нее был такой же голос. Она сказала, что не может надолго задерживаться и что ее ждет дома мама. Да, она живет с мамой. Она мечтает от нее переехать. Нет, она не рассматривает меня в качестве варианта.

- Я представила, что я буду одна сидеть в этой маленькой съемной комнате и ждать тебя с работы… Нет.

- Я уже снимаю квартиру, - смущенно сказал я.

  Она покачала головой. Она хочет съехать от мамы и купить машину. Главное - купить машину. Про машину она говорила с подлинной горечью в голосе и после того как она сказала о машине еще несколько раз, я понял, что она не чувствует себя без нее человеком. Да, она сказала, что на момент нашей встречи она была девственницей. Мы расстались, опять не обменявшись телефонами.

 Позже, примерно через полгода, когда я нашел ее страничку в соцсети, я увидел ее фото на фоне большого черного гелендвагена. Надя была в черной шубе, рядом был добряк-муж, упитанный мужчина лет сорока. Думаю, Надя была счастлива.