Пламя джунглей ч. 1 Побег дезертиров

Сулят нам лучший рацион и школы – черт возьми!
– Но научитесь, наконец, нас признавать людьми,
Не в корме главная беда, а горе наше в том,
Что в этой форме человек считается скотом.

Р. Киплинг

Тропическая Голландская Ост-Индия. Остров Суматра, омываемый яростными громадными волнами. Свирепый ночной ураган угрожающе, со злобной силой раскачивал верхушки гигантских деревьев. С грохотом срывал с них клубки переплетных лиан, захватывая и разбивая насмерть визжащих от страха серых обезьян. Вот одна пронеслось мимо меня и шваркнулось о торчащий из почвы толстый корень, издав неприятный шлепок разбитой вдрызг тушки.

Наш отряд наемников, вооруженный винтовками и отточенными клинками-клевангами, притаился в темноте среди могучих темно-зеленых папоротников. В почерневших небесах все громче раздавались раскаты грома. Молния вспышками выхватывала из мрака селение-кампонг непокоренных даяков, защищенное зубчатым палисадом из вкопанных в землю высоких бревен.

–Ждем сигнала! И под пальбу и крики разом бежим. Как сговорились!
– вполголоса произнес в форме капрала с желтыми нашивками на рукаве Адам Ковальский. Бледный, но со спокойным лицом, он взглянул на круглые карманные часы. И окликнул меня:
–Жиган, близок наш час!

Он, русскоподданый поляк, а ныне наемник по контракту, служил, как и я, в этом голландском отряде на океанском острове Суматра. На его севере неукротимый мусульманский султанат Ачех вел ожесточенную борьбу против прибывших голландских войск, в состав которых входили и мы, ловцы удачи из далекой России.

– Не забудьте, что перед этим частоколом ров с водой и края его утыканы кольями, смазанными ядом, – шепнул я. – Вот туда соваться не надо!

И заговорщицки улыбнулся затаившемуся рядом другу Али. Этакому коренастому малайцу-проводнику, смуглому, с раскосыми глазами и широкими скулами. Одетому, как и мы, в форменные синие полотняные штаны и куртку.

Этот сын знойного юга ухитрялся в глубокой мгле по запахам и на ощупь уверенно пробираться в девственных чащобах, в которых вырос. Порою внезапно, в любую погоду исчезал из лагеря и так же неожиданно возникал.
Ну, человек-загадка, усмехались мы, не спрашивая его о причинах отлучек. Своих-то забот по горло хватало.

– Эй, русиа, не отставайте, дьяволы! – гаркнул в ухо сержант с пожелтевшим лицом и длинным хрящеватым носом, зло поблескивая глазами.

– Адам и Жиган, вы первыми махнете на штурм прямиком в ту чертову канаву. Под стрелами дикарей подтащите и перебросите через нее мостки для других атакующих.

Мы с Адамом молча переглянулись, сплюнули и едко ухмыльнулись.
– Они же перебьют нас враз тучей стрел! Отравленных! Тут нужны сверху, как прикрытие, деревянные щиты, – в сердцах возразил я.

Командир аж побагровел и схватился за револьвер:
– Жиган, в бога мать, молчать! Если не выполните приказ, сгинете под трибунал. Я вас, сволоту, в бараний рог согну! И выбью дурь!

Этот дуболом ненавидел нас, по сравнению с другими подчиненными – подобострастными китайцами, послушными неграми, услужливыми немцами – за независимое мнение и вольное поведение. За что мы «награждались» им не раз вонючим карцером. И там он нас доставал, скучать не давал.

В ответ получал хлесткие стишки, вызывающие гогот среди довольной солдатни. Наш «друг» свирепел и отряжал нас, как скотину на убой, в самые смертоносные места:
– Будете у меня купаться в дерьме, а не в речной воде.

Нет, мы не уклонялись и из опасных передряг выбирались изрядно помятые, но живые. Хотя шрамы оставались не только на прокаленном теле, но и в душе. А наше завидное здоровье выводило его из себя, худосочного и пожираемого неизлечимой местной болезнью «убЕри-бЕри».
Особенно измывался он над завербованной молодежью, провоцировал их на грубость и изощренно наказывал.

Несправедливость сопровождал злобностью, ни с кем не цацкался. Задерганные побоями молокососы избегали его, как черт ладана. Это был настоящий дьявол, с редкими седыми усами, весь в морщинах на мрачном лице и в отменно подогнанной форме.

Ох, как он выматывал на учениях. Был жесток и нетерпелив. С ранцами, набитыми камнями, винтовками и полным боезапасом, доводил на марше до седьмого пота, неимоверного изнеможения в беге по болотистой и песчаной местности.

Ухмыляясь во весь рот желтыми от табачища зубами, безостановочно подгонял:
– Что запыхались, засранцы? В бога мать! Молчать! Если твой желудок сейчас выворачивает наизнанку, то как он собирается переварить попавшую в него пулю или осколок?
И орал, выплюнув изжеванную сигару:
– Хотите выжить в этом пекле, в этом аду? Тогда намертво запомните: маршируйте или подохните!

Но всякому терпению приходит конец. Уж больно достал он
нас идиотскими придирками и вытягивающей все жилы унизительной муштрой.

Мы, русские, хоть убей, никогда бы не стали чистить ему сапоги и лизать руки. Все мы были завербованы из разных стран в Голландскую колониальную армию Ост-Индии воевать на тропические острова (многие сегодня входят в состав республики
Индонезия – автор Н.Б.)

Всякие сорвиголовы клюнули на посулы вербовщиков захапать груды звонких гульденов и обещания мало-мальски офицерской карьеры. Кто-то сбежал в этот радужный уголок от нужды, иные от уголовного суда, огромных долгов и по другим поганым сомнительным делам. Особо ведь никто не откровенничал о своих опасных проделках.

Загибаясь в жутких лесных трущобах и вязких трясинах, поражаемые из засад меткими копьями малайцев, теряя товарищей от трясучей лихорадки, мы уяснили еще одно. Многие попались на удочку зазывал в хмельном угаре кабаков и подмахнули подсунутые им кабальные договоры. На многие тяжкие, убийственные годы.

Сия Ост-Индия колонизировала в океанских широтах немало островов и прибрала к рукам земли с душистыми пряностями, золотыми и серебряными залежами, плантациями пахучего табака, ароматного чая и какао.

Но в сумрачной глубине дебрей на островах Борнео, Ява, Суматра уцелели коренные воинственные племена и малые княжества, не желающие покоряться европейцам.
Сопротивлялись свирепые речные и морские пираты. Они на вертких палубных лодках-прау с огромными косыми парусами грабили и поджигали иноземные суда, торговые фактории, фермы и участки прибывших на свой страх и риск колонистов. Зачастую нещадно вырезали мирные семьи с детишками.

Островитяне не собирались горбатиться на нагрянувших к ним на огромных кораблях, со зловещими пушками и кавалерией завоевателей, падких на их природное добро.
Выходит, мы, лихие вояки, попали не в цветущий и благоухающий рай, который нам щедро расхвалили и обещали, а в полыхающий схватками, пожарами и зловонным дымом огненный ад!

Вот и вляпались лично мы в беспощадные бои против гордых и непокорных ачехов на Суматре, омываемой ласковыми волнами лазурного Индийского океана.

Здесь многочисленный народ веками управлялся своими раджами и вождями. Конечно, они между собой враждовали. И победа доставалась самым толковым, сильным и беспощадным. В тех краях выковывались безжалостные воины, готовые истреблять как кровожадных зверей, так и людей. Юноши признавались бойцами, если добывали ценные шкуры хищников, бивни слонов, ружья. А невесту могли ввести в свою хижину, ежели на стенах красовались черепа лично убитых врагов.

Поэтому нам противостояли мужественные и отчаянные туземцы, которые не дорожили жизнью нагрянувших пришельцев, как не жалели и своей. Мы видели, что они умеют искусно драться и убивать, но могут и побеждать, гордо и достойно умирать.
Народ султаната Ачех со стариной культурой и верой стал грудью и упорно не прекращал войну с голландскими войсками особенно с 1871 года.
А ныне шел 1891 год. Вот и считайте – двадцать лет сплошного лихолетья и непрерывных сражений!

Каждый их защитник, уходя навечно в страну теней, старался прихватить с собой побольше врагов, чтобы оставшиеся завоеватели не забывали, на чьей земле живут. Несмотря на массу убитых и покалеченных сородичей, ачехи упорно отстаивали независимость! И не сдались, не упали на колени!
Это вызывало у нас невольное уважение.

И напоминало мне борьбу наших русских партизан против вооруженной до зубов армады французских захватчиков в 1812 году. Вот и прадед мой вернулся домой на Волгу с тех баталий, награжденный Георгиевским крестом да оторванной ядром по колено ногой.

Ныне мы, нахрапистые наемники, в основном христиане, чесали затылки и молили Всевышнего сохранить нас в исступленных боях с ачехами. Ибо по религии они были в основном исламистами. Их проповедники, с поднятым зеленым знаменем Пророка, одержимо призывали к поголовному уничтожению «неверных» голландцев, белых людей.
 
Этот фанатизм мусульман напоминал мне об ужасных сред невековых походах и массовых побоищах ратоборцев Креста с Полумесяцем. И почему в столетиях этим религиозным распрям нет конца и края и не заканчиваются они по сей день?..

Мои сомнения в справедливости боевых операций голландских генералов в штабе г. Батавии на острове Ява прервала резкая команда для отряда:
– Вперед, чертяки!
– На приступ!
– Кроши дикарей!
И мы, трое приятелей под грохот залпов, брань и вопли раненых, рванули из вечнозеленых папоротников.

Но ринулись с оружием не к вражескому палисаду и смертоносным кольям во рве, а, наоборот, в противоположную сторону, в самую глубь темных и зловещих джунглей!

Вслед нам взорвался угрожающий, бешеный голос сержанта:
– Назад, негодяи! Или расстреляю!
Пробиваясь сквозь густой тростник и колючий кустарник, обдирая руки, мы утроили усилия. Подгонял посвист пуль, пущенных вдогонку нам любезным командиром.

– Драпаем в разные стороны, так труднее нас изловить, – выдохнул я дружкам, – а сойдемся возле ущелья горы. Глядите в оба, не то охотники за человеческими головами снесут их! Или старосты деревень с конным патрулем устроят на нас облаву по приказу начальника форта.
Неподалеку трещали заросли – это ломится за нами сержант, и я чертыхнулся:

– Этого шакала отвлеку, а вы поспешите! Да осторожно! В лесу видел свежие царапины когтей тигров на стволах деревьев и обглоданные кости.
Адам и Али бесшумно, словно призраки, скользнули в высокие заросли.

А ко мне прорывался обуянный местью начальник, кашляя и хрипло зовя на подмогу:
– Хватай! Держи дезертиров-предателей! Всади им в спину острый заряд!
– Не ори, мразь, – отругался я. – Это тебе не на плацу из галяться!

С шумом заманивая его, побежал по узкой звериной тропке, замеченной днем в разведке.
С ходу усмотрел то толстое дерево, под которым землю прикрывали широкие пальмовые листья. Хотя взял неплохой разбег, но с полным вооружением едва перепрыгнул через них. Приземлившись, невольно вздрогнул, представляя, чтобы со мной стало, если бы вдруг оступился.

– Эй, командир хренов, лови! – злорадно выплюнул ему, несущемуся вдогонку.
Тот, разъяренный, что дерзкие беглецы нагло скрываются на его глазах, вошел в раж и прибавил прыти.
Издали доносились разрывы снарядов, звон клинков, крики безумной боли дерущихся.
При тусклом лунном свете преследователь, пыхтя, мчался за мной. Достиг того дерева. И тут пальмовые листья на земле внезапно подогнулись и провалились под ним, и он, вопя, рухнул в глубокую яму, на дне которой торчали острые деревянные колья.
 
Погоня закончилась для него кошмарным крахом.

«Собаке – собачья смерть!» – мелькнуло у меня. Днем я засек, как в ту смрадную ямину, шипя, заползали клубки змей.
добавил смиренно: «Упокой душу его грешную!

Перехватив поудобнее снаряжение, поторопился. Наступала мгла, в которой царили хищники, и они безбоязненно шастали до селений. А мне надо добраться до рассвета к назначенному месту встречи. Взглянул на моросящее небо.

Вдали, в сизой ночи, маячила вершина желанной горы.
Ночная роса, холодная и вредная, давящая на голову, скапливалась от гниющих низин и вековечных болот и начала оседать на траву.

Прорубая острым клинком проход среди переплетенных, словно в смертельной схватке, ползучих растений, распугивая каких-то зверьков и летучих мышей-кровососов, я порядком умаялся и заморился. Эге, надо дать передышку измученному телу, истерзанным ногам да исцарапанным рукам. Путь к заветному ущелью был не близок.

Под пальмами разжег костерок из сухих прутьев и мха. По стучал по олеандровому кустарнику веткой, нет ли ползучих гадов, а то ядовитой кобры. Вздохнул облегченно – никакой гадости! Ух! Подбросил сушняка в кострище.
Отдышавшись, присел в изнеможении и хлебнул из фляжки. Дожевывая завалявшийся в походной сумке банан, заметил, как в темноте появились вдруг две светящиеся зеленоватые точки. Опасность! – разом екнуло сердце.

Не меняя положения, подтянул винтовку и тихо-тихо приложил приклад к щеке. Я был неплохой стрелок, приятели подшучивали, мол, рос ты, наверно, не с соской, а с карабином в руке.
Только щелкнул взводимый мною курок, как раздался страшный рев. С кустарника посыпалась пожухлая листва.

Грянул выстрел, и от пули крупного калибра кто-то взвился в воздухе… Тигр!
И тут в прыжке его достал и сразил второй выстрел. Меня колотила дрожь!
Ибо зверюга глухо грохнулся в нескольких шагах от костра. Тяжело раненный, он в ярости пополз ко мне, разевая розовую пасть с крупными белыми клыками и скребя почву мощными лапами с выпущенными длинными когтями.

Наверно, у всякого человека, далеко не робкого десятка, от этого застучало бы в висках.
Может, это был голодный тигр-людоед, выгнанный войной из своих дремучих владений. И привыкший нападать на раненых и ослабленных людей? Любитель человеческого мяса?! На привалах бывалые солдаты, сцепив винтовки в руках, с содроганием сказывали о таких пожирателях, оставлявших от загрызенных людей белесые обглоданные скелеты.

Я словно не сидел, мигом вскочил, и куда только делась тяжелая усталость. Выхватил горящую алым пламенем ветку и швырнул-ткнул ее в морду зверя, тот сипло взвыл, и на мгновенье застыл. Завоняло паленой шерстью. «Ну, пан или пропал!»

Передернул затвор, мигом всадил в него пулю, другую – они впились в пасть, расшибли ее и застряли в черепе. Хищник захрипел, выпучил обожженные глазища, приподнял туловище и бешено захлестал хвостом по земле, взметая кучу листьев и взры вая когтями землю.

И тут же грузно осел на землю. Тогда, подскочив и размахнувшись изо всех сил, я стальным клинком ударил его в брюхо и распорол, взрезал до сизых кишок. Тут же отпрянул.
Тело этого лесного дьявола окрасилось кровью. Вспыхнул огонек костра. Желто-полосатый зверь, поводя ребрами, еще дышал и начал конвульсивно вздрагивать. Затем обессилено поник раз и другой окровавленной башкой, глаза его остекленели, и он затих.

Выждав малость, я шагнул к нему, поднял приклад и с размаха саданул по опаленной морде, вложив всю месть и ярость за пережитую смертельную опасность. Да только рано я расслабился!

От последнего удара зверюга судорожно вздрогнул – и когти его лапы содрали с моей ноги кусок кожи. Отпрыгнув и зло ругаясь, я сполоснул рану водой из фляжки и туго перевязал оторванной от низа рубахи материей.

Уняв дрожь, возблагодарил Господа за спасение от жуткой гибели. Но сержант мог навести погоню, ведь кричал и призывал солдат, сволочь! Или же полудикие лесные люди, привлеченные звуком стрельбы, поползут, как змеи, на звук выстрелов. Могут поспешить и другие двуногие твари, опасные для меня. Мне со всеми не справиться. Оглянулся.

Окружающий лес состоял из каучуковых и камфорных растений, смолистых и горючих. Раздув тлеющие угли, я вмиг развел костер, кидая пылающие ветки в стороны, кроме своего пути к ущелью. Мигом весело затрещала и засверкала огненная завеса, защищая меня от нападения врагов. Этот лес был отдан в жертву беспощадному огню, сейчас моему спасителю.


Едва переводя дух, потопал я от того злополучного места, припадая на ногу и опираясь на винтовку.
В глубине вековечных дебрей слышался гул бури, раздавались какие-то скрипящие, таинственные звуки да зловещие, приглушенные вопли и заунывный вой.

Слава богу, у меня имелся запас патронов, винтовка с клевангом да карманный компас. Осталось успокоиться и благополучно разыскать своих друзей-беглецов.
Вот и вспомнилось напутствие моего седого, с лукавинкой деда: «Никогда, внучек, духом не падай! Почеши затылок – и вперед!»

Он, будучи артиллеристом, хлебнул лиха в сраженьях с турками-янычарами да восставшими против России поляками, притом обхитрил караул хмельных повстанцев и сбежал из плена.

А из меня, как видно, офицера не вышло, и карьера моя звонко лопнула. В дырявых карманах не бренчали золотые монеты, ибо жалование оказалось скудным.

Да, мой путь дезертира в чужедальней стороне начался дюже круто. Как теперь избежать лютой кончины и остаться в живых в этом зеленом аду, коварных горах и топях? Беспокойно думал я, хватко держа оружие, чутко и осторожно пробираясь по едва приметным звериным стежкам, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху. Если честно, то нервы у меня были всегда на взводе, на пределе.
Теплая улыбка тронула мое лицо. Нет, дедуня, духом я не пал!

Может, потому что с мальчишества колотился во мне неугомонный задор и азарт. Они настырно толкали меня на поиски незнаемого и неизвестного, на прокудные выдумки с бедовыми дружками. Озорные искры так и проскакивали в моих глазах, бросали вызов померяться силенками с задиристыми пацанами. Дразнили меня, дерзкого, по-уличному девчонки и пацаны… – Эй, Жиган!

– Жиган, отдай наган! – и улепетывали, заметив, что я сжимаю кулаки. Так и пристала ко мне эта кликуха. А подкрепленная моими штучками, так и прикипела, и для многих царицынских я был просто заводила, отчаюга Жиган. Так и стал зваться Жиганом.

Матушка, перевязывая чистыми лоскутами порезы и раны, покачивала головой, словно сердцем чуя мой будущий тревожный путь:
– Когда ты, сынок, уже поумнеешь, непутевый! Ох, царица небесная, говорят же, какой характер, такая и судьба...
И лицо ее почему-то бледнело.

Она, из обедневшего рода дворян Латошинских, кои дружили-служили еще у писателя А. Грибоедова, радовалась моей склонности к чтению книжек по географии и истории, журналов путе шествий, которых хватало в кабинете отца. Сама обучала меня английскому языку, а давался он мне легко. Я с желанием говорил на нем и черкал пером.

«В жизни все полезное пригодится», – наставляла она меня. О, как она оказалась права.
Наши ковыльные степи и нивы с житом и пшеницей, воды Волги с гудящими судами будили у меня желание скакать с дружками на конях без седла, «охлюпкой», ходить зимой на лыжах по крутым балкам, до посинения плавать взапуски и глубоко нырять.

И пуститься на быстроходных парусниках в неведомые страны, где бурлят горные реки, вымывая золотые самородки, а на горизонте буйствует океанская волна. Где на берегах высятся густые поросли с крадущимися зверьми, которых преследуют ловкие папуасы, да биться с жестокими охотниками за человеческими головами.

Эх ты, дерзкая и окрыленная юность! Когда ты переполнен желаниями увидеть все своими глазами, потрогать руками чудесное многообразие мира. И думалось, что надо так интересно прожить, чтобы в старости с приятностью вспоминать о красочном и необычном пути да иметь приличное состояние с набитым ассигнациями бумажником! Эх, мечты-грезы, куда вы только не заводили меня по белу свету!
Батя, приняв из графинчика водочки, гуторил о службе своей в горах Кавказа да геройстве казаков, спасших его, раненого, из-под выстрелов лихих джигитов.

Он замечал мое усердие в гимназии, как и строптивый характер. Одобрял мое верховенство среди сверстников и тягу к военной службе. Я стал широк в кости, крепок и вынослив, как отец. Он же посмеивался: «С какой охотой ты читаешь, с такой же охотой и дерешься! Ну точный отчаюга-жиган!»
Мы были дети шухерных улочек уездного запыленного Царицына.

 Наши гимназисты задирались с ватагами других пацанов. Мы заглядывались на базарной площади, как азартно парни дулись в карты, а не поделив выигрыша, кулаками доказывали правоту. Во дворах слушали россказни, а то и брехни, как здоровые мордовороты нападали на лавочников и ювелиров с дубьем и кастетами, разбегались после зверских убийств, а в темных углах тискали пышнотелую прислугу да зазевавшихся жеманных гимназисток.

Мы уже разумели от взрослых парней, что карточные шулера и фармазоны собирались в роскошной гостинице «Столичные номера». Там в гудящем ресторане ушлые коммерсанты совершали миллионные сделки по купле и продаже осетрины и икры, зерна и нефти. Торговая Волга была богатой.
Пронырливые гимназисты прознали, что на улице Клинской зазывали красными фонарями дома терпимости.

И что там при шелесте женских юбок и ароматах одеколона искусно облапошивали, обкрадывали пьяных купчиков и выбрасывали раздетыми в сточные канавы. Зимой на льду реки Царицы мы видели кулачные бои грузчиков и извозчиков, которые шли в кровище стенка на стенку.

Среди уличной шпаны часто слышалось имя Ивана Иванюка с наглой, с дубинками и кастетами, шайкой. Мы сталкивались с ним лицом к лицу, но не схватывались, чувствуя, что примерно равносильны и при драке пострадаем оба. Но судьба припасла нам за пазухой встречу похлеще и крайне жестокую.
Внезапно батя скончался от сердечного приступа и не оставил нам средств для приличной жизни. Я вынужден был сам себя содержать. И началось выживание. А затем и мой побег от полиции из Царицына.

И осталась там ждать меня первая любовь, недавняя гимназистка Наташа, с которой нам предстояло проплыть, проехать опасные пути по странам мира. Может быть, для этого нас и свела судьба-кудесница?.. Но в начале юности мы ни о чем не догадывались.
Итак, оказался я в водовороте туземных событий далеко от России и полноводной Волги. Очутился аж в Ост-Индии в голландских колониальных владениях.

И голубые мечты, выношенные на дальних дорогах чужбины, в бессонных ночах и походах по Суматре разлетелись, как пыль на ветру, но я готов был настырно принимать неожиданные удары судьбы.
Наказ любимого деда я запомнил крепко! И сейчас сквозь нескончаемые джунгли и ночную темноту, под звон жалящих москитов, сверяясь по компасу, добирался-таки на последнем дыхании к назначенному ущелью у высокой, покрытой зеленью, с деревьями-исполинами, горы.

На заре, изнеможенный до предела и изнервничавшийся за предыдущие дни, свалился на землю без сил.
Я уже зарубил на носу, что в чужедальних краях да в жестокие годы тревог и опасностей, нельзя гнушаться никакой поддержкой-дружбой. Но где же вы, мои беглецы?

И тут меня прожгла неимоверная боль! Скрутило пополам, я аж схватился руками за живот. Внезапно стало рвать вонючей желчью. Спазмы затихали и наконец отпустили. Во рту осталась горечь. Прошиб пот. Обессиленный приступом, я затих и скрючился. Занемог крепко и побоялся, что, оставшись без сил, сгибну на месте. Врач ранее при осмотре сказал, что мне будет не раз очень больно, но в последние месяцы наступит облегчение.

Деревья надо мной зловеще скрипели и постанывали на ветру, а по спине пробегал неприятный холодок. Неужели все было затеяно зря?! Ибо был я один. Совсем один!

У меня все закачалось перед глазами, свалился на землю без памяти, и передо мною, словно из светлого тумана, поплыли видения далекого детства...


продолжение следует...ГЛ. 2 Яркий всплеск детства http://proza.ru/2023/03/26/509