Русский роман. Том II. Глава 10. Свидание у пруда

ТОМ ВТОРОЙ
ГЛАВА X
Свидание у пруда


Разложив перед собой исписанные листы, Колинька приступил к чтению:

«Ввечеру они встретились у пруда, в построенной в виде грота беседке, где над водою носились стрекозы и дурманил головы запах свежескошенной травы.

Из-за светящейся белыми стволами березовой рощи, с выпаса, глухо доносился звон десятков колокольчиков: папенька Натальи Владимировны во время заграничного похода русской армии был в битве при Бауцене контужен разорвавшимся рядом с ним ядром; потрясенный взрывом, он временно потерял слух; полковой же лазарет был развернут в сельской местности и первое, что он услышал через неделю, когда слух к нему вернулся, был глухой перезвон, с которым саксонские коровы шли на саксонские же луга кушать сочные саксонские травы.

Именно поэтому, возвратившись в родные пенаты, папенька Натальи повелел всем рогатым скотам в его имении повесить на шеи плоские жестяные колокольцы, слабое дребезжание коих незамедлительно приводило его в состояние спокойствия и счастья. Под этот звук он и сам становился доволен всем — как любой из его бычков или козлов, носивших эти бубенцы.

Еще он, немало тем потешая всех соседей, приучал своих мужиков, как то указано воинскими артикулами, каждый день мыть руки и лицо и ежепятнично ходить в баню. Ох уж этот папенька!..»

Немного подумав, Колинька решил, что не стоит так много вставлять в текст романа личных, из семейного опыта взятых деталей. Ему, как автору, эти трогательные подробности понятны без дополнительных пояснений, но не озадачат ли они ни в чем не повинного читателя?

Он зачеркнул последний абзац, вслед за чем продолжил чтение.

«Барышня присела на резную скамейку боком, словно бы в дамское седло. Ее обыкновенно украшенное румянцем круглое доброе лицо было несколько бледно от переживаний: не часто доводилось ей ходить на свиданья. Если уж соблюдать точность, то это рандеву было для нее первым: проживание в глухой сельской местности развитию навыков светского флирта способствует мало.

Локти Наталья Владимировна прижала к талии, более обозначенной пояском, нежели естественными изгибами туловища, плотные же сильные кисти она держала перед собой так, словно сжимала в них поводья – хотя в пальцах ее белел один лишь крохотный конвертик. И приветливо, светло глянула на Владимира, при этом будто говоря:

«Ну вот я и здесь, сударь. Чего изволите?»

Истомленный долгим ожиданием, Владимир Григорьевич отбросил в сторону дубовую ветку, которой отгонял от себя комаров, и, не говоря лишних слов, сразу опустился перед ней на колено…»

Вновь прервав чтение, гимназист представил себе эту сцену. Задумался. Затем, нахмурившись, перечитал последнюю фразу. И, макнув перо в чернильницу, исправил «перед ней» на «перед барышней». А то ведь кто-нибудь может решить, что Владимир бухнулся на колено перед дубовой веткой. Он, Колинька, даже и среди своих однокашников таких сверх меры придирчивых эстетов знает несколько.

«…сразу опустился перед барышней на колено. При этом левая его рука осталась вытянута вдоль туловища, ладонью прижатая к бедру.

«Ишь ты, руку-то прям как папенька ставит, будто саблю свою придерживает», — весьма благосклонно заметила Наталья. И потупила глазки.

— Милая Наталья Владимировна, душа моя! Вам, будущей наследнице двух доходных домов в столице и восьми деревень в Рязанской губернии…

— И еще двух в Тамбовской, — распахнув зеленые глаза, со всею скромностию уточнила девушка, когда Владимир сделал паузу. – В Елатомском уезде. Было их там у нас три, Старые, Средние и Новые Озерцы, душ по двести в каждой, но папенька как-то, в фараон играючи, сверх обычного погорячился: на валета Старые Озерцы поставил – да и обдернулся. С кем не бывает?

Она светло посмотрела на Владимира.

— С тех пор он в карты ни-ни! Так-то ничего, пусть бы играл по-маленькой, но как только видит он бубнового валета, так тут же начинается у него икота — простодушно поведала барышня. И несколько погрустнела. Бедный папенька, уж так ему не везет в карты!

— Папеньке это неприятно, обществу же становится смешно… А поскольку игр без валетов не придумано, так вот он и не играет вовсе.

— О! – оказался потрясен Владимир Григорьевич, об этих тамбовских владениях понятия не имевший. У него самого чуть не сделалась от того икота.

Еще подумал Владимир, что — ух ты! о сколько нам открытий чудных! – понятия не имея о некоторой вторичности подобного соединения слов. И сбился с мысли. То есть запутался в загодя придуманных для этого разговора фразах.

Однако предшествовавшей жизнью он приучен был лошадь, не трогая ее поводами, поворачивать на месте ногою, причем таким образом, чтобы, в точном соответствии с воинским уставом полевой гусарской службы даваемый лошади знак как возможно более неприметен был. Уж такая это штука — устав! Он и для кобылы — закон.

И книжка, кстати, интереснейшая».

Да-да, покивал себе головой Колинька. Его самого по этой книге учили читать – и пиетет к ней остался у подростка до сих пор.

«Посему Владимир нисколько не стушевался и повел речь далее спокойно и уверенно, как водил когда-то по разведанной авангардом дороге свой эскадрон.

— Как не счесть звезд на ночном небосклоне, так нет меры глубине моих чувств! Пусть мне привычнее командовать эскадрону направо кругом или ретираду…

— Позвольте, это как же?

— По четыре!.. – протяжно выговорил гусар. Коли барышня конными экзерсисами интересуется, то он не такой человек, что заставит просить себя дважды. Затем рявкнул:

— На пра-Во!.. кру-Гом!.. заез-Жай!.. марш!.. стой!.. рав-Няйсь!..

Командовать эскадроном, стоя на одном колене, оказалось довольно стеснительно. Владимир поднялся, отряхнул колени и сел на скамью, вдруг оказавшись в волнующей близости от Натальи Владимировны.

И чуть было не воскликнул в голос – «Не может быть!», но вместо того лишь повторно повел носом, чтобы убедиться: от барышни пахнет творожной ватрушкой!

Владимира Григорьевича это немало порадовало: от прямиком из Парижу доставленных парфюмов, коими имели привычку душиться иные его знакомые дамы, он обыкновенно задыхался и глаза его начинали слезиться, свежая же, с пылу с жару ватрушка – это совсем иное дело! Ею хотелось дышать и дышать.

«Такой-то штучке, пышной да румяной, любой гусар будет на привале рад, — подумал он. — Она вся такая жаркая, сочная…» Отставной гусар ощутил вдруг, что и сам стал несколько горяч в щеках.

— Стой… – томно, млеющим голосом прошептала Наталья Владимировна. – Направо…

— Нет-нет, Наталья Владимировна! – воскликнул Владимир. – По уставу положено сперва направо, потом стой. В конном строю невозможно допускать никаких вольностей против устава. Иначе получится какое-то баловство, а не служба. Враг же только того и ждет.

И счел необходимым пояснить:

— Должен вам заметить, Наталья Владимировна, что наше государство расположено в географии так, что вокруг нас обитают сплошные враги. И так они нас боятся, что глаз не смыкают ни на секунду, из-за чего и нам, несчастным, никак не удается по-человечески отдохнуть…

«Что он плетет?» — озадачилась барышня. Впрочем, ей даже приятно было видеть замешательство, в которое пришел этот красавец.

«Господи, что я плету?!» — запаниковал вдруг Владимир. И с трудом отвел взгляд от длинного искусно завитого локона, по моде этого года спускающегося с затылка, но затем переброшенного через плечо на грудь. Где он, этот русый локон, подлец этакий, поневоле переставал струиться вниз, а, наоборот, загибался – и дальше уже лежал почти параллельно плоскости земли…

— На пра-Во!… – зачем-то повторил отставной гусар. – Стой!..»

Колинька на несколько времени оторвался от чтения и, что-то припомнив, сам себе покивал. Да, именно что параллельно. Перпендикулярно – это совсем иное. И еще подумал, что если бы при помощи Лизаветы из Малых Барсуков, с которой написал он Наталью Владимировну, можно было науки изучать, то он бы гораздо лучше успевал в геометрии. Такая она фигуристая, что просто страсть!..

«— Ах, как интересно! – зарделась барышня. – Сколько же всего умного понимать требуется, чтобы вот так порядок слов соблюсти!

— Я много таких штук знаю, — ободренный похвалой, похвастал Владимир. И правою рукою подкрутил ус. – Полком командовать – это вам не пареную репу кушать.

— Так вы были в службе полковой командир? – ахнула девушка, широко распахнув глаза.

«Пожалуй, Владимир Григорьевич не глупее папеньки будет, — предположила она. – И так интересно, что по имени они тезки. Это знак свыше…»

— Признаюсь, эскадрон водил, — мило сконфузился отставной гусар. Но тут же воспрял:

— Но это порою даже потруднее полка будет – особенно если командуешь: стой!.. рав-Няйсь! А кругом вражеские ядра почву ломают и тут же еще левые фланги примыкают к правым! Ну и, конечно…

Владимир сделал рукой, будто вытащил из ножен саблю. Не целиком – до середины.

— И что далее? – с замирающим сердцем прошептала вопрос Наталья Владимировна.

— Ну так тут или атака на какую-либо батарею будет, или что полковник укажет, — вернул воображаемую саблю в ножны Владимир. — Может, ротным артелям уже пора на ужин располагаться.

И удивился:

— Какая может быть атака в конном строю, когда всему личному составу настало по расписанию время съесть что-либо горячее, вот хоть кулеша с салом или иного питательного блюда из общего котла артельно похлебать? Натощак, доложу я вам, Наталья Владимировна, воевать весьма несподручно бывает. И если порох и пули можно у противника отобрать, то свой провиант он всегда почему-то сам съесть норовит. Нагрянешь, бывало, на неприятельский обоз, а там уже не то что хлеба – сена для лошадей нету.

Барышня охнула и прижала ладони к щекам.

— Должен вам заметить, Наталья Владимировна, — сделал гусар умное лицо, — что в рассуждении подраться нет людей подходящее, нежели неприятели – и чем их больше, тем лучше. Но они же крайне неприятны во всем, что касаемо провианта: и свой стараются сами потребить, и наш отобрать при удобном на то случае.

«Ну вот что за чушь я опять излагаю?» — вновь удручился Владимир, внезапно как бы со стороны сам себя услышав. Но вдруг он заметил, что девушка взирает на него с полным обожанием. Имея всю свою жизнь перед глазами папеньку, она выросла в осознании того, что мужчина должен, во-первых, непременно быть военным, а, во-вторых, понимать важность регулярного питания. И вот он ей явился, идеал во плоти.

Наталья Владимировна неприметно оглядела гусара: плоти в самый раз, так что, пожалуй, да — идеал.

Владимир Григорьевич заговорил мягче, без командирских интонаций:

— Я, признаться, нисколько не пиит и в былые годы слог мой подвержен был более влиянию конногвардейской казармы и конюшни, нежели нежным трелям рифм какого-либо Гнедича или Хераскова…

— Ах!

— Не пугайтесь этого имени: под его грубой оболочкой столько ласковости и неги…

— «Прекрасное любить – нам сей закон природен…» — тут же показала Наталья Владимировна, что с творчеством Хераскова знакома не понаслышке.

— Вот! Именно так! – обрадовался Владимир. — Лучше и не скажешь; на подобное столь гармоничное сопряжение словес и мыслей и сам Херасков непременно обзавидовался бы до усрач…

— Ах!

«Нет, ну в точности как папенька!..»

— Стой!.. фрунт!.. рав-Няйсь!.. Извините…

Владимир стушевался.

— О чем это я? Ах да! Речи мои могут показаться вам путаными и, весьма вероятно, даже сумбурными, но поверьте, — прижал ладони к сердцу Владимир, — никто во всем мире не будет со всем пылом души любить вас вернее меня.

В этом месте Владимир Григорьевич прервался. Иногда для того, чтобы подчеркнуть значимость уже прозвучавших слов, нужна тишина.

— Должен вам доложить, что даже полковник в моем полку беспрестанно нам повторял: ежели, мол, уже дал барышне зарок, то не смей его порушать. Один наш штаб-ротмистр по фамилии фон Гек, — оживился Владимир, — однажды попался на том, что прямо в нашу казарму его пришли требовать сразу две дамы.

— И что же? – заинтересовалась Наталья.

— Прямо перед караульной будкой, выясняя, кому из них Гек дал обещание верности первой, побили они друг дружку зонтами, — сознался Владимир Григорьевич. – Потом вдвоем напали на фон Гека и довольно сильно его отмутузили. На что наш полковник на построении объявил, что в отношениях с дамами гусар, коли у него нет выбора, обязан почитать за лучшее преданность! Коли уже завел шашни с одной, то по сторонам не зыркай. Вот и величайшие полководцы древности, всякие сципионы с ганнибалами, мол, утверждали, что превосходящего неприятеля надобно бить по частям.

Наталья Владимировна нахмурилась, пытаясь осмыслить сказанное. Радость услышать минуту назад прозвучавшее признание несколько затмевалась для нее последними фразами, что-то в них почудилось странное.

— Как же прелестны морщинки на вашем лбу, когда думы наполняют вашу прелестную головку! – тут же стал умилен голос Владимира Григорьевича. Наталья Владимировна, как только про те морщинки услыхала, сей же миг от размышлений отрешилась. И прислушалась.

Из расположенных неподалеку кустов малины донеслись сдавленные звуки, мерзкие такие — будто там кого-то тошнило. Отставной гусар, в ту сторону обернувшись, грозно насупил брови.

— Это, верно, барсук, — успокоила его барышня. – В этом году их множество развелось.

И предположила:

— Кротом подавился, бедняга. Или иной какой дрянью. Вот его теперь и выворачивает…»