Татьяна Криницкая. Дорогами саровчан

В литературе есть очень плодотвор­ный и эффектный приём: художе­ственное
произведение в форме описания путешествия. Благодатный приём.
Зарубежных литературных при­меров на эту тему – начиная легендар­ной «Одиссеи» –
немыслимое множе­ство. В русской литературе тоже: от «Слова о полку Игореве» (в той или иной степени) и «Хождения за три моря» Афанасия Никитина, прямого образчика жанра, – и до… В общем, только самый-самый ленивый русский писатель его не использовал.
В жанре путевых заметок написаны «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра
Радищева (правда, не самая удачная книга, но всё-таки), «Путеше­ствие в Арзрум во
время похода 1829 года» Александра Пушкина, часть глав романа «Детские годы Багрова-внука» Сергея Аксакова. В современной лите­ратуре это и Венедикт Ерофеев «Мо­сква – Петушки», и даже «Бубновый валет» и «Камергерский переулок» мо­его любимого Владимира Орлова вы­строены с элементами описания путе­шествий. Как и «Здравствуй, вчера!» и «Энгенойская ведьма» екатеринбург­ского писателя Екатерины Наговицы­ной.
Понятно, что у каждого читателя перечень запомнившихся, запавших в память книг свой. Принимая дорогу в качестве главно­го действующего лица, авторы рассуж­дают,
философствуют, раздвигая пара­метры «пространство – время». Дорога и философские
рассуждения в данном случае совершенно органично связаны. При однозначной простоте схемы из-под пера авторов выходят совершенно разноплановые произведения. Именно оттого, что авторы разные, приём не устаревает и не затирается.
 
ТАКИЕ РАЗНЫЕ ЖУРНАЛЫ
Недавно в литературных журналах России напечатаны две работы саров­ских авторов в
жанре путевых заметок. В воронежском журнале «Подъём» опу­бликована повесть
Александра Ломтева «Разглядеть зимородка», в крымской «Белой скале» – повесть Елены Каше­вой «427», оцененная вторым местом в российском литературном конкурсе им. Александра Куприна за 2017 год.
Заметим также, что это очень раз­ные журналы. «Подъём» – важный ин­формационный
участник литературных фестивалей в Воронежской области и Центральном федеральном
округе Рос­сии. Его редакторы – непременные участники жюри литературных фору­мов,
что для редакции принципиально. Лучшие произведения, представленные на творческих
праздниках, публикуют­ся в «Подъёме». Произведения лауреа­тов музыкально-
литературных состяза­ний «Воронцовская Русь» (Каменка), «Батька–Дон» (Павловск),
«Калит­вянский причал» (Россошь), «Во славу Бориса и Глеба» (Борисоглебск),
«Сти­хоборье» (Воронеж), «Хрустальный родник», «Русский Гофман» (Калинин­град) не
раз публиковались на страни­цах «Подъёма».
«Белая скала» – литературно-ху­дожественный журнал региональной общественной
организации «Союз пи­сателей Крыма». В нём представлены поэзия, проза, публицистика, научно–популярные статьи, культура, религия, быт, искусство. Традиция ежекварталь­ного журнала – непременно публико­вать крымского писателя прошлых лет, гостя журнала и юного автора.

427 КМ И ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ
Произведения А. Ломтева и Е. Ка­шевой – о дорогах, России и народе. У авторов немалая разница в возрасте – они представители разных поколений, разный жизненный опыт, следователь­но, по-разному оценивают действи­тельность. Одна смотрит вперёд, другой словно оглядывается и подводит некие жизненные итоги.
Повесть А. Ломтева «Разглядеть зи­мородка» ведёт читателя по малой реке Сатис,
протекающей по Сарову, Приса­ровью и – по жизни автора.
Округу А. Ломтев знает отлично – здесь родился, вырос, состоялся как журналист и
писатель. Знает, кажет­ся, каждый родничок, усадебку, в каж­дом селе или деревушке у него друзья, знакомые или родственники. Именно о них, жителях Присаровья, – самые тёплые, душевные страницы повести. Старики, вросшие в свои родные ме­ста, не
бросившие их в поисках жизни полегче, – автор описывает их мудры­ми, добрыми,
готовыми поддержать и обогреть. Таков старик-пастух, по­могавший спустить лодку и
попутно сетовавший на суету и легковесность современной жизни. От них-то и убе­гал на время автор. «Как хороши вот эти нетронутые временем места. Про­селочная дорога с разноцветным роем бабочек-однодневок в сырой колее, го­лос кукушки в глубине леса, неведомо кем поставленный сруб над родником и берестяной ковшик, остатки водя­ной мельницы поперек русла речуш­ки. Кто жил здесь и когда, куда ушел и почему – теперь уж об этом никому не узнать. Хочется бросить все, забыть мелкие свои суетные мыслишки, про­пустить сквозь себя величие вечности, выйти на едва заметную тропу и побре­сти не торопясь, куда бы она ни повела. И хорошо бы брел рядом с тобой седой старичок … и говорил бы тебе простые слова, которые отчего-то все реже гово­рятся в этом мире». Персонажи повести А. Ломтева сменяют один другого, как повороты Сатиса, открываясь, меня­ясь, но не сливаясь в неразличимое и малозначимое. Они-то и врачуют устав­шего героя повести словами, которые ему и нужно было услышать. «Из со­всем уже сгустившегося сумрака вышел к огню монах-паломник. Пробирался пешком из Санаксарского монастыря в Дивеево и неведомо как набрел на мою стоянку. И была совместная трапеза, и долгая неспешная беседа. Батюшка, который по годам много меня младше, смотрел-смотрел мне в глаза и, безмер­но поражая, вдруг сказал: – А ведь вас что-то сильно печалит, вы смеетесь, а в глазках-то тоска, – и принялся гово­рить мне положенные утешительные слова, которые по своей обыденности и общеизвестности утешать не должны были бы, но отчего-то утешали». Или ещё один персонаж: «Дед стоял робин­зоном на крутом берегу и смотрел из-под козырька ладони, как я выгребаю по плёсу. Он зазвал меня в избу: – Как эт на улице спать, когда изба есть!
– Он не успокоился, пока я не перенёс в дом рюкзак и не затащил лодку на лужайку под окнами». Мягкий юмор А. Ломтев позволяет себе в отношении земляков, описывая
особенности речи, наивную веру в нечистую силу. А о незамысло­ватой деревенской еде говорится и со знанием дела, и с нежностью. Вы по­читайте описание рецепта окрошки из села Суворова. Слюнки потекут!
Здесь же, в «Зимородке», автор за­тронул такую важную особенность жизни окрестных
сёл, как близость к Сарову, городу двуединой силы: подви­гов Преподобного и важного оборон­ного объекта. Они наложили отпечаток на округу. О паломнике, который брёл в Дивеево на поклон преподобному Серафиму Саровскому и переночевал около костра с автором, мы уже упомя­нули. В «Зимородке» А.Ломтев с юмо­ром и с печалью описывает «последнего блаженного наших мест», Саню-Кну­та. Наивный блаженный, не имевший законной возможности прийти по­молиться на камне Серафима, выис­кал-таки лазейку и пробрался в город… Бедняга даже не задумывался, чем для него обернётся «паломничество», но у блаженных свои законы.
А. Ломтев включил в повесть также детективно-комичный фрагмент о том, как старенькие суворовские колхозни­цы изловили шпиона. Настоящего, за­маскированного под старьёвщика или, как назвал его автор, тряпичника. Как ни крути, значимость Сарова ядерного для защиты страны простые люди по­нимают. «Субботним вечером в деревне все только и говорили о том, как бабы у тети Мани в избе шпиона вязали. На за­кате я …слушал настоящую сагу о том, как соседки хитро заманили тряпишни­ка в дом, как председатель замешкался и тряпишник, несмотря на уговоры, а может, и почуяв опасность, собрался уезжать, как бабы набросились на него и связали заранее приготовленными веревками, с помощью которых носят вязанки сена… Как приехали потом военные люди, вызванные председате­лем, по телефону и забрали связанного тряпишника».
Да, они всё прекрасно понимают, хотя слыхом не слыхали ни о статьях Уголовного
кодекса о государственной измене и шпионаже, ни о законе о го­сударственной тайне, ни о более позд­нем – «О закрытом административно–территориальном образовании». Но
они прекрасно помнят и осознают, что слишком дорогой ценой вышли из про­шлой –
прошедшей, но не забытой – войны. И не хотят такого ни для детей, ни для внуков. Ни для кого.
Не крикливая и не пафосная, но так же исповедуемая привязанность к Отечеству ярко
прописана и у Еле­ны Кашевой в повести «427». Её герой спецназовец Володька-Баржа – чело­век неоднозначный, упёртый, гордый своим профессионализмом и просто гордый (к гордыне его достоинство не имеет отношения). Первое впечатление от спутника Е.
Кашева, мастер выра­зительных деталей, описывает так: «Из кабины выскочил невысокий, бритый наголо, загорелый дочерна мужичок лет сорока пяти, мускулистый и гиб­кий, в полосатой майке и камуфляж­ных штанах, на ногах – разношенные и пропылённые кожаные сандалии. Глаз имел шальной, повадку кошачью, и от него за версту разило опасностью». По мере развития событий оказывает­ся, что Володька-Баржа прошёл огонь, воду и медные трубы, его ломали, но он себя не потерял. Баржа – боец леген­дарного подразделения «Вымпел». Для обычных людей Елена поясняет: «…Они владеют всеми видами огнестрель­ного оружия, даже тяжелого, и не толь­ко
российского, но и НАТОвского. Что умеют сутками не спать – не есть. Что в ближнем
бою любого Ван Дамма поло­жат на обе лопатки за секунду. Что ма­скируются на
открытой местности так, что наступишь на «вымпеловца» – и не заметишь. … И
чувство опасности исхо­дит не от него – его тело сканирует про­странство вокруг,
просчитывая на под­сознательном уровне все возможные риски и угрозы, впитывает их и от того фонит, как изотоп радия. … С ним ты выживешь даже на Северном полюсе, без теплой одежды и провианта». Чуд­но характеризует Баржу и речь в пере­ложении автора повести: «Выяснилось, что Баржа любил комментировать всех водителей, попадающих в его поле зре­ния, причём за рулем выражений осо­бо не выбирал, но, поскольку являлся человеком верующим, при монастыре подвизающимся, то каждую полума­терную тираду он завершал покаянным и искренним «Господи, помилуй!». И непременно вскидывал глаза к потолку кабины, чтобы адресат точно знал, что к Нему относятся только два последних слова».
Дорожные разговоры, в которых можно услышать массу всего интерес­ного и, что важно, с высокой долей правдивости, Елена передаёт в свой­ственной ей лёгкой ироничной манере: «А мы люди простые, – ответила Лари­са и воткнула в рот тонкую сигаретку с ентолом, щёлкнула зажигалкой, сде­лала глубокую затяжку. – При монасты­ре живём.
На земле тяжело, до неба не доросли, болтаемся посередине: не ми­ряне, не монахи, что-то среднее.
– Давно болтаетесь?
– Лет пять.
– А живущим при монастыре курить можно? – подначила я Ларису.
– Нет, конечно. Но если я курить брошу, то у меня никаких недостатков не будет.
Володька сразу закомплексует, – засмеялась Лариса. – А чё мне ком­плексовать? –
удивился Володька. – Я и так знаю, что у меня жена святая.
Лариса горделиво отвернулась к окну, приспустила стекло и воодушев­лённо выпустила
дым на дорогу».
И так же непринуждённо расска­зывает автор о тяжёлых испытаниях, пройденных Баржей
и его «святой» Лариской. А из-за этой лёгкости про­глядывают и знание автором реальной – не книжной – жизни, и накоплен­ный опыт, и умение принимать и це­нить окружающих такими, какие есть. Не обеляя и не отвергая. Знание своё Елена вкладывает в реплику ещё одной попутчицы – Ольги: «Душа, видать, не каждому даётся. А нет души – так и сты­да нет. И вины – ни капельки! Но ты, Баржа, наплюй на них! Господь-то сам разберётся. Они за своё ответят перед Ним, а мы – за своё!» Резкие, порывистые, стойкие, неж­ные и ответственные – таковыми ока­зались попутчики в повести Елены Ка­шевой «427». Таких не найдёшь в книгах из списков престижных столичных ли­тературных премий – нормальных.
Не менее значимые герои пове­сти Е. Кашевой «427» (как, впрочем и в «Зимородке» А.
Ломтева) – природа и бытовые детали. К примеру, вот это: «Трасса убегала по взгорку за горизонт, справа и слева расстилались пшенич­ные поля, уже убранные, ощетинив­шиеся короткой стерней. И были поля похожи на затылок Володи: в загорелых складках.
Прозрачное небо к горизон­ту наливалось молочной спелостью, густело. Осыпалась с
берез августов­ская желтая листва, шуршала по обо­чинам, разлеталась обрывками
писем. Не остывшая за ночь земля дышала печным теплом». Или это: «Мне по­сле
гарнизона под Сургутом любая из­бушка – царские хоромы, – выдохнула дым Лариса. –
Стены гнилые, крыша течёт, полы разошлись! – восхищённо затараторила Олька. – А
главное – ни газа, ни водопровода, ни сортира! … То есть ни в доме, ни возле дома! Я про­давца спрашиваю: где сортир?! А он рукой двадцать соток обводит: вам чё, места тут не хватит? А теперь? Колодец поставили, насос кинули – вот тебе и вода в доме.
Бойлер купили – вот тебе и горячая вода. Сортир, между прочим, настоящий,
ватерклозет. И двадцать соток – вылизаны идеально». В этом слегка ёрническом
диалоге подруг об обустройстве «домика в деревне» про­писано умение русского человека при необходимости довольствоваться ма­лым, а при возможности приложить руки – и вуаля! – сделать из чего-то конфетку.
А дороги… Что ж, на то они и до­роги, чтобы вытрясти вздорные мыс­ли, пустить по
ветру лишнее, высветить главное. Как у Е. Кашевой: «Володька похлопал меня по плечу на прощание и, довольный, пихнул Лариску в тощий бок: – Гля, жена, небо-то здесь какое!
Божье!..
Вечером я сидела на балконе с ви­дом на мачтовые сосны и телевизион­ную вышку, пила
кофе из керамическо­го бокала и смотрела в закатное небо. А оно и в самом деле было Божьим…» Или как у А. Ломтева: «Может, и правда все эти наши искания, прогресс, цивилиза­ция, путешествия – всего лишь нелепая попытка убежать от себя и от смерти? Может быть, и не стоит никуда плыть? Не знаю. Душа просится, вопреки
раз­уму надеется, что все-таки стоит. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что есть
на свете лес, река, покой, что живет на свете чудная райская птица – зиморо­док.
Изумительно красивая просто так – ни для кого и ни для чего».
…Такие разные времена. Такие раз­ные журналы – а дорожные повести всё публикуют и
публикуют. Потому что… потому что охота к перемене мест вооб­ще свойственна
человеку, а уж русскому – так особенно. И потому что «Широка страна моя родная».