Пламя джунглей. гл. 18 Резня на Ломбоке

Всё проходит, но бесследно не проходит ничего.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
Как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
Как сплетается с другими эта тоненькая нить,
Где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
Потому что в этой драме, будь ты шут или король, Дважды роли не играют, только раз играют роль.

                Ю. Левитанский
..............................................

Когда я прибыл на остров Бали из последней экспедиции, то услышал горестную весть.
 Голландские части обрушились на соседний Ломбок – и я решил, не мешкая, пуститься туда.
Ведь мы немало времени провели в изматывающих закупках оружия и напряжённом плавании – и поэтому ничего не знали о драме на Ломбоке.

Для сокрытия моего отплытия от шпиков местный раджа владения Карангасема на Бали Джилантик включил меня в отряд, направляемый им для охраны имения своей жены, расположенного как раз на острове Ломбок
 
Как я говорил, Джилантик имел грандиозные планы и вел двойную игру, страдая непомерным честолюбием, завистью и жаждой власти. Он ухитрялся кланяться и подыгрывать голландцам и втихую поддерживал действия старого Агунга, преследуя цель дорваться до большой власти на Ломбоке и Бали.
 Его двуличие сыграет роковую роль для меня, но об этом позже.

Мелати эти дни проводила среди родственников на Бали и ныне охотно отправлялась со мной.

Через неделю после трагических событий на Ломбоке мы достигли этого острова.

– Жиган, Жиган, смотри! – звонко и радостно звучал голос Мелати, когда шхуна коснулась берега Ломбока. – Здесь мои родственники, моя земля, цветы и леса…
Однако, ступив на побережье, мы ужаснулись, а Мелати зарыдала, опершись на меня. Лицо ее, осенённое большими темными глазами, стало печальным.

Ибо увидели мы разоренные кампонги, сожженные хижины, в разных местах валялись непогребённые изуродованные тела, сжимающие в перебитых руках пики и клеванги в крови. С ними беспощадно расправились прибывшие команды солдат. Воздух пропах гарью и тленом, насыщен мелким пеплом и зловещим клекотом стервятников, тучами осевших вокруг пожарищ и клюющих людские останки.

Ещё 14 июня 1894 года, опережая эти события, посол М. Бакунин проницательно сообщил в МИД России, что голландцы готовят военную экспедицию на Ломбок и делают это открыто.
 Неприятель, по отзыву самих голландцев, отличается боевыми качествами и окажет сильное сопротивление. Беспощадное покорение Ломбока, намозолившего им глаза своим открытым неповиновением, было задумано специально для укрепления авторитета голландской власти.

Оказывается, 30 июля 1894 года с целью усмирения эскадра военных кораблей бросила якоря в гавани Ампенан близ ломбокской столицы Матарам, известив о своем прибытии громом пушек.

Под прикрытием корабельных пушек сошли на берег один за другим девять батальонов пехоты, выкатилась по сходням артиллерия и высадился эскадрон кавалерии. Для ломбокцев это было довольно серьезно!
 Завоеватели решили вконец лишить свободы этот непокорный народ.

В это время мы с закупленным оружием для Ломбока находились в тяжелом плавании, а голландские части как раз здесь, напористо в схватках, расположились лагерем недалеко от крепости Чакранегара близ Матарама.

Военные, в лице генерала Ван Гамма, потребовали от раджи Агунга полностью покориться Голландии и еще выплатить контрибуцию в миллион гульденов для покрытия расходов своей экспедиции. Для устрашения они захватили как заложника любимого сына раджи Агунга – молодого принца Маде, фактического правителя Ломбока.

«Оставленный своими приверженцами, Маде заперся в кратоне, где много позже вынужден был принять голландского чиновника. Тот потребовал, чтобы Маде сдался безоговорочно, грозя в противном случае прибегнуть к силе оружия.
Не желая отдаться живым в их руки, чтобы быть сосланным заключенным на какой-нибудь отдаленный остров, и убедившись, что всякое сопротивление немыслимо, Маде предпочел кончить жизнь самоубийством.
Он не без достоинства и гордости ответил голландцу: “В моем доме лишь я один имею право владеть оружием”.
 С этими словами Маде выхватил из-за пояса крис (кинжал), вонзил его себе в грудь и упал мертвым к ногам изумленного и испуганного голландца».

Эти жесткие обстоятельства трагедии узнал впоследствии я из письменных воспоминаний посла Бакунина и был поражен мужеством и скорбел о гибели моего близкого друга Маде.

Убитый горем и потрясённый смертью сына, престарелый раджа Агунг пошел на небывалое соглашение. В знак подчинения завоевателям и для предотвращения массовых убийств жителей он согласился уплатить неслыханную сумму контрибуции – миллион гульденов.

Однако не все сразу, а только частями. Безотлагательно было уплачено 250 тыс. гульденов.

Подданные раджи поразились такой жертве.
Но умудренный Агунг растянул выплату контрибуции в надежде дождаться моего скорого привоза оружия и боеприпасов! Для отпора! Увы, выставляя свои накопленные веками несметные богатства, он только распалял алчность опасного врага.

Попавшие мне в руки голландские газеты восхваляли эту экспедицию, называя ее «скорой и блистательной». Т
олько лишь в 1896 г. газета «Сурабайяс хиндельсблат» откровенно высказалась о драме на Ломбоке:

«…Голландские офицеры шли на остров с постыдной целью личного блага, во имя своего кумира – брюха. Фотографии, которые делали на Ломбоке торжествующие победители, – памятники позора… Что можно ожидать от солдат колониальной армии, когда они знали, что за те дела, за которые капрал будет разжалован в другом месте, здесь он будет повышен в чине и награжден».

Голландцы все-таки пронюхали, что у раджи активно действует военный советник, который родом из северной России, и выполняет его важные негласные поручения в английском Сингапуре. Не дремали и наши пронырливые, ловкие люди – и эта информация стала известна мне.

Я поразмыслил, посоветовался, и мы пришли к выводу, что здесь замешан знавший меня Крегли, секретный голландский агент. На Бали он совершенно преобразился, всячески показывал свою приближенность и влияние на раджу Агунга, меня настоятельно принижал и отодвигал в тень.

Как-то на званом ужине генерал-губернатор Ван дер Вейк, беседуя с послом Бакуниным, «коснулся деликатного» вопроса о «русском возмутителе спокойствия» на Ломбоке.

 Тот счёл самым лучшим отмежеваться от моей личности.

«Я дал понять, – сообщил Бакунин в МИД России, – что ни императорскому правительству, ни мне как представителю его ничего не известно об этом искателе приключений, к судьбе которого мы вследствие сего можем отнестись вполне равнодушно.
Однако я все же поинтересовался о намерениях голландских властей, а если таковой окажется нашим соотечественником? Ван дер Вейк заверил меня: “За дерзость и злонамеренные действия этот авантюрист некоторое время проведет в тюрьме, а затем будет сослан на самый отдаленный остров”».

А между тем Агунг пребывал в неутешном горе.
 Эта страшная беда настигла его врасплох. И теперь единственной надеждой были я и мои боевые друзья. Он горел жаждой мести и ожидал от меня, своего надежного русского друга – полного участия.

Меня же достойно заверял, что он независимый правитель и не подчинен голландской власти и его население готово на насилие захватчиков ответить тоже силою. Действительно, я не заметил на острове мощных голландских гарнизонов и укреплений, группировок войск. Да и раджа правил своими владениями, по всей видимости, без всякого ограничения.

Несколько дней в резиденции раджи, крепкой крепости Чакранегара, толпились настороженно вожди различных племен и верований, хотя еще вчера они были непримиримые противники. Теперь перед лицом общего врага прошлые обиды и размолвки были напрочь забыты.

Раджа Агунг и Али призывали их к сопротивлению и боевому содружеству, убеждали примером воинов Теуку Умара на острове Суматра, которые 20 лет бьются с голландцами за свою свободу.
На Совете родовых старшин я предложил дерзкий план и твердо отстаивал его. Хотя всех пронзало беспокойство.

– Ваши воины никогда не нападали ночью на голландские отряды – теперь самое время совершить внезапную ночную атаку, – утверждал я.

 – Главное, врасплох захватить вражеский лагерь, пока к ним не подоспела помощь. Только так можно будет отстоять остров и стать независимыми! (Это как раз было и целью Ухтомского, чтобы продемонстрировать, а то и установить русское влияние в этом южном регионе).

Старшины покачали головами, заколебались, пошептались между собой, но замысел мой одобрили. Добавили, что сейчас не помочь страдающим и обездоленным – это что пойти против воли Аллаха. Враги не оставили выхода, лишь как быть с ними жестокими – так молвили седые вожди.

В редкие минуты отдыха меня находила приветливая, заботливая Мелати, принося еду и питие, фрукты.
 Перед лицом смертельной опасности мы находили теплые и ласковые слова, а то и нежные касания ладоней и лиц. И это вселяло надежду в будущее, что выстоим и впереди будет счастье для всех и лично для нас.

Но мы были еще так молоды и неопытны в житейских делах, а хитромудрая Фортуна сыграла по-своему. В воздухе пахло войной, стрельбой и, кажется, туманной любовью.

Руководить ночным штурмом поручили мне. Да, я изменился, стал жестче, и это представляло опасность для недругов, но несколько и для меня самого. Пришлось на скорую руку с помощью Али обучать повстанцев особенностям ночной атаки, а новичков обращаться с оружием и стрельбе.

По моему совету, дабы усыпить бдительность в голландском лагере, ожидавшем дальнейшей выплаты богатейшей контрибуции, туда направилась солидная процессия уважаемых старшин, доставившая богатые дары, запасы еды, а главное, арак и другие спиртные напитки.

После их ухода вояки расслабились и началось буйное веселье, выкрики!
– Бунтовщики покорились! Они унижены и смирились! Малайское коричневое дерьмо!

Среди солдат, вокруг костров с похлебкой затеялась пьянка. Ночью 26 августа 1894 года они крепко спали в палатках, среди деревьев и вповалку на земле, при этом не выставили ни аванпостов, ни сторожевых цепей.
А к чему? Против этих коричневых макак?

Мои лазутчики око в око следили за обстановкой и сообщали нам. На небе высыпали звезды. Настал час мести, и раздался мой клич:
– В атаку! Внезапно! Разом!

Все верили в успех. Никогда местные воины не применяли подобную тактику, и такового голландцы не ожидали.

Ломбокские бойцы без единого шороха, словно змеи, проскользнули со всех сторон и охватили кольцом белевший палатками лагерь. В нем вовсю продолжалась попойка и веселье среди офицеров штаба генерала Ван Гамма.

Моя штурмовая группа, в руках крисы и короткие бамбуковые пики, бесшумно подобралась и внезапно с ужасным ревом ворвалась и ринулась в гущу пирующих!
 
Среди опрокинутых праздничных столов и яств раздавались яростные крики атакующих и жуткие вопли, и хрипы убиваемых, и они вогнали в панику сонный лагерь. Схватка оказалась жестокой. Двенадцать офицеров были беспощадно заколоты и полегли на месте.

Даже бывалый генерал Ван Гамм не избежал общей участи – и свалился навзничь с перерезанным горлом. Один офицер смог вырваться и закричал: «Тревога»! Но было поздно.

Полусонные, полураздетые, оборванные, черные от копоти и грязи солдаты бежали в смятении, беспорядке, словно обезумевшее стадо, не разбирая дороги. Их гнала к морю и преследовала лавина коричневых тел с искаженными бешенством лицами, и добивала раненых на ходу.
 Смертельные выстрелы вонзались в солдат в ночной темени из-за каменных и глинобитных стен.

Лишь незначительная часть отряда, которую вел командующий всем экспедиционным корпусом генерал-майор Веттер, отстреливаясь, добралась до лагеря порта Ампенана и начала поспешную посадку на суда. Только с помощью к

орабельных пушек эскадры они отбили неистовый напор рассвирепевших повстанцев.
Кровопролитный рукопашный бой завершился поражением завоевателей – на земле тут и там валялось более 80 убитых солдат, около 150 были ранены и столько же сгинуло без вести.
 Это была наша расплата – ответ за массу безнаказанно убитых ломбокцев воинством приплывшей эскадры.


Я в малайской одежде сражался вместе со всеми, как одержимый, до самого конца ночного нападения, хотя шальная пуля пробила мне голень.
 Али досталось штыком в предплечье. Невзирая на раны и боль, мы направляли действия своих воинов и ободряли их.

Теперь, стерев кровь с криса и лица, я выслушал сообщение о трофеях.

– Захвачены шесть пушек, бочонки с порохом, кучи ружей, сабель и прочего снаряжения, – чуть не приплясывали молодые повстанцы.
– Судьба сыграла злую шутку с голландцами – контрибуция вернулась обратно к нам, – ухмылялись вожди. – В наших руках оказалось 250 тысяч гульденов, выплаченных врагу накануне.
– Накрутили хвосты злодеям, те и дали дера! – улыбались потрепанные передрягами жители.

Да, размышлял я. Ненависть голландцев, как бумеранг, возвратилась к ним ненавистью. Ибо ненависть и злоба не породят любви, как рыбе не породить орла. Наступило для них возмездие.

Утром в окровавленной и изодранной одежде мы возвращались в Матарам.
Прижав руки к груди, меня, прихрамывающего, вместе со всеми воинами встречала побледневшая и встревоженная Мелати (а глаза ее были полны слез) и остальные женщины, жены, сестры.

Затем Мелати среди скопища народа разыскала меня, как раз после моей встречи с просветлевшим лицом Агунгом. Я уже смыл с себя песок и пыль, сменил повязку на пораненной ноге и заодно всю одежду.

И мы отошли в уединенное место в старинном дворце, чтобы порадоваться друг другу.

 Я следовал за ней в молчании, любуясь ее легкой походкой, маленькие ноги ступали уверенно и ножные браслеты серебристо позванивали на щиколотках.

За это время мы сошлись душой друг с другом и понимали с полуслова мысли и желания каждого. «Ах, я уже не знала, во что мне верить, а во что нет…» – сказала она устало.
Как-то в минуты откровенности Мелати обмолвилась, что очень бы желала, чтоб я женился на хорошей молодой женщине, так как это плохо и неправильно, чтобы крепкий мужчина жил сам. У них, девушек, дело другое…, и она порывисто прижалась к моей груди.

Если бы я знал, что предстоит пережить Мелати здесь, в крепости, сердце мое, наверное, бы, разорвалось.

 Может, не случайно при свидании с ней в старинных каменных стенах на меня налетали какие-то смутные багровые, кровавые порывы и лицо ее искажалось в гримасе ужасной боли, а потом все внезапно исчезало и дальше ярко светило нам ласковое солнце. Наверное, роковая судьба заранее бросала тень на наши души и сердца.

Вокруг нас только и говорили, что этот разгром и захват обоза, контрибуции, орудий покрыл голландцев страшным позором.

Более того, эта весть долетела до войска Теуку Умара в Ачехе на о. Суматра и придала им и другим неукротимым малайцам новые силы и надежды в сражениях с белыми захватчиками.
Хотя все сознавали, что эта победа далась немалой кровью. Островитяне наши оплакивали павших и несли на кладбища к алтарям ритуальные приношения.

Среди населения вовсю ходили слухи, что командиром страшной ночной атаки был смелый человек из далекой России, или Оранг Русиа.

«Самое ужасное, – сообщал Бакунин в срочном донесении в Россию,
 – заключалось в том, что разгром голландцев поставил под угрозу престиж голландской империи.
Катастрофа, тем более ужасающая и полная, что все это случилось в последний момент и было решительно для всех величайшею неожиданностью, более же всего для генерал-губернатора Ван дер Вейка, который затеял эту экспедицию и поторопился донести в Гаагу (столица Голландии – Н.Б.), что все благополучно кончено.

Генерал-губернатор вчера же отправился в Батавию, созвал чрезвычайное заседание Совета Индии, генерала и вице-адмирала и решил немедля отправить пока на Ломбок один батальон, а затем и еще новые подкрепления, совершенно необходимые ввиду уничтожения почти третьей части всего отряда, полной его дезорганизации и разбросанности отдельных частей…
Конечно, военная честь голландцев, а равно и престиж правительства, которым нанесен столь чувствительный удар, требуют быстрого и блистательного удовлетворения».

Лично я понимал, что во исполнение замысла Ухтомского теперь авторитет колониальной Голландии, как мощной державы, нашей соперницы в Южных морях, весьма понизился среди мирового сообщества.

Через время до меня дошло короткое сообщение Ухтомского с одобрением моих действий и успехов, а также настоятельная установка не останавливаться и продолжать восстание за независимость на Ломбоке.

 О Наташе упомянуто не было ни слова, что причиняло мне душевную боль. Зато содержался намек, что мне при тяжелых обстоятельствах могут оказать поддержку на Яве. Но кто конкретно и какую, названо не было. Что меня напрягало.

Внешне держался я спокойно, но внутри весьма нервничал.

Ведь находился здесь я как разведчик, как скрытый военный агент, но никак не цивилизаторский чиновник.
Понятно, что ни о каком колебании, а тем паче отступлении не могло быть и речи!

 Так внушал я себе, чтобы не терзаться сомнениями. Ибо ясно представлял, какой короткий и сжатый в тугой узел срок отведен на эту операцию.

Понимал, что это было начало крепкой борьбы – и мы не обольщались и отдавали отчет, что вскоре на острове появятся мощные вооруженные силы ненасытного противника.

День и ночь по моим советам ремонтировались и возводились укрепления, брошенные голландцами орудия приводились в порядок.
 Али и я, вместе с прибывшими по нашей просьбе из Ачеха военными инструкторами, обучали повстанцев прицельной стрельбе из современных пушек и многозарядных карабинов.

И мы не ошиблись. Как оказалось, на этот раз вторжение на Ломбок готовилось особенно грозно, напористо и неотвратимо.

Мы, несломленные и свободолюбивые, стоящие на стороне извечного национального добра и света, ныне балансировали на краю гибели.
 
 
Продолжение следует ...гл .19 Оборона Чакранегара. Мелати http://proza.ru/2023/03/26/1688