Пламя джунглей г. 19. Оборона Чакронегара. Мелати

 
Буквально взбешённые от позора голландские власти на Яве решили жестоко наказать восставший Ломбок!
Срочно объявлена мобилизация и сформирована Национальная гвардия. Для усиления карательной операции прибыли новые подкрепления.

Притом весьма значительные силы. Прикиньте сами: 4 батальона и эскадрон, еще 4 взвода полевой и горной артиллерии да команда крепостной артиллерии плюс 4 мортиры. С ними 108 офицеров, 2270 нижних чинов, а еще для штурмовых дел и обслуживания 1800 каторжников из туземцев.

Наступление их на Матарам началось на рассвете.
 По волнам подошла к побережью эскадра военных судов. Корабли развернулись бортами, и жерла десятков орудий изрыгнули пламя – снаряды полетели вначале в зеленые заросли бамбука и папоротников, авось там враг.
Осторожная высадка батальонов солдат на песчаный берег и проникновение в молчаливые чащи деревьев не выявили мятежников.

Тогда корабельные батареи залп за залпом начали громить вблизи портовой Ампенан, дым, огонь и пепел накрыли город и клубились к небу. Но без результата была эта трата снарядов. Обитатели, мирные жители заранее покинули его и поспешили от вторжения в глубь острова, под крепкие укрепления Матарама. В кучах развалин даже собаки не тявкали. Сиротливо мяукали брошенные отощавшие кошки.

Командующий генерал-майор Веттер на смотровом пункте на берегу недовольно повел усами и резко указал рукой:
– Вперед! Взять строптивый Матарам со всеми его потрохами!

Однако уже на подступах к столице его нападающие встретили отпор.
 Гремели выстрелы, точные, четкие, из-за каждого выступа стен, изгородей и стволов пальм. Прицельный огонь выбивал солдат, одни падали ниц, другие ползли изувеченные, иные скрючились замертво.
 Каждая сельская община проявляла упорную защиту. У стен трех крупных кратонов-поселений бились и топтались две недели, так и не осилив – пришлось обходить, оставив их отрядам штурмовиков.
 В пути разрушались и предавались огню все селения, пламя пожарищ начало окружать Матарам. Хотя штурмовики и создавали свои опорные пункты, потери военного корпуса увеличились с каждым днем!
 Народ отчаянно бился за свободу своей жизни!

Генерал Веттер находился в небывалой ярости и открыто негодовал, офицеры матерились, раненые стонали под опахалами листьев пальм и проклинали этот зеленый ад, позор, позор…

За день удавалось пробиться лишь на несколько десятков метров.
– Вот вам и скорая победа над коричневыми рожами, мать их так! – плевалась солдатня, бинтуя свежие раны и латая порванную форму.

Генерал, блистая серебром мундира, собрал вокруг себя бывалых, в шрамах, офицеров:
– Высадка была четвертого сентября, и только спустя двадцать пять дней мы с большим уроном добрались до злосчастного Матарама. Это постыдный «марш-бросок!»

 И в раздражении рявкнул:
– Злополучные 8–9 километров наши вояки ползли чуть ли не 25 дней. Многие погибли среди кустарников и каменных оград от бросков копий и лезвий кинжалов – повстанцы нападают скрыто, берегут боеприпасы. Неужели нам, закаленным бойцам, и не совладеть с необученной толпой каких-то поганых туземцев, засевших в Матараме?!

Напористый Веттер, зная, что на кон поставлены его престиж и личная судьба, сжав скулы, затребовал от штаба в Яве подкреплений. Срочно!

 Там забили тревогу – дело теперь касалось голландской воинской чести и едкой международной огласки.

И вскоре под стенами Матарама показалась солидная подмога. Веттер довольно ухмылялся, видя свежий прибывший пехотный батальон, две артиллерийских бригады и три молодецкие роты солдат! Ха, теперь городу не устоять! И раздался его приказ:

– На штурм! Перебить всех!

В ответ ему загрохотали пушки повстанцев, но… вскоре у них закончились снаряды. Зато не смолкала ружейная перестрелка, в воздухе замелькали копья, проносились пущенные в солдат тучи камней. Враги не щадили друг друга, ожесточенные солдаты не разбирались и не давали пощады даже рыдающим туземным женщинам и детям. Бой продолжался пять кровопролитных часов.
 Затем накал стал стихать, ибо защитники покинули разбитый, разгромленный Матарам.
 Теперь каторжники и саперы стаскивали в кучи убитых, своих и чужих, вовсю орудовали мародеры, срывая с погибших украшения, подбирали острые крисы и клеванги с дорогими рукоятками.

А Веттеру командиры донесли ошеломляющую весть.

– Среди яростно сражающих замечен белый европеец в малайской одежде, не иначе «Оранг Русиа». Он орал команды и командовал бунтовщиками, сам дрался, как одержимый! Но среди раненых и мертвых тело его не обнаружено.

Тогда Веттер, имея приказ от самого генерал-губернатора Ван дер Вейка, назначил солидную награду за его поимку. Ведь тот русский подстрекатель играл большую роль в организации восстания, начиная с кошмарной ночной резни злополучного 25 августа.

На оперативном совещании несгибаемый Веттер заявил командирам:
– Не расслабляться! Кампанию по взятию Матарама не считайте победной и оконченной. Ведь главные силы ломбокцев укрепились в крепости Чакранегара.

– Наверняка ими командует этот неуловимый дьявол Оранг Русиа! – раздались возгласы.
– А крепость эта – знаем, очень крепкий орешек! – мрачно добавил кто-то.
– Еще бы! Она насчитывает 20 километров в периметре и обнесена рядами стен, – брякнули другие.

Видавший виды Веттер прищурился и, пылая гневом, отрубил:
– Будем брать! Отступим – позор нам, нашей королеве и Голландии на весь свет!
Его поддержали прокаленные сражениями в этой тропической колонии офицеры.
– Нам нужна победа! Любой ценой!


Крепость же представляла собой сильное укрепление, огражденное рядами высоких и толстых каменных стен. В то же время голландцы опасались, что она минирована, что в ней и Матараме заложено множество динамита, приобретенного гонцами раджи в Сингапуре.

Поэтому удовлетворение по случаю падения Матарама значительно охлаждалось опасением, как бы стены Матарама и Чакранегара не взорвали и погребли под собой атакующих.

Голландцы окружили Чакранегару и направили радже ультиматум сдаться. Однако свободолюбивые ломбокцы решили едино погибнуть в сражении, чем покориться врагу, не защитив свой кров и семьи.

Срок ультиматума истек – и затеялась нешуточная бомбардировка. Грохот и гул стояли ужасные. Горело, полыхало все, что могло зажечься. Но тут бог войны Марс усмехнулся.

И послал проливные дожди. Хуже всех под прохудившимся небом пришлось солдатам экспедиционного корпуса, которые жестоко страдали от пронизывающих ливней, лихорадки и повальных болезней.

Видные военные власти на Яве встревожились из-за поганой перспективы длительной осады крепости при неблагоприятных условиях.

 Заколебались и имели в виду вовсе ретироваться, отступить, чтобы затем весной снова начать кампанию. Снять осаду, погрузиться на суда и отплыть, дать проклятым мятежникам время, чтобы собраться с силами? Не будет ли хуже?

Взбудоражено было европейское население острова Ява. Встревожена и столица Батавия. Озабочен Штаб вооруженных сил.

 Деятельный генерал-губернатор Ван дер Вейк, высшая власть на островах голландской Ост-Индии, на совете с ведущими офицерами поставил вопрос ребром.

– Сопротивление неприятеля далеко не сломлено. Блокировать Чакранегару со всех сторон и взять ее голодом невозможно из-за огромного протяжения и за недостатком наших сил.
Бомбардировка идет вяло из-за отсутствия у нас осадных орудий и снарядов. Можно только в каких-то местах пробить снарядами бреши и штурмовать.
 Предприятие это рискованное, даже с достаточными силами, но прежде всего туда надо отправить подкрепления.

Выслушав разноречивые мнения и предложения, Ван дер Вейк одернул мундир с золотым шитьем и твердо произнес:
– Единственный выход – это наш отчаянный штурм. Потому что отсидка на Ломбоке во время дождливого сезона лихорадкой, дизентерией, простудой уничтожит наши отряды.
 А ретироваться сейчас и уйти с Ломбока немыслимо и постыдно. Это своими руками нанести смертельный удар и без того уже пошатнувшемуся престижу нашей власти.

Кроме того, мы рискуем вызвать восстание среди жителей острова Бали, единоверных и единоплеменных с балийцами, проживающими на Ломбоке.

Неумолимый Ван дер Вейк приказал генералу Веттеру, словно отсек:


– Осаду продолжать! Вплоть до адского штурма!

И вот уже два месяца гремят и гремят сильные артиллерийские обстрелы, не прекращаются ожесточенные схватки. Несет лишения, стонет в кольце осады гражданское население из-за нехватки продуктов, воды, полученных ранений под бомбами. Голландцы их не выпускают – пускай туземцы подыхают!

Среди сражавшихся часто виднелся европеец.

 Да, это Оранг Русиа, в саронге и с обнаженным клевангом в руках. По его приказу были подняты на крепостные стены пушки, отбитые у голландцев, и он обучал повстанцев наводке и точной стрельбе из них. Нередко сам с крепостных бастионов направлял орудие на наступающих и производил выстрелы. Под его командой или его помощника Али группы осажденных совершали внезапные вылазки по ночам, бесшумно уничтожая, вырезая вражеские посты. У войны жестокое лицо – кто кого осилит, одолеет!

Третий месяц осады шел к концу.
 У защитников, а среди них женщины и дети, заканчивались боеприпасы и продовольствие, они голодали, в скоплении массы людской, истощенные заболевали и умирали. Со стен крепости осажденные хмуро наблюдали, как к голландцам прибыло свежее, бодрое подкрепление – два батальона пехоты.
...

           – Завтра будет штурм, о нем прознали мои лазутчики! – промолвил я Мелати, с которой редко удавалось последнее время повидаться в крепости. В наступившей ночи все притихло, замерло, словно перед хмурой бурей. Время было 19 ноября 1894 года.

Мелати взглянула на меня и на светлый лик луны-волшебницы, далеко и чудно освещавшей туманную долину, где изумрудные рисовые поля ступеньками спускались по склону. Потом обратила взор ко мне, на ее лице лежала красота этой великолепной ночи. Она радовалась мне.

И я загляделся на нее – и восхищенно замер.
 Женская тайна светилась в прикрытых ресницами глубоких глазах, пряталась в приоткрытой тугой девичьей груди, на которой нежно алел драгоценным камнем кулон на золотой цепочке. Запястья изящных рук украшали красивые ожерелья. Она была прекрасна в праздничном, переливающемся разноцветными цветами саронге, облегавшем ее невысокую, тонкую фигуру молодой женщины. Мы не проронили ни слова, просто приблизились друг к другу, пока горячие губы и объятия не слились вместе в знак нежности.

Мы понимали, что для каждого из нас эта дивная ночь может быть самой последней, роковой, а то и смертельной, прощальной.
 Завтра наступит решающий бой, и от каждого защитника он потребует самоотверженности, вплоть до гибели.

«Пусть на мгновенье, буду только и только твой...» – едва слышно шепнула Мелати. – Обними меня и останься во мне, и живи… Я хочу испить тебя…».

Я сжал ее плечи, безмолвно покоренный, соглашаясь, и нетерпеливо вздохнул. Ее щеки чуть покраснели. Она нашла мою руку, крепко взяла ее и повела за собой. Зовущее завела меня в тень, в знакомое ей уютное место.
 Жадно целовала мои губы, глаза и одаривала лёгкими поцелуями мое лицо, словно желая, чтобы я навеки пронес и сохранил ее ласки и нежности. Увив руками мою шею, страстно прижалась ко мне, и сквозь тонкую ткань горячее, гибкое тело Мелати стало еще ближе. Лишь вверху над нами звенели москиты.

Смотрел и смотрел я в ее лучистые глаза и чувствовал, что она хочет меня и только меня, и она знала, что я тоже хочу только её. Мы нашли и ушли друг в друга, и остальное ничего для нас не существовало, и поэтому каждый отдавался своему избраннику душой и телом. И слышали мы лишь свое прерывистое, частое дыхание. «О любовь моя, мой господин…» Ведь впереди могла быть беспросветная скорбь, внезапная смерть или разлука. От их темного отчаяния мог бы спасти только этот чудесный миг воспоминания.

В эту ночь близости и сладостной истомы Мелати говорила о будущем, но почему-то не о нашем, а заботливо, лично о моем. Пристально глядела на меня своими завораживающими темными очами, серьезная и сосредоточенная.

«Я стала твоей, кого люблю сердцем, плотью и душой! И останусь только твоей, пока этот мир существует, пока не постареют небеса, а там мы вновь встретимся с тобой, любимый».

Ее небольшая ладонь дрогнула в моей, а в глазах застыла печаль. Словно она что-то уже сознавала, замыслила что-то наперед? Ах, если бы тогда мог я предполагать о ее невероятной задумке и предотвратить ее.

Думал ли я в этот миг о Наташе? Я продолжал любить ее, верил-таки, что она жива и верна. И если я скажу Мелати, что сейчас люблю ее, то нарушу клятву, данную Наташе. И мои уста не произнесли прекрасной Мелати этих слов признания, ибо в душе я оставался предан Наташе.
 Да, это было какое-то раздвоение моей личности и сердца, но выходит, не так просто устроен человек и кому-то дано пройти весьма сложную душевную жизнь и нравственные испытания. Это Господь послал и мне. И я молча притронулся к кольцу на пальце, которое давно надела мне Наташа при печальном прощании в Царицыне.

На следующий день, 20 ноября, огромные отряды генералов Веттера в числе шести батальонов яростно штурмовали Чакранегару.
Я выбрал в крепости самое высокую башню для наблюдения.

 Голландцы! Сразу по нашим бастионам вдарили пушки, все! – осадные и горные, полевые и корабельные. Били одновременно в специальные места стен, чтобы разрушить и через проломы ринуться в крепость.
Толпами к ним бежали и орали солдаты, их подгоняли офицеры с криком:
– За Нидерланды!
– Бей насмерть!
– За королеву!

Голландцы разъяренными оравами ворвались сквозь пробитые снарядами бреши в стенах, прыгая через развалины со штыками наперевес.

Тут они встретили наше отчаянное сопротивление. Мы стреляли, не очень часто (оставалось мало патронов), зато с высоты густо летели копья, пробивая насквозь атакующих, швыряемые крупные камни ломали им кости и расшибали головы.

Отвагой отличался женский «Легион телохранительниц раджи», вооружённый кинжалами с волнистыми лезвиями и короткими копьями, который бесстрашно вторгался в ряды вражеской пехоты. Женщины смело бросались под выстрелы, и многие погибали, со стоном падая друг возле друга.

Крикнув с собой Али и его ачехов-инструкторов, я с отрядом бойцов кинулся в самое опасное место, где верх брали солдаты, и вступил в схватку.

К этому времени часть наших предводителей, раненые и контуженые, была захвачена в плен, другие пали на поле боя, иные покончили сами с собой, следуя обычаю воинов-прадедов, что лучше умереть свободным, чем попасть в унизительное подчинение, словно рабство.

Раздались крики, что раджа Агунг со своими женщинами и детьми пытается скрыться из крепости.

«А где же Мелати, где она?» – мелькнуло тревожно у меня, когда я клевангом отбивал удар винтовки со штыком, нацеленной мне в грудь, и вонзил лезвие в вопящего солдата.
– Так где же она? – с болью вырвалось у меня.
 
 Продолжение следует... г. 20 Площадь самоубийств. Наташа
        http://proza.ru/2023/03/26/1899