Как Контрабас хапугу спас

    В пору ельцинской свободы слова независимая пресса – а такая была – зачастую обретала форму загулявшей школьницы: проявляла вольность, надевала короткую юбчонку и напрочь забывала выученные уроки. Хулиганы подпаивали девчонку недорогим вином, и та была рада показать всем свою самостоятельность. Тем временем родители  чада… А что родители? – они на работе, а как пришли с работы – девочка уже взрослая, не отшлёпаешь. Журналистская этика куда-то улетучилась, власть категорически не успевала за ростом акселератки-демократии, и красивое слово «припечатать» означало показать персонажа публикации таким, каким его хотела видеть редакция. Ну, а если персонажа «заказали», то… пока журналист не пойман – не вор.

    Советские времена приучили читателя верить печатному слову как непреложной истине. С приходом свободы слова от этой вредной привычки стали страдать все; конечно, читателю было не позавидовать: отличить правду от лжи не всегда могли даже герои публикаций, но в первую очередь страдали люди известные: в СМИ как раньше, так, впрочем, и сейчас самое интересное и приятное во всех отношениях – это «поддать киселя», лягнуть и попотрошить изнанку знаменитостей.
    
    В отличие от читателей я журналистскому слову верить не привык - в силу профессии и личных особенностей во всём сомневаться. Моя трудовая деятельность протекала среди творцов кино, то есть я был в гуще объектов словесных вожделений горе-писак. Поводов заступаться за коллег было с избытком: как мы знаем, читательского и зрительского любопытства всегда больше, чем жареных фактов, поэтому число обиженных приуменьшить трудно. Однажды и я был обижен одним нашим известным, уважаемым комедиографом, которого я взялся защищать в суде: модный журнал приписал ему адюльтер, банально перепутав с другой популярной личностью – и не извинился.  Мой возможный триумф потерпел фиаско, когда накануне судебного заседания пострадавший неожиданно завершил процесс пощёчиной клеветнику - автору гнусного пасквиля. «Я видел его жалкую физиономию» - для русского интеллигента такой безобидный штамп на морде часто бывает достаточен. Но не для меня - мой возмущённый разум по незрелости теории всепрощения требовал от обидчика деятельного раскаяния.


    В погоне за средним рублём я подрабатывал в юридической консультации (мы называли её «Артелью»). Директор наш уехал на неделю к себе на родину, в К-скую губернию, помочь жене родить сына. Он, уволенный за ненадобностью в мирное время военный лётчик, быстро переквалифицировался в юристы, а затем – в адвокаты. Краем уха я слышал, что в этом ему помог местный губернатор. В пору становления рыночных отношений и вертикали власти для региональной «элиты» было важно попихать своих надежных людей в Москву, желательно повыше и повсюду. Эта шахматная комбинация ценилась с ранних советских времён и называлась «расстановкой кадров».

    В тот день моего длинного дежурства позвонил директор и обрадовал: после обеда к нам в офис приедет губернатор К-ской области - он хочет, чтобы мы вели его дело. А дело было в следующем. Популярная, многотиражная на всю Россию и далее газета опубликовала статью о том, что наш губернатор владеет К-ским водочным заводом и всячески помогает ему административным ресурсом. Товарооборот у завода очень хороший, а вот показатели по спиваемости и безработице в области не очень. Губернатор возмущен наглой ложью и требует немедленно защитить его честь и поруганное достоинство. Директор, ясное дело, просит встать на защиту меня.

    Не успели мы с помощницей Оксаной перемыть, на всякий случай заранее, посуду и проверить запасы к чаю, как позвонил Контрабас. Кажется, он потерпел неудачу на любовном фронте и его мокрые глаза требовали моей жилетки. Надо сказать, у меня закралось подозрение, что те мои коллеги, которые засиживались допоздна, а приходили с рассветом, недолюбливали Контрабаса. По той причине, что он, мужчина сильно крупный и всегда голодный, приходя к нам, по его выражению, «расшевелить это гнездо порока и разврата», якобы низводил до нуля имеющиеся съестные запасы. Ничтожные завистники здорового аппетита! Поэтому я предупредил Игоря, что освобожусь только после 21.00, и если он придёт, пусть на этот раз что-нибудь прикупит. 

    На обед мы не пошли – ждали. Я заготовил против газетных поругателей иск. Оксана помыла полы и в пятый раз аккуратно расставила стулья. На часах 17.00. Хотелось есть. Мы выпили чаю. Я сделал все конторские дела. В 18.00 мы подумали, что неплохо бы услышать директора, но где его искать? Тогда даже пейджеры были роскошью: иметь их могли себе позволить не просто состоятельные, а очень богатые люди, например, хозяева вещевого или продовольственного рынка. Мы с Оксаной в красках представили, как в эту самую минуту шефу, стоящему в углу операционной с подкошенными ногами и глупой улыбкой, кладут в его трясущиеся руки только что вытащенное фиолетовое дитя, а он ищет и не может найти в кульке что-нибудь похожее на себя… - нет, неудачное время его беспокоить.

    Мы выпили кофе. 20.00. Дел больше не осталось и мне хотелось домой или, на худой конец, к Контрабасу. Он вкусно готовит плов, жарит пятиминутное мясо в доморощенном соусе, у него всегда много овощей.  …Щей, со сметанкой… – так, прочь скабрезные мысли. Бедная Оксана, стажёрка без твёрдой зарплаты, - она укоризненно ела меня глазами.

    В 9 вечера пришёл Контрабас. Он жил в двух троллейбусных остановках от Артели, и его готовность к нашим встречам выражалась в десяти минутах. Я был рад его видеть, и Оксана рада; моё уважение перед этим человечищем возросло, когда он сказал, что специально ничего не ел и кое-что приберёг до встречи - тут Игорь не без труда и гордости поднял на грудь пакет со снедью. Оксана доложила нашему благодетелю, что клиент, по-видимому, задерживается и придётся потерпеть.

    Мы терпели ещё примерно минут 56 с половиной. Наконец услышали шум в прихожей и в дверях показалась неброская фигура в светло-сером костюме. Фигура вошла с водителем, дала ему какие-то распоряжения перед тем, как тот ушёл, окинула взором просторную комнату в поисках места для кейса, положила кейс и расстегнула пуговицы на пиджаке. Вошедший бросил небрежный взгляд на Оксану, потом на нас с Контрабасом и только после этого изрёк: «Господа, привет», сразу сразив изысканностью манер, в которых сочетались элементы капиталистического этикета и социалистического амикошонства.  «Как это мило – назвать Оксану господином, ну, правда, не «товарищ» же она ему».  Я недоумённо посмотрел на помощницу – она кивнула мне одними ресницами: да, это он.

    После обязательного протокола – приветствия-представления-улыбки - …мне о вас рассказал… очень рады… и прочее – мы расположились на мягких креслах. Я предложил чай-кофе.
    - Нет, спасибо, я только из-за стола.
    Это для нас троих прозвучало неожиданно, слышать такое было тяжело. Я спросил, не носит ли наш разговор строго приватный характер, имея в виду уши Оксаны и Контрабаса.
    - Нет, какие секреты. Уже вся страна знает, - губернатор не сомневался в своей значимости для России.

    Он не вставая с дивана снял пиджак, ослабил широкий с огурцами галстук. «Похоже, гость не спешит» - подумал я и начал рассказывать о судебной перспективе дела. На второй минуте губернатор сделал незначительное уточнение и после этого уже не останавливался. Он начал с успехов, которых добилась область при его руководстве. Дальше - по отраслям хозяйства. Потом - трудности. С кем приходится работать. Тащим. Не спим. Я кивал, сначала с пониманием, потом просто. Ребята тихонько сидели в уголке. Мой взгляд остановился на плохо различимой на руке гостя наколке, напоминающей скрипичный ключ. «Человек искусства" - с уважительной иронией подумал я, глядя на короткие пальцы-сосиски. "Нет, всё-таки тут был якорь". Неожиданно, прерывая нить своего повествования, губернатор произнес: «Надо ещё раз пригвоздить этого жидёнка. Надоел…» Нет-нет, он имел в виду не того, о ком вы подумали, – и дальше продолжился рассказ об оторванности от земли прогайдаровского правительства.
   
    «Ботиночки не на красоту – на удобство, размятые, какие-то матросские».  Я пытался зацепиться в облике гостя за что-то простое и истинное. «Хохолок смешной…»

    «И так с утра до ночи, с утра до ночи…»  Устав кивать, я сочувственно и беспорядочно мотал головой, представляя, как губернатор в чёрных клешах, тельняшке и бескозырке ходит взад-вперед по разливочному цеху своего завода, потрясая длинноствольным маузером: «Братва!  Не переливаем! Жидкость на вес золота, а буржуй не спит – тянет к заветному зелью кровавые руки. Проявляем революционную несгибаемую сознательность!»

    … - Вы меня слушаете? - усомнился губернатор.
    - Конечно.
 
    «Не пригублять, вашу мать! Что значит упала? Каждая капля – в казну, понимаешь, как его, Великого Октября! Приурачиваем, едрён бидон, геройский труд ко благу народных масс! Приурачиваем!» - мои мысли уходили далеко и в сторону.

    - Нет, ну, подлецы, ну! Всё их жидовское гнездо надо разворошить!  И главного их, Пашу. Перестройщик, твою… дивизию налево… Ну, вот, о чём, бишь, я – непочатый край… всё восстанавливаем… С утра, вы не представляете… на колёса – и в поле… Вы, наверное, думаете, мы там по кабинетам сидим? А-ха-ха… эх, столица…

    Я думал о том, что ничего он нам не заплатит, четыре года – достаточный срок, чтобы привыкнуть к халяве, да и Дима-шеф с него денег не возьмёт. А мне будет неудобно говорить с Димой про гонорар - а мне это надо? Ни слова про завод! Про акции. Как же они полюбили офшоры! На Оксану не взглянул – ничего не волнует, даже симпатичные студентки. Почему только деньги? Ведь он же еще недавно матросом был. Кучерявым. Жена, небось, простая тётка, рубашки ему гладит.  Лысина по центру – гуляет не с умом. Не извинился - где его 8 часов черти носили?  Ладно, я голодный... Уйдёт она от него через пару лет, если не дура…

    - …Вы понимаете? – он наклонился ко мне. Кажется, я совсем перестал его слушать.
    - Да-а-а. Непросто… - я изобразил участие.

    - А у нас бюджет с гулькин хрен…  И эти, - он показал газами наверх, -  только мешают. На людей одна надежда, простых работяг… зо-ло-тые у нас люди… Да, золотые!

    «Да ты, друг, речь репетируешь, осенило меня, - в глазах родины ты должен быть героем. Тебя снимают? Сливают? – поди разбери… Или на тебе тоже репетируют? Как же любому нашему правителю фартит с безропотным народом! И какой же он для них золотой, пока терпит… Где ж найдёшь ещё такой!? И ради этого дяди - что мы? - весь Контрабас борется с голодом!»

    -  Гм-гм … я... это, друзья… -  в секундной тишине подал голос Контрабас, очевидно, не зная, к кому обратиться – по рангу или по праву, к хозяину земель или заведения, - давайте ненадолго отвлечёмся.

    Мы с губернатором повернулись на голос.  На большом письменном столе, как на скатерти-самобранке, невыносимо лаская взор, стояли: тарелочки с закуской, рыбная и колбасная нарезки, селёдочка, чёрный хлебушек, порезанные фрукты, пара пакетов с соком, рюмки и стаканы, салфетки в салфетнице. Добродушно-мягкая интонация большого Контрабаса не предполагала даже намёка на возражения. Мы подошли к столу – когда они успели? Во всём - таинстве церемонии, легкости подачи, аккуратности в расстановке - и это оценил, разведя руками, губернатор - чувствовался стиль и художественный подход опытного профессионала, уверенный почерк настоящего художника дела (подготовка порою важнее праздника – мы знаем это по Новому году).  Да, Контрабас такой! Он с легкостью фокусника вытащил из стоящего внизу пакета, как уши кролика из цилиндра, бутылку водки, уверенно держа её за горло. Я заметил, что губернатор отпрянул, обратив внимание на жёлто-коричнево-зелёную этикетку. «Неужто водку не пьет?» – не поверил я. – Да ладно?!

    - Свеженькая, похолоднённая, – утвердил вердикт Игорь, с удовольствием повертел запотелое стеклянное тело и разлил по рюмкам. Он заметил, что губернатор хочет заколебаться не с линией партии и вбил гвоздь по шляпку:
    - За Ваши Победы! – Игорь торжественно и приветственно вскинул рюмку, обращаясь к губернатору, – и за гибель наших врагов! Ура!
    - У вас был тяжелый день, -  я благословил слугу народа на снятие напряжения и неуверенно посмотрел на Оксану – она мне нарочито притворно улыбнулась.
Он поднял рюмку. Мы чокнулись, опустошили рюмки, поморщились и принялись за еду. На Руси голод всегда мешал политесу, а губернатор как нельзя кстати приумолк.

    - Может, позовём водителя? – робко осмелела Окси.
    - Да он не голоден, поел, – задумчиво-тихо сказал губернатор и положил красную рыбку на хлеб.
    Мы уплетали. Игоря передёрнуло, у него на секунду перехватило дыхание… Он пару раз половил ртом воздух. 
    - Ну и говно водяра, – размашисто и сочно пробасил Контрабас, держась за грудь и слегка её побив. – Но традиции нарушать – грех на душу брать, – и он повторил розлив.
    - Я, пожалуй, всё, спасибо. Мне еще работать, работать… - губернатор прикрыл свою рюмку ладонью. 
    Мы с пониманием кивнули и чокнулись. Вскоре высокий гость засобирался, и мы, соблюдая этикет, отвлеклись от стола.
    - Мне уже пора, - с грустью произнёс губернатор и поблагодарил нас за всё.
А я заверил его, что завтра же мы с его замом подготовим все бумаги.

    Мы проводили гостя до чёрной «Волги» и тепло попрощались. Перед тем, как сесть в машину, он по-дружески поцеловал Оксану в щёчку.

    Мы вернулись к столу.
    - Оставлять нельзя – ещё кто-то отравится, - решила пошутить Оксана, глядя на бутылку, и засмеялась хмельным девичьим смехом. - Игорёк, возьмём на себя грехи человеческие, - стажёрка для верности перекрестилась.

    Контрабас выверенным движением разделил остатки, по-джентльменски обделив даму, отводя удар от её юной печени.

    - Гарри, ты это поево не у бомжей возле метро купил? – каюсь, я был груб.

    Оксана стала рассматривать этикетку (мы не сомневались в её профессионализме: в те времена «палево» от "фирмы" мог отличить по двум десяткам признаков любой первоклассник).
    - Да в вашем магазине, на перекрёстке, - обиделся Контрабас.

    - Ребята, – закричала Оксана, перевела дух и, сощурясь, медленно, одними губами пробормотала надпись мелким шрифтом:
    - Производитель - К-ский винно-водочный завод.
    Стажёрка медленно сползла со стула. Допивать мы расхотели.


    Но это не вся история.
    Весь следующий день мы с замом губернатора подолгу «сидели на проводе», собирали материал. Как обещал, я готовил документы, всё больше и больше   убеждаясь, что написанное в газете про губернатора – правда, и что дело мы... однозначно выиграем. Я представлял, как с «чистыми», но, по сути, липовыми бумагами для начала «разборки» поеду в редакцию газеты, начну с благосклонности, потом прибавлю нотки надменного державного барства, буду яростно и драматически хлопать там крыльями («…это на КОГО!? …это тут кто?.. вконец забылись?.. грязные перья… выпустил…»). А потом, где-то через 35 минут, мы вложим мечи в ножны, и в знак примирения, во здравие и процветание всех губерний и редакций отчизны те достанут бутылку с жёлто-коричнево-зелёной этикеткой и объявят мне:
    - Кубок мира! Откушаем, господа! Начнём с вас… Нет-нет, до дна… до дна.

    (Спустя час, с дежурной рукой у рта)
    - Ну, что ж, сп-пасибо за уг-гощения. Уже п-пора…
    - Не-е-ет, не отпустим… не отпустим… У нас ещё одна...

    Дело мы выиграем, но губернатор проиграет: не одни, так другие, выпотрошат его наизнанку и ему несдобровать. От дела я откажусь – нехорошо, грешно действовать в ущерб клиента. Потомлюсь, подожду звонка от директора, всё ему расскажу – пусть сам принимает решение. Если будет нужно – без лишнего политеса объяснюсь с губернатором я. Красиво переведём дело и подключим пиарщиков...

    К вечеру позвонил шеф Дима и сказал, что губернатор не будет подавать иск.
Я был рад, что ошибся в человеке. Подумал, что его матросская совесть осталась где-то далеко, за семью морями. Я позвонил Игорю и поделился новостью.
    - А куда ему деваться, с палёной-то водкой, - подытожил художник. 


    И кто бы потом что ни говорил о причинах, по которым губернатор К-ской области дал задний ход, три человека на Земле – Окси, Гарри и я – знают точно: ему, как потребителю, стало стыдно за качество своей продукции. Даже вороватые губернаторы не выдерживают прилюдного унижения.