Пламя джунглей. г. 13. Царицын. Месть бандита

Дьяволу служить или пророку
– Каждый выбирает для себя.
 Ю. Левитанский
...............
Европа, Россия, река Волга, а на ее берегу разметался уездный Царицын.
Красная луна вышла из-за мрачных туч и залила окрестности зловещим, пугающим светом. Тяжелые, свинцовые облака угрожающе нависли над волнующейся Волгой и дремлющим городом.

Обросший густой щетиной Петро Иванюк грохнул из-за забора из обреза в рычавшего и рвущегося с цепи здоровущего пса.
Вторым выстрелом попал в голову, и тот свалился на землю.

На звуки пальбы выглянули из дверей домишек всклокоченные, заспанные головы жильцов. Однако, увидев при кровавом нимбе луны вооруженного мужчину, юркнули в двери, запирая на засовы, бормоча и крестясь «Свят, свят, свят!»
Только непоседливая пацанва, почесываясь от подзатыльников отцов, прилипла к щелям, карауля каждый шаг ночного стрелка.

 Иванюк рванул калитку, сорвал с петель и перешагнул через бездыханного, с прикушенным языком, псину. Минул беседку и кучу веток, набросанных в саду. Поддел ногой прыснувшего кота.
Бешенство пожирало его. Остановился по ходу, закурил. Эх!

Последние налеты его шайки оказались неудачными, хотя фарт долго не покидал их.
 Против него ухитрился расставлять сети и ловушки глава царицынской полиции Подъяпольский с недремлющей командой помощников и частных приставов.
Эти держиморды пронюхали о их скрытых пристанищах и хазах, выискивали и гнали по пятам, не давая им якшаться с заядлыми уркаганами.

Началось все с проклятого взлома церквушки, в самую ведьмину полночь, пропади она пропадом (хотя кражи в других храмах сходили с рук).

Пролезли они в ту церквушку, разобрав крышу, да поживы оказалось с гулькин нос. Всего пригоршня скудных пожертвований мирян да содрали серебряные оклады с икон святых угодников.

Но засветились они на глазах сторожа. Хотя вдарили того дедка по лысому черепку, он опосля оклемался и донес про всех, запомнил, падла.

Супротив них обернулся гнев прихожан, и поговаривали, что вроде была оглашена им анафема Господня, яко святоотступникам.
А может, то была брехня?

Вот и понеслось опосля этого все в темные тартарары, словно какая-то нечистая сила их заколдовала, несмотря на уловки его, как хитрого вожака.

Многие из ватаги захватили своё барахло и дали драпа. Когото сыскари насмерть подстрелили-изувечили, а других железными браслетами наградили да в городской тюремный замок затащили кормить клопов.

Сдернувшие от погони поховались по овражным пещерам недалече от Волги – за городком нефтяных миллионеров Нобелей.
 Злющие и сварливые, дули они дрянное вино из жестяного ведра, при дележке запуская кулаком в обросшую харю нетерпеливого.
Одна из потасовок закончилась пальбой из пистолей – и шальной выстрел разнес вдребезги бочонок с порохом. Грохнул взрыв. Рухнул свод пещеры, завалило и изувечило треснутыми подпорками пьяных. Там их и забросали песком. Хотя кто-то из них вроде еще шевелился.

А выжившие, плюясь, охая и матерясь, покинули то злосчастное, погибельное место-могилу и от него разбрелись, слиняли кто куда.

Кучка оставшихся с ним хоронились в камышовых плавнях, на островках. Умыкнули на лодках они в непроходимые кущи у Волги, разбойничали по реке, ее берегам. Чаще ударяя жертву сзади, чем спереди.

Эге, неудачников никто не любит! Подельники косоротились и засомневались в нем, а потом и вовсе перестали кликать за вожака. Но он свое возьмет и покажет этим задохликам паршивым, каков он, Петро Иванюк!

Сейчас его донимало непреодолимое желание хоть в чем-то показать себя, свою силу. И под горячую руку вспыхнул он давней злобной местью – расправиться с родичами ускользнувшей от него красавицы Наталии, променявшей его на сбежавшего, черт знает куда, полюбовника Жигана.

Ведь позволяла она раньше ему, фартовому сыну царицынского судьи, провожать пару раз до своего дома, хотя больше молчала. До появления того распроклятого знакомца. А потом совсем отказалась от него после драки, когда он финкой оттяпал мизинец ее дружку, а сам провалялся в больнице с вмятиной в башке.

Он потрогал рубец на голове. Надо же! С той поры на него находят какие-то жуткие наваждения и заскоки. Но он отомстит!

Теперь он вдвойне желал излить ярость на людей, на все, загнавшее его в темный угол, как одинокого волка-бирюка в погибельное урочище. Остался ведь без ватаги и деньжат!


Как голь перекатная шастал с подельником Одноглазым, тупым ублюдком, как утро после черной попойки. Скитались впроголодь по вонючим забегаловкам да с голодранцами по смрадным притонам, сгоняя тараканов с колченогих столов. Сам истощал, завшивел в драной одежонке и почти не смыкал глаз, озираясь, не наскочит ли вдруг полиция с «браслетами».

Батя его, балансируя в суде на шатких весах Фемиды, при встрече с ним раскраснелся, наорал. И запретил появляться на глаза в своем добротном, из красного кирпича, особняке в центре Царицына. Ибо лучшие психиатры губернии пророчили его сыну бесславную судьбу дегенерата. При встрече внезапно швырнул в него подсвечником.

И брякнул напоследок:
– Креста на тебе нету, богохульник! Еще увижу здесь, то своими руками вышвырну.

Иванюк заскрежетал зубами: «И ни копейки не дал на жратву, богатей долбанный!».
Все это было для него как красная тряпка для быка. Он пальцем оттянул замусоленный воротник латаной рубахи, словно горло ему стягивала тугая петля виселицы, и зло ругнулся.

Сейчас из их развеселой компании ухарей (во житуха была, разлюли-малина!) остался один Одноглазый, поджидающий в повозке у этого обреченного дома. И тот вот-вот свалит от него, гад.

Иванюк, стоя у дома с осунувшимся серым лицом и волчьим выражением глаз, выплюнул недокуренную цигарку. Похлопал по перекинутой через плечо тряпичной суме. Ладно, он всю жизнь вел картежную игру с лукавой удачей – испытает еще разок.

Хищно оскалясь, прикладом вдарил хлипкую входную деревянную дверь и через сенцы вломился в комнату. Сделал два быстрых шага, высморкался на чистый пол. Свирепо уставился на мать и отца Наташи, воняя сивухой.

– Ну, пеньки старые, где ховаете монеты и где шлендает ваша блудная девка-шлюха? – наставил он дуло обреза на них, стоящих возле иконы с горевшей лампадкой и ошеломленных яростным визгом собаки, выстрелами и свалившимся к ним ночным татем.

– Ты пошто ворвался, варнак!? Изгаляться над нами?! Не знаем мы, где Наташа, и знали бы – не сказали. О здравии ее молились перед образами. Изыди, сатана! Прочь! – молвил побледневший мужчина, шаря за спиной рукой в поисках оставленного вечером ружья.
 Жена держала в руках раскрытую потрепанную Библию.

– У-у, в молчанку будете играть, сволочи? Где Наташка? Где заховали деньги? Не заговоришь, хуже будет! – и пырнул дулом обреза женщину в живот. Та охнула и, выронив Библию, стала оседать на скрипящие половицы, но муж успел подхватить ее.

– Побойся Бога! Не гневи Христа, уходи, лиходей! – прошептала женщина, облизывая посиневшие губы.

В комнатенке стало тихо, как в могиле мертвеца. Только часы-ходики на стенке шелестели тик-так... И тут бандюга взорвался, будто скрывалась в нем тысяча буйных чертей. В голове у него гудом загудело.

– А-а, в отказ пошли! Сейчас я вам, праведникам, кишки выпущу и на голову намотаю, вот и заголосите «Отче наш»! – выхаркнул бандит, обнажая желтые зубы. – Аминь!

Уставил двуствольный обрез на женщину и взвел курок. Мужчина успел нащупать и поднять ружье, но выстрел из обреза, изрыгающий смерть, грянул первым.

Сразу грохнул и второй. Два тела безжизненно повалились на пол, разметались седые волосы.
 Тишина. Вдруг бухнулся с подоконника и разбился на черепки горшок с алыми геранями.
Замерли стрелки на часах-ходиках.

Иванюка обуяла ярость, в висках и затылке заломило, в глазах что-то засверкало. Словно черти сорвались в пляс и колотили его копытьями по голове! Он с остервенением перезарядил оружие и выстрелом сбил висящую лампадку.

– А-а-а! Гори все синим пламенем!

Горящее масло и огонь из нее весело побежали по тюлевым занавескам, бумазейной скатерке на столе и постели, запахло удушливым дымом. Так погибли родители Наташи в своем доме, пламя пожара мерцало в их глазах, подбираясь вплотную.


Убийца, надрывно кашляя и протирая слезящиеся от дыма глаза, выскочил во двор.
Вытащил из сумы стеклянную бутылку с керосином и швырнул в окно. Та разбилась, адское пламя вспыхнуло и заметалось в доме, ища прожорливо пищу. На улице вразнобой загавкали, затявкали напуганные собаки.

В просветы туч осторожно заглянула красная луна и с неба залила улочку багряным светом. Противно засвистел в деревьях, завыл на разные голоса, словно скопище бесов, внезапно появившийся холодный, пронизывающий ветрище. Хрипло закаркали, затрепыхались в ветвях черные вороны.

Ночной разбойник кинулся к тарантасу с сидящим Одноглазым. Запряженные кони от внезапного и гудящего пламени дергались в постромках, били о землю копытами. Резкий запах их пота и мочи бил в ноздри. Возница с угрюмым лицом вякнул: «Ну, прям как в аду!», и с силой тянул вожжи, сдерживая удилами рвущихся коней

– Стой, твою мать совсем!

Иванюк торопливо прикурил, руки его дрожали. Во рту пересохло, сердце колотилось. Достал из сумы вторую бутылку с керосином и, размахнувшись, запустил ее в окно соседней хаты под соломенной крышей. Вслед кинул и тлевший искрами окурок.
Чтобы избавиться от свидетелей, жахнул туда выстрелом.

Внутри жилья занялось пламя, и из окна, дуром оручи, кинулись кошки. Завизжала спросонья малая детвора, не своим голосом запричитали бабы:

– Караул, гори-и-им!
– Открывайтя дверя!
– Спаситя, люди добрыя-я-я!

Злодей прислушался, разинув рот, и поспешно вытащил из сумы такой же зажигательный снаряд и забросил его в окно следующей избы. Ветерок разнес запах керосина.

 Для надежного изничтожения очевидцев (нечего рисковать зазря!) Иванюк приправил разлившееся в той избе горючее очередным выстрелом.
 Загудело пламя, вырываясь на простор, и порывом ветра перекинулось на скирды сухой соломы. Те вспыхнули, как спички, и взметнулись вверх к самому небу, к красной всевидящей луне. В сараюшках истошно закудахтали, забились куры, загагакали гуси.

– Ты чё, сдурел, малахольный! Всю улицу спалить хошь?! – накинулся на Иванюка перепуганный сообщник, бледный как смерть.
И нервно заморгал глазом с бельмом.

– Слыхал, с пожарной каланчи колокол забухал? Дык поймають нас – прибьють на месте! Рвем когти отсель! Не нарывайся на лихо! Я не с тобой!

– Ах ты, урод! – взвился Иванюк и вскочил в повозку. Глаза его потемнели от внезапной ненависти, словно шилом пронзила боль в макушке головы.
– Струхнул и продать хочешь, гнида! Не выйдеть!

Диковато оглянувшись, пырнул с ходу Одноглазого длинным ножищем под ребра, в бок. Блеснула сталь. Вогнал раз и другой, для надежности. И еще раз в грудину. Тот застонал, потянувшись за топором, и захаркал кровью.
 И тут же был столкнут на землю, где забился в судорогах.
 Где-то заухала сова.

Иванюк, выпучив зенки, свирепо стегнул кнутом коней.
Сам от сильной боли в макушке схватился обеими руками за голову и судорожно сжал ее.
 Не помогло, в бога мать!
 А лошади от пылающего огня и летящих на них обжигающих искр да запаха крови очумели и рванули с места.
 Вожжи запутались между ними в постромках. Неуправляемая повозка понеслась по ухабам вдоль берега Волги.
 На крупной рытвине подскочила, заднее колесо слетело с оси и покатилось в кусты.

Убийца заорал, волна дикого страха накрыла его.
 Кони рывками неслись вскачь, в темень, фыркая и мотая черными гривами по ветру. Повозка о трех колесах зачиркала по земле, затрещала и завиляла из стороны в сторону, как худой собачий хвост.
С кручи высокого берега сорвался тарантас с извергом и лошадьми в свинцово-черную воду Волги, булькая и пуская за собой пузыри.

Равнодушно взирала на то полная кроваво-красная луна. Громоздились над широкой рекой багрово-темные хмурые облака. По поверью, в такое полнолуние жди страшной беды, ибо тогда нечистыми людьми управляет сам хохочущий сатана. А уж жертву он выбирает не спеша и наверняка.

На пылающий огнь и крики погорельцев поспешала конная пожарная команда на повозках, влекомых тяжеловозами, цокая копытами да расплескивая воду из наполненных бочек, дребезжа ведрами и баграми.

Только к утру загасили вручную огневище. На том месте сиротливо торчали обгорелые печные трубы и почерневшие стены, ветерок играл пеплом, присыпая им обугленную страдалицу-землю.
В огне пропала домашняя живность да смертельно обожжены два полуслепых, дебелых дедка от рухнувшей на них тлеющей соломенной крыши…

 Трагически погибли и родители Наташи.

О смерти безбожного злодея Иванюка, кто-то видел из бродяг и разболтал всем, доложили полицмейстеру.

Чиновник облегченно расстегнул ворот мундира и приказал все уголовно-разыскные дела в отношении того прекратить и снести в подвальный архив. Из сейфа достал графин, плеснул в граненый стакан рябиновки завода «Смирнова» и, хлебнув, буркнул вполголоса: «Туда ему и дорога, на дно, к ракам!»

Расхлебывать разбои громил Иванюка пришлось уже полицмейстеру Н. Потоцкому.

 До этого он исполнял здесь обязанности уездного исправника и неплохо знал криминал. Теперь, как начальник городской полиции, вытравлял дикий разгул преступности между спорящими бандами, разматывал клубки краж и грабежей в гостиницах, трактирах и глухих переулках. И козырные «фраера» загремели кандалами.
Сам городской голова Царицына приглашал Потоцкого на обеды к обильному, уставленному яствами и иностранными винами столу.

Полицмейстер, весьма образованный и сметливый, хлебосольничал и гостевал только с местной знатью, докторами, нотариусами, а в отпуск выезжал в лучезарную Италию. Завершил карьеру полицмейстером Великого Новгорода.

Глядя там из окна кабинета на воды Волги, не раз вспоминал «город поножовщины» Царицын, этот буйный «Чикаго на Волге», как хлестко именовали его в газетах.

И сопел, читая секретные сообщения вездесущих по Руси агентов уголовного розыска, что громила Иванюк не утоп, а всплыл из глубины реки. Опосля рыскал в волжских донских просторах по хуторам-станицам с шайкой отпетых лиходеев. Там и пропал.

...Когда Наташа вернулась в Россию из вояжа «вокруг света», то душа ее была не на месте, жутко беспокоилась. А сердце все настойчивее звало повидаться с отцом и матушкой после долгой разлуки!

Не мешкая, выехала поездом в Царицын, и здесь из рассказов очевидцев мести Иванюка сложилась у нее ужасная картина гибели родителей.

И теперь, сотрясаясь от рыданий и боли, смотрела горемычная на обугленные останки родимого дома.
Был он шумливым и приветливым, полон гостей, улыбались голубые ставенки, помня молоденькими всех семьянинов и соседей.
 Здесь она зачитывалась первыми книжками. Тут пахло вареньем, блинами и парным молоком. Вокруг стола собиралась семья и родичи с малышней. Здесь любили, растили детвору, смеялись и мечтали.

А сейчас... нет ни света, ни привета. Палисадник зарос крапивой и бурьяном. И нет следов ее юной пылкой любви. Все покрыто прахом и пеплом. За что ей это Господне наказание?

Убитая горем, с трудом пришла в себя. О, милостивый Боже! Как все переплелось и закрутилось в этом мире! Пережитые потрясения последних лет затуманили ее сознание и резко повели в другую, религиозную сторону.

Она заколебалась, заметалась как ласточка в неволе, как же лучше поступить, ибо уныние и тоска обволакивали ее. Не забыть ли напрочь о прошлой жизни и не начать ли все в иной ипостаси? Не уйти ли ей от сыпавшихся тяжестей в спокойное бытие монастырское? И стать просто монахиней, отдать душу и помыслы служению Богу да мирянам...

Колокола царицынских храмов призывно звонили к вечерне. Наташа взглянула на отблеск лучей, которые отражались от куполов старинной Скорбященской церкви в центре Царицына. Может, испросить мудрого совета и поехать для того в известные монастырские обители недалече от Царицына? Хотя бы к матушке Арсении в огромный Усть-Медведицкий женской монастырь, известный по всей Святой Руси.

В раздумьях она незаметно дошла до берега Волги, где ласковые волны омывали когда-то ее девичьи ноги, и утомленно опустила в нее ладони. И, склонившись головой к многоводной реке, Наташа просила, заклинала свою любимицу вернуть ей летние свидания с Николашей, вернуть его ласковые слова и сияющие глаза!

Скорее вернуть все, что было утрачено и утеряно. И казалось ей, что чайки над водой протяжно и громко кричали о ее необъятном горе.

Ее печаль вдруг оборвал девичий смех, словно колокольчик – это голенастая девчонка в выгоревшем на солнце платьице и вихрастый мальчонка с подвернутыми до коленок штанинами, взявшись за руки, бежали босиком по песчаному берегу и заливались смехом!

Само воплощение нарождающейся юности, веселой, дерзкой и неутомимой.

Она невольно улыбнулась, глядя на них, – вот и ответ на ее мольбы.
 Просто жизнь продолжалась, и не надо давать места унынию, чтобы оно завладело тобою! Хотя двойное несчастье и угнетало ее, и она жила воспоминаниями, но больше – надеждами на будущее.

К ее изумлению, москвич дядя Иосиф Георгиевич, у которого теперь она проживала, заботясь о ней, развил активную деятельность! Вовсю использовал деловые связи среди столичных воротил, банкиров и коммерсантов! Где визитами с солидными подарками, где нужными сделками, где щедро шуршащими банкнотами...

«Кто ищет, милая, тот всегда найдет!» – любил повторять он ей. И приготовил для нее этакий сюрприз!

И она, неожиданно для себя, получила именное приглашение на аудиенцию в Министерство иностранных дел, к известному князю Ухтомскому.
 Популярному в свои тридцать лет поэту, переводчику и литератору... Зачем и почему к нему, забеспокоилась она. Что может ее ожидать?
 Тут бы хоть со своим горем разобраться в смутной душе. Покойные родители, безвестный и живой ли Жиган, утраченный навечно малыш..

Она, как репортер, знала из газетных и журнальных публикаций об Ухтомском как о знатной персоне, творческой, высокообразованной личности и близко входящей в придворные круги.
Но рассчитывать на личную встречу с князем – таковое и во снах не могло померещиться. Куда уж там ей – дочери заурядных царицынских мещан.

После поездки к Ухтомскому она выходила от него на улицу потрясенная!
 Визит не занял много времени. В шикарно обставленном кабинете, с лепниной на потолке, картинами на стенах, шкафами книг в тисненных кожаных и позолоченных переплетах, он любезно сказал:

– Мне известно о вас как о добросовестной журналистке, пишущей колоритные очерки из южных широт. Внимательно читал их. Знаю, что вы достойно проявили себя в сложной и ответственной экспедиции Машкова к абиссинскому негусу Менелику.

М-да, милая барышня, нам нужен эрудированный, с опытом поездок в зарубежье, литературный секретарь для будущей книги. Приглашаетесь вы! Книга эта будет создаваться в процессе обширной поездки цесаревича Николая Александровича (будущего царя Николая Второго – автор Н.Б.) со свитой в странах Европы и Азии.

Внезапный звонкий бой огромных напольных часов, стоящих в углу комнаты, заставил ее, напряженную, вздрогнуть. Ухтомский тепло улыбнулся смущенной гостье.

– Вы в этом творческом деле будете не одна. Так, фотографией займется Владимир Менделеев, сын ученого Менделеева. Вот его прекрасная работа, фото моего сына – и князь показал на фотографию улыбчивого малыша лет пяти, в рамочке на письменном столе.
Она тут же вспомнила, что князь, нарушив приличия высшего света, женился на простой крестьянской девушке Матрене и, говорят, весьма доволен женой и своим малым сынишкой. Сильная натура, значит.

– А иллюстрировать предстоящее издание выпала честь замечательному художнику Николаю Карамзину. Если согласны участвовать в этом вояже и заниматься путевыми записками, будете зачислены секретарем. В свободное время можете помогать дежурному врачу, что для вас не в новинку. В путешествии будете находиться на казенном содержании.
И приветливо молвил:

– Увидеть половину мира выпадет счастье далеко не каждому репортеру. Отъезд в ближайшие дни.

Ошеломленная таким внезапным и роскошным предложением она подумала, что ее немыслимые мечты начинают сбываться. Ведь она может оказаться где-то рядом со своим милым Николаем. Важно очутиться в странах Юга – а дальше как Бог пошлет! И выразила князю свое полное согласие.

– Итак, в путь! – воскликнула она, собирая в саквояж свои нехитрые пожитки.
Теперь она оставляла в прошлом свои юные затруднения, а встретилась с удивительной жизнью, другими заботами и литературными хлопотами.

В конце октября в огромной свите цесаревича они отправились поездом из российских пределов через Вену в Триест.
 Затем перешли на борт крейсера «Память Азова» и прибыли в Грецию. Впереди их ожидал Порт-Саид в Египте. Пока корабль проходил по Суэцкому каналу, Николай со свитой пропутешествовали по Нилу. Из Суэца путь продолжили в Аден.

Конечно, для нее, как и многих лиц, это было время удивительных познаний, встреч и всяческих открытий. Немало времени уходило у нее на путевые заметки и зарисовки.
В день 11 декабря корабль приплыл в Бомбей. Началось длительное путешествие через Индию, и они прибыли в Коломбо, где цесаревич запечатлелся на фотографии. В Индии посетили крупные достопримечательности, в том числе Золотой храм, было приобретено много диковинных предметов искусства для пополнения музеев Москвы.

Покинув остров Цейлон 31 января, русская придворная экспедиция отправилась в Сингапур, затем на остров Ява, и после в Бангкок – самый крупный город в королевстве Сиам, красивый, экзотичный и колоритный.

Наташа с превеликим удовольствием помогала Ухтомскому описывать интересные дорожные наблюдения, переписывала его черновые пометки набело, они обсуждали наиболее важные места и факты.
 Князь пояснил, что в поездке устанавливались дипломатические связи цесаревича с правящими династиями в посещаемых странах.

Сейчас они находились в гостеприимном и загадочном Сиаме (о котором в России так мало знают) и пребывают в гостях у радушного короля.

Наташа встряхнула головой, отгоняя пережитое.
Подвинула к себе журнал и медицинскую сумку со знаком Красного Креста.
 Сегодня ее попросили подежурить в медицинской части в королевском дворце.

И тут донесся громкий выкрик офицера охраны:
– Наташа!
Скорее сюда! Помоги раненому!
 
 на фото: полицмейстер Царицына Н.В.Потоцкий

 Продолжение следует... гл.14      Жиган в Сиаме  http://proza.ru/2023/03/26/893