Возвращение. Роман. Гл. 7

       VII. – Да, точно такое же солнце поднялось и теперь над горизонтом. Громадное. Желтое. Неподвижное.
       «Что это, никак затмение у вас на сегодняшний день назначено? – не совсем умно пошутил Д.П., –  славно, как раз к моему приезду». И он, лениво откинувшись на спинку сиденья, начал в полуприщур разглядывать небесное светило.
       Слава молча указал в сторону. Градусов на тридцать от повисшего над землей оранжевого шара и на расстоянии примерно семи километров от трясущегося на ухабах, подобно телеге, Славиного грузовика, виден был отчетливо уродливый остов зачинающегося здания. На лесах суетились крошечные фигурки. Четыре крана, ограждавшие каменную громаду, втрое превышая выстроенные этажи, напоминали гигантских, замерших над жертвой богомолов. Там и сям работали бульдозеры. Кое-где катками асфальтировалась дорога. Отсюда-то и тянулась ввысь пологая пелена, придававшая солнцу зловещий оттенок затмения.
       «Что строится?» – полюбопытствовал Д.П. – «По слухам, возводят фабрику для производства «кока-колы», – отвечал Слава, облизывая пересохшие губы. – «Неинтересно, – усмехнулся Д.П. – «Почему же?» – «Не будет толку», – безаппеляционно заявил Д.П. – «Ну это как сказать. Правда, у нас многое нынче идет не в лад. Но кое-что и удалось. Например, открылись придорожные кафе. Множество торговых будок появилось. Там почти все есть. Хотя, конечно, дороговато. Однако лучше, чем ничего». – «Кафе, будки, все это, как тебе сказать,  поверхность, – нетерпеливо перебил шофера Д.П., – жалкие попытки за Западом угнаться. Я за политическим развитием России давно слежу. И притом очень внимательно. У меня, видишь ли, немалые преимущества в этом отношении. Родился в России, а живу в Европе. Это все равно что стоять одной ногой в одном мире, а другой в другом». Слава, услышав такие слова, как-то непроизвольно втянул голову в плечи. Д.П. и сам почувствовал ненужную громкость высказанного сравнения. Однако как человек, долго и мучительно размышлявший над заветной темой, не мог, да и не хотел уже остановиться.
       «Понимаешь, все дело тут в том, что у нас, русских, нет внутренней уверенности, что человек произошел от обезьяны, – начал он издалека, горячо и без предисловий, – да, да, в этой самой уверенности, а точнее, в ее отсутствии у нашего брата, все и дело. А цивилизованный Запад – ой как он прагматичен! Там все выверено и отточено. Все компоненты общества и в любом срезе : социальном, хозяйственном, правовом и пр. действуют слаженно. Точно часовой механизм. Вот, полюбуйся», – Д.П. поднес свои часы сначала к собственному левому уху, потом Славиному правому. Слава, послушав, кивнул головой и тут же, по-видимому от излишней нервозности, нажал всей ступней на газовую педаль. Грузовик резко наддал, вследствие чего Д.П., подпрыгнув, больно ударился щекой о дверцу. «Черт побери, ты это нарочно, что ли?» – он принялся растирать ушибленное место. Слава тотчас остановил машину и стал извиняться в самых подобострастных выражениях.
       Д.П. на мгновенье показалось, что тот издеввается над ним. Однако, увидев мину искренней, даже гротескно преувеличенной виноватости на простодушном Славином лице, смягчился и заметил примирительней : «Ладно, чего уж там. С каждым может случиться. Поехали, как бы не опоздать. Э-э-э, потом, потом», – замахал он руками при виде доставаемой Славой из водительского шкафчика баночки с «целебным кремом», как скороговоркой объяснил Слава.
       «Смотрите, как бы синяк не образовался, любезный Д.П. Что скажут на это ваши батюшка с матушкой? Эх, не к добру это. Меня же станут ругать. Вот, мол, не доставил дорогого гостя по назначению. И в том виде, в каком следовало». – «Да ты-то при чем?» – недовольно вымолвил Д.П. Он уже чувствовал, что шофер прав : быть синяку на его правой щеке. И синяку преогромному. Все же со свойственным ему упрямством он отказался от притираний : «Поезжай, голубчик, поезжай». – «Воля ваша, а только я опасаюсь оченно, как бы поздненько не было. Хотя мазейку мою и позже можно употребить, да того эффекта не будет. Чем раньше, тем лучше. Ай, как некрасиво возвращаться на родину с большущим синяком! Согласитесь сами, любезный Д.П., некрасиво это и где-то даже неприлично».
       Д.П. угрюмо молчал. Грузовик тронулся с места. Через полчаса они оставили позади строящуюся фабрику «кока-колы». Еще через час завиделись черные, просмотленные снаружи кубы водонапорных башен. Это и был садовый пригород города S. От сильного волнения у Д.П. забилось сердце : «Грустно мне, Слава. Так грустно, как никогда еще не было в жизни грустно. Помнишь, как сказал поэт :


                Пение птиц
                в затихающем сумраке марта – 
                есть что-то в нем,
                что не снилось, Горацио, нам.

                Годы пройдут –
                и сравняют нас просто с землею :
                будет все так,
                словно в мире и не было нас.

                Это, мой друг,
                нам и слышится в криках. А птицы
                делают вид,
                что поют они лишь о любви.


       Да, это он прямо обо мне сказал. Сердце щемит и ломит. Что я наделал, боже мой! Двадцать лет не видал родного дома! А теперь вдруг все сразу. Не знаю, выдержу ли такую нагрузку», – и Д.П. одной рукой ухватился за левую сторону груди, а другой рукой отер испарину со лба. Слава предупредительно сжал его кисть : «Крепитесь, любезный Д.П., крепитесь! Мы же со своей стороны сделаем все от нас зависящее, чтобы все, так сказать, было чин по чину... то есть я хочу сказать... что будет, то и будет».
       Д.П. вопросительно посмотрел на него. Слава покраснел и, скрывая смущение, сказал : «Для вас теперь встретиться с родителями в саду все равно, что для меня залпом осушить бутылку «Московской». Уж и не знаю, осилю ли в моем возрасте, – однако, почувствовав, что взял слишком низкую ноту, поправился, – вы, дорогой Д.П., того-с, давеча так интересно заговорили о нас и о тех, кто за кордоном, да он, этот... ухаб проклятый вас перебил».
       Но Д.П. его не слушал. Мысли его были далеко. Он высунулся, сколько можно было, из кабины. Становилось жарко. Степной ветерок обдувал его лицо. Высоко в небе невидимо пели жаворонки. Д.П. казалось, что грусть его была так же чиста и глубока, как это небо над головой. Ему захотелось вторично процитировать стихотворение поэта, но он знал, что это было уж точно лишнее.