Мысли не было, что нас завоюют фашисты

 
     Случилось так, что в годы войны сёстры Хоменко, Вера, Елена и Нина, сменили два места жительства. Когда началась война, они вместе с родителями Фёдором Филипповичем и Анастасией Илларионовной проживали в Чите на улице Крестьянской, потом их вместе с мамой судьба забросила в глухую деревню в Красноярском крае, откуда они вернулись снова в Читу к отцу и позже поселились в другой части Железнодорожного района на улице Засопочной.  А в Чите вся семья Хоменко обосновалась еще в 1933-м: отец согласился приехать сюда по вербовке работать на Забайкальскую железную дорогу.

     На улице Крестьянской, где почти сплошь проживали семьи железнодорожников, помещались в одной комнате с общей кухней в небольшом домике, который стоял в окружении нескольких таких же домов, объединенных одним большим двором. Елена Фёдоровна Калашникова (Хоменко), ныне заслуженный работник культуры РФ, создатель и первый директор Музея декабристов в Чите, вспоминает: «Когда началась война, отца в армию не взяли: у него, как и у всех его сослуживцев и соседей по дому, работавших на железной дороге, была бронь. И мы с сёстрами, и соседские ребятишки не узнали, что означает отец-фронтовик, но стали свидетелями тылового неимоверно изнуряющего труда родителей, сами испытали лишения».

     Фёдор Филиппович Хоменко работал в кондукторском резерве станции Чита-1, был главным кондуктором товарных поездов, и, как вспоминает его старшая дочь Вера Фёдоровна Хохрякова, шел на работу по первому зову вызывальщиц (так называли работниц, которые круглые сутки ходили по домам, вызывая на работу кондукторов, машинистов и других железнодорожных служащих). Его рабочим местом был открытый тамбур последнего товарного вагона. «Летом ли, зимой ли – всегда на открытом воздухе, прикрываясь от ветра или стужи, сопровождал составы поездов, следил, чтобы в вагонах не оказалось посторонних, чтобы вовремя суметь предотвратить поломку. Зимой в тулупе с фонарём, изнутри которого из-за стеклянного окошечка пробивается огонёк от свечки. Конечно, было очень трудно, но никогда не жаловался, трудился ради нас, говорил, что его работа нужна фронту. Умер папа в 1984 году от рака лёгких. Наверное, сказались и зимние поездки, и постоянная паровозная копоть…», – вспоминают с грустью сестры Вера и Елена.

     В 1940 году восьми лет Лена пошла в первый класс в 23-ю школу (сейчас в этом здании стоматологическая клиника, что на Байкальской улице), здесь же в четвертом классе училась старшая Вера. Но когда началась война, в школьном здании разместился госпиталь, а детей перевели учиться «на гору» на улицу Карла Маркса в одно из зданий Школы военных техников (ШВТ). В начале лета 1941-го, после окончания учебного года, вместе с мамой и младшей сестрёнкой Ниночкой девочки отправились в Красноярский край в родную мамину деревню к бабушке Ирине Ивановне и тете Поле помочь им по хозяйству и поддержать. Запомнили, как в пассажирском поезде вместе с ними ехали на запад совсем молоденькие солдатики с такими же юными командирами, что они постоянно шутили и смеялись, и были очень внимательны к молодой маме с тремя дочками. Помнят, как поезд возле Байкала стоял два дня, чтобы переждать ремонт пути из-за случившегося накануне обвала, как в Канске их встретили родственники и потом они все вместе ехали к бабушке на телеге километров сорок. Там, в глухой деревеньке Верх-Амонаш Канского района в Красноярском крае узнали, что началась война. В этой деревне им пришлось остаться на целый год, так как не успели выправить пропуск, чтобы вернуться обратно домой в пограничную Читинскую область. Здесь же девочки продолжили учёбу.

     Деревня почти обезлюдила, остались женщины, старики да дети. Без сильных мужских рабочих рук в хозяйстве осенью мало кто заготовил сено, не сняли полностью урожай, и оставалось много неубранных полей. «Помню, на поле ячмень стоит в снегу, почти в рост человека. Подниму голову, а вверху налитые зерном колосья. А собирать нельзя – добро колхозное! Но можно было подбирать на уже убранных полях то, что осталось. Собирали эти колоски, выколачивали оставшиеся зернышки и несли маме сварить из этого кашу». Голодная зима 41-го и 42-го  запомнилась особенно, потому что всегда хотелось есть. «Сижу в бабушкиной избе на лавке и думаю о том, чтобы съесть чего-нибудь густенького. А рядом маленькая Нина плачет и приговаривает: «Хлеба хочу, хлеба хочу», – вспоминает Елена Фёдоровна. А Вере Фёдоровне запомнилось, что однажды, два дня подряд сидели голодными. И еще как-то в школе дочка директора, разговаривая с ней, засмеялась, и Вера увидела у неё на зубах оставшиеся хлебные крошки. «Я отвела глаза от её лица, а самой было так горько и обидно, что мы-то уже несколько дней перебиваемся одной картошкой». Тогда в этой глухой деревеньке от голода умерло почти полдеревни: старики да малые дети. От постоянного недоедания и непосильной работы заболела чахоткой и шестнадцатилетняя мамина сестра Поля (она уйдёт из жизни совсем юной девушкой сразу же после войны).
 
     Поздней осенью к домам ослабленных от голода селян стали подходить волки. Бабушкина изба была на краю деревни, рядом речка под высокой горой. Местные жители тогда часто видели, как на этом взгорке бродили их стаи. Однажды ночью вдруг во дворах страшно заревели коровы, никто не знал, почему. На следующий день Вера с Полей взяли тележку и пошли за деревню на ток, чтобы набрать там соломы. Когда шли обратно, остановились, как вкопанные, увидев впереди на дороге с десяток хищников. Стояли, еле переводя дыхание, смотрели на волков, а те на них. Вера Фёдоровна помнит, что это противостояние продолжалось уж очень долго. Потом один крупный волк повёл носом в сторону леса, и все другие встали и ушли. Девочки пошли дальше и на поляне увидели множество обглоданных костей. То были обглоданные кости деревенской коровы. Поняли, почему накануне так тревожно ревела скотина.

     Спустя год осенью 1942-го, уже в Чите, Вера пошла в 6-й, а Лена в 3 класс в другую 24-ю школу, где учились одни девочки (позже средняя школа № 45). Тогда перебрались жить в двухквартирный деревянный дом на Засопочную. Здесь уже была своя отдельная квартира с двумя комнатами и кухней. Окончив семь классов Вера, понимая, как трудно родителям растить трех малолетних сестер, пошла работать в отделение железной дороги Читы-1. На лето её взяли ученицей  счетовода, а осенью отправили на лесозаготовки сучкорубом. Был сентябрь, в школе занятия уже начались, и она, очень способная в учении, сильно затосковала о школе. Долго не решалась сказать отцу, что хочет продолжить учёбу, но тот и сам всё понял, отвёл её обратно в класс. В конце войны в эту же школу пошла их младшая сестра Нина.
 
     С начала войны Анастасия Илларионовна работала в швейной мастерской на Чите-2. Мастерская находилась в районе нынешнего «старого рынка», и из дома она ходила туда пешком, чтобы взять работу на дом. С вечера и поздно ночью вместе со старшей Верой чинила фронтовую ватную одежду, шила суконные тапочки и брюки из купленной на базаре ткани. А утром, сложив в мешок выправленное солдатское обмундирование и новенькие тапочки и брюки, перекинув его через плечо, шла с Читы-1 на Читу-2 пешком, чтобы сдать выполненную работу и продать на рынке обновку, а на вырученные деньги купить что-нибудь съестное и, забрав новую партию солдатского обмундирования, вернуться к вечеру домой. И так ежедневно: ночью работа за швейной машинкой, днем – долгий поход в мастерскую и на базар. Елена Фёдоровна хорошо запомнила, как мама и сестра по ночам трудились: «В какое бы время я не проснулась, всегда строчила машинка». Этот звук так прочно засел в памяти, что когда говорят о Великой Отечественной войне, она вспоминает именно этот стрекот швейной машинки.

     А ещё сёстры помнят, что женщины и дети в войну почти сплошь носили  суконные тапочки, какие шила мама с их соседками. А тапочки шились так: из сукна выкраивалась верхняя часть, сзади, где пятка, сшивалась, подбивалась сатином, по краям, куда просовывалась нога, обшивалась; затем из брезента и сукна выкраивалась подошва, прострачивалась параллельными строчками; к ней по краю пришивался верх. Эти тапочки, можно сказать, в войну спасали не только своим теплом, но и тем, что давали семье заработать на пропитание. Продав их вместе с брюками на базаре, мама покупала стакан риса, а у женщины-соседки, проживавшей в Глухом переулке и державшей корову, – по литру молока за восемьдесят рублей. Потом на всю семью варила молочную кашу, ели её весь день.

     И ещё, если бы не выращивали картошку, погибли бы от голода. Где бы не жили, на Крестьянской или на Засопочной, работали на выделенном для отца участке возле Читинки там, где была протока. Весной и осенью сёстры Вера и Лена на картофельном поле: вскапывали лопатами сырую землю, потом в лунки бросали картошку и засыпали ее. Надеясь на хороший урожай, летом пололи и огребали. «На прополке почти целый день под палящим солнцем и без еды, уже задыхались от натуги, но купание в Читинке как рукой  снимало всю усталость. Искупаемся, немного отдохнём и полоть, искупаемся, немного отдохнем и полоть… И так целый день. Голод одолевал, когда уже приходили домой». Как-то уже к вечеру после прополки побежали на Кенон купаться.  Вера завела Лену в воду «по горло», а сама отплыла, встала, смотрит на неё и смеется, а младшую сестру волной все дальше от берега тянет. Лена  хлебнула воды, стала бултыхаться и поплыла! Так благодаря картошке Лена научилась плавать. А старшая Вера плавала так, что мальчишки завидовали. Уже после войны студенткой Читинского пединститута вместе со своим преподавателем Яковом Иосифовичем Дразнинасом сплавает на противоположный кенонский берег и, передохнув, вернется вплавь обратно!

     Возле дома на Засопочной была водопроводная колонка, а потому здесь недалеко от дома на поле высаживали много капусты. Вот и потаскали сестры  полные ведра на коромысле, чтобы вдоволь напитать эту огородную культуру. В холода, чтобы натопить печь, ходили к железной дороге. Там по железнодорожной ветке перегоняли грузовые составы, в которых открытые товарные вагоны доверху были наполнены углём. Упавшие куски можно было собрать и унести домой. Набирали в мешки столько, сколько могли поднять, и, согнувшись в три погибели, тащили ценное топливо домой.  Приходилось сестрам носить и тяжёлый двадцатикилограммовый мешок с мукой: каждый месяц ее выдавали отцу на пропитание семьи. Этот паёк назывался «кондукторским резервом». Когда Вера занемогла, и у нее обнаружили заболевание легких, ей стали выдавать талоны, на которые она получала бесплатный обед в столовой.
 
     В военное время к школьнице Лене Хоменко пришло увлечение гимнастикой. Впервые с упражнениями выступила перед сверстниками, когда училась в 3 классе. Было это накануне нового 1943 года. В школьном зале оборудовали сцену, установив парты, одна рядом с другой. Учительница напевала вальс, а Лена в сшитом мамой коротеньком в коричневую клетку платьице исполняла упражнения: переворачивалась и становилась «на мостик»; а потом вместе со сверстниками «строила пирамиды». Позже в 24-й школе пошла в гимнастическую секцию. Не изменила гимнастике и после войны, когда училась в педучилище, а затем на литфаке пединститута в Чите.
 
     Уже в последнее военное лето Лене с младшей сестренкой Ниной посчастливилось съездить в пионерский лагерь в Хохотуй по бесплатной путёвке, выданной отцу-железнодорожнику. Елена Фёдоровна, печалясь о ранней кончине своей младшей сестры, успешно окончившей медицинский институт и защитившей диссертацию, говорит: «Нам там было так хорошо, что хотелось, чтобы смена никогда не заканчивалась. Очень чётко запомнила один день, когда после дождя стояла ясная и тёплая погода и душа радовалась. Как сейчас помню, почему-то вдруг подумалось, что скоро будет победа, а о том, что нас могут завоевать фашисты, и мысли не могло быть».

     Пожалуй, с особенным проникновением и душевным переживанием, выразила свои мысли о пережитом во время войны старшая из сестер, Вера, Вера Фёдоровна Хохрякова, Заслуженный учитель школ РСФСР, в первом послевоенном наборе окончившая исторический факультет пединститута, затем проработавшая в течение десяти лет директором  Улётовской средней школы, побывавшая на партийной работе. Вот ее стихотворение, написанное в конце 1980-х.

Я войну не видела в лицо
И бомб разрывов не слыхала.
Среди десятилетних сверстников
Ходила в школу, в классики играла.
Но утром каждый день, ещё босая,
Бежала к репродуктору скорей,
От нетерпения сгорая,
Услышать левитановских вестей.
Мы каждый день все фронтом жили:
То с болью в сердце отступали,
То с молодогвардейцами за Зою мстили,
Под Сталинградом Паулюса окружали.
Чинили гимнастёрки, дежурили в госпиталях,
Для раненых белье стирали,
Стояли по ночам в очередях
За хлебушком, что на паёк давали.
Вам доводилось голод испытать?
В насквозь промокших валенках
Под снегом колоски искать
В далеком поле на проталинках,
И с наслажденьем жито горькое жевать?
И втихомолку плакать по ночам
Над материнскими опухшими ногами?
Прижаться бы тогда к ее плечам
И заглянуть в глаза за темными кругами.
И я сегодня не могу забыть,
Как с нетерпеньем дни войны считали.
И все же успевали жить, настойчиво победы ждали.
И свято верили мы сталинским словам,
Что будет враг разбит и дело наше правое!
Быть может, не понятна вам та вера величавая?
И вот он, День победы, наступил,
День счастья, радости безмерной.
В тот день другому каждый был
Сестрой и братом, другом верным.
Я знаю, этот день не только мы,
Потомки наши не забудут.
И будут мир ценить и жить умней и чище будут.
И не позволят никому отныне ввергнуть мир в войну!