Пели родные украинские песни

     «Самое первое, что запомнила, связанноё с войной, а это было в 1942 году, – чёрный репродуктор на стене. Он висит над столом, я на стуле, поднимаюсь на цыпочках и слышу слово «Сталинград». А в голове неотвязчиво стучит: «виноград, виноград, виноград…». Мама однажды покупала его, и сейчас так хочется хоть одну веточку», – вспоминает Галина Кузьминична Окладная. Ещё с этим словом она связывала что-то уж очень страшное, потому что, когда к маме домой приходила соседка тётя Груня, они уходили на кухню и долго шептались и плакали, произнося: «Сталинград». После окончания в 1960 году физико-математического факультета пединститута она посвятит себя учительскому труду, будет награждена Знаком «Отличник просвещения СССР». А в 1942-м ей было всего пять. Но уже тогда, пятилетняя девочка, заслышав из репродуктора уверенный и проникновенный голос Левитана, понимала, что, как говорил отец, победа будет за нами.

     Она жила в Чите с мамой и папой, Марией Федотовной и Кузьмой Ивановичем, с трехгодовалым братиком Толей. Дом был деревянный трехквартирный, находился на пересечении улиц Комсомольская и имени Недорезова. Рядом, где сейчас один за другим каменные двухэтажные дома, располагался летний сад, и каждое дерево в том саду было огорожено литой металлической решёткой. Ещё в теплоё время года там в деревянной постройке работал  кинотеатр. Вскоре и на улице Недорезова, и в летнем саду появятся окопы, и однажды брат с сестрой увидят, как по этой улице в сторону деревянного моста, за которым дорога на улицу Калинина (ныне Амурская) к вокзалу Читы-2, прошагает колонна красноармейцев. Дети уже знали, что красноармейцы направлялись на фронт.
 
     Остались смутные воспоминания о предвоенной Чите. Галине Кузьминичне запомнились такси, грузовые машины, которые изредка проезжали мимо окон по умощенной булыжником улице. В квартале от родительского дома был рынок, куда бегала с детворой попить недорогого брусничного морса, который разливали в стаканы из деревянных бочек. Напротив рынка – огромный с большими окнами и высокими потолками магазин «Люкс» (позже «Радуга»). Запомнился соседский патефон, из которого часто звучало: «Прощай, любимый город, уходим завтра в море…» (песню «Вечер на рейде» исполнял Леонид Утесов). А ребятишки во дворах распевали: «Выходила на берег Катюша…» и «Три танкиста, три весёлых друга…». Ещё помнятся военные учения: колонны людей в противогазах  ходят строем по улицам Недорезова и Комсомольской. В таком же строю ходила мама, окончившая перед войной курсы боевых медсестёр. «И до войны, и во время войны часто оставалась дома с маленьким Толей, а потом и Колей, который родился в 43-м, да и соседским девочкам тоже приходилось нянчить своих младших братьев и сестёр, ведь семьи были многодетные».

     Ее родители, уроженцы Украины,  встретились в Чите, куда приехали в начале 1930-х годов. Познакомились, когда стали работать на ПВРЗ, и в 1936-м поженились.  В июне 1941 года Кузьма Иванович Окладной уехал на курсы повышения квалификации в Томск, и, когда началась война, там вместе с другими железнодорожниками получил повестку на фронт. Но вскоре решение отменили, всех, кто был на курсах, отправили по домам на прежнее место работы, так как специалисты-железнодорожники нужны были в тылу. Бывший слесарь-стахановец стал на ПВРЗ вначале начальником тендерного цеха, затем сборочного.  Выполняя срочные военные заказы, работал круглыми сутками. Как потом рассказывал повзрослевшим детям, в его сборочном цехе рабочие собирали огнемёты, а весной 1942-го завод выпустил бронепоезд, на котором после митинга очередные призывники отправились на фронт. Ещё на ПВРЗ для фронта оборудовали поезд-баню и передвижную паровозоремонтную колонну.
 
     В первый день войны, а это было воскресенье, Мария Федотовна принарядилась и пошла к знакомым, тоже приехавшим с Украины, в гости, и там узнала, что началась война. Когда пришла домой и сказала об этом детям, они не поняли, почему мама вдруг погрустнела. «Когда в 43-м родился Коля, мама перестала работать (разрешалось женщинам с тремя детьми), днём хлопотала по хозяйству, возилась с нами, а вечерами садилась за швейную машинку и почти всю ночь шила рубашки, блузки, украшала их вышивкой «ришелье» или гладью, чтобы потом продать на рынке или обменять на еду. Обшивала и нас, детей. Помню, купила большую гимнастёрку из темно-синего сукна и из неё смастерила мне пальто. Часто, оставив на меня маленьких братьев, шла в очередь за хлебом. Иногда уезжала с подругами в деревню, меняла там вещи на продукты. Мы с Толиком взбирались на подоконник, смотрели на дорогу и ждали её. Помню, это было зимой 45-го, в библиотеке мы с мамой взяли детский журнал «Мурзилка» и когда пришел с работы папа, я уже громко декламировала заученные из журнала стихи Сергея Михалкова «Мы тоже воюем!», про телефониста и медсестру:
 
     «–Алло… «Юпитер? Я – «Алмаз»!
      Почти совсем не слышно вас!..
      Мы с боем заняли село.
      А как у вас?.. Алло… Алло…».
      «– Что вы рычите, как медведь?
      Пустяк осталось потерпеть!
      И рана ваша так легка,
      Что заживёт наверняка!».

     Вскоре после начала войны в дома рядом с Окладными стали подселять эвакуированных. Приказали вечерами затемнять окна: кто-то завешивал одеялами, плотными шторами или загораживал деревянными щитами, а кто-то затягивал чёрной плотной бумагой, даже газетами (были опасения, что Япония, стянувшая к восточным границам огромную армию, может начать военные действия). Опасаясь налёта вражеских самолетов, говорили, что ни один огонёк не должен быть виден сверху. Еще вышел запрет держать в домах  радиоприемники, которые могли ловить зарубежные сообщения, у соседей Окладных конфисковали мотоцикл. Мимо их окон к воинской площадке, примыкавшей к железной дороге, часто шли караваны нагруженных верблюдов, этот груз перемещали в эшелоны, уходившие на запад.  Запомнилась поездка с отцом в Адриановку к родственнице: «На всех станциях – солдаты, бегают с чайниками за кипятком, обуты не в сапоги, а в ботинки, до колен ноги обмотаны тканью зеленоватого цвета».
 
     В 43-м особенно стала ощущаться нехватка продуктов, были случаи, когда умирали дети. Взрослые говорили: «От голода». Галина Кузьминична, вспоминая то время, говорит, что всегда хотелось есть. Чтобы подкормить детей работников ПВРЗ или станции Чита-1, их водили, как тогда говорили, на детскую площадку, где давали кашу. Кузьма Иванович получал обед в заводской столовой, но выносил к заводской проходной своим детям, это была каша или омлет и обязательно хлеб. Ещё мама, Мария Федотовна, выбирала зёрна из заготовленного накануне войны корма для кур, которых так и не завели, варила кашу, приправляя её белым топлёным свиным салом (его стали получать к концу войны по ленд-лизу), на этом же сале жарили картошку.  Хлеб выдавался по карточкам, детям одна норма, взрослым другая, работающим – третья, побольше. Когда зимой мама возвращалась из очереди за хлебом, от нее пахло гарью, потому что  тем, кто дежурил в очереди, всю ночь приходилось жечь костры, чтобы согреться, а когда кто-то увидел на Комсомольской улице волка, то костры стали жечь и для безопасности. Хлеб  выдавали строго по норме по количеству карточек в семье, и, если положенный ломоть на семью не вытягивал по весу, добавляли небольшой ломтик: не было такого, чтобы обвесили и не выдали норму хлеба!  Случалось, что карточки теряли или их воровали, и это было большим горем. «Рядом с нами жила семья Алексеевых, у них на фронте погиб отец, дядя Саша.  Тетя Женя осталась одна с девочками Галей и Ритой. Помню, как горько они плакали, когда у Гали украли карточки».
 
     Многие, кто работал на ПВРЗ, иногда по выходным ходили на Кенон на рыбалку. Если у Кузьмы Ивановича был большой улов, а караси тогда в Кеноне были большие, он делился с соседями. Обязательно на выделенных заводом участках Окладные высаживали картошку, чтобы был урожай, Галя ходила ее пропалывать. Хоть и были тяжелые времена, все равно отмечали советские праздники. Ходили семьями друг к другу в гости, приносили к столу кто что может. Сосед машинист Ермаков, например, после поездки в Ташкент принес и угостил сушеными помидорами. Мамина подруга тётя Шура всегда угощала киселём, который варила из сушеной вишни, привезённой еще до войны с Украины. Кто-то приносил засахаренную черёмуху. Еще бывали друзья семьи: Сажко, Щербак, Додатко, Коваленко. Собравшись за столом, пели родные украинские песни: «Распрягайте, хлопцы, коней», «Ревёт и стонет Днипр широкий», «Посияла огирочки»… «Отношения между всеми были очень искренними и бескорыстными. А ведь не хватало всего, даже спичек. Их покупали на базаре за большую цену, причем это был не коробок, а несколько штучек, оформленных в виде расчески или гребешка для волос. Экономили каждую спичку: одна шла на растопку нескольких соседских печей. Газету «Забайкальский рабочий», которую папа выписывал, как коммунист и начальник цеха, после прочтения отдавали соседям Алексеевым, Маточкиным, Сычковым, Шимук, и дальше она «ходила» по округе».

     И детским играм война не была помехой, благо пули не свистели рядом, а снаряды и бомбы не коверкали читинские улицы. Девочки прыгали через скакалку и в классики, из лоскутов мастерили кукол с рисованными глазами и ртом, в платьях, сшитых по придуманным моделям, устраивали соревнования, кто больше соберёт разноцветных «стеколок» из битой посуды. Состязались в лапту – двор на двор,  и тогда даже взрослые, если не на работе, вливались в команды играющих. И девчонки, и мальчишки, все вместе, летом на берегу Читинки строили целые замки из песка и речной гальки,  купались в речке, а зимой здесь же катались по льду. Сюда зимой поздно вечером шли с отцом за водой. Отец черпал воду из проруби, выливал её из ведра в бочку, установленную на тележке, а потом, чтобы затянуть её на высокий берег, просил детей подталкивать сзади. Те, упираясь валенками в сугробы, толкали, падали, зарываясь в снег, смеялись, снова толкали, уже бороздя коленками по снегу, падали и опять смеялись…Ну а в Новый год радовала ёлка. Отец шел на Титовскую сопку, приносил оттуда сосёнку, которую по традиции наряжали семьёй довоенными игрушками.

     Помнит Галина Кузьминична, как родители со своими друзьями-железнодорожниками собирали посылки на фронт. «В ящичек складывали самое необходимое: носки, рукавицы, всё, что женщины вязали на спицах вечерами, сидя у печки. Я помогала: не могла только вывязывать пальчик. Папа отдавал табак, папиросы. Я особенно запомнила, как готовила для посылки кисет. Сшила его из черного бархата, на лицевой стороне вышила веточку земляники: ягодки из красных шелковых нитей, крапинки на ней – из желтых в виде узелков. Ягодки выглядели как настоящие. Жаль, что не пришлось узнать, в чьи руки попал мой подарок».
   
     Как-то майским солнечным днем Кузьма Иванович пришел с работы рано, в обед, и радостно, что было совсем необычно, сказал: «Все, война закончилась. Объявили победу. Разрешили не работать». И, как бывало в праздники, Мария Федотовна начала накрывать на стол, чтобы отметить День Победы вместе с друзьями. А они в это время все были возле Читинки, вскапывали свои участки под картошку. Детей, кто проживал на Комсомольской, отправили сообщить им эту долгожданную весть и позвать к столу. «Понимая, как это важно, мы не шли, а бежали со всех ног. Я очень быстро бегала, летела впереди и громко кричала: «Победа! Победа!». Но почему-то женщины, побросав лопаты, начали плакать. Плакала и соседка тётя Женя Алексеева, к тому времени уже вдова. Я никак не могла понять, почему они не радуются, а горюют».
 
     Осенью победного года восьмилетняя Галя Окладная пошла в школу. В школе № 24 (позже № 45) учились только девочки, причем в первом классе были и семилетние, и даже десятилетние, потому что не всем в войну удалось пойти в первый класс. Сохранялись и другие отголоски войны: не у всех были учебники, а кто имел, носили в матерчатых сумках. Только у Гали Окладной в классе были разлинованные тетради: это мама, работавшая раньше чертежницей, накануне вечерами тщательно с помощью специальной линейки на листы бумаги наносила горизонтальные линии и расчерчивала их по диагонали, потом эти листы сшивала нитками. Помнит Галина Кузьминична, что одна учительница была блокадницей Ленинграда, другая – москвичкой, которая защищала столицу и воевала на других фронтах. Галина Кузьминична вспоминает: «Чтобы попасть в школу,  надо  было пройти мимо ПВРЗ, где после окончания войны с Японией стали работать военнопленные. Они тяжело переносили забайкальскую зиму: болели и умирали, их не могли спасти даже теплые куртки на пуху, шапки-ушанки и рукавицы. А первая послевоенная зима была особенно лютой, как говорил мой отец, даже воробьи замерзали на лету».