***

                ВЕНХЕЦИАНСКИЕ СТРоФЫ
Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус.
От пощечины булочника матовая щека
приобретает румянец, и вспыхивает стеклярус
в лавке ростовщика.
Мусорщики плывут. Как прутьями по ограде
школьники на бегу , утренние лучи
перебирают колонны, аркады, пряди водорослей, кирпичи.


Долго светает. Голый холодный мрамор
бёдер новой Сусанны сопровождаем при
погружении под воду стрекотом кинокамер новых старцев.
Два- три грузных голубя, снявшихся с капители
на лету превращаются в чаек: таков налог на полет
над водой, либо - поклёп постели, сонный, на потолок.

Сырость вползает в спальню, сводя лопатки спящей красавицы,
что ко всему глуха.
Так от хрустнувшей ветки ёжатся куропатки, и ангелы— от греха.
Чуткуюбязь в окне колеблют вдох и выдох.
Пена бледного шелка захлестывает, легка,
стулья и зеркало — местный стеклянный выход вещи из тупика.

Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушную раковину
затопляет дребезг колоколов.
То бредут к водопою глотнуть речную рябь стада куполов.
Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий, крепкий кофе.
И макает в горло дракона златой Егорий, как в чернила, копьё.

День.Невесомая масса взятой в квадрат лазури,
оставляя весь мир- всю синеву ! - в тылу,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре и
Город  выглядит как толчея фарфора и битого хрусталя.

Шлюпки, моторные лодки, баркасы  , барки
как непарная  обувь с ноги Творца
ревностно топчут шпили, пилястры, арки.
Я пишу эти строки, сидя на белом  стуле, сотней
мелких бликов тусклый зрачок казня за стремление
запомнить пейзаж , способный обойтись без меня.

Иосиф Бродский ,  1982