Предгрозье, гл. 51

     51. Соседи-миряне из скита, дед Илейка и ребятишки собрались в избе Скворца слушать Прокла. Маленький Клещик уснул у него на коленях, рядом сидели Красава и Втор.
     – Ну, что ж, Прокл, поведай нам, что было в Рязани, как удалось тебе спастись, и где Клещика нашёл. Да не спеши, и понятно говори-то, – начал  Скворец.
     –Дак, пять дён бились мы, Рязанцы, за город. Да, видно, Господь от нас отступился. На шестой день забросали неверные стены горшками с чёрной горящей жижей. Машины у ни есть такие метательные, что камни великие и горшки бросают. Почти все гриди и сам князь погибли, на стенах остались жёнки да ополченцы, вроде меня. Занялся пожар знатный, начали гореть заборола, клети ограды. Кони, что оставались в городе, испугавшись огня, прямо взбесились.
     – А много коней-то в Рязани осталось?
     – Да порядочно, почти все выбежали из конюшен, носятся, ржут, прыгают. Тут кто-то предложил выпустить их за ограду, пусть хоть они спасутся. Кто-то возразил, что берег крут. Да уж выбирать было не из чего: либо сгорят, либо переломаются, а вдруг да вырвутся не свободу. Да и неприятеля, глядишь, подомнут. Беляна - то моя мне кричит:  – «Бери Гнедко, да скачи на нём, может, вывезет тебя, а здесь всё равно конец. Спеши, я тебя догоню».
     Ну, запрыгнул я на своего коника, прижался к его холке, глаза закрыл и Бога помянул. Не надеялся, что выживу, дак, хоть не в  неволе помру. Как с кручи табун пронёсся –  не помню, не в себе был. А потом чую: тише пошли коники. Гарь менее стала в воздухе стоять. Открыл глаза-то, а скачем вдоль старицы, мы с Гнедком и отделились, да одесную стали забирать. Ведь в этих местах и монастырь на Семикином болоте стоит, куда деток мы с Серафимом отправили. Да и деревня недалеко должна быть небольшая, кажись, Уродово. До деревни какой-то потихоньку доскакали, там дворов семь погорело. Видно, дозор басурманский проезжал, сено да припасы забрали. А одна изба уцелела. У неё я увидал тело девочки замёрзшее. То ли разбилась, то ли сил до дома дойти не было.
     – Велика девочка-то была?
     – Да годочков шесть-семь. Как наша Красава. И так-то мне жалко её стало, что заплакал я и решил маленько отогреться и схоронить её. В избу вошёл. Опрятно. После пожара прибралась, сердешная. И хворост у затопа лежит. Ну, кресало у меня всегда с собой, растопил печку. Дым стал, как положено, выходить. А с  полатей слышу тихий такой писк, да там тулуп шевелится. Залез, посмотрел – дитё лежит, еле дышит, глазёнки таращит от испуга, а рядом – котяра рыжий шипит, защищает младенца. Видать, и согревал мальца, а так бы дитёнок замёрз, как сестричка его. Ну, вынес дитятю за пазухой во двор, а как дым весь вышел, вернулись мы с ним. На печи в корчаге вода нагрелась, омыл я его: мальчонка весь обмаранный был, со струпьями. С собой у меня торбочка всегда с полбой да мешочек с солью. Сварил похлёбку. Покормил жижей дитё, сам похлебал, котяре в плошку налил. А тот пофыркал-пофыркал, да тоже полакал. Но не голодный был.
      – А как ты понял, что не голодный?
     – Да увидал потом в сенях: связки плотвичек вяленых висели под потолком. Одну-то котофей, видать, сорвал, да погрыз. Остатки валялись у двери.
     Пока с мальцом занимался, слышу, Гнедко мой тревожно так ржёт. Вышел, гляжу: а тела девочки-то и нет, один след, как тащили его, да следы серых. Вот, не успел я её схоронить, грех-то какой. А тут за коника стало боязно, завёл его в стайку, припёр дрыном дверь, а покормить-то нечем, ни клочочка сена иль соломы, только воды налил в ушат. На другой день нарвал ему ягод рябины, сколь смог. Он схрустел. Так, пока мальчонку подкормил, прошли ещё дни. Чую, пора монастырь идти искать, а то Гнедко мой совсем отощает. Да и серые могут объявиться. Не отобьюсь. Рано вышли. Котяра – за нами. Ну, посадил его на седло к конику. Пущай катается, чтоб в снегу не заплутал. Днём-то шли споро, по высокому берегу старицы, ошуюю увидали небольшую просеку,  похоже, в сторону монастыря была, до Семикина болота от реки.  Притомились, хотели отдохнуть, тут Гнедко почуял опять опасность, заржал. Пришлось поспешать до вас. Еле ноги унесли. Целая стая серая нас догоняла да в обхват брала. Спасибо вашим инокам, спасли.
     Прокл устало провёл рукой по лицу, словно стирая страшные тревожные воспоминания.
     – Дяденька Прокл, а не видал ли ты моего тятеньку? Что сталось с ним и с матушкой? – Спросил тревожно Втор.
     – Матушка твоя раненого перевязывала, а батюшка заборолы горящие растаскивал. Но это было в третий день осады. А уж потом не видал. Надейся, что спрятались в лесах за рекой. Народ кое-какой там спасся.
Ты верь, Вторушка, надейся. Вот видишь, я-то спасся.
     Втор немного отвернулся от сидевшей рядом Красавы, полез за пазуху и достал оттуда коников, привязанных на два конца конопляной  верёвочки. Отвязал одного и протянул его девочке:
     – Ты будешь мой братик.
     – Да не братик, а сестричка,– улыбнулась Красава, – Спасибо, Вторушка.