За линией фронта. Часть шестая -4

  Во время задержания группы шпионов в пригороде Таллина – Нымме, завязалась перестрелка. Преступников задержали, но в этой вооружённой схватке погиб сотрудник контрразведки авиадивизии старший лейтенант Г.Т. Саркисян. (Историческая справка: его имя занесено в Памятную книгу славы и увековечено на мемориальной доске в здании Управления Комитета государственной безопасности при совете Министров СССР по Ленинградской области.)

  На допросе бандиты признались, что сопровождали Шнайдера вместе с его людьми из охраны концлагеря, от Лохнееми до местечка Мааре. Там они расстались из-за невозможности пробиться сквозь истребительные отряды и наступающие части Красной Армии. Указания на его сопровождение из кольца в дальнейшем должно было поступить от Тамма. Группа захвата тут же отправилась в деревню Мааре, что находилась западнее Лохнееми километрах в сорока. Тем же вечером Антонову доложили, что местные жители рассказали о неких, переодетых в гражданскую одежду, пришлых людях, которые скрывались на соседнем хуторе, но уже как два дня покинули его, ушли в лес.  Генерал отдал распоряжение относительно преследования этих людей, кандидатуру проводника по местным лесам и болотам предлагалось подобрать самим оперативникам. Так же Антонов распорядился послать к ним на помощь, кого-нибудь из батальона разведки, так как у них имелся огромный опыт хождения по таким лесам и болотам. Гераленко, видя серьёзность подобного  задания, пошёл сам и взял с собой Геллеровскую группу из пятнадцати человек.

  Деев все эти дни, после прибытия под Лохнееми, занимался формированием и распределением материальных средств, вновь прибывших на пополнение матчасти полка. В его распоряжении было всего несколько дней, после отдыха и соответствующей подготовки, его мотострелковый полк должен был влиться в подвижные соединения Ленинградского фронта и выдвинуться ближе к Риге. Он приходил измотанный и физически и морально поздно вечером и, почти не общаясь с женой, ложился спать. Ольга видела его резкую перемену, после возвращения из Карпат, но объяснения этому не находила. А Алексей ничего не говорил. Она отвезла из штаба дивизии в разведбатальон распоряжение для Гераленко и, вернувшись оттуда, рассказала Алексею про отправку разведчиков вместе с оперативниками на поиски Шнайдера. Деев молча выслушал, взглянул на Ольгу и снова попытался уйти от разговора, который уже давно назрел.
- Алёша, тебе нехорошо? – спросила Ольга и обняла его за шею.
- Нет, тебе показалось… - ответил он, и освободившись из её объятий, сел на койку.
- Я понимаю, как вам всем тяжело дался этот поход в Карпаты, мне Гераленко рассказал. Ты, наверное, уже душой весь чёрный. Вот и тянет тебя что-то, покоя не даёт… - сев рядом с мужем, продолжила она.
  И тут вдруг Ольга отчётливо вспомнила, как где-то день на второй после возвращения полка в дивизию Антонова, на окраине Лохнееми у палаток медсанбата разведчики и её Алексей, сидя на поваленных брёвнах, слушали песни молодых медсестёр-полячек. Она тоже подошла послушать. У пани Гражины, как все её там называли, был чудесный звонкий голос и она с большим вдохновением пела мелодичную песню на родном польском языке. Ольга обратила внимание на Алексея при этом, он слушал так заворожено, так глубоко смотрел на эту женщину, что казалось, в этот момент на земле ничего для него больше не существовало, только Гражина и эта песня. И после того, как она замолкла, он с каким-то даже сожалением посмотрел на свою жену.  Ольга, приехавшая сюда из штаба дивизии к Гераленко, поймала на себе этот грустный взгляд и после этого вечера Деев с ней так ни разу ни о чём толком и не поговорил. Больше молчал и замыкался в себе.
- Алёша, - начала она снова, подвинувшись к нему вплотную. – Если твои молчанки связаны, как-то с этой польской пани… Ну, мало ли что в дороге из Карпат могло между вами произойти – это война, напряжение нервов, я всё понимаю, но – ты только не молчи, слышишь? Не молчи! Мне ведь очень плохо от этого, я постоянно чувствую себя виноватой.
  И тут с Алексея словно морок упал, он повернулся к Ольге и резко притянул её к себе, горячо поцеловал в губы:
- Что за сплетники, чёрт их побери!.. – выругался он в сердцах. – Я знаю, откуда ветер дует. Это Васька Мельников собрался на ней жениться и всех подозревает теперь в тайном с ней сожительстве, а подозревать есть с чего… Но, речь сейчас не о том, - и Алексей ещё крепче прижал к себе жену. – Я покоя себе не найду, все последние дни, ощущаю себя самым последним и низким типом. Тряпка я, а не офицер!..
  Он, тихонько оттолкнул Ольгу и вскочил с железной, скрипучей койки, так, что её пружины крякнули и поднялись вверх.
- Лёшенька, ты чего это?! – испуганно взмолилась Ольга и, тоже поднявшись, тихонько подошла сзади и положила руки ему на плечи, успокаивающе похлопывая при этом ладонью.
  Он опустил голову, потом тяжело вздохнул и с грузом невысказанных фраз, снова остановился в тупом молчании. Прошло несколько минут, прежде чем он начал говорить, но уже увереннее и чётче:
- Помнишь, сразу после нашей расписки в ЗАГСе, - повернулся он к жене, - я обещал тебе, что сразу после войны, как только будут подходящие к этому обстоятельства, мы вернёмся в Москву и ты, наконец-то, поступишь в институт. Получишь любимую профессию, будешь учить детишек и мы все вместе, с твоей мамой, будем жить в столице и никогда не будем с тобой больше нигде скитаться. Я тоже самое и твоей матери обещал, что всё сделаю для счастья её дочери, а теперь… Меня так это угнетает всё!
- Что, всё? – Ольга испуганно смотрела на Алексея.
- Ты бросила Москву, учёбу в институте и перебралась в Сибирь, чтобы поискать себя, своё призвание… Не ради меня, нет – я такого даже подумать не могу, а если подумаю, то превращусь в махрового эгоиста. Но, так или иначе, а вот на войну-то, ты ради меня всё-таки пошла, и я это знаю… И ты – знаешь! Не отрицай, - видя, как Ольга замотала головой, поправил её Деев. – Ты могла из-за меня погибнуть, я виноват в том, что произошло в Дорохово. Я, и не кто другой! Я виноват, что ты могла из-за меня погибнуть и во второй раз, под Курском. Да, виноват, во многом виноват! А теперь, я не смог даже защитить наше с тобой счастье, не смог даже обещанного тебе, эту малую толику личного, и так необходимого тебе блага, воплотить в жизнь… Одним словом, есть распоряжение оставить наш полк после боевых действий на границе. После окончания войны, мы никуда не вернёмся: ни в Москву, ни в Сибирь. Мы будем на границе формировать боевые гарнизоны, потому что мы – специальные части НКВД и строительство госграницы теперь – это наше будущее дело. И вот я приехал сюда и понял, что я не смогу пойти и потребовать, чтобы меня отправили подальше в тыл после окончания боевых действий. Не смогу! Малодушный я человек для этого… Не хватит у меня сил и мужества на это. И с моей стороны, относительно тебя – это предательство! Получается, что мы снова расстанемся, если ты уедешь в Москву, или… будем жить на границе опять, как в аду, на чужом белье и чужой мебели с инвентарными номерами… Мне стыдно тебе смотреть в глаза после этого!
  Высказавшись, он немного успокоился, и посмотрел на свою жену, которая в этот момент невозмутимо доставала иголку с ниткой из тумбочки, чтобы зашить его порванный на гимнастёрке манжет.
- Ты, поняла, что я сказал? – переспросил Деев, с напряжением ожидая от неё ответа.
-Да-да, поняла! И это будет, наверняка, польская граница. Вася Мельников останется довольным, и работа, и жена рядом, никуда ехать  не придётся… А я?! Да, шут с ним, с этим институтом, ничего, буду неучем неграмотным. И нужна тебе такая жена?
- Вот именно! Я не хочу, чтобы ты была неучем и потом всю жизнь из-за этого винила меня, - он подскочил к Ольге и снова горячо её обнял. – Ну, что же ты замолчала?
- Важное правило семейной жизни, Лёшенька, слушать, прежде чем говорить, делиться, а не спорить, понимать, а не оценивать, и прежде всего – прощать! А я и оценила, и поняла!..
  Лишних слов ему было не нужно, он понял, что жена его будет с ним теперь везде, куда бы его ни послали. Она – это во истину, его частичка и души и тела, и так будет всегда. Он был счастлив сегодня вечером, но заноза в сердце, о своей никчёмности для Ольги, в практическом и бытовом смысле, о своей значимости для неё, как защитника от всяческих бед и невзгод – всё-таки в душе ещё осталась. От этого состояния ещё потягивало холодком, как и от того, что теперь он видел перед собой не только женщину, которую любил, но и ребёнка, которого надо было защищать и оберегать от всяческих опасностей. Ведь разница в возрасте была очевидна здесь на фронте, ещё больше, чем там, в мирное время, полное чудес и романтики. И это тоже угнетало.

  На одном из лесных хуторов Геллеровская группа вместе с Гераленко соединилась с небольшим по численности отрядом Гуриновича, которые были задействованы в поисках полицаев, укрывавшихся в этих лесах и опознанных местными жителями, которые и забили тревогу. Поздно вечером за столом в избе, где удалось напроситься на ночлег, сидели наши бойцы вперемежку с партизанами и продрогшие за время хождения по лесам и остывшим уже болотам, выпивали самогон. Побледневший и осунувшийся за эти дни Дёнитц вошёл в избу.
- Командир, - обратился он к Гераленко, - я поставил боевое охранение и посадил ещё двоих в засаду на тропинке, что идёт по лесному склону. Там самое место вынырнуть незамеченными…
  Он, стиснув зубы, застонал, а потом осел возле порога, прислонившись спиной к бревенчатой стене.
- Что ты? – спросил его Гераленко.
- Это ранение в голову даёт о себе знать, - ответил за него Геллер и, встав из-за стола, подошёл к Дёнитцу.
- Э, да так не годится!.. – протянул Валентин. – Надо тебе скорее вернуться в батальон… и к медикам – живо! Что, ничего не сказал-то?
  Но Хейни вместе ответа,  стал заваливаться на бок. К ним подскочили ещё двое, Глушков и Диц, помогли поднять своего товарища и уложить его на топчан.
- Ребята, - обратился Граленко к партизанам из бывшего отряда Гуриновича, - вы куда утром дальше двигаться будете?
- Хотели остаться здесь, ещё немного осмотреться, а потом двигаться в сторону Нымме, - ответил за всех командир группы Басов. – А, что?
- Хочу просить вас, кого-нибудь сопроводить нашего товарища в Лохнееми, передать его на руки медикам, - попросил Валентин и вопросительно взглянул на Басова.
- Хорошо, - ответил тот, - мы пошлём с вашим товарищем двоих наших, а сами выйдем с вами рано утром к хутору близ Латтау, а здесь оставим на всякий случай ещё двоих, Прохорова и Тыну Лобковского – они хорошо знают здешние места.
  На том и порешили. Рано утром, пришедшему в себя Дёнитцу обмотали голову покрепче ситцевым платком, взятом у хозяйки дома и отправили в батальон вместе с двумя сопровождающими, а сами вышли в лес к болотам и углубились к дальним хуторам.

    После того, как привели и положили к медикам в палатку Дёнитца, часа через два к нему вошёл Алексей.
- Хейни, послушай, Коршунов говорит, что тебе надо ехать в госпиталь в Таллин на лечение. И не шути с этим, ранение головы – это серьёзно, по себе знаю. Данила просил с тобой поговорить, потому что ты отказался ехать. Почему? – Деев был серьёзен и суров, его аргументы возражений не терпели.
  Дёнитц лежал, молча глядя в потолок.
- Меня ведь потом спишут, а я этого не хочу, - тихо и грустно произнёс он, закрывая глаза рукой.
- Никто тебя не спишет. Не говори ерунды! – Алексей сделал вид, что рассердился, но потом сел к парню на койку и уже спокойнее, произнёс: - Ты нам нужен здесь и мы будем тебя ждать. Никто не имеет права без соответствующего разрешения тебя отправить в тыл.
  Дёнитц весь напрягся, как струна, повернул голову к Алексею:
- Я давно с вами поговорить хотел…
- Ну, слушаю тебя!
- Войне скоро конец, это ясно… И мы пойдём по городам Европы, а потом и Германии…
- Да, войдёшь в свою Родину победителем-освободителем от фашизма – героем! – и Деев похлопал Дёнитца по плечу.
- Обратно, мне нельзя будет вернуться? – ещё тише, будто боясь вспугнуть кого-то, спросил Хейни.
- Куда… вернуться? – не понял сперва Алексей и в удивлении поднял брови.
- Потом… Вернуться в Россию? Меня с Родиной ни что уже не связывает и я хочу узнать – меня вышлют сразу отсюда, или позволят всё же здесь остаться?
  Деев поперхнулся словами и откашлялся:
- Почему же не позволят? – переспросил он у парня, полного сомнений.
- Потому что – я немец, - коротко и ясно объяснил он.
- Ну, и что же? – ничуть не смутился Алексей. – А что, ваше имя – Адольф Гитлер?
  Дёнитц улыбнулся и по его лицу впервые за их разговор скользнул лучик тепла и надежды. Потом его уговаривать долго не пришлось, и Данила Коршунов после ужина повёз Хейни в Таллинский военный госпиталь, а к палаточному городку, что расположился вокруг медсанбата, уже подходил из леса быстрым шагом вооружённый человек и явно не хотел, чтобы его заметила охрана или посторонние люди, поэтому он каждый раз нырял в густую чащобную тень, если кто-то попадался на пути, а потом мелкой рысью, небольшими перебежками, подобрался к санитарным палаткам с тыла и в кустах стал ждать удобного момента.
 
 Уже совсем стемнело. Макушки вековых сосен утонули в багряных закатных облаках, а потом погасли и стали еле различимыми. Марыся выскочила из палатки с двумя пустыми вёдрами и на ходу оправляя свою полинявшую юбку, помчалась по узкой тропинке к реке. Не успела она проскочить своими быстрыми ногами и половины дороги, как из кустов её ухватила за локоть чья-то цепкая рука. Девушка вскрикнула:
- Чу, злыдень! Зачем пугаешь?
  Андрей Прохоров крепко держал её, прижимая палец к губам.
- Ты сестричка не кричи, - миролюбивым голосом произнёс он и отпустил её руку. - Мне бы кого-нибудь из медсанбата из врачей надо. Товарищ наш на дальнем хуторе раненый лежит, Тыну Лобковский. Меня сюда прислал, сказал, что медсестры его знают.
- Тыну?! Ранен? - глаза Марыси округлились.
- Ну, да!.. А мы там на боевом задании, и я один с ним в засаде остался, не могу его сюда притащить. Он ранен в ногу.
  Марыся поставила вёдра на кочку и уставилась на Прохорова. Его лицо ей тоже было знакомо и она, доверившись случаю, ничего не заподозрив худого, переспросила:
- Может быть я чем-то помогу? Я знаю Тыну...
- Я бы хотел, чтобы был врач, можешь позвать сюда кого-нибудь, Коршунова, например. Я сам с ним переговорю.
- Нет его, - на ломаном русском ответила девушка. - Раненого повёз в Таллин.
  Прохоров растерялся, потом откашлялся и согласился:
- Ладно, пойдёшь ты со мной. Только возьми средства для перевязки и лекарства. Жду тебя здесь...
- Почему здесь? Почему ты не пойдёшь сам в санчасть, там есть ещё доктора?
- Потому что объясняю тебе, что в засаде мы сидим, не велено ничего говорить, и ты молчи. Взяла свои инструменты и пошла со мной... Жду! - приказным тоном произнёс Прохоров и Марыся, подхватив пустые вёдра, побежала обратно.
 
  Они долго шли лесом, глухая полночь застала их на дороге возле Нымме, но они нырнули к заболоченному озеру и вышли к старой мельнице, здесь рядом на одном из хуторов и ожидал их больной товарищ.
  Широкий двор был безлюден, маленькие узкие окошки низенького, закопчённого домика с соломенной крышей тускло были подсвечены изнутри керосиновой лампой. Девушка шагнула вслед за Прохоровым и вошла в горницу. Она огляделась по сторонам и увидела сидевшего за столом у окна Тыну. Он ел варёный картофель из чугунка. Вид его показался Марысе совершенно здоровым. Что это? Её разыграли?
- Тыну! - бросилась она к парню.
  Лобковский обернулся на её возглас и равнодушно взглянул на свою старую знакомую, с кем гулял когда-то и тискал в кустах.
- Ты, это... Пройди сюда, - попросил он и отодвинул в сторону котелок и ложку.
  Она не успела удивиться всей ситуации, как сзади её толкнули в спину. Прохоров, как и в прошлый раз у палаток, крепко схватил её за локоть.
- Идём сюда, - приказал он, угрожающим тоном и повёл её на другую сторону дома.
  Там в тесном закутке на низком топчане лежал раненый человек смуглый и темноволосый. Было видно, что он не один день скитался по лесам и болотам, сильно зарос и оборвался. Нога была прострелена чуть выше колена, глаза закрыты.
  Это был абверовский агент Тамм. Когда на хуторе взяли Таллисте, ему удалось бежать. Рацию он бросил и некоторое время скитался по лесам, как волк. Он обносился и одичал. Истратив деньги, которыми его снабдили хозяева, стал грабить и убивать. Долго петлял по местным глухим деревушкам и селениям, пока не наткнулся на людей Шнайдера в засаде. Завязалась перестрелка, и пока они поняли, что перед ними "свой" человек, Тамм оказался раненым. Его принесли на этот хутор, что был поблизости от бывшей разведшколы абвера "Ревал". Здешние места эсэсовцам были хорошо известны и они находились тут в засаде, как рыбы в воде. Отыскать этот глухой уголок было непросто и наши разведчики всегда проходили мимо или в обход этих топких болот, почти в центре которых и расположился этот отдалённый хуторок.
  Марыся вздрогнула, когда ей на плечо опустилась по-кошачьи, чья-то тяжёлая рука. Она обернулась к человеку, тихо вошедшему в дом и неслышно подошедшему к ней. Он был одет в чёрную форму без погон и знаков различия. Чуть надавив ей на плечо, этот человек произнёс по немецки:
- Польская пани будет лечить господина Тамма, а потом уйдёт вместе с нами.
  И тут до Марыси дошёл весь ужас её положения. Она в холодном поту, через великие усилия, стала трясущимися руками раскладывать на столе бинты и лекарства. Прохоров и Лобковский оказались предателями, и снабжали людей Шнайдера сведениями о месте расположения наших поисковых бригад. До появления Тамма они в открытую не выходили на связь с эсэсовцами, но тут разом всё изменилось. Их оставили в засаде, был подходящий момент чтобы встретить своего связного, который и сообщил им решение Шнайдера немедленно искать для раненого Тамма врача. И Прохоров привёл Марысю, куда ему и было указано.
  Девушка, точно в бреду до утра ухаживала за раненым, а когда поняла, что все уснули в предрассветной тишине, то решила воспользоваться случаем, чтобы убежать.
  Она аккуратно ступала босыми ногами по земляному полу, а потом тихо шла по дворовым доскам от двери, чтобы не скрипнули половицы. Наконец, она вышла за плетёную ограду и бросилась в лес в сторону мельницы. Она быстро бежала по густым зарослям босиком с растрёпанными волосами, развивающимися по ветру. Было свежо, но к частью сухой и тёплый октябрь не часто посещал обильными ливнями эту землю, поэтому в тоненькой гимнастёрке она не ощущала холода, Марыся лишь боялась, что не вспомнит дорогу обратно и заблудиться в лесу. Но не это оказалось самым страшным. Она уже выбежала к гнилому болоту, которое огибала грунтовая дорога в сторону Нымме, уже собиралась сесть на поваленное дерево, чтобы перевести дыхание, как услышала вдалеке злобный собачий лай. Сердце её оборвалось и упало куда-то в пятки. Фашисты, во главе со Шнайдером, не обнаружив её в доме, пустили по следу девушки породистых натасканных псов из питомника, который располагался рядом со школой "Абвер-Ревал", они заставили молодого инструктора Лемке, который прятался на территории питомника от наступающих советских частей, выпустить самых злых самцов, натасканных для уничтожения людей в концлагере Лохнееми. Марыся, заслышав этот злобный лай у себя за спиной, тот час же забралась в ледяной ручей босыми ногами и пошла по нему в сторону заболоченных берегов, а потом углубилась в заросли осоки.
  Прохоров со Шнайдером бежали впереди всех. Для них это был вопрос жизни не упустить польку и нагнать её, во чтобы то ни стало. Тамма с Лобковским оставили на хуторе, предполагая скоро вернуться к ним и уже тогда вместе продолжить пробираться к своим, так как Тамм имел на счёт этого ценную информацию. Их уже ожидали люди в Риге с оружием и фальшивыми документами, но вот эта ситуация с медсестрой - срывала всё задуманное и упустить её живой было совсем невозможно. Никто из них не думал, что эта полька может сбежать. "Зачем ей бежать? - уверял всех Лобковский. - Тут она среди своих. Её старшая сестра заставила работать у русских". Но оказалось всё не так!
  Когда выскочили к болотам, Шнайдер дико вращал глазами в поисках своей очередной жертвы. Несколько злых собак, пущенных вперёд рычали и лаяли, но в болота не шли. Наконец одна из них перепрыгнула ручей и бросилась в сторону возвышающихся над топями кочек...
 
  Марыся из последних сил вытаскивала ноги из вязкой трясины. Она упала ничком в липкую грязь, подом подняла своё чумазое лицо и прислушалась. Лай был где-то в другой стороне и не приближался. Сердце немного отлегло и девушка успокоилась. Она сделала последний рывок и усилием воли заставила себя подняться на локтях и подтянуться на сухой кочке. Вот и тропинка. На горе впереди виднелись невысокие белёные домишки. Она чуть передохнув, встала на трясущиеся ноги и цепляясь руками за низко-опущенные ветви деревьев, пошла вперёд. Вот и показалась дорога, поднимавшаяся к хутору белой песчаной полосой, Марыся пошла по ней увереннее. Надо поскорее добраться до первых домиков, попроситься там укрыться, скорее, скорее... Она напрягалась и бежала вперёд, ноги не слушались. Вот кто-то из мужиков вышел во двор первого от леса дома с вилами в руках. И тут раздался снова этот оглушительный лай...
  Её преследователи увидели девушку подходящую к хутору, когда вынырнули от болот, обходя их стороной по пологому берегу.
- Спустите собак! - приказал Шнайдер.
- Но, у этой девушки тогда не будет никаких шансов выжить!.. - возразил ему инструктор Лемке и остановился, удерживая повод.
- Прочь, молокосос! - Шнайдер толкнул его в грудь и опрокинул на землю.
  Он вырвал у него повод из рук, но котором было привязано три собаки, две шли рядом без поводков в качестве ищеек. И вот эти три злобные пасти, рвавшиеся вперёд, бросились на дорогу к хутору и вскоре настигли свою жертву. Они сбили Марысю с ног и напрасно она кричала и отбивалась, прикрываясь руками, помочь ей это уже не могло.
  Мужчина с вилами, вышедший из дома перед этим, видел всю расправу, позвал на помощь своего сына и сноху. Те, схватили топоры и грабли, бросились на кровожадную свору, которые рвали и грызли бездыханное тело молоденькой девушки, пытались растащить этих злобных псов, но осели, как только над головами засвистели пули. На выстрелы собаки бросились бежать и остановились у ног своих хозяев-палачей. Прохоров и Шнайдер со своими людьми покончили бы и с хуторянами, но увидели, что из соседних домов тоже стали выбегать люди, тогда они опустили свои винтовки и автоматы, и тут же ретировались обратно в лес на болота.
- В Лохнееми, пошлите скорее кого-нибудь в Лохнееми! - кричали со всех сторон.
  Марыся, теряя сознание, слышала лишь эти слова.
- Она уже не дышит, - произнесла женщина, которая наклонилась над девушкой и попыталась её перевернуть.
- Несите в дом, - отозвался на это мужчина, первый кинувшийся на злобных псов с вилами.
  Марысю, уже не подающую признаков жизни, с разодранным телом и глубокими кровавыми ранами, осторожно подняли и понесли в низенький белёный дом.

  На место происшествия прибыли полковник Деев и следователь Вишневецкий вместе с сопровождающими их оперативниками, а так же врачи и санитары.
  Марыся была без сознания, Коршунов колдовал над ней вместе ещё с двумя врачами, но неутешительно качал головой, когда Алексей Деев подошёл к ним и встал рядом у кровати, на которой лежала девушка.
  Тем временем следователь опрашивал местных жителей.
- Я только вышел на порог, а тут девушка бежит от болот по дороге к нам в хутор, а потом откуда-ни-возьмись, стая собак. Они кинулись на неё, а потом уже люди в чёрных формах появились. Один был одет, как партизан, в картузе и коричневом пиджаке с автоматом, он кричал что-то по русски. Потом немец дал команду стрелять и посыпались в нас пули, но люди уже шли на подмогу, и те сбежали, - рассказывал хозяин дома.
- Почему вы поняли, что это был немец? - спросил Вишневецкий.
- Кричал по-немецки, громко. Он, похоже, и натравил собак на девушку. Он, когда собаки кинулись, стоял впереди всех на дороге и наблюдал...
- Ясно, - Вишневецкий повернулся к следующим свидетелям.
  Когда подогнали подводу и положили на неё Марысю, ещё живую, следователь подошёл к Алексею:
- Местные жители сказали, что уходила банда на болота в строну Нымме. Кстати, там по показаниям местных, находились питомники для охранных собак, которых использовали в концлагере. Не оттуда ли они и пришли? Ведь за болотами укрываться легче, и старая база абверовская там, вот они и вышли снова в эти места.
- Так, я с группой сопровождения остаюсь здесь, а вы возвращайтесь в Лохнееми и дайте знать об этом Антонову, пусть прикажет отозвать сюда группу Гераленко и Геллера. Разделите их: Геллер пусть держит и прочёсывает дорогу вокруг Лохнееми, на случай отхода банды их этих мест, а Гераленко с ребятами сюда ко мне, будем идти на преследование. Попытаемся найти эту бывшую базу, если они ещё там... Как жаль, что девушка не пришла в себя, она бы сумела что-то рассказать, - и Алексей проводил глазами подводу, что уже громыхала по мосткам небольшой переправы.
  Коршунов запрыгнул на неё и махнул рукой полковнику Дееву, как показалось тому - с надеждой на хороший исход.

  Геллер со своими ребятами быстро перекрыли все дороги, ведущие к дальним и ближним хуторам. Гераленко на нескольких автомобилях со своими людьми приехали на хутор к Алексею и сразу же выехали на болота. Проводником согласился пойти местный житель Арнис Вееспал, который своими героическими действиями спас Марысю от верной смерти. Возле самых топей с машин сошли и двинулись за проводником вдоль заболоченного берега по бывшей речной протоке, другая группа поехала по дороге на Нымме в перехват. На хутор с мельницей, где лечила Тамма медсестра Марыся Новаковская, пришли к полудню, обойдя все местные тупики и холмистые впадины. Напуганные местные жители рассказали, что чужие люди ушли, уведя с собой раненого, но ушли отсюда не все.
- Вы загляните в собачий питомник, - посоветовала одна из хуторянок.
  Алексей с группой Гераленко направились туда. В одной из пустых клеток на соломенной подстилке они обнаружили связанного парня в немецкой форме. Он лежал без движения, но когда к нему подошли, повернул голову. Это был инструктор Лемке, которого приказал оставить тут Шнайдер.
- Он запер меня в этой клетке, а потом подвёл сюда собак, но они не стали меня грызть, они меня знают... Шнайдер не знал, что собаки-убийцы только в восьми клетках содержатся. Только я знаю - в каких!
- И за что он вас приговорил? - спросил Алексей, когда парня отвязали и дали ему попить воды.
- Я не хотел убивать ту девушку, медсестру...
- Кто приказал её затравить собаками? - Алексей уже знал ответ, но спросил специально для протокола.
- Шнайдер, - последовал ответ.
- Значит, он был здесь, но ушёл? - спросил Гераленко у инструктора.
- Да. Меня оставили тут перед побегом, потому что думали, что собаки рано или поздно всё-равно меня загрызут. Но... я не пошёл бы с ними, я хотел повеситься, как только развязался бы. Я не могу так больше, мне страшно!..
- Где они могут быть? - спросил Алексей, глядя на этого запуганного парня.
- Они идут к Риге, по какой дороге - мне неизвестно.
  Арнис Вееспал наклонился к Гераленко:
- Я думаю, что они будут сокращать свой путь и обязательно выйдут к хутору Мааре, больше им деваться некуда, в обход - одни болота.
- Действительно, ведь и Тамма тоже обнаружили впервые именно у хутора Мааре, - отозвался Валентин и взглянул на Алексея.

"Вокруг хутора по периметру всё оцепили, уйти им было уже некуда из этой ловушки. Гераленко во своими людьми двигался по лесу вдоль болот, другая группа с Деевым во главе оседлали дорогу в сторону Нымме. Фашистов буквально выдавили из леса на открытое место близ хутора и загнали в него. Перестрелка шла не долго. Вскоре погасили всё их сопротивление, перебили сопровождающих, но Шнайдера нам приказано было взять живым. Чуть было не упустили в этой суматохе Прохорова и Лобковского, они улизнули в лес, но и их потом взяли. Тамм с больной ногой уполз к болотам, как маньяк всё петлял в кустах, но в конце концов был пойман..." - из доклада Г.Г.Вишневецкого, полковника в отставке. (Из документальной книги  "Особые отделы НГБ военных лет", Москва, Воениздат, 1979 год).

  Генерал Антонов вместе с полковником Свидерским, своим заместителем по оперативной части, прибыл в Мааре, под вечер. Как только ему сообщили о поимке Шнайдера, он не стал ждать ни минуты, а тут же приказал привести к нему Геллера и Дёнитца.
- Дёнитц в госпитале, последствия тяжёлого ранения головы, на месте только Геллер, - доложил ему адъютант.
- Значит, приведите сюда Геллера, - потребовал Антонов и вызвал по телефону свой автомобиль.
  Как только Геллер явился, он усадил его в машину рядом с собой и выехал со своим заместителем в Мааре.
  Там на месте он прошёл в дом, где держали пойманных фашистов. В тёмном углу на лавке, прижавшись спиной в неотёсанным брёвнам сидел человек в чёрной форме без погон. Его по приказу вывели во двор.
- Узнаёте его? - спросил Антонов у Геллера.
  Тот утвердительно закивал головой и твёрдо произнёс:
- Да, узнаю. Это гауптштурмфюрер СС Эрих Шнайдер.
- Он уже не капитан, до майора дослужился, убивая стариков, женщин и детей, - заметил генерал, уточняя.
- Когда я служил под его началом в 1942 году, он был ещё капитаном, - дополнил Юрген.
- Вы свободны Геллер, можете отправляться назад, - приказал Антонов.
 Геллер взглянул на него вопросительно, но приказа не ослушался. Он, подходя к машине, всё ещё неотрывно смотрел на этого человека в чёрном, глазами, полными ужаса и страшных воспоминаний. Когда дверца захлопнулась, а машина умчалась в Лохнееми, Свидерский, глядя ей вслед, произнёс:
- Кажется, сбывается мечта Шульца - порвать Шнайдера на куски!
- Не надо Клаусу пачкать руки об эту мразь, я беру всё на себя. А пока, нужно вернуться на базу "Абвер-Ревал" вместе с арестованными, чтобы там на месте провести необходимое расследование, - распорядился генерал и пошёл дать Дееву на этот счёт указания.
 
  В деревушки и хутора, находившиеся вокруг базы "Абвер-Ревал" сразу же были отправлены оперативники для сбора информации, интересующие расследование деятельности Шнайдера.
  Рядом с концлагерем, в котором держали русских, карелов, а так же финских антифашистов, что под Лохнееми, была деревушка Лиинзе, в ней нашлись живые свидетели зверств фашистских палачей. Вишневецкому рассказали, что когда Шнайдер, бывший тогда начальником этого концлагеря узнал, что местные жители помогают партизанам, он приказал всех согнать на Гнилую топь, а потом загнал людей в болото. Они тонули, а он спокойно прохаживался вдоль берега и слушал стоны женщин и детей, тонувших и звавших на помощь.
- Тех, кто хотел выбраться на сушу и делал для этого какие-то усилия, он, приказывал расстреливать, - докладывал генералу следователь, - стреляли с берега в этих несчастных, а потом...
- Что потом? - переспросил Антонов.
- Потом они вернулись в деревню, где остались только те, кто работал в концлагере, остальных утопили. Там они стали рыскать по домам, искать спрятанное у местных жителей оружие, а нашли в одном укромном уголке закопанный под яблоневым деревом, красный флаг. Стали его выкапывать, а девчушка, выбежала из дома и выхватила его у эсэсовца, пыталась с ним убежать и спрятаться. Видимо, она его и закопала перед тем, как в деревушку вошли немцы. Тогда Шнайдер приказал спустить на неё собак. Эту пятнадцатилетнюю девочку... собаки разорвали на глазах у её матери Хильды, теперь она, эта женщина не в себе. До сих пор ходит по деревне с портретом дочки в руках и зовёт её, как живую, - Вишневецкий закончил свой доклад и взглянул на генерала.
   Тот побледневший, с низко опущенными веками сидел, сжимая кулаки, уперевшись локтями в стол. Потом тихо спросил:
- Что ещё? Известно что-нибудь про полячку медсестру?
- Да, Коршунов доложил полковнику Дееву, что она будет жива, но останется слепой.
  Это была последняя капля в чаше терпения генерала, он вскочил на ноги, и тут же представил своего сына Игоря, который ослеп в медсанбате после очередной контузии. Он вёз на машине медикаменты, когда его подняло в воздух взрывной волной, накрыло бомбами с "Юнкерса". Парень сперва ничего не понял, даже не почувствовал боли, но вечером, вернувшись в дивизию, упал в обморок. В госпитале ему поставили диагноз - контузия, но всё оказалось гораздо серьёзнее и теперь парень ничего не видел. Его сразу отправили в Ленинград на лечение, но генералу сказали, чтобы не надеялся, скорее всего Игорю зрение вернуть не удастся.
  Антонов тяжело вздохнул, и обратился к Свидерскому:
- Что там по нашему запросу в Бобруйск?
- Оттуда приехал уполномоченный с докладом об их местном расследовании, привёз отчёт о проделанной работе, но мы можем с ним поговорить лично. Он ждёт, если прикажете, - полковник поднялся из-за стола.
- Давайте его сюда, - генерал Антонов встал у окна и скрестил руки на груди.
  Уполномоченный Ребриков сперва рассказал о том, как фашисты отступая, сожгли весь Бобруйск вместе с архивами и документами, но по следам их преступлений удалось вскрыть ужасные факты.
- В селе Березняцы нас местные жители привели к насыпному холму у опушки леса. Им там тоже хорошо известна фамилия Шнайдера. Немцы, отступая оттуда, натолкнулись на партизан, которые в этом селе укрывались. Уничтожили всю эту небольшую группу, а жителей села, за то, что скрывали у себя этих людей... Одним словом, Шнайдер приказал копать большую яму, всю ночь его солдаты копали, а наутро согнали туда людей к опушке леса. Связали женщин, стариков и детей. Малышей, которым не было и году от роду, привязали верёвками к их матерям и приказали лезть в эту яму. Патроны он жалел перед отступлением. Жалко, говорит, на эту славянскую дичь их тратить. Людей закопали за живо и выставили солдат у холма, чтобы никто не смог близко подойти, потому что земля ходила двое суток ходуном и стонала... Люди там в страшных муках умирали. Многие из соседних деревень потом просто сходили с ума, их согнали посмотреть на это зверство.
- Эти показания официально записаны? - переспросил Свидерский.
- Да, вот протокол! - и Ребриков протянул полковнику свой планшет из которого торчали листы белой, мелким почерком исписанной бумаги.
  После такого доклада Антонов похолодел и впервые в жизни почувствовал, как его волосы поднимаются дыбом под форменной фуражкой, а руки потеряли свою чувствительность и онемели. Он порывисто направился к двери и молча рванул на себя заскрипевшую ручку.

  В тот же день из Лохнееми Антонов отправился вместе со Свидерским на бывшую абверовскую базу, где было приказано, пока идёт следствие, держать Шнайдера. Оттуда он вывез его в собачий питомник, располагавшийся между бывшим концлагерем и этой самой базой. Шнайдера было приказано поместить в одну из пустых клеток и привести туда инструктора Лемке.
  Территория была огорожена высоким забором, за которым располагались сетчатые клетки для собак. Генерал стоял рядом с калиткой, когда привели немецкого ефрейтора. Свидерский подтолкнул его к Антонову и тот замер под ледяным взглядом генерала.
- Мне доложили, что вы работали с этими животными и знаете, каких именно собак натаскивали для убийства пленных концлагеря, - низким голосом произнёс Кирилл Сергеевич.
- Да, герр генерал, это так, - тихо подтвердил на немецком языке ефрейтор.
- Так, а теперь вытолкать Шнайдера на площадку, что у собачьих клеток... Ну, приказываю! - крикнул он низким басом своему адъютанту и тот, с испугом в глазах, побежал выполнять этот непонятный приказ.
- Что вы, Кирилл Сергеевич?! - приступил к нему Свидерский. - Что вы задумали?.. Вынесут приговор и...тогда!
- И тогда этого подонка расстреляют, а я не предоставлю ему такого блага! - Антонов при этом сверкнул глазами в каком-то диком безумии.
  Он прошёлся вдоль высокого забора, посмотрел на закрытые клетки с уцелевшими питомцами и, развернувшись резко на каблуках, крикнул:
- Лемке, открывайте те восемь клеток!
  Инструктор стоял, не понимая приказа до конца и тупо вращал глазами, ожидая чего-то чудовищного, но ещё не осознавая всего этого.
- Я приказываю вам, слышите, открыть все эти восемь клеток и спустить на Шнайдера всех этих ваших собак!
  Шнайдер уже метался по закрытой площадке, предчувствуя финал своей "звёздной карьеры", он умоляюще кричал, бегал вдоль забора, страдальчески протягивал руки сквозь железные прутья, а Лемке всё никак не мог опомниться.
- Вы хотите с ним за компанию в эту клетку? - уже тише, спросил его Антонов и парень встрепенулся.
  Он закусил губу и медленно поплёлся к торцу низкого здания, напоминающего барак.
- Куда вы? - спросил его Свидерский, пришедший немного в себя после приказа Антонова.
- Здесь всё это открывается одной кнопкой, одним нажатием... Я сейчас!
  Лемке нырнул за дверь этого низенького строения, а потом раздался собачий лай. Разъярённая и голодная свора набросилась на бегавшего по площадке Шнайдера...

  Когда всё было кончено и Антонов медленно подходил к своему автомобилю вместе с побелевшим и осунувшимся Свидерским, к нему подбежал его адъютант:
- Товарищ генерал, что делать с останками, где их закопать?
  Антонов остановился и холодно сверкнул глазами, потом развернулся к адъютанту и спросил:
- Закопать? То есть, похоронить эту немецкую мразь в нашей святой Русской земле?! Никогда...
  Он на полуслове замолк, подошёл к своей машине, забрался на сиденье рядом с шофёром и через открытую дверь, сидя в полуоборота, глядя куда-то в сторону, произнёс:
- Останки сжечь, а после, всё что от него осталось... собрать в мешок и выбросить в болото. В самую топь! И отвезите куда-нибудь подальше. Благо, здесь таких мест хватает!
  Дверцы захлопнулись, Антонов и Свидерский отправились назад к себе на базу в Лохнееми.

  На закрытом совещании в Кремле поздно ночью Сталину в присутствии Василевского и Сандалова доложили о происшествии в Прибалтике, о том, что сотворил этот "ужасный" генерал Антонов, о котором и раньше ходили нехорошие слухи по всем фронтам. И теперь многие задавались вопросом, что делать с этим взбесившимся под конец войны боевым офицером. Верховный Главнокомандующий выслушал с присущим ему интересом, а потом невозмутимым голосом, хладнокровно спросил:
- И какие последствия теперь можно ожидать от этого поступка Антонова? Как на это среагировали сами немцы?
- Немцы, а так же те, кто воюет на их стороне, предатели и полицаи, теперь очень его боятся, - ответил уполномоченный Оперативного отдела Генерального Штаба.
  Сталин неспешно прошёлся вдоль стола для заседаний с непогашенной трубкой в руке, а потом подумав немного, остановился возле докладчика:
- Ну, вот и пусть теперь... боятся! - сказал он и ткнул своей трубкой в сторону висевшей на стене карты.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.