Красные слезы рябины-10. Прощай Рябиновка

Наше предприятие снова переезжало в город. Сначала ходили слухи, что заключили два новых договора. Один с Питером на разработку систем передачи данных для подводной лодки, другой с Киевом, фирмой Антонова,  на самолетные системы транспортного самолета АН. Оба договора предполагали закупку нового оборудования и стендов. В той комнате, где мы встречались с Галей, лежали оставшиеся блоки для подводной лодки. Места, чтобы полностью развернуть испытательную базу не хватало. Зато в городе на основной территории провели ремонт, в стендовых помещениях покрасили  высокие потолки и положили фальшпол, под которым предполагалось проложить силовые кабели и информационные каналы. Для стендов дополнительно закупили  массивные стеллажи, этажерки и столы. В конце зимы пришла команда на подготовку к переезду. По весне в Рябиновку приехали грузовые машины, на которые мы принялись грузить стенды. Оба Миши, которые оставались в городе и приезжали в Рябиновку время от времени, приняли горячее участие на обратный переезд. Мы грузили аппаратуру, стеллажи, блоки, перевозили в город и разгружали  там на новых территориях, которые отдали под стенды.

В начале марта, когда мы распаковывали привезенные блоки и приборы, собрали стенды, мне позвонил вежливый молодой человек. Он деликатно подозвал меня к городскому телефону, поздоровался, представился Анатолием и сказал, что является представителем Светланы, при этом пояснил, что хочет на ней жениться и просит меня подписать заявление в ЗАГС о расторжении брака. Я выслушал его и согласился. Мы договорились о встрече. Он подъехал через несколько дней в конце обеденного перерыва и в проходной предложил мне подписать  заявление. Я его прочитал и подписал. Анатолий поблагодарил меня и предупредил, что через месяц в ЗАГСе можно будет получить свидетельство о разводе. Приятный молодой человек, немного нелепый из-за излишней аккуратности и тщательности, в шапке военнослужащего и шинели с погонами прапорщика. Лицо спокойное, привлекательное. Глаза внимательные, послушные. Я вспомнил, что Света с кем-то встречалась до меня. Ее мама говорила о прапорщике, который делал предложение дочери. Света не пожелала выйти за него замуж. Она говорила: «Ну, его, он какой-то слишком правильный». Теперь у них могла состояться семья. Признаться, я испытал некоторую грусть оттого, что наши семейные отношения становятся историей, и облегчение оттого, что могу ей хоть чем-то помочь, хоть чем-то посодействовать, чтобы ее жизнь могла сложиться и наладиться. Я вышел за Анатолием в  проходную и смотрел вслед прапорщику, мысленно желая Свете счастья.

По-прежнему мы встречались с Галиной, когда только представлялась возможность. После работы, я провожал ее домой, и мы затаенно стояли в обнимку с ней под рябиной. Когда мы узнали, что предприятие переезжает, то оба расстроились, потому что жалко было расставаться с нашей Рябиновкой и нашей рябиной, под которой  мы тайно встречались и целовались. Из города после работы я при малейшей возможности провожал Галю домой. Мы ехали на электричке и потом стояли под нашей рябиной. Нам не хватало друг друга. Мы задыхались от желания новых встреч.
Неожиданно у мамы случился сердечный приступ и ее положили в больницу. Вечером накануне стало плохо. Я вызвал скорую помощь и ее забрали с   подозрением на инфаркт. Я на машине скорой помощи поехал с ней в больницу. После кардиограммы инфаркт не подтвердился. На другой день до обеда я позвонил Гале и сказал коротко:
- Мама в больнице. Приходи.
- Все поняла, - сказала она и положила трубку. 

Больница находилась недалеко от нашего предприятия. И после работы я поспешил к матери, прежде из дома захватив то, что мне следовало  принести: чистую ночную рубашку,  ложку, кружку, зубную щетку, мыло с мыльницей.
Мама встретила меня в палате на койке. Пока я сидел, и слушал о том, какие анализы и обследование ей назначили, все время думал о Гале. Придет она или не придет. Просидев час, я собрался идти домой.  Выйдя за ворота больницы, словно почувствовав родной взгляд, оглянулся и увидел маму. Она стояла в светящемся окне на третьем этаже. Я помахал ей рукой, и она помахала мне в ответ. Мне оставалось поспешить домой. Шел пешком, обходил лужи, понимая, что все равно приду первым.
Галя начинала позже работать и соответственно позже заканчивала. Иногда она уходила очень поздно, закончив административные дела, садилась и писала программы, пока никто не мешал.
Дома я переоделся в домашнее и принялся готовить ужин. Она все не приходила. Нервничая, в ожидании ее прихода, подходил к окну в комнате, выглядывал на улицу и в темноте ничего не видел. Под фонарями проходили незнакомые люди в одну сторону по улице и в другую.  Время от времени возвращался на кухню, уменьшал газ под кастрюлей, в которой варилась картошка, и снова шел к окну. Стоял и сосредоточенно смотрел в темноту, чтобы не пропустить ее.  Прошел час, как она должна была прийти по моим расчетам.
Неожиданно в дверь позвонили. Когда открыл дверь, в дверях стояла она, появившись передо мной, как сновидение, как чудо из чудес. Она стояла у порога, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью, и, едва я открыл дверь, сделала шаг вперед и, поднимая руки вверх и в стороны, со вздохом  бросилась мне на грудь, затихая на несколько секунд. 
- Ой, я так соскучилась, - вырывалось со вздохом и стоном из ее губ, прижатых к моей рубашке.
- Почему так долго? - спросил я.
- Сначала руководитель  спонсоров Козырев пригласил на беседу. Они покупают нам компьютеры. Я ему все рассказала, какие работы делаем, что быстродействия машин не хватает, а он меня все не отпускает. Уже не знала, что ему и говорить.  Потом заместитель главного конструктора Павлинов позвал к себе. Ему же нужно все подробно знать о нашем разговоре. Тоже все расспрашивал, что Козырев спросил, что я ответила.
До меня доходили слухи, что один из спонсоров оказывает ей чрезмерное внимание.  Правда, фамилия у того была другой.
- Проходи, пожалуйста, раздевайся, - сказал я, приглашая на кухню. - Ужин на столе.
- Ой! Можно я в ванную? – спросила она.
- Иди, - улыбнулся я.
- Принеси мне что-нибудь надеть, пожалуйста. Рубашку или майку какую-нибудь, - попросила она.
Я кивнул и пошел в комнату, чтобы в шкафу с бельем найти свою свежую рубашку. 
Она скинула в коридоре кожаную куртку и нырнула в ванную комнату.  Через несколько минут послышался шум работающего душа. 
Я принес  новую светлую рубашку, сунул в приоткрытую дверь.
- Возьми, пожалуйста, - пошевелил я рубашкой.
- Повесь, пожалуйста, на ручку, - сказала она. И когда я это сделал, послышалось. - Спасибо.
Отойдя от двери, я прошел на кухню и ждал ее у стола.
Румяная, разгоряченная душем она вынырнула из ванной комнаты в моей светлой рубашке с голыми коленками.
- Я одежду в уголочке сложила. Это ничего? – спросила она на кухне, усаживаясь голой попой на табуретку.
И в этот момент мне вдруг захотелось стать табуретом, чтобы она села мне на коленки. Я испытывал сильное волнение и стремление к ней. Во рту пересохло, и я молчал. 
- Можно я съем одну сосиску? – спросила она и взяла с тарелки сосиску. – Я прямо руками…
Когда она взяла сосиску в руки, мне захотелось стать сосиской. Когда она  поднесла ее к губам, мне еще сильнее захотелось стать сосиской.  Чтобы она приблизила губы ко мне, чтобы я увидел ее язык, чтобы из-под губ показались ее зубки.   
- Ой!.. Я совсем не хочу есть, - сказала она и положила половину сосиски  обратно на тарелку.
В этот момент я тоже понял, что не хочу есть, не хочу сидеть за столом и ждать, когда она насытится и что-то говорить, ждать и говорить, испытывая нетерпение. Мы оба молчали, усмиряя волнение, потому что каждый из нас изголодался по телу другого.
Сидели, как немые, и с беспокойством ждали того, что будет. Я поднялся со своего табурета, шагнул к ней. Она тут же обхватила меня руками за пояс.
- Ох, - вырвалось из ее уст.
Я взял ее за руки, поднял с табурета и увлек за собою в свою комнату. 
Мы предавались друг другу. Слишком долго я и она существовали отдельно и, наконец, все преграды остались позади, и мы становились одним целым.
Мы снова летали по небесам наслаждений и снова узнавали, что такое ненасытность, невоздержанность и бесконечное желание другого.  Наши губы снова проникали в неведомое, не познанное до конца и желанное, руки переплетались, искали и находили необходимое, тела сливались и перетекали друг в друга.
Уставшие от ласк и обессилившие от отданной энергии мы лежали вылюбленные до дна, успокоившиеся, опустошенные. Ночь накрыла нас темным одеялом и несла отдохновение.
- Я к тебе хочу! – сказала она. - Можно я лягу  к тебе на плечо и засну. Я люблю засыпать на плече.
- Можно, - сказал я, смежив веки. 
Расслабленный и утомленный я попытался заснуть. Но у меня это не получалось. Едва Галя прижималась ко мне, я искал в себе силы для  новых ласк и проникновений.  Снова гладил ее по голове и пытался заснуть.  Уже засыпая, я почувствовал, как она головой упирается мне в плечо и двигает ей так, словно пытается войти в меня через плечо и таким образом как бы старается проникнуть в меня, в мой сон. Ей даже в полусне нужен был сильный эмоциональный контакт. В какой-то момент мне даже стало больно. И я подумал, что она не  может так в меня упираться. Если так больно моему плечу, значит больно и ее голове.
- Галюсь, не надо так вертеть головой, как будто ты хочешь меня просверлить, - пошутил я. - Ты ведь не сверлильный станок, а я не заготовка, - уже несколько кривя улыбку, сказал я.
Мы оба засыпали, но через короткое время она снова упиралась в меня головой и прижималась так сильно, что я просыпался.
Едва я отодвигался, как она снова прижималась ко мне. Такое положение вещей меня не то чтобы не веселило, но перестало устраивать.
- Галь, ты спи здесь, а я пойду в большую комнату, - попытался я найти выход из создавшегося положения. -  Иначе я не засну.
Мне хотелось спать и я, оставив ее в своей комнате, ушел в другую, где обычно на кровати спала мать, разобрал постель и улегся. Мне показалось, что я тут же заснул, но в какой-то момент вдруг стукнула входная дверь.  Во всяком случае, мне так показалось или приснилось.
Я вскочил на кровати и замер, не понимая, во сне это произошло или наяву.
- Галя, - позвал я тихо и потом еще и еще громче. – Галя!.. Галя!..
Никто не ответил.
Я спустил ноги с кровати, надел тапочки, рывком поднялся, включил свет в комнате, прошел в коридор, по пути заглянул на кухню, открыл дверь в свою комнату. Гали нигде не оказалось. Я заглянул в ванную комнату. Там не обнаружилось ее вещей. В прихожей на вешалке не висела ее куртка.  Подбежал к окну и не увидел ее на улице среди скучного, бесконечно унылого, невыносимо бледного света фонарей. Я тут же схватил в руки телефон и позвонил ей. Длинные гудки вызывали раздражения и не прекращались. Я отключался и снова набирал ее номер телефона. Она не отвечала. Куда она могла деться? Собралась и уехала домой? Тогда ей нужно было успеть на последнюю электричку и там от станции по- темному идти к дому. Я звонил ей каждые десять-пятнадцать минут. Через час она взяла трубку и, рыдая, сообщила, что взяла такси и уехала.
- Что случилось, Галя? Галя… Что?
Она ничего не ответила и положила трубку.
Такой поворот меня обескуражил и заставил задуматься.
Я сидел у себя в комнате на разобранной для нас кровати и думал. Она обиделась на меня. Несомненно, обиделась за то, что я сделал ей замечание. Но я не мог поступить иначе, потому что не привык спать вдвоем, не привык, когда кто-то кладет мне голову на предплечье, на руку. Мало того, когда я спал со Светой, то мы давали друг другу пространство. Здесь же Галя забирала все мое пространство себе. При такой сексуальности, при такой гиперактивности, ей необходим был плотный контакт даже во сне. Она говорила мне, что любит засыпать на плече.  Тогда она успокаивается и быстро засыпает.  Но она сверлила мне плечо так, что я не мог сам заснуть и испытывал боль. Что-то в этом всем было не так. Она не так меня поняла. Ради нее я на многое мог пойти даже на то, что она просверлит мне на плече дыру.
Заснул под утро. Проснулся, когда начинало светать. Казалось, что я на короткое время просто закрыл глаза. Сонный  умылся и принялся собираться на работу. Все утро и по дороге на работу испытывал беспокойство.
На работе, рассчитав, когда она придет, я позвонил ей и сказал:
- Нам нужно поговорить.
- Да, конечно, - ответила она.
Мы договорились о месте и встретились в здании, которое стояло между нашими корпусами. На лестничной площадке между третьим и четвертым этажами, где мало, кто ходит, у окна. 
- В чем дело? Что случилось? - спросил я с тревогой.
- Извини, я такая дура, - сказала она и опустила голову.
- Куда ты рванула среди ночи?
- Поймала такси и уехала. Я так ревела… Представляешь, таксист принялся меня успокаивать, повез к себе домой, мы напились и он отвез меня на последнюю электричку. До сих пор не могу понять, как я поехала к нему домой, пила спиртное и ревела. А он все время меня успокаивал.
- Ладно, успокойся. Я был не прав, сказал я, понимая, что на такие приключения способна только она. 
- Мне так было обидно.
- Я все понял.  Не продолжай… Оставим это. Потом поговорим.
- Сегодня я к тебе не приду.
Я с пониманием кивнул.
- Тогда завтра, - сказал коротко и пошел к себе в отдел. – Или, когда сможешь.
За все это время по лестнице за нашими спинами прошел только один человек. И по тому, как он прошел, я понимал, что ему было не до нас.

В следующую встречу мы засыпали вместе. Она не так сильно упиралась в мое плечо, лежала на руке, устроившись на подмышке. Я терпеливо переносил ее желание проникнуть в меня еще и с этой стороны. Лежали тихо и разговаривали.
- Я так и не понял, почему ты так расплакалась в тот раз.
Она выслушала меня и ответила:
- Очень боялась несовместимости, что ты не сможешь со мной жить, со мной спать. Как мы тогда будем вместе?
- Жена подала на развод, - сказал я. – Скоро я получу свидетельство о разводе.
Мы помолчали. И она вдруг сказала то, что я не ожидал от нее услышать и, что меня недобрым предчувствием кольнуло в сердце:
- Я тоже подам…
Мы разговаривали о работе, и еще о том, как нам устраивать свою жизнь.
Ее слова, что она тоже подаст на развод, меня почему-то сильно задели.
 
После работы я каждый день ходил навещать маму в больницу, носил ей фрукты, продукты питания из того, что она попросит, колбасу, сыр. Когда уходил последний раз, вся ее палата женщин собиралась у окон провожать меня. И когда я оборачивался, выходя за забор, и махал маме рукой, мне в ответ, словно флаги приветствия под ветерком, трепетно вскидывались и колыхались руки ее соседок по палате. Они все ко мне хорошо относились. Мать не рассказывала им ничего о наших приключениях, и они считали меня образцовым сыном. Каждый день при моем появлении благосклонно улыбались и завидовали матери. Они не знали о нашей трагедии.
В самом начале ее пребывания в больнице она сказала с опаской и страхом в глазах:
- Ты ее к нам в дом не приводи.
Я сразу понял, о ком она говорит.
- Хорошо, мам, - кивнул ей в ответ, понимая, что уже привожу и поступаю иначе, чем того она хочет. 
- Мне кажется, что я уже не выйду из больницы, - однажды сказала она обреченно.
- Почему, мам? – спросил я с беспокойством.
- Всем лучше станет. И тебе… И ей… И Свете… И мне… - сказала она с темнотой в глазах, от которой мне стало не по себе.
- Нет, - сказал я. - Ты так не думай, мам… Почему ты так говоришь?
- Стою каждый день у окна, смотрю на улицу и вижу морг, - обреченно сказала она.
- Какой морг? – удивился я, не представляя, о чем она говорит.
- На той стороне улицы, через дорогу стоит одноэтажное желтое здание. Это морг. И я вижу каждый день, как туда привозят людей, - сказала она потухшим голосом и показала мне желтое одноэтажное здание, стоявшее через дорогу за решетчатым забором за перекрестком.
Ее кровать стояла у окна, и стоило ей подняться с кровати, как она видела напротив этот морг. Если не знать, что это морг, то здание могло показаться старинным, маленьким и вполне симпатичным. Но, если знать, что это морг, то все выглядело иначе.
- Откуда ты знаешь, что это морг? – спросил я с недоверием.
- Сказали, - произнесла она, глядя куда-то глубоко внутрь себя.
На какую-то долю секунды у меня мелькнула мысль о том, что, если она умрет, то все может просто разрешиться и действительно всем будет хорошо. Но в то же мгновение я прогнал эту мысль подальше от себя. Мне не хотелось ее потерять.
Уходя из больницы домой, я, как всегда,  махал маме рукой, и ее соседям по палате, маячившим в приветствии мне руками в окне. В этот момент я думал о том, как скажу маме о разводе со Светой и о том, что хочу встречаться с  Галей. Надо было как-то делать так, чтобы она свыклась с мыслью о моих отношениях с Галиной, поняла меня и не препятствовала нашим отношениям.
 
Давление у мамы нормализовалось, ритм пульса наладился. Но у нее диагностировали воспаление легких. Она лежала у окна и от частых проветриваний у нее поднялась и все время держалась небольшая температура. Мама просила врача, чтобы он ее выписал домой.
- Как же я вас выпишу, если мы не купировали воспаление легких. Нужно еще немного полежать и попить таблетки.
Я присутствовал при этом разговоре. В больнице в это время пациентов лечили таблетками по новой методике, не практикуя капельницы и уколы.
- Назначьте мне, пожалуйста, уколы, - попросила мать. – Чтоб побыстрее все прошло…
- Хорошо, - скрепя сердце, согласился заведующий терапевтическим отделением. – Назначу вам уколы.
И в этот же день ей стали делать уколы.
Через день у нее поднялась температура к сорока градусам. Мама лежала вся красная и в поту. Сердечный пульс превышал допустимые нормы. Я нервничал, не понимая, что произошло. К вечеру того же дня при осмотре дежурным врачом все выяснилось. Оказалось, что медсестра плохо прокипятила шприц или совсем его не дезинфицировала. Уколы делали в ягодицы. И у мамы на ягодице образовалось большое красное шишкообразное воспаление.  Врачи боялись, что я устрою скандал. Но мне было не до этого.
- Я же говорил, - оправдывался заведующий терапевтическим отделением. – Если б вы пили таблетки, то ничего такого не случилось.
Мне оставалось только хмуриться и нервничать. Я не собирался устраивать скандала по поводу неряшливого и безответственного отношение к служебным обязанностям медицинского персонала.
Мама показала мне медсестру, которая плохо простерилизовала шприц, которым делала укол.
- Вот она, эта финтифлюжка, - сказала она, показывая на порывистую девушку в белом халате с длинными ногами  и с длинными крашенными локонами белых волос, которые хвостиком спускались по спине из-под шапочки. – Теперь она ко мне не подходит.
 - Она будет наказана, - строго сказал мне заведующий отделением, предполагая, что это меня должно успокоить. Вашей маме мы проведем операцию по вскрытию нарыва.
 На сказанное я никак не отреагировал. Мама сама попросила уколы, хотя в больнице уже практиковали другую методику лечения. Я боялся, что ее здесь залечат или  случится череда неприятностей, в результате которой она действительно окажется в морге. Ее нехорошие предчувствия меня начали волновать. Даже подумалось, что ее повезут на каталке  на рентген, уронят в коридоре, она сломает себе несколько ребер, ударится головой, получит сотрясение мозга,  вывих руки, ее переведут в травматологию, оттуда в реанимацию  и дальше все по наклонной в сторону маленького желтого здания с труповозкой и холодной неотапливаемой камерой с содержанием собранных кадавров.  Во что бы то ни стало, я собирался перевезти маму домой.   

Не скажу, что я радовался лишней неделе, которую мы провели с Галей у меня дома. В ближайшее время я собирался привезти маму домой после того, как ей вскроют  гнойное воспалительное новообразование, появившееся от занесенной инфекции.
Галя привыкла ко мне приходить и иногда ночевать у меня дома. И если она сначала выходила из квартиры и поднималась на этаж выше, чтобы поехать вниз, то теперь  она по утрам ждала лифт на площадке моего этажа.
Увидев, что она поначалу поднимается по лестнице вверх, я спросил ее, зачем она это делает.
- Чтобы никто не узнал, что я из твоей квартиры выхожу, - ответила она.
Я ее не понял, а потом вспомнил, что она встречалась с бывшим любовником на его квартире. И отметил, что у нее есть богатый опыт тайных встреч.
Когда  Галя не ночевала у меня, я провожал ее на электричку. По дороге мы о чем-нибудь говорили.
- У меня Жорик почти взрослый,- говорила она. - Ходит с друзьями на дискотеку. Но он сам не танцует, а ведет музыкальную программу, как диск-жокей. Ему брат из Сочи привез колонки мощные, отдал свои записи. Он познакомился на танцах с какой-то там женщиной. У нее двое детей. Я очень переживала, что он на ней женится. Ему восемнадцать, а ей двадцать восемь. Двое детей. Она уехала. Он ей письма писал. Думала, к ней уедет. Он очень хороший, послушный мальчик. Но иногда бывает своевольным.  Жалко, что военную академию ФСБ бросил. Отец так старался, чтобы он туда поступил…
«Как в мире все связано и все, так или иначе, повторяется. Моя мать не хочет, чтобы я женился на женщине с двумя детьми. Пусть разница гораздо меньше, но все равно, она этого не приемлет. Галя не понимает, почему она против ее присутствия в нашей семье. Хотя сама в то же самое время не принимает  увлечение сына взрослой женщиной с двумя детьми. И моя мать давно забыла о том раздоре с матерью мужа, которая восстала против нее так, что ей пришлось уйти из семьи и скитаться по общежитиям. Никто не хочет для своих детей того, что испытал сам, и никто не хочет, чтобы у него дома, в семье было что-то не так, как у других, что не соответствует правилам, нормам, обычаям жизни. Человек эгоист и, попадая так или иначе на место того, кого он осуждает и кому противостоит, сам начинает мыслить иными категориями близкими ему в этот момент, не замечая  того, что в других подобных обстоятельствах он бы сам  мог занимать другую позицию».
- Жорик очень умный и подготовленный для работы с электронно-вычислительной техникой  молодой человек. Уверена, он тебе понравится. Я хочу его к нам на работу устроить.
Я слушал ее и думал о своем.
- Когда я рожала Александру, то думала, что умру. Вторые роды обычно легче первых проходят, но с ней получилось не так. Я ее тяжело рожала. После родов я вся просто расцвела. С женщинами все время так получается. У них после родов происходит обновление организма. Я смотрела на себя в зеркало и не верила своим глазам. Александра очень милый ребенок. Правда, папа ее не признал сначала. Представляешь, он мне денег не давал на Саньку и на еду, на хозяйство, думая, что она чужая. Я не знаю, как перебивалась, как мы вообще выжили.   Она у меня такая милая. Беленькая и кучерявая.
Галя говорила быстро, как будто хотела выговориться и успеть мне все сказать.
- Она тебе тоже очень понравится.
Я слушал Галю и думал о том, как познакомлюсь с ее детьми и как мы будем вместе жить.
- Вот видишь, - сказала она на платформе. Я тебе почти все рассказала. Ты как будто со мной рожал моих детей.
И тут я снова услышал реквием. И это был реквием по моему сыну, которого нет, который умер так и не пожив на этом свете, которого я так любил. Интерес к ее детям уменьшился, превратился в ничто под тяжестью от боли утраты и моих собственных переживаний.   
- Что с тобой? Почему ты погрустнел и сник?
- Нет, ничего, - ответил я хмуро, слушая реквием.
- Моя электричка, - показала Галина на три приближающиеся по рельсам фары.
 - Я поговорю с мужем о разводе, - крикнула она и побежала к открывшимся дверям вагона. – Пока.
- Пока, - крикнул я ей, и почему-то в этот момент мне захотелось ей сказать, чтобы она не говорила ничего мужу о разводе. Не знаю, почему мне этого захотелось, но почему-то меня это смутило и взволновало.
Я посмотрел вслед электричке и подумал о том, как поеду на такси и заберу из больницы маму.

В больнице маме  провели операцию по вскрытию шишки, которая болела так, что мама не могла сидеть.  Нарыв образовался большой, созрел и его необходимо было убирать. Врачи очень боялись, что начнется фурункулез, это когда поражается более обширная зона воспаления с появлением нескольких фурункулов. После вскрытия фурункула, температура снизилась, и мама попросилась на выписку. Мы с ней заговорили о том, что надо выписываться, пока в больнице не подхватили еще что-то неожиданное.
Ягодица у мамы еще болела и она даже немного хромала на ту ногу, где на ягодице свирепствовал фурункул.
Дома она все никак не могла успокоиться.
- Ну как же так? Как  же так?.. Почему это произошло?
В первый же день по приезду и через некоторое время позже она говорила:
- Посмотри, что у меня там. Очень болит.
Задирала на кухне или в комнате  подол, снимала трусы и показывала мне больное место.
- Еще красное… - говорил я. - Шрам останется…  Виден разрез после вскрытия… Надо мазью мазать, чтобы скорее заживало.
- Я мажу, - говорила мама с терпением.
Постепенно все вошло в свою нормальную колею.
Иногда я ездил провожать Галю домой, и мы, как всегда, стояли под рябиной.

Через несколько дней я сказал маме, что развожусь со Светой.
- Почему? – спросила она. – Зачем?
- Она хочет выти замуж за другого человека, - ответил я.
- За кого? – спросила с заинтересованным недоверием и с тревогой она.
- Помнишь, я тебе рассказывал о прапорщике, который за ней ухаживал?
- Помню.
- Он приезжал ко мне на предприятие и привозил заявление в ЗАГС о расторжении брака.
- И как теперь? – спросила растерянно мама.
Видно, она все это время надеялась на то, что мы со Светой сойдемся.
 - На следующей неделе иду в ЗАГС для получения документа о разводе.      
Мама нахмурилась и ничего не сказала.

Через неделю в назначенное время я отправился в ЗАГС. Света пришла под руку с прапорщиком. Мы оба друг на друга не смотрели, как чужие и незнакомые люди. Нас пригласили подойти к отдельно сидящей женщине за столом, которая задала дежурные вопросы, попросила расписаться в книге регистрации  расторжения брака и выдала мне и Свете соответствующий документ. 
На улице шел обильный снег. У ЗАГСа он валил хлопьями, покрывая тротуар чистым и белым безжизненным, смертельным покрывалом. Света и прапорщик, взявшись под руку, удалялись в сторону автобусной остановки.  Он темноволосый в шинели и зимней шапке, немного ниже ее ростом. Его походка показалась мне немного прыгающей. О таких людях в народе говорят, недотепа. Скорее всего, мне просто так хотелось его представлять. Она в сапожках на маленьких каблуках, зимнем пальто из плащевой ткани с меховой подстежкой. Ее меховая шапка из чёрно-бурой лисы несуразно возвышалась над его форменной шапкой.  «Нельзя сказать, что этой парой можно залюбоваться, - иронично, с грустью подумалось мне. – И все-таки я что-то смог для них сделать. Именно этого мне и хотелось. Теперь они могут начать новую жизнь».  Следы его и ее, идущие параллельно от ЗАГСа засыпались снегом. Пройдет еще немного времени и от них не останется и следа.  Останется только белое полотно, по которому пойдут другие люди. Глядя им вслед,  я еще раз убедился,  что не любил и не люблю Свету. Стоял спокойно, не испытывал страдания, раскаяния, грусти. Нет, все-таки легкая грусть все-таки наполняла мою душу. В этот момент мне послышался реквием. И вдруг я почувствовал, что мне жалко, очень жалко Витьку, который только вступил в жизнь такую сложную и непредсказуемую и покинул ее, как следует, не начав жить. И теперь его мать постепенно начнет его забывать. В мыслях промелькнуло что-то смутное: «Может быть, я не люблю и Галю. И это просто страстное увлечение, игра полов, природы, поиски сексуального разнообразия, утех или, того хуже, неосознанное желание занять более высокую должность».  И тут же я будто встрепенулся и сам себе ответил: «Нет, нет-нет, это не так. В ней есть что-то такое, глубокое, загадочное, что я еще пока не могу разгадать».

Я пришел домой и в коридоре позвал мать:
- Ма, я пришел…
Она вышла ко мне в коридор из кухни.
- Что такое?  Я готовлю ужин. Ты сегодня что-то припозднился…
- Только что из ЗАГСа… Получил документ о разводе.
Вслед за курткой я снял ботинки и достал из сумки документ о разводе и протянул маме.
- Что это? – спросила она.
- Читай. Нас развели со Светой. Она пришла в ЗАГС вместе с прапорщиком и с ним ушла.
- Как же теперь? – спросила она и взяла бумагу из моих рук.
Прочитала бумагу и вернула мне ее обратно.
- Теперь я имею все основания встречаться с любой другой женщиной.
- Ты имеешь в виду ее? – спросила она строго.
- И ее тоже.
- Давай я поговорю с Валей из второго подъезда. У нее дочка на выданье… Такая хорошенькая.
- Мне никто другой не нужен, - сказал я и пошел в свою комнату.
- Опять ты за свое, - с укором сказала мама.
- Но встречаться-то я могу с ней? – спросил я вызывающе.
- У нее двое детей. Как ты представляешь, мы будем жить в нашей квартире?
Ответить мне было нечего. Именно над этим я часто думал и не находил ответа.
Мама ушла на кухню. Через десять минут она позвала:
- Валера, иди кушать.
Мы сели к столу.
- И все-таки. Как ты думаешь с ней жить в нашей квартире? У нее двое детей.
Мама всегда умела смотреть в глубину вопроса и этим часто ставила меня в тупик. Она не могла успокоиться.
- Не знаю. Может быть, муж еще не отдаст ей детей.
- Отдаст. Она заберет их по суду. Мать имеет предпочтение на детей перед отцом по разводу. 
- Я хотел тебя познакомить с ней.
- Нет… Нет, только не это. Из-за нее я потеряла все. Она разрушила нашу семью, - ее голос достиг такого предельного напряжения, что я понял, еще немного, и мы  можем перейти на крик и ругань.
- Хорошо, не будем об этом, - сказал я и принялся есть.
Мы молчали. И я подумал, что все утихло, сошло на нет. Но это оказалось не так.
- Видеть ее не хочу, - неожиданно с нервом сказала мать, кушая картофельное  пюре с колбасой.
Видно, все в ней бушевало и не давало  успокоиться. И она продолжила мне выговаривать.
Когда кто-то говорит тебе о другом человеке плохое, невольно в тебе появляется к нему негативное чувство. И во мне появилось нехорошее чувство к Гале, которое прошло, едва она прекратила о ней говорить.

Гале я все рассказал о нашем разговоре с матерью, и что она не хочет с ней знакомиться. 
- Я тоже об этом думала. Мне кажется, что, если бы мы с ней поговорили, она бы меня поняла и полюбила.
- Мне тоже так кажется, - сказал я.
- Я даже представляла, как я под видом работника управляющей компании из ЖЭКа прихожу делать обход и хочу узнать, в чем вы нуждаетесь.
- Она сразу поймет, что это ты, - обреченно сказал я.  – И будет только хуже.
Галя задумалась и с грустью посмотрела куда-то в сторону.
   
Размышляя о том, что между нами происходит, между мной, матерью и Галкой, я подумал о том, что возможно мама легко приняла Свету, понимая, что я люблю мать все-таки больше. А тут все так завертелось, мое сильное чувство к матери как бы сравнялось с сильным чувством к другой женщине. К Галине…  И именно этого мать не может мне и ей простить. Она боится влияния другой женщины, опасается меня потерять. И такое положение вещей не дает ей все принять так, как есть на самом деле. 

На работе мы на стендах в обновленных помещениях вели испытания аппаратуры, которую в ближайшее время должны были повезти в Киев, чтобы испытать на их стендах, а затем установить на самолет для наземных испытаний. Галя уезжала в командировку на север страны, готовясь к Питеру. Вместо одного блока им теперь заказали разработать несколько блоков для подводной лодки, которые образовывали систему. Мы разъезжались в разные концы страны. Я ехал с Юрьевичем и Лешей, парнем из смежного отдела, в Киев, на юг. Наша командировка предполагалась продолжительной, пока планировали на месяц.
По приходу домой я так и сказал:
- Мам, я уезжаю в командировку.
- Она тоже с тобой едет? – с раздражением спросила мать тут же.
- Нет, - ответил я.
- Как же, я узнавала. Мне сказали, что она едет в командировку.
Я понял, что она звонила на предприятие и узнавала о Галине.
- Она едет в другой город.
- Куда? – не могла успокоиться мать.
- В Питер.
Она ничего не ответила и затаилась. Я старался ничего не говорить о Галине, когда мы с ней встречались, о чем разговаривали, надеялся, что две линии жизни между мной и  Галиной,  мной и матерью идут параллельно и независимо. Но в этот момент понял, что мать как бы сторожила меня и проверяла не только слова, но и намерения.
Иногда я ездил в Рябиновку и говорил матери, что там тоже ведется работа из-за того, что мы не вывезли всю аппаратуру. И это соответствовало действительности. На самом деле я это время  провожал Галю домой, и мы стояли под рябиной.
Перед командировкой мы снова стояли под рябиной. На этот раз прощались перед долгим расставанием.
- Сказала мужу, что хочу с ним развестись, - сказала она, проверяя мою реакцию. 
Я ничего не ответил, предчувствуя неприятности, к которым готовился. Она хотела выйти за меня замуж и давала мне об этом знать. Понимая ее желание, я предполагал, что могу тайно расписаться с ней и поставить штамп в паспорте. Но ничего ей об этом пока не говорил.

В последнее время работа нашего отдела с Галиной пошла энергичнее, четче, живее. Она умело организовывала взаимодействие сотрудников и корректировала планы. Большую часть работы взваливала на себя и тянула, как локомотив. В ней сплелись два важных устремления: она любила программировать и управлять процессом создания оборудования. Ей не хватало подчиненных, потому что она не выбирала главное, делала работу, выполняя ее широким фронтом. Еще мне нравилось, что она к каждому сотруднику находила подход, знала, как его лучше и на каких работах использовать и со всеми поддерживала хорошие, душевные отношения, всем уделяла внимание и никому не отказывала во внимании. Природная деликатность, воспитанность и  успешность притягивали к ней людей, которые желали с ней работать и получить хороший результат. Не только в виде премий, но и в виде удовлетворения от произведенной работы.

В день отъезда я попрощался с мамой и с сумкой поехал на Киевский вокзал. Мы уезжал на поезде  с Юрьевичем и Лешей.   Юрьевич поехал в командировку на неделю, чтобы присутствовать в начале стендовых испытаний. Я с  Лешей должен был остаться на проведение объединенных стендовых испытаний с тем, чтобы позже перейти к наземным самолетным испытаниям, когда все блоки разных подрядчиков занимаю свои мета в корпусе самолета. 
В первый день, после того, как мы поселились в гостинице, вечером сели в моей комнате на посиделки и пока Леша бегал в магазин за спиртным Юрьевич решил со мной поговорить.
- Хочу тебе кое-что сказать,- произнес он.
Эти слова меня насторожили. Показалось, что речь может пойти о Галине. Возможно, Юрьевич все ревновал меня к начальнице и думал, что я таки хочу занять его место, что было не так, о чем я ему неоднократно говорил.
- Мне приснился странный сон… - сказал он и замолчал. – Я никому его не рассказывал.
Стало понятно, что мой статус во взаимоотношениях с ним имеет приближенный характер. Отношения между нами за все время работы сложились вполне дружественные и доверительные.
- Приснилось, что я умер… Лежу в гробу… Кругом лето… Деревья зеленые. И вокруг меня стоят все наши. Программисты, ты с ребятами. Я видел отчетливо лица всех своих работников.
И он мне начал рассказывать такие подробности, от которым мне стало не по себе.
- Я видел это все так, как будто это уже случилось. Лето, на деревьях листочки трепещут под ветерком. Гроб со мной вынесли из дома, где я сейчас живу, поставили на табуретки на проезжей части для прощания. Я лежал, а вы все стояли вокруг меня и молчали. Там стояла моя жена, сын, другой сын с невесткой…
От подробностей, которые он рассказывал, у меня по телу побежали мурашки. Слушать его было невыносимо мучительно, но я продолжал слушать. Рассказ произвел на меня сильное впечатление.
- Может быть, это все просто сон, - вяло предположил я.
- Нет-нет, я видел все это явственно. Наверно, я скоро умру.
Я замолчал, испытывая странное чувство предрешенности, игры злодейки судьбы, каверзы страшного рока, который предопределяет возможное и происходящее.  Лицо Юрьевича в это время меня еще больше разволновало безжизненной бледностью и вялой опустошённостью. Что я мог ему сказать, чем утешить и успокоить? Мне нечего было ему сказать. Поэтому сидел, в задумчивости сопереживал и молчал.
В это время пришел Леша из магазина с бутылкой водки.
- Да ладно, Юрьевич, - как можно веселее сказал я. - Когда это еще все будет.
И мы сели за стол.
Через неделю Юрьевич уехал и через день вышел на работу.

Командировка прошла успешно. Мы с Лешей провели натурно-стендовые испытания и наши блоки допустили к наземным испытаниям, которые проходили на самолете. 
Когда нам подписали акты, я позвонил Гале, чтобы поделиться с ней радостью. Она выслушала меня и поздравила с выполненной работой. Затем я позвонил Юрьевичу и подробно рассказал, как проходили испытания.  Он выслушал меня и спросил:
- Билеты обратные купили?
- Купили, - ответил я.
- Ждем вас, – сказал он.