Сестры Червочкины из Катаево

     Галину Ефимовну Проворову в тот день, когда она появилась на свет, а это было 28 ноября 1937 года, родной отец не увидел. В октябре он был  арестован, вскоре приговорен к расстрелу, и 18 января 1938-го приговор привели в исполнение. Он,  кладовщик колхоза имени Второй пятилетки села Катаево, что в Петровск-Забайкальском районе Читинской области, был расстрелян, якобы, за  шпионаж в пользу Японии. И большая семья Червочкиных, мать Екатерина Фёдоровна, сын Ефим, пять сестер, Анна, Наталья, Александра, Клавдия и Валентина  больше его никогда не видели, а шестая Галя вообще не знала отца. Только после войны, когда вернулся из десятилетнего заключения их сосед по имени Гурьян, который вместе с Ефимом Абросимовичем Червочкиным был в одной тюремной камере, от него узнали, что их объявили японскими шпионами, Гурьяну дали десять лет заключения, а Червочкина и еще других расстреляли. Приходя избитым и обессиленным после допросов в камеру, Ефим Абросимович, недоумевая и еле шевеля губами, говорил: «Какой я шпион? Я кое-как выучился писать и считать, даже не знаю, что есть такая страна Япония и где она находится…».

     Их дом в Катаево, построенный в 1900 году отцом Ефима Абросимовича, выделялся среди других: большой бревенчатый сруб, высокое крыльцо и огромные массивные ворота. Он и сейчас еще крепок и пригоден для жилья.  Сейчас здесь до сих пор живут потомки Ефима Абросимовича и Екатерины Фёдоровны, которая умерла в 1972 году. Её помнят не только в семье, но и многие односельчане. Была она сердобольной и жалостливой женщиной. Даже когда в 37-м увели её мужа, сама с многочисленными детишками, из которых старшему Ефиму шел только шестнадцатый год, а младшая Галя еще не была отнята от груди, не отказывала в помощи, отдавала от себя последний кусок, могла приютить в доме оборванного и голодного. Сама детей поднимала, не отдала в детский дом, хотя забрать хотели не раз.

     Когда началась война, Екатерина Фёдоровна, чтобы поддержать своих многочисленных детей, оставшихся без кормильца, работала в колхозе на разных работах: в конюшне и в коровнике, на покосе, прополке и на уборке овощей. Когда на покосе поварила, оставшуюся от болтушки муку раздавала каждому поровну, себе порой не хватало. Вскоре для малых ребятишек в колхозе организовали детские ясли и стали решать, кому их возглавить, все женщины-колхозницы безоговорочно проголосовали за неё. Галина Ефимовна, ее самая младшая дочь, вспоминает: «Мне было пять лет, когда мама  стала работать в детских яслях. Вечером поздно придёт домой, голодная, еле на ногах держится. Мы с сёстрами ей говорим, ты же могла зайти в яслях на кухню и поесть. А она: не могу у детей последнее отбирать».

     Зимой 1942 года старшего сына Ефима и ещё нескольких молодых парней из Катаево призвали на фронт. До Петровска к железнодорожной станции   от Катаево километров шестьдесят. Выдали в сельсовете лошадь с санями, кто успел, устроился на них, а Ефим, огромный парень, встал на полозья. Так его, примостившегося позади саней, и запомнила маленькая Галя. Её, укутанную до бровей, кашлявшую от жестокой простуды, заплаканная мама держала на руках, рядом хныкали сёстры, смотрели вслед, пока сани не скрылись за поворотом. Когда прощались, Ефим наказал беречь разболевшуюся младшенькую сестрёнку, а, чтобы поддерживать в большом доме тепло, велел продать свои пожитки, пиджак да ичиги, и купить дров и хлеба, успокоил: останусь живой, куплю всё новоё.

     Когда приходили от Ефима фронтовые письма, а он, мало-мало обучившийся грамоте, писал их карандашом печатными буквами, собирались вечерами у большой русской печки и под керосиновой лампой все вместе читали их. Писал, что сражается храбро, что до последних сил будет защищать Родину, «чтобы фашистский сапог не топтал нашу землю». Просил, чтобы держались, берегли друг друга, девочкам, чтобы помогали маме, чтобы ждали его с победой. Не дождались: в 1944-м пришло сообщение, Ефим пропал без вести. Так, без вестей о сыне и брате мать и сёстры прожили до 1960-х годов, когда из города Орджоникидзе от школьников-следопытов пришло письмо, в котором говорилось, что в жарких боях на Днепропетровщине в 1944 году рядовой снайпер Ефим Ефимович Червочкин погиб, что похоронен в братской могиле в Орджоникидзе на Перевозских хуторах.

     «Шестнадцатилетнюю Анну, как только объявили войну,  отправили в Тыргетуй Карымского района преподавать в начальных классах: она только что окончила педучилище в Петровск-Забайкальском. А пятнадцатилетнюю Наташу и десятилетнюю Клаву вместе с девочками-односельчанками – на повал леса. Они, полуголодные, физически слабые, едва переносившие холод, не выдерживали тяжелой работы. Когда Клавдии покалечило руку огромной веткой упавшего дерева, и она находилась в медпункте, Наташа с подружкой покинула лесную деляну и убежала к себе в деревню. За ней пришел милиционер и отправил её в Петровский Завод, где её осудили на работы в Черновских - перекатывать вагонетки с углём. И однажды не успела увернуться от одной из них, повредившей ей руку. Даже после больницы её не освободили от работ, и всю войну юная девушка трудилась на Черновских копях. Когда вернулась домой, на ней был шерстяной свитер, но в каждой его складочке, как и на стриженной Наташиной голове, гурьбой копошились вши. И вместо того, чтобы обнять дорогую дочку, Екатерина Фёдоровна, всплеснув руками, начала стаскивать с неё одежду. Красивый зелёный свитер, шаровары, все, что было на Наташе, полетело в печь, а когда натопили баню, мама долго терла дочь керосином, а потом отмывала её  ещё какой-то пахучей жидкостью.
 
     Галина Ефимовна, вспоминая рассказы матери и сестёр, говорит, что и накануне, и во время войны в деревне, откуда в конце 30-х увели в тюрьмы  многих колхозников, обвинив их во вредительстве и шпионаже, люди стали жить в обстановке подозрительности и страха. Ещё когда не арестовали отца, старшие Анна и Наталья, наслушавшись на улице частушек, пели дома:
 
«Когда Ленин умирал,
Сталину наказывал:
«Много хлеба не давай,
Сало не показывай!».

Мама с испугом оглядывалась на дверь, смотрела в окна и говорила: «Не вздумайте петь на улице! Заберут всех, и не вернетесь домой!».

     Младшая Галя росла любознательной и возле старших сестёр Саши, Клавы и Вали понемногу обучилась чтению, и в 1943 году, когда ей исполнилось 6 лет, упросила маму отдать ее в школу. Катаевская школа – большая бревенчатая изба – была на противоположном конце села, и, чтобы добраться туда маленькой девочке приходилось каждый день преодолевать два километра, столько же по пути домой. Часов в доме не было, и мама поднимала её, ориентируясь по звездному небу, вот и уходила Галя в школу совсем рано. На ногах сношенные ичиги с протертой подошвой, откуда выглядывают пучки сена, уложенные мамой изнутри для тепла, а сверху, и тоже, чтобы не мерзли ноги, обмотанные кусками старого холста. Поверх кофтёнки и простой крестьянской юбки ношеное ещё сестрами пальтецо.  Галя придет рано-рано в школу, а там еще только одна уборщица, ругается, что рано пришла, но впускает и ведёт к натопленной печке отогреть озябшую девочку. В классе кроме нее – шесть или восемь первоклашек, на всех – один Галин букварь. Сегодня она по нему занимается, завтра подружка, послезавтра еще какой-нибудь ученик, и так по кругу, а на занятиях учительница Агриппина Поликарповна рассказывает, диктует, пишет на доске. Дети выводят буквы и слова на обрывках газет, а кто-то на обороте сорванного с двери сельсовета объявления.

     Когда Екатерине Фёдоровне выдавали зерно за трудодни, вместе с дочерьми она шла на мельницу промолоть его на жерновах. Младшие Валя с Галей с трудом еле-еле прокручивают вал, а старшая крепкая и отчаянная Клавдия подойдёт, отстранит «малявок», поднажмет, и дело пошло. Насобирают девочки грибов в лесу, помоют их в Хилке и бегом в магазин, а там вместо грибов дают ложку соли и керосину немного. Все вместе  на заготовке сена для коровы: мама косой орудует, а девочки траву руками рвут. Ну а еда, как обычно: картошка, мучная болтушка, грибы и ягоды да что на огороде вырастит. Жевали корешки разных трав, особенно любили саранку, черемшу, цветочки багула да дикий лук. Сосновые почки, лиственничные побеги, берёзовый сок – все шло к столу. Если кто из соседских стариков ловил рыбу, то делился с Екатериной Фёдоровной, иногда и от подстреленного зверя мясо подбрасывал. Но вот хлеб, которого почти не давали, был всегда желанной пищей. Небольшой кусок солёной рыбы, который  принесла с собой Наташа после отработки на Черновских копях, ели по кусочку недели две.

     Галина Ефимовна, вспоминая о своём военном детстве, постоянно волнуется, не может сдержать слёз. Рассказывает, когда собирали посылку для фронта, куда складывали вязаные из козьей шерсти носки да варежки, мама все приговаривала: «Может быть, Хэмушке попадёт. Ты, Галочка ладошку свою на листке обведи, на пальчиках напиши «Галя», всунь в рукавичку, он сразу узнает. Я так и сделала. А в другой раз по маминому совету вложила записку: «Хэмушка, мы тебя ждём». Хэмушкой мы и все деревенские называли нашего старшего брата Ефима. Ещё для посылки мама сушила в духовке картофельную шелуху, мы и сами ею с удовольствием хрустели. Отправляли посылкой сухие размолотые листья табака. А этот табак мама со старшими сёстрами выращивала на огороде. Потом мама, отпросившись на один день с работы, ходила пешком в Петровск, чтобы его продать. Там на базаре купила мне ботинки, только разного размера: один тридцать пятого, другой – тридцать девятого. Так я и ходила весной и летом, цепляясь левой ногой за каждую кочку, каждый камушек, но никто не смеялся надо мной, другим было хуже: вообще не в чем было ходить, вот и не учились некоторые в школе».
 
     Сейчас из шести сестёр Червочкиных осталась одна Галина Ефимовна (в замужестве Проворова). За безупречную тридцатисемилетнюю службу в органах прокуратуры в Чите Галина Ефимовна награждена Почётной грамотой Генерального прокурора Российской Федерации.  Вырастила сына, нянчила внучку. Часто навещает родительский дом в Катаево, где поддерживает родовой очаг племянница Мария, дочь сестры Александры.