Неделя начинается с дождя...

                Неделя начинается с дождя.
                Закапало ровно в полночь. Крупные редкие капли шлёпались на перрон, на железные крыши вагонов. Через полчаса они плавно, поначалу почти незаметно шевельнутся, наберут скорость, застучат колёса на стыках рельс. Дождь будет долго провожать косыми дорожками слёз на окнах.
                ***
                Дорога покрыта толстым слоем пыли. Пыли настолько мелкой, что при малейшем нарушении её безмятежного покоя взлетает лёгкое облако, повиснет и медленно опадает. Босые ноги бороздят пыльную дорогу, принимают ласку прикосновений. Кожа по колено становится бледно серой на вид и бархатной наощупь. Как будто идёшь босиком по облакам, а земная надёжная твердь далеко внизу.
                Дождь начинается незаметно, он мелкий, почти неощутимый, но глаз отмечает вдруг частое решето под ногами там, где недавно вздымались и опускались пыльные волны. Капли делаются крупнее, влажная тяжесть их поднимает дорожную пыль фонтанчиками, разукрашивает пыльные ноги вертикальными неровными полосами, как будто шкуру зебры растянули на заборе.
                Небесная вода падает вниз, воздух замирает, лёгкие с трудом выбирают жалкие крупицы кислорода. Раскрытый рот не извлекает звуков. Вверху гремит гром. Сверкает молния. Жидкая густая лава пузырится между пальцами ног, сыто чавкает, облизывает лодыжки и урчит довольно.
                Спрятаться негде. Деревня осталась далеко позади, вечерний воздух тяжёлой одышкою давит на грудь. Зябко. Дождь устал, но не сдаётся, теперь он семенит старческой осторожной походкой. Ноги вторят ей: идти скользко, давешняя пыль растеклась, заполнила собой колеи и разровняла дорогу. Дышится легко, озона сверх меры и сверх меры липнет к телу мокрая одежда.
                По обе стороны дороги зелёные поля, вдалеке тёмной полоской лесок, редкий, на просвет. Лягушки в большой луже не утихают. Полночь, но темноты нет, серость почти белых ночей. Темнота нестойкая, на полчаса от силы. Главное ритм. И не сбиваться с шага. Тонкие блины тумана поднимаются над травой. Серые, вкрадчивые. Заглушают шаги. Уши закладывает наступившая вдруг полная тишина.
                Дорога делает резкий поворот, огибает кирпичную кладку: полуразрушенный храм нависает над дорогой. Кто так проектирует дороги, чёрт возьми!
                Вход зияет тёмным высоким пятном, окон нет, сквозь купол видно небо, небольшая лужа тускло светится под ногами. Внутри неожиданно тепло, как будто летний полдень задержался среди каменной кладки. Тело быстро согревается, клонит в сон. Тишина безупречна, лягушачьего хора совсем не слышно. Присесть некуда: нет ни кирпичных куч, ни завалявшихся досок, даже пыль невозможно нащупать ладонями. Генеральная уборка сделана на пять. И тёплый, почти горячий воздух струится из несуществующей пустыни.
                Едва слышное пение раздаётся сверху, набирает силу, обволакивает душу, тело раскачивается, необъяснимая радость забирает разум в безоговорочный плен. Слёзы по щекам, ноги отрываются от каменного пола, сначала чуть-чуть, на миллиметр, и выше, выше, выше…
                Закрывается со стуком дверь купе, слышны голоса, слов не разобрать. Где-то внизу лязгает железо. На нижней полке устраивается, стелет простынь новый пассажир.
                ***
                Ночная пассажирка смотрит в окно, там дождь и быстро убегающие назад поля, леса, унылые пейзажи средней полосы. Дорожные, ни к чему не обязывающие разговоры  убаюкивают, забываются быстро и всплывают в памяти неожиданно.
                — …домой, в Омск. Муж военный, сыновья… ну да, династия получается. Мой дед был сельским священником.  Четверо детей, три девочки и мальчик. Много? Сколько бог дал. Няня, маленького росточка и большой души, нет, я не застала её в живых, но она была больше, чем член семьи. Когда деда арестовали, бабушке дали час на сборы. Зимой. Из дома вышли в том, что надели. По максимуму. И никто, понимаете, никто не решился приютить. Боялись. Ну да, понятно. Конечно. Сильно лютовали. Няня не испугалась, бабушку с детьми, пятерых, получается, к себе забрала. А домишко в два окошка. Тесно, конечно, зато крыша над головой, а иначе...  мы бы с вами не разговаривали.  Жизнь вообще полна случайностей. А ведь батюшкой дед мой, хорошим был, его любили, так получилось, что плечо подставить никого  не нашлось. Время? Да, время... Предательство это слишком сильное слово, тут другое. Другое… тут история интересная случилась.  Деда увезли, бабушку выгнали, дом начали грабить свои же прихожане. Посуду, утварь, даже мебель выносили. По ночам. Всё же стыдно было. Совесть? Мне трудно судить, мы в то время не жили. Обвинять можно, если не знать продолжения.
                Выглянуло солнце. Тучи истончались на глазах, небо становилось чистым и ясным, будто непогоду стирали ластиком на детском рисунке. Дороги на переездах блестели лужами, влага испарялась, делала воздух подвижным, искажающим реальность.
                — Знаете, бабушка на замужество имела совсем другие планы. Пословица есть: суженого конём не объедешь. Загадываешь одно, а выходит иное. Она была молода, влюблена и полна планов на собственную жизнь. Отец её, мой прадед, тоже был священником, что, опять династия? Может быть. Встретились на Нижегородской ярмарке два друга, два священника: у одного дочь на выданье, у другого сын семинарию окончил, в матушки случайного человека нельзя, приход неженатому не дадут. Сговорились два друга, судьба детей и разрешилась. Бабушка поплакала, а куда деваться, отцовское слово как закон божий. Жили? Хорошо жили, пока не случилась беда. Деда сослали как раз в те края, где мы сейчас служим. Такая ирония судьбы. Недавно ездили в те гибельные места. Деда определили в бурлаки, словом, шли заключённые впереди плота в ледяной воде чуть не по горло, чтобы плоты на мель не сели. Вернулся совсем больной. Отпустили, когда ни на что не был годен. Хорошо, что вернулся. И дом никто не занял, а могли, но почему-то не сделали. А вещи почти все вернули, представляете? Даже мебель. И возвращали, как и уносили, тоже ночами. На крыльцо утром бабушка выйдет, а там кастрюли, сковородки, стулья. Получается, что люди спасли наши вещи, а это совсем другое, чем кража, хотя грань тонкая между ними, с какой стороны ни посмотри. Дети разъехались, кому они стали нужны, табуретки да тумбочки. Но кое-что сохранили. Сервиз фарфоровый чайный мы разделили между собой, то, что уцелело, переезды, сами понимаете. Три тарелочки от него у меня: ободок золочёный и букетики мелкие из незабудок по кругу. Каждому сыну по тарелочке. Семейные реликвии.
                В купе запах свежезаваренного кофе: кофемашина по соседству, в вагоне-ресторане. Солнце слепит глаза, приходится приспустить плотные шторы-жалюзи.
                — Мы с сестрой как раз и ездили нынче в те места. Дед всё болел и вскоре умер,  в церковь присылали нового батюшку и не одного, но никто не прижился. Деревни пустели, прихожан почти не осталось, храм разрушался постепенно. Теперь его восстанавливают. И могилы. В церковной ограде батюшек обычно хоронят, да… Кажется, теперь потихоньку разруха отступает. Но медленно. Что? Какой храм, где? Видели во сне? Возле самой дороги, углом к ней? Да, есть такой, — голос становится тихим, появляются новые, непонятные нотки, кажется, эта тема ей тяжела или неприятна. — Красивый храм у дороги, точно. Очень близко. Его реставрируют теперь, побелили стены, купол починили, крест установили.  А дорога, может, она давно там проходила, и храм специально так поставили, есть же правила, где и как ставить, на какую сторону света. Не знаю, как теперь соблюдают, раньше строго было.
                За окошком снова хмурилось, тучи наползали, прятали голубую безмятежность неба, укутали солнце душными перинами, пролились дождём.
                — Говорят, приезжать в дождь  примета  хорошая. Как будто все предыдущие неприятности смываются дождём. И выезжали тоже в дождь? Повезло дважды: дождь в дорогу – благословение богов. Вот и ваша станция… случится мимо ехать, вспомню с благодарностью: хороший слушатель это редко бывает, в обычной жизни гаджеты собеседников заменили. Жаль. И вам всего хорошего.
                ***
                Вокзальное здание после капитального ремонта,  ярко-жёлтый цвет режет глаз и вызывает тихую ностальгию: прежде вокзал не выглядел нарочито ярмарочным. Хорошо, что старую массивную люстру оставили висеть в кассовом зале.  Ноги ступают по толстому асфальтовому слою, уложенному неровно, потому неизменные лужи собираются в привычных местах. Дождь припускает сильнее, он тёплый и приятный, насколько может быть приятна вода, падающая с неба тёплым летним утром.
                Асфальт чуть пружинит, под ним жидкий слой щебёнки, дальше пыль, она притворяется землёй, но стоит немного отпустить от себя серьёзность, как ноги тотчас утонут в лёгкой пыли, взлетающей от малейшего движения. Как будто идёшь по облакам и земное притяжение подчиняется твоей воле.