К 200-летию со дня рождения Валериана Майкова

ВАЛЕРИАН  МАЙКОВ  – КРИТИК.

Много обещала эта прекрасная личность,
и, может быть, многого мы с нею лишились.
Ф.М. Достоевский

1.
Есть в истории русской литературы такие имена, которые, вспыхнув однажды, оставшись почти незамеченными современниками, обращают на себя внимание в последующие времена, так или иначе, остаются в водовороте духовной, культурной, идейно-эстетической жизни. Их творческое наследие как бы содержит в себе зачатки тех идей и понятий, тех путей общественной мысли, которые получают развитие в дальнейшем. Именно такой личностью был талантливый критик 1840-х годов, преемник В.Г. Белинского по «Отечественным запискам» Валериан Николаевич Майков.
Он принадлежал к старинному русскому роду, давшему нашей культуре не одно замечательное имя. Родился Валериан Майков в сентябре 1823 года в семье Николая Аполлоновича Майкова, известного художника,  академика живописи. Детство его прошло в культурно насыщенной среде. После переезда семьи из Москвы в Петербург и особенно в пору, когда старший брат критика Аполлон Майков становится известным поэтом, дом их превращается в своеобразный культурный центр Петербурга. И.А. Гончаров, сблизившийся с семьей Майковых в 1835 году, преподававший Аполлону и Валериану русскую словесность, эстетику и латинский язык, писал о главе этого дружного семейства: «Дом его кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств. Молодые ученые, музыканты, живописцы, многие литераторы из круга  тридцатых и сороковых годов – все толпились в не обширных, не блестящих, но приютных залах, и все вместе с хозяевами составляли какую-то братскую семью или школу, где все учились другу у друга, разменивались занимавшими тогда русское общество мыслями, новостями наук, искусств». И.А. Гончаров не только оказал большое влияние на своих воспитанников, но в доме Майковых почерпнул материал для своей «Обыкновенной истории», здесь, в кружке Майковых, зародилась и созрела его художественная концепция «обломовщины».
Примечательно, что Фёдор Михайлович Достоевский в письме к брату в день своей казни, по сути, в своём завещании, после процесса петрашевцев, когда Валериана Майкова уже не было в живых, вспоминал их семью: «Скажи Майковым мой прощальный и последний привет. Скажи, что я их всех благодарю за их постоянное участие в моей судьбе. Скажи несколько слов, как можно более тёплых, что тебе самому сердце скажет, за меня Евгении Петровне. Я ей желаю много счастья и с благодарным уважением всегда буду помнить о ней. Пожми руку Николаю Аполлоновичу и Аполлону Майкову, а затем и всем». В этот тревожный, роковой момент своей жизни писатель вспоминает и о Валериане Майкове, и что особенно поразительно и символично – думает о судьбе его творческого наследия, у него оказавшегося, пишет брату об изъятой у него при аресте книге статей, составленной матерью критика Евгенией Петровной из журнальных оттисков.
Итак, накануне своей казни, в такой момент своей жизни Фёдор Михайлович Достоевский вспоминает о творческом наследии Валериана Майкова. Уже только этот факт понуждает нас более внимательно отнестись к литератору, всё ещё остающемуся полузабытым.
Возможно, что именно эти материалы, о судьбе которых он так беспокоился, послужили основой для издания в 1889 году А.Н. Чудиновым в издательстве журнала «Пантеон литературы» «Критических опытов» молодого литератора: «У меня взяли при аресте несколько книг, – писал Ф.М. Достоевский, – из них только две запрещённые. Но вот просьба: из этих книг одна была: Сочинения Валериана Майкова: его критики – экземпляр Евгении Петровны. Она дала мне его как свою драгоценность. При аресте я просил у жандармского офицера отдать ей эту книгу и дал ему адрес. Не знаю, возвратил ли он ей. Справься об этом! Я не хочу отнять у неё это воспоминание». Он же дал точную характеристику молодому критику: «Много обещала эта прекрасная личность, и, может быть, многого мы с нею лишились…».
Сейчас, по прошествии стольких лет ясно, что со стороны Ф.М. Достоевского это был не только чисто человеческий долг перед матерью критика, но и забота о сохранении одной из ярких страниц русской литературы.
Это говорит о тесных духовно-мировоззренческих связях Майковых с истинно передовыми людьми своего времени. Не только дух демократизма и антикрепостничества определял атмосферу их дома, но стремление к подлинной культуре. И когда Николаю I сообщили, что «семейство Майковых большие либералы», он изменил своё отношение к ним и прежде всего к  главе семейства Николаю Аполлоновичу.
Время, как и всегда, было непростым. «Ох, тяжёлое время! Сколько развития и жизни у нас украло оно! И подумать страшно», – писал позже Аполлон Майков. Это было время всевозможных кружков – политических и литературных, время брожения общественной мысли. Кружок Майковых был для своего времени, безусловно, прогрессивным. Справедливо писала Р.Н. Поддубная, что «бекетовское и майковское объединения были совершенно того же типа, что и собрания у Петрашевского, а потому могут быть рассмотрены не в иерархическом соотношении, а наряду с ними как равнозначные в общем процессе идеологического развития тех лет». Конечно, это было не совсем так, ибо если собрания у Петрашевского были чисто политическими, то бекетовский и майковский кружки были в большей мере культурными объединениями людей…
В этих условиях и сформировался писательский талант Валериана Майкова. Он вступил на поприще общественной деятельности очень рано, словно предчувствуя его кратковременность, «в то время, когда другие сидят ещё на школьной скамье. Быстрым
и ранним развитием своих прекрасных способностей он обязан был, во-первых, природе, которая так щедро наделила его дарами своими, как и прочих, известных уже публике, членов его семейства, во-вторых, разумному свободному, чуждому застарелых педантических форм первоначальному воспитанию, которое получил он в своём домашнем кругу». (И.А. Гончаров).
Окончив в 1842 году юридическое отделение Петербургского университета,           В. Майков поступает на службу по министерству государственных имуществ, в департамент сельского хозяйства. Но служба его не прельщала, и он выходит в отставку, ссылаясь на слабость здоровья, и уезжает на лечение за границу. В это время он усиленно изучает историю, философию, политэкономию.
Свою общественную деятельность Валериан Майков начинает не как критик, а как учёный, социолог. И это на долгие времена определило отношение к его литературно-критическому наследию.  В 1845 году он сотрудничает в журнале «Финский вестник», где публикует статью «Общественные науки в России», которую Белинский в обзоре «Русская литература в 1845 году» выделил среди «хороших статей серьёзного содержания». Пишет статью «Об отношении производительности к распределению богатств», оставшуюся неопубликованной, но послужившей позже основной причиной для обвинения молодого критика в утопизме. В том же году молодой критик предпринимает издание первого выпуска «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка». Словарь этот имел целью распространение передовых идей в России. Издателем его был Н.С. Кириллов, а основным составителем, автором многих статей и редактором – Валериан Майков. Как и первая статья молодого критика, он был тепло и заинтересованно встречен В.Г. Белинским. Второй выпуск словаря был подготовлен в основном М.В. Буташевичем-Петрашевским. Выпуск его был конфискован, издание остановлено и в ходе суда над петрашевцами издание его составило один из пунктов обвинительного заключения.
Со второй половины 1845 года В. Майков участвовал в собраниях Петрашевского. Но, видимо, не следует этому факту придавать значение исключительного. Несмотря на молодость, к этому времени он уже обладал довольно самостоятельными воззрениями. Максимализм участников кружка, непримиримость к тем, кто не разделял их точек зрения, неясность конечной цели борьбы и утопические взгляды на многие явления , политизированность оттолкнули молодого критика от их общества. Не ввязываясь в полемику, он на рубеже 1846 -1847 года перестаёт бывать на «пятницах» Петрашевского и вместе с В. Милютиным организовывает свой кружок, в который среди других его членов вошёл и М.Е. Салтыков.

В начале 1846 года произошёл разрыв между редактором и издателем «Отечественных записок» А.А. Краевским и главным его сотрудником по критическому отделу В.Г. Белинским, статьями которого во многом создавался успех журнала. По рекомендации И.С. Тургенева заведовать критическим отделом журнала стал Валериан Майков. Ф.М. Достоевский писал позже: «Сейчас после Белинского занялся в «Отечественных записках» отделом критики Валериан Николаевич Майков, брат всем известного и всеми любимого поэта Аполлона Николаевича Майкова. Валериан Майков принялся за дело горячо, блистательно, с светлым убеждением, с первым жаром юности».
В. Майков вступает на литературное поприще в тот период, когда внимание передовой общественности было приковано в основном к двум течениям, когда основное содержание идейно-эстетической борьбы составляло противоборство между славянофилами и западниками, которые к этому времени по выражению Герцена уже стояли в боевых порядках лицом к лицу. В. Майков избежал крайностей тех и других, остался как бы вне этой борьбы. Он стремился к выработке своей эстетической позиции. И это было обусловлено и характером эпохи, в которую он жил и творил. И которая, наложила свой отпечаток на творческий склад его личности. Сказалось это и в разносторонности его интересов, и в пристрастии к наукам общественным, то есть в стремлении найти конкретные ответы на противоречия своего времени. Но проявилось это и в его литературно-критической деятельности.
В «Отечественных записках» В. Майков публикует большую статью «А.В. Кольцов», в которой вступает в полемику с Белинским, упрекая его в бездоказательности и даже диктаторстве. Эта статья, в которой довольно полно выразились эстетические воззрения В. Майкова, и послужила в дальнейшем предлогом для обвинения его в «ошибках», в отсутствии собственной эстетической платформы. Относясь к популярному критику с уважением и нисколько не умаляя его значения в истории русской критики и общественной мысли, видя в его критике «залог правильного развития нашей эстетики», В. Майков в своей статье коснулся только одной стороны его творчества – доказательности его статей. Позже Н.Г. Чернышевский писал по поводу этой работы молодого критика: «Она направлена, по-видимому, против статьи Белинского, но в сущности представляет развитие мыслей, высказанных Белинским, и некоторые места в ней прекрасны».
Участие В.Н. Майкова в полемике с В.Г. Белинским на многие годы определило отношение к нему, тот угол зрения, под которым изучалось его наследие – в соотношении с мировоззрением и литературной деятельностью неистового критика, считавшегося в последующие времена великим. Но сравнивая В. Майкова с В.Г. Белинским, многие исследователи при этом неоправданно отказывали ему в самостоятельности эстетических взглядов и убеждений. Этим, собственно, уже и доказывается правота Валериана Майкова в его полемике с Белинским, отличавшемся нетерпимостью к иным убеждениям, ибо человек пишущий, тем более столь популярный, обязан всё-таки думать о том, как отзовётся его слово, ныне и в последующем уже независимо от его намерений…
Критическая деятельность В. Майкова в «Отечественных записках» продолжалась недолго, всего пятнадцать месяцев – с апреля 1846 года по июль 1847 года. Скончался     В. Майков внезапно, в расцвете своих творческих сил, на 24-м году жизни. Он с семейством своим отправился на несколько дней в деревню, в сельцо Новое Петергофского уезда, и на следующий день по приезде туда, 15 июля 1847 года, разгорячённый продолжительной прогулкой, стал купаться и утонул в пруду от апоплексического удара. «Тело его, – как писал в некрологе И.А. Гончаров, – погребено 18 июля в слободе Ропше, в 38 верстах от Петербурга, на церковном кладбище».
Несмотря на непродолжительную литературную деятельность В. Майкова, о нём успели высказаться многие выдающиеся его современники – И.А. Гончаров,                И.С. Тургенев, А.Н. Плещеев, Ф.М. Достоевский и другие.
Всё это и заставляет нас вспомнить его всё ещё полузабытое имя. В высшей степени интересна и показательна его посмертная судьба, жизнь его творческого наследия вплоть до наших дней. Наследие В. Майкова  в силу его направленности, глубины и многомерности, обладает такими свойствами, что оно оказалось созвучным идейно-эстетической борьбе уже более поздних времён. Это свойство наследия В. Майкова давно было замечено исследователями, в частности, ему посвящена интересная статья           А.Ф. Жмакина «Ещё о месте В.Н. Майкова и судьбе его наследия в истории русской критики».
Короткая, но интенсивная деятельность критика после его смерти оказалась, по сути, забытой. Имя его является из забытья в 70 – 90-е годы прошлого века, когда либерально-народническая критика предприняла пересмотр платформы революционных демократов. Не без оснований писал Жмакин, что Майкову «было суждено сыграть выдающуюся роль в литературно-критической борьбе последней трети ХIХ столетия (роль едва ли не более значительную, чем в 1840-х гг.), когда Майков становится не только объектом борьбы, но и как бы её участником». В это время выходят статьи о нём, четырежды издаются его сочинения.
В 1911 году Г.В. Плехановым была написана статья «Виссарион Белинский и Валериан Майков», в которой, он оценил значение молодого критика отрицательно, признав, что «в лице Майкова наша критика совершила не поступательное, а попятное движение». Ясно, почему Г.В. Плеханов приходит к такому выводу. Потому, что воззрения Валериана Майкова не соответствовали тем догматическим установлениям, которые тогда и в последующем считались «передовыми», то есть, исключительно революционно-демократическим. Верно писал Ю. Манн, что Плеханов «блестяще опроверг нападки либерально-буржуазных литературоведов на Белинского, показал несостоятельность мнения о «марксизме» Майкова. Но при этом он воздвиг между           В. Майковым и передовой русской критикой непроницаемую стену». Это выступление Г.В. Плеханова положило начало новому периоду забвения критика, на долгие годы определило отношение к его творческому наследию. Статья Г.В. Плеханова была закономерной в условиях резкого размежевания политических сил, но она неоправданно исказила облик талантливого критика. И только в 60-х годах миновавшего века имя его вновь привлекло внимание исследователей.
При всей глубине и добросовестности работ о нём, выходящих в это время, в них явно наметилась другая крайность – представить его союзником В.Г. Белинского, принадлежащим одному с ним революционно-демократическому лагерю, ибо Белинский всё ещё почитался непререкаемым авторитетом и эталоном литературно-критической деятельности. В некоторой мере это сказалось в работах Т. Усакиной и в очерке                Е. Осетрова «Кем же был Валериан Майков?», в котором критик прямо писал, что            В. Майков «оказывался на высоте в тех случаях, когда он исходил из эстетических взглядов Белинского», что было, конечно же, не так. Почему же тогда критик  «заслуживает того, чтобы его знал современный читатель», если он всего, лишь, подражатель и эпигон Белинского?.. Читай Белинского, пребывающего, по этой логике, всегда «на высоте»… Впрочем, такая тенденция в понимании творчества В. Майкова, пожалуй, была естественной после долгих лет умолчания о нём, это было как бы своего рода реакцией на умолчание его.
В других работах последних лет о В. Майкове (А. Жмакина, О. Морозовой,            Р. Поддубной, Ф. Никитиной) обозначилось стремление разобраться – в чём же состояла оригинальность молодого критика, каковы его эстетические и идейно-политические взгляды. И общими усилиями исследователей сделано немало – уяснён смысл и значение полемики Майкова с Белинским, охарактеризованы его идейно-политические убеждения как утопические, но прогрессивные для своего времени, что странно по своей нелогичности, в некоторой степени обоснована самостоятельность его эстетических взглядов, глубоко рассмотрены и другие  проблемы его наследия. Но и многое в творческой судьбе критика остаётся пока невыясненным. В частности, – как писал          Ю. Манн, – «не определено общее значение Майкова как критика и теоретика литературы…». Противоречия и суждения не объяснены «изнутри», из самой сущности его воззрений. То есть, не выяснено пока главное…
Личность Майкова остаётся всё ещё загадкой в том смысле, что попадая в поле зрения исследователей в разные эпохи развития литературы и общественной мысли, она оценивалась противоположно. Сейчас, когда многие проблемы его наследия решены, нельзя уже сказать, что это происходило лишь потому, что те или иные силы использовали его в своих корыстных целях. Такая особенность как бы заключена и в самом его творчестве.
Некоторая загадочность его состоит и в том, что являясь, как считают, утопистом по убеждениям, он, тем не менее, безошибочно оценил идейно-эстетическое значение тех произведений, о которых брался судить, чего нельзя сказать о Белинском. Но в русской литературе сложилась такая странная практика, что передовым критиком считался не тот, кто точно оценивал явления культуры, то есть с точки зрения профессиональной был наиболее совершенен, а тот, кто был приверженцем идей, считавшихся «передовыми»…
Поэтому было бы неоправданным упрощением, если бы мы из «утопических» воззрений В. Майкова делали прямой и однозначный вывод о неправильной оценке критиком художественных явлений своего времени, как это делает, к примеру,              Г.Н. Поспелов в книге «История русской литературы ХIХ века», кстати, являющейся учебным пособием для студентов филологических вузов, что «взявшись за теоретическую разработку идей буржуазного либерализма, Майков пришёл, таким образом, к созданию ложной доктрины, помешавшей ему дать правильную оценку явлений литературной жизни». Но в оценке явлений литературы всё обстояло как раз, наоборот – в них Майков оказался более точен, чем Белинский. В том-то и дело, что вопрос о месте В. Майкова в истории русской критики является не таким простым, что «практические  выводы в его  оценках литературных явлений были шире посылок» (В.И. Кулешов), что В. Майков был для В.Г. Белинского «более сложным противником, своеобразным другом-врагом и потому, наверное, значительно более яростно критикуемым, чем славянофилы»           (Б.Ф. Егоров), что, «как критик Майков был диалектичнее и зачастую поправлял то, что говорилось Майковым – теоретиком» (Ю. Манн).
Представителям позитивистской  мысли было в чём упрекать В. Майкова, ведь он не видел в социальности и в классовой борьбе единственного средства избавления от неравенства и эксплуатации. В статье «Об отношении производительности к распределению богатства» он прямо писал, что «ни безусловное разделение имуществ, ни  распределение богатств по способностям к труду нимало не подвигают общества на путь к благосостоянию, а ещё напротив того, представляют перспективу таких бедствий, которые превосходят сумму зол,  рождённых неравенством». Можем ли теперь мы, переживши жестокий революционный двадцатый век с его  неисчислимыми жертвами, считать, что это не так? Конечно же, нет. Его можно справедливо упрекать в том, что он «не видел» силы, способной освободить от неравенства: «Какая же сила может водворить гармонию между враждебными классами общества как не правительство…». Поэтому он и допускал возможность и необходимость в обществе имущественного неравенства, поэтому и придумал «дольщину», как панацею от всех бед. Всё это так, но критика не обвинишь в том, что он не видел истинной причины неравенства людей. Он её видел и вскрыл недвусмысленно: «Ясно, что корень этих враждебных отношений заключается не в чём ином, как в существовании частных капиталов и в разрозненности капитала и труда». Молодому критику не откажешь в прозорливости в том, что в своих поисках он находился на верном пути. Примечательно, что в статье «Общественные науки в России» В. Майков последовательно рассматривает английскую политическую экономию, французский утопический социализм, немецкую классическую философию, не находя в каждой из них в отдельности удовлетворительного ответа, и приходит к выводу о необходимости некой универсальной общественной науки – философии общества, «которая служила бы для практического применения общественных наук». Требовать от молодого критика более обстоятельного пояснения того, что же такое его философия общества, значит судить его уже с позиции времени более позднего, что, как известно, всегда легко.
В исключительной же интуиции ему здесь не откажешь. Достаточно того, что он чувствовал необходимость такой универсальной науки и видел те источники, из которых она могла возникнуть, вырасти, созреть. Остальное всё объяснимо тем, что В. Майков был представителем «утопического» социализма, который, по словам В. Ленина, «критиковал капиталистическое общество, осуждал, проклинал его, мечтал об уничтожении его, фантазировал о лучшем строе, убеждал богатых в безнравственности эксплуатации…».
Не таким простым и однозначным в воззрениях В. Майкова является «отрицание социального понимания личности и отрицание национальности» (В.И. Кулешов), то есть того вопроса, по которому в основном он и полемизировал с В.Г. Белинским, представляющего собой основную догму революционных демократов. Признать эти воззрения В. Майкова чисто космополитическими и сказать, что он доказывал, что «истинная цивилизация» и «национальные особенности», несовместимы и противоположны друг другу» (Г.Н. Поспелов), значит предвзято и необъективно отнестись к его наследию, неоправданно упростить и даже показать суть этого, злободневного и сейчас, вопроса. «Народность, – писал В.Майков, – с какой бы стороны мы на неё ни смотрели, не служит препятствием к успехам человечества или – иначе – к развитию человека на земле». О том, что воззрения В. Майкова на соотношение национального и общечеловеческого, были не столь однолинейны и не были ошибочными и космополитическими, свидетельствует и то, что они были в определённой мере развиты в последующем в размышлениях о языке и народности А.А. Потебни.
Не признавая В. Майкова безусловным  последователем Белинского, нельзя считать его и непримиримым противником критика в полном смысле этого слова. В письме В.П. Боткину в ноябре 1947 года, разбирая взаимоотношения «Современника» и «Отечественных записок», суть соперничества между журналами, Белинский писал: «От Краевского все переходят к нам. Покойник Майков перед смертью решительно перешёл было к нам…». И если этим словам, как справедливо отмечал В.И. Кулешов, не совсем оправдано придавать «прямое идеологическое значение», то нельзя не обратить внимание на объяснение Белинским в этом же письме того, почему он ввязался в своё время в дискуссию с молодым критиком: «А вспомни, или лучше сказать, пойми, что прошлою зимою, я был на волос от смерти и что Тильман не надеялся дотянуть нити моей жизни до минуты отъезда за границу. Вот почему на меня так подействовала выходка покойного Майкова, и теперь я совершенно с тобою согласен, что не на что было сердиться…». Аргументация, как видим, далеко не литературная, а потому и не может быть принята всерьёз в разговоре мировоззренческом.
Конечно, и это признание критика нельзя принимать безоговорочно, как окончательное разрешение споров его с В. Майковым, ибо Белинский снова вступает в полемику с ним, уже по другим проблемам в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года».
Прогрессивность личности В. Майкова для своего времени не вызывает сомнений, «дело не в том, чтобы вынести окончательный приговор Майкову, прогрессивен или регрессивен он (вопрос этот ясен), а в том, чтобы решить, что собой представляют выдвинутые им положения на фоне критики Белинского, что означает его прямая полемика с Белинским» (В.И. Кулешов). Как видим, В. Майков оценивался исключительно «на фоне», в связи с В. Белинским, как безусловным, сомнению не подлежащим приверженце самых «передовых» идей. Воззрения Майкова интересны и в его заблуждениях, ибо «правда не унижает таланта, так же как ошибочное мнение не вредит ему» (В.Г. Белинский).

Так произошло, что большинство исследователей творчества В. Майкова уделяли главное внимание не его воззрениям, не его эстетике и не его собственно критической деятельности, а его социальным взглядам. А они-то как раз и оказались труднообъяснимыми, как в силу противоречивости, обусловленной временем, в котором жил критик, так и некоторой своей незавершённости.
Об этом свойстве наследия критика свидетельствует и отношение к нему человека, пожалуй, самого близкого, старшего брата Аполлона Николаевича. С глубоким уважением и благоговением относился поэт к своему младшему брату, который был для него эталоном творческой личности, умеющей сочетать творчество с активным отношением к жизни. В письме к Ю.Д. Ефремовой он писал: «После смерти Валериана у нас водворилась какая-то скука, что мочи нет. Эта смерть унесла с собою, кажется, всё, что одушевляло нас всех, что связывало не только весь круг наших знакомых, но даже самих членов семейства. Я до сих пор ещё не могу совершенно освоиться с своим положением; не только прошедшее нас связывало с братом, но все будущее созидалось вдвоём, так что один был необходим другому, и всякий план не иначе мог быть осуществлён, как трудами обоих. Но независимо от прошедшего и будущего всякий момент настоящего мы переживали вдвоём: мы были один для другого единственными людьми, которые могли, не краснея и без утайки, поверить задушевные мысли, все шалости, проделки – не говоря уже о более важных вопросах… Юридический факультет не дал мне почти ничего для того поприща, по которому я пошёл потом, так что всем моим  гуманистическим образованием я более обязан младшему брату моему Валериану, который тоже бросил юридические науки (по выходе из университета, стал заниматься философией, естественной историей и политической экономией и увлёк меня за собою». Примечательно это само по себе старшего брата в том, что образованию своему он обязан младшему брату…
Но когда вышла первая по времени работа о В. Майкове, А.М. Скабичевского, Аполлон Николаевич писал своему давнему другу П.М. Цейдлеру: «…Но есть другой пункт, заживо меня затронувший за сердце. В «Отечественных записках» в последних нумерах идёт статья Скабичевского о прежних критиках. Доходит дело до Валериана, и он в двух статьях излагает его воззрения. Ты помнишь – я тогда мало интересовался его статьями, я ещё слишком был наивен и большей частью их (стыдно признаться) не читал. Прочёл только теперь в извлечении. Прочёл и ужаснулся! Выходит, что он проповедовал космополитизм чистейший. Очень захотелось мне найти этому разъяснение, и так как ты тогда вырабатывал с ним идеи как вы (неразб.) называли, то я желаю знать: какие книжки вы читали? Откуда всё это взялось? Ведь, конечно, из книжек, не своим же умом. Я этих книжек не читал и остался цел, и в то же время как на одном столе, в одной комнате писалась его проповедь космополитизма, на другом, у меня, писались «Две судьбы» и разные прозаические рассказы – «Русские в Италии», из коих три или четыре и теперь в рукописи носят на себе отпечаток иных чувств. Мне странно теперь, как это случилось, что я с зажмуренными глазами прожил этот период».
Такой резкий пересмотр А. Майковым наследия своего брата, видимо, можно объяснить тем, что в трудах молодого критика, как отмечалось уже исследователями, есть всё-таки, довольно механическое разделение национального и общечеловеческого. Но главное, вероятно, состоит в изменении взглядов самого Аполлона Майкова, да и в обществе в целом. Это доказывается в какой-то мере ответным письмом П.М. Цейдлера, который, не изменил своего мнения о критике. «Как сейчас помню, – писал он, – целый ряд бесед с Валерианом о космополитизме и патриотизме (слово национальность не было ещё в ходу). Оба мы тогда пытались разграничить их области и никак не ставили их в противоречие одного с другим. Мы держались, а я и до сегодня держусь того мнения, что отвлеченные идеи истины, добра, прекрасного, религиозного составляют область космополитизма; но человек, как член своего отечества, не может действовать – не может, а следовательно, и не должен искать иных средств и образов для воплощения этих космополитических или общечеловеческих идей, как в сфере отечественного, в области патриотизма или национальности. В твоих художественных произведениях мы не видели ни отсутствия космополитических идей, ни недостатка национального стремления, и потому никак и не предполагали какой-нибудь существенной розни с нашими взглядами. Не знаю, как понял Скабический основы Валерьяновой критики, но я не могу даже придумать ничего такого, что бы в этой критике походило на отрицание национальности, если только не игнорировать умышленно, что для критики нет высших, основных начал вне высших космополитических или общечеловеческих идей истины…».
Но наступали времена, когда общечеловеческое и национальное стало противопоставляться как враждебное друг другу, когда национальное стало рассматриваться, как препятствие всякого развития, а не непременного условия его.
Уже в этих свидетельствах современников В. Майкова наметилось отношение к его творчеству не как к критическому. Судьбу наследия его во многом определило то, что он был, повторим, не только литературным критиком, но и философом, социологом, экономистом. Ранняя деятельность его как учёного, конечно, отразилась и на его литературной деятельности, но полностью и безоговорочно её далеко не определяла. Интерес же к В. Майкову пробуждался чаще не как критику, а как к мыслителю вообще, и гораздо реже попадали в поле зрения  исследователей вопросы его эстетики, и главное, его практической литературно-критической деятельности.
И вот когда социальные воззрения его оказались в основном уяснёнными, настало время обратиться к его критической деятельности. Нынешний интерес к В. Майкову и связан именно с этой основной стороной его дарования. Для этого уже выработана методологическая основа: «В лице Майкова и Белинского, критиков-современников выступили в литературной теории и критике 1840-х годов два взаимосвязанных и взаимодействующих, но  САМОСТОЯТЕЛЬНЫХ, хотя отнюдь и не антагонистических в условиях тех лет, социальных и эстетических миросозерцаниях выросших на различных в конце концов теоретических и социально-политических основах (революционно-демократическая у Белинского и буржуазно-демократическая у Майкова), но не вполне четко, в условиях своеобразного идеологического синкретизма 40-х годов друг от друга отмежевавшихся. …Майков стоит в одном ряду с выдающимися русскими критиками, занимая в нём своё самостоятельное место». (А.Ф. Жмакин).
Конечно, воззрения Валериана Майкова ни в коей мере не были «буржуазно-демократическими». Скорее отстаивание им образной природы литературы, сопротивление её социологизации и идеологизации, свойственных  революционным демократам, спекулятивно выдавалось за «консерватизм», не соответствующий «передовым» идеям. Как понятно, свершалось это не из злого умысла, а по глубокому «убеждению». Так ведь обыкновенно и бывает в человеческом обществе. А потому степень искренности автора сама по себе не может быть аргументом в оценке его воззрений.
Надо иметь в виду сам характер критики В. Майкова. Это критика не «традиционная», но та критика с элементами публицистичности и художественности, которая обыкновенно выходит из-под пера самих  писателей и которую мы называем художественною прозою критика, в которой с особою силой проявили себя Н. Гоголь, Ап. Григорьев, позже – А. Блок, А. Белый. Речь идёт и о стиле критики, и о самом взгляде на художественные явления.
О такой критике писал и сам В. Майков в статье «А.В. Кольцов»: «Силою своих талантов поэты наши сами образовывали новые школы критиков, которые по сочувствию принимали на себя труд поддерживать новых деятелей в мнении публики похвалами, вовсе не похожими на оценку по принципам». То есть речь идёт о критике эстетической, о таком критике, как писал А. Майков в письме к Я. Полонскому 2 марта 1858 года, «в котором бы сидел хоть маленький поэт». Примечательно, что А.Н. Плещеев в личности  В. Майкова видел именно такого критика. «В наше время, – писал он, – когда дух анализа преобладает всюду, когда критические статьи возбуждают всеобщее любопытство и читаются также жадно, как и разбираемые произведения, потребность хорошего эстетического критика слишком ощутительна».
Может показаться, что В. Майков не входит в это направление эстетической мысли с его приверженностью к позитивизму. Но это не так. В том и состоит его особенность, как критика, что в нём как бы равноправно жили два взаимоисключающих друг друга начала –  позитивистские воззрения, несколько даже механически понятые с одной стороны, и внимание к психологизму – с другой. Он стремился к некой универсальной цельности, но проблемы  эстетические и социальные оставались в его представлении по сути разделёнными, как, впрочем, и должно в  литературе.
То, что называлось эстетической критикой, как теперь очевидно,  было не одним из возможных направлений литературно-критической и общественной мысли, почитаемым второстепенным, но наиболее близкими природе художественного творчества, а значит и духовной природе человека, в литературе воплощаемой. Социальность же, которой столь неистово требовал В. Белинский, была всё-таки отступлением от природы литературы, какими бы благими общественными задачами она не мотивировалась.
К сожалению, исключительный перевес получила мысль более упрощённая – революционно-демократическая, материалистическая, подавляя все другие. На долгое время всякий радикализм стал почитаться признаком прогрессивного, а не упрощённого понимания бытия, каким он является в действительности. Как безусловные образцы обществу были навязаны на долгое время Н. Добролюбов,               Д. Писарев, Н. Чернышевский, которых, сегодня, человеку нормальному читать почти невозможно, во всяком случае, трудно. То есть те авторы, писания которых укладывались в так называемую теорию «освободительного движения», то есть разрушения собственной страны, общества, личности. И вместе с тем изгонялись из общественного сознания и всячески подавлялись Ап. Григорьев, В. Майков, Н. Страхов и другие критики и мыслители, которые исходили не из какой-то, пусть даже самой замечательной идеи, а из народного самосознания, духовной природы человека, отстаивая нашу нравственную и умственную самостоятельность…
Так что в том, что российское общество оказалось столь полярно расколотым и раскол этот был доведён  до трагедии, решающую роль сыграло именно это преобладание революционно-демократических, западнических, интернациональных воззрений над народными, национальными, патриотическими.
Но, как мы теперь уже знаем, улучшения человека, предпринятого таким путём, через социальность, не только не произошло, но случилось его невероятное падение…Остаётся не вполне понятным то, почему эти социальные, революционно-демократические воззрения всё ещё считаются прогрессивными. Несмотря на столь трагический опыт…
Основным же свойством эстетической психологической критики является внимание к личности. А потому антропологизм воззрений В. Майкова, в котором многие исследователи усматривали недостаток, оказался по сути одним из основных её достоинств. Справедливо писал Ю. Манн, что «в области психологического анализа идеи антропологизма сулили полезный эффект. Здесь надо отличать применение этих идей к социологии от их применения к эстетике и художественной практике».
Если представители революционно-демократической критики, будучи глубоко убеждёнными в том, что литература постигает и отражает социальные процессы общества, как наиважнейшие, подходили к её оценке с позиций закономерностей социальных процессов, то за связь литературы с жизнью ратовал и В. Майков, но он идёт здесь как бы обратным путём. В своих антропологических воззрениях он исходил из того, что каждая историческая эпоха формирует свой тип личности, который отражается в литературе, а потому эпоху надо постигать через её личность, через духовную природу человека. То есть перед нами позиция более художника, нежели философа и социолога. Этим и объясняется его «закон симпатии» в эстетике.
Поэтому вполне уместно определение В. Майковым художественного творчества как «очеловечение действительности», которое он заимствовал, кстати, у И.А. Гончарова («Обрыв»). Это определение оказалось чрезвычайно живучим в обиходе художников последующих эпох. Применяет его А. Белый, и как «вочеловечение» – А. Блок. Антропологические воззрения В. Майкова оказываются созвучными теперь пробуждающемуся народному самосознанию.

2.
В литературном процессе во все времена есть прямая взаимосвязь между определяющими этот процесс художниками и формируемыми, порождаемыми ими критиками. Каждый замечательный русский критик, говоря словами Ф.М. Достоевского, «входил на поприще, непременно как бы опираясь на передового писателя, и в продолжение жизни успевал высказать все свои мысли не иначе, как в форме растолковывания этого писателя».
Валериан Майков входил в литературу в то время, когда основные художественные явления эпохи уже сформировались – завершился творческий путь А.В. Кольцова, завершался путь Н.В. Гоголя, творчество А.Н. Островского только набирало силу (оно раскрыло творческие возможности Ап. Григорьева), когда на первый план выдвигались задачи осмысления уже имеющегося художественного опыта. В. Майкову досталось уже дополнять высказанное. Может быть, поэтому он постоянно подчеркивал переходность своей эпохи, современное ему общество представлял как общество, «которое только что собирается жить». К тому же он творил в эпоху такого «универсального» критика как В.Г. Белинский, по словам А. Блока, «писаки исправного», который штамповал торопливо, всё, что ни являлось на свет Божий. И не мог не чувствовать, что «тот ценитель, который не смея быть новым, станет робко повторять выводы своего предшественника, вдастся в литературный фетишизм». (А.В. Дружинин).
Можно предполагать, что дарование В. Майкова могло бы раскрыться, в полную меру, в объяснении творчества Ф.М. Достоевского, которого односторонне и упрощённо понял В.Г. Белинский, развитие писателя в основном представлял как затухание его дарования.  Но, говоря словами Достоевского же, молодой критик «не успел высказаться». Но он разгадал природу его таланта и путь его творческого развития.
Пожалуй, больше всего В. Майков писал о творчестве Н.В. Гоголя. Уже в первой своей большой литературно-критической статье «А.В. Кольцов» в оценке творчества и личности самобытного поэта В. Майков исходил из критериев оценки, выработанных творчеством Гоголя. Так же, как и Белинский, молодой критик активно защищает натуральную школу, но считает, что глава этой школы Гоголь «только увенчан, а не объяснён критикой». Писатель справедливо представляется ему несоизмеримо талантливее и самобытнее его последователей и приверженцев натуральной школы. Поэтому основное внимание он обращает на отличие творчества Гоголя и последователей его, которые «ничего не видят в Гоголе, кроме верного изображения всех оттенков действительности», которые упрощённо понимают художественный мир Гоголя, «воображая, что стоит только описать какую-нибудь абсолютную гнусность, чтоб попасть в гении натуральной школы». Безусловно, молодой критик был в этом прав. Прав со всей своей юношеской искренностью и даже максимализмом. Но какой практический оборот принимало такое «расслоение» представителей натуральной школы? Работало ли оно на сплочение их вокруг ведущих журналов? Нет. Видел это несоответствие масштаба таланта Гоголя и других представителей школы и Белинский, но из соображений тактических,  а проще говоря, внелитературных, о них умалчивал. Об этом он говорил в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года»: «Мы не можем отделить Гоголя от натуральной школы иначе, как только на основании неоспоримого превосходства его таланта» и позже – в письме К.Д. Кавелину от 22 ноября 1847 года: «…Всё, что Вы говорите о различии натуральной школы от Гоголя, по-моему, совершенно справедливо; но сказать этого печатно, я не решусь: это значило бы наводить волков на овчарню, вместо того, чтобы отводить их от неё. Таким образом, здесь сказывался не только собственно критический талант Белинского, соображения корпоративные.
Свой «закон симпатии» Валериан Майков и применяет в рассмотрении творчества и личности Кольцова, но мимоходом касается соотношения национального и общечеловеческого и упрекает Белинского в бездоказательности. Этого оказалось достаточно, чтобы Белинский возразил ему в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года».
Но было бы неверным говорить, что В. Майков неправильно представлял соотношение национального и общечеловеческого. Ведь ещё в статье «Общественные науки в России», опубликованной в «Финском вестнике» 1845 году, он писал: «В искусстве истинная национальность нисколько не вредит общечеловеческому характеру изящных произведений. …Национальность в народе то же, что темперамент в отдельном человеке» (выделено мной – П.Т.) И ещё более определённо: «Национальность есть совокупность условий, без которых человек не может проявить той или другой светлой стороны своей натуры… Народность в чисто нравственном отношении есть не что иное, как возможно сильное развитие какой-нибудь существенной части общечеловеческой натуры… Народность, с какой бы стороны мы на неё ни посмотрели,  не служит  препятствием к успехам человечества или – иначе – к развитию человека на земле».
Устойчивость человека одарённого и сильного к влиянию внешних условий, о которой говорил В. Майков, справедлива в отношении самих этих житейских условий, обстоятельств, но не в отношении национальности. Национальность не является препятствием к развитию, и человек одарённый наиболее полно воплощает её в себе. Мало того, постижение национального, народного является единственным способом постижения и общечеловеческого. По сути это и доказывал В. Майков.
В своей статье «А.В. Кольцов» критик коснулся только доказательности статей Белинского. Об этом он и писал в письме к Тургеневу: «Из уважения к вам и к Белинскому позволю себе пояснить дело, прося вас показать моё письмо Виссариону Григорьевичу, если найдёте это приличным, и если будет у вас на то охота.
Я написал о критике Белинского именно то, что думаю. …Что же касается до самого мнения о критике Белинского, то я не думаю, чтоб он и сам считал свои статьи доказательными: я никак не хотел сказать, да и не сказал, что он не умеет доказывать своих убеждений; замечание моё ограничивается тем, что он не считает это нужным… По самому предмету статьи я не мог входить в полную оценку заслуг Белинского; я должен был упомянуть о его критике единственно со стороны доказательности, а об остальном было и неуместно говорить».
Осуждая романтизм, В. Майков представляет Кольцова, как поэта чуждого романтизму, как поэта действительности, обращая основное внимание на его личность: «Кольцов всю жизнь свою был жертвою великой внутренней драмы, которая постоянно терзала его деятельную душу и поддерживалась в своём горестном характере убийственною несоразмерностью великих потребностей и сил, данных природой, с ничтожною суммой сведений, приобретаемых исключительно путём эрудиции». Именно на личности самобытного поэта останавливается в основном и Белинский, отмечая, что «внутри его происходила страшная борьба».
Конечно, В. Майков в своём требовании того, что «объяснение частного предполагает объяснение общего» был не совсем прав – критик не обязан останавливаться каждый раз на понятиях, смысл которых ясен, сам собой, разумеется.  Но и Белинский в критике Майкова тоже увлёкся и помимо справедливых замечаний выразил упрёк, направленный скорее против славянофильской позиции вульгарного толка, против которой последовательно выступал и В. Майков: «Это мнения тех, – писал Белинский, –  которые народность видят в обычаях и предрассудках, не понимая, что в них действительно отражается народность, но что они одни отнюдь ещё не составляют народности».
Как это ни странно, но вроде бы ещё недостаточно выработанная цельность мировоззрения В. Майкова – с одной стороны, стремление к позитивизму, – с другой, антропологические воззрения  сыграли положительную роль, позволив ему избежать односторонности собственно в литературно-критической деятельности. Пристрастие  к позитивизму, позволили ему точно определить талант А.И. Герцена и А.Н. Плещеева, антропологические же воззрения и, как следствие их, психологический аспект его критики позволил точно оценить творчество Н.В. Гоголя, А.В. Кольцова, Ф.И. Тютчева,             В.Ф. Одоевского, особенно точно – Ф.М. Достоевского. Понятно, что это произошло не благодаря такому разъединению в мировоззрении молодого критика, а, не смотря на него. Видимо то, что молодой критик исходил, прежде всего, из критики эстетической, то есть социальное значение произведений оценивал по степени их художественности, а также то, что он остался вне прямого участия в борьбе критики эстетической и социологической и позволило ему точно оценить разные, а порой полярные художественные явления своего времени.
В. Майков был, прежде всего, критиком. Литературно-критическое чутьё было определяющим свойством его самобытной личности. Так, к примеру, последовательно выступая против романтизма в литературе, как чуждого современному литературному процессу тех лет, В. Майков так же последовательно выступал против мистицизма в литературе, как одного из аспектов романтизма. Ещё в статье «Общественные науки в России» он писал о мистицизме как крайности, как начале, диаметрально противоположном аналитической односторонности. В статье «Князь В.Ф. Одоевский»     В. Майков подробно исследует природу мистицизма, приходит к выводу о том, что «интерес литературный никогда не может быть основан на мистицизме». Казалось бы, что так последовательно выступая против мистицизма, В. Майков, во всех случаях будет противником его проявления в художественных произведениях. Но это не так. Он допускает мистицизм у Достоевского. Мало того, не просто оговаривает его  как некое исключение, а расценивает его как одно из достоинств художественного мира писателя-современника: «В его психологических этюдах есть тот самый мистический отблеск, который свойствен вообще изображениям глубоко анализированной действительности». И обосновывает неизбежность мистицизма: «Мы  говорим, что есть твердо  поставленные границы уму, следовательно, есть законное место мистицизму».
Для сравнения вспомним, как отозвался о фантастическом в литературе Белинский, говоря о «Двойнике» Достоевского и впадая в явную крайность: «Фантастическое в наше время может иметь место только в домах умалишённых, а не в литературе, и находиться в заведовании врачей, а не поэтов».
Поступается ли В. Майков в данном случае своими убеждениями? Думается, что нет. Просто он подходит к анализу художественного произведения не с готовым ответом, общепринятой схемой, стереотипом, идеей, но ищет ответ в самом художественном произведении, будучи глубоко убеждённым в том, что всякий художник находится под влиянием «характеристической особенности» своего времени. Высшим мерилом для него остаётся талант, который, как известно, многое оправдывает в произведении, художественность, а не только тенденция, голая идея, воплощаемая в нём.
Таким образом, художественное чутьё молодого критика, его литературно-критическая практика действительно зачастую оказывались шире тех или иных его философских и теоретических посылов. Оказался В. Майков и более точным в оценке произведений литературы, чем собственно и определяется значение критика, в отличие от Белинского,  отягчённого заботами организации литературного процесса, то есть соображениями внехудожественными.
Но в пристрастии В. Майкова к критике эстетической нельзя преуменьшать и его социального чутья, которое особенно убедительно проявилось в оценке Герцена. В рецензии на книгу Я.Г. Юткова «Петербургские Вершины», вышедшей в 1846 году, В. Майков даёт обширную и удивительно точную характеристику творчества Герцена в связи с выходом его романа «Кто виноват?» Беллетристом в истинном смысле слова, «протеем» между беллетристами называет он Герцена: «Будучи человеком по преимуществу мыслящим, следовательно, рожденным для науки, и усвоив себе все добро современной науки, он принял её так близко к сердцу, так энергически почувствовал истину, что для него жизнь и наука составляют совершенное тождество: наука осмысливает для него жизнь, жизнь в свою очередь сообщает плоть и кровь его науке. Но всё-таки в повестях своих он несравненно более поражает умом, чем художественностью, так что на всю его художественную деятельность мы не можем смотреть иначе, как на средство выражения его идей в самой популярной форме, возводимой иногда наблюдательностью до художественности». В творчестве писателя молодой критик как главное достоинство увидел «тот ум, которого деятельность выражается не в уменье придумать завязку и развязку анекдота, а в сознании идеи и в умении провести её сквозь ряд действительных явлений».  Такая оценка революционного демократа В. Майковым основана не только на его собственно художественной прозорливости, но и на его социально-политическом убеждении в том, что «современная наука принимает бедность, как неодолимое препятствие к развитию человека и общества, как начало всех зол частных и общественных».
Далее В. Майков отмечает, как одну из главных особенностей дарования Герцена, его умение держаться в пределах своего таланта, то, что «силы свои он никогда не употребляет им несвойственно, никогда не натягивает своего таланта, умеет управлять им, как искусный вождь управляет покорным войском».
Именно эти стороны дарования Герцена – преобладание ума, мысли над художественностью и то, что он «ни одною чертою, ни одним словом не вышел из сферы своего таланта», были потом отмечены Белинским в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года».
Привожу это сопоставление не с целью упрекнуть Белинского в изложении уже известной характеристики Герцена, а с целью показать прозорливость, художественное и социальное чутьё молодого критика Валериана Майкова. Социальное чутьё Валериана Майкова, а не только пристрастие к эстетической критике определило и его оценку творчества Плещеева. Как известно, Белинский сдержанно относился к поэзии Плещеева, в декларативности и абстрактности его многих стихов видел проявление чуждых ему идей утопического социализма петрашевцев, осуждал сборник стихотворений поэта, противопоставляя ему самобытную поэзию Кольцова. В. Майков же, посвятивший поэту отдельную статью, ценил в его творчестве, прежде всего мотивы социальные, «воззвания на доблестный подвиг», томления угнетённой души, порывающейся к идеалу: «Стихи к деве и луне кончились навсегда. Настаёт другая эпоха: в ходу сомнение и бесконечные муки сомнения, страдания общечеловеческими вопросами, горький плач на недостатки и бедствия человечества, на неустроенность общества, жалобы на мелочь современных характеров и торжественное признание своего ничтожества и бессилия,.. проникнутые лирическим пафосом воззвания на доблестный подвиг, стремление к вечному идеалу, к истине (которая  в таких случаях начинается большой буквой), – вот что теперь в ходу!.. Таков дух времени».
В оценке поэзии Плещеева, во многой мере, В. Майков был пристрастен; считая даже его чуть ли не первым поэтом своего времени. Но удивительно, что в этой же статье, в заключении её, он вспоминает как бы вдруг, как бы между прочим о стихах Ф. Тютчева, опубликованных в «Современнике» десять лет назад. По сути, открывает читателям замечательного поэта. Может быть, молодому критику именно потому и вспомнились стихи Тютчева, «которого никто не помнит», что он всё-таки чувствовал односторонность и некоторую натянутость в своей оценке стихов Плещеева. Может быть, он подсознательно чувствовал, что стихи Плещеева по своему художественному уровню не соответствовали тем высоким велениям времени, о которых он сам говорил. И как бы для уравновешивания своей позиции вдруг вспоминает стихи Тютчева, «отмеченные печатью истинного таланта». Можно лишь сожалеть, что В. Майков не развил свои мысли в оценке поэзии Тютчева, но и сам факт упоминания о нём за три года до статьи Некрасова о второстепенных поэтах, в высшей степени примечателен.
            Преемственность некоторых воззрений  В. Майкова в творчестве Чернышевского и Добролюбова была замечена давно. Ещё А. Волынский писал о том, что «некоторые черты его теоретических воззрений делали его прямым предшественником Чернышевского и Добролюбова».

А.Ф. Жмакин в работе «Ещё о  месте В.Н. Майкова и судьбе его наследия в истории русской критики» писал о преемственности критики В. Майкова в творчестве другого революционного демократа Писарева, о том, что многие тенденции его критики и мировоззрения «найдут своеобразное преломление и развитие в реально-публицистической критике и демократически-просветительской эстетике Писарева, деятельность которого, как и его предшественника, была почти столь же короткой и прервана при таких же трагических обстоятельствах». Конечно, такое выискивание в творчестве В. Майкова именно революционно-демократических тенденций, не рассматривая того, в чём же состояла суть его эстетической  критики, была данью моде, следствием того, что эти тенденции были всё ещё в ходу и почитались как передовые…
Наконец, В. Майков, однажды вступивший в полемику с Белинским, продолжал привлекать его внимание всю жизнь, Белинский вспоминал о нём даже тогда, когда молодого критика уже не было в живых. Так что дискуссия между ними осталась неоконченной. Ведь, и в статье Белинского «Взгляд на русскую литературу 1847 года», как справедливо отмечал Е.Ф. Егоров, развёртывается именно полемика с неназванным   В. Майковым… 
Ясно, что оценивать сегодня значение литературно-критической деятельности Валериана Майкова, мы должны исходя не из оценки тех же художественных явлений Белинским, как это нередко случалось ранее, а исходя из того значения художественных явлений, которые подтверждены временем.
Отстаивая, прежде всего «права эстетического опыта», В. Майков наряду с этим исходил в своей литературно-критической практике из верности художественного произведения действительности, стремясь внести в критику «жизненность и анализ», вкладывая в понятие верности действительности несколько иное значение, чем Белинский. Видимо, это в сочетании с психологическим анализом и позволило ему понять и оценить творчество Достоевского.
Как известно, Белинский с большим воодушевлением встретив первую повесть Достоевского «Бедные люди», заметил в ней «не совсем обыкновенный талант». Но в высказываниях критика о последующих произведениях писателя видно как утрачивался его интерес к Достоевскому. О «Двойнике» он писал, что «автор обнаружил замечательную силу творчества, характер героя концепирован смело, истины в этом произведении много, но вместе с этим, тут видно страшное неуменье владеть и распоряжаться экономически избытком собственных сил». И предлагал довольно необязательное и странное  условие успеха повести – укоротить её «по крайней мере целою третью».
Повесть Достоевского «Господин Прохарчин», как считал критик, привела в неприятное изумление даже почитателей его таланта, ибо была вычурною, манерною и неприятною. И уж совсем резко он отзывается о повести «Хозяйка»: «Во всей этой повести нет ни одного простого и живого слова или выражения: всё изыскано, натянуто, на ходулях, поддельно и фальшиво. … Странная вещь! Непонятная вещь!» Ко времени выхода отдельного издания повести «Бедные люди», которую критик считал лучшим произведением писателя, вопрос о месте Достоевского в русской литературе для Белинского был окончательно решён и он ограничивается довольно общей характеристикой повести, не считая нужным даже её перечитать, несмотря на то, что теперь, казалось бы, писатель и выполнил его требование – внёс сокращения: «Мы не имели времени сличать нового издания с старым и узнать, в чём состоят «исправления», но сколько можно догадываться по сравнению объёма обоих изданий, можно думать, что во втором сделаны автором сокращения. Это хорошо, и роман должен от этого много выиграть». Вот так аргумент в оценке произведения: «Не имели времени сличить»; то есть прочитать… Но имели время вынести приговор… О том, насколько Белинский в суждениях о Достоевском к концу своей жизни был предвзят и несправедлив, повторяя по сути раз сформировавшееся мнение о писателе, говорит и такая деталь, что в рецензии на второе издание повести «Бедные люди» он называет её уже романом…
Валериан Майков же в лице автора «Бедных людей» увидел «появление нового огромного таланта». В оценке творчества Достоевского исходил не из того успеха, который имели произведения писателя в публике, а из их художественной ценности, из оригинальности его художественного мира: «Большая часть публики, по прочтении «Бедных людей», некоторое время преимущественно толковала о растянутости этого романа, умалчивая об остальном. (Явный намёк на критику Белинского – П.Т.) То же самое повторилось по выходе в свет «Двойника»: «Можно решительно сказать, что полный успех эти два произведения имели в небольшом кругу читателей. Мы полагаем, что кроме приведённой нами причины, нерасположения большинства публики к сочинениям Достоевского, следует искать в непривычке к его оригинальному приёму в изображении действительности. А между тем этот приём, может быть, и составляет главное достоинство произведений Достоевского».  И хотя «Двойник» имел гораздо меньше успеха в публике, чем первая повесть писателя, В.Майков из этого не делает вывода о том, что новое произведение менее ценно и значимо, а наоборот подчёркивает, что в «Двойнике» манера Достоевского и любовь его к психологическому анализу выразились во всей полноте и оригинальности. Словом, по мере того, как с появлением каждого нового произведения Достоевского, Белинский видел затухание таланта, проявленного в первой повести, В. Майков, наоборот, с каждым новым произведением видел расцвет его самобытности. Как известно, в оценке творчества Достоевского правда осталась не за Белинским, а за В. Майковым, который, не колеблясь, признал писателя гением русской литературы.
Конечно, философские и теоретические воззрения В. Майкова влияли и на его литературно-критическую деятельность. Но проявлялось это, как видим, не столько в конечной оценке литературных явлений, а в самом способе аргументации этой оценки. Влияние теоретических воззрений на его практическую литературно-критическую деятельность сказалось, в частности, в том, что стремясь к некоей универсальной науке «философии общества», которая давала бы конкретный и практический ответ на вопросы, волновавшие общество, В. Майков и в своей критике стремился к такому универсальному взгляду, что проявилось в его постоянном стремлении связать отдельные художественные явления своего времени в единый и непрерывный литературный процесс, представить цельность и непрерывность литературно-художественного процесса. Так поэзию Кольцова он видит закономерно явившуюся в жизнь «современно появлению произведений Гоголя», давшего литературе направление критическое, но вместе с тем как бы осветившего его пониманием идеала, ибо «сознание идеала одно только и может дать смысл и крепость анализу и отрицанию». Кстати, проблема соотношения отрицания и идеала в литературе всё более начинает акцентироваться Белинским именно в ходе его дискуссии с В. Майковым. И в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», видимо, не без оглядки на эстетическую критику, потерявшую как он считал «всякий кредит», и выдвигавшую основным критерием оценки художественного произведения сознание идеала, в ущерб анализу конкретно-исторических условий, Белинский, как бы повторяя мысль В. Майкова, писал, что «всякое отрицание, чтоб быть живым и поэтическим, должно делаться во имя идеала». Но он не просто повторяет мысль молодого критика, но и как бы использует его аргументы против него же, доказывая ему, что сознание идеала – непременное условие художественного творчества, но не единственно его определяющее. В. Майков же именно в проявлении идеала видел взаимосвязь творчества Гоголя и Кольцова.
Совершенно иным В. Майков находит соотношение художественных миров Гоголя и Достоевского. Именно в отношении писателей к психоанализу видит он сходство и различие их творчества. В статье «Нечто о русской литературе в 1846 году» он писал: «Нет ничего мудрого, что и популярность Достоевского нашла себе препятствие в противоположности его манеры с манерой Гоголя. Дело только в том, что Гоголь своими произведениями содействовал к совершенной реформе эстетических понятий в публике и в писателях,  обратив искусство к художественному воспроизведению действительности. Произвести переворот в этих идеях, значило бы, поворотить назад.  Произведения Достоевского, напротив того, упрочивают господство эстетических начал, внесённых в наше искусство Гоголем, доказывая, что и огромный талант не может идти по иному пути без нарушения законов художественности. Тем не менее, манера Достоевского в высшей степени оригинальна, и его меньше, чем кого-нибудь, можно назвать подражателем Гоголя».
О соотношении творчества Гоголя и Достоевского писал и Белинский в статье «Петербургский сборник». Не отказывая Достоевскому в самостоятельности, но рассматривал его манеру лишь как потенциальную возможность писателя в будущем, ещё не достаточно проявившуюся в «Бедных людях» и «Двойнике». В. Майков же уже в первых произведениях Достоевского признал огромный самостоятельный талант, дал конкретную и убедительную характеристику, верно определив место его в литературном процессе: «И Гоголь и Достоевский изображают действительное общество. Но Гоголь – поэт по преимуществу психологический. Для одного индивидуум важен как представитель известного общества или известного круга; для другого самое общество интересно по влиянию его на личность индивидуума. … У Достоевского также встречаются поразительные художественные изображения общества, но они составляют у него фон картины и обозначаются большею частью такими тонкими штрихами, что совершенно поглощаются огромностью психологического интереса».
Наконец, стремление В. Майкова отдельные художественные явления представить как звенья единого и непрерывного литературного процесса проявилось и в том, что имя Достоевского он ставил в один ряд с такими «представителями русской цивилизации», как  Пушкин, Лермонтов, Гоголь, то есть о состоянии литературы судил по её вершинам, в отличии от Белинского, считавшего, что «в русской литературе теперь нет великих талантов, но зато есть  теперь у нас литература». Странно сейчас читать об этом, но именно эту  «классификацию литературных знаменитостей»  Майковым Белинский назвал выходкой «юной кабинетной мудрости, не справившейся с общественным мнением»…
Видимо, Белинский так отнёсся к этому прозрению молодого критика потому, что В. Майков открыто провозглашал себя приверженцем эстетической критики, в то время как Белинский считал, что «исключительно эстетическая критика – самая односторонняя и ведёт к самым ложным выводам». То есть, по сути, исключил законы художественного творчества… И далее он убедительно объяснял эту мысль, «что есть много вовсе или почти нехудожественных произведений, которые, по влиянию на свою эпоху, стоят многих художественных явлений». Но, видимо, Валериан Майков в эстетической критике тех лет составлял некоторое исключение, которого, по сути, не заметил Белинский. Ведь в нём удивительным образом сочетались как требования критики эстетической, так и требования критики социальной и в соотношении художественной ценности произведения и его социального значения. В.Майков тоже писал об этом ещё раньше, в статье          «В.И. Аскоченский»: «Единственный исход из этого странного, тягостного положения, единственное средство избавить самого себя от напора двух, по-видимому, несогласных взглядов, заключается, по нашему мнению, в том, чтобы вполне понять различие между критикой литературного произведения, то есть, между оценкой его безусловного достоинства, и определением его исторического значения, то есть исследованием не одного только его создания, но и действия на общество». Ну а то, что такая позиция молодого критика не приводила к ложным выводам, подтверждено временем, той ролью, которую суждено было сыграть Достоевскому в истории русской литературы, которую вовремя  различил В. Майков.

Мы остановились только на основных оценках произведений Валерианом Майковым, на основных именах, им затронутых. Но молодой критик помимо того обращался к творчеству и многих других писателей-современников, давая если и не достаточно распространённые, то довольно точные характеристики их творчеству. Так могла бы стать самостоятельной темой исследования история творческих взаимоотношений молодого критика со своим учителем  И.А. Гончаровым, ибо новые, прогрессивные веяния в кружке Майковых, были связаны именно с именами Гончарова и В. Майкова.
  В отличие от других участников кружка, оба они – учитель и ученик – прошли этап романтических увлечений очень быстро. Известно, что Гончаров впервые прочитал «Обыкновенную историю» в кружке Майковых, желая узнать мнение молодых его участников. И как свидетельствовал А.В. Старчевский, – «Иван Александрович обратил внимание на некоторые замечания самого младшего из нас, Валериана Майкова, и решился сделать изменения в повести «Обыкновенная история» сообразно с указаниями молодого критика».
Кроме того В. Майков успел высказаться о творчестве Тургенева, Загоскина, Одоевского, И. Аксакова и других писателей тех лет. Он писал о русском народном творчестве и памятниках древнерусской литературы, о таких деятелях культуры как Кантемир, Ломоносов, Новиков, Фонвизин, Карамзин, Крылов…
Всё это говорит о том, что наследие Валериана Майкова, действительно, заслуживает самого серьёзного внимания современных читателей. Между тем, труды      В. Майкова упорно не переиздаются. В отличие от его революционно-демократических современников. Насколько мне известно, только в Ленинградском отделении издательства «Художественная литература» (1985) вышел том его сочинений «Литературная критика». Естественно, что книга снабжена обширной вступительной статьёй. Это закономерно для сборника трудов автора, давно не переиздававшегося и широкому читателю малоизвестного. Но статья эта Ю. Сорокина несколько, скажем так, отстаёт от сегодняшнего постижения наукой творчества Валериана Майкова. Посвящена она в основном философским воззрениям его, в то время как в книге, он представлен именно как критик и в то время как в основном, уже определены его философские воззрения. Ничего нового к тому же автор не привносит в свой рассказ о его взглядах, а излагает то, что бытовало в науке  уже довольно давно. Так что лучшим и наиболее полным изданием работ Валериана Майкова и по сей день остаётся двухтомник, вышедший в Киеве в 1901 году. Не могу умолчать о том, что на экземпляре, который мне довелось читать в Исторической библиотеке, есть трогательная и такая значимая надпись: «Подпоручик Феофанов, 1901 г.» Были такие времена, когда подпоручикам было дело и до таких книг... Теперь до них нет дела даже писателям…
Соотношение же воззрений критика и его практической, собственно критической деятельности, как мы уже отметили, своеобразно. На это, видимо, и следовало сосредоточить внимание.  Автор вступительной статьи допускает, что «субъективные намерения художника не всегда совпадают с тем объективным реальным смыслом, который заключён и может быть выявлен воспринимающих их сознанием в его образах».
Взгляды В. Майкова, пишет Ю. Сорокин, «не свободны от иногда бросающихся в глаза противоречий». Но мог ли быть критик вполне «свободным» от них? Ведь это нам многое в том времени ясно. Что же мы требуем от него нашего сегодняшнего опыта? Если с такой методикой мы будем подходить к оценке наследия, то каждый критик и художник прошлого окажется у нас «ошибающимся». Перед нами – статьи В. Майкова, то есть, его практическая литературно-критическая деятельность. А она такова, что почти всем художественным явлениям своего времени он дал верные оценки, такие, которые во многих местах, словно, только вчера вышли из-под пера. Как это произошло наряду с его «заблуждениями»? – вот вопрос, которым следовало бы задаться. Не спасает здесь и придуманная Ю. Сорокиным теория о «движении его от критики эстетической к критике исторической», хотя бы потому, что она предполагает якобы путь от ошибок к правильным оценкам. Такого движения у Майкова не было. Да и слишком кратковременной была его деятельность. Здесь тоже налицо стремление отказать критике эстетической в правомерности и самостоятельности вопреки её практическим результатам – оценкам художественных явлений. Но, может быть, потому В. Майков и оценивал  верно художественные вещи, что был приверженцем  эстетической критики, то   есть исходил из того, что литература наша – прежде всего,  человековедение?.. Мы обязаны оценивать критика по его прямому делу – оценке произведений.
А потому мы можем только пожалеть, что молодой критик так рано ушёл из жизни, но не можем сказать вослед за автором статьи, что «не успело в полную меру развиться его незаурядное критическое дарование». Какой смысл говорить о том, что могло быть, достаточно того, что есть, что он успел. А между тем, совершенно ясно, что «от того, как будет подан» тот или иной писатель (особенно малоизвестный и давно не переиздававшийся), во многом зависит  его читательская судьба и роль в культурном процессе» (О. Проскурин, «Литературное обозрение», № 9, 1987 г.).
Валериан Майков прожил короткую, но творчески насыщенную жизнь. Он был ещё мальчиком, когда началась бурная деятельность Белинского, вступил на своё поприще, когда по сути уже заканчивался творческий путь критика, но ушёл из жизни раньше его. Он жил в сложную эпоху, наложившую свой отпечаток на его воззрения и литературно-критическую деятельность.
«Уже в 1847 году, – писал А. Скабичевский, – были высказаны те идеи о преимуществе действительности перед образами искусства – идеи, которые несколько лет спустя, высказанные в более систематичном, полном, ясном изложении с увлекательным талантом – возбудили порядочную бурю в науке и литературе. В 1847 же году мысли эти остались почти незамеченными…».
Как видим, речь шла о возрождении исключительно «передовой» революционно-демократической мысли, а не мысли, выходящей из самосознания народа, его истории и судьбы. Ведь противопоставление искусства и действительности с «преимуществом» действительности являлось воззрением вульгарно-социологическим, заводящим общественную мысль в глухие тупики позитивизма и материализма, нарушающем иерархию ценностей, ибо отрицало саму духовную природу человека.
Какие именно идеи В. Майкова получили дальнейшее развитие в творчестве передовых мыслителей шестидесятых годов, что явилось плодом его утопических воззрений – отдельная и самостоятельная тема. Мы же стремились показать, что литературно-критическая деятельность Валериана Майкова составляет яркую страницу в истории русской литературы, выдвигающую его в ряд прогрессивных мыслителей своего времени, что не только не предполагало, а скорее исключало воззрения революционно-демократические и радикальные…
Может быть, потому теперь и вспоминается его полузабытое имя, что в нашем обществе складывается аналогичная ситуация, когда те же революционно-демократические и западнические воззрения вновь получают исключительное преобладание, хотя мы уже знаем, к чему такое положение приводит… Словно и не было столь дорогой ценой доставшегося опыта русской мысли… Утешает лишь то, что абсолютное повторение событий в истории, построенных на одних и тех же воззрениях, невозможно…               


ИСПОЛЬЗУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

С.С. Деркач. «И.А. Гончаров и кружок Майковых». Учёные записки
Ленинградского университета. Т. 355, вып.76, 1971. с. 21.
Н.Ф. Бельчиков. «Достоевский в процессе петрашевцев».
 Издательство «Наука», М. 1971, с. 249, 253.
Р.Н. Поддубная. «Бекетовско-Майковский круг в идейных исканиях
 Достоевского 40-х годов». Издательство Саратовского
 университета. Вып. 8, 1978, с. 23.
И.А. Гончаров. «И.А. Гончаров – критик». Издательство «Советская Россия»,
М. 1981, с. 21.
Ф.М. Достоевский. СС в 30 т. «Наука», Л., 1978, т. 18, с. 70.
Е. Осетров в кн. «Познание России», «Моск. рабочий» № 1974, с. 203.
А.Ф. Жмакин. «К идейной биографии В.Н. Майкова».
Ученые записки Омского пединститута. Вып. 56, Омск, 1970, с. 50.
Ю. Манн. «Русская философская эстетика». (1820 –1830).  Издательство «Искусство», М,
1969, с. 269.
К. Маркс и Ф. Энгельс о литературе. «Художественная литература»,
М., 1958, с. 73.
Г.Н. Поспелов. «История русской литературы ХIХ века». М., «Высшая школа»,
1981, с. 61.
В.И. Кулешов. «Натуральная школа в русской литературе ХIХ века». М,
«Просвещение», 1982, с. 65.
Б.Ф. Егоров. «Литературно-критическая деятельность В.Г. Белинского». М.,
 «Просвещение», 1982, с. 145-146.
В.Н. Майков. Сочинения в 2 томах. Киев, 1901 г.
В.Г. Белинский. СС в 9 т. М. «Художественная литература», 1982 г., т. 9, с. 659.
А.Ф. Жмакин. «О сравнительном изучении В.Н. Майкова,        В.Г. Белинского,             Н.Г. Чернышевского и значение наследия В.Н. Майкова.
  в истории русской критики». 
В кн. «Русская и зарубежная литература». Омск, 1956, с. 104, 1130.
А.В. Дружинин. В кн. «Русская эстетика и критика 40-50-х годов ХIХ века, М.,
«Искусство», 1982, с. 402.
А. Волынский. «Валериан Майков. Эстетические и общественные вопросы
Перед судом социологической критики». «Северный вестник»,
№ 10, 1895, с. 289-290.
Н.А. Добролюбов. СС в 3 т. «Художественная литература». М., 1950, т. 1, с. 620-621.
А.Ф. Жмакин. Ученые записки  Омского пединститута, вып. 49, Омск 1969, с. 24.
«Исторический вестник», № 3, 1886, с. 378.
Александр Блок. СС в 8 т., т. 6 «Художественная литература» М-Л, 1962. с. 167.
А.И. Герцен. СС в 30 т. М., 1954, т. 2, с. 30.
А. Скабичевский. СС в 2 т. СПб,1890. т. 1, с. 492.




Валериан Майков – критик. Авторский литературно-публицистический альманах Петра Ткаченко «Солёная Подкова», выпуск шестой, издательство «ООСТ», М., 2009 г.,стр. 308-336 с иллюстрациями; в книге «До разгрома и после него», М., «У Никитских ворот», 2016 г., стр. 374 - 394.

Материал к публикации подготовила Катерина Беда.