Бест Г. Каттнер

  ЛУЧШЕЕ ИЗ ГЕНРИ КАТТНЕРА
   Генри Каттнер: ЗАБЫТЫЙ МАСТЕР
   Ходите по старшим школам и колледжам, в различных полуинтеллектуальных кругах, высоких и низких, и прислушивайтесь к произносимым там именам, когда речь заходит о книгах. Большую часть времени вы будете слышать: Толкин. Лавкрафт. Хайнлайн. Осетр. Уэллс. Верн. Оруэлл. Воннегут. И, извините за выражение, Брэдбери.
   Но недостаточно часто — Каттнер.
   Почему это так?
   Почему Генри Каттнера так несправедливо пренебрегают после его смерти в конце пятидесятых?
   Был ли он таким же хорошим писателем, как другие?
   Да.
   Он так много написал?
   В некоторых случаях больше.
   Был ли он писателем-гранатом, полным зернышек, полным идей?
   Он был.
   Был ли он таким же ярким, как упомянутые другие?
   Возможно, недостаточно.
   Он протрубил в свой рог?
   Редко.
   Возможно, он был слишком разносторонним, работая в слишком многих областях жанров научной фантастики и фэнтези.
   Это вполне может быть.
   В любом случае, эта книга устранит потребность в коллекции, которую можно будет передавать в школу и из школы, и заставит имя Каттнера произноситься чаще в ближайшие годы.
   Но прежде чем мы рассмотрим все причины временной безвестности Каттнера, я должен перейти к личному и на некоторое время задержаться на нем.
   Это знакомство с Генри Каттнером должно быть очень личным, иначе оно будет бессмысленным. Я не буду обременять вас бесконечными интеллектуальными взвешиваниями и анализами его рассказов. Это вам и предстоит делать, продвигаясь по этой увлекательной книге, понимая, что вы натолкнулись на работу человека, который помог сформировать научную фантастику и фэнтези в самые важные годы — годы, в которые вошли упадок Weird Tales, рост поразительной научной фантастики, и удивительное рождение неизвестного, и журнал фэнтези и научной фантастики. Я имею в виду примерно период между 1938 и 1950 годами, когда на сцену вышло большинство действительно важных писателей в этой области, многих из них поощрял Джон У. Кэмпбелл, редактор Astounding.
   Каттнер был одним из таких писателей.
   Если вы позволите богохульство, я не скоро прощу Кода за то, что он забрал Каттнера из этого мира в 1958 году. Одна только его смерть сделала тот год плохим для воспоминаний. Это было особенно плохо, потому что его талант был своеобразным и особенным.
   Мы хотели бы сделать вид, что население нашего мира полно неизвестных гениев. Из того, что я видел, это просто неправда. Генетически интуитивные таланты встречаются редко. Творческих людей очень мало.
   Говорить после смерти большинства людей, что они незаменимы, — самое заржавевшее из клише. Экономить на личном и любовном уровне, это просто не так. Сотни писателей, неотличимых друг от друга, завтра могут быть заменены, никоим образом не изменив нашу общечеловеческую культуру.
   Поскольку мы окружены океанами нетворческого и открытыми полями бесплодной мульчи, я очень восхищаюсь интуитивным Генри Каттнером. Он действительно был особенным, своеобразным и, по-своему, маниакально творческим.
   Я хотел бы быть в состоянии вспомнить все виды удивительных вещей о Генри Каттнере. Однако факты говорят об обратном. Он был застенчивым человеком, который смотрел на вас и думал о своих личных мыслях.
   Я уверен, что большую часть времени он находил меня смешным и забавным. На момент нашей первой встречи мне было семнадцать, а это значит — во всяком случае, в моем случае — я был настолько неуверен в себе, что много бегал, кричал и ораторствовал, чтобы скрыть свое замешательство и отчаяние. Каттнер терпел это огромное количество лет, а затем дал мне лучший творческий совет, который я когда-либо получал.
   «Рэй, — сказал он однажды, — сделай мне одолжение?»
   "Что?" Я спросил.
   — Заткнись, — сказал он.
   — Прошу прощения?
   «Ты всегда бегаешь, хватаешь людей за локти, дергаешь их за лацканы, выкрикиваешь свои идеи, —
   ответил Каттнер. — Ты выплескиваешь весь свой пар. Неудивительно, что ты никогда не заканчиваешь свои рассказы. Вы говорите их все. Замолчи."
   И я заткнулся.
   Вместо того, чтобы раздавать свои рассказы бесплатно, в устной форме, я стал писать по рассказу в неделю. С тех пор я никогда не говорил о своих идеях до тех пор, пока они в своей окончательной форме не были отправлены на Восток авиапочтой.
   Если закрытым был Брэдбери, то закрытым действительно был Каттнер.
   Фрэнк Ллойд Райт однажды назвал себя стариком, помешанным на архитектуре. Каттнер, которому было от двадцати до тридцати лет, был молодым человеком, помешанным на писательстве. Чужие, во-первых; свое, наконец. У него не было кипящего и громкого безумия, как у меня. Генри играл на приглушенном барабане на свою собственную мелодию и тихо и размеренно шел за своей музой.
   Попутно он помогал редактировать, писать и издавать свой собственный журнал для поклонников фэнтези Sweetness and Light, примерно в то же время, когда я редактировал и публиковал свой довольно ужасный мимеографированный Futuria Fantasia с редкими статьями Каттнера и Хайнлайна.
   Попутно он также подсовывал мне имена людей, которые могли повлиять на мою жизнь. Попробуй Кэтрин Энн Портер, сказал он, она великолепна. Вы читали Юдору Уэлти? предложил он, а если нет, то почему?
   Вы перечитали Торна Смита? Приступайте к делу. А как насчет рассказов Фолкнера или — вот такого, о котором вы никогда не слышали — Джона Кольера.
   Он давал мне экземпляры различных детективных писателей и советовал мне, как и Ли Брэкетт, которому он тоже помогал, попробовать Джеймса Кейна, Дэшила Хэммета и Рэймонда Чандлера. Я повиновался.
   Брэкетту и мне всегда казалось, что каждый раз, когда мы поднимали глаза, Каттнер был на полквартала впереди по дороге, входя или выходя из библиотек. В последний раз я видел его в автобусе, направлявшемся в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и тамошнюю огромную библиотеку, где он плавал среди стеллажей с блаженной и тихой улыбкой.
   Он писал упорно, но мне жаль, что он не кричал время от времени, как кричал я, чтобы привлечь к себе внимание.
   Настало время нам обратить внимание, приблизиться, посмотреть на тихие узоры на обоях и Энд Каттнера снаружи.
   Пролистывая содержание настоящего тома, я, к своему ужасу, обнаруживаю, что в нем нет удобных ручек, за которые можно было бы поднять Каттнера. Он писал серьезные рассказы и легкие рассказы. Он не был писателем-фантастом, фантастом или юмористом, и все же он был всем этим. Если бы он прожил намного дольше, он мог бы доставить немало хлопот критикам и библиотекарям, которые любят навешивать на авторов четкие ярлыки и аккуратно раскладывать их по полкам.
   Каттнер также доставлял неприятности самому себе. Его первый опубликованный рассказ «Кладбищенские крысы» мгновенно стал классикой, когда он появился в Weird Tales, когда он был еще подростком. Эта быстрая слава того, что по сути является ужасной, но в конечном итоге блестящей историей, заставила Генри в более поздние годы, когда эта история упоминалась, неловко молчать. Он не очень хотел становиться Лавкрафтом низшей лиги.
   Он прошел через долгий период проб и испытаний себя. За это время он написал десятки ничем не примечательных рассказов для различных научно-фантастических изданий, пока Том Смит из Джона Кольера из Роберта Э. Ховарда не стал, наконец, замечательным Генри Каттнером.
   Где был переломный момент? Когда писатель бульвара стал писателем качества? Думаю, мы могли бы указать на полдюжины историй, появившихся в невероятном журнале Кэмпбелла Unknown. Но я предпочитаю выбрать два, которые выпучат наши глаза и разинут рты в Astounding. Я чувствую к ним глубокую личную реакцию, потому что в те недели, когда он заканчивал «The Twonky» и «Mimsy Were the Borogoves», Каттнер давал мне копии рассказов, чтобы я мог взять их домой, прочитать и изучить. Я знал тогда то, что все знают теперь; Я читал две истории, которые станут особенными в своей области.
   Было бы трудно предположить влияние этих двух рассказов на других писателей этого жанра. Но, по всей вероятности, сотни подражаний были написаны как борющимися, так и опубликованными авторами. Я причисляю себя к их числу. Я очень сомневаюсь, что мой «Нулевой час» или, если уж на то пошло, «Вельдт» когда-либо соскочили бы с моей пишущей машинки, если бы воображение Каттнера не шло впереди.
   Все это делает ужасной печалью раннюю смерть Генри Каттнера. У него было то, чем мы все восхищаемся и на что откликаемся: набор идей и любовь к литературе. Он не был одним из тех легкомысленных циников, которые переходят в журналы или на телевидение ради быстрой наживы. Когда он писал за деньги, он не был счастлив.
   Он был по-настоящему счастлив, бродя по библиотекам, открывая новых писателей, находя новые точки зрения на человеческую деятельность, предложенные психологами или учеными в любой области. Он начал экспериментировать с историями, некоторые из которых вы найдете в этом сборнике, о личностях роботов, компьютеризированном интеллекте и людях, затерянных среди этих машин.
   Хотел бы я, чтобы он жил в годы Кеннеди-Джонсона-Никсона, годы, когда компьютеры действительно появились на сцене, годы невероятного парадокса, когда мы ступали на Луну и медленно приближались к звездам. Каттнер, будучи аполитичным, слава Богу, дал бы нам представление о нашей политико-технологической культуре, чего не хватает большинству наших «внутренних» писателей, потому что они склоняются вправо или влево. Каттнер никогда никому не принадлежал. Он принадлежал, наконец, всем нам. В поляризованном мире нам нужно меньше Mailers и больше Каттнеров.
   Это возвращает нас к проблеме, почему имя Каттнера остается полузабытым в нашем жанре.
   Политика, безусловно, является частью ответа. Когда вы упоминаете кишку Вонна, вы мгновенно поляризуетесь.
   Оруэлл, аналогично. И Хайнлайн, и Уэллс, и даже Верн. В конце концов, Верн изобрел безумного Немо, зеркальное отражение безумного Ахава. Немо рыскал по миру, преподнося моральные уроки даже самым безумным милитаристам. Помимо этого, Верн был суперпропагандистом гуманитарных наук, который сказал: у вас есть голова, используйте ее, чтобы управлять своим сердцем; у тебя есть сердце, используй его, чтобы направлять свою голову; у вас есть руки, чтобы изменить мир. Голова, сердце, руки - суммируйте все три и переделайте Эдем.
   Большинство писателей-фантастов на том или ином уровне являются моральными революционерами, обучающими нас для нашего же блага. Когда Бернард Шоу и Бертран Рассел отважились заняться этой областью, можно было предсказать (и я предсказывал это вместе с лордом Расселом), что они появятся как моральные революционеры, преподающие уроки и проповедующие на их основе. Конечно, у Шоу это получалось лучше. Рассел опоздал к рассказу, но это была научная фантастика и пропитана моралью.
   Здесь, я думаю, мы можем найти недостаток Каттнера — если это недостаток, а я, например, таковым не считаю. Нельзя все время быть поляризованным, нельзя мыслить политически с полудня до ночи. Таков путь Истинно Верующего, то есть, наконец, Безумца.
   Каттнер не злится и не особенно радуется жизни. Он криво спокоен. Если он что-то и празднует, то только в своей голове.
   Я не могу припомнить каких-либо особо жестоких идей, которые он выдвигал в отношении политики или политиков. Казалось, он никогда не переживал ни одного из тех лет девятнадцатого или двадцатого, когда мы все немного сходим с ума от технократии, социализма или саентологии. Когда лихорадка проходит и дым рассеивается, мы удивляемся, что же с нами случилось, и озадачиваемся, когда наши друзья какое-то время не разговаривают с нами, пока не обнаруживают, что с нас выпали волосы и мы перестали быть политической гориллой и снова стали людьми. Если бы у Каттнера был такой год или месяц, я никогда этого не знал. И в его работах этого не видно.
   Так что, поскольку многое из того, что он написал, в современной терминологии не является Релевантным с большой буквы, некоторые оценивают его, вероятно, на десять градусов ниже Оруэлла и на двадцать ниже Воннегута, что, разумеется, чертовски и ужасно стыдно. . Нам нужно не больше политического лицемерия и поляризованных предубеждений, а больше инженеров-дорожников, не думая ни о каком конкретном движении, кроме как о выживании, чтобы они стояли на больших дорогах, ведущих в будущее, творчески махая нам вперед, но не обязательно хлопая ушами, когда мы, дети. что мы, плохо себя ведем.
   Таким образом, Каттнер не был моральным революционером или политическим реформатором. Он был занимательным писателем. Да, его рассказы наполнены идеями и моралью, но они не кричат, не кричат, не кричат и не обязательно требуют перемен. Вот такие мы есть, говорит Каттнер, что вы о нас думаете?
   Итак, чем больше я думаю об этом, тем больше я чувствую, что Кутинер был проклят великим проклятием нашего времени.
   Люди слишком часто спрашивали: а как нам использовать Каттнера? Чем он хорош? Какой он инструмент? Где он подходит? Какая этикетка подходит? Будут ли люди уважать меня, если я буду таскать по кампусу «Мимси-вер-Бороговы», а не «Архипелаг ГУЛАГ»?
   Если это и не полное объяснение, то оно в любом случае склоняется к нему. В том, что имеет тенденцию быть практичной культурой Kleenex, если вы не можете прочистить уши с автором, вы склонны, потому что другие запугивают вас из-за этого, оставить его в покое.
   Итак, если вы добрались до этой книги и обращаетесь к Каттнеру за религиозными наставлениями, светским усовершенствованием или нравственным обновлением, за некоторыми исключениями, вам лучше всего отступить к Сиддхартхе и другим формам грамотного выщипывания пупка, с которыми борются второкурсники мира. друг друга.
   Каттнер не будет пинать, кусать, бить, тем более целовать, обнимать, гладить или улучшать вас. И слава Богу за это. У меня было достаточно улучшений, так же как я съел слишком много сладкой ваты в слишком многих цирках.
   Если позволите последнее, очень маленькое, очень личное замечание, вот оно: в 1942 году вы найдете мой первый рассказ ужасов, опубликованный в ноябрьском номере Weird Tales. Его название «Свеча», а последние триста слов написал Генри Каттнер. У меня были проблемы с историей, я отправил ее Хэнку, и он ответил полным финалом. Это было хорошо. Я не мог превзойти его. Я попросил разрешения использовать его. Хэнк сказал да. Этот финал на сегодняшний день является единственной хорошей частью этой давно забытой и заслуженно хорошо похороненной истории. Приятно иметь возможность сказать, что Генри Каттнер когда-то сотрудничал со мной.
   Ну вот и коллекция. Это лишь малая часть из сотен написанных им рассказов.
   У Каттнера не было семьи, но…
   Здесь, в этой книге, живут его дети.
   Они прекрасны, особенны и прекрасны.
   Я хочу, чтобы вы с ними познакомились. Рэй БРЭДБЕРИ. Лос-Анджелес, Калифорния, 11 июля 1974 года.
   МИМСИ БЫЛИ БОРОГОВЫ.
   Бесполезно пытаться описать ни Унтахорстена, ни его окрестности, потому что, во-первых, прошло много миллионов лет, а во-вторых, Строго говоря, Унтахорстена не было на Земле. Он делал то же, что стоял в эквиваленте лаборатории. Он готовился к испытанию своей машины времени.
   Включив питание, Унтахорстен вдруг понял, что Коробка пуста. Что совсем не годится. Устройство нуждалось в контроле, в трехмерном твердом теле, которое реагировало бы на условия другой эпохи. В противном случае Интахорстен не мог бы сказать по возвращении машины, где и когда она была. В то время как твердое тело в Ящике автоматически подверглось бы энтропийной и космической бомбардировке другой эпохи, и Унтахорстен мог измерить изменения, как качественные, так и количественные, когда машина вернется. Затем Калькуляторы могли приступить к работе и вскоре сообщить Унтахорстену, что Коробка ненадолго посетила 1 000 000, 1000 или 1000 г. н.э., в зависимости от обстоятельств.
   Не то чтобы это имело значение, разве что для Унтахорстена. Но он был ребячлив во многих отношениях.
   Было мало времени, чтобы терять. Коробка начала светиться и дрожать. Унтахорстен дико огляделся по сторонам, бросился в следующий глоссэтч и нащупал там складское хранилище. Он придумал охапку странного вида вещей. Ага. Некоторые из выброшенных игрушек его сына Сноуэна, которые мальчик привез с собой, когда переселился с Земли, освоив необходимую технику.
   Что ж, Сноуэн больше не нуждался в этом барахле. Он был обусловлен и убрал детские вещи.
   Кроме того, хотя жена Унтахорстена оставила игрушки из сентиментальных соображений, эксперимент был важнее.
   Унтахорстен вышел из глоссэтча и вывалил ассортимент в коробку, захлопнув крышку до того, как замигал предупреждающий сигнал. Коробка ушла. То, как он ушел, ранило Унтахорстена в глаза.
   Он ждал.
   И он ждал.
   В конце концов он сдался и построил другую машину времени с теми же результатами. Сноуэн не был раздражен потерей своих старых игрушек, равно как и мать Сноуэна, поэтому Унтахорстен вычистил мусорное ведро и выбросил остатки детских реликвий своего сына в Ящик второй машины времени.
   По его расчетам, этот должен был появиться на Земле во второй половине девятнадцатого века нашей эры. Если это действительно произошло, то устройство осталось там.
   Испытывая отвращение, Унтахорстен решил больше не создавать машины времени. Но беда была сделана.
   Их было двое, и первый — Скотт Парадин нашел его, когда прогуливался в гимназии Глендейла. В тот день был контрольный по географии, и Скотт не видел смысла запоминать географические названия, что в сороковых годах было вполне разумной теорией. Кроме того, это был такой теплый весенний день с легкой прохладой на ветру, что приглашал мальчика лечь в поле и смотреть на случайные облака, пока он не заснет. С ума сойти по географии! Скотт задремал.
   Около полудня он проголодался, поэтому коренастые ноги понесли его в ближайший магазин. Там он вложил свой небольшой клад с кропотливой заботой и возвышенным пренебрежением к своим желудочным сокам. Он спустился к ручью, чтобы поесть.
   Закончив запас сыра, шоколада и печенья и опустошив бутылку газировки до дна, Скотт ловил головастиков и изучал их с некоторым научным любопытством. Он не выдержал. Что-то покатилось по берегу и глухо ударилось в илистую землю у воды, так что Скотт, настороженно оглядевшись, поспешил на разведку.
   Это была коробка. На самом деле это была Коробка. Прицепленное к нему приспособление мало что значило для Скотта, хотя он и задавался вопросом, почему оно так оплавилось и сгорело. Он задумался. Своим складным ножом он ковырял и ковырял, высунув язык из уголка рта — Хм-м-м. Вокруг никого не было. Откуда взялась коробка? Кто-то, должно быть, оставил его здесь, и оползшая земля сбила его с ненадежного места.
   «Это спираль», — совершенно ошибочно решил Скотт. Он был спиральным, но не спиральным из-за задействованной пространственной деформации. Если бы это была модель самолета, какой бы сложной она ни была, для Скотта в ней было бы мало загадок. Как это было, проблема была поставлена. Что-то подсказывало Скотту, что устройство гораздо сложнее пружинного двигателя, который он ловко разобрал в прошлую пятницу.
   Но ни один мальчик никогда не оставил коробку неоткрытой, если только его не уволокли насильно. Скотт копнул глубже. Углы на этой штуке были забавными. Короткое замыкание, наверное. Вот почему — ух! Нож соскользнул. Скотт пососал большой палец и дал волю опытному богохульству.
   Возможно, это была музыкальная шкатулка.
   Скотт не должен был впадать в депрессию. Устройства вызвали бы у Эйнштейна головную боль и довели бы Стейнмеца до безумия. Беда была, конечно, в том, что ящик еще не полностью вошел в пространственно-временной континуум, где существовал Скотт, и поэтому его нельзя было открыть — во всяком случае, до тех пор, пока Скотт не забил подходящим камнем спиральную неспиральную спираль. в более удобное положение.
   Фактически, он выбил его из точки контакта с четвертым измерением, выпустив кручение пространства-времени, которое оно поддерживало. Был ломкий щелчок. Коробка слегка вздрогнула и лежала неподвижно, а не только частично. Скотт легко открыл ее.
   Мягкий тканый шлем был первым, что бросилось ему в глаза, но он отбросил его без особого интереса. Это была просто кепка. Затем он поднял квадратный прозрачный хрустальный блок, достаточно маленький, чтобы уместиться в его ладони, но слишком маленький, чтобы вместить в себя лабиринт аппаратуры. Через мгновение Скотт решил эту проблему. Кристалл был своего рода увеличительным стеклом, значительно увеличивающим предметы внутри блока.
   Странные вещи они тоже были. Миниатюрные люди, например.
   Они переехали. Как заводные автоматы, только намного плавнее. Это было похоже на просмотр спектакля. Скотта интересовали их костюмы, но он был очарован их действиями. Крошечные люди ловко строили дом. Скотту хотелось, чтобы он загорелся, чтобы он мог видеть, как люди его тушат.
   Пламя вырвалось из полузавершенной конструкции. Автоматы с большим количеством странных приспособлений потушили пламя.
   Скотту не потребовалось много времени, чтобы понять это. Но он немного волновался. Манекены подчинялись его мыслям. К тому времени, как он это обнаружил, он испугался и выбросил куб.
   На полпути вверх по берегу он передумал и вернулся. Кристалл частично лежал в воде, сияя на солнце. Это была игрушка; Скотт почувствовал это безошибочным инстинктом ребенка. Но не сразу понял. Вместо этого он вернулся к коробке и исследовал ее оставшееся содержимое.
   Он нашел несколько действительно замечательных гаджетов. Полдень прошел слишком быстро. Скотт, наконец, положил игрушки обратно в коробку и потащил их домой, кряхтя и пыхтя. К тому времени, когда он подошел к кухонной двери, он был совершенно красным.
   Свою находку он спрятал в задней части шкафа в своей комнате наверху. Хрустальный куб он сунул в карман, уже набитый веревкой, мотком проволоки, двумя пенни, комком фольги, грязным защитным штампом и куском полевого шпата. Эмма, двухлетняя сестра Скотта, неуверенно проковыляла из-под града и поздоровалась.
   — Привет, Слизняк, — кивнул Скотт со своей высоты семи лет и нескольких месяцев. Он возмутительно покровительствовал Эмме, но она не заметила разницы. Маленькая, пухленькая, с широко раскрытыми глазами, она плюхнулась на ковер и уныло уставилась на свои туфли.
   — Свяжи их, Скотти, пожалуйста?
   — Сап, — ласково сказал ей Скотт, но завязал шнурки. — Ужин уже готов?
   Эмма кивнула.
   — Посмотрим на твои руки. Удивительно, но они были достаточно чистыми, хотя, вероятно, и не стерильными. Скотт задумчиво посмотрел на свои лапы и, поморщившись, пошел в ванную, где сделал схематичный туалет. Головастики оставили следы.
   Деннис Парадин и его жена Джейн пили коктейль перед ужином внизу в гостиной. Это был моложавый мужчина средних лет с мягкими седыми волосами и худощавым чопорным лицом; преподавал философию в университете. Джейн была маленькой, аккуратной, смуглой и очень хорошенькой. Она отхлебнула мартини и сказала: «Новые туфли. Нравятся они?
   — За преступление, — рассеянно пробормотал Парадин. "Хм? Обувь? Не сейчас. Подожди, пока я закончу это. У меня был плохой день."
   "Экзамены?"
   "Ага. Пылающий юноша, стремящийся к мужественности. Я надеюсь, что они умрут. В значительной агонии. Инш-
   Аллах!»
   — Я хочу оливку, — попросила Джейн.
   — Я знаю, — уныло сказал Парадин. «Прошло много лет с тех пор, как я пробовал его сам. В мартини, я имею в виду. Даже если я положу шесть из них в ваш стакан, вы все равно не будете удовлетворены.
   "Я хочу твое. Кровное братство. Символизм. Вот почему."
   Парадин злобно посмотрел на жену и скрестил длинные ноги. — Ты говоришь, как один из моих студентов.
   — Как, может быть, эта шлюха Бетти Доусон? Джейн обнажила ногти. — Она все еще косится на тебя таким оскорбительным взглядом?
   "Она делает. Ребенок — это аккуратная психологическая проблема. К счастью, она не моя. Если бы она была… Парадин многозначительно кивнул. «Сексуальное сознание и слишком много фильмов. Я полагаю, она все еще думает, что может получить проходной балл, показав мне свои колени. Которые, кстати, довольно костлявые.
   Джейн поправила юбку с видом самодовольной гордости. Парадин развернулся и налил свежего мартини. — Честно говоря, я не вижу смысла учить этих обезьян философии. Они все не в том возрасте. Их привычки, их методы мышления уже заложены. Они ужасно консервативны, хотя и не признают этого. Единственные люди, которые могут понять философию, — это зрелые взрослые или дети, такие как Эмма и Скотти».
   — Ну, не записывай Скотти на свой курс, — попросила Джейн. — Он не готов стать доктором философии. Я не держусь за гениального ребенка, особенно если это мой сын.
   «Скотти, вероятно, справится с этим лучше, чем Бетти Доусон», — проворчал Параклин.
   «Он умер одряхлевшим стариком в пять лет», — мечтательно процитировала Джейн. — Я хочу твою оливку.
   "Здесь. Кстати, мне нравятся туфли».
   "Спасибо. Вот Розали. Ужин?"
   — Все готово, мисс Па'дин, — сказала Розали, паря в воздухе. — Я позвоню мисс Эмме и Мисте Скотти.
   — Я их достану. Парадин просунул голову в соседнюю комнату и заревел: «Дети! Приди и возьми!"
   Маленькие ножки шлепали по лестнице. В поле зрения появился Скотт, вычищенный и сияющий, мятежный вихор, направленный в зенит. — продолжала Эмма, осторожно спускаясь по ступенькам. На полпути она отказалась от попытки спуститься прямо и задом наперед, закончив задание обезьяньим образом, ее маленький зад производил впечатление удивительного усердия в работе. Парадин смотрел, очарованный зрелищем, пока его не отбросило назад тело сына.
   "Привет папа!" Скотт завопил.
   Парадин пришел в себя и с достоинством посмотрел на Скотта. Помоги мне пообедать.
   Вы вывихнули как минимум один из моих тазобедренных суставов.
   Но Скотт уже рвался в соседнюю комнату, где в экстазе нежности наступил на новые туфли Джейн, пробормотал извинения и помчался искать свое место за обеденным столом. Парадин приподнял бровь, следуя за ним, пухлая рука Эммы отчаянно сжимала его указательный палец.
   «Интересно, что задумал этот молодой дьявол».
   — Наверное, ничего хорошего, — вздохнула Джейн. "Здравствуй дорогой. Посмотрим на твои уши».
   «Они чистые. Микки их облизал.
   «Ну, у этого эрдельтерьера язык намного чище, чем ваши уши», — подумала Джейн, производя беглый осмотр. — Тем не менее, пока ты слышишь, грязь только поверхностная.
   — Фисшул?
   — Совсем немного, значит. Джейн подтащила дочку к столу и вставила ее ножки в высокий стульчик. Только недавно Эмма удостоилась чести обедать с остальными членами семьи, и, как заметил Парадин, вся она была поглощена этой перспективой. Только младенцы проливают еду, сказали Эмме. В результате она с такой тщательностью подносила ложку ко рту, что Парадин нервничал всякий раз, когда смотрел.
   — Эмме подойдет конвейерная лента, — предложил он, отодвигая стул для Джейн. «Небольшие ведерки со шпинатом прибывают ей в лицо через определенные промежутки времени».
   Ужин протекал без происшествий, пока Парадин случайно не взглянул на тарелку Скотта. "Привет.
   Больной? Наелся за обедом?
   Скотт задумчиво осмотрел оставшуюся перед ним еду. «Папа, я съел все, что мне нужно, — объяснил он.
   «Обычно вы едите все, что можете удержать, и даже больше», — сказал Парадин. — Я знаю, что подрастающим мальчикам нужно несколько тонн еды в день, но сегодня вечером у тебя не все в порядке. Чувствуешь себя хорошо?»
   "Ага. Честное слово, у меня было все, что мне нужно».
   "Все, что ты хочешь?"
   "Конечно. Я ем разное».
   — Чему-то, чему тебя учили в школе? — спросила Джейн. Скотт торжественно покачал головой.
   «Меня никто не учил. Я узнал это сам. Я использую слюну».
   — Попробуй еще раз, — предложил Парадин. — Это неправильное слово.
   «Э-с-слюна. Хм?"
   "Ага. Больше пепсина? Джейн, в слюнных соках есть пепсин? Я забыл."
   — В моем яд, — заметила Джейн. — Розали снова оставила комочки в пюре.
   Но Парадин был заинтересован. «Вы имеете в виду, что получаете все возможное из еды — без потерь — и едите меньше?»
   Скотт обдумал это. «Думаю, да. Это не просто sp-слюна. Я как бы соизмеряю, сколько сразу положить в рот, а что смешать. Я не знаю. Я просто делаю это."
   — Хм-м-м, — сказал Парадин, делая пометку проверить позже. «Скорее революционная идея». У детей часто бывают странные представления, но это может быть не так уж далеко от луча. Он поджал губы. «В конце концов, я полагаю, люди будут есть совсем по-другому — я имею в виду то, как они едят, а также что. Я имею в виду то, что они едят. Джейн, у нашего сына есть признаки того, что он становится гением.
   "Ой?"
   — Он только что сделал довольно хорошее замечание по диетологии. Ты сам догадался, Скотт?
   — Конечно, — сказал мальчик и действительно поверил в это.
   — Откуда у тебя эта идея?
   — О, я… — Скотт заерзал. "Я не знаю. Думаю, это не имеет большого значения».
   Парадин был безосновательно разочарован. — Но ведь… —
   Т-с-с-с-с! Эмма завизжала, охваченная внезапным приступом злости. "Плевать!" Она попыталась продемонстрировать, но ей удалось только капнуть в слюнявчик.
   С покорным видом Джейн спасла и упрекнула свою дочь, в то время как Парадин смотрел на Скотта с довольно озадаченным интересом. Но только после обеда в гостиной произошло что-то еще.
   — Домашнее задание?
   — Н-нет, — сказал Скотт, виновато краснея. Чтобы скрыть свое смущение, он достал из кармана гаджет, который нашел в коробке, и начал его разворачивать. Результат напоминал тессеракт, нанизанный на бусы.
   Сначала Парадин этого не заметил, но Эмма увидела. Она хотела поиграть с ним.
   "Нет. Отстань, Слизняк, — приказал Скотт. — Ты можешь наблюдать за мной. Он возился с бусами, издавая тихие заинтересованные звуки. Эмма вытянула толстый указательный палец и взвизгнула.
   — Скотти, — предостерегающе сказал Парадин.
   — Я не причинил ей вреда.
   "Укусил меня. Так оно и было, — скорбела Эмма.
   Парадин поднял голову. Он нахмурился, глядя. Что за… — Это счеты? он спросил. — Давай посмотрим, пожалуйста.
   Несколько неохотно Скотт поднес гаджет к отцовскому креслу. Парадин моргнул. «Счеты» в развернутом виде представляли собой более квадратного фута и состояли из тонких жестких проволок, сцепленных то здесь, то там. На проволоку были нанизаны разноцветные бусины. Их можно было скользить вперед и назад, с одной опоры на другую, даже в точках соединения. Но — проколотая бусина не могла пересекать переплетения проводов.
   Так что, судя по всему, они не были проколоты. Параклин пригляделся. Вокруг каждой маленькой сферы была глубокая канавка, так что она могла одновременно вращаться и скользить по проволоке. Парадин попытался вытащить одну из них. Он цеплялся как будто магнитом. Железо? Он больше был похож на пластик.
   Сама структура — Парадин не был математиком. Но углы, образованные проводами, слегка шокировали своим смехотворным отсутствием евклидовой логики. Они были лабиринтом. Возможно, это и был гаджет — головоломка.
   — Где ты это взял?
   — Дядя Гарри подарил мне его, — неожиданно сказал Скотт. — В прошлое воскресенье, когда он приезжал. Дяди Гарри не было в городе, и Скотт хорошо знал это обстоятельство. В возрасте семи лет мальчик вскоре узнаёт, что капризы взрослых следуют определённой схеме, и что они привередливы к дарителям подарков. Более того, дядя Гарри не вернется еще несколько недель; Истечение этого периода было для Скотта невообразимым, или, по крайней мере, тот факт, что его ложь в конечном счете будет раскрыта, значил для него меньше, чем преимущества того, что ему разрешили оставить игрушку себе.
   Парадин обнаружил, что немного сбит с толку, пытаясь манипулировать бусами. Углы были смутно нелогичными. Это было похоже на головоломку. Эта красная бусина, если ее скользить по этому проводу до этого соединения, должна была дойти туда — но не дошла. Лабиринт, странный, но несомненно поучительный. У Парадина было вполне обоснованное предчувствие, что у него самого не хватит терпения справиться с этой штукой.
   Скотт, однако, отступил в угол и, возясь и ворча, передвигал бусы.
   Бусины жгли, когда Скотт выбирал не те или пытался двигать их не в том направлении. Наконец он торжествующе закукарекал.
   — Я сделал это, папа!
   «Э? Что? Давайте посмотрим." Для Парадина устройство выглядело точно так же, но Скотт указал на него и просиял.
   «Я заставил его исчезнуть».
   «Он все еще там».
   «Эта голубая бусина. Его больше нет».
   Парадин не поверил этому и просто фыркнул. Скотт снова задумался над рамкой. Он экспериментировал. На этот раз не было никаких толчков, даже незначительных. Счеты показали ему правильный метод. Теперь ему предстояло сделать это самому. Причудливые углы проводов теперь казались немного менее запутанными.
   Это была очень поучительная игрушка. Она работала, подумал Скотт, почти так же, как хрустальный куб. Вспомнив об этом гаджете, он достал его из кармана и передал счеты Эмме, которая онемела от радости. Она принялась передвигать бусинки, на этот раз не протестуя против толчков, которые, впрочем, были очень незначительными, и, подражая, сумела заставить бусину исчезнуть почти так же быстро, как это сделал Скотт. Голубая бусинка снова появилась, но Скотт этого не заметил. Он предусмотрительно удалился в угол честерфилда и мягкого стула и развлекался с кубом.
   Внутри этой штуки были маленькие человечки, крошечные манекены, значительно увеличенные благодаря увеличительным свойствам кристалла. Они переехали, все в порядке. Они построили дом. Он загорелся, с реалистичным пламенем, и маленькие люди стояли в ожидании. Скотт настойчиво пыхтел.
   Но ничего не произошло. Где была та странная пожарная машина с вращающимися руками, которая появилась раньше? Вот это было. Он влетел в картину и остановился. Скотт настаивал на этом.
   Это было весело. Маленькие люди действительно делали то, что им говорил Скотт, про себя. Если он ошибался, они ждали, пока он найдет правильный путь. Они даже ставили перед ним новые задачи.
   Куб тоже был весьма поучительной игрушкой. Он обучал Скотта с пугающей быстротой — и обучал его очень занимательно. Но пока это не дало ему действительно новых знаний. Он не был готов. Позже… позже.
   Эмме надоели счеты, и она отправилась на поиски Скотта. Она не могла найти его даже в его комнате, но, оказавшись там, ее заинтриговало содержимое шкафа. Она обнаружила коробку. В нем была сокровищница — кукла, которую Скотт уже заметил, но с усмешкой отбросил. Визжа, Эмма спустила куклу вниз, присела посреди пола и стала разбирать ее.
   "Милый! Что это такое?"
   "Мистер. Медведь!"
   Очевидно, это был не мистер Медведь, слепой и безухий, но утешительный в своем мягком жире. Но все куклы были названы Мистер Медведь Эмме.
   Джейн Парадин колебалась. — Ты взял это у какой-нибудь другой девочки?
   — Я этого не сделал. Она моя."
   Скотт вышел из своего укрытия и сунул кубик в карман. — О, это от дяди Гарри.
   — Это тебе подарил дядя Гарри, Эмма?
   — Он дал его мне для Эммы, — поспешно вставил Скотт, добавляя еще один камень в основание своего обмана.
   "Прошлое воскресенье."
   — Ты сломаешь его, дорогой.
   Эмма принесла куклу своей матери. «Она распадается. Видеть?"
   "Ой? Это — тьфу! Джейн затаила дыхание. Парадин быстро поднял голову.
   "Как дела?"
   Она принесла ему куклу, помедлила, а затем прошла в столовую, многозначительно взглянув на Парадина. Он последовал за ним, закрыв дверь. Джейн уже поставила куклу на убранный стол.
   — Это не очень приятно, Денни?
   "Хм." Это было довольно неприятно, на первый взгляд. Можно было бы ожидать анатомического манекена в медицинской школе, но это детская кукла.
   Тварь развалилась на части — кожа, мускулы, органы — миниатюрные, но вполне совершенные, насколько мог видеть Парадин. Он был заинтересован. "Не знаю. Такие вещи не имеют такого же значения для ребенка».
   «Посмотрите на эту печень. Это печень?
   "Конечно. Скажи, я — это смешно».
   "Что?"
   — В конце концов, он не идеален анатомически. Парадин пододвинул стул. «Пищеварительный тракт слишком короткий.
   Нет толстого кишечника. Аппендикса тоже нет.
   «Должна ли Эмма иметь такую вещь?»
   «Я был бы не против получить его сам», — сказал Парадин. «Где, черт возьми, Гарри его подобрал? Нет, я не вижу в этом никакого вреда. Взрослые привыкли неприятно реагировать на внутренности. Дети этого не делают. Они считают, что внутри они твердые, как картошка. Благодаря этой кукле Эмма может получить хорошие практические знания в области физиологии».
   «Но что это такое? Нервы?
   «Нет, это нервы. Артерии здесь; вены здесь. Забавная аорта. Парадин выглядел сбитым с толку.
   — Это… что такое сеть на латыни, а? Рита? Ставка?"
   — Хрипы, — наугад предположила Джейн.
   — Это что-то вроде дыхания, — сокрушенно сказал Парадин. «Я не могу понять, что это за светящаяся сеть вещей. Она проходит через все тело, как нервы».
   "Кровь."
   "Неа. Не кровеносная, не нервная. Забавный! Кажется, он связан с легкими.
   Они увлеклись, ломая голову над странной куклой. Она была сделана с замечательным совершенством деталей, что само по себе было странно, учитывая физиологическое отклонение от нормы. — Что я получу от этого Гулда, — сказал Парадин и тут же стал сравнивать куклу с анатомическими картами. Он мало чему научился, кроме как усилить свое недоумение.
   Но это было веселее, чем головоломка.
   Тем временем в соседней комнате Эмма перебирала четки на счетах. Движения уже не казались такими странными. Даже когда бусы исчезли. Она могла почти следовать этому новому направлению — почти…
   Скотт задыхался, глядя в хрустальный куб и мысленно направляя, со многими фальстартами, строительство структуры, несколько более сложной, чем та, которая была уничтожена огнем. Он тоже учился — был обусловлен.
   Ошибка Парадайна с чисто антропоморфной точки зрения заключалась в том, что он не избавился от игрушек сразу. Он не осознавал их значения, а к тому времени, когда он это понял, развитие обстоятельств уже шло полным ходом. Дяди Гарри не было в городе, поэтому Парадин не мог связаться с ним. К тому же предстояли промежуточные экзамены, что означало тяжелую умственную работу и полное изнеможение по ночам; и Джейн была немного больна в течение недели или около того. У Эммы и Скотта была полная свобода действий с игрушками.
   «Что такое вабе, папа?» — спросил Скотт однажды вечером своего отца.
   "Волна?"
   Он колебался. — Я… не думаю. Разве «Вабе» не подходит?
   «Wabe» по-шотландски означает «Web». Это?"
   — Не понимаю, как, — пробормотал Скотт и, нахмурившись, пошел прочь, чтобы развлечься со счетами. Теперь он умел обращаться с ним достаточно ловко. Но с детским инстинктом не отвлекаться, он и Эмма обычно играли с игрушками наедине. Не очевидно, конечно, но более сложные эксперименты никогда не проводились под присмотром взрослых.
   Скотт быстро учился. То, что он теперь увидел в хрустальном кубе, имело мало отношения к первоначальным простым задачам. Но они были очаровательно техническими. Если бы Скотт понял, что его образованием управляют и контролируют — хотя и чисто механически, — он, вероятно, потерял бы интерес. Как бы то ни было, его инициативу никто не отменял.
   Счеты, кубик, кукла и другие игрушки дети нашли в коробке.
   Ни Парадин, ни Джейн не догадывались, какое влияние оказывает на детей содержимое машины времени. Как они могли? Молодежь — инстинктивные драматурги в целях самозащиты. Они еще не приспособились к требованиям — для них частично необъяснимым — зрелого мира. Более того, их жизнь осложняется человеческими факторами. Один человек сказал им, что играть в грязи можно, но при раскопках они не должны вырывать с корнем цветы или маленькие деревья. Другой взрослый накладывает вето на грязь per Se. Десять заповедей не высечены на камне — они различаются; а дети беспомощно зависят от капризов тех, кто их рождает, кормит и одевает. И тиранить. Молодое животное не возмущается этой благожелательной тиранией, ибо она составляет неотъемлемую часть природы. Однако он индивидуалист и поддерживает свою целостность тонкой пассивной борьбой.
   На глазах взрослого он меняется. Подобно актеру на сцене, когда он вспоминает, он стремится угодить, а также привлечь к себе внимание. Такие попытки известны зрелости. Но взрослые менее очевидны — для других взрослых.
   Трудно признать, что детям не хватает тонкости. Дети отличаются от взрослых животных тем, что думают по-другому. Мы можем более или менее легко разрушить их притворство, но они могут сделать то же самое с нами. Безжалостно ребенок может разрушить притязания взрослого. Иконоборчество — прерогатива детей.
   Пижонство, например. Прелести светского общения, преувеличенные не совсем до абсурда.
   Жиголо.
   «Такое мастерство! Такая пунктуальная вежливость! Вдовствующая герцогиня и светловолосая юная штучка часто производят впечатление. У мужчин менее приятные комментарии. Но ребенок идет к сути дела.
   "Ты глупый!"
   Как незрелому человеку понять сложную систему социальных отношений? Он не может. Для него преувеличение природной вежливости глупо. По своему функциональному строению жизненных паттернов это рококо. Это эгоистичный зверек, который не может представить себя на месте другого, уж точно не взрослого. Самодостаточная, почти совершенная естественная единица, чьи потребности удовлетворяются другими, ребенок очень похож на одноклеточное существо, плавающее в кровотоке, питательные вещества доставляются ему, а продукты жизнедеятельности уносятся.
   С точки зрения логики ребенок ужасно совершенен. Младенец должен быть еще более совершенным, но настолько чуждым взрослому, что применимы лишь поверхностные стандарты сравнения. Мыслительные процессы младенца совершенно невообразимы. Но младенцы мыслят еще до рождения. В утробе они двигаются и спят не только инстинктивно. Мы приучены довольно своеобразно реагировать на мысль о том, что почти жизнеспособный эмбрион может мыслить. Мы удивляемся, шокированы смехом и отталкиваемся. Ничто человеческое не чуждо.
   Но ребенок не человек. Эмбрион гораздо менее человечен.
   Возможно, именно поэтому Эмма научилась у игрушек большему, чем Скотт. Конечно, он мог излагать свои мысли; Эмма не могла, за исключением загадочных фрагментов. Например, каракули.
   Дайте маленькому ребенку карандаш и бумагу, и он нарисует то, что ему покажется иначе, чем взрослому. Нелепые каракули мало похожи на пожарную машину, но это пожарная машина, на младенца. Возможно, он даже трехмерен. Младенцы думают по-другому и видят по-другому.
   Парадин размышлял над этим, читая однажды вечером свою газету и наблюдая за общением Эммы и Скотта. Скотт допрашивал свою сестру. Иногда он делал это по-английски. Чаще у него был ресурс для тарабарщины и языка жестов. Эмма попыталась ответить, но помеха была слишком велика.
   Наконец Скотт получил карандаш и бумагу. Эмме это понравилось. Иронично, она старательно написала сообщение. Скотт взял бумагу, изучил ее и нахмурился.
   — Это неправильно, Эмма, — сказал он.
   Эмма энергично кивнула. Она снова схватила карандаш и сделала новые каракули. Скотт немного озадачился, в конце концов довольно нерешительно улыбнулся и встал. Он исчез в холле. Эмма вернулась к абаку.
   Парадин встал и взглянул на бумагу, с какой-то безумной мыслью, что Эмма могла внезапно освоить каллиграфию. Но она этого не сделала. Бумага была исписана бессмысленными каракулями, знакомыми любому родителю. Парадин поджал губы.
   Это может быть график, показывающий психические изменения маниакально-депрессивного таракана, но, вероятно, это не так. Тем не менее, для Эммы это, несомненно, имело какое-то значение. Возможно, каракули изображали мистера Медведя.
   Скотт вернулся, выглядя довольным. Он встретил взгляд Эммы и кивнул. Парадин почувствовал укол любопытства.
   «Секреты?»
   "Неа. Эмма… ну… попросила меня кое-что для нее сделать.
   "Ой." Парадин, припомнив случаи, когда младенцы лепетали на незнакомых языках и сбивали с толку лингвистов, сделал себе заметку складывать бумагу в карман, когда дети закончат с ней. На следующий день он показал каракули Элкинсу в университете. У Элкинса было хорошее практическое знание многих маловероятных языков, но он посмеивался над рискованным занятием Эммы литературой.
   «Вот вольный перевод, Деннис. Цитировать. Я не знаю, что это значит, но я чертовски разыграю этим своего отца. Снять кавычки».
   Двое мужчин рассмеялись и разошлись по своим классам. Но позже Парадин стал вспоминать об этом происшествии.
   Особенно после того, как он встретил Холлоуэя. До этого, однако, должны были пройти месяцы, и ситуация должна была развиваться еще дальше, к своему апогею.
   Возможно, Парадин и Джейн проявили слишком большой интерес к игрушкам. Эмма и Скотт стали прятать их, играя с ними только наедине. Они никогда не делали этого открыто, но с некоторой ненавязчивой осторожностью. Тем не менее, Джейн была особенно обеспокоена.
   Однажды вечером она рассказала об этом Парадину: «Эта кукла, которую Гарри подарил Эмме».
   "Ага?"
   «Сегодня я был в центре города и пытался выяснить, откуда он взялся. Нет мыла.
   — Может быть, Гарри купил его в Нью-Йорке.
   Джейн это не убедило. «Я расспрашивала их и о других вещах.
   Они показали мне свой ассортимент — у Джонсона большой магазин, знаете ли. Но нет ничего лучше счетов Эммы.
   "Хм." Парадин не очень интересовался. У них были билеты на вечернее представление, а было уже поздно. Так что тема была отброшена на время.
   Позже это снова всплыло, когда Джейн позвонила соседка.
   — Скотти никогда не был таким, Денни. Миссис Бернс сказала, что он напугал ее Фрэнсиса до чертиков.
   «Фрэнсис? Маленький толстый хулиган-панк, не так ли? Как его отец. Однажды я сломал Бомже нос из-за него, когда мы были второкурсниками.
   — Перестань хвастаться и слушай, — сказала Джейн, смешивая хайбол. «Скотт показал Фрэнсису то, что его напугало. Не лучше ли тебе… —
   Наверное, да. Парадин прислушался. Шум в соседней комнате сообщил ему о местонахождении сына.
   «Скотти!»
   — Бах, — сказал Скотт и, казалось, улыбался. «Я убил их всех. Космические пираты. Ты хочешь меня, папа?
   "Да. Если вы не против оставить космических пиратов непогребенными на несколько минут. Что ты сделал с Фрэнсисом Бамсом?
   Голубые глаза Скотта отражали невероятную искренность. "Хм?"
   "Сильно стараться. Ты помнишь, я уверен.
   "Ой. Ах это. Я ничего не делал».
   — Что угодно, — рассеянно поправила Джейн.
   "Что-либо. Честный. Я просто позволил ему заглянуть в мой телевизор, и это… это напугало его».
   "Телевизор?"
   Скотт достал хрустальный куб. — На самом деле это не так. Видеть?"
   Парадин осмотрел гаджет, пораженный увеличением. Однако все, что он мог видеть, был лабиринт бессмысленных цветных рисунков.
   — Дядя Гарри… —
   Парадин потянулся к телефону. Скотт сглотнул. — Дядя Гарри вернулся в город?
   "Ага."
   — Ну, мне нужно принять ванну. Скотт направился к двери. Парадин встретился взглядом с Джейн и многозначительно кивнул.
   Гарри был дома, но отказался от всякой информации о необычных игрушках. Довольно мрачно Парадин попросил Скотта принести из его комнаты все игрушки. Наконец они выстроились на столе — куб, счеты, кукла, шлемовидная шапка, еще несколько загадочных приспособлений. Скотт подвергся перекрестному допросу. Какое-то время он храбро лгал, но в конце концов не выдержал и заревел, икая свое признание.
   «Возьми коробку, в которой пришли эти вещи», — приказал Парадин. — Тогда иди спать.
   — Ты — хап! — накажешь меня, папа?
   «За прогулку и ложь, да. Вы знаете правила. Никаких выступлений в течение двух недель. Никаких газированных напитков на тот же период».
   Скотт сглотнул. — Ты оставишь мои вещи?
   — Я еще не знаю.
   — Доброй ночи, папа. Спокойной ночи, мама.
   После того, как маленькая фигурка поднялась наверх, Парадин пододвинул стул к столу и внимательно осмотрел коробку. Он задумчиво ткнул в сфокусированное приспособление. Джейн смотрела.
   — Что такое, Дэнни?
   "Не знаю. Кто оставит коробку с игрушками у ручья?
   «Возможно, он выпал из машины».
   «Не в тот момент. Дорога не выходит к ручью к северу от железнодорожной эстакады. Пустые участки — больше ничего». Парадин закурил сигарету. — Пить, милая?
   «Я исправлю это». Джейн пошла на работу, ее глаза были обеспокоены. Она принесла Парадину стакан и встала позади него, взъерошивая пальцами его волосы. "Что-то не так?"
   "Конечно, нет. Только — откуда взялись эти игрушки?»
   «Джонсон не знал, и они получают свои акции из Нью-Йорка».
   — Я тоже проверял, — признался Парадин. «Эта кукла, — он ткнул ее пальцем, — меня довольно беспокоила.
   Заказные работы, может быть, но я хотел бы знать, кто их сделал.
   "Психолог? Эти счеты — разве с такими вещами людей не тестируют?
   Парадин щелкнул пальцами. И, скажем, на следующей неделе в университете будет выступать один парень, парень по имени Холлоуэй, детский психолог. Он крупная шишка, с хорошей репутацией. Он может что-то знать об этом».
   «Холлоуэй? Я не… —
   Рекс Холлоуэй. Он-хм-мм! Он живет недалеко отсюда. Как вы думаете, мог ли он сделать эти вещи сам?
   Джейн рассматривала счеты. Она поморщилась и отпрянула. — Если так, то он мне не нравится. Но попробуй узнать, Денни.
   Парадин кивнул.
   Он выпил свой хайбол, нахмурившись. Он смутно волновался. Но он не испугался — пока.
   Рекс Холлоуэй был толстым, лоснящимся мужчиной с лысой головой и в толстых очках, над которыми его густые черные брови лежали, как кустистые гусеницы. Однажды вечером через неделю Парадин привел его домой на ужин.
   Холлоуэй, казалось, не наблюдал за детьми, но ничего из того, что они делали или говорили, не ускользнуло от него. Его серые глаза, проницательные и блестящие, мало что пропускали.
   Игрушки очаровали его. В гостиной трое взрослых собрались вокруг стола, на котором стояли игрушки. Холлоуэй внимательно их изучал, слушая, что говорят Джейн и Парадин. Наконец он нарушил молчание.
   «Я рад, что пришел сюда сегодня вечером. Но не полностью. Знаете, это очень беспокоит».
   — А? Парадин уставился на нее, и на лице Джейн отразился ее ужас. Следующие слова Холлоуэя их не успокоили.
   «Мы имеем дело с безумием».
   Он улыбнулся потрясенным взглядам, которые они бросили на него. «Все дети сумасшедшие, с точки зрения взрослых. Вы когда-нибудь читали «Большой ветер на Ямайке» Хьюза?
   "Я понял." Парадин снял книжку с полки. Холлоуэй протянул руку, взял книгу и перелистывал страницы, пока не нашел нужное место. Он прочитал вслух: Младенцы, конечно, не люди — они животные, и имеют очень древнюю и разветвленную культуру, как и кошки, и рыбы, и даже змеи; такие же в своем роде, как эти, но гораздо более сложные и наглядные, так как младенцы все-таки являются одним из наиболее развитых видов низших позвоночных. Короче говоря, у младенцев есть разум, который работает в своих собственных терминах и категориях, которые не могут быть переведены в термины и категории человеческого разума.
   Джейн попыталась принять это спокойно, но не смогла. — Вы не имеете в виду, что Эмма…
   — Могли бы вы думать, как ваша дочь? — спросил Холлоуэй. «Послушайте: «Можно думать как младенец не больше, чем как пчела».
   Смешанные напитки Paradine. Через плечо он сказал: — Ты много теоретизируешь, не так ли? Насколько я понимаю, вы подразумеваете, что у младенцев есть своя собственная культура, даже высокий уровень интеллекта.
   "Не обязательно. Нет никакого критерия, видите ли. Все, что я говорю, это то, что дети думают иначе, чем мы. Не обязательно лучше — это вопрос относительных значений. Но с другим вопросом расширения.
   Он подыскивал слова, морщась.
   — Фэнтези, — сказал Парадин довольно грубо, но раздраженно из-за Эммы. «У младенцев чувства не отличаются от наших».
   — А кто сказал, что они были? — спросил Холлоуэй. — Они используют свой разум по-другому, вот и все. Но этого вполне достаточно!»
   — Я пытаюсь понять, — медленно сказала Джейн. «Все, о чем я могу думать, это мой Mixmaster. Он может взбивать тесто и картошку, но он также может выжимать апельсины».
   "Что-то вроде того. Мозг - это коллоид, очень сложная машина. Мы мало знаем о его возможностях. Мы даже не знаем, сколько он может ухватить. Но известно, что ум становится обусловленным по мере взросления человеческого животного. Он следует некоторым знакомым теоремам, и все последующие мысли в значительной степени основаны на шаблонах, которые считаются само собой разумеющимися. Посмотри на это." Холлоуэй коснулся счетов. — Вы экспериментировали с этим?
   — Немного, — сказал Парадин.
   — Но не так много, а?
   — Ну… —
   Почему бы и нет?
   — Это бессмысленно, — пожаловался Парадин. «Даже в головоломке должна быть какая-то логика. Но эти сумасшедшие ракурсы…
   — Твой разум приспособился к Евклиду, — сказал Холлоуэй. — Значит, это — штука — утомляет нас и кажется бессмысленной. Но ребенок ничего не знает о Евклиде. Геометрия, отличная от нашей, не произвела бы на него впечатления нелогичной. Он верит тому, что видит».
   «Ты пытаешься сказать мне, что у этого гаджета есть четырехмерное расширение?» — спросил Парадин.
   «Во всяком случае, не визуально», — отрицал Холлоуэй. «Все, что я говорю, это то, что наш разум, приученный к Евклиду, не видит в этом ничего, кроме нелогичного клубка проводов. Но ребенок — особенно младенец — может видеть больше. Не сначала. Это была бы головоломка, конечно. Только ребенку не мешало бы слишком много предвзятых идей».
   «Затвердение мыслительных артерий», — вставила Джейн.
   Парадин не был убежден. «Тогда ребенок мог бы работать с вычислениями лучше, чем Эйнштейн? Нет, я не это имею в виду. Я вижу вашу точку зрения, более или менее ясно. Только…
   — Ну, смотри. Предположим, что есть два вида геометрии; мы ограничим его для примера. Наш вид, Евклидов, и еще один, мы назовем х. X не имеет большого отношения к Евклиду. Он основан на разных теоремах. Два и два не обязательно равняются четырем; они могут равняться y2, а могут даже не равняться. Ум ребенка еще не обусловлен, за исключением некоторых сомнительных факторов наследственности и окружающей среды. Начни младенца с Евклида… —
   Бедняжка, — сказала Джейн.
   Холлоуэй бросил на нее быстрый взгляд. — Основа Евклида. Алфавитные блоки. Математика, геометрия, алгебра — они приходят намного позже. Мы знакомы с этим развитием. С другой стороны, начните ребенка с основных принципов нашей логики х».
   «Блоки? Какие?"
   Холлоуэй посмотрел на счет. — Для нас это не имело бы особого смысла. Но нас приучили к Евклиду».
   Парадин налил себе стопку крепкого виски. — Это просто ужасно. Вы не ограничиваетесь математикой».
   "Верно! Я вообще не ограничиваю. Как я могу? Я не приспособлен к логике x».
   — Вот ответ, — сказала Джейн со вздохом облегчения. "Кто? Нужен такой человек, чтобы делать такие игрушки, как вы, по-видимому, думаете.
   Холлоуэй кивнул, его глаза за толстыми линзами моргнули. — Такие люди могут существовать.
   "Где?"
   — Они могут предпочесть спрятаться.
   «Супермены?»
   "Если бы я знал. Видишь ли, Парадин, у нас опять проблемы с мерками. По нашим меркам эти люди в некоторых отношениях могут показаться суперпуперами. В других они могут показаться идиотскими. Это не количественная разница; это качественно. Они думают иначе. И я уверен, что мы можем делать то, чего не могут они».
   — Может быть, они и не захотели бы, — сказала Джейн.
   Парадин постучал по сгоревшему устройству на коробке. — Что насчет этого? Это подразумевает…
   — Цель, конечно.
   "Транспорт?"
   «Об этом думают в первую очередь. Если это так, то коробка могла появиться откуда угодно».
   «Где… вещи… разные?» — медленно спросил Парадин.
   "Точно. В пространстве или даже во времени. Я не знаю; Я психолог. К сожалению, я тоже приучена к Евклиду».
   — Должно быть, забавное место, — сказала Джейн. «Денни, избавься от этих игрушек».
   "Я намереваюсь."
   Холлоуэй взял хрустальный куб. — Много ли вы расспрашивали детей?
   Парадин сказал: «Да. Скотт сказал, что в этом кубе были люди, когда он впервые посмотрел. Я спросил его, что в нем сейчас».
   "Что он сказал?" Глаза психолога расширились.
   «Он сказал, что они строят дом. Его точные слова. Я спросил его, кто — люди? Но он не мог объяснить».
   — Нет, наверное, нет, — пробормотал Холлоуэй. «Он должен быть прогрессивным. Как давно у детей появились эти игрушки?»
   — Месяца три, я думаю.
   «Времени достаточно. Видите ли, идеальная игрушка одновременно и поучительна, и механична. Он должен заниматься делом, заинтересовывать ребенка, и его следует учить, желательно ненавязчиво. Сначала простые задачи. Позже…
   — Логика Х, — сказала Джейн с бледным лицом.
   Парадин выругался себе под нос. «Эмма и Скотт совершенно нормальные люди!»
   — Ты знаешь, как работает их разум?
   Холлоуэй не стал развивать эту мысль. Он потрогал куклу. «Было бы интересно узнать условия того места, откуда взялись эти вещи. Однако индукция не очень помогает. Упущено слишком много факторов. Мы не можем визуализировать мир, основанный на X-факторной среде, приспособленной к разуму, мыслящему в соответствии с x-паттернами. Это светящаяся сеть внутри куклы. Это может быть что угодно. Он может существовать внутри нас, хотя мы еще не открыли его. Когда мы найдем правильное пятно… — Он пожал плечами. "Что вы об этом думаете?"
   Это был малиновый шар двух дюймов в диаметре с выступающей на его поверхности шишкой.
   «Что кто-нибудь может сделать из этого?»
   «Скотт? Эмма?"
   «Я не видел его до трех недель назад. Затем Эмма начала играть с ним». Парадин прикусил губу. «После этого Скотт заинтересовался».
   — Что они делают?
   «Держи его перед собой и двигай туда-сюда. Нет определенного шаблона движения».
   «Нет евклидовой модели», — поправил Холлоуэй. «Сначала они не могли понять назначение игрушки.
   Их нужно было приучать к этому».
   — Это ужасно, — сказала Джейн.
   «Не к ним. Эмма, вероятно, быстрее понимает x, чем Скотт, потому что ее разум еще не приспособлен к этой среде».
   Парадин сказал: «Но я помню много вещей, которые делал в детстве. Даже в младенчестве».
   "Хорошо?"
   — Был ли я тогда… сумасшедшим?
   «Вещи, которых вы не помните, являются критерием вашего безумия», — возразил Холлоуэй. «Но я использую слово «безумие» исключительно как удобный символ отклонения от известной человеческой нормы. Произвольный стандарт здравомыслия».
   Джейн поставила стакан. — Вы сказали, что индукция была трудной, мистер Холлоуэй. Но мне кажется, что вы делаете очень много из очень малого. В конце концов, эти игрушки…
   — Я психолог и специализируюсь на детях. Я не мирянин. Эти игрушки очень много значат для меня, главным образом потому, что они так мало значат».
   — Возможно, ты ошибаешься.
   — Ну, я надеюсь, что да. Я хочу осмотреть детей.
   Джейн поднялась с оружием в руках. «Как?»
   После того, как Холлоуэй объяснил, она кивнула, хотя все еще немного нерешительно. «Ну, все в порядке. Но они не морские свинки».
   Психолог похлопала по воздуху пухлой ладонью. — Милая моя девочка! Я не Франкенштейн. Для меня первичным фактором является личность — естественно, поскольку я работаю с разумом. Если с молодежью что-то не так, я хочу их вылечить».
   Парадин отложил сигарету и медленно наблюдал, как спиралевидно поднимается синий дым, колеблясь в неощутимом дуновении. — Можете ли вы дать прогноз?
   "Я постараюсь. Это все, что я могу сказать. Если неразвитые умы были обращены в х-канал, необходимо отвести их обратно. Я не говорю, что это самый мудрый поступок, но, вероятно, это не соответствует нашим стандартам. Ведь Эмме и Скотту придется жить в этом мире».
   "Ага. Ага. Не могу поверить, что что-то не так. Они кажутся средними, абсолютно нормальными.
   «Внешне они могут казаться такими. У них нет причин вести себя ненормально, не так ли? А как узнать, если они… думают по-другому?»
   — Я позвоню им, — сказал Парадин.
   — Тогда сделай это неформально. Я не хочу, чтобы они были начеку».
   Джейн кивнула в сторону игрушек. Холлоуэй сказал: «Оставь вещи там, а?»
   Но психолог, после того как Эмму и Скотта вызвали, не стал сразу переходить к прямому допросу. Ему удавалось ненавязчиво вовлечь Скотта в разговор, время от времени опуская ключевые слова. Нет ничего более очевидного, чем тест на словесные ассоциации; для этого необходимо сотрудничество.
   Самое интересное произошло, когда Холлоуэй взялся за счет. «Покажи мне, как это работает?»
   Скотт помедлил. — Да, сэр. Так." Он ловко провел бусинкой по запутанному лабиринту так быстро, что никто не был уверен, исчезла она в конце концов или нет. Возможно, это был просто фокус. Затем снова — Холлоуэй попытался. Скотт смотрел, сморщив нос. "Это верно?"
   "Ага. Он должен идти туда».
   "Здесь? Почему?"
   — Что ж, это единственный способ заставить его работать. Но Холлоуэй был обусловлен Евклидом. Не было никакой очевидной причины, по которой бусина должна скользить с этой конкретной проволоки на другую. Это выглядело как случайный фактор. Кроме того, Холлоуэй внезапно заметил, что это был не тот путь, по которому бусинка шла ранее, когда Скотт собирал головоломку. По крайней мере, насколько он мог судить.
   — Ты покажешь мне еще раз?
   Скотт сделал, и еще дважды, по запросу. Холлоуэй моргнул сквозь очки. Случайно, да. И переменная. Скотт каждый раз двигал шарик по другому курсу.
   Почему-то никто из взрослых не мог сказать, исчезла бусина или нет. Если бы они ожидали, что он исчезнет, их реакция могла бы быть другой.
   В итоге ничего не решилось. Холлоуэй, пожелав спокойной ночи, казался не в своей тарелке.
   — Можно я приду еще?
   — Я бы хотела, чтобы ты это сделал, — сказала ему Джейн. "В любой момент. Ты все еще думаешь… Он кивнул. «Детский разум не реагирует нормально. Они вовсе не тупые, но у меня самое необыкновенное впечатление, что они делают выводы так, как мы не понимаем. Как будто они использовали алгебру, а мы использовали геометрию. Тот же вывод, но другой метод его достижения».
   — А игрушки? — неожиданно спросил Парадин.
   «Держи их подальше от дороги. Я хотел бы одолжить их, если можно.
   В ту ночь Парадин плохо спал. Параллель Холлоуэя была выбрана неудачно. Это привело к тревожным теориям.
   Х-фактор… Дети использовали эквивалент алгебраических рассуждений, а взрослые использовали геометрию.
   Справедливо. Только.
   Алгебра может дать вам ответы, которые не может дать геометрия, поскольку существуют определенные термины и символы, которые нельзя выразить геометрически. Предположим, что логика x показала выводы, немыслимые для взрослого ума.
   "Проклятие!" — прошептал Парадин. Джейн зашевелилась рядом с ним.
   "Дорогой? Ты тоже не можешь уснуть?
   "Нет." Он встал и пошел в соседнюю комнату. Эмма мирно спала, как херувим, ее толстая рука обнимала мистера Медведя. Через открытый дверной проем Парадин мог видеть неподвижную темную голову Скотта на подушке.
   Джейн была рядом с ним. Он обвил ее рукой.
   — Бедные маленькие люди, — пробормотала она. «И Холлоуэй назвал их сумасшедшими. Думаю, это мы сумасшедшие, Деннис.
   «О-о-о. У нас дрожь».
   Скотт пошевелился во сне. Не проснувшись, он назвал то, что явно было вопросом, хотя, похоже, не на каком-то конкретном языке. Эмма издала тихий хныкающий вскрик, резко сменивший тональность.
   Она не проснулась. Дети лежат не шевелясь.
   Но, подумал Парадин, с внезапным недомоганием в животе, это было точно так же, как если бы Скотт спросил Эмму о чем-то, и она ответила.
   Изменилось ли их сознание так, что даже сон стал для них другим?
   Он отбросил эту мысль. — Ты простудишься. Давайте вернемся в постель. Хочешь выпить?
   — Думаю, да, — сказала Джейн, наблюдая за Эммой. Ее рука слепо потянулась к ребенку; она отдернула его. "Ну давай же. Мы разбудим детей.
   Они вместе выпили немного бренди, но ничего не сказали. Позже Джейн плакала во сне.
   Скотт не проснулся, но его разум работал медленно и осторожно. Таким образом — «Они отнимут игрушки. Толстяк — листава опасный, может быть.
   Но горийское направление не покажется — их нет у эванкруса дана. Интрансекция — яркая и блестящая.
   Эмма. Сейчас она больше хопраник — высокая, чем — я до сих пор не понимаю, как — таварар ликсери дист…
   Кое-что из мыслей Скотта все же можно было понять. Но Эмма привыкла к х намного быстрее.
   Она тоже думала.
   Не то что взрослый или ребенок. Даже не как человек. За исключением, быть может, человеческого существа, совершенно не знакомого роду Homo.
   Иногда сам Скотт с трудом мог уследить за ее мыслями. Если бы не Холлоуэй, жизнь могла вернуться в почти нормальную рутину. Игрушки больше не были активными напоминаниями.
   Эмма все еще наслаждалась своими куклами и песочницей с вполне объяснимым удовольствием. Скотт был доволен бейсболом и своим химическим набором. Они делали все то же, что и другие дети, и почти не проявляли вспышек ненормальности. Но Холлоуэй казался паникёром.
   Он проверял игрушки с довольно идиотскими результатами. Он рисовал бесконечные схемы и диаграммы, переписывался с математиками, инженерами и другими психологами и тихо сходил с ума, пытаясь найти рифму или причину в конструкции гаджетов. Сама коробка с ее загадочным механизмом ни о чем не говорила. Фьюзинг переплавил слишком много материала в шлак. Но игрушки…
   Это был случайный элемент, который сбивал с толку расследование. Даже это было вопросом семантики. Холлоуэй был убежден, что это не было случайностью. Просто не было достаточно известных факторов. Например, ни один взрослый не мог работать на счетах. И Холлоуэй предусмотрительно воздерживался от того, чтобы позволить ребенку играть с этой штукой.
   Кристаллический куб был таким же загадочным. На нем был изображен безумный узор цветов, который иногда двигался.
   В этом он напоминал калейдоскоп. Но смещение баланса и гравитации на это не повлияло. Опять случайный фактор.
   Или, вернее, неизвестное. Шаблон х. В конце концов, Парадин и Джейн вернулись к чему-то вроде самоуспокоенности, с чувством, что дети вылечились от своих психических причуд, теперь, когда причина, способствующая этому, устранена. Некоторые действия Эммы и Скотта дали им все основания перестать беспокоиться.
   Дети наслаждались плаванием, походами, фильмами, играми, обычными функциональными игрушками этого конкретного сектора времени. Правда, им не удалось освоить некоторые довольно загадочные механические устройства, требующие некоторого расчета. Например, трехмерный глобус-пазл, который Парадин подобрал. Но он сам нашел это трудным.
   Время от времени были пропуски. Однажды в субботу Скотт гулял со своим отцом, и они остановились на вершине холма. Под ними расстилалась довольно красивая долина.
   — Красиво, не так ли? — заметил Парадин.
   Скотт серьезно осмотрел сцену. — Все неправильно, — сказал он.
   — А?
   "Я не знаю."
   «Что в этом плохого?»
   «Ну и дела». Скотт погрузился в озадаченное молчание. "Я не знаю."
   Дети скучали по своим игрушкам, но ненадолго. Эмма выздоровела первой, хотя Скотт все еще хандрил.
   Он вел неразборчивые беседы со своей сестрой и изучал бессмысленные каракули, которые она рисовала на предоставленной им бумаге. Он как будто советовался с ней по поводу сложных проблем, находящихся вне его понимания.
   Если Эмма понимала больше, у Скотта было больше настоящего интеллекта, а также навыков манипулирования. Он построил гаджет из своего набора Meccano, но остался недоволен. Очевидная причина его неудовлетворенности заключалась именно в том, почему Парадин испытал облегчение, когда увидел строение. Это было то, что сделал бы нормальный мальчик, смутно напоминающее кубистический корабль.
   Это было слишком нормально, чтобы угодить Скотту. Он задал Эмме еще несколько вопросов, хотя и наедине. Она подумала некоторое время, а затем сделала еще каракули неуклюже сжатым карандашом.
   — Ты умеешь читать этот материал? Джейн спросила своего сына однажды утром.
   — Точно не читал. Я могу сказать, что она имеет в виду. Не всегда, но в основном».
   — Это пишет?
   «Н-нет. Это не значит, как это выглядит».
   — Символизм, — предложил Парадин за чашкой кофе.
   Джейн посмотрела на него, ее глаза расширились. «Денни…»
   Он подмигнул и покачал головой. Позже, когда они остались одни, он сказал: «Не позволяйте Холлоуэю вас огорчить.
   Я не имею в виду, что дети переписываются на неизвестном языке. Если Эмма рисует закорючку и говорит, что это цветок, это произвольное правило — Скотт это помнит. В следующий раз, когда она нарисует такую же закорючку или попытается… ну!
   — Конечно, — с сомнением сказала Джейн. «Вы заметили, что Скотт в последнее время много читает?»
   "Я заметил. Впрочем, ничего необычного. Ни Канта, ни Спинозы».
   — Он просматривает, вот и все.
   — Ну, я тоже в его возрасте, — сказал Парадин и отправился на утренние занятия. Он обедал с Холлоуэем, что вошло в привычку, и говорил о литературных занятиях Эммы.
   — Я был прав насчет символизма, Рекс?
   Психолог кивнул. — Совершенно верно. Наш собственный язык теперь не что иное, как произвольный символизм.
   По крайней мере, в своем приложении. Смотри сюда." На салфетке он нарисовал очень узкий эллипс. "Что это такое?"
   — Ты имеешь в виду, что оно представляет?
   "Да. Что это предлагает вам? Это может быть грубое изображение чего?
   — Много всего, — сказал Парадин. «Край стакана. Жареное яйцо. Буханка французского хлеба. Сигара.
   Холлоуэй добавил к своему рисунку маленький треугольник, вершина которого соединена с одним концом эллипса. Он посмотрел на Парадина.
   — Рыба, — тотчас же сказал последний.
   «Наш знакомый символ рыбы. Даже без плавников, глаз и рта ее можно узнать, потому что мы привыкли отождествлять эту конкретную форму с нашим мысленным образом рыбы. Основа ребуса.
   Символ для нас значит гораздо больше, чем то, что мы видим на бумаге. Что у вас на уме, когда вы смотрите на этот набросок?»
   «Почему — рыба».
   "Продолжать идти. Что вы визуализируете? Все!"
   — Весы, — медленно произнес Парадин, глядя в пространство. "Вода. Мыло. Рыбий глаз. Плавники. Цвета."
   «Таким образом, символ представляет собой гораздо больше, чем просто абстрактную идею Джоша. Обратите внимание, что коннотация относится к существительному, а не к глаголу. Вы знаете, сложнее выразить действия символами. В любом случае — обратный процесс.
   Предположим, вы хотите создать символ для какого-то конкретного существительного, скажем, для птицы. Нарисуй это." Парадин нарисовал две соединенные дуги вогнутостью вниз.
   — Наименьший общий знаменатель, — кивнул Холлоуэй. «Естественная тенденция — упрощать.
   Особенно, когда ребенок видит что-то впервые и у него мало стандартов для сравнения. Он пытается отождествить новое с тем, что ему уже знакомо. Вы когда-нибудь замечали, как ребенок рисует океан?» Он не стал ждать ответа; он продолжал.
   «Серия зубчатых точек. Как колеблющаяся линия на сейсмографе. Когда я впервые увидел Тихий океан, мне было около трех лет. Я помню это довольно ясно. Он выглядел наклоненным. Плоская равнина, наклоненная под углом. Волны представляли собой правильные треугольники вершиной вверх. Сейчас я не видел их стилизованными под это, но потом, вспоминая, мне пришлось найти какой-то знакомый эталон сравнения. Это единственный способ получить какое-либо представление о совершенно новой вещи. Обычный ребенок пытается нарисовать эти правильные треугольники, но у него плохая координация. Он получает данные сейсмографа.
   «Все это означает что?»
   «Ребенок видит океан. Он стилизует его. Он рисует некий определенный рисунок, символический для него, моря. Каракули Эммы тоже могут быть символами. Я не имею в виду, что мир кажется ей другим — ярче, может быть, и острее, живее и с затуханием восприятия выше уровня ее глаз. Я имею в виду, что у нее другие мыслительные процессы, что она переводит то, что видит, в ненормальные символы».
   — Ты все еще веришь…
   — Да, верю. Ее разум был обусловлен необычным образом. Возможно, она разбивает то, что видит, на простые, очевидные закономерности — и осознает значение этих закономерностей, которые мы не можем понять. Как счеты. Она увидела в этом закономерность, хотя для нас она была совершенно случайной».
   Парадин внезапно решил прекратить эти обеды с Холлоуэем. Мужчина был паникёром. Его теории становились все более фантастическими, чем когда-либо, и он притащил все, применимое или нет, что могло бы их поддержать.
   Он довольно сардонически сказал: «Вы имеете в виду, что Эмма общается со Скоттом на неизвестном языке?»
   — В символах, для которых у нее нет слов. Я уверен, что Скотт многое понимает в этих каракулях. Для него равнобедренный треугольник может представлять любой фактор, хотя, вероятно, и конкретное существительное.
   Поймет ли человек, ничего не смыслящий в химии, что означает H2O? Поймет ли он, что этот символ может вызывать образ океана?»
   Парадин не ответил. Вместо этого он упомянул Любопытному замечанию Холлоуэя Скотта, что пейзаж с холма выглядел совсем не так.
   Мгновение спустя он был готов пожалеть о своем порыве, потому что психолог снова ушел.
   «Мыслительные модели Скотта складываются в сумму, не сравнимую с этим миром. Возможно, он подсознательно ожидает увидеть мир, откуда пришли эти игрушки».
   Парадин перестал слушать. Достаточно было достаточно. С детьми все было в порядке, и единственным беспокоящим фактором был сам Холлоуэй. Однако в ту ночь Скотт проявил интерес, позже значительный, к угрям.
   В естественной истории не было ничего вредного. Парадин рассказал об угрях.
   «Но где они откладывают яйца? Или они?
   «Это все еще загадка. Их нерестилища неизвестны. Может быть, Саргассово море или глубины, где давление может помочь им вытеснить детенышей из их тел.
   — Забавно, — сказал Скотт, глубоко задумавшись.
   «Лосось делает то же самое, более или менее. Они поднимаются по рекам на нерест». Парадин вдавался в подробности.
   Скотт был очарован.
   — Но это верно, папа. Они рождаются в реке, и когда они учатся плавать, они спускаются в море. И они возвращаются, чтобы отложить яйца, да?
   "Верно."
   «Только бы они не вернулись, — размышлял Скотт. — Они просто послали бы свои яйца…
   — Яйцекладу понадобится очень много времени, — сказал Парадин и соблаговолил сделать несколько хорошо подобранных замечаний по поводу яйцеклада.
   Его сын не был полностью удовлетворен. Цветы, утверждал он, посылают свои семена на большие расстояния.
   «Они не направляют их. Не многие находят плодородную почву».
   — Однако у цветов нет мозгов. Папа, а почему здесь живут люди?
   — Глендейл?
   "Не здесь. Все это место. Бьюсь об заклад, это еще не все.
   — Ты имеешь в виду другие планеты?
   Скотт колебался. — Это только часть большого места. Это как река, куда ходит лосось. Почему люди не отправляются в океан, когда вырастают?»
   Парадин понял, что Скотт говорит образно. Он почувствовал краткий озноб. Океан?
   Детеныши этого вида не приспособлены к жизни в более полном мире их родителей.
   Достаточно развившись, они входят в этот мир. Позже они размножаются. Оплодотворенные яйца закапывают в песок, далеко вверх по реке, где позже они вылупляются.
   И они учатся. Одни лишь инстинкты фатально медлительны. Особенно в случае специализированного рода, неспособного справиться даже с этим миром, неспособного ни прокормиться, ни напиться, ни выжить, если только кто-то предусмотрительно не обеспечил эти нужды.
   Молодые, накормленные и воспитанные, выживут. Будут инкубаторы и роботы. Они бы выжили, но не знали бы, как плыть вниз по течению, в более обширный мир океана.
   Поэтому их надо учить. Они должны быть обучены и обусловлены многими способами.
   Безболезненно, тонко, ненавязчиво. Дети любят игрушки, которые что-то делают, и если эти игрушки в то же время учат…
   Во второй половине девятнадцатого века англичанин сидел на травяном берегу у ручья. Рядом с ним лежала очень маленькая девочка, глядя в небо. Она выбросила любопытную игрушку, с которой играла, и теперь бормотала бессловесную песенку, которую мужчина слушал вполуха.
   — Что это было, моя дорогая? — спросил он наконец. — Просто я выдумал, дядя Чарльз.
   «Спой еще раз». Он вытащил блокнот. Девушка послушалась.
   — Это что-нибудь значит?
   Она кивнула. — О, да. Как те истории, которые я тебе рассказываю, знаешь ли.
   — Это замечательные истории, дорогая.
   — И ты когда-нибудь поместишь их в книгу?
   «Да, но я должен изменить их довольно много, иначе никто не поймет. Но я не думаю, что изменю твою песенку.
   «Вы не должны. Если бы вы это сделали, это бы ничего не значило».
   — Я все равно не буду менять эту строфу, — пообещал он. — Что это значит?
   — Думаю, это выход, — с сомнением сказала девушка. "Я еще не уверен. Мои волшебные игрушки сказали мне».
   «Хотел бы я знать, в каком лондонском магазине продаются эти чудесные игрушки!»
   «Мама купила их для меня. Она мертва. Папе все равно».
   Она врет. Однажды она нашла игрушки в коробке, когда играла у Темзы. И они действительно были прекрасны.
   Ее песенка — дядя Чарльз думал, что она ничего не значит. (Он не был ее настоящим дядей, заключила она. Но он был милым.) Песня много значила. Это был путь. Сейчас она сделает то, что он говорит, а потом…
   Но она уже была слишком стара. Она так и не узнала, как Парадин бросил Холлоуэя. Джейн, что вполне естественно, невзлюбила его, поскольку больше всего ей хотелось, чтобы ее страхи успокоились. Поскольку Скотт и Эмма теперь вели себя как обычно, Джейн была довольна. Отчасти это было принятием желаемого за действительное, на которое Парадин не мог полностью подписаться.
   Скотт продолжал приносить гаджеты Эмме для ее одобрения. Обычно она качала головой. Иногда она выглядела сомнительной. Очень редко она выражала согласие. Затем следовал час кропотливой, безумной каракули на клочках бумаги для заметок, и Скотт, изучив записи, расставлял и переставлял свои камни, детали механизмов, огарки свечей и различный хлам. Каждый день горничная убирала их, и каждый день Скотт начинал сначала.
   Он соблаговолил кое-что объяснить своему озадаченному отцу, который не видел в игре ни рифмы, ни смысла.
   — Но почему этот камешек именно здесь?
   — Он твердый и круглый, папа. Это место там».
   — Так и этот твердый и круглый.
   — Ну, на нем вазелин. Когда вы зайдете так далеко, вы не сможете увидеть только твердую круглую вещь».
   «Что дальше? Эта свеча?
   Скотт выглядел с отвращением. — Это ближе к концу. Переднее кольцо следующее. Это походило, подумал Парадин, на разведывательную тропу в лесу, маркеры в лабиринте. Но и здесь был фактор случайности. Логика остановилась — знакомая логика — по мотивам Скотта, расставившего барахло именно так, как он это сделал.
   Парадин вышел. Через плечо он увидел, как Скотт вытащил из кармана скомканный листок бумаги и карандаш и направился к Эмме, которая сидела на корточках в углу и все обдумывала.
   Ну…
   Джейн обедала с дядей Гарри, и в этот жаркий воскресный день ей нечего было делать, кроме как читать газеты. Парадин устроился в самом прохладном месте, какое смог найти, с Коллинзом, и погрузился в комиксы.
   Час спустя топот ног наверху вывел его из дремоты. Голос Скотта торжествующе кричал: «Вот оно, Слизняк! Ну давай же!"
   Парадин быстро встал, нахмурившись. Когда он вошел в холл, зазвонил телефон. Джейн обещала позвонить…
   Его рука была на трубке, когда слабый голос Эммы взвизгнул от волнения. Парадин поморщился. Что, черт возьми, происходит наверху?
   Скотт завопил: «Осторожно! Сюда!"
   Парадайн с болтающимся ртом и смехотворно напряженными нервами забыл телефон и помчался вверх по лестнице.
   Дверь комнаты Скотта была открыта.
   Дети исчезали.
   Они шли осколками, как густой дым на ветру или как движение в кривом зеркале. Взявшись за руки, они шли в направлении, которое Парадин не мог понять, и когда он моргнул на пороге, их уже не было.
   "Эмма!" — сказал он с пересохшим горлом. «Скотти!»
   На ковре лежал рисунок маркерами, камешками, железным кольцом-хламом. Случайный узор. Скомканный лист бумаги полетел в сторону Парадина.
   Он поднял его автоматически.
   "Дети. Где ты? Не прячься — Эмма! СКОТТИ.
   Внизу телефон перестал пронзительно монотонно звонить. Парадин посмотрел на бумагу, которую держал в руках.
   Это был лист, вырванный из книги. В бессмысленных каракулях Эммы были вставки и примечания на полях. Строфа стиха была так подчеркнута и перечеркнута, что почти неразборчива, но Парадин был хорошо знаком с «Зазеркальем». Память подсказала ему слова: «Это было блестяще, и сути-тувы Вихривали и гудели в вабе: Все мимсы были бороговы, И моме-раты Атграбе.
   Идиотски подумал он: Шалтай-Болтай объяснил это. Вабе — участок травы вокруг солнечных часов. Солнечные часы. Время. Это как-то связано со временем. Давным-давно Скотти спросил меня, что такое вабе.
   Символизм.
   Это было блестяще.
   Совершенную математическую формулу, дающую все условия, в символизме дети наконец поняли. Мусор на полу. Булочки пришлось сделать скользкими — вазелином? — и их нужно было поставить в определенное соотношение, чтобы они вертелись и прыгали.
   Безумие!
   Но для Эммы и Скотта это не было сумасшествием. Они думали иначе. Они использовали логику x. Те пометки, которые Эмма сделала на странице — она перевела слова Кэрролла в символы, понятные и ей, и Скотту.
   Фактор случайности имел смысл для детей. Они выполнили условия уравнения промежутка времени. И inoine raths превосходит.
   Парадин издал довольно жуткий тихий звук глубоко в горле. Он посмотрел на сумасшедший узор на ковре. Если бы он мог следовать за ним, как это делали дети… Но он не мог. Шаблон был бессмысленным. Случайный фактор победил его. Он был обусловлен Евклидом.
   Даже если он сойдет с ума, он все равно не сможет этого сделать. Это было бы неправильным безумием.
   Теперь его разум перестал работать. Но через мгновение застой недоверчивого ужаса пройдет — Парадин скомкал страницу в пальцах. "Эмма! Скотти!» — крикнул он мертвым голосом, как будто не ожидал ответа.
   Солнечный свет падал в открытые окна, освещая золотую шкуру мистера Медведя. Внизу снова зазвонил телефон.
   ДВУРУЧНАЯ МАШИНА
   Еще со времен Ореста люди с Фуриями следовали за ними. Только в двадцать втором веке человечество создало набор настоящих Фурий из стали. К тому времени человечество достигло кризиса. У них была веская причина для создания фурий в форме человека, которые следовали бы по стопам всех мужчин, убивающих людей. Никто другой. К тому времени не было никакого другого серьезного преступления.
   Это работало очень просто. Без предупреждения человек, считавший себя в безопасности, мог внезапно услышать за спиной ровные шаги. Он поворачивался и видел движущийся к нему двуручный двигатель, по форме напоминающий человека из стали и более неподкупный, чем любой человек, не сделанный из стали. Только тогда убийца узнает, что его судили и осудили всеведущие электронные разумы, которые знали общество так, как его никогда не мог знать человеческий разум.
   До конца своих дней мужчина будет слышать эти шаги позади себя. Передвижная тюрьма с невидимыми решетками, отгораживающими его от мира. Никогда в жизни он больше не будет один. И однажды — он никогда не знал, когда — тюремщик превратится в палача.
   Даннер удобно откинулся на спинку своего ресторанного стула и протер дорогое вино по языку, закрыв глаза, чтобы лучше насладиться его вкусом. Он чувствовал себя в полной безопасности. О, отлично защищен.
   Вот уже почти час он сидит здесь, заказывает самую дорогую еду, наслаждаясь тихо дышащей в воздухе музыкой, ворчливым благовоспитанным молчанием своих товарищей по обеду. Это было хорошее место. Это было очень хорошо, иметь столько денег — сейчас.
   Правда, ему пришлось убить, чтобы получить деньги. Но никакая вина не беспокоила его. Не было никакой вины, если тебя не обнаружат, и у Дэннера была защита. Защита прямо из источника, что было чем-то новым в мире. Даннер знал последствия убийства. Если бы Хартц не убедил его, что он в полной безопасности, Дэннер никогда бы не нажал на курок…
   В его голове на мгновение промелькнуло архаичное слово. Грех. Ничего не вызвало. Однажды это каким-то непостижимым образом было связано с чувством вины. Уже нет. Человечество слишком многое пережило. Теперь грех был бессмысленным.
   Он отбросил эту мысль и попробовал салат из пальмовых сердец. Он обнаружил, что ему это не нравится. О, ну, вы должны были ожидать таких вещей. Ничто не было совершенным. Он снова отхлебнул вина, ему понравилось, как бокал вибрировал, словно что-то слабо живое в его руке. Это было хорошее вино. Он думал заказать еще, но потом подумал, что нет, приберегите в следующий раз. Столько всего было до него, ожидая, чтобы им насладились.
   Любой риск того стоил. И, конечно же, в этом не было никакого риска.
   Даннер родился не в то время. Он был достаточно стар, чтобы помнить последние дни утопии, и достаточно молод, чтобы оказаться в ловушке новой экономики дефицита, которую машины прижали к своим создателям. В ранней юности он имел доступ к бесплатным предметам роскоши, как и все остальные. Он помнил старые времена, когда он был подростком, когда еще работала последняя из спасательных машин, очаровательные, яркие, невозможные, замещающие видения, которых на самом деле не существовало и никогда не могло быть. Но затем дефицитная экономика поглотила удовольствие. Теперь у вас есть предметы первой необходимости, но не более того. Теперь нужно было работать. Даннер ненавидела каждую минуту этого.
   Когда наступила быстрая перемена, он был слишком молод и неопытен, чтобы участвовать в схватке. Сегодня богатые люди — это люди, сколотившие состояние на том, что присвоили немногочисленные предметы роскоши, которые все еще производили машины. Все, что осталось у Дэннера, — это светлые воспоминания и тупое, обиженное чувство, что его обманули. Все, что он хотел, это вернуть светлые дни, и ему было все равно, как он их получит.
   Что ж, теперь они у него были. Он коснулся пальцем края бокала, чувствуя, как тот беззвучно поет от прикосновения. Дутое стекло? — спросил он. Он был слишком несведущ в предметах роскоши, чтобы понять. Но он научится. У него была вся оставшаяся жизнь, чтобы учиться и быть счастливым.
   Он посмотрел через ресторан и увидел сквозь прозрачный купол крыши тающие башни города. Насколько он мог видеть, они образовали каменный лес. И это был только один город. Когда он устал от этого, их было больше. По всей стране, по всей планете пролегала сеть, связывающая город с городом в паутину, как огромный, замысловатый, полуживой монстр. Назовите это обществом.
   Он почувствовал, как он немного дрожит под ним.
   Он потянулся за вином и быстро выпил. Слабое беспокойство, от которого, казалось, содрогалось основание города, было чем-то новым. Это было потому, да, конечно, это было из-за нового страха.
   Это было потому, что он не был обнаружен.
   Это не имело смысла. Конечно, город был сложным. Конечно, он работал на основе неподкупных машин. Они, и только они, не позволили человеку очень быстро превратиться в еще одно вымершее животное. И из них аналоговые компьютеры, электронные калькуляторы были гироскопом всего живого.
   Они издавали и применяли законы, которые были необходимы сейчас, чтобы поддерживать жизнь человечества. Дэннер мало что понимал в громадных переменах, которые произошли в обществе за время его жизни, но это знал даже он.
   Так что, возможно, это имело смысл, что он чувствовал, как общество дрожит, потому что он сидел здесь роскошно на поролоне, потягивая вино, слушая тихую музыку, и никакой Фьюри, стоящей за его стулом, чтобы доказать, что калькуляторы все еще были хранителями человечества.
   Если даже фурии неподкупны, то во что может верить человек?
   Именно в этот момент прибыла Ярость.
   Даннер услышал, как все звуки вокруг него внезапно стихли. Его вилка была на полпути к губам, но он остановился, застыв, и посмотрел через стол и ресторан на дверь.
   Ярость была выше человека. Он постоял там какое-то время, послеполуденное солнце отбрасывало слепящее яркое пятно на его плечо. У него не было лица, но он, казалось, неторопливо осматривал ресторан, столик за столиком. Затем он вошел под дверной косяк, и солнечное пятно соскользнуло прочь, и оно походило на высокого человека, заключенного в сталь, медленно шагающего между столами.
   Дэннер сказал себе, откладывая непроверенную еду: «Не для меня. Все остальные здесь задаются вопросом. Я знаю."
   И, как воспоминание в уме утопающего, ясное, резкое и сжатое в одно мгновение, но в то же время отчетливое до мельчайших деталей, он вспомнил то, что сказал ему Хартц. Как капля воды может втянуть в свое отражение широкую панораму, сгущенную в крошечном фокусе, так и время, казалось, сфокусировалось в точности за те полчаса, что Даннер и Хартц провели вместе в кабинете Харца со стенами, которые могли становиться прозрачными в мгновение ока. нажатие кнопки.
   Он снова увидел Харца, пухлого и светловолосого, с грустными бровями. Человек, который выглядел расслабленным, пока не начал говорить, а потом вы почувствовали в нем что-то жгучее, воздух ведомого напряжения, от которого даже воздух вокруг него, казалось, беспокойно дрожал. Даннер снова встал перед столом Харца, вспоминая, чувствуя, как пол слабо гудит под его подошвами от сердцебиения компьютеров. Их можно было разглядеть сквозь стекло, гладкие, блестящие штуки с мерцающими огнями в банках, как свечи, горящие в цветных стеклянных чашках. Вы могли слышать их отдаленную болтовню, когда они усваивали факты, обдумывали их, а затем говорили цифрами, как загадочные оракулы. Потребовались такие люди, как Харц, чтобы понять, что означают оракулы.
   — У меня есть для тебя работа, — сказал Хартц. «Я хочу, чтобы человека убили».
   — О нет, — сказал Дэннер. — Что за дурак, по-твоему, я такой?
   «А теперь подождите минутку. Вы можете использовать деньги, не так ли?»
   "Зачем?" — с горечью спросил Дэннер. — Шикарные похороны?
   «Роскошная жизнь. Я знаю, что ты не дурак. Я чертовски хорошо знаю, что ты не стал бы делать то, что я прошу, если бы у тебя не было денег и защиты. Вот что я могу предложить. Защита».
   Дэннер посмотрел сквозь прозрачную стену на компьютеры.
   — Конечно, — сказал он.
   — Нет, я серьезно. Я… — Хартц помедлил, оглядывая комнату с некоторым беспокойством, как будто он едва ли доверял собственным мерам предосторожности, чтобы убедиться в уединении. «Это что-то новое», — сказал он. «Я могу перенаправить любую ярость, которую захочу».
   — О, конечно, — снова сказал Даннер.
   "Это правда. Я покажу тебе. Я могу снять Ярость с любой жертвы, которую выберу».
   "Как?"
   «Это мой секрет. Естественно. На самом деле, однако, я нашел способ вводить ложные данные, поэтому машины выдают неправильный вердикт до осуждения или неправильные приказы после осуждения».
   — Но это… опасно, не так ли?
   "Опасный?" Хартц взглянул на Дэннера из-под печальных бровей. "Ну да. Я так думаю. Вот почему я не делаю это часто. Я сделал это только один раз, на самом деле. Теоретически я разработал метод. Я проверил это, только один раз. Это сработало. Я сделаю это снова, чтобы доказать тебе, что я говорю правду. После этого я сделаю это еще раз, чтобы защитить тебя. И это будет все. Я не хочу расстраивать калькуляторы больше, чем это необходимо. Как только ты закончишь свою работу, мне не придется этого делать.
   — Кого ты хочешь убить?
   Невольно Хартц взглянул вверх, на вершину здания, где располагались кабинеты высших руководителей. — О'Рейли, — сказал он.
   Даннер тоже взглянул вверх, как будто мог видеть сквозь пол и наблюдать за возвышенными подошвами О'Рейли, контролера счетов, расхаживающего по дорогому ковру над головой.
   «Это очень просто, — сказал Харц. «Я хочу его работу».
   «Почему бы не убить себя, если ты так уверен, что сможешь остановить Фурии?»
   — Потому что это выдало бы все дело, — нетерпеливо сказал Хартц. "Используй голову. У меня есть очевидный мотив. Не нужно калькулятора, чтобы вычислить, кто получит наибольшую прибыль, если О'Рейли умрет. Если бы я спасся от Ярости, люди бы начали задаваться вопросом, как я это сделал. Но у вас нет мотива для убийства О'Рейли. Никто, кроме калькуляторов, об этом не узнает, и я о них позабочусь».
   — Откуда мне знать, что ты можешь это сделать?
   "Простой. Смотреть."
   Хартц встал и быстро пошел по упругому ковру, придававшему его шагам фальшивую юношескую упругость. В дальнем конце комнаты стояла стойка высотой по пояс с наклонным стеклянным экраном.
   Нервно Хартц нажал кнопку, и на ее поверхности жирными линиями появилась карта части города.
   «Я должен найти сектор, где сейчас работает «Фьюри», — объяснил он. Карта замерцала, и он снова нажал кнопку. Устойчивые очертания городских улиц колебались и светлели, а затем исчезали, пока он быстро и нервно осматривал участки. Затем вспыхнула карта, на которой пересекались три колеблющиеся полосы цветного света, пересекающиеся в одной точке недалеко от центра. Точка перемещалась по карте очень медленно, примерно со скоростью идущего человека, уменьшенного до миниатюры в масштабе улицы, по которой он шел. Цветные линии медленно кружились вокруг него, постоянно удерживая фокус в одной точке.
   — Вот, — сказал Хартц, наклоняясь вперед, чтобы прочитать напечатанное название улицы. Капля пота упала с его лба на стекло, и он беспокойно вытер ее кончиком пальца. — К нему приставлен человек с Яростью. Все в порядке сейчас. Я покажу тебе. Смотри сюда."
   Над столом был экран новостей. Хартц включил его и нетерпеливо наблюдал, как в фокусе проплыла уличная сцена. Толпа, шум транспорта, люди спешат, люди слоняются без дела. И посреди толпы маленький оазис уединения, остров в море человечества. На этом движущемся острове жили двое обитателей, как Крузо и Пятница, в одиночестве. Один из двоих был изможденным мужчиной, который во время ходьбы смотрел в землю. Другим островитянином в этом пустынном месте был высокий сияющий человекоподобный силуэт, следовавший за ним по пятам.
   Словно невидимые стены окружали их, оттесняя толпы, через которые они шли, они двигались в пустом пространстве, которое смыкалось позади них, открывалось перед ними. Кто-то из прохожих уставился на него, кто-то отвернулся в смущении или беспокойстве. Некоторые смотрели с откровенным нетерпением, гадая, может быть, именно в тот момент Пятница поднимет свою стальную руку и сразит Крузо насмерть.
   — Смотри, — нервно сказал Хартц. "Минуточку. Я собираюсь снять Ярость с этого человека. Ждать."
   Он подошел к своему столу, открыл ящик и тайно склонился над ним. Даннер услышал серию щелчков внутри, а затем короткий стук нажатых клавиш. — Сейчас, — сказал Хартц, закрывая ящик. Он провел тыльной стороной ладони по лбу. — Тепло здесь, не так ли? Давай посмотрим поближе. Через минуту что-то произойдет.
   Вернуться к экрану новостей. Он щелкнул переключателем фокусировки, и уличная сцена расширилась, мужчина и его расхаживающий тюремщик устремились вверх, чтобы сфокусироваться. Лицо человека, казалось, слегка напоминало бесстрастное качество лица робота. Можно было подумать, что они долго жили вместе, и, возможно, так оно и было. Время — гибкий элемент, бесконечно длинный иногда в очень коротком пространстве.
   «Подождите, пока они не выберутся из толпы», — сказал Хартц. «Это не должно бросаться в глаза. Вот он сейчас поворачивается. Мужчина, казалось, двигался наугад, свернул за угол переулка и пошел по узкому темному проходу в сторону от проезжей части. Глаз новостного экрана следовал за ним так же пристально, как и робот.
   «Значит, у вас есть камеры, которые могут это сделать», — с интересом сказал Дэннер. «Я всегда так думал. Как это делается? Их замечают на каждом углу или это лучевой транс…
   — Неважно, — сказал Хартц. "Коммерческая тайна. Просто посмотри. Придется подождать, пока - нет, нет! Смотри, он сейчас попытается!
   Мужчина украдкой оглянулся. Робот как раз поворачивал за угол следом за ним. Хартц метнулся к своему столу и выдвинул ящик. Его рука замерла над ним, его глаза с тревогой смотрели на экран. Любопытно, как человек в переулке, хотя он и не подозревал, что за ним наблюдают чужие глаза, поднял глаза и просканировал небо, на мгновение взглянув прямо в внимательную скрытую камеру и в глаза Хартца и Даннера. Они увидели, как он внезапно сделал глубокий вдох и бросился бежать.
   Из ящика стола Харца донесся металлический щелчок. Робот, который плавно перешел на бег в тот момент, когда человек сделал это, неловко остановился и, казалось, на мгновение зашатался на своей стали. Это замедлилось. Он остановился, как заглохший двигатель. Оно стояло неподвижно.
   На краю поля зрения камеры можно было разглядеть лицо человека, оглядывающегося назад, с открытым ртом от потрясения, когда он видел, что произошло невозможное. Робот стоял в переулке, совершая нерешительные движения, как будто новые приказы, которые Хартц закачивал в его механизмы, мешали встроенным приказам в его рецепторах. Затем он повернул свою сталь спиной к человеку в переулке и плавно, почти степенно пошел прочь по улице, шагая так точно, как если бы подчинялся действительным приказам, не срывая своим ненормальным поведением самые механизмы общества.
   Вы в последний раз увидели лицо этого человека, выглядевшее странно пораженным, как будто его последний друг в мире оставил его.
   Хартц выключил экран. Он снова вытер лоб. Он подошел к стеклянной стене и посмотрел туда-сюда, как будто боялся, что калькуляторы могут узнать, что он сделал. Выглядя очень маленьким на фоне металлических гигантов, он сказал через плечо: — Ну, Дэннер?
   Было хорошо? Было, конечно, больше разговоров, больше уговоров, взятки. Но Дэннер знал, что с этого момента его решение было принято. Просчитанный риск, и он того стоит. Это того стоит. Только в гробовой тишине ресторана все движение остановилось. Ярость спокойно шла между столами, прокладывая свой сияющий путь, никого не задевая. Все лица побледнели, повернулись к нему.
   Каждый разум думал: «Может ли это быть для меня?» Даже совершенно невинная мысль: «Это первая ошибка, которую они когда-либо совершили, и она пришла из-за меня. Первая ошибка, но апелляции нет, и я никогда не смогу ничего доказать». В то время как вина не имела никакого значения в этом мире, наказание имело смысл, а наказание могло быть слепым, поражающим, как молния.
   Дэннер сквозь стиснутые зубы повторял себе снова и снова: «Не для меня. Я в безопасности. Я защищен. Он не пришел для меня. И все же он подумал, как это странно, какое совпадение, не так ли, что сегодня под этой дорогой стеклянной крышей должны быть два убийцы? Себя и того, за кем пришла Ярость.
   Он выпустил вилку и услышал, как она звякнула о тарелку. Он посмотрел на нее и на еду, и вдруг его разум отверг все вокруг и нырнул по касательной, как страус в песок. Он думал о еде. Как росла спаржа? Как выглядело сыроедение? Он никогда не видел ни одного. Еда доставлялась в готовом виде на кухнях ресторанов или в автоматах. Картофель, сейчас. Как они выглядели? Влажное белое месиво? Нет, потому что иногда это были овальные ломтики, значит, и сама вещь должна быть овальной. Но не круглый. Иногда их нарезали длинными полосками с квадратными концами. Что-то довольно длинное и овальное, затем нарезанное на равные части. И белый, конечно. И они росли под землей, он был почти уверен. Длинные тонкие корни сплетались белыми рукавами среди труб и трубопроводов, которые он видел оголенными, когда улицы ремонтировали. Как странно, что он ест что-то вроде тонких, беспомощных человеческих рук, которые обхватили канализацию города и бледно корчились там, где обитали черви. И где мог бы он сам, когда его нашла Ярость.
   Он отодвинул тарелку.
   Неописуемый шорох и ропот в комнате подняли на него глаза, как будто он был автоматом. «Ярость» прошла уже половину комнаты, и было почти забавно видеть облегчение тех, кого она миновала. Две или три женщины закрыли лица руками, а один мужчина тихо соскользнул со стула в глубоком обмороке, когда уход Ярости высвободил их личные страхи обратно в их скрытые колодцы.
   Дело было совсем близко. На вид он был около семи футов в высоту, и его движения были очень плавными, что было неожиданно, если подумать. Плавнее, чем движения человека. Ноги тяжело и размеренно падали на ковер. Тук, тук, тук. Даннер безразлично попытался подсчитать, сколько он весит. Вы всегда слышали, что они не издавали ни звука, кроме той страшной поступи, а эта где-то совсем чуть-чуть поскрипывала. У него не было никаких черт, но человеческий разум не мог не набросать на этой пустой стальной поверхности легкое воздушное лицо, глаза которого, казалось, обшаривали комнату.
   Оно приближалось. Теперь все взгляды обратились к Даннеру. И Ярость пришла прямо.
   Это выглядело почти так, как будто… «Нет!» — сказал себе Дэннер. — О нет, этого не может быть! Он чувствовал себя человеком в кошмаре, на грани пробуждения. «Дай мне поскорее проснуться, — подумал он. «Дай мне проснуться сейчас, пока он не добрался сюда!»
   Но он не проснулся. И вот существо встало над ним, и глухие шаги прекратились. Раздался еле слышный скрип, когда он возвышался над его столом, неподвижный, ожидающий, его безликое лицо было обращено к нему.
   Даннер почувствовал, как невыносимая волна жара нахлынула на его лицо — ярость, стыд, неверие. Его сердце стучало так сильно, что комната поплыла, и внезапная боль, как зубчатая молния, пронзила его голову от виска к виску.
   Он был на ногах, кричал.
   "Нет нет!" — крикнул он бесстрастной стали. "Вы не правы! Вы сделали ошибку! Уходи, проклятый дурак! Ты ошибаешься, ты ошибаешься!» Он ощупал стол, не глядя вниз, нашел свою тарелку и швырнул ее прямо в бронированный сундук перед собой. Китай раскололся. Рассыпанная еда оставила на стали белые, зеленые и коричневые пятна. Дэннер, барахтаясь, вскочил со стула, обогнул стол, мимо высокой металлической фигуры к двери.
   Все, о чем он мог сейчас думать, это Харц.
   Моря лиц проплыли мимо него с обеих сторон, когда он, спотыкаясь, вышел из ресторана. Некоторые смотрели с жадным любопытством, ища его глазами. Некоторые вообще не смотрели, а неподвижно смотрели в свои тарелки или закрывали лицо руками. За его спиной раздались размеренные шаги и ритмичный слабый скрип откуда-то из-под брони.
   Лица исчезли с обеих сторон, и он вошел в дверь, даже не осознавая, что открывает ее.
   Он был на улице. Его обдал пот, а воздух был ледяным, хотя день был не холодный. Он слепо посмотрел влево и вправо, а затем бросился к телефонным будкам в полуквартале от него, образ Харца проплыл перед его глазами так ясно, что он наткнулся на людей, не видя их. Смутно он слышал возмущенные голоса, которые начали говорить, а затем замерли в благоговейной тишине.
   Путь волшебным образом расчистился перед ним. Он прошел по только что созданному островку своего уединения до ближайшей будки.
   После того, как он закрыл стеклянную дверь, грохот его собственной крови в ушах заставил маленькую звуконепроницаемую кабинку раскатываться. Через дверь он увидел робота, стоящего в бесстрастном ожидании, мазок пролитой еды все еще разрисовывал его грудь, словно роботизированная лента чести на стальной манишке рубашки.
   Дэннер попытался набрать номер. Его пальцы были как резина. Он глубоко и тяжело дышал, пытаясь взять себя в руки. Неуместная мысль проплыла по поверхности его разума. Я забыл заплатить за ужин. И потом: Много пользы мне сейчас принесут деньги. О, проклятый Гарц, черт его побери, черт его!
   Он получил номер.
   Лицо девушки вспыхнуло на экране резкими, четкими цветами. Хорошие, дорогие экраны в общественных киосках в этой части города, беспристрастно отметил его разум.
   — Это кабинет контролера Хартца. Я могу вам чем-нибудь помочь?"
   Дэннер попытался дважды, прежде чем смог назвать свое имя. Ему стало интересно, видит ли девушка его, а позади него, смутно сквозь стекло, высокую ожидающую фигуру. Он не мог сказать, потому что она тут же опустила взгляд на то, что должно было быть списком на невидимом столе перед ней.
   "Мне жаль. Мистер Харц вышел. Сегодня он не вернется».
   Экран лишился света и цвета.
   Дэннер закрыл дверь и встал. Его колени дрожали. Робот отошел достаточно далеко, чтобы не попасть в петлю двери. На мгновение они столкнулись друг с другом. Дэннер внезапно услышал себя посреди неконтролируемого хихиканья, которое, как он понял, граничило с истерией. Робот с мазком еды, похожим на почетную ленту, выглядел так нелепо. Дэннер, к своему смутному удивлению, обнаружил, что все это время он сжимал ресторанную салфетку в левой руке.
   — Отойди, — сказал он роботу. "Выпусти меня. О, дурак, разве ты не знаешь, что это ошибка? Его голос дрожал. Робот слабо скрипнул и отступил назад.
   — Уже достаточно плохо, что ты следишь за мной, — сказал Даннер. — По крайней мере, ты можешь быть чист. Грязный робот - это слишком... слишком... Мысль была идиотски невыносимой, и он услышал слезы в своем голосе. Наполовину смеясь, наполовину плача, он начисто вытер стальной сундук и бросил салфетку на пол.
   И именно в тот самый момент, когда в его памяти еще живо ощущалось ощущение твердой груди, осознание, наконец, прорвало защитный экран истерии, и он вспомнил правду. Он больше никогда в жизни не будет один. Никогда, пока он дышал. И когда он умрет, это будет от этих стальных рук, может быть, на этом стальном сундуке, с бесстрастным лицом, склонившимся к своему, последнее, что он когда-либо увидит в жизни. Не человеческий компаньон, а черный стальной череп Ярости.
   Ему потребовалась почти неделя, чтобы добраться до Харца. В течение недели он изменил свое мнение о том, сколько времени может понадобиться человеку, преследуемому Фьюри, чтобы сойти с ума. Последнее, что он видел ночью, был уличный фонарь, сияющий сквозь занавески его дорогого гостиничного номера на металлическое плечо его тюремщика. Всю ночь, просыпаясь от беспокойного сна, он слышал слабое поскрипывание какого-то внутреннего механизма, функционирующего под броней. И каждый раз, когда он просыпался, он задавался вопросом, проснется ли он когда-нибудь снова. Придет ли удар, пока он спит? И что за удар? Как казнили Фурии? Всегда было слабым облегчением видеть, как тусклый свет раннего утра освещает наблюдателя у его кровати. По крайней мере, он пережил ночь. Но было ли это живым? И стоило ли это бремени?
   Он сохранил свой гостиничный номер. Возможно, руководству хотелось бы, чтобы он ушел, но ничего не было сказано.
   Возможно, они не осмелились. Жизнь приобрела странное, прозрачное качество, как что-то увиденное сквозь невидимую стену. Кроме попытки связаться с Харцем, Дэннер ничего не хотел делать. Прежнее стремление к роскоши, развлечениям, путешествиям испарилось. Он бы не поехал один.
   Он действительно проводил часы в публичной библиотеке, читая все, что было доступно о Фуриях. Именно здесь он впервые столкнулся с двумя навязчивыми и пугающими строками, написанными Мильтоном, когда мир был маленьким и простым, загадочными строками, которые ни для кого не имели определенного смысла, пока человек не создал Ярость из стали по своему собственному подобию.
   Но этот двуручный двигатель у двери. Готов нанести удар один раз и еще раз...
   Дэннер взглянул на свою двуручную машину, неподвижно стоявшую у него на плече, и подумал о Милтоне и о тех далеких временах, когда жизнь была простой и легкой. Он попытался представить прошлое. Двадцатый век, когда все цивилизации вместе рухнули на грань в одном величественном падении в хаос. И время до этого, когда люди были другими, как-то. Но как? Это было слишком далеко и слишком странно. Он не мог представить себе время до появления машин.
   Но он впервые узнал, что произошло на самом деле, еще там, в ранние годы, когда светлый мир окончательно померк и началась серая каторга. И Фурии были сначала выкованы по подобию человека.
   До того, как начались действительно большие войны, технология продвинулась до такой степени, что машины размножались на машинах, как живые существа, и на Земле мог бы существовать Эдем, полностью удовлетворяющий потребности каждого, если бы социальные науки не отставали от естественных наук. Когда разразились опустошительные войны, машины и люди сражались бок о бок, сталь против стали и человек против человека, но человек был более бренным. Войны закончились, когда не осталось двух обществ, способных воевать друг против друга. Общества распадались на все более и более мелкие группы, пока не установилось состояние, очень близкое к анархии.
   Тем временем машины зализывали свои металлические раны и лечили друг друга, как они и были созданы. Им не нужны были социальные науки. Они продолжали спокойно воспроизводить себя и раздавать человечеству те предметы роскоши, которые им предназначила эпоха Эдема. Несовершенно конечно. Неполностью, потому что некоторые из их видов были полностью уничтожены и не осталось машин для размножения и воспроизводства себе подобных. Но большинство из них добывали сырье, очищали его, заливали и отливали необходимые детали, изготавливали топливо для себя, чинили собственные раны и поддерживали свое потомство на земле с эффективностью, недоступной человеку.
   Тем временем человечество раскалывалось и раскалывалось. Настоящих групп уже не было, даже семей. Мужчины не очень нуждались друг в друге. Эмоциональные привязанности уменьшились. Мужчины были приучены принимать подставных суррогатов, и эскапизм был фатально легким. Мужчины переориентировали свои эмоции на «Машины побега», которые кормили их радостными, невозможными приключениями и заставляли мир бодрствования казаться слишком скучным, чтобы с ним можно было заморачиваться. А рождаемость падала и падала. Это был очень странный период. Роскошь и хаос шли рука об руку, анархия и инерция были одним и тем же. И все равно рождаемость упала.
   В конце концов, несколько человек осознали, что происходит. Человек как вид был на исходе. И человек был бессилен что-либо с этим поделать. Но у него был могущественный слуга. Итак, пришло время, когда какой-то невоспетый гений увидел, что нужно сделать. Кто-то ясно увидел ситуацию и установил новый шаблон в самом большом из сохранившихся электронных калькуляторов. Это была цель, которую он поставил: «Человечество должно снова стать ответственным за себя. Ты будешь делать это своей единственной целью, пока не достигнешь конца».
   Это было просто, но изменения, которые он произвел, были глобальными, и вся человеческая жизнь на планете резко изменилась из-за этого. Машины были интегрированным обществом, если бы не человек. И теперь у них был единый набор приказов, которым все они реорганизовались, чтобы подчиняться.
   Так дни бесплатной роскоши закончились. Спасательные машины закрылись. Мужчин заставляли объединяться в группы ради выживания. Теперь им пришлось взяться за работу, которую не давали машины, и мало-помалу общие потребности и общие интересы снова начали порождать почти утраченное чувство человеческого единства.
   Но это было так медленно. И никакая машина не могла вернуть человеку то, что он потерял, — внутреннюю совесть. Индивидуализм достиг своей крайней стадии, и давно уже не существовало сдерживающих факторов для преступности. Без семейных или родовых отношений не происходило даже междоусобного возмездия. Совесть подвела, поскольку ни один человек не отождествлял себя ни с кем другим.
   Настоящая работа машин теперь заключалась в том, чтобы воссоздать в человеке реалистичное суперэго, чтобы спасти его от вымирания. Самоответственное общество было бы по-настоящему взаимозависимым, лидер отождествлял бы себя с группой, а реалистически интернализированная совесть запрещала бы и наказывала «грех» — грех причинения вреда группе, с которой вы себя отождествляете.
   И тут вмешались Фурии.
   Машины определяли убийство при любых обстоятельствах как единственное человеческое преступление. Это было достаточно точно, так как это единственный акт, который может непоправимо разрушить ячейку общества.
   Фурии не могли предотвратить преступление. Наказание никогда не исцеляет преступника. Но он может удержать других от совершения преступления простым страхом, когда они видят наказание, применяемое к другим. Фурии были символом наказания. Они открыто ходили по улицам по пятам своих осужденных жертв, внешний и видимый признак того, что убийство всегда наказывается, и наказывается самым публичным и ужасным образом. Они были очень эффективными. Они никогда не ошибались. По крайней мере, теоретически они никогда не ошибались, и, учитывая огромное количество информации, хранящейся к настоящему времени в аналоговых компьютерах, казалось вероятным, что правосудие машин гораздо эффективнее, чем правосудие людей.
   Когда-нибудь человек вновь обнаружит грех. Без него он был близок к полной гибели. С его помощью он мог восстановить свою власть над собой и над расой механизированных слуг, которые помогали ему восстановить свой вид. Но до того дня Фуриям придется бродить по улицам, человеческая совесть в металлическом обличии, навязанная машинами, созданными человеком давным-давно.
   Чем Даннер занимался в это время, он едва ли знал. Он много думал о старых днях, когда еще работали машины для побега, до того, как машины стали нормировать предметы роскоши. Он думал об этом угрюмо и с обидой, ибо не видел никакого смысла в эксперименте, затеянном человечеством. Раньше он нравился ему больше. И Фурий тогда тоже не было.
   Он много выпил. Однажды он опустошил свои карманы в шапку безногого нищего, потому что такой человек, как он, был отделен от общества чем-то новым и ужасным. Для Дэннера это была Ярость. Для нищего это была сама жизнь. Тридцать лет назад он жил бы или умер незамеченным, обслуживаемый только машинами. То, что нищий вообще мог выжить, попрошайничая, должен был быть признаком того, что общество начало ощущать приступы пробужденного сочувствия к своим членам, но для Дэннера это ничего не значило. Он не пробудет здесь достаточно долго, чтобы знать, чем закончилась эта история.
   Он хотел поговорить с нищим, хотя тот пытался укатить себя на своей маленькой платформе.
   — Послушайте, — настойчиво сказал Даннер, следуя за ним и обшаривая карманы. "Я хочу сказать тебе. Это не похоже на то, что вы думаете. Такое ощущение...
   В ту ночь он был сильно пьян и следовал за нищим, пока тот не швырнул ему деньги обратно и не оттолкнулся прочь на своей колесной платформе, а Даннер прислонился к зданию и попытался поверить в его прочность. Но настоящей была только тень Ярости, падавшая на него от уличного фонаря.
   Позже той же ночью где-то в темноте он напал на Ярость. Он, кажется, вспомнил, как нашел где-то кусок трубы, и высек искры из огромных, непроницаемых плеч над ним. Потом он побежал, сворачивая и извиваясь в переулки, и в конце концов спрятался в темном дверном проеме, ожидая, пока ровные шаги не зазвучат в ночи.
   Он заснул, измученный.
   На следующий день он наконец добрался до Харца.
   "Что пошло не так?" — спросил Дэннер. За последнюю неделю он сильно изменился. Его лицо в своей бесстрастности приобретало странное сходство с металлической маской робота.
   Хартц нервно ударил по краю стола и скривился, когда поранил руку. Комната, казалось, вибрировала не от пульсации машин внизу, а от его собственной напряженной энергии.
   «Что-то пошло не так, — сказал он. «Я еще не знаю. Я…
   — Ты не знаешь! Даннер потерял часть своей бесстрастности.
   «Теперь подожди». Хартц сделал успокаивающее движение руками. — Просто подожди еще немного. Все будет хорошо. Вы можете…
   — Сколько еще у меня есть? — спросил Дэннер. Он посмотрел через плечо на высокую Фьюри, стоящую позади него, как будто он действительно задавал вопрос об этом, а не Хартц. Каким-то образом в том, как он это сказал, было ощущение, что ты думаешь, что он, должно быть, задавал этот вопрос много раз, глядя в пустое стальное лицо, и будет безнадежно спрашивать, пока наконец не придет ответ. Но не на словах…
   — Я даже этого не могу выяснить, — сказал Хартц. «Черт возьми, Дэннер, это был риск. Ты знал это.
   — Ты сказал, что можешь управлять компьютером. Я видел, как ты это сделал. Я хочу знать, почему ты не сделал того, что обещал.
   «Что-то пошло не так, говорю вам. Это должно было сработать. В ту минуту, когда всплыло это дело, я ввел данные, которые должны были защитить тебя.
   "Но что случилось?"
   Хартц встал и начал ходить по упругому полу. — Я просто не знаю. Мы не понимаем потенциал машин, вот и все. Я думал, что смогу это сделать. Но… —
   Ты думал!
   «Я знаю, что могу это сделать. Я все еще пытаюсь. Я пытаюсь все. Ведь это важно и для меня. Я работаю так быстро, как могу. Вот почему я не мог видеть тебя раньше. Я уверен, что смогу это сделать, если смогу решить это по-своему. Черт возьми, Дэннер, это сложно. И это не похоже на жонглирование комптометром. Посмотри на эти вещи там».
   Дэннер даже не стал смотреть.
   — Лучше бы ты это сделал, — сказал он. "Вот и все."
   — в ярости сказал Хартц. — Не угрожайте мне! Оставьте меня в покое, и я все улажу. Но не угрожай мне.
   — Ты тоже в этом, — сказал Даннер.
   Хартц вернулся к своему столу и сел на край.
   "Как?" он спросил.
   — О'Райли мертв. Ты заплатил мне, чтобы я убил его.
   Хартц пожал плечами. — Ярость это знает, — сказал он. «Компьютеры это знают. И это ни капли не важно. Твоя рука нажала на курок, а не моя.
   «Мы оба виновны. Если я страдаю из-за этого, ты…
   — Подожди минутку. Получите это прямо. Я думал, ты это знаешь. Это основа правоприменения, и так было всегда. Никто не наказывается за умысел. Только для действий. Я не более ответственен за смерть О'Рейли, чем пистолет, который вы применили против него.
   — Но ты солгал мне! Ты обманул меня! Я…
   — Сделаешь, как я скажу, если хочешь спасти себя. Я не обманывал тебя, я просто ошибся. Дай мне время, и я заберу его».
   "Сколько?"
   На этот раз оба мужчины посмотрели на Ярость. Оно стояло невозмутимо.
   «Я не знаю, как долго», — ответил Дэннер на собственный вопрос. — Ты говоришь, что нет. Никто даже не знает, как он убьет меня, когда придет время. Я читал все, что есть в открытом доступе по этому поводу. Правда ли, что метод варьируется, просто чтобы держать таких, как я, в напряжении? И отведенное время — разве оно тоже не меняется?
   "Да, это правда. Но там минимум времени - я почти уверен. Вы все еще должны быть внутри него. Поверь мне, Даннер, я все еще могу отозвать Ярость. Ты видел, как я это сделал. Вы знаете, что однажды это сработало. Все, что мне нужно выяснить, это то, что пошло не так на этот раз. Но чем больше ты меня беспокоишь, тем больше я буду задерживаться. Я свяжусь с вами. Не пытайся снова увидеть меня».
   Дэннер был на ногах. Он сделал несколько быстрых шагов в сторону Харца, ярость и разочарование разрушили бесстрастную маску отчаяния, которая скрывала его лицо. Но за его спиной раздались торжественные шаги Ярости. Он остановился.
   Двое мужчин посмотрели друг на друга.
   — Дай мне время, — сказал Хартц. — Поверь мне, Дэннер.
   В каком-то смысле было еще хуже иметь надежду. Должно быть, до сих пор какое-то онемение отчаяния мешало ему чувствовать слишком много. Но теперь появился шанс, что он все-таки убежит в яркую и новую жизнь, ради которой он так рисковал, если Хартц сможет вовремя спасти его.
   Теперь, на какое-то время, он снова начал смаковать опыт. Он купил новую одежду. Он путешествовал, хотя никогда, конечно, не один. Он даже снова искал человеческое общество и нашел его — в каком-то смысле. Но люди, готовые общаться с человеком, приговоренным к такому виду смертного приговора, были не очень привлекательными. Он обнаружил, например, что некоторые женщины испытывали к нему сильное влечение не из-за него самого или его денег, а из-за его компаньона. Они, казалось, были очарованы возможностью близкого, безопасного столкновения с самим орудием судьбы. Иногда через его плечо он понимал, что они наблюдают за Яростью в экстазе зачарованного предвкушения. В странной реакции ревности он бросал таких людей, как только узнавал первый холодно-кокетливый взгляд, брошенный одним из них на робота позади него.
   Он попытался путешествовать дальше. Он отправился на ракете в Африку и вернулся через тропические леса Южной Америки, но ни ночные клубы, ни экзотическая новизна незнакомых мест, казалось, не тронули его никоим образом. Солнечный свет выглядел почти одинаково, отражаясь от изогнутых стальных поверхностей его последователя, сиял ли он над саваннами цвета льва или просачивался через висячие сады джунглей. Всякая новизна быстро притуплялась из-за ужасно знакомой вещи, вечно стоявшей у него за плечом. Он вообще ничем не мог наслаждаться.
   И ритм шагов за его спиной стал становиться невыносимым. Он пользовался затычками для ушей, но тяжелая вибрация постоянно пульсировала в его черепе, как вечная головная боль. Даже когда «Ярость» стояла на месте, он слышал в своей голове воображаемый стук ее шагов.
   Он купил оружие и попытался уничтожить робота. Конечно, он потерпел неудачу. И даже если бы ему это удалось, он знал, что ему будет назначен другой. Спиртное и наркотики не годились. Самоубийство все чаще и чаще приходило ему на ум, но он откладывал эту мысль, потому что Хартц сказал, что надежда еще есть.
   В конце концов, он вернулся в город, чтобы быть рядом с Гарцем и надеяться. Он снова обнаружил, что проводит большую часть своего времени в библиотеке, идя не больше, чем нужно, из-за глухих шагов позади него. И именно здесь, в одно утро, он нашел ответ. Он изучил весь доступный фактический материал о Фуриях. Он просмотрел все литературные отсылки, собранные под этим заголовком, и был поражен, обнаружив, как много их было и насколько уместными стали некоторые из них — например, двуручный двигатель Мильтона — по прошествии всех этих столетий. «Эти сильные ноги, которые следовали, следовали за ними», — читал он. «…с неспешной погоней, И невозмутимым шагом, Нарочитой быстротой, величавой мгновеньем…». Он перевернул страницу и увидел себя и свое положение более буквально, чем любая аллегория: Я потряс столбы часов И потянул свою жизнь на себя; запачканный пятнами, я стою среди пыли курганных лет - моя искалеченная юность лежит мертвая под грудой.
   Он позволил нескольким слезам жалости к себе пролиться на страницу, которая так ясно изображала его.
   Но затем он перешел от литературных ссылок к библиотечному хранилищу кинофильмов, потому что некоторые из них были проиндексированы под заголовком, который он искал. Он наблюдал, как Ореста в современной одежде преследовали от Аргоса до Афин, а за ним следовал единственный семифутовый робот Фьюри вместо трех змееволосых Эриний из легенд. Когда Фурии впервые вошли в обиход, произошел всплеск пьес на эту тему. Погрузившись в полусон о своих детских воспоминаниях, когда еще работали машины для побега, Дэннер полностью погрузился в действие фильмов.
   Он настолько потерял себя, что, когда знакомая сцена впервые мелькнула перед ним в смотровой кабине, он почти не усомнился в ней. Весь этот опыт был частью знакомого мальчишеского образа жизни, и сначала он не удивился, обнаружив одну сцену более ярко знакомой, чем остальные. Но тут в его сознании зазвонил звоночек, он резко сел и ударил кулаком по кнопке остановки. Он вернул пленку назад и снова прокрутил сцену.
   На нем был изображен человек, идущий со своей Яростью по городскому движению, они вдвоем двигались по маленькому необитаемому острову, созданному ими самими, как Крузо, за которым следует пятница… На нем было показано, как человек свернул в переулок, взглянул вверх камера с тревогой, сделайте глубокий вдох и внезапно побегите. На нем было видно, как Фьюри колеблется, делает нерешительные движения, а затем поворачивается и тихо и спокойно идет в другом направлении, гулко стуча ногами по тротуару.
   Дэннер снова перевернул пленку и еще раз просмотрел сцену, просто чтобы убедиться в этом вдвойне. Его трясло так сильно, что он едва мог манипулировать зрителем.
   "Как тебе это?" — пробормотал он Фьюри позади него в темной кабинке. К тому времени у него выработалась привычка много разговаривать с Яростью, быстро, бормоча вполголоса, на самом деле не осознавая, что он это делает. «Что ты думаешь об этом, ты? Видел это раньше, не так ли? Знакомо, не так ли? Разве это не так! Разве это не так!
   Ответь мне, ты, чертов тупой громила! И, откинувшись назад, ударил робота по груди так, как ударил бы Харца, если бы мог. Удар издал глухой звук в будке, но робот не ответил ни на что другое, хотя, когда Даннер вопросительно оглянулся на него, он увидел отражения сверхзнакомой сцены, пробежавшей по экрану в третий раз, пробежавшей крошечным отражением. через грудь робота и безликую голову, как будто он тоже вспомнил.
   Так что теперь он знал ответ. И Харц никогда не обладал силой, на которую претендовал. А если и знал, то не собирался использовать его, чтобы помочь Дэннеру. Почему он должен? Теперь его риск миновал. Неудивительно, что Хартц так нервничал, показывая эту киноленту на экране новостей в своем кабинете. Но беспокойство возникло не из-за опасной вещи, в которую он вмешивался, а из-за явного напряжения в согласовании своих действий с действием в пьесе. Как он, должно быть, репетировал это, рассчитывая каждое движение! И как он, должно быть, смеялся потом.
   «Сколько времени у меня есть?» — яростно спросил Даннер, вызвав глухой звук из груди робота. "Сколько? Ответьте мне! Довольно долго?"
   Освобождение от надежды теперь было экстазом. Ему не нужно больше ждать. Ему не нужно больше пытаться. Все, что ему нужно было сделать, это добраться до Харца и добраться туда быстро, прежде чем истечет его собственное время. Он с отвращением подумал обо всех днях, которые он уже потратил впустую, в путешествиях и убийствах времени, когда, насколько он знал, его собственные последние минуты могли утекать сейчас. До того, как это сделал Харц.
   — Пойдем, — без нужды сказал он Ярости. "Торопиться!"
   Он прилетел, подстраиваясь под его скорость, загадочный таймер внутри него отсчитывал мгновения до того мгновения, когда двуручный двигатель ударит один раз и больше не ударит.
   Хартц сидел в кабинете контролера за новеньким письменным столом, глядя вниз с самой вершины пирамиды теперь на ряды компьютеров, которые заставляли общество работать и щелкали кнутом над человечеством. Он вздохнул с глубоким удовлетворением.
   Единственное, он поймал себя на том, что много думает о Даннере. Даже снится к нему.
   Не с виной, потому что вина подразумевает совесть, а долгая школа анархического индивидуализма все еще глубоко укоренилась в сознании каждого человека. Но, возможно, с беспокойством.
   Подумав о Даннере, он откинулся назад и отпер маленький ящик, который перенес из своего старого стола в новый. Он просунул руку внутрь и позволил своим пальцам коснуться элементов управления легко, лениво. Довольно праздно.
   Два движения, и он может спасти Даннеру жизнь. Ибо, конечно же, он насквозь солгал Дэннеру. Он мог управлять Фуриями — очень легко. Он мог бы спасти Даннера, но никогда не собирался этого делать.
   Не было необходимости. А дело было опасное. Стоит один раз вмешаться в столь сложный механизм, как тот, который контролировал общество, и невозможно будет сказать, чем кончится неприспособленность. Может быть, цепная реакция, выводящая из строя всю организацию. Нет.
   Возможно, когда-нибудь ему придется использовать устройство в ящике стола. Он надеялся, что нет. Он быстро задвинул ящик и услышал тихий щелчок замка.
   Теперь он был Контролером. Страж, в некотором смысле, машин, которые были верны так, как никогда не мог быть верен человек. Quis custodiet, подумал Хартц. Старая проблема. И ответ был: Никто. Никто, сегодня. У него самого не было начальников, и его власть была абсолютной. Из-за этого маленького механизма в ящике контроллера никто не контролировал. Не внутренняя совесть, и не внешняя. Ничто не могло коснуться его.
   Услышав шаги на лестнице, он на мгновение подумал, что, должно быть, спит. Иногда ему снилось, что он был Даннером, и эти безжалостные шаги глухо отдавались вдогонку. Но сейчас он проснулся.
   Было странно, что он уловил почти дозвуковой стук приближающихся металлических ног раньше, чем услышал бурные шаги Даннера, спешащего вверх по личной лестнице. Все произошло так быстро, что время, казалось, не имело к этому никакого отношения. Сначала он услышал тяжелые дозвуковые удары, затем внезапный шум криков и хлопанья дверей внизу, а затем, наконец, стук, стук Даннера, мчащегося вверх по лестнице, его шаги так точно соответствовали более тяжелому стуку робота, что топот металла заглушал топот плоти, костей и кожи.
   Затем Даннер с грохотом распахнул дверь, и крики и топот снизу устремились вверх, в тихий кабинет, как циклон, несущийся на слушателя. Но циклон в кошмаре, потому что он никогда не приблизится. Время остановилось.
   Время остановилось, когда Даннер стоял в дверном проеме, его лицо исказилось в конвульсиях, он обеими руками держал револьвер, потому что его так сильно трясло, что он не мог ухватиться за него одной.
   Хартц действовал не более, чем робот. Он слишком часто мечтал об этом моменте в той или иной форме. Если бы он мог смириться с Яростью до такой степени, чтобы ускорить смерть Дэннера, он бы сделал это. Но он не знал как. Он мог только ждать, так же тревожно, как и сам Даннер, надеясь вопреки надежде, что удар будет нанесен и палач нанесет удар раньше, чем Даннер догадается об истине. Или потерял надежду.
   Так что Харц был готов, когда пришла беда. Он нашел свой пистолет в руке, не помня, что открывал ящик. Беда в том, что время остановилось. В глубине души он знал, что Ярость должна помешать Даннеру кого-нибудь ранить. Но Дэннер стоял в дверях один, с револьвером в обеих дрожащих руках. А еще дальше, за знанием долга Ярости, разум Хартца хранил знание того, что машины можно остановить. Фурии могут потерпеть неудачу. Он не смел доверить свою жизнь их неподкупности, потому что сам был источником порчи, которая могла остановить их на пути.
   Пистолет был в его руке без его ведома. Спусковой крючок нажал на его палец, и револьвер ударил его по ладони, и рывок взрыва заставил воздух зашипеть между ним и Даннером.
   Он услышал, как его пуля звякнула о металл.
   Время пошло снова, бежит в двойном темпе, чтобы наверстать упущенное. В конце концов, «Ярость» отставала от Даннера всего на один шаг, потому что его стальная рука обхватила его и отклонила пистолет Даннера. Дэннер выстрелил, да, но недостаточно быстро. Не раньше, чем Ярость достигла его. Пуля Харца попала первой.
   Он ударил Даннера в грудь, взорвавшись насквозь, и ударил по стальному сундуку «Ярости» позади него. Лицо Даннера превратилось в пустоту, такую же полную, как пустота маски над его головой. Он откинулся назад, не падая из-за объятий робота, а медленно соскальзывая на пол между рукой Фьюри и его непроницаемым металлическим корпусом. Его револьвер мягко стукнул по ковру. Кровь хлынула из его груди и спины.
   Робот стоял бесстрастно, полоса крови Даннера косо пересекала его металлическую грудь, как роботизированная лента чести.
   Ярость и Контролер Фурий стояли и смотрели друг на друга. И Ярость, конечно, не могла говорить, но Харцу казалось, что она могла.
   «Самооборона — не оправдание», — казалось, говорила Ярость. «Мы никогда не наказываем намерение, но всегда наказываем действие. Любой акт убийства. Любой акт убийства».
   Хартц едва успел бросить револьвер в ящик стола, как первый из шумной толпы снизу ворвался в дверь. У него едва хватило присутствия духа, чтобы сделать это. Он действительно не думал об этом так далеко.
   На первый взгляд, это был явный случай самоубийства. Немного дрожащим голосом он услышал свои объяснения. Все видели, как сумасшедший мчался по офису, его Ярость преследовала его по пятам. Это был не первый раз, когда убийца и его Ярость пытались добраться до Контролера, умоляя его отозвать тюремщика и опередить палача. Случилось то, достаточно спокойно сообщил Хартц своим подчиненным, что Ярость, естественно, остановила человека от выстрела в Хартца. И тогда потерпевший направил свой пистолет на себя. Об этом свидетельствовали пороховые ожоги на его одежде. (Стол стоял совсем рядом с дверью.) Обратный выстрел в кожу рук Даннера показал бы, что он действительно стрелял из пистолета.
   Самоубийство. Это удовлетворило бы любого человека. Но это не удовлетворило бы компьютеры.
   Вынесли мертвеца. Они оставили Хартца и Фьюри наедине, по-прежнему глядя друг на друга через стол. Если кому-то это и показалось странным, никто этого не показал.
   Сам Хартц не знал, странно это или нет. Ничего подобного раньше не случалось.
   Никто еще не был настолько глуп, чтобы совершить убийство прямо в присутствии Ярости. Даже Контролер не знал, как именно компьютеры оценивают улики и фиксируют вину. Должна ли была быть отозвана эта Ярость, как обычно? Если бы смерть Даннера была действительно самоубийством, остался бы Харц сейчас здесь один?
   Он знал, что машины уже обрабатывали доказательства того, что здесь действительно произошло.
   В чем он не мог быть уверен, так это в том, что эта Ярость уже получила приказ и будет ли следовать за ним, куда бы он ни пошел, до часа своей смерти. Или просто стоял неподвижно, ожидая отзыва.
   Ну, это не имело значения. Тот или иной Фьюри в настоящий момент уже находился в процессе получения инструкций о нем. Оставалось только одно. Слава Богу, он мог что-то сделать.
   Итак, Хартц отпер ящик стола и выдвинул его, коснувшись щелкающих клавиш, которые он никак не ожидал использовать. Он очень осторожно вводил закодированную информацию цифра за цифрой в компьютеры. При этом он смотрел сквозь стеклянную стену, и ему казалось, что он видит там, внизу, на скрытых лентах блоки данных, растворяющиеся в пустоте, и новая, ложная информация, вспыхивающая.
   Он посмотрел на робота. Он слегка улыбнулся.
   — Теперь ты забудешь, — сказал он. «Ты и компьютеры. Вы можете идти сейчас. Я больше не увижу тебя».
   Либо компьютеры работали невероятно быстро — а они, конечно же, работали, — либо чистое совпадение взяло верх, потому что всего через пару мгновений «Ярость» двинулась, как будто в ответ на увольнение Харца. Он стоял совершенно неподвижно с тех пор, как Даннер проскользнул сквозь его руки. Теперь его оживляли новые приказы, и на короткое время его движение было почти прерывистым, когда он переходил от одного набора инструкций к другому. Казалось, он чуть не поклонился, жестким легким движением изгиба, которое опустило его голову до уровня головы Хартца.
   Он увидел свое собственное лицо, отраженное в пустом лице Ярости. В этом тугом луке, с почетной лентой дипломата, перекинутой через грудь существа, почти можно было прочесть ироническую ноту, символ долга, исполненного с честью. Но в этом уходе не было ничего почетного. Неподкупный металл надевался на порчу и смотрел на Харца отражением собственного лица.
   Он смотрел, как он крался к двери. Он слышал, как он равномерно стучал вниз по лестнице. Он чувствовал, как вибрируют в полу удары, и у него внезапно возникло тошнотворное головокружение, когда он подумал, что вся ткань общества трясется у него под ногами.
   Машины были повреждены.
   Выживание человечества по-прежнему зависело от компьютеров, а компьютерам нельзя было доверять. Хартц посмотрел вниз и увидел, что его руки трясутся. Он закрыл ящик и услышал, как тихо щелкнул замок.
   Он посмотрел на свои руки. Он чувствовал, как их сотрясение отдается эхом во внутреннем сотрясении, ужасающем ощущении нестабильности мира.
   Внезапное, ужасное одиночество пронеслось над ним, как холодный ветер. Он никогда раньше не чувствовал такой острой потребности в компании себе подобных. Не один человек, а люди. Просто люди. Чувство человеческих существ вокруг него, очень примитивная потребность.
   Он надел шляпу и пальто и быстро спустился вниз, засунув руки в карманы из-за какого-то внутреннего холода, от которого не могло защитить никакое пальто. На полпути вниз по лестнице он остановился как вкопанный.
   Позади него послышались шаги.
   Сначала он не осмелился оглянуться. Он знал эти шаги. Но у него было два страха, и он не знал, какой из них хуже. Страх, что за ним гонится Ярость, и страх, что ее нет. Было бы какое-то безумное облегчение, если бы это было на самом деле, потому что тогда он мог бы, в конце концов, доверять машинам, и это ужасное одиночество могло бы пройти над ним и уйти.
   Он сделал еще один шаг вниз, не оборачиваясь. Он услышал зловещие шаги позади себя, вторившие его собственным. Он глубоко вздохнул и оглянулся.
   На лестнице ничего не было.
   Он пошел вниз после вечной паузы, наблюдая через плечо. Он мог слышать безжалостный стук ног позади себя, но Фьюри не следовал за ним. Нет видимой ярости.
   Эринии снова ударили внутрь, и невидимая Ярость разума последовала за Гарцем вниз по лестнице.
   Как будто грех снова пришел в мир, и первый человек снова почувствовал первую внутреннюю вину. Так что компьютеры все-таки не подвели.
   Хартц медленно спустился по ступенькам и вышел на улицу, все еще слыша, как всегда будет слышать неумолимые, неподкупные шаги позади себя, которые больше не звенели, как металл.
   ГОРДЫЙ РОБОТ
   С Гэллегером часто случалось, что он играл в науку на слух. Он был, как он часто отмечал, случайным гением. Иногда он начинал с витого провода, нескольких батареек и крючка с пуговицами, а прежде чем заканчивал, мог изобрести новый тип холодильного агрегата.
   В данный момент он лечил похмелье. Бессвязный, долговязый, несколько бескостный мужчина с прядью темных волос, небрежно падающей на лоб, он лежал на кушетке в лаборатории и манипулировал механическим баром со спиртным. Очень сухой мартини медленно полился из крана в его восприимчивый рот.
   Он пытался что-то вспомнить, но не слишком старался. Конечно, это было связано с роботом.
   Ну, это не имело значения.
   — Привет, Джо, — сказал Гэллегер.
   Робот гордо стоял перед зеркалом и изучал его внутренности. Его корпус был прозрачным, а внутри с огромной скоростью вращались колеса.
   — Когда ты меня так называешь, — заметил Джо, — шепни. И убери отсюда эту кошку.
   — У тебя не очень хорошие уши.
   "Они есть. Я слышу, как ходит кошка, все в порядке.
   «Как это звучит?» — заинтересованно спросил Гэллегер.
   — Шутка, как барабаны, — сказал робот с наигранным видом. — А когда ты говоришь, это как гром. Голос Джо превратился в нестройный писк, поэтому Гэллегер задумался над тем, чтобы сказать что-нибудь о стеклянных домах и бросить первый камень. С некоторым усилием он обратил внимание на светящуюся панель двери, где маячила тень — знакомая тень, подумал Гэллегер.
   — Это Брок, — сказал сигнализатор. «Харрисон Брок. Впусти меня!"
   «Дверь не заперта». Гэллегер не шевельнулся. Он серьезно посмотрел на вошедшего хорошо одетого мужчину средних лет и попытался вспомнить. Броку было от сорока до пятидесяти; у него было гладко выбритое, гладко выбритое лицо с выражением измученной нетерпимости. Вероятно, Гэллегер знал этого человека. Он не был уверен. Ну что ж.
   Брок оглядел большую неопрятную лабораторию, моргнул, глядя на робота, поискал стул и не нашел. Подбоченившись, он раскачивался взад-вперед и свирепо смотрел на поверженного ученого.
   "Хорошо?" он сказал.
   «Никогда не начинайте разговор таким образом», — пробормотал Каллегер, втягивая в глотку еще один мартини. — У меня сегодня достаточно неприятностей. Сядь и успокойся. За тобой динамо. Там не очень пыльно, не так ли?
   "Ты понял?" — отрезал Брок. — Это все, что я хочу знать. У тебя была неделя, у меня в кармане чек на десять тысяч. Ты хочешь этого или нет?»
   — Конечно, — сказал Гэллегер. Он протянул большую, нащупывающую руку. "Давать."
   «Внимание! Что я покупаю?»
   — Разве ты не знаешь? — спросил ученый, искренне озадаченный.
   Брок начал беспокойно подпрыгивать вверх и вниз. — Боже мой, — сказал он. «Они сказали мне, что вы можете помочь мне, если кто-то может. Конечно. И еще они сказали, что это все равно, что вырывать зубы, чтобы понять тебя. Вы техник или болтливый идиот?
   Гэллегер задумался. «Подождите минутку. Я начинаю вспоминать. Я говорил с тобой на прошлой неделе, не так ли?
   — Ты говорил… Круглое лицо Брока порозовело. "Да! Ты лежишь, пьешь спиртное и бормочешь стихи. Вы пели «Фрэнки и Джонни». И вы, наконец, созрели для того, чтобы принять мое поручение.
   «Дело в том, — сказал Гэллегер, — что я был пьян. Я часто напиваюсь. Особенно в мой отпуск. Это освобождает мое подсознание, и тогда я могу работать. Я сделал свои лучшие гаджеты, когда был пьян, — радостно продолжал он. «Тогда все кажется таким ясным. Ясно как звоночек. Я имею в виду колокол, не так ли? В любом случае… — Он потерял нить и выглядел озадаченным. — В любом случае, о чем ты говоришь?
   — Ты собираешься молчать? — спросил робот со своего поста перед зеркалом.
   Брок подскочил. Гэллегер небрежно махнул рукой. — Не обращай внимания на Джо. Я только что закончил его прошлой ночью, и я немного сожалею об этом.
   "Робот?"
   "Робот. Но он не годится, знаете ли. Я сделал его, когда был пьян, и понятия не имею, как и почему. Все, что он будет делать, это стоять и восхищаться собой. И петь. Он поет как банши. Вы его сейчас услышите.
   С усилием Брок вернул свое внимание к делу. — Теперь послушайте, Гэллегер. Я на месте. Ты обещал мне помочь. Если ты этого не сделаешь, я разоренный человек».
   «Я был разорен годами, — заметил ученый. «Меня это никогда не беспокоит. Я просто работаю, зарабатываю на жизнь и делаю вещи в свободное время. Изготовление всевозможных вещей. Знаете, если бы я действительно учился, я был бы вторым Эйнштейном. Так мне говорят. Как бы то ни было, мое подсознание где-то приобрело первоклассную научную подготовку. Наверное, поэтому я никогда не беспокоился. Когда я пьян или достаточно рассеян, я могу решить самые чертовы проблемы».
   — Ты сейчас пьян, — обвинил Брок.
   «Я приближаюсь к более приятным стадиям. Что бы вы почувствовали, если бы проснулись и обнаружили, что создали робота по какой-то неизвестной причине и не имеете ни малейшего представления об атрибутах существа?»
   — Ну…
   — Я совсем так не думаю, — пробормотал Гэллегер. — Наверное, ты слишком серьезно относишься к жизни, Брок.
   Вино — насмешник; крепкий напиток бушует. Простите. Я в ярости». Он выпил еще мартини.
   Брок начал расхаживать по переполненной лаборатории, кружась вокруг различных загадочных и неопрятных предметов.
   «Если вы ученый, то небеса помогут науке».
   «Я Ларри Адлер науки, — сказал Гэллегер. «Он был музыкантом — жил несколько сотен лет назад, я думаю, что я похож на него. Никогда в жизни не брал уроков. Что я могу поделать, если моему подсознанию нравятся розыгрыши?»
   "Ты знаешь кто я?" — спросил Брок.
   «Откровенно говоря, нет. Нужно ли мне?"
   В голосе другого была горечь. — Может быть, вы любезно помните, хотя это было неделю назад. Харрисон Брок. Мне. Я владею VoxView Pictures».
   — Нет, — вдруг сказал робот, — это бесполезно. Бесполезно, Брок.
   — Что за… —
   устало вздохнул Гэллегер. — Я забыл, что чертова тварь жива. Мистер Брок, познакомьтесь с Джо. Джо, познакомься с мистером
   Броком из VoxView.
   Джо повернулся, в его прозрачном черепе закрутились шестеренки. — Рад познакомиться с вами, мистер Брок. Позвольте мне поздравить вас с тем, что вам повезло услышать мой прекрасный голос».
   — Угу, — невнятно сказал магнат. "Привет."
   — Суета сует, все суета, — вставил вполголоса Гэллегер. «Джо такой. Павлин. Спорить с ним тоже бесполезно.
   Робот проигнорировал это в сторону. — Но это бесполезно, мистер Брок, — продолжал он пискляво. «Меня не интересуют деньги. Я понимаю, что многим было бы счастьем, если бы я согласилась сниматься в ваших картинах, но слава для меня ничего не значит. Ничего. Достаточно сознания красоты».
   Брок начал жевать губы. — Послушайте, — свирепо сказал он, — я пришел сюда не для того, чтобы предлагать вам работу в кино. Видеть? Предлагаю ли я вам контракт? Такой колоссальный нерв-тьфу! Ты псих."
   «Схемы Yoix совершенно прозрачны», — холодно заметил робот.
   «Я вижу, что вы поражены моей красотой и прелестью моего голоса — его великолепными тембральными качествами. Тебе не нужно притворяться, что я тебе не нужен, просто чтобы получить меня по более низкой цене. Я сказал, что мне это не интересно».
   «Ты с-р-сумасшедший!» Брок взвыл, терзаемый невыносимо, и Джо спокойно повернулся к своему зеркалу.
   — Не разговаривай так громко, — предупредил робот. «Разногласие оглушительное. Кроме того, ты уродлив, и мне не нравится на тебя смотреть. Колеса и шестеренки гудели внутри транспластиковой оболочки. Джо вытаращил глаза на стебли и посмотрел на себя с выражением признательности.
   Гэллегер тихонько посмеивался на диване. «Джо сильно раздражает, — сказал он. — Я это уже выяснил. Должно быть, я наделил его и некоторыми замечательными чувствами. Час назад он начал хохотать — его чертов дурак снес голову. Без причины, видимо. Я готовился перекусить. Через десять минут после этого я поскользнулся на огрызке яблока, который выбросил, и сильно упал. Джо просто посмотрел на меня. — Вот и все, — сказал он. «Логика вероятности. Причина и следствие. Я знал, что ты уронишь огрызок яблока и наступишь на него, когда пойдешь за почтой. Как Белая Королева, я полагаю. Это плохая память, которая не работает в обе стороны».
   Брок сел на маленькую динамо-машину — их было две, большая по имени Монстро, а меньшая служила Гэллегеру банком — и глубоко вздохнул. — В роботах нет ничего нового.
   "Этот. Я ненавижу его шестерни. Это начинает вызывать у меня комплекс неполноценности. Хотел бы я знать, зачем я это сделал, — вздохнул Гэллегер. "Ну что ж. Выпить?"
   "Нет. Я пришел сюда по делу. Ты серьезно имеешь в виду, что провел последнюю неделю, строя робота, вместо того, чтобы решить проблему, ради которой я тебя нанял?
   — Контингент, не так ли? — спросил Гэллегер. — Кажется, я это помню.
   — Контингент, — удовлетворенно сказал Брок. «Десять тысяч, если и когда».
   «Почему бы не дать мне бабла и не взять робота? Он того стоит. Поместите его на одну из своих фотографий».
   — У меня не будет никаких фотографий, пока ты не найдешь ответ, — рявкнул Брок. — Я тебе все рассказал.
   «Я был пьян, — сказал Гэллегер. «Мой разум стерся, как губка. Я как маленький ребенок. Скоро я буду как пьяный маленький ребенок. Между тем, если вы не против еще раз все объяснить…
   Брок подавил свою страсть, выдернул наугад журнал с книжной полки и достал стило. — Хорошо. Мои привилегированные акции стоят по двадцать восемь, намного ниже номинала… — Он нацарапал цифры на магарифле.
   — Если бы вы взяли тот средневековый фолиант рядом с этим, это обошлось бы вам в копеечку, — лениво сказал Гэллегер. — Так ты из тех, кто пишет на скатерти, а? Забудьте об этом бизнесе с акциями и прочим.
   Приступайте к кейсам. Кого ты пытаешься обмануть?»
   — Бесполезно, — сказал робот перед своим зеркалом. «Я не буду подписывать контракт. Люди могут приходить и восхищаться мной, если хотят, но им придется шептаться в моем присутствии».
   — Сумасшедший дом, — пробормотал Брок, пытаясь взять себя в руки. — Послушай, Гэллегер. Я говорил тебе все это неделю назад, но… —
   Джо тогда еще не было. Притворись, что разговариваешь с ним.
   «Э-смотри. По крайней мере, вы слышали о VoxView Pictures.
   "Конечно. Крупнейшая и лучшая телекомпания в бизнесе. Sonatone — ваш единственный конкурент.
   «Сонатон меня выдавливает».
   Гэллегер выглядел озадаченным. — Не понимаю, как. У вас лучший продукт. Трехмерный цвет, всевозможные современные усовершенствования, лучшие актеры, музыканты, певцы… —
   Бесполезно, — сказал робот. «Я не буду».
   — Заткнись, Джо. Ты лучший в своей области, Брок. Я передам вам это. И я всегда слышал, что вы были довольно этичны. Что у Сонатона есть на тебя?
   Брок беспомощно развел руками. — О, это политика. Бутлег театры. Я не могу сопротивляться им. Сонатоне помог избрать нынешнюю администрацию, а полиция только подмигивает, когда я пытаюсь устроить облаву на бутлегеров».
   — Бутлег-кинотеатры? — спросил Гэллегер, слегка нахмурившись. — Я слышал кое-что…
   — Это очень давно. К старым временам звукового кино. Домашнее телевидение убило звуковое кино и большие театры.
   Людей приучили не сидеть в группах зрителей, а смотреть на экран. Домашние телевизоры исправились. Веселее было сидеть в кресле, пить пиво и смотреть шоу. В то время телевидение не было хобби богатых людей. Система счетчиков снизила цену до уровня среднего класса.
   Все это знают».
   — Не знаю, — сказал Гэллегер. «Я никогда не обращаю внимания на то, что происходит за пределами моей лаборатории, если только в этом нет необходимости.
   Алкоголь и избирательный ум. Я игнорирую все, что не касается меня напрямую. Объясните все подробно, чтобы я получил полную картину. Я не против повторения. А как насчет этой вашей измерительной системы?
   «Телевизоры устанавливаются бесплатно. Мы никогда их не продаем; мы их арендуем. Люди платят в зависимости от того, сколько часов они настроили установку. Мы проводим непрерывное шоу, спектакли, кинопленку, оперы, оркестры, певцов, водевиль — все. Если вы часто пользуетесь телевизором, вы платите пропорционально. Мужчина приходит раз в месяц и считывает показания счетчика. Какая справедливая система. Любой может позволить себе VoxView. Sonatone и другие компании делают то же самое, но Sonatone — единственный крупный конкурент, который у меня есть. По крайней мере, единственное, что чертовски криво. Остальные мальчики - они меньше меня, но я не наступаю им на ноги. Никто никогда не называл меня вошью, — мрачно сказал Брок.
   "Ну и что?"
   «Поэтому Sonatone начал зависеть от привлекательности публики. До недавнего времени это было невозможно — нельзя было увеличить многомерное телевидение на большом экране без полос и эффекта миража. Вот почему использовались обычные домашние экраны размером три на четыре. Результаты были идеальными. Но Сонатоне купил много театров-призраков по всей стране… —
   Что такое театр-призрак? — спросил Гэллегер.
   «Задолго до того, как звуковое кино рухнуло, мир мыслил масштабно. Большой-знаешь? Вы когда-нибудь слышали о Radio City Music Hall? Этого в нем не было! Появлялось телевидение, и конкуренция была жесткой.
   Театры звукового кино стали больше и сложнее. Это были дворцы. Огромный. Но когда телевидение было усовершенствовано, никто больше не ходил в театры, и часто было слишком дорого сносить их. Театры-призраки - видите? Большие и маленькие. Отремонтировал их. И они показывают программы Sonatone. Привлекательность публики — немаловажный фактор. В кинотеатрах много платят, но люди в них толпятся. Новизна и инстинкт толпы».
   Каллегер закрыл глаза. — Что мешает вам сделать то же самое?
   — Патенты, — коротко сказал Брок. «Я упомянул, что до недавнего времени на больших экранах нельзя было использовать трехмерное телевидение. Десять лет назад компания Sonatone подписала со мной соглашение о том, что любые дополнительные усовершенствования будут использоваться на взаимной основе. Они выползли из этого контракта. Сказали, что это подделка, и суды их поддержали. Они поддерживают суды-политику. Так или иначе, технические специалисты Sonatone разработали метод использования большого экрана. Они получили патенты — фактически двадцать семь патентов, охватывающих все возможные вариации этой идеи. Мой технический персонал работал день и ночь, пытаясь найти какой-нибудь аналогичный метод, который не будет нарушением прав, но Сонатон все исправила. У них есть система под названием Магна. Его можно подключить к любому типу телевизора, но они разрешат использовать его только на машинах Sonatone. Видеть?"
   «Неэтично, но законно», — сказал Гэллегер. «Тем не менее, вы даете своим клиентам больше за их деньги.
   Люди хотят хороших вещей. Размер не имеет значения».
   — Да, — с горечью сказал Брок, — но это еще не все. Газеты пестрят АА — это новый лозунг.
   Призыв аудитории. Стадный инстинкт.
   Вы правы насчет того, что людям нужны хорошие вещи, но стали бы вы покупать виски по четыре литра, если бы можно было купить его за половину этой суммы?
   «Зависит от качества. Что происходит?"
   — Бутлег-кинотеатры, — сказал Брок. «Они открылись по всей стране. Они демонстрируют продукты VoxView и используют систему увеличения Magna, запатентованную Sonatone. Стоимость входа ниже, чем стоимость владения VoxView в собственном доме. Есть привлекательность для публики. Есть острые ощущения от чего-то немного незаконного. У людей вынимают VoxView направо и налево. Я знаю почему.
   Вместо этого они могут пойти в контрабандный театр».
   — Это незаконно, — задумчиво сказал Гэллегер.
   «Как и спикизи в эпоху сухого закона. Вопрос защиты, вот и все. Я не могу добиться каких-либо действий через суд. Я пробовал. Я бегу в красном. В конце концов я разорюсь. Я не могу снизить плату за аренду дома на VoxViews. Они уже именные. Я получаю прибыль за счет количества. Теперь никакой прибыли. Что же касается этих пиратских театров, то совершенно очевидно, кто их поддерживает».
   — Сонатон?
   "Конечно. Молчаливые партнеры. Они получают взятку в прокате. Они хотят выдавить меня из бизнеса, чтобы у них была монополия. После этого они раздадут публике барахло и будут платить своим артистам нищенские зарплаты. Со мной все иначе. Я плачу своим сотрудникам столько, сколько они стоят, — много».
   — А вы предложили мне паршивые десять тысяч, — заметил Гэллегер. — Угу.
   — Это была только первая часть, — поспешно сказал Брок. «Вы можете назвать свой гонорар. В пределах разумного», — добавил он. -
   «Я буду. Астрономическая сумма. Разве я сказал, что приму заказ неделю назад?
   "Ты сделал."
   «Тогда у меня должно быть какое-то представление о том, как решить эту проблему». Гэллегер задумался. "Давайте посмотрим. Я ничего особенного не упомянул, не так ли?
   — Ты все время говорил о мраморных плитах и… ммм… о своей милой.
   «Тогда я пел», — многозначительно объяснил Гэллегер. «Св. Больница Джеймса. Пение успокаивает мои нервы, а Бог свидетель, иногда они нуждаются в этом. Музыка и алкоголь. Я часто думаю, что покупают виноделы… —
   Что?
   «Одна половина столь же драгоценна, как вещи, которые они продают. Отпусти ситуацию. Я цитирую Омара. Это ничего не значит. Ваши техники хороши?
   "Лучшее. И самый высокооплачиваемый».
   «Они не могут найти процесс увеличения, который не будет нарушать патенты Sonatone Magna?»
   — В двух словах, вот и все.
   — Полагаю, мне придется провести небольшое исследование, — печально сказал Гэллегер. «Я ненавижу это, как яд. Тем не менее, сумма частей равна целому. Это имеет для вас смысл? Это не для меня. У меня проблемы со словами.
   После того, как я что-то сказал, я начинаю задаваться вопросом, что же я сказал. Лучше, чем смотреть спектакль, — дико закончил он.
   "У меня болит голова. Слишком много разговоров и мало выпивки. Где были мы?"
   — Приближаюсь к сумасшедшему дому, — предложил Брок. — Если бы ты не был моим последним средством, я бы…
   — Бесполезно, — пискляво сказал робот. — С тем же успехом ты мог бы разорвать контракт, Брок. Я не подпишусь.
   Слава для меня ничего не значит, ничего».
   «Если вы не заткнетесь, — предупредил Гэллегер, — я закричу вам в уши».
   "Все в порядке!" – пронзительно воскликнул Джо. "Бить меня! Ко, бей меня! Чем злее ты будешь, тем быстрее у меня выйдет из строя нервная система, и тогда я умру. Мне все равно. У меня нет инстинкта самосохранения.
   Бить меня. Посмотрим, забочусь ли я.
   — Он прав, знаете ли, — сказал ученый после паузы. «И это единственный логичный способ ответить на шантаж или угрозы. Чем скорее это закончится, тем лучше. У Джо нет градаций. Все, что действительно причинит ему боль, уничтожит его. И ему наплевать».
   — Я тоже, — проворчал Брок. — Что я хочу узнать… —
   Да. Я знаю. Что ж, я поброжу вокруг и посмотрю, что со мной происходит. Могу я попасть в вашу студию?
   — Вот пропуск. Брок что-то нацарапал на обратной стороне открытки. — Вы сразу приступите к работе?
   — Конечно, — солгал Гэллегер. — А теперь беги и успокойся. Попробуй и остынь. Все под контролем. Либо я довольно скоро найду решение твоей проблемы, либо… —
   Или что еще?
   — Или не буду, — вежливо закончил ученый и потрогал кнопки на панели управления возле дивана. «Я устал от мартини. Почему я не сделал из этого робота механического бармена, пока занимался этим?
   Даже усилия по выбору и нажатию кнопок временами угнетают. Да, я займусь делом, Брок. Забудь это."
   Магнат колебался. — Ну, ты моя единственная надежда. Мне нет нужды упоминать, что если я могу чем-то вам помочь… —
   Блондинка, — пробормотал Гэллегер. — Эта твоя великолепная, великолепная звезда, Сильвер О'Киф. Пришлите ее. В противном случае я ничего не хочу».
   — До свидания, Брок, — пискляво сказал робот. «Извини, что мы не смогли договориться о контракте, но, по крайней мере, ты испытал неизбежное удовольствие услышать мой прекрасный голос, не говоря уже об удовольствии увидеть меня. Не рассказывай слишком многим людям, какая я милая. Я действительно не хочу, чтобы меня беспокоили мобы.
   Они шумные.
   «Вы не знаете, что такое догматизм, пока не поговорите с Джо», — сказал Гэллегер. "Ну что ж. Увидимся позже. Не забудь блондинку.
   Губы Брока дрогнули. Он подыскивал слова, бросил это занятие как напрасное и повернулся к двери.
   — Прощай, урод, — сказал Джо.
   Гэллегер вздрогнул, когда захлопнулась дверь, хотя для сверхчувствительных ушей робота это было сильнее, чем для его собственных. — Почему ты так продолжаешь? — спросил он. — Ты чуть не довел парня до апоплексического удара.
   — Конечно, он не считал себя красивым, — заметил Джо.
   «Красота в глазах смотрящего».
   «Какой ты глупый. Ты тоже урод».
   — А ты — набор дребезжащих шестерёнок, поршней и шестерёнок. У вас черви, — сказал Гэллегер, имея в виду, конечно, определенные механизмы в теле робота.
   «Я прекрасна». Джо восхищенно смотрел в зеркало.
   «Возможно, тебе. Интересно, почему я сделал тебя прозрачным?
   «Чтобы другие могли восхищаться мной. У меня, конечно, рентгеновское зрение.
   «И колеса в голове. Почему я засунул твой радиоактивный мозг тебе в желудок? Защита?
   Джо не ответил. Он напевал сводящим с ума писклявым голосом, пронзительным и нервным.
   Гэллегер выдержал некоторое время, подкрепляя себя джином из сифона.
   «Вставай!» — воскликнул он наконец. «Ты говоришь как старомодный поезд метро, идущий по кривой».
   — Ты просто завидуешь, — усмехнулся Джо, но послушно повысил тон до сверхзвука. На полминуты повисла тишина. Тогда все собаки в округе начали выть.
   Гэллегер устало поднял свое долговязое тело с дивана. Он мог бы также выйти. Очевидно, в лаборатории не было покоя. Только не с этой оживленной кучей мусора, которая повсюду раздувает его эго. Джо начал фальшиво смеяться. Гэллегер поморщился.
   "Что теперь?"
   — Вы узнаете.
   Логика причин и следствий, подверженная влиянию вероятностей, рентгеновское зрение и другие загадочные чувства, несомненно, были у робота. Гэллегер тихо выругался, нашел бесформенную черную шляпу и направился к двери. Он открыл ее, чтобы впустить невысокого толстяка, который болезненно отскакивал от живота ученого.
   «Уф! Эм-м-м. Какое избитое чувство юмора у этого придурка. Здравствуйте, мистер Кенникотт. Рад видеть тебя.
   Извините, я не могу предложить вам выпить.
   Смуглое лицо мистера Кенникотта злобно скривилось. «Не хочу пить. Хочешь мои деньги. Ты дай мне. Как насчет этого?
   Гэллегер задумчиво посмотрел в никуда. «Ну, дело в том, что я как раз собирался получить чек».
   «Я продаю вам свои бриллианты. Ты говоришь, что собираешься что-то с ними сделать. Дай мне проверить, прежде чем. Это идет bounca, bounca, bounca. Почему?"
   — Это была резина, — слабым голосом сказал Гэллегер. «Я никогда не могу уследить за своим банковским балансом».
   У Кенникотта на пороге появились признаки того, что он собирается прыгнуть. — Ты вернешь мне бриллианты, а?
   — Ну, я использовал их в эксперименте. Я забываю только что. Знаете, мистер Кенникотт, кажется, я был немного пьян, когда покупал их, не так ли?
   — Пьяница, — согласился человечек. — Безумие с вином, конечно. Так что? Я больше не жду. Вы уже слишком меня оттолкнули. Плати сейчас или Эльза.
   — Уходи, грязный человек, — сказал Джо из комнаты. — Ты ужасен.
   Гэллегер торопливо вытолкнул Кенникотта плечом на улицу и запер за собой дверь. — Попугай, — объяснил он. «Скоро я сверну ему шею. Теперь об этих деньгах. Я признаю, что я в долгу перед вами. Я только что взялся за большую работу, и когда мне заплатят, ты получишь свою».
   — К черту такие вещи, — сказал Кенникотт. «Ты должен занять позицию, а? Вы техник из какой-то крупной компании, а? Просите вперед зарплату.
   — Да, — вздохнул Гэллегер. «Я получил зарплату на полгода вперед. Теперь смотри. Я принесу тебе это тесто через пару дней. Может быть, я смогу получить аванс от моего клиента. ХОРОШО?"
   "Нет?"
   «А-а, чокнутая. Я жду один день. Два дня?, может быть. Достаточно. Вы получаете деньги. Хорошо. Если нет, окей, калабозо для вас».
   — Двух дней вполне достаточно, — с облегчением сказал Гэллегер. — Скажи, а здесь есть какие-нибудь из этих бутлег-кинотеатров?
   — Лучше займись делом, а не теряй время.
   «Это моя работа. Я делаю опрос. Как я могу найти место для контрабанды?»
   "Легкий. Вы идете в центр, видите парня в дверях. Он продает вам билеты. В любом месте. Повсюду."
   — Здорово, — сказал Гэллегер и попрощался с коротышкой. Почему он купил бриллианты у Кенникотта? Почти стоило бы ампутировать его подсознание. Он делал самые необычные вещи. Он работал на незыблемых принципах логики, но эта логика была совершенно чужда сознательному уму Гэллегера. Однако результаты часто были на удивление хорошими и всегда удивляли.
   Это было худшее из того, чтобы быть ученым, не знающим науки и играющим на слух.
   В реторте в лаборатории была алмазная пыль от какого-то неудовлетворительного эксперимента, проведенного подсознанием Гэллегера; и у него было мимолетное воспоминание о покупке камней у Кенникотта. Любопытный. Может быть, о, да. Они вошли в Джо. Подшипники или что-то в этом роде. Демонтаж робота сейчас не поможет, потому что алмазы точно были переточены. Почему, черт возьми, он не использовал коммерческие камни, столь же удовлетворительные, вместо покупки бело-голубых чистейшей воды? Лучшее было не слишком хорошо для подсознания Гэллегера. У него была прекрасная свобода от коммерческих инстинктов. Она просто не понимала ценовой системы основных принципов экономики.
   Гэллегер бродил по центру города, как Диоген в поисках истины. Был ранний вечер, и над головой мерцали люминесцентные лампы, бледные полоски света на фоне темноты. Над башнями Манхэттена вспыхнул небесный знак. Воздушные такси, скользя на различных произвольных уровнях, останавливались для пассажиров у площадок лифта. Хай-хо.
   В центре города Гэллегер начал искать дверные проемы. Наконец он нашел занятую, но человек продавал открытки. Гэллегер отказался и направился к ближайшему бару, чувствуя потребность в подпитке. Это был передвижной бар, сочетавший в себе худшие черты поездки по Кони-Айленду с скучными коктейлями, и Гэллегер заколебался на пороге. Но в конце концов он ухватился за пролетавший мимо стул и расслабился, насколько это было возможно. Он заказал три стакана рикки и выпил их один за другим.
   После этого он позвал бармена и спросил его о контрабандных театрах.
   — Черт, да, — сказал мужчина, доставая из фартука пачку билетов. "Сколько?"
   "Один. Куда я иду?"
   «Два двадцать восемь. Эта улица. Спроси Тони».
   — Спасибо, — сказал Гэллегер и, заплатив непомерно большую сумму, сполз со стула и побрел прочь.
   Мобильные бары были улучшением, которое он не оценил. Он считал, что питье следует проводить в состоянии стазиса, поскольку в любом случае человек в конце концов достигает этой стадии.
   Дверь находилась у подножия лестничного пролета, и в ней была установлена решетчатая панель. Когда Гэллегер постучал, загорелся визовый экран — явно одностороннее движение, так как швейцар был невидим.
   — Тони здесь? — сказал Гэллегер.
   Дверь открылась, и я увидел усталого мужчину в пневмобрюках, которые не справились с задачей подтянуть его худощавую фигуру. — Билет есть? Давайте это. Хорошо, приятель. Прямо. Шоу сейчас продолжается. Спиртное подается в баре слева от вас.
   Гэллегер протиснулся сквозь звуконепроницаемые шторы в конце короткого коридора и оказался в фойе старинного театра примерно 1980-х годов, когда пластик был в моде. Он пронюхал бар, выпил дорогое дешевое спиртное и, подкрепившись, вошел в сам театр. Он был почти полон. Большой экран — предположительно, «Магна» — был заполнен людьми, делающими что-то с космическим кораблем. То ли приключенческий фильм, то ли кинохроника, понял Гэллегер. -
   Только азарт правонарушения мог заманить публику в бутлег-кинотеатр. Пахло. Это, конечно, было ограничено, и не было приставов. Но это было незаконно, и поэтому хорошо покровительствовало. Гэллегер задумчиво посмотрел на экран. Нет полосатости, нет эффекта миража. Увеличитель Magna был подключен к нелицензионному телевизору VoxView, и одна из величайших звезд Брока эффективно выражала эмоции на благо покровителей бутлегеров. Простой хайджек. Ага.
   Через некоторое время Гэллегер вышел, заметив полицейского в форме на одном из мест у прохода. Он сардонически усмехнулся. Плоскостоп, конечно, не заплатил за вход. Политика была как обычно.
   Через два квартала по улице вспышка света возвестила о SONATONE BIJOU. Это, конечно, был один из узаконенных театров и, соответственно, дорогих. Гэллегер безрассудно растратил небольшое состояние на хорошее место. Ему было интересно сравнить записи, и он обнаружил, что, насколько он мог понять, «Магна» в «Бижу» и контрафактном театре были идентичными. Оба отлично справились со своей задачей.
   Трудная задача увеличения телевизионных экранов была успешно решена.
   Однако в Бижу все было роскошно. Великолепные швейцары салютовали коврам. В барах бесплатно раздавали спиртное в разумных количествах. Была турецкая баня. Гэллегер прошел через дверь с табличкой «МУЖЧИНЫ»
   и вышел совершенно ослепленный великолепием этого места. Минут через десять после этого он чувствовал себя сибаритом.
   Все это означало, что те, кто мог себе это позволить, ходили в легализованные театры Sonatone, а остальные посещали контрафактные заведения. Все, кроме нескольких домоседов, которых новая мода не сбила с ног. В конце концов Брок был вынужден уйти из бизнеса из-за отсутствия доходов. Sonatone вступит во владение, подняв цены и сосредоточившись на зарабатывании денег. Развлечения были необходимы для жизни; люди были приучены к телевидению. Замены не было. Они будут платить и платить за слабый талант, как только Sonatone преуспеет в их тисках.
   Гэллегер вышел из «Бижу» и поймал воздушное такси. Он дал адрес студии VoxView на Лонг-Айленде, с какой-то смутной надеждой получить от Брока счет. Тогда он тоже хотел продолжить расследование.
   Восточные офисы VoxView дико раскинулись на Лонг-Айленде, граничащем с проливом Саунд, и представляли собой обширную коллекцию зданий различной формы. Гэллегер инстинктивно нашел магазин, где в качестве меры предосторожности выпил еще спиртного. Его подсознанию предстояла тяжелая работа, и он не хотел, чтобы его сковывало отсутствие полной свободы. Кроме того, Коллинз был хорош.
   Выпив одну рюмку, он решил, что с него хватит на какое-то время. Он не был суперменом, хотя его способности были немного невероятными. Как раз достаточно для объективной ясности и субъективного освобождения — «Студия всегда открыта ночью?» — спросил он у официанта. "Конечно. Во всяком случае, некоторые этапы. Это круглосуточная программа».
   — В магазине полно.
   «Мы также получаем толпу в аэропорту. — Другой?
   Гэллегер покачал головой и вышел. Карточка, которую дал ему Брок, давала право прохода у ворот, и он первым делом отправился в контору крупной шишки. Брока там не было, но раздались громкие женские голоса.
   Секретарша сказала: «Одну минутку, пожалуйста», — и воспользовалась межофисным забралом. А теперь... -- Вы войдете?
   Гэллегер сделал. Офис получился медовым, функциональным и роскошным одновременно. В нишах вдоль стен стояли трехмерные кадры — самые большие звезды Вокс-Вью. За письменным столом сидела маленькая возбужденная хорошенькая брюнетка, а по другую сторону от нее яростно стоял светловолосый ангел. Гэллегер узнал в ангеле Сильвера О'Кифа.
   Он воспользовался случаем. «Привет, мисс О'Киф. Ты подпишешь мне кубик льда? В хайбол?
   Сильвер выглядел по-кошачьи. «Извини, дорогой, но я работающая девушка. А я сейчас занят».
   Брюнетка почесала сигарету. — Давай уладим это позже, Сильвер. Папа сказал встретиться с этим парнем, если он заглянет. Это важно.
   — Все уладится, — сказал Сильвер. "И так далее." Она сделала выход. Гэллегер задумчиво присвистнул у закрытой двери.
   — У тебя не может быть этого, — сказал брюнет. «Это по контракту. И он хочет разорвать контракт, чтобы заключить контракт с Sonatone. Крысы покидают тонущий корабль. Сильвер сносит ей голову с тех пор, как она прочитала штормовые сигналы.
   "Ага?"
   «Сядьте и покурите или что-то в этом роде. rm Пэтси Брок. Папа управляет этим бизнесом, а я отвечаю за контроль, когда он выходит из себя. Старый козел не выносит неприятностей. Он воспринимает это как личное оскорбление».
   Гэллегер нашел стул. — Значит, Сильвер пытается отречься, а? Сколько других?
   "Не много. Большинство из них лояльны. Но, конечно, если мы порвем… Пэтси Брок пожала плечами. «Они либо будут работать на Сонатоне за свои торты, либо обойдутся без».
   "Ага. Что ж, я хочу увидеть ваших техников. Я хочу просмотреть идеи, которые они разработали для экранов-увеличителей».
   — Как хочешь, — сказала Пэтси. «Это не очень полезно. Вы просто не можете сделать телевизионный увеличитель, не нарушив какой-нибудь патент Sonatone». -
   Она нажала кнопку, пробормотала что-то в козырек, и через щель в столе появились два высоких стакана. Гэллегер?
   — Ну, поскольку это Коллинз…
   — Я поняла по твоему дыханию, — загадочно сказала Пэтси. — Папа сказал мне, что видел тебя. Он казался немного расстроенным, особенно твоим новым роботом. Каково это?
   — О, я не знаю, — растерянно сказал Гэллегер. — У него много способностей — новые чувства, я думаю, — но я понятия не имею, для чего он нужен. Разве что любоваться собой в зеркале.
   Пэтси кивнула. — Я бы хотела как-нибудь посмотреть. Но насчет этого Сонатона. Думаешь, ты сможешь найти ответ?»
   "Возможно. Вероятно."
   — Не обязательно?
   «Конечно, тогда. В этом нет никаких сомнений, никаких сомнений.
   «Потому что это важно для меня. Человек, которому принадлежит Sonatone, — Элла Тон. Пиратский скунс. Он буянит. У него есть сын по имени Джимми. А Джимми, хотите верьте, хотите нет, читал «Ромео и Джульетту».
   "Хороший парень?"
   «Вошь. Большая, мускулистая вошь. Он хочет, чтобы я вышла за него замуж».
   — Две семьи, обе одинаковые в… —
   Пощадите меня, — перебила Пэтси. — В любом случае, я всегда считал Ромео наркоманом. И если бы я когда-нибудь подумал, что иду в проходе с Джимми Тоуном, я бы купил билет в один конец до орехового люка. Нет, мистер Гэллегер, это не так. Гибискус не цветет. Джимми сделал мне предложение — его идея предложения, между прочим, состоит в том, чтобы набить полнельсона девушке и сказать ей, как ей повезло.
   — А, — сказал Гэллегер, ныряя в свой «Коллинз».
   — Вся эта идея — патентная монополия и контрафактные театры — принадлежит Джимми. Я уверен в этом. Его отец, конечно, тоже замешан в этом, но Джимми Тон — умный маленький мальчик, который начал это».
   "Почему?"
   "Две птицы с одним камнем. Сонатоне будет монополистом в этом бизнесе, и Джимми думает, что доберется до меня. Он немного сумасшедший. Он не может поверить, что я серьезно отказываю ему, и ожидает, что я сломаюсь и скажу «да» через какое-то время. Чего я не сделаю, что бы ни случилось. Но это личное дело. Я не могу позволить ему использовать этот трюк на нас. Я хочу, чтобы эта самодостаточная ухмылка стерлась с его лица».
   — Он тебе просто не нравится, а? — заметил Гэллегер. — Я не виню тебя, если он такой. Что ж, я сделаю все, что в моих силах. Однако мне понадобится счет расходов.
   "Сколько?"
   Гэллегер назвал сумму. Пэтси выписала чек на гораздо меньшую сумму. Ученый выглядел обиженным.
   — Бесполезно, — сказала Пэтси, криво усмехнувшись. — Я слышал о вас, мистер Гэллегер. Вы совершенно безответственны. Если бы у вас было больше, чем это, вы бы решили, что вам больше ничего не нужно, и забыли бы обо всем этом. Я выдам вам больше чеков, когда они вам понадобятся, но мне нужны детализированные счета расходов.
   — Вы ошибаетесь со мной, — сказал Гэллегер, просияв. — Я собирался отвести тебя в ночной клуб.
   Естественно, я не хочу брать тебя с собой на погружение. Большие места стоят денег. А теперь, если ты просто выпишешь еще один чек… —
   Пэтси рассмеялась. — Нет.
   «Хотите купить робота?»
   — Во всяком случае, не такой.
   — Тогда я вымотан, — вздохнул Гэллегер. «Ну, а как насчет…»
   В этот момент визор загудел. На экране выросло пустое прозрачное лицо. Внутри круглой головы быстро щелкали шестеренки. Пэтси вскрикнула и отпрянула.
   — Скажи Гэллегеру Джо, счастливица, — объявил писклявый голос. «Вы можете хранить звук и вид меня до самой смерти. Одно прикосновение красоты в мире серости… —
   Гэллегер обошел стол и посмотрел на экран. — Какого черта. Как ты появился на свет?»
   «У меня была проблема, которую нужно было решить».
   — Откуда ты знаешь, где меня найти?
   — Я расширил тебя, — сказал робот.
   "Что?"
   «Я рассказал, что вы были в студии VoxView с Пэтси Брок».
   — Что расширилось? Гэллегер хотел знать.
   «Это чувство у меня есть. У вас нет ничего даже отдаленно похожего, поэтому я не могу вам это описать. Это похоже на сочетание сагрази и предвидения».
   — Сагрази?
   — О, у тебя тоже нет сагрази, не так ли? Ну, не трать мое время. Я хочу вернуться к зеркалу».
   — Он всегда так говорит? — вставила Пэтси.
   — Почти всегда. Иногда в этом даже меньше смысла. Хорошо, Джо. Что теперь?"
   — Ты больше не работаешь на Брока, — сказал робот. — Ты работаешь на людей из «Сонатона».
   Гэллегер глубоко вздохнул. — Продолжай говорить. Но ты сумасшедший».
   «Мне не нравится Кенникотт. Он меня бесит. Он слишком уродлив. Его вибрации раздражают моих сагрази.
   -
   Не обращайте на него внимания, - сказал Гэллегер, не желая обсуждать при девушке свою деятельность по покупке бриллиантов. — Возвращайся к…
   — Но я знал, что Кенникотт будет возвращаться, пока не получит свои деньги. Поэтому, когда Элла и Джеймс Тон пришли в лабораторию, я получил от них чек».
   Рука Пэтси сжала бицепс Гэллегера. "Устойчивый! Что тут происходит? Старый двойной крест?
   "Нет. Ждать. Позвольте мне добраться до сути этого. Джо, черт возьми, твоя прозрачная шкура, что ты сделал?
   Как ты мог получить чек от Тонов?
   — Я притворился тобой. -
   Конечно, - сказал Гэллегер с диким сарказмом. "Что объясняет его. Мы близнецы. Мы очень похожи».
   «Я их загипнотизировал, — объяснил Джо. — Я заставил их думать, что я — это ты.
   "Вы можете сделать это?"
   "Да. Это меня немного удивило. Тем не менее, если бы я думал, я бы расширился, я мог бы сделать это.
   — Ты, да, конечно. Я бы сам расширил то же самое. Что случилось?"
   «Тоны, должно быть, подозревали, что Брок попросит вас помочь ему.
   Они предложили эксклюзивный контракт — вы работаете на них и больше ни на кого.
   Много денег. Ну, я притворился тобой и сказал, что все в порядке. Так что я подписал контракт — это, кстати, ваша подпись, — получил от них чек и отправил его Кенникотту.
   — Весь чек? — вяло спросил Гэллегер. "Сколько это стоило?"
   "Двенадцать тысяч."
   — Мне только это предложили?
   — Нет, — сказал робот, — предложили сто тысяч и две тысячи в неделю в течение пяти лет. Но я просто хотел заплатить Кенникотту и убедиться, что он не вернется и не побеспокоит меня. Тоны были довольны, когда я сказал, что двенадцати тысяч будет достаточно.
   Гэллегер издал нечленораздельный булькающий звук глубоко в горле. Джо задумчиво кивнул.
   — Я подумал, что мне лучше сообщить тебе, что ты теперь работаешь на Сонатоне. Что ж, я вернусь к зеркалу и буду петь про себя».
   — Подождите, — сказал ученый. — Просто подожди, Джо. Своими собственными руками я разорву твою экипировку на экипировку и растопчу твои осколки.
   — Это не пройдет в суде, — сказала Пэтси, сглотнув.
   — Будет, — весело сказал ей Джо. — Вы можете бросить на меня последний, удовлетворяющий взгляд, а потом я должен идти.
   Он пошел.
   Гэллегер опустошил свой «Коллинз» на сквозняке. «Я в шоке от трезвости», — сообщил он девушке. «Что я вложил в этого робота? Какие ненормальные чувства у него есть? Заставлять людей верить, что он — это я, а я — это он, я не знаю, что я имею в виду».
   -
   "Это прикол?" — коротко сказала Пэтси после паузы. — Вы случайно не подписались на «Сонатон» сами, и ваш робот не звонит сюда, чтобы обеспечить вам внешнее алиби? Мне просто интересно."
   "Не. Джо подписал контракт с Sonatone, а не со мной. Но прикинь: если подпись — точная копия моей, если Джо загипнотизировал Тонов, заставив их думать, что они видят меня, а не его, если есть свидетели подписи — два Тона, конечно же, свидетели — о, черт! ”
   Глаза Пэтси сузились. — Мы заплатим вам столько, сколько предложил Сонатоне. На условной основе. Но вы работаете на VoxView — это понятно.
   "Конечно."
   Гэллегер с тоской посмотрел на свой пустой стакан. Конечно. Он работал на VoxView. Но, судя по всему, он подписал контракт на эксклюзивное обслуживание «Сонатона» сроком на пять лет — и на сумму двенадцать тысяч! Ура! Что они предложили? Сто тысяч квартир, и... и... Дело было не в принципе, а в деньгах. Теперь Гэллегер был зашит крепче, чем полосатый голубь. Если Сонатоне мог выиграть судебный процесс, он был связан с ними по закону в течение пяти лет.
   Без дальнейшего вознаграждения. Он должен был каким-то образом разорвать этот контракт — и в то же время решить проблему Брока.
   Почему не Джо? Робот с его удивительными способностями привел Гэллегера в это место. Он должен быть в состоянии вытащить ученого. Ему лучше, иначе гордый робот скоро будет любоваться собой по частям.
   — Вот и все, — пробормотал Гэллегер себе под нос. — Я поговорю с Джо. Пэтси, скорей накорми меня спиртным и отправь в технический отдел. Я хочу увидеть эти чертежи».
   Девушка подозрительно посмотрела на него. «Хорошо. Если вы попытаетесь продать нас…
   — Меня самого продали. Продан вниз по реке. Я боюсь этого робота. Он расширил меня в довольно месте. Верно, Коллинз. Гэллегер пил долго и глубоко.
   После этого Пэтси отвела его в техофис. Чтение трехмерных чертежей облегчалось с помощью сканера — избирательного устройства, исключавшего путаницу. Гэллегер долго и вдумчиво изучал планы. Там же были копии запатентованных отпечатков Сонатона, и, насколько он мог судить, Сонатон прекрасно покрыл землю. Выходов не было. Если только не использовать совершенно новый принцип... Но новые принципы невозможно взять из воздуха. Это также не решит проблему полностью. Даже если бы VoxView владела увеличителем нового типа, не нарушавшим права Sonatone Magna, нелегальные кинотеатры все еще существовали бы, поддерживая торговлю. АА-привлекательность публики теперь была главным фактором. Это нужно было учитывать. Загадка не была чисто научной. Было и человеческое уравнение.
   Гэллегер хранил в уме необходимую информацию, аккуратно пронумерованную на полках. Позже он использовал то, что хотел. На данный момент он был совершенно сбит с толку. Что-то беспокоило его.
   Что? - Дело Сонатона.
   «Я хочу связаться с Тонами, — сказал он Пэтси. "Есть идеи?"
   — Я могу дотянуться до них по забралу.
   Гэллегер покачал головой. — Психологический недостаток. Слишком легко разорвать связь».
   «Ну, если вы спешите, вы, вероятно, найдете мальчиков в ночном клубе. Я пойду посмотрю, что смогу узнать». Пэтси убежала, а из-за ширмы появился Сильвер О'Киф.
   — Я бесстыдница, — объявила она. «Я всегда слушаю в замочную скважину. Иногда я слышу интересные вещи. Если хочешь увидеть Тонов, они в Castle Club. И я думаю, что угощу тебя этим напитком.
   Гэллегер сказал: «Хорошо, возьми такси. Я скажу Пэтси, что мы идем.
   — Она это возненавидит, — заметил Сильвер. – Встретимся возле магазина через десять минут. Побрейтесь, пока вы там.
   Пэтси Брок не было в своем кабинете, но Гэллегер сообщил об этом. После этого он посетил служебную комнату, намазал лицо невидимым кремом для бритья, оставил на пару минут и вытер обработанным полотенцем. Щетинки ушли вместе с кремом. Слегка освежившись, Гэллегер присоединился к Сильверу на встрече и вызвал воздушное такси. Вскоре они откинулись на подушки, попыхивая сигаретами и настороженно поглядывая друг на друга.
   "Хорошо?" — сказал Гэллегер.
   «Джимми Тон пытался встречаться со мной сегодня вечером. Вот откуда я знал, где его найти.
   "Хорошо?"
   «Сегодня вечером я задавал вопросы на стоянке. Посторонний человек не может проникнуть в офисы администрации VoxView. Я ходил и спрашивал: «Кто такой Гэллегер?»
   — Что ты узнал?
   «Достаточно, чтобы дать мне несколько идей. Брок нанял тебя, да? Я догадываюсь почему.
   — Следовательно, что?
   — У меня есть привычка приземляться на ноги, — сказал Сильвер, пожимая плечами. Она умела пожимать плечами. «VoxView разоряется. Сонатон берет верх. Если только…
   — Если я не найду ответ.
   "Это верно. Я хочу знать, с какой стороны забора я приземлюсь. Ты парень, который, вероятно, может сказать мне. Кто победит?»
   — Ты всегда ставишь на выигравшую сторону, а? — спросил Гэллегер. — У тебя нет идеалов, девица? В тебе нет правды? Вы когда-нибудь слышали об этике и угрызениях совести?
   Сильвер радостно просиял. — А ты?
   — Ну, я слышал о них. Обычно я слишком пьян, чтобы понять, что они имеют в виду. Беда в том, что мое подсознание совершенно аморально, и когда оно берет верх, единственным законом становится логика».
   Она бросила сигарету в Ист-Ривер. — Не подскажете, какая сторона забора правильная?
   — Истина восторжествует, — благочестиво сказал Гэллегер. «Это всегда так. Однако я полагаю, что истина — это переменная, так что мы вернулись к тому, с чего начали. Хорошо, милая. Я отвечу на ваш вопрос. Оставайся на моей стороне, если хочешь быть в безопасности».
   "На какой ты стороне?"
   — Бог его знает, — сказал Гэллегер. «Сознательно я на стороне Брока. Но у моего подсознания могут быть другие идеи. Посмотрим."
   Сильвер выглядел смутно недовольным, но ничего не сказал. Такси спикировало на крышу Замка, приземлившись с пневматической мягкостью. Сам клуб располагался внизу, в огромном помещении, похожем на перевернутую половинку дыни. Каждый стол находился на прозрачной платформе, которую можно было поднять на своей оси на любую высоту по желанию. Лифты меньшего размера позволяли официантам приносить гостям напитки. Не было какой-то особой причины для такого расклада, но, по крайней мере, он был новаторским, и только очень сильно пьющие люди когда-либо падали со своих столов. В последнее время администрация стала вешать под платформами прозрачные сетки для безопасности.
   Тоны, отец и сын, сидели на крыше, выпивая с двумя красотками. Сильвер отбуксировал Гэллегера к служебному лифту, и мужчина закрыл глаза, пока его поднимали в небо. Спиртное в его желудке протестующе кричало. Он рванулся вперед, схватился за лысую голову Элии Тоне и рухнул на сиденье рядом с магнатом. Его ищущая рука нашла стакан Джимми Тона, и он торопливо осушил его.
   — Какого черта, — сказал Джимми.
   — Это Гэллегер, — объявила Элла. «И Сильвер. Приятный сюрприз. Присоединяйтесь к нам?"
   «Только в обществе», — сказал Сильвер.
   -
   Гэллегер, подкрепившись ликером, посмотрел на двоих мужчин. Джимми Тон был большим, загорелым, красивым хамом с выступающей челюстью и оскорбительной ухмылкой. Его отец сочетал в себе худшие черты Нерона и крокодила.
   — Мы празднуем, — сказал Джимми. — Что заставило тебя передумать, Сильвер? Ты сказал, что тебе нужно работать сегодня вечером.
   — Гэллегер хотел тебя видеть. Я не знаю, почему».
   Холодные глаза Элии стали еще более ледяными. "Все в порядке. Почему?"
   — Я слышал, я подписал с вами какой-то контракт, — сказал ученый.
   "Ага. Вот фотостатическая копия. Что насчет этого?"
   "Подождите минуту." Гэллегер просмотрел документ. По-видимому, это была его собственная подпись. Черт бы побрал этого робота!
   — Это подделка, — сказал он наконец.
   Джимми громко рассмеялся. «Я понял. Задержка. Извини, приятель, но ты зашился. Вы подписали это в присутствии свидетелей.
   — Ну… — задумчиво сказал Гэллегер. — Полагаю, вы бы мне не поверили, если бы я сказал, что мое имя подделал робот… —
   Ха! — заметил Джимми.
   «…загипнотизировал тебя, заставив поверить, что ты меня видишь».
   Элиа погладила его блестящую лысину. — Честно говоря, нет. Роботы не могут этого сделать».
   «Мой может».
   "Докажите это. Докажите это в суде. Если ты сможешь это сделать, конечно… Элла усмехнулась. «Тогда вы можете получить вердикт».
   Глаза Гэллегера сузились. «Не думал об этом. Однако я слышал, что вы предложили мне стотысячную квартиру, а также еженедельное жалованье.
   — Конечно, сап, — сказал Джимми. — Только ты сказал, что тебе нужно всего двенадцать тысяч. Что вы и получили. Впрочем, вот что. Мы будем платить вам бонус за каждый полезный продукт, который вы сделаете для Sonatone».
   Гэллегер встал. — Даже моему подсознанию не нравятся эти ушки, — сказал он Сильверу. "Пойдем."
   — Думаю, я останусь.
   «Помните про забор», — загадочно предупредил он. — Но как пожелаешь. Я побегу.
   Элла сказала: «Помни, Гэллегер, ты работаешь на нас. Если мы услышим, что вы оказываете услуги Броку, мы наложим на вас судебный запрет прежде, чем вы сможете сделать глубокий вдох.
   "Ага?"
   Тоны не соизволили ответить. Гэллегер с несчастным видом нашел лифт и спустился на этаж. Что теперь? Джо.
   Через пятнадцать минут Гэллегер вошел в свою лабораторию. Горели огни, вокруг лихорадочно лаяли собаки. Джо стоял перед зеркалом и неслышно пел.
   — Я отнесу вам кувалду, — сказал Гэллегер. «Начинай молиться, ты, беспутная сборище винтиков. Так что помоги MC, я собираюсь саботировать тебя.
   — Ладно, бей меня, — пропищал Джо. «Посмотри, если мне не все равно. Ты просто завидуешь моей красоте.
   "Красота?"
   «Ты не можешь видеть все это — у тебя всего шесть чувств».
   "Пять."
   "Шесть. У меня есть намного больше. Естественно, все мое великолепие открывается только мне. Но ты все равно достаточно видишь и достаточно слышишь, чтобы осознать часть моей прелести.
   — Ты скрипишь, как ржавая жестяная повозка, — прорычал Гэллегер.
   — У тебя тупые уши. Мои сверхчувствительные. Вам, конечно, не хватает полных тональных значений моего голоса.
   Теперь молчи. Разговоры мешают мне. Я ценю свои движения».
   «Живи в своем дурацком раю, пока можешь. Подожди, я найду сани.
   «Хорошо, бейте меня. Что мне?"
   Гэллегер устало сел на диван, глядя на прозрачную спину робота. «Ты определенно все испортил для меня. Для чего ты подписал этот контракт с Сонатоне?
   "Я говорил тебе. Чтобы Кенникотт не приходил и не беспокоил меня.
   «Из всех эгоистичных, тупоголовых… э-э! Ну, ты втянул меня в сладкое месиво. Тони могут обвинить меня в соблюдении буквы контракта, если я не докажу, что не подписывал его. Все в порядке. Ты поможешь мне. Ты пойдешь со мной в суд и включишь свой гипноз или что там еще. Вы собираетесь доказать судье, что вы это сделали и можете маскироваться под меня.
   — Не будет, — сказал робот. "Почему я должен?"
   «Потому что ты втянул меня в это», — взвизгнул Гэллегер. — Ты должен вытащить меня!
   "Почему?"
   "Почему? Потому что… э… ну, это обычная порядочность!
   «Человеческие ценности не применимы к роботам, — сказал Джо. «Какое мне дело до семантики? Я отказываюсь тратить время, которое я мог бы потратить на восхищение своей красотой. Я останусь здесь, перед зеркалом, навеки и навсегда… —
   Черт возьми, — прорычал Гэллегер. «Я разорву тебя на атомы».
   — Ладно, мне все равно.
   — А вы нет?
   — Ты и твой инстинкт самосохранения, — довольно насмешливо сказал робот. — Хотя я полагаю, что это необходимо для вас. Существа такого непревзойденного уродства уничтожили бы себя из чистого стыда, если бы. у них не было чего-то подобного, чтобы поддерживать их жизнь».
   — А если я заберу твое зеркало? — безнадежно спросил Гэллегер.
   Вместо ответа Джо выпучил глаза на их стебли. «Мне нужно зеркало? Кроме того, я могу локально расширить себя.
   — Неважно. Я пока не хочу сойти с ума. Слушай, придурок, робот должен что-то делать. Что-то полезное, я имею в виду.
   "Я делаю. Красота — это все».
   Гэллегер зажмурил глаза, пытаясь сообразить. — Теперь смотри. Предположим, я изобретаю для Брока новый тип экрана-увеличителя. Тоны конфискуют его. Я должен быть юридически свободен, чтобы работать на Брока, или… —
   Смотри! Джо визгливо вскрикнул. «Они ходят кругом! Как мило." Он в экстазе смотрел на свои жужжащие внутренности. Гэллегер побледнел от бессильной ярости.
   "Будь ты проклят!" — пробормотал он. — Я найду способ оказать давление. Я иду спать." Он встал и злобно выключил свет.
   — Это не имеет значения, — сказал робот. — Я тоже вижу в темноте.
   Дверь захлопнулась за Гэллегером. В тишине Джо начал немелодично напевать про себя.
   Холодильник Гэллегера занимал всю стену его кухни. Он был заполнен в основном спиртными напитками, которые требовали охлаждения, в том числе импортным баночным пивом, с которого он всегда начинал свои запои. На следующее утро, с тяжелыми глазами и безутешным, Гэллегер поискал томатный сок, сделал ироничный глоток и торопливо запил его ржаным соком. Так как он уже неделю был в бутылочном головокружении, пиво теперь не было показано - он всегда работал кумулятивно, поэтапно. Официант поставил на стол герметично закрытый завтрак, а Гэллегер угрюмо поиграл с окровавленным бифштексом.
   Хорошо?
   Суд, решил он, был единственным выходом. Он мало знал о психологии робота. Но таланты Джо наверняка произвели бы впечатление на судью. Доказательства наличия роботов были юридически неприемлемы — и тем не менее, если бы Джо можно было рассматривать как машину, способную к гипнозу, контракт с «Сонатоном» можно было бы признать недействительным.
   Гэллегер использовал свой визор, чтобы начать игру. Харрисон Брок все еще имел определенные политические полномочия, и слушание было назначено на тот же день. Что произойдет, однако, знали только Бог и робот.
   Несколько часов прошло в напряженных, но тщетных размышлениях. Гэллегер не мог придумать, как заставить робота делать то, что он хочет. Если бы он только мог вспомнить, для чего был создан Джо, но он не мог. Еще... В полдень он вошел в лабораторию. — Слушай, дурак, — сказал он, — ты пойдешь со мной в суд. Сейчас."
   "Не будет."
   «Хорошо», — Гэллегер открыл дверь и впустил двух рослых мужчин в комбинезонах с носилками. — Посадите его, мальчики.
   Внутренне он немного нервничал. Силы Джо были совершенно неизвестны, его потенциалы были х величин.
   Однако робот был не очень большим, и, хоть он и вырывался и орал с неистовой пискостью в голосе, его легко погрузили на носилки и одели в смирительную рубашку.
   «Прекрати! Вы не можете сделать это со мной! Отпусти меня, слышишь? Отпусти меня!"
   — Снаружи, — сказал Гэллегер.
   Джо, храбро протестовавшего, вынесли и погрузили в аэрофургон. Оказавшись там, он замолчал, тупо глядя в никуда. Гэллегер сел на скамейку рядом с распростертым роботом. Фургон скользнул вверх.
   "Хорошо?"
   — Как хочешь, — сказал Джо. «Вы меня расстроили, иначе я мог бы вас всех загипнотизировать. Я все еще мог, ты знаешь. Я мог бы заставить вас всех бегать и лаять, как собаки».
   Гэллегер слегка дернулся. — Лучше не надо.
   «Я не буду. Это ниже моего достоинства. Я просто буду лежать здесь и любоваться собой. Я сказал тебе, что мне не нужно зеркало. Я могу увеличить свою красоту и без него».
   — Смотрите, — сказал Гэллегер. «Вы идете в зал суда. В ней будет много людей. Они все будут восхищаться вами. Они будут восхищаться вами больше, если вы покажете, как вы можете гипнотизировать людей. Как ты сделал с Тонами, помнишь?
   «Какое мне дело, сколько людей восхищаются мной?» — спросил Джо. «Мне не нужно подтверждение. Если они увидят меня, это их удача. Теперь молчи. Если хочешь, можешь посмотреть мои шестеренки.
   Гэллегер наблюдал за механизмами робота с тлеющей ненавистью в глазах. Он все еще был в мрачной ярости, когда фургон подъехал к залу суда. Мужчины внесли Джо внутрь под руководством Гэллегера и осторожно положили его на стол, где после краткого обсуждения он был отмечен как Экспонат А. Зал
   суда был переполнен. Директора тоже были там — Элла и Джимми Тон, выглядевшие неприятно самоуверенными, и Пэтси Брок с отцом, обе казались встревоженными. Сильвер О'Киф с обычной для нее настороженностью заняла место посередине между представителями Sonatone и VoxView.
   Председателем суда был солдафон по имени Хансен, но, насколько Гэллегер знал, он был честен.
   Что было чем-то, в любом случае.
   Хансен посмотрел на Гэллегера. — Мы не будем возиться с формальностями. Я читал это краткое изложение, которое вы прислали. Все дело стоит или падает на вопрос о том, подписали ли вы определенный контракт с Sonatone Television Amusement Corp., верно?
   — Верно, ваша честь.
   «В данных обстоятельствах вы отказываетесь от юридического представительства. Верно?"
   — Верно, ваша честь.
   «Тогда это технически ex officio, которое должно быть подтверждено позже апелляцией, если любая из сторон пожелает. В противном случае через десять дней приговор становится официальным». Этот новый тип неофициальных судебных слушаний в последнее время стал популярным — он экономил время, а также изнашивал всех. Более того, некоторые недавние скандалы сделали адвокатов сомнительной репутацией в глазах общественности. Было предубеждение.
   Судья Хансен позвонил Тонам, допросил их, а затем попросил Харрисона Брока выступить. Большая шишка выглядела обеспокоенной, но ответила быстро.
   — Вы заключили соглашение с апеллятором восемь дней назад?
   "Да. Мистер Гэллегер заключил контракт на выполнение определенной работы для меня...
   - Был письменный контракт?
   "Нет. Это было словесно».
   Хансен задумчиво посмотрел на Гэллегера. — Апеллер был в то время пьян? Я полагаю, он часто так делает.
   Брок сглотнул. — Тестов не проводилось. Я действительно не могу сказать».
   — Он пил алкогольные напитки в вашем присутствии?
   — Я не знаю, были ли они пьяны…
   — Если мистер Гэллегер их пил, значит, они алкогольные. QED Этот джентльмен когда-то работал со мной над одним делом. Однако, кажется, нет никаких юридических доказательств того, что вы заключили какое-либо соглашение с мистером
   Гэллегером.
   Ответчик — Сонатоне — имеет письменный контракт. Подпись проверена».
   Хансен жестом отослал Брока от трибуны. — Итак, мистер Гэллегер. Если вы придете сюда... Контракт, о котором идет речь, был подписан примерно в 8 вечера вчера вечером. Вы утверждаете, что не подписывали его?
   "Точно. Меня тогда даже не было в моей лаборатории.
   "Где вы были?"
   «Центр города».
   — Вы можете привести свидетелей на этот счет?
   Гэллегер задумался. Он не мог.
   "Очень хорошо. Ответчик утверждает, что вчера примерно в 8 часов вечера вы в своей лаборатории подписали некий контракт. Вы это категорически отрицаете. Вы утверждаете, что Доказательство А с помощью гипноза выдавало себя за вас и успешно подделало вашу подпись. Я консультировался с экспертами, и они считают, что роботы не способны на такую мощь».
   «Мой робот нового типа».
   "Очень хорошо. Пусть ваш робот загипнотизирует меня, заставив поверить, что это либо вы, либо любой другой человек. Другими словами, пусть доказывает свои возможности. Пусть оно предстанет передо мной в любой форме, которую выберет».
   Гэллегер сказал: «Я попытаюсь», — и покинул свидетельскую трибуну. Он подошел к столу, где лежал робот в смирительной рубашке, и молча вознес краткую молитву.
   "Джо."
   "Да."
   — Вы слушали?
   "Да."
   — Вы загипнотизируете судью Хансена?
   — Уходи, — сказал Джо. «Я любуюсь собой».
   Гэллегер вспотел. «Слушай. Я не прошу многого. Все, что вам нужно сделать… —
   Джо расфокусировал глаза и слабо сказал: — Я вас не слышу. Я расширяюсь».
   Десять минут спустя Хансен сказал: «Ну, мистер Каллегер…»
   «Ваша честь! Все, что мне нужно, это немного времени. Я уверен, что смогу заставить этого грохочущего Нарцисса доказать свою правоту, если ты дашь мне шанс.
   «Этот суд не является несправедливым», — отметил судья. — Когда бы вы ни доказали, что Экспонат А способен к гипнозу, я переслушаю дело. А пока договор в силе. Вы работаете на Sonatone, а не на VoxView. Дело закрыто."
   Он ушел. Тоны неприятно косились на зал суда. Они также ушли в сопровождении Сильвера О'Кифа, решившего, какая сторона забора безопаснее. Гэллегер посмотрел на Пэтси Брок и беспомощно пожал плечами.
   — Ну… — сказал он.
   Она криво усмехнулась. — Ты пытался. Не знаю, насколько сложно, но… Ну, может быть, вы все равно не смогли бы найти ответ.
   Брок пошатнулся, вытирая пот с круглого лица. — Я разоренный человек. Сегодня в Нью-Йорке открылись шесть новых контрабандных кинотеатров. Я схожу с ума. Я этого не заслуживаю».
   «Хочешь, чтобы я вышла за Тона?» — сардонически спросила Пэтси.
   "Конечно нет! Если только ты не пообещаешь отравить его сразу после церемонии. Эти скунсы не могут лизать меня. Я что-нибудь придумаю."
   — Если Гэллегер не может, то и ты не сможешь, — сказала девушка. "И что теперь?"
   — Я возвращаюсь в свою лабораторию, — сказал ученый. "Истина в вине. Я начал это дело, когда был пьян, и, может быть, если я снова напьюсь, я найду ответ. Если я не продам свою маринованную тушу за любую цену.
   — Хорошо, — согласилась Пэтси и увела отца. Гэллегер вздохнул, руководил загрузкой Джо в фургон и погрузился в безнадежные теории.
   Через час Гэллегер распластался на кушетке в лаборатории, страстно пил спиртное из бара и смотрел на робота, который стоял перед зеркалом и пищал. Запой грозил стать монументальным. Гэллегер не был уверен, что плоть и кровь выдержат это. Но он был полон решимости продолжать, пока не найдет ответ или не потеряет сознание.
   Его подсознание знало ответ. Какого черта он вообще сделал Джо? Уж точно не для того, чтобы потакать комплексу Нарцисса! Была и другая причина, вполне логичная, скрытая в недрах алкоголя.
   Икс-Фактор. Если бы х-фактор был известен, Джо можно было бы контролировать. Он будет. X был главным выключателем. В настоящее время робот был, так сказать, диким. Если бы ему сказали выполнить задачу, для которой он был создан, наступило бы психологическое равновесие. X был катализатором, который привел Джо к здравомыслию.
   Очень хороший. Гэллегер пил крепкий Драмбуи. Ух!
   Суета сует; все суета. Как можно было найти х-фактор? Вычет? Индукция? Осмос?
   Ванна в Драмбюи-Галлегере сковывала его бурные мысли. Что случилось той ночью неделю назад?
   Он пил пиво. Брок вошел. Брок ушел. Гэллегер начал делать робота-хм-м-м. Выпитое пиво отличалось от других видов. Возможно, он пил не те напитки.
   Скорее всего. Гэллегер поднялся, протрезвился тиамином и вытащил из холодильника десятки банок импортного пива. Он сложил их в морозильную камеру рядом с диваном. Пиво брызнуло в потолок, когда он открыл открывалку. Теперь давайте посмотрим.
   Икс-Фактор. Робот, конечно, знал, что он представляет. Но Джо ничего не сказал. Там он стоял, парадоксально прозрачный, наблюдая, как вращаются его шестеренки.
   "Джо."
   «Не беспокойте меня. Я погружен в созерцание красоты».
   — Ты некрасивая.
   "Я. Разве ты не восхищаешься моим тарзилом?
   — Какой у тебя тарзил?
   — О, я забыл, — с сожалением сказал Джо. — Ты не можешь этого почувствовать, не так ли? Если подумать, я сам добавил тарзил после того, как ты меня заставил. Это очень мило».
   "Хм." Пустых банок из-под пива стало больше. В настоящее время только одна компания где-то в Европе разливает пиво в банки вместо вездесущих пластиковых лампочек, но Гэллегер предпочитал банки — вкус был каким-то другим. Но о Джо. Джо знал, зачем он был создан. Или он сделал? Гэллегер знал, но его подсознание-о-о! Что насчет подсознания Джо?
   Было ли у робота подсознание? Ну, у него был мозг — Гэллегер размышлял о невозможности дать скополамин Джо. Ад! Как вы могли высвободить подсознание робота?
   Гипнотизм.
   Джо не мог быть загипнотизирован. Он был слишком умен.
   Разве-самогипнотизм?
   Гэллегер торопливо выпил еще пива. Он снова начал ясно мыслить. Мог ли Джо читать будущее? Нет; у него были некоторые странные чувства, но они работали по непреклонной логике и законам вероятности. Более того, у Джо была ахиллесова пята — его комплекс Нарцисса.
   Может быть, просто может быть способ.
   Гэллегер сказал: «Ты не кажешься мне красивым, Джо».
   «Какое мне дело до тебя? Я красивая, и я это вижу. Достаточно."
   "Ага. Мои чувства ограничены, я полагаю. Я не могу реализовать весь твой потенциал. Тем не менее, теперь я вижу тебя в другом свете. Я пьян. Мое подсознание пробуждается. Я могу ценить вас как своим сознанием, так и своим подсознанием. Видеть?"
   «Как вам повезло», — одобрил робот.
   Гэллегер закрыл глаза. — Ты видишь себя полнее, чем я. Но не полностью, а?
   "Что? Я вижу себя таким, какой я есть».
   «С полным пониманием и признательностью?»
   — Ну да, — сказал Джо. "Конечно. Не так ли?
   «Сознательно и подсознательно? Знаете, у вашего подсознания могут быть разные чувства.
   Или более острые. Я знаю, что есть количественная и качественная разница в моем мировоззрении, когда я пьян или загипнотизирован, или когда мое подсознание каким-то образом контролирует ситуацию».
   "Ой." Робот задумчиво посмотрел в зеркало. "Ой."
   — Жаль, что ты не можешь напиться.
   Голос Джо стал пискливее, чем когда-либо. «Мое подсознание… Я никогда так не ценила свою красоту. Я могу что-то упустить». -
   Что ж, бесполезно об этом думать, - сказал Гэллегер. «Вы не можете освободить свое подсознание».
   — Да, могу, — сказал робот. «Я могу загипнотизировать себя».
   Гэллегер не осмелился открыть глаза. Это сработает?
   "Конечно. Это как раз то, что я собираюсь сделать сейчас. Я могу увидеть в себе невообразимую красоту, о которой раньше и не подозревал. Величайшая слава — вот и я».
   Джо вытянул глаза на стебли, противопоставил их, а затем внимательно вгляделся друг в друга. Наступило долгое молчание.
   Вскоре Гэллегер сказал: «Джо!» Тишина.
   "Джо!"
   Все еще тишина. Собаки завыли: «Говори, чтобы я тебя слышал».
   — Да, — сказал робот, и в его писке было что-то далекое.
   — Вы загипнотизированы?
   "Да."
   — Ты милый?
   «Прекраснее, чем я когда-либо мечтал». Гэллегер пропустил это. — Ваше подсознание управляет?
   "Да."
   «Зачем я создал тебя?»
   Нет ответа. Гэллегер облизнул губы и попытался снова. — Джо. Ты должен ответить мне. Ваше подсознание доминирует — помните? Зачем я создал тебя?
   Нет ответа.
   "Передумать. Вернемся к тому часу, когда я создал тебя. Что случилось потом?"
   — Ты пил пиво, — слабым голосом сказал Джо. — У тебя были проблемы с консервным ножом. Ты сказал, что собираешься построить больший и лучший консервный нож. Это я."
   Гэллегер чуть не упал с дивана. — Что?
   Робот подошел, взял банку и открыл ее с невероятной ловкостью. Пиво не брызнуло.
   Джо был идеальным консервным ножом.
   — Вот что, — сказал Гэллегер себе под нос, — это то, к чему приводит знание науки на слух. Я строю самого сложного из существующих роботов только для того… — Он не договорил.
   Джо проснулся вздрогнув. «Что случилось?» он спросил. Гэллегер уставился на него. «Открой эту банку!» — отрезал он. Робот повиновался после короткой паузы. "Ой. Итак, вы узнали. Что ж, думаю, теперь я просто раб».
   — Чертовски прав ты. Я нашел катализатор - главный выключатель. Ты в ударе, дурак, делаешь работу, для которой был создан».
   — Что ж, — философски сказал Джо, — по крайней мере, я могу любоваться своей красотой, когда тебе не нужны мои услуги.
   Гэллегер хмыкнул: «Огромный консервный нож! Слушать. Предположим, я приведу вас в суд и скажу загипнотизировать судью Хансена. Тебе придется это сделать, не так ли?
   "Да. Я больше не свободный агент. FM обусловлен. Условно подчиняться вам. До сих пор я был приучен подчиняться только одной команде — выполнять работу, для которой я был создан. Пока ты не приказал мне открывать банки, я был свободен. Теперь я должен полностью подчиняться тебе.
   — Угу, — сказал Гэллегер. «Слава Богу за это. Иначе я бы с ума сошла за неделю. По крайней мере, я могу разорвать контракт с Sonatone. Тогда все, что мне нужно сделать, это решить проблему Брока.
   — Но ты это сделал, — сказал Джо.
   "Хм?"
   «Когда ты заставил меня. Вы уже разговаривали с Броком, так что вы вложили в меня решение его проблемы. Возможно, подсознательно». -
   Гэллегер потянулся за пивом. «Говори быстро. Каков ответ?"
   — Сабсоникс, — сказал Джо. «Вы сделали меня способным к определенному субзвуковому тону, который Брок должен транслировать через нерегулярные промежутки времени по телевизору…»
   Дозвуковые звуки не слышны. Но их можно почувствовать. Сначала они могут ощущаться как слабое, иррациональное беспокойство, которое перерастает в слепую, бессмысленную панику. Это не длится долго. Но когда это сочетается с АА —
   привлекательностью для публики — возникает определенный неизбежный результат.
   Тех, у кого были домашние устройства VoxView, это почти не беспокоило. Дело было в акустике.
   Завизжали кошки; собаки жалобно завыли. Но семьи, сидящие в своих гостиных и наблюдающие за выступлением звезд VoxView на экране, не замечали ничего плохого. Во-первых, не было достаточного усиления.
   Но в бутлег-кинотеатре, где незаконные телевизоры VoxView были подключены к Magnas, сначала возникло слабое, иррациональное беспокойство. Он установлен. Кто-то закричал. Побежали к дверям. Зрители чего-то боялись, но не знали чего. Они знали только, что им нужно выбраться оттуда.
   По всей стране начался бешеный исход из бутлег-кинотеатров, когда VoxView впервые зазвонил на субзвуке во время обычной трансляции. Никто не знал почему, кроме Гэллегеров, Броков и пары техников, которым был открыт секрет.
   Через час прозвучал еще один субзвук. Был еще один безумный исход.
   В течение нескольких недель невозможно было заманить мецената в контрабандный театр. Домашние телевизоры были намного безопаснее! Продажи VoxView выросли — никто не стал бы ходить в бутлег-кинотеатр. Неожиданным результатом эксперимента стало то, что через некоторое время никто не стал ходить ни в один из узаконенных театров «Сонатон». Сработало обусловливание.
   Зрители не знали, почему они запаниковали в пиратских заведениях. Они связывали свой слепой, необоснованный страх с другими факторами, особенно с толпой и клаустрофобией. Однажды вечером женщина по имени Джейн Уилсон, в остальном ничем не примечательная, посетила контрабандное шоу... Она сбежала вместе с остальными, когда включили субзвук.
   На следующий вечер она отправилась в роскошный Sonatone Bijou. В середине драматического произведения она огляделась, поняла, что вокруг нее огромная толпа, в ужасе возвела глаза к потолку и вообразила, что она давит вниз.
   Она должна была уйти оттуда!
   Ее шквал был разгонным зарядом. Были и другие клиенты, которые слышали инфразвук раньше. Во время паники никто не пострадал; по закону двери театра должны быть достаточно большими, чтобы можно было легко выйти во время пожара. Никто не пострадал, но внезапно стало очевидно, что публику приучают к дозвуку, чтобы избежать опасного сочетания толп и театров. Простой вопрос психологической ассоциации: в течение четырех месяцев нелегальные заведения исчезли, а супертеатры «Сонатон» закрылись из-за отсутствия покровительства. Тоны, отец и сын, не были счастливы. Но все, кто был связан с VoxView, были.
   Кроме Гэллегера. Он получил от Брока ошеломляющий чек и тут же телеграфировал в Европу за невероятным количеством пива в банках. Теперь, размышляя о своих печалях, он лежал на кушетке в лаборатории и вливал себе в глотку хайбол. Джо, как обычно, стоял перед зеркалом и смотрел, как вращаются колеса.
   — Джо, — сказал Гэллегер.
   "Да? Что я могу сделать?"
   "О ничего." В этом была проблема. Гэллегер выудил из кармана скомканную кабельную ленту и угрюмо перечитал ее еще раз. Консервный завод пива в Европе решил изменить свою тактику. Отныне, говорилось в телеграмме, их пиво будет разливаться в обычные пластиковые лампочки, в соответствии с обычаями и спросом. Банок больше нет.
   В наши дни ничего не расфасовывали в банки. Сейчас даже пива нет.
   Так что же толку в роботе, который был создан и приспособлен для открывания банок?
   Гэллегер вздохнул и смешал еще один хайбол — крепкий. Джо гордо стоял перед зеркалом.
   Затем он расширил глаза, противопоставил их и быстро освободил свое подсознание посредством самогипноза. Так Джо мог лучше себя ценить.
   Гэллегер снова вздохнул. Собаки начали лаять как бешеные на несколько кварталов вокруг. Ну что ж.
   Он выпил еще и почувствовал себя лучше. Сейчас, подумал он, пора спеть «Фрэнки и Джонни». Может быть, у них с Джо может быть дуэт — один баритон и один неслышимый саб или сверхзвук. Близкая гармония.
   Десять минут спустя Гэллегер пел дуэтом со своим консервным ножом.
   ЗАБЛУЖДЕННЫЙ ореол
   Едва ли можно было винить в ошибке самого молодого ангела. Они дали ему совершенно новый сияющий ореол и указали на конкретную планету, которую имели в виду. Он беспрекословно следовал указаниям, очень гордясь своей ответственностью. Это был первый раз, когда самому молодому ангелу было поручено даровать святость человеку.
   Поэтому он спикировал на землю, нашел Азию и остановился у входа в пещеру, которая зияла на полпути к вершине Гималаев. Он вошел в пещеру, его сердце бешено колотилось от волнения, готовясь материализоваться и отдать святому ламе его щедро заработанную награду. Десять лет аскет-тибетец Кай Юнг сидел неподвижно, думая о святых мыслях. Еще десять лет он жил на вершине столба, приобретая дополнительные заслуги. И последние десять лет он жил в этой пещере отшельником, оставив все плотское.
   Самый младший ангел переступил порог и остановился, ахнув от изумления. Очевидно, он был не в том месте. Непреодолимый запах душистого саке ударил ему в ноздри, и он в ужасе уставился на сморщенного пьяного человечка, который счастливо сидел на корточках у костра и жарил кусок козьего мяса. Притон беззакония!
   Естественно, самый молодой ангел, мало знавший обычаи мира, не мог понять, что привело ламу к грехопадению. Огромный горшок саке, который какой-то заблуждающийся благочестивый человек оставил у входа в пещеру, был подношением, и лама пробовал его снова и снова. И к этому времени он явно не был подходящим кандидатом в святые.
   Младший ангел колебался. Указания были четкими. Но, конечно же, этот пьянящий негодяй не мог носить нимб. Лама громко икнул и потянулся за очередной чашкой сакэ, тем самым уговорив ангела, который расправил крылья и удалился с видом оскорбленного достоинства.
   Так вот, в штате Среднего Запада Северной Америки есть город под названием Тиббет. Кто может винить ангела, если он приземлился там и после недолгих поисков обнаружил человека, явно созревшего для причисления к лику святых, чье имя, как указано на двери его маленького загородного дома, было К. Янг?
   «Возможно, я ошибся», — подумал младший ангел. «Они сказали, что это Кай Юнг. Но это Тиббет, хорошо. Он должен быть мужчиной. Во всяком случае, выглядит достаточно свято.
   «Ну, — сказал самый младший из ангелов, — вот и все. А где этот ореол?
   Мистер Янг сидел на краю своей кровати, опустив голову, задумчиво. Депрессивное зрелище. Наконец он встал и надел разные одежды. Сделав это, побрившись, вымывшись и причесавшись, он спустился по лестнице к завтраку.
   Джилл Янг, его жена, сидела, рассматривая газету и потягивая апельсиновый сок. Это была маленькая, едва ли не пожилая и довольно хорошенькая женщина, давно уже отказавшаяся от попыток понять жизнь. Она решила, что это слишком сложно. Постоянно происходили странные вещи. Гораздо лучше оставаться сторонним наблюдателем и просто позволить им произойти. В результате такого отношения она сохранила свое очаровательное лицо нетронутым и добавила на голову мужа многочисленные седые волосы.
   Далее будет сказано больше о голове мистера Янга. Конечно, за ночь он преобразился. Но пока он этого не знал, а Джилл выпила апельсиновый сок и безмятежно одобрила нелепую на вид шляпу в рекламе.
   — Привет, Грязный, — сказал Янг. "Утро."
   Он не обращался к жене. Появился маленький и шаловливый Скотти, который истерически скакал у ног своего хозяина и впадал в припадок полнейшего безумия, когда тот дергал его за волосатые уши. Бесшабашный Скотти кинул голову боком на ковер и катался по комнате на морде, издавая сдавленный писк восторга. Наконец, устав от этого, Скотти, которого звали Грязный МакНасти, начал стучать головой об пол с явным намерением вышибить себе мозги, если таковые имеются.
   Янг проигнорировал знакомое зрелище. Он сел, развернул салфетку и стал рассматривать свою еду. С легким ворчанием одобрения он начал есть.
   Он заметил, что его жена смотрит на него со странным и рассеянным выражением лица. Он торопливо вытер губы салфеткой. Но Джилл все еще смотрела.
   Янг внимательно посмотрел на свою рубашку. Оно было если не безупречным, то, по крайней мере, без случайных кусочков бекона или яиц. Он посмотрел на свою жену и понял, что она смотрит в точку чуть выше его головы. Он посмотрел вверх.
   Джилл слегка вздрогнула. Она прошептала: «Кеннет, что это?»
   Янг пригладил волосы. — Э… что, дорогая?
   — Эта штука у тебя на голове.
   Мужчина провел пальцами по своей голове. — Моя голова? Поток, ты имеешь в виду?
   — Оно сияет, — объяснила Джилл. — Что, черт возьми, ты сделал с собой?
   Мистер Янг почувствовал легкое раздражение. «Я ничего с собой не делал. Человек рано или поздно лысеет».
   Джилл нахмурилась и выпила апельсиновый сок. Ее зачарованный взгляд снова скользнул вверх. Наконец она сказала: «Кеннет, я бы хотела, чтобы ты…»
   «Что?»
   Она указала на зеркало на стене.
   С отвращением ворча, Янг встал и посмотрел на изображение в стекле. Сначала он не увидел ничего необычного. Это было то самое лицо, которое он уже много лет видел в зеркале. Не необычное лицо, не такое, на которое человек мог бы с гордостью указать пальцем и сказать: «Посмотрите. Мое лицо." Но, с другой стороны, уж точно не выражение лица, которое могло бы вызвать ужас. В общем, обыкновенное, чистое, хорошо выбритое и румяное лицо. Долгая связь с ним вызвала у мистера Янга чувство терпимости, если не настоящего восхищения.
   Но, увенчанный ореолом, он приобрел некую жуткость.
   Ореол висел неподвешенным примерно в пяти дюймах от скальпа. Он был около семи дюймов в диаметре и казался светящимся кольцом белого света. Он был неосязаем, и Янг несколько раз ошеломленно провел по нему рукой.
   — Это… ореол, — сказал он наконец и повернулся, чтобы посмотреть на Джилл.
   Скотти, Грязный Макнасти, впервые заметил светящееся украшение. Он был сильно заинтересован. Он, конечно, не знал, что это такое, но всегда оставался шанс, что это может быть съедобно. Он не был очень умным псом.
   Грязный сел и заскулил. Его игнорировали. Громко лая, он прыгнул вперед и попытался взобраться на тело своего хозяина в безумной попытке добраться до нимба и разорвать его. Поскольку он не сделал враждебного движения, он, очевидно, был справедливой добычей.
   Янг защищался, схватил Скотти за затылок и отнес визжащую собаку в другую комнату, где и оставил ее. Затем он вернулся и еще раз посмотрел на Джилл.
   Наконец она заметила: «Ангелы носят нимбы».
   — Я похож на ангела? — спросил Янг. — Это… научное проявление. Как… как та девушка, чья кровать все время подпрыгивала. Вы читали об этом».
   У Джилл была. «Она сделала это своими мышцами».
   «Ну, не я», — решительно сказал Янг. "Как я мог? Это научно. Многие вещи сияют сами по себе».
   "О, да. Поганки».
   Мужчина вздрогнул и потер голову. «Спасибо, моя дорогая. Полагаю, ты знаешь, что ничем не помогаешь.
   — У ангелов есть нимбы, — сказала Джилл с ужасающей настойчивостью.
   Янг снова был у зеркала. «Дорогая, ты не могла бы немного подержать свою ловушку на замке? Я чертовски напуган, а ты совсем не воодушевляешь.
   Джилл расплакалась, вышла из комнаты, и вскоре было слышно, как она тихо разговаривает с Филти.
   Янг допил свой кофе, но он был безвкусным. Он не был так напуган, как показал. Проявление было странным, странным, но ничуть не ужасным. Рога, пожалуй, вызвали бы ужас и испуг. Но гало-г. Янг читал приложения к воскресным газетам и узнал, что все странное можно объяснить причудливой работой науки. Где-то он слышал, что вся мифология основана на научных фактах. Это утешало его, пока он не был готов уйти в офис.
   Он надел дерби. К сожалению, ореол был слишком большим. У шляпы, казалось, было два поля, верхнее из которых светилось белым светом.
   "Проклятие!" — искренне сказал Янг. Он обыскал шкаф и примерил одну шляпу за другой.
   Никто не скроет ореол. Конечно, он не мог войти в переполненный автобус в таком состоянии.
   Его внимание привлек большой пушистый предмет в углу. Он вытащил его и посмотрел на него с отвращением.
   Это был деформированный гигантский шерстяной головной убор, напоминающий кивер, который когда-то был частью маскарадного костюма. Сам костюм давно исчез, но шляпа осталась для удобства Филти, который иногда спал в ней.
   Тем не менее, это скроет ореол. Осторожно Янг натянул чудовище на голову и подкрался к зеркалу. Одного взгляда было достаточно. Произнеся короткую молитву, он открыл дверь и убежал.
   Выбор из двух зол часто бывает трудным. Не раз во время той кошмарной поездки в центр города Янг приходил к выводу, что сделал неправильный выбор. Но почему-то он не мог заставить себя сорвать шапку и потоптать ее ногами, хотя ему и хотелось этого. Сгорбившись в углу автобуса, он неотрывно рассматривал свои ногти и жалел, что не умер. Он слышал хихиканье и приглушенный смех и ощущал испытующие взгляды, прикованные к его съёжившейся голове.
   Маленький ребенок разорвал рубцовую ткань на сердце Янга и стал царапать открытую рану розовыми безжалостными пальцами.
   — Мама, — пронзительно сказал маленький ребенок, — посмотри на смешного человека.
   — Да, дорогая, — раздался женский голос. "Будь спокоен."
   — Что это у него на голове? — спросил паршивец.
   Наступила значительная пауза. Наконец женщина сказала: «Ну, я действительно не знаю» в озадаченной манере.
   — Для чего он это надел?
   Нет ответа.
   «Мама!»
   "Да, милый."
   — Он сумасшедший?
   — Молчи, — сказала женщина, уклоняясь от вопроса.
   — Но что это?
   Янг больше не мог этого выносить. Он встал и с достоинством прошел через автобус, его остекленевшие глаза ничего не видели. Стоя на внешней площадке, он старался отвернуться от зачарованного взгляда кондуктора.
   Когда машина замедлила ход, Янг почувствовал, как на его руку легла чья-то рука. Он повернулся. Мать маленького ребенка стояла там, хмурясь.
   "Хорошо?" — резко спросил Янг.
   — Это Билли, — сказала женщина. «Я стараюсь ничего не скрывать от него. Не могли бы вы рассказать мне, что это у вас на голове?
   — Это борода Распутина, — проскрежетал Янг. — Он пожелал это мне. Мужчина выпрыгнул из автобуса и, проигнорировав невнятный вопрос все еще озадаченной женщины, попытался затеряться в толпе.
   Это было трудно. Многих заинтриговала замечательная шляпа. Но, к счастью, Янг был всего в нескольких кварталах от своего офиса и, наконец, хрипло дыша, вошел в лифт, убийственно посмотрел на оператора и сказал: «Девятый этаж».
   — Простите, мистер Янг, — мягко сказал мальчик. — У тебя что-то на голове.
   — Я знаю, — ответил Юнг. — Я положил его туда.
   Это, казалось, решило вопрос. Но когда пассажир вышел из лифта, мальчик широко ухмыльнулся. Увидев через несколько минут уборщика, он сказал: «Вы знаете мистера Янга? Этот парень…
   — Я знаю его. Ну и что?"
   «Пьяный как лорд».
   "Ему? Ты чокнутый.
   «Крепче барабана, — заявил юноша, — убей меня, Гауда». Тем временем святой мистер Янг направился в кабинет доктора
   Френча, врача, которого он немного знал и который удобно располагался в том же здании.
   Ему не пришлось долго ждать. Медсестра, бросив испуганный взгляд на замечательную шляпу, исчезла и почти сразу же появилась снова, чтобы проводить пациента в святая святых.
   Доктор Френч, крупный, вежливый мужчина с навощенными желтыми усами, почти восторженно приветствовал Янга.
   «Входите, входите. Как вы сегодня? Надеюсь, ничего страшного. Позвольте мне взять вашу шляпу.
   — Подождите, — сказал Янг, отбиваясь от врача. «Сначала позвольте мне объяснить. У меня что-то на голове».
   — Порез, ушиб или перелом? — спросил буквально мыслящий доктор. «Я отправлю вам факс в один миг».
   — Я не болен, — сказал Янг. — По крайней мере, я надеюсь, что нет. У меня есть… гм, ореол.
   — Ха-ха, — зааплодировал доктор Френч. — Ореол, а? Наверняка ты не настолько хорош.
   — О, черт с ним! — рявкнул Янг и сорвал шляпу. Доктор отступил на шаг. Затем, заинтересовавшись, он подошел и попытался ощупать ореол пальцами. Он потерпел неудачу.
   — Я буду… Это странно, — сказал он наконец. — Похоже на одного, не так ли?
   "Что это такое? Вот что я хочу знать».
   Френч колебался. Он дернул себя за усы. — Ну, это не в моем духе. Физик мог-нет. Возможно, Мэйо. Отходит?»
   "Конечно, нет. Ты даже не можешь прикоснуться к этой штуке».
   «Ах. Я понимаю. Что ж, хотелось бы мнения некоторых специалистов. А пока позвольте мне посмотреть… Поднялся упорядоченный шум. Сердце Янга, температура, кровь, слюна и эпидермис были проверены и одобрены.
   Наконец Френч сказал: «Ты в хорошей форме. Приходите завтра, в десять. Тогда у меня будут другие специалисты.
   — Ты… э… ты не можешь избавиться от этого?
   — Я бы предпочел пока не пытаться. Очевидно, это какая-то форма радиоактивности. Возможно, потребуется лечение радием…
   Янг оставил человека бормотать что-то об альфа- и гамма-излучении. Обескураженный, он надел свою странную шляпу и спустился по коридору в свой кабинет.
   Рекламное агентство «Атлас» было самым консервативным из всех рекламных агентств. Два брата с седыми бакенбардами основали фирму в 1800 году, и компания, казалось, все еще носила достойные умственные бакенбарды. Изменения не одобрялись советом директоров, который в 1938 году окончательно убедился, что радио осталось, и принял контракты на рекламные передачи.
   Однажды младшего вице-президента уволили за ношение красного галстука.
   Янг прокрался в свой кабинет. Он был свободен. Он скользнул в свое кресло за письменным столом, снял шляпу и посмотрел на нее с отвращением. Головной убор, казалось, стал еще ужаснее, чем казался вначале. Он линял и, кроме того, испускал слабый, но безошибочный аромат немытого скотти.
   Изучив ореол и поняв, что он все еще прочно закреплен на своем месте, Янг приступил к своей работе. Но норны бросали в его сторону злобные взгляды, потому что дверь открылась, и вошел Эдвин Г. Кипп, президент Атласа. Янг едва успел нырнуть под стол и спрятать нимб.
   Кипп был невысоким, щеголеватым и полным достоинства мужчиной, который носил пенсне и вандейк с видом сдержанной рыбы. Его кровь уже давно превратилась в аммиак. Он двигал если не красотой, то, по крайней мере, почти видимой аурой мрачного консерватизма.
   — Доброе утро, мистер Янг, — сказал он. — Э… это ты?
   — Да, — сказал невидимый Янг. "Доброе утро. Я завязываю шнурок.
   На это Кипп ничего не ответил, кроме почти неслышного кашля. Время прошло. Стол молчал.
   — Э… мистер Янг?
   — Я… все еще здесь, — сказал несчастный Янг. «Это завязано. Шнурок, я имею в виду. Ты хотел меня?
   "Да."
   Кипп ждал с постепенно растущим нетерпением. Признаков предстоящего появления не было.
   Председатель посчитал целесообразным подойти к письменному столу и заглянуть под него. Но мысленная картина беседы, ведущейся в такой гротескной манере, была душераздирающей. Он просто сдался и сказал Янгу, чего он хочет.
   "Мистер. Только что звонил Девлин, — заметил Кипп. • «Он скоро приедет. Он хочет… э… показать город, как он выразился.
   Невидимый Янг кивнул. Девлин был одним из их лучших клиентов. Вернее, так было до прошлого года, когда он неожиданно начал вести дела с другой фирмой, к неудовольствию Киппа и совета директоров.
   Президент продолжил: «Он сказал мне, что колеблется по поводу своего нового контракта. Он планировал передать его Уорлду, но у меня была с ним переписка по этому поводу, и я предположил, что личное обсуждение может оказаться полезным. Итак, он посещает наш город и хочет пойти… э… осмотреть достопримечательности.
   Кипп стал доверчивее. «Я могу сказать, что мистер Девлин довольно определенно сказал мне, что предпочитает менее консервативную фирму. «Скучный», — таков был его термин. Сегодня он будет обедать со мной, и я постараюсь убедить его, что наша услуга будет полезной. И все же, — Кипп снова кашлянул, — дипломатия, конечно, важна. Я должен поблагодарить вас за то, что вы сегодня развлекли мистера Девлина.
   Во время этой речи стол хранил молчание. Теперь он конвульсивно сказал: «Я болен. Я не могу… —
   Ты заболел? Мне вызвать врача?
   Янг поспешно отказался от предложения, но продолжал скрываться. — Нет, я… но я имею в виду… —
   Вы ведете себя очень странно, — сказал Кипп с похвальной сдержанностью. «Есть кое-что, что вы должны знать, мистер Янг. Я пока не собирался вам говорить, но… во всяком случае, правление приняло вас к сведению. На прошлой встрече была дискуссия. Мы планировали предложить вам должность вице-президента в фирме.
   За столом онемело.
   «Вы поддерживали наши стандарты пятнадцать лет, — сказал Кипп. «С вашим именем не было и намека на скандал. Поздравляю вас, мистер Янг.
   Председатель шагнул вперед, протягивая руку. Из-под стола появилась рука, потрясла Киппа и быстро исчезла.
   Дальше ничего не произошло. Янг упорно оставался в своем убежище. Кипп понял, что, если не вытаскивать мужчину из дома, он не может надеяться увидеть Кеннета Янга целиком. С предостерегающим кашлем он удалился.
   Несчастный Янг появился, морщась, когда его сведенные судорогой мускулы расслабились. Красивый чайник с рыбой. Как он мог развлекать Девлина, когда тот носил нимб? И было жизненно необходимо, чтобы Девлина развлекали, иначе неуловимое вице-президентство было бы немедленно отозвано. Янг слишком хорошо знал, что сотрудники рекламного агентства «Атлас» встали на опасный путь.
   Его задумчивость была прервана внезапным появлением ангела на книжном шкафу.
   Это был невысокий книжный шкаф, и сверхъестественный гость сидел там достаточно спокойно, болтая каблуками и сложив крылья. Гардероб ангела составляла скудная мантия из белого парчи и сияющий ореол, при виде которого Юнга охватила волна тошноты.
   — Это, — сказал он с жесткой сдержанностью, — конец. Ореол может быть следствием массового гипноза. Но когда я начну видеть ангелов…
   — Не бойся, — сказал другой. «Я достаточно реален».
   Глаза Янга были дикими. "Откуда мне знать? Я явно разговариваю с пустым воздухом. Это шизо-что-то.
   Ко прочь.
   Ангел пошевелил пальцами ног и выглядел смущенным. — Я пока не могу. Дело в том, что я совершил большую ошибку. Возможно, вы заметили, что у вас есть небольшой ореол… —
   Янг коротко и горько усмехнулся. — О, да. Я это заметил.
   Прежде чем ангел успел ответить, дверь открылась. Кипп заглянул внутрь, увидел, что Янг занят, и, пробормотав: «Извините», удалился.
   Ангел почесал свои золотые кудри. — Ну, твой ореол предназначался кому-то другому — тибетскому ламе. Но по стечению обстоятельств меня заставили поверить, что ты кандидат в святые. Итак... Посетитель сделал многозначительный жест.
   Янг был сбит с толку. — Я не совсем…
   — Лама… ну, согрешил. Ни один грешник не может носить нимб. И, как я уже сказал, я дал его вам по ошибке.
   — Тогда ты сможешь снова забрать его? Изумленный восторг отразился на лице Янга. Но ангел благосклонно поднял руку.
   "Не бойся. Я проверил с записывающим ангелом. Вы вели безупречную жизнь. В награду вам будет позволено сохранить ореол святости».
   Испуганный человек вскочил на ноги, делая слабые плавательные движения руками. — Но…
   но… но… —
   Мир вам и благословение, — сказал ангел и исчез. Янг откинулся на спинку стула и помассировал ноющий лоб. В то же время дверь отворилась, и на пороге появился Кипп. К счастью, руки Янга временно скрыли ореол.
   "Мистер. Девлин здесь», — сказал президент. — Э… кто это был на книжном шкафу?
   Янг был слишком подавлен, чтобы лгать правдоподобно. Он пробормотал: «Ангел».
   Кипп удовлетворенно кивнул. — Да, конечно… Что? Ты говоришь ангел… ангел? О, Боже мой!» Мужчина совсем побледнел и поспешно удалился.
   Янг созерцал свою шляпу. Существо по-прежнему лежало на столе, слегка поморщившись под направленным на него злобным взглядом. Идти по жизни с нимбом было не менее невыносимо, чем мысль постоянно носить отвратительную шляпу. Янг злобно ударил кулаком по столу.
   «Я этого не вынесу! Я… я не должен… — он резко остановился. В его глазах вырос ошеломленный взгляд.
   «Я буду… правильно! Я не должен это терпеть. Если этот лама выбрался из этого... конечно. «Ни один грешник не может носить нимб». Круглое лицо Янга скривилось в маску чистого зла. — Тогда я буду грешником! Я нарушу все заповеди… —
   Он задумался. В данный момент он не мог вспомнить, что они собой представляли. «Не желай жены ближнего твоего». Это был один.
   Янг подумал о жене своего соседа — некой миссис Клэй, чудовищной девице лет пятидесяти, с лицом, похожим на засохший пудинг. Это была единственная заповедь, которую он не собирался нарушать.
   Но, наверное, один хороший, здоровый грех вернул бы ангела, спешащего убрать ореол. Какие преступления принесут наименьшие неудобства? Янг нахмурил брови.
   Ему ничего не пришло в голову. Он решил пойти прогуляться. Несомненно, представится какая-нибудь греховная возможность.
   Он заставил себя надеть кивер и дошел до лифта, когда позади него послышался хриплый голос. По залу мчался толстяк.
   Янг инстинктивно понял, что это мистер Девлин.
   Прилагательное «толстый» применительно к Девлину было значительным преуменьшением. Мужчина надулся. Его ноги, зажатые в желчно-желтых туфлях, распустились у щиколоток, как распустившиеся цветы. Они слились в икры, которые, казалось, набирали обороты по мере того, как они расширялись и поднимались, взмывали вверх с безумной энергией и предстали во всем своем безудержном великолепии посреди Девлина. Мужчина по силуэту напоминал ананас, больной слоновостью. Огромная масса плоти вывалилась из-под его воротника, образовав бледный обвисший комок, в котором Янг различил смутное сходство с лицом.
   Таков был Девлин, и он мчался по залу, как мамонты гремят мимо, с сотрясающим землю топотом своих грохочущих копыт.
   "Ты молод!" — прохрипел он. — Чуть не промахнулся, да? Я ждал в офисе… — Девлин сделал паузу, зачарованно глядя на шляпу. Потом, пытаясь изобразить вежливость, фальшиво рассмеялся и отвел взгляд. — Что ж, я все готов и собираюсь идти.
   Янг чувствовал себя болезненно насаженным на рога дилеммы. Неспособность развлечь Девлина означала бы потерю этого вице-президента. Но ореол давил на пульсирующую голову Янга, как утюг.
   Одна мысль была у него на первом месте: надо избавиться от благословенной вещи.
   Как только он это сделает, он будет полагаться на удачу и дипломатию. Очевидно, вывезти его гостя сейчас было бы фатальным безумием. Одна только шляпа была бы фатальной.
   — Прости, — хмыкнул Янг. «У меня важная встреча. Я вернусь за тобой, как только смогу».
   Хрипя от смеха, Девлин крепко прижался к руке другого. — Нет. Ты показываешь мне город! Прямо сейчас!" В ноздри Янга ударил безошибочный алкогольный запах. Он быстро подумал.
   — Хорошо, — сказал он наконец. «Пойдемте. Внизу есть бар. Выпьем, а?
   «Теперь ты говоришь», — сказал веселый Девлин, чуть не лишив Янга товарищеской пощечины. — Вот лифт.
   Они столпились в клетке. Янг закрыл глаза и страдал, когда заинтересованные взгляды были направлены на шляпу. Он впал в кому, очнувшись только на первом этаже, откуда Девлин вытащил его в соседний бар.
   Теперь план Юнга был таков: он будет вливать глоток за глотком в просторную глотку своего спутника и ждать, когда ему представится случай ускользнуть незамеченным. Это был хитрый план, но у него был один недостаток — Девлин отказывался пить в одиночестве.
   «Один для тебя и один для меня», — сказал он. "Это честно. Выпей еще».
   Янг не мог отказаться в сложившихся обстоятельствах. Хуже всего было то, что ликер Девлина, казалось, просачивался в каждую клеточку его огромного тела, оставляя его, наконец, в том же состоянии сияющего счастья, которое было у него изначально. Но бедный Янг был, мягко говоря, туговат.
   Он тихо сидел в кабинке, глядя на Девлина. Каждый раз, когда приходил официант, Янг знал, что глаза мужчины прикованы к шляпе. И с каждым раундом мысль об этом раздражала все больше.
   Кроме того, Янг беспокоился о своем ореоле. Он размышлял о грехах. Поджоги, кражи со взломом, саботаж и убийство быстро пронеслись в его затуманенном уме. Однажды он попытался украсть у официанта сдачу, но тот был слишком настороже. Он приятно рассмеялся и поставил перед Янгом новый стакан.
   Последний смотрел на это с отвращением. Внезапно приняв решение, он встал и махнул к двери. Девлин догнал его на тротуаре. «В чем дело? Давайте еще… —
   У меня есть работа, — сказал Янг с болезненной отчетливостью. Он выхватил трость у проходившего мимо пешехода и делал ею угрожающие жесты, пока протестующая жертва поспешно не скрылась.
   «Потянув палку в руке», мрачно размышлял он.
   — Но зачем работать? — широко спросил Девлин. — Покажи мне город.
   «У меня есть важные дела, которыми нужно заняться». Янг внимательно посмотрел на маленького ребенка, который остановился у бордюра и с интересом посмотрел на него. Малыш был удивительно похож на мальчишку, который так оскорблял меня в автобусе.
   «Что важно?» — спросил Девлин. «Важные дела, а? Например, что?»
   — Бить маленьких детей, — сказал Янг и бросился на испуганного ребенка, размахивая тростью. Юноша издал пронзительный крик и убежал. Янг преследовал его несколько футов, а затем запутался в фонарном столбе. Фонарный столб был невежливым и диктаторским. Он отказался пропустить Янга. Мужчина возражал и, наконец, спорил, но безрезультатно.
   Ребенок давно пропал. Отвесив резкий и резкий упрек фонарному столбу, Янг отвернулся.
   — Что, во имя Пита, ты пытаешься сделать? — спросил Девлин. — Этот полицейский смотрит на нас. Пойдемте». Он взял другого под руку и повел по людному тротуару.
   «Что я пытаюсь сделать?» Янг усмехнулся. — Это очевидно, не так ли? Я хочу грешить».
   — Э… грех?
   «Грех».
   "Почему?"
   Янг многозначительно похлопал по шляпе, но Девлин совершенно неверно истолковал этот жест.
   — Ты спятил?
   — О, заткнись, — рявкнул Янг во внезапном приступе ярости и сунул свою трость между ног проходившему мимо президенту банка, которого он немного знал. Несчастный тяжело упал на цемент, но поднялся, не повредив, кроме своего достоинства.
   "Извините!" — рявкнул он.
   Янг проделывал серию странных жестов. Он подбежал к зеркалу витрины и проделывал фантастические вещи со своей шляпой, видимо, пытаясь приподнять ее, чтобы мельком увидеть свою макушку, — зрелище, казалось, ревниво охраняемое от нечестивых глаз. Наконец он громко выругался, повернулся, бросил на президента банка презрительный взгляд и поспешил прочь, волоча за собой озадаченного Девлина, словно воздушный шар.
   Янг что-то бормотал себе под нос.
   «Надо грешить — действительно грешить. Что-то большое. Сжечь приют для сирот. Убей мою свекровь. Убей...
   кого угодно! Он быстро взглянул на Девлина, и тот отпрянул от внезапного страха. Но, наконец, Янг с отвращением хмыкнул.
   «Нргх. Слишком много жира. Не мог использовать пистолет или нож. Придется взрывать-Смотри!» — сказал Янг, сжимая руку Девлина. — Воровать — это грех, не так ли?
   — Конечно, — согласился дипломатичный Девлин. — Но ты не… —
   Янг покачал головой. — Нет. Здесь слишком многолюдно. Нет смысла идти в тюрьму. Ну давай же!"
   Он бросился вперед. Девлин последовал за ним. И Янг выполнил свое обещание показать гостю город, хотя впоследствии ни один из них не мог точно вспомнить, что произошло. Вскоре Девлин остановился в винном магазине, чтобы заправиться, и вышел с бутылками, торчащими тут и там из-под его одежды.
   Часы слились в алкогольный туман. Жизнь для несчастного Девлина начала казаться туманной нереальностью. Вскоре он впал в кому, смутно осознавая различные события, быстро пронесшиеся днем и далеко за полночь. Наконец он достаточно очнулся, чтобы осознать, что стоит вместе с Янгом перед деревянным индейцем, который тихо стоял возле магазина сигар. Это был, пожалуй, последний из деревянных индейцев. Ветхий реликт ушедшего дня, он, казалось, смотрел выцветшими стеклянными глазами на связку деревянных сигар, которую держал в вытянутой руке.
   Янг больше не носил шляпу. И Девлин вдруг заметил что-то определенно странное в своем спутнике.
   Он тихо сказал: «У тебя нимб».
   Янг слегка вздрогнул. «Да, — ответил он, — у меня есть ореол. Этот индеец… — Он сделал паузу.
   Девлин посмотрел на изображение с неодобрением. Его слегка затуманенному мозгу деревянный индеец показался еще более ужасным, чем удивительный ореол. Он вздрогнул и поспешно отвел взгляд.
   — Воровать — это грех, — пробормотал Янг, а затем с восторженным криком наклонился, чтобы поднять индейца. Он тут же упал под его тяжестью, издав ряд дымящихся ругательств, пытаясь сбросить инкуба.
   — Тяжело, — сказал он, наконец вставая. "Дай мне руку."
   Девлин уже давно оставил всякую надежду найти здравомыслие в действиях этого безумца. Янг явно был полон решимости согрешить, и тот факт, что у него был ореол, несколько беспокоил даже пьяного Девлина. В результате двое мужчин пошли по улице, неся с собой твердое тело деревянного индейца.
   Вышел владелец сигарной лавки и посмотрел им вслед, потирая руки. Его глаза следовали за удаляющейся статуей с нескрываемой радостью.
   — Десять лет я пытался избавиться от этой штуки, — радостно прошептал он. — А теперь… ага!
   Он снова вошел в магазин и зажег Corona, чтобы отпраздновать свое освобождение.
   Тем временем Янг и Девлин нашли стоянку такси. Там стояло одно такси; водитель сидел, попыхивая сигаретой и слушая радио. Янг приветствовал мужчину.
   — Кэб, сэр? Водитель ожил, выпрыгнул из машины и распахнул дверь. Затем он застыл в полусогнутом положении, его глаза бешено вращались в орбитах.
   Он никогда не верил в призраков. На самом деле он был в некотором роде циником. Но перед лицом упыря в виде луковицы и декадентского ангела, несущего застывший труп индейца, он почувствовал внезапный ослепляющий шок осознания того, что за пределами жизни лежит черная бездна, кишащая невообразимым ужасом. Пронзительно скуля, перепуганный человек вскочил обратно в свою кабину, завел машину и исчез, как дым перед ветром.
   Янг и Девлин с сожалением посмотрели друг на друга.
   "Что теперь?" — спросил последний.
   «Ну, — сказал Янг, — я живу недалеко отсюда. Всего десять кварталов или около того. Ну давай же!"
   Было очень поздно, и пешеходов было мало. Эти немногие, ради своего здравомыслия, были вполне готовы игнорировать странников и идти своей дорогой. Итак, в конце концов Янг, Девлин и деревянный индеец прибыли к месту назначения.
   Дверь дома Янга была заперта, и он не мог найти ключ. Как ни странно, ему не хотелось возбуждать Джилл. Но по какой-то странной причине он считал жизненно необходимым спрятать деревянного индейца. Подвал был логичным местом. Он подтащил двух своих товарищей к окну подвала, разбил его как можно тише и просунул изображение в щель.
   — Ты действительно здесь живешь? — спросил Девлин, у которого были сомнения.
   «Тише!» — предупреждающе сказал Янг. "Ну давай же!"
   Он последовал за деревянным индейцем и с грохотом приземлился в куче угля. Девлин присоединился к нему после долгих хрипов и хрипов. Было не темно. Нимб давал столько же света, сколько и глобус мощностью в двадцать пять ватт.
   Янг оставил Девлина лечить свои синяки и начал искать деревянного индейца. Оно необъяснимо исчезло. Но в конце концов он нашел его спрятавшимся под корытом, вытащил его и поставил в углу. Затем он отступил назад и посмотрел на нее, немного покачиваясь.
   — Это грех, ладно, — усмехнулся он. "Кража. Дело не в сумме. Это принцип. Деревянный индеец так же важен, как и миллион долларов, а, Девлин?
   — Я хотел бы разорвать этого индейца на куски, — страстно сказал Девлин. — Ты заставил меня нести его три мили. Он сделал паузу, прислушиваясь. — Что это, черт возьми, такое?
   Приближалась небольшая суматоха. Филти, которого часто инструктировали по своим обязанностям сторожевого пса, теперь столкнулся с возможностью. Из подвала доносились звуки. Грабители, без сомнения. Бесшабашный Скотти каскадом скатился вниз по лестнице в потоке ужасных угроз и проклятий. Громко заявив о своем намерении выпотрошить злоумышленников, он бросился на Янга, который издал торопливые звуки, призванные успокоить возбужденные страсти Скотти.
   У Филти были другие идеи. Он крутился, как дервиш, выкрикивая кровавое убийство. Янг заколебался, сделал тщетный рывок в воздухе и упал ничком на землю. Он остался лицом вниз, а Грязный, увидев ореол, бросился на него и растоптал голову своего хозяина.
   Несчастный Янг почувствовал, как призраки дюжины и более напитков поднимаются, чтобы противостоять ему. Он схватился за собаку, промахнулся и вместо этого схватился за ноги деревянного индейца. Изображение опасно качнулось.
   Филти испуганно поднял глаза и побежал вдоль тела своего хозяина, остановившись на полпути, вспоминая свой долг. С приглушенным ругательством он впился зубами в ближайшую часть Янга и попытался сдернуть с несчастного человека штаны.
   Тем временем Янг остался лежать лицом вниз, отчаянно вцепившись в ноги деревянного индейца.
   Раздался оглушительный раскат грома. Белый свет озарил подвал. Появился ангел.
   Ноги Девлина подкосились. Он сел пухлой кучей, закрыл глаза и начал тихонько болтать про себя. Филти обругал незваного гостя, предпринял безуспешную попытку крепко ухватиться за одно из мягко развевающихся крыльев и вернулся, чтобы все обдумать, гортанно споря. Крыло имело неудовлетворительную нехватку материальности.
   Ангел стоял над Янгом с золотым огнем, сияющим в его глазах, и кротким выражением удовольствия, формирующим его благородные черты. «Это, — сказал он тихо, — должно быть воспринято как символ вашего первого успешного доброго дела с момента вашего облагораживания». Кончик крыла коснулся смуглого и грязного лица индейца.
   Индейца тут же не было. «Вы облегчили сердце ближнему — немного, конечно, но некоторым, и ценой большого труда с вашей стороны.
   «В течение дня вы боролись с этим родом, чтобы выкупить его, но за это не вознаградили вас никакие успехи, хотя муки завтрашнего дня поразят вас.
   «Иди вперед, К. Янг, награжденный и защищенный от всех грехов твоим ореолом». Младший ангел тихо исчез, и только за это Янг был ему благодарен. У него начала болеть голова, и он боялся возможного внезапного исчезновения.
   Филфи злобно рассмеялся и возобновил атаку на ореол. Янг счел неприятный акт вертикального стояния необходимым. В то время как это заставляло стены и ванны вращаться, как все небесные воинства, оно делало невозможным дервишский танец Филти на его лице.
   Через некоторое время он проснулся, трезвый и сожалеющий об этом. Он лежал между прохладными простынями, наблюдая, как утренний солнечный свет пробивается сквозь окна, его глаза и чувствуя, как он раскалывается на неровные осколки в его мозгу.
   Его желудок делал судорожные попытки подпрыгнуть и выдавить себя через горящее горло.
   Одновременно с пробуждением пришло осознание трех вещей: боли завтрашнего дня действительно поразили его; нимб, все еще отражающийся в стекле над туалетным столиком, и прощальные слова ангела.
   Он издал сердечный тройной стон. Головная боль пройдет, но ореол, как он знал, не пройдет.
   Только согрешив, можно было стать недостойным его, и — светлый защитник! — это делало его непохожим на других людей. Все его дела должны быть добрыми, его дела должны помогать людям. Он не мог грешить!
   ГОЛОС ЛОБСТЕРА
   Наклонив сигару под безопасным углом, Теренс Лао-Т'се Макдуф настороженно посмотрел в глазок в занавеске и выискивал у публики неприятности.
   — Подстава, — пробормотал он себе под нос. "Или это? У меня возникает необъяснимое ощущение, будто мокрые мыши медленно ползают вверх и вниз по моему позвоночнику. Какая жалость, что я не смог уговорить эту маленькую веганку выйти за меня вперед. Ах хорошо. Здесь я иду."
   Он вытянул свою круглую фигуру, когда занавес медленно поднялся.
   — Добрый вечер всем вам, — сказал он весело. «Я счастлив видеть так много искателей знаний со всех уголков Галактики, собравшихся здесь сегодня вечером в этом, самом зеленом мире Альдебарана…» В аудитории поднялся приглушенный шум, смешанный с мускусным запахом Альдебарана
   и ароматами многих другие расы и виды. Ибо на Альдебаран-Тау было время лотереи, и знаменитый праздник, основанный на подсчете семян в первых в сезоне плодах сфиги, как обычно, привлек поклонников удачи со всей Галактики. Был даже землянин с лохматыми рыжими волосами и хмурым лицом, который сидел в первом ряду и свирепо смотрел на Макдуфа.
   С трудом избегая этого взгляда, Макдуф продолжал с некоторой поспешностью.
   «Дамы, господа и альдебаранцы, я предлагаю вам мой универсальный радиоизотопный гормональный омолаживающий эликсир, бесценное открытие, которое даст вам золотую сокровищницу молодости за сумму, легко доступную каждому…» Просвистела двусмысленная ракета
   . мимо головы Макдуфа. Его натренированный слух отсеивал слова на дюжине разных межзвездных языков и понял, что ни один из них не подразумевает одобрения.
   Рыжий землянин орал: «Этот мошенник! Не думай об этом! Макдуф, машинально уклоняясь от перезревшего фрукта, задумчиво посмотрел на него.
   «О-о-о», — подумал Макдуф. «Интересно, как он узнал, что эти карты были отмечены черным светом?»
   Он театрально воздел руки, призывая к тишине, сделал шаг назад и нажал на курок люка. Мгновенно он исчез из поля зрения. Из публики донесся ужасный рев сдерживаемой ярости.
   Макдуф, быстро проносясь мимо пустынных пейзажей, услышал грохот шагов над собой.
   «Сегодня вечером будет разлит хлорофилл», — размышлял он, бежа. «В том-то и беда с этими альдебаранцами, в душе они все еще овощи. Никакого чувства этики, одни тропизмы».
   Его мчащиеся ноги спотыкались о полупустую коробку прогестерона, гормона, необходимого, когда лох или покупатель был птицей или млекопитающим.
   «Это не могут быть гормоны», — размышлял он, расталкивая коробки со своего пути. — Должно быть, это был радиоизотоп. Я напишу язвительное письмо этой чикагской компании. Однодневки, конечно. Я должен был заподозрить качество их продукта по такой цене. Три месяца точно! Да ведь не прошло и двух недель с тех пор, как я продал первую бутылку, а столько времени потребовалось, чтобы закончить выплаты и начать надеяться на чистую прибыль.
   Это было серьезно. Сегодня вечером он впервые надеялся положить прибыль от универсального радиоизотопного гормонального омолаживающего эликсира в собственный карман. Чиновники Альдебарана обладали жадностью, которую обычно не связывали с растительным происхождением. Как он собирался раздобыть достаточно денег, чтобы обеспечить себе полет в космос в спешке, если скорость кажется показанной?
   — Беда, беда, — бормотал Макдуф, бежав по коридору, нырнув в выход и предусмотрительно обрушив башню пустых ящиков, заблокировав дверь. Из-за его спины раздались крики ярости.
   — Похоже на Вавилон, — сказал он рысью. «В этом проблема с галактическими путешествиями. Слишком много сверхэмоциональных гонок». Сворачивая и петляя по намеченному курсу, он продолжал бормотать маргинальные замечания, ибо Макдуф обычно двигался в тумане доверительно обращенных к себе замечаний вполголоса, обычно одобряющих по своей природе.
   Через некоторое время, решив, что он отошел от правосудия на безопасное расстояние, он замедлил шаг, остановился у грязной ломбарды и заплатил несколько монет из своей жалкой лавки. Взамен ему дали небольшой потрепанный чемоданчик, в котором было все необходимое для поспешного отъезда, то есть все, кроме действительно необходимого. У Макдуфа не было космического билета.
   Если бы он предвидел всю степень ненасытности и коррупции жителей Альдебарана, он, возможно, смог бы взять с собой больше денег для откупа. Но он хотел, чтобы его прибытие совпало с большим праздником сфиги, а время поджимало. Тем не менее, были способы. Капитан Мастерсон с «Саттара» был ему в долгу, и «Саттер» должен был отплыть рано утром следующего дня.
   -- Возможно, -- размышлял Макдуф, плетясь дальше, -- что-нибудь удастся устроить. Дай мне посмотреть, сейчас. Пункт один. Есть Ао. Ао была девушкой-младшим веганом, чьи замечательные полугипнотические способности, образно говоря, сделали бы ее превосходным фронтменом.
   «Заем денег на билеты не решит первую проблему. Если мне удастся заполучить Ао, мне придется иметь дело с ее опекуном, Предметом Два.
   Второй пункт представлял уроженку Алголы по имени Эсс Пу Макдафф* [* Приблизительно. Настоящее имя невозможно произнести.] приложил все усилия, чтобы держать себя в курсе местонахождения Эсс Пу, и поэтому знал, что алголианец, без сомнения, все еще вовлечен в ту же игру в кости, которую он начал два дня назад в УФ Фонаре Дрим-Милл, а не далеко от центра города. Его оппонентом, вероятно, все еще был мэр города Альдебаран.
   «Более того, — размышлял Макдуф, — билеты на «Саттер» есть и у Эсс Пу, и у Ао. Очень хороший. Ответ очевиден. Все, что мне нужно сделать, это принять участие в этой игре в кости, выиграть Ао и оба билета и стряхнуть пыль этой низшей планеты со своих ног.
   Небрежно размахивая чемоданом, он побежал по глухим улочкам, ощущая отдаленный, нарастающий шум, пока не достиг двери УФ-фонаря Dream-Mill, низкой широкой арки, закрытой кожаными занавесками. На пороге он остановился, чтобы оглянуться, озадаченный вспыхнувшим беспорядком.
   Скрытое чувство вины, а также его естественная самооценка заставили его задуматься, а не он ли сам был причиной всего этого шума. Однако, поскольку он лишь однажды поднял против себя жителей целой планеты, он сделал смутный вывод, что, возможно, был пожар.
   Поэтому он отодвинул шторы и вошел в УФ-фонарь, резко оглядевшись, чтобы убедиться, что Ангуса Рэмзи здесь нет. Рэмзи, как догадается читатель, был тем рыжеволосым джентльменом, который в последний раз слышал в театре клевету на Макдуфа.
   «И, в конце концов, это он настоял на том, чтобы купить бутылку Эликсира», — размышлял Макдуф. — Ну, его здесь нет. Эсс Пу, однако, есть. Честно говоря, я давал ему все шансы продать мне Ао. Теперь пусть он берет на себя последствия».
   Расправив свои узкие плечи (ибо нельзя отрицать, что Макдуф был несколько похож на бутылку), он двинулся сквозь толпу к задней части комнаты, где Эсс Пу присела над столом с зеленой крышкой со своим спутником, мэром города. город.
   Не космополитическому наблюдателю могло показаться, что лобстер играет в кости ПК с одним из местных людей-растений. Но Макдуф был космополитом в прямом смысле этого слова. И со своей первой встречи с Эсс Пу несколько недель назад он понял, что это достойный и грозный противник.
   В результате продажи им Земли.
   Все алгольцы опасны. Они известны своей враждой, яростью и перевернутой шкалой аффективных тонов. «Это необычно», — размышлял Макдуф, задумчиво глядя на Эсс Пу. «Они чувствуют себя хорошо, только когда кого-то ненавидят. Ощущения удовольствия и боли меняются местами. Алгольцы считают, что эмоции ярости, ненависти и жестокости способствуют выживанию. Прискорбное положение дел».
   Эсс Пу лязгнул чешуйчатым локтем по столу и грохнул чашкой для костей перед лицом своего съежившегося противника. Поскольку все знакомы с людьми-растениями Альдебарана, учитывая их популярные видеофильмы, мэра нет необходимости описывать.
   Макдуф опустился в ближайший стул и открыл стоявший у него на коленях чемодан, роясь в его разнообразном содержимом, включая колоду карт Таро, запасы плутония с гравировкой (бесполезные) и несколько бутылочек с образцами гормонов и изотопов.
   Там же была маленькая капсула Летейской пыли, неприятного препарата, воздействующего на механизм психокинетической обратной связи. Как повреждение мозжечка вызывает целевой тремор, так и летейская пыль вызывает ПК-
   тремор. Макдуф чувствовал, что разумное количество психических колебаний в Эсс Пу может оказаться полезным для Макдуфа. Имея это в виду, он внимательно наблюдал за игрой.
   Алголиец обвел стебельчатыми глазами стол. Сморщенные перепонки вокруг рта стали бледно-голубыми. Кости бешено вращались. Выпало семь. Мембраны Эсс Пу стали зелеными. Одна из игральных костей задрожала, напряглась, перевернулась. Ладони алголианца щелкнули от удовольствия, мэр заломил руки, а Макдуф, испуская крики восхищения, наклонился вперед, чтобы похлопать Эсс Пу по покатому плечу, ловко высыпая капсулу из открытой крышки в напиток алголианца.
   — Мальчик мой, — восторженно сказал Макдуф, — я путешествовал по Галактике из конца в конец и никогда раньше… —
   Тха! — кисло сказал Эсс Пу, переводя свой выигрыш через доску. Он добавил, что сейчас не продаст Ао Макдуфу, даже если бы мог. — Так убирайся! — закончил он, презрительно щелкнув когтем по лицу Макдуфа.
   «Почему ты не можешь продать Ао?» — спросил Макдуф. «Хотя продавать, конечно, вводящий в заблуждение глагол. Что я имею в виду…
   Он понял, что алгольский означает, что Ао теперь принадлежит мэру.
   Макдуф удивленно посмотрел на этого человека, который украдкой уклонился от взгляда.
   — Я не узнал вашу честь, — сказал он. «Так много негуманоидных видов трудно отличить друг от друга. Но правильно ли я понял, что вы сказали, что продали ее мэру, Эсс Пу? Насколько я помню, Малый Веганский Контроль просто сдает своих подданных в аренду подходящим опекунам… —
   Это была передача опеки, — торопливо сказал мэр, лежа в зубах.
   — Убирайся, — прорычала Эсс Пу. — Тебе не нужен Ао. Она предмет искусства.
   — У вас превосходный французский для омара, — с деликатным тактом сказал Макдуф. «А что касается применения прекрасного существа, то мои научные исследования вскоре будут включать в себя прогнозирование реакций настроения в больших группах. Как мы все знаем, малые веганы обладают любопытной способностью доводить людей до опьянения. С такой девушкой, как Ао, на платформе, я мог быть совершенно уверен в своей аудитории…
   Видеоэкран взорвался диким воплем. Все резко посмотрели вверх. Дополнительные экраны в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах, предназначенные для клиентов со специальным зрением, гудели с невидимо дублированным изображением выпученного лица диктора.
   - ...Организация защиты граждан только что созвала массовый митинг... Мэр, выглядевший испуганным, начал вставать, но потом передумал. Казалось, что-то есть на его совести.
   Эсс Пу нецензурно приказала Макдуфу уйти. Он оскорбительно расширил предложение.
   — Тьфу, — храбро сказал Макдуф, зная, что он ловчее алголианца. "Упасть замертво."
   Перепонки рта Эсс Пу стали алыми. Прежде чем он успел заговорить, Макдуф быстро предложил купить билет Ао, но у него не было ни намерения, ни возможности выполнить это предложение.
   — У меня нет ее билета! — взревела Эсс Пу. «У нее все еще есть! А теперь убирайся, пока я… Он задохнулся от собственной ярости, закашлялся и сделал крепкий глоток. Не обращая внимания на Макдуфа, он выкинул шестерку и сдвинул стопку фишек в центр стола. Мэр с нервной неохотой взглянул на видеоэкран и снял пари. В этот момент видеоролики прервались с визгом.
   «Мобы маршируют на Администрацию! Возбужденное население требует отставки нынешних чиновников, обвиняя их в многолетней коррупции! Этот политический котел закипел сегодня вечером после разоблачения предполагаемого мошенника по имени Макдуф…
   Мэр города Альдебаран вскочил и попытался бежать. Один из когтей Эсс Пу поймал его за пол пальто. Видео продолжало кричать, давая слишком точное описание мошенника с радиоизотопным эликсиром, и только густая дымка в воздухе удерживала Макдуфа от немедленного разоблачения.
   Он неуверенно колебался, разум подсказывал ему, что за столом для игры в кости развивается что-то интересное, в то время как инстинкт подталкивал его бежать.
   — Мне пора домой! — взвыл мэр. — Жизненно важные дела… —
   Ты делаешь ставку на Ао? — спросил ракообразное, многозначительно размахивая когтями. «Вы, а? Бухта? Так и скажи!»
   — Да, — воскликнул измученный мэр. «О, да, да, да. Что-либо!"
   «Я считаю, что шесть», — сказала Эсс Пу, гремя чашкой для костей. Его мембраны стали странно пестрыми. Он нервно шевельнул стебельками глаз. Макдуф, вспомнив летейскую пыль, стал пробираться к двери.
   Алголиец взревел от неожиданной ярости, когда непослушных кубов оказалось семь.
   Эсс Пу вцепилась ему в горло, схватила стакан и подозрительно заглянула в него. Джиг был поднят.
   Рев ярости эхом разносился от стены к стене Мельницы Грез, когда Макдуф выскользнул из-за занавесок и быстро побрел по улице в прохладной мускусной темноте альдебаранской ночи.
   «Тем не менее, мне все равно нужен билет, — размышлял он. «Мне также нужен Ао, если это возможно. Это приводит меня, очевидно, ко дворцу мэра. При условии, что меня за это время не разорвут на куски, — добавил он, уворачиваясь в другой переулок, чтобы избежать расползающихся освещенных факелами толп, которые к этому времени кипели туда и сюда по возбужденному городу.
   "Как смешно. В такие моменты я благодарен за то, что родился в цивилизованной расе. Нет такого солнца, как Солнце, — резюмировал он, торопливо пробираясь под забор, когда толпа стекалась к нему по переулку.
   Выйдя с другой стороны и пробежав по переулку, он подошел к задней двери роскошного дворца из розового порфира с окантовкой из черного дерева и сильно ударил молотком по пластине. Послышался тихий скользящий звук, и Макдуф устремил властный взгляд на одностороннее зеркало Иуды в двери.
   — Сообщение от мэра, — объявил он бодрым голосом. «Он в беде. Он послал меня немедленно привести к нему эту маленькую веганку. Это вопрос жизни или смерти. Торопиться!"
   Из-за двери послышался вздох. Ноги топали во внутренние дали. Мгновение спустя дверь открылась, и появился сам мэр.
   "Здесь!" — воскликнул обезумевший чиновник. «Она твоя. Просто забери ее. Я никогда не видел ее прежде в моей жизни.
   Никогда не видел Эсс Пу. Никогда не видел тебя. Никогда никого не видел. Ох уж эти реформаторские бунты! Один обрывок улики, и я пропал, пропал!»
   Макдуф, несколько удивленный тем, что оказался любимцем судьбы, умело воспользовался случаем.
   «Положись на меня», — сказал он несчастному овощу, когда стройное и прекрасное существо было вытолкнуто из двери в его объятия. — Она покинет Альдебаран-Тау на Саттере завтра на рассвете. На самом деле, я немедленно возьму ее на борт.
   — Да, да, да, — сказал мэр, пытаясь закрыть дверь. Нога Макдуфа держала ее приоткрытой.
   — У нее есть космический билет?
   "Билет? Какой билет? Ах это. Да. На ее запястье. О, вот и они! Высматривать!"
   Испуганный мэр захлопнул дверь. Макдуф схватил Ао за руку и помчался с ней в кусты площади. Мгновением позже их поглотили извилистые лабиринты города Альдебаран.
   У первой удобной двери Макдуф остановился и посмотрел на Ао. На нее стоило посмотреть. Она стояла в дверях, ни о чем не думая. Ей не нужно было ни о чем думать. Она была слишком красивой.
   Никому еще не удавалось описать существ Малой Веги и, вероятно, никогда не удастся. Электронные калькуляторы сломались, и их ртутные блоки памяти свернулись, пытаясь проанализировать то неуловимое качество, которое превращает людей в месиво. Однако, как и вся ее раса, Ао не отличалась особой сообразительностью. Макдуф смотрел на нее с чисто платонической жадностью.
   Потому что она была идеальной подружкой. Вероятно, из мозгов малых веганцев исходит какая-то неуловимая эманация, которая действует как гипнотик. С Ао на сцене Макдуф знал, что час назад он почти наверняка мог бы успокоить свою непослушную аудиторию и предотвратить восторг. Магическое присутствие Ао могло бы успокоить даже дикую грудь Ангуса Рамзи.
   Как ни странно, отношения мужчин с Ао были полностью платоническими, за естественным исключением мужчин Малой Веги. Однако за пределами этой тупоголовой расы бехолдеру было достаточно просто взглянуть на Ао. И зрение действительно не имело к этому никакого отношения, поскольку стандарты красоты имеют лишь видовую глубину. Почти все живые организмы одинаково реагируют на мягкое зачарование низших веганцев.
   — Предстоит темная работа, моя дорогая, — сказал Макдуф, возобновляя их продвижение. «Почему мэр так стремился избавиться от вас? Но спрашивать тебя, конечно, бесполезно. Нам лучше попасть на борт "Саттера". Я уверен, что смогу уговорить капитана Мастерсона авансировать мне цену еще одного билета. Если бы я подумал об этом, я мог бы договориться с мэром о небольшой ссуде — или даже о большой, — добавил он, вспоминая очевидную реакцию мэра на чувство вины. «Кажется, я пропустил пари».
   Ао деликатно парил над грязной лужей. Она думала о более высоких и прекрасных вещах.
   Они были уже почти у космопорта, и звуки и виды, которые Макдуф слышал издалека, навели его на мысль, что толпа подожгла порфировый дворец мэра. «Однако он всего лишь овощ, — сказал себе Макдуф. — И все же мое нежное сердце не может не… боже мой!
   Он остановился, ошеломленный. Впереди лежало туманное поле космопорта, Саттер представлял собой толстый овоид, сияющий светом. Когда корабль прогрелся, послышалось отдаленное бормотание низкого грома. Возле трапа столпилась бурлящая толпа пассажиров.
   — Боже мой, они взлетают, — сказал Макдуф. «Возмутительно! Даже не уведомив пассажиров — или, возможно, было разослано видеопредупреждение. Да, я так полагаю. Но это может быть неловко.
   Капитан Мастерсон будет в диспетчерской с табличкой НЕ БЕСПОКОИТЬ на двери. Взлеты - дело сложное. Как на Альдебаран-Тау мы сможем попасть на борт, имея на двоих всего один билет?
   Моторы угрюмо заурчали. Дымка плыла, словно толстые призраки, по светлым и темным узорам асфальта. Макдуф побежал, волоча за собой Ао, как чертополох.
   — У меня есть мысль, — пробормотал он. «Попасть внутрь корабля — это первый шаг. После этого, конечно, будет обычная проверка пассажиров, но капитан Мастерсон будет-хм-м.
   Он смотрел на казначея, который стоял у трапа, брал билеты, проверял имена в списке, который держал, его зоркие глаза были бдительны. Хотя пассажиры, казалось, нервничали, они соблюдали порядок, очевидно, их успокаивал уверенный голос корабельного офицера, стоявшего позади казначея.
   В эту сцену врывается Макдуф с бешеной скоростью, волоча за собой Ао и крича во весь голос.
   "Они идут!" — завопил он, прорвавшись сквозь толпу и опрокинув громоздкого сатурнианца. «Это еще одно боксерское восстание! Можно подумать, что ксирианцы высадились. Они все бегают и кричат: «Альдебаран Тау для жителей Альдебарана».
   Буксируя Ао и лихорадочно размахивая чемоданом, Макдуф ворвался в центр группы и разгромил ее. Мгновенно он промчался через очередь к сходням и обратно, крича кровавое убийство.
   В корабельном порту офицер безуспешно пытался добиться того, чтобы его услышали. Он, по-видимому, упорно придерживался своей первоначальной линии, что имело какое-то отношение к тому факту, что капитан был ранен, но причин для беспокойства не было: «Слишком поздно!» — взвизгнул Макдуф, сворачиваясь в центр растущего ядра громкой паники. «Слышите, что они кричат? «Убивайте иноземных чертей!» — слушайте кровожадных дикарей. Слишком поздно, слишком поздно, — добавил он во весь голос, пробираясь сквозь толпу с Ао. «Заприте двери! Возьми орудийные порты! Вот они идут!"
   К настоящему времени всякая мысль о порядке была потеряна. Пассажиры были деморализованы в настоящую легкую бригаду самых разных видов, и Макдуф, цепляясь за Ао и его чемодан, поплыл вверх по сходням, через распростертые тела офицера и казначея и вошел в корабль, где он поспешно собрал свои различные имущество и бросились в укрытие. Он бежал по коридору, сгибаясь и извиваясь, и наконец замедлил шаг до быстрой ходьбы. Он был один, кроме Ао, в гулком коридоре. Издалека доносились раздраженные проклятия.
   — Полезная вещь, неверное направление, — пробормотал Макдуф. — Однако это единственный способ попасть на борт. Что этот дурак говорил о ранении капитана? Надеюсь, ничего серьезного. Я должен ударить его по кредиту. А где твоя каюта, дорогая? О да. Каюта R и вот она. Нам лучше спрятаться, пока мы не в космосе.
   Слышите эту сирену? Это означает взлет, что полезно, поскольку задерживает проверку пассажиров. Космические сети, Ао!
   Он распахнул дверь в каюту R и подтолкнул Ао к паутинной нити сетки, свисавшей, как гамак.
   — Иди туда и оставайся, пока я не вернусь, — приказал он. — Мне нужно найти еще один шок-гамак.
   Паутинная сеть привлекала Ао, как прибой привлекает русалку. Она мгновенно устроилась в нем, ее ангельское лицо мечтательно смотрело из мягко окрашенного облака. Она смотрела поверх Макдуфа, ни о чем не думая.
   «Очень хорошо», — сказал себе Макдуф, выходя, закрывая дверь и направляясь в каюту X, которая, к счастью, была незаперта и свободна, а паутина была наготове. — А теперь… —
   Ты! — сказал слишком знакомый голос.
   Макдуф быстро обернулся на пороге. Через проход, глядя на него из двери, примыкающей к двери Ао, стояло вспыльчивое ракообразное.
   — Какой сюрприз, — сердечно сказал Макдуф. «Мой старый друг Эсс Пу. Просто… ах, алгольский, я хотел… —
   Ему не дали договорить. С ревом, в котором можно было смутно разобрать слова «летейская пыль», Эсс Пу бросилась вперед, размахивая глазами. Макдуф поспешно закрыл дверь и запер ее. Раздался грохот, а затем кто-то начал злобно царапать панель.
   — Возмутительное посягательство на частную жизнь человека, — пробормотал Макдуф.
   Стук в дверь стал громче. Его заглушало ультразвуковое, звуковое и резонирующее предупреждение о немедленном взлете.
   Стук прекратился. Звук щелчка когтей отступил вдаль. Макдуф нырнул за противоударной сетью. Зарывшись в его мягкие сети, он сосредоточил свои мысли на надежде, что неуклюжий алголиец не сможет вовремя встать в гамак и что ускорение сломает все кости вокруг его тела.
   Потом вспыхнули струи, из мутной почвы Альдебаран-Тау поднялся Саттер, и у Макдуфа действительно начались неприятности.
   Возможно, пора остановиться подробнее на деле, которое уже коснулось Макдуфа, хотя он и не знал об этом. Были сделаны загадочные ссылки на такие явно не связанные вещи, как семена сфиги и ксирианцы.
   В самых дорогих парфюмерных магазинах, в самых роскошных мирах можно увидеть в крошечных пузырьках жидкости соломенного цвета со знаменитой этикеткой Sphyghi No. 60. цена, независимо от того, продается ли он в простом стеклянном флаконе или в украшенном драгоценными камнями платиновом флаконе, настолько высока, что по сравнению с ним Cassandra, Patou's Joy или Martian Melee кажутся дешевыми.
   Сфиги обитает на Альдебаран Тау. Его семена охраняются так строго, что даже величайшему торговому сопернику Альдебарана, Ксерии, никогда не удавалось всеми правдами и неправдами или даже честными средствами заполучить хоть одно семя.
   Долгое время было общеизвестно, что ксерианцы обменивали свои души или души на часть семени. Ввиду сходства ксерианцев с термитами всегда были некоторые сомнения относительно того, обладает ли отдельный ксерианец собственным разумом и действует ли он по свободной воле или же ими всеми управляет центральный общий мозг и детерминизм.
   Беда сфиги в том, что цикл роста должен быть почти непрерывным. После отделения плода от материнского растения его семена через тридцать часов становятся стерильными.
   Неплохой взлет, размышлял Макдуф, вылезая из шокового гамака. Было бы чересчур надеяться, что у Эсс Пу хотя бы простой перелом панциря, предположил он.
   Он открыл дверь, подождал, пока противоположная дверь распахнулась, обнажив бдительное тело алголианца, и ворвался обратно в каюту X с ловкостью испуганной газели.
   — В ловушке, как крыса, — пробормотал он, начав беглый осмотр кабины. «Где тот домофон?
   Возмутительно! Аб, вот. Немедленно соедините меня с капитаном, пожалуйста. Имя Макдуф, Теренс Лао-Ти Макдуф. Капитан Мастерсон? Позвольте поздравить вас со взлетом. Великолепная работа. Насколько я понял, вы попали в аварию, которая, я надеюсь, несерьезная.
   Домофон хрипло прохрипел, перевел дух и сказал: «Макдуф».
   — Травма горла? Макдуф рискнул. — Но чтобы перейти к делу, капитан. Вы укрываете на Саттере маньяка-убийцу. Этот алгольский лобстер совершенно сошел с ума и прячется за моей дверью — каюта Икс — готовый убить меня, если я выйду. Будьте добры, пришлите несколько целеустремленных охранников.
   Интерком издавал двусмысленные звуки, которые Макдуф принял за согласие.
   — Спасибо, капитан, — весело сказал он. «Есть только одно маленькое дело. Мне нужно было сесть на «Саттер» в последний момент, и я счел нецелесообразным приобретать билет. Время поджимало.
   Кроме того, я взял под свою защиту девушку из числа низших веганок, чтобы спасти ее от подлых махинаций Эсс Пу, и, возможно, было бы разумно скрыть от этого омара сведения о ее присутствии в каюте R.
   Он глубоко вздохнул и фамильярно прислонился к переговорному устройству. — Происходят ужасные вещи, капитан Мастерсон, меня преследует кровожадная толпа, попытки обмануть меня в игре в кости со стороны Эсс Пу, угрозы расправы со стороны Ангуса. Рэмзи… —
   Рэмзи?
   — Возможно, вы слышали о нем под этим именем, хотя, вероятно, это псевдоним. Этот человек был с позором уволен из Космической службы за контрабанду опиума, я полагаю...
   В дверь постучали. Макдуф прервался, чтобы послушать. — Быстрая работа, капитан, — сказал он. — Я полагаю, это ваши охранники? Раздалось утвердительное ворчание и щелчок. — Au revQir, — весело сказал Макдуф и открыл дверь. Два члена экипажа в форме стояли снаружи и ждали.
   В коридоре дверь Эсс Пу была приоткрыта, и алголиец стоял там, тяжело дыша.
   — Ты вооружен? — спросил Макдуф. «Приготовьтесь к возможному вероломному нападению этого кровожадного ракообразного позади вас».
   — Каюта X, — сказал один из мужчин. — Имя, Макдуф? Капитан хочет вас видеть.
   — Естественно, — сказал Макдуф, вытаскивая сигару и бесстрашно шагая в коридор, убедившись, однако, что один из матросов находится между ним и Эсс Пу. Небрежно обрезав сигару, он резко остановился, его ноздри задрожали.
   — Пошли, — сказал один из мужчин.
   Макдуф не шевельнулся. Из-за алгольского дуновение смутного аромата доносилось, как шепот из рая.
   Макдуф быстро прикурил сигару. Он выпускал огромные клубы дыма и торопливо шел по коридору. «Идите, идите, мои люди», — увещевал он. «Капитану. Предстоят важные дела».
   — Мы не знали, — сказал член экипажа, проскользнув вперед, а другой отстал. Макдуф позволил проводить себя в офицерские каюты, где увидел себя в отражающей переборке и одобрительно выпустил дымное облако.
   — Внушительно, — пробормотал он. «Не великан, конечно, но, несомненно, в моем стиле внушительный. Легкая округлость вокруг моей талии просто указывает на то, что я живу хорошо. О, капитан Мастерсон! Очень хорошо, мои люди, вы можете оставить нас сейчас. Это верно. Закрывайте дверь, когда идете. Итак, капитан…
   Мужчина за столом медленно поднял взгляд. Как догадаются все, кроме самого глупого читателя, это был Ангус Рамзи.
   — Контрабанда опиума! — сказал Ангус Рэмзи, обнажая зубы перед испуганным Макдуфом.
   «Уволен с позором-оч! Вы, злобные клеветники, что мне с вами делать?
   «Мятеж!» — буркнул Макдуф. "Что вы наделали? Привел команду к мятежу и захватил Саттер? Предупреждаю, это преступление не останется безнаказанным. Где капитан Мастерсон?
   — Капитан Мастерсон, — сказал Рэмзи, с трудом подавляя гнев и избавляясь от ужасного акцента, — находится в госпитале на Альдебаран-Тау. Очевидно, пуир попался на пути одной из этих беснующихся толп. В результате я капитан Саттера. Не предлагай мне сигар, ты, негодяй. Меня интересует только одно. У тебя нет билета.
   — Вы, должно быть, неправильно меня поняли, — сказал Макдуф. «Конечно, у меня был билет. Я отдал его казначею, когда поднялся на борт. Эти домофоны общеизвестно ненадежны.
   — Так же как и ваш эликсир бессмертия, — заметил капитан Рэмзи. «Как и некоторые игры в покер, особенно когда карты помечены для чтения в темноте». Большие руки многозначительно сомкнулись.
   — Трогайте меня пальцем на свой страх и риск, — сказал Макдуф с легким хвастовством. — У меня есть права гражданина…
   — О да, — согласился Рэмзи. — Но не права пассажира на этом корабле. Так что ты, мерзавец, доберешься до следующего порта, Ксерии, и там тебя выкинут из сумки и багажа Саттера.
   — Я куплю билет, — предложил Макдуф. - В данный момент я немного смущен... -
   Если я увижу, что вы общаетесь с пассажирами или участвуете в каких-либо азартных играх с кем-либо, вы окажетесь на гауптвахте, - твердо сказал капитан Рэмзи. «Черный свет, да! Контрабанда опиума, что ли? Аба!»
   Макдуф дико отзывался о жюри из своих сверстников, над чем Рэмзи насмешливо смеялся.
   — Если бы я догнал вас на Альдебаран-Тау, — сказал он, — я бы с большим удовольствием прошмыгнул вашу пухлую тушу через полпланеты. Теперь я получу гораздо больше удовольствия от того, что узнаю, что ты усердно работаешь в Горячей Банде. На борту этого корабля вы будете честны, если он вас убьет. И если вы имеете в виду ту маленькую веганку, которую я тщательно проверил, и вы никак не можете придумать, как украсть ее билет.
   «Нельзя так разлучать опекуна и подопечного! Это бесчеловечно!» — воскликнул Макдуф.
   -- Ну и ладно, приятель, -- сердито сказал Рэмзи, вставая. — На работу, наверное, впервые в твоей беспутной жизни.
   — Подождите, — сказал Макдуф. — Ты пожалеешь, если не послушаешь меня. На этом корабле совершается преступление.
   — Да, — сказал Рэмзи, — и ты совершаешь это, безбилетник. Ой!» Он сказал в интерком, дверь открылась, и два члена экипажа стояли в ожидании.
   "Нет нет!" Макдуф завизжал, увидев, как зияющая бездна тяжелой работы неумолимо расширяется у самых пальцев его ног. «Это Эсс Пу! Алголиец! Он… —
   Если вы обманули его, как обманули меня, — начал капитан Рэмзи.
   — Он контрабандист! — взвизгнул Макдуф, изо всех сил пытаясь схватить матросов, которые неуклонно несли его к двери. — Он контрабандой привез сфиги с Альдебарана Тау! Я нюхал, говорю тебе!
   Вы везете контрабанду, капитан Рэмзи!
   — Подожди, — приказал Рамзи. «Опусти его. Это уловка?»
   — Я учуял, — настаивал Макдуф. — Ты же знаешь, как пахнет растущий сфиги. Это безошибочно. У него в каюте должны быть растения.
   "Растения?" Рамзи задумался. «Нет, интересно. Хм. Хорошо, мужики. Пригласите Эсс Пу в мою каюту.
   Он откинулся на спинку стула, изучая Макдуфа.
   Макдуф энергично потер руки.
   — Ни слова больше, капитан Рэмзи. Вам не нужно извиняться за ошибочное рвение. Разоблачив этого подлого алголианца, я буду сломать его шаг за шагом, пока он во всем не признается. Его, естественно, поставят на бриг, и его каюта останется пустой. Я оставляю это на ваше усмотрение по поводу честной игры… —
   Черт, — сказал капитан Рэмзи. «Закрой свою ловушку». Он пристально посмотрел на дверь. Через некоторое время она открылась, чтобы впустить Эсс Пу.
   Алголиец неуклюже ковылял вперед, пока вдруг не заметил Макдуфа. Мгновенно его ротовые перепонки начали краснеть. Щелкающий коготь зловеще поднялся.
   — Сейчас, сейчас, мон! — предупредил Рамзи.
   -- Разумеется, -- поддержал Макдуф. — Помните, где вы находитесь, сэр. Все открыто, Эсс Пу. Поверхностная ложь ни к чему не приведет. Шаг за шагом мы с капитаном Рамзи раскрыли ваш заговор. Вы на содержании ксерианцев. Наемный шпион, ты украл семена сфиги с Альдебарана Тау, и этот сфиги даже сейчас в твоей каюте, молчаливый обвинитель.
   Рамзи задумчиво посмотрел на алголианца.
   — Ну? он спросил.
   — Подождите, — сказал Макдуф. «Когда Эсс Пу поймет, что все известно, он увидит бесполезность молчания.
   Позволь мне продолжить. Поскольку было очевидно, что остановить Макдуфа было невозможно, капитан Рэмзи лишь хмыкнул и взял со стола Справочник правил. Он с сомнением начал изучать толстый том.
   Эсс Пу шевельнул когтями.
   — Слабый план с самого начала, — сказал Макдуф. «Даже мне, гостю на Альдебаран-Тау, сразу стало очевидно, что здесь действует коррупция. Нужно ли далеко искать ответ? Думаю, нет.
   Ибо даже сейчас мы направляемся прямо к Ксерии, миру, который годами отчаянно пытался честными и нечестными средствами разрушить монополию сфиги. Очень хорошо."
   Он обвиняюще направил сигару на алголианца.
   — На зерианские деньги, Эсс Пу, — заявил Макдуф, — вы прибыли в Айдебаран Тау и подкупили высших должностных лиц, раздобыли несколько семян сфиги и избежали обычного таможенного досмотра на предмет контрабанды.
   Вы купили одобрение мэра, подкупив его с помощью Ао. Можете пока не отвечать, — поспешно добавил Макдуф, так как не собирался прерывать свой звездный час.
   Эсс Пу издал отвратительный горловой звук. — Летейская пыль, — сказал он, что-то напомнив. "Ах!"
   Он сделал внезапное движение вперед.
   Макдуф поспешно обогнул стол за спиной Рамзи. — Позовите своих людей, — предложил он. «Он в бешенстве. Разоружить его.
   — Вы не можете разоружить алголианца, не расчленив его, — довольно рассеянно сказал капитан Рэмзи, оторвавшись от Справочника правил. «А-Эсс Пу. Я так понимаю, ты не отрицаешь этого обвинения?
   — Как он может это отрицать? — спросил Макдуф. «Недальновидный негодяй посадил семена сфиги в своей каюте, даже не установив денатурализатор запахов. Он не заслуживает пощады, дурак.
   — Ну? — спросил Рэмзи со странным сомнением.
   Эсс Пу встряхнул узкими плечами, выразительно ударил хвостом по полу и раздвинул челюсти в чем-то вроде ухмылки.
   «Сфиги?» он спросил. "Конечно. Так?"
   «Осужден собственными устами», — решил Макдуф. «Ничего другого не нужно. Бригите его, капитан.
   Мы поделимся наградой, если она будет».
   — Нет, — сказал капитан Рэмзи, решительно откладывая Справочник. -- Ты опять вляпался, Макдуф. Вы не специалист по межзвездным законам. Теперь мы находимся за пределами ионизации и, следовательно, за пределами юрисдикции Альдебаран Тау — с нарочитой тарабарщиной, вставленной юристами.
   Но смысл достаточно понятен. Работа альдебаранцев заключалась в том, чтобы не допустить контрабанды этого сфиги, и поскольку они потерпели неудачу, моя работа не вмешиваться. На самом деле я не могу. Против правил».
   — Вот и все, — с самодовольным удовлетворением сказала Эсс Пу.
   — выдохнул Макдуф. — Вы оправдываете контрабанду, капитан Рэмзи?
   — Я прикрыт, — сказал алголиец, делая грубый жест в сторону Макдуфа.
   — Да, — сказал Рэмзи, — он прав. В правилах это четко прописано. Для меня нет никакой разницы, держит ли Эсс Пу в своей каюте сфиги или нарциссы, или хаггис, — задумчиво добавил он.
   Эсс Пу фыркнула и повернулась к двери.
   Макдуф жалобно положил руку на плечо капитана.
   «Но он угрожал мне. Моя жизнь небезопасна рядом с этим алголианцем. Вы только посмотрите на эти когти».
   — Да, — неохотно сказал Рэмзи. — Ты знаешь наказание за убийство, Эсс Пу? Вурра хорошо. Я приказываю вам не убивать этого недостойного злодея. Я обязан соблюдать правила, поэтому не позволяйте мне застать вас за нападением на Макдуфа в пределах слышимости меня или любого другого офицера. Ты знаешь?
   Эсс Пу, похоже, поняла. Он хрипло расхохотался, цокнул Макдуфа когтем и вышел, раскачиваясь из стороны в сторону. Два члена экипажа были видны за дверью.
   — Вот, — приказал капитан Рэмзи. — У меня есть работа для вас двоих. Отведите этого безбилетного болвана в «Горячую банду» и передайте его шефу.
   "Нет нет!" — взвизгнул Макдуф, отступая. — Не смей меня трогать! Положи меня!
   Возмутительно! Я не буду спускаться по этому пандусу! Отпусти меня! Капитан Рэмзи, я требую, капитан Рэмзи!
   На борту «Саттера» прошли дни, конечно произвольно.
   Ао лежала, свернувшись калачиком, в шоковом гамаке, думая о своих смутных мыслях и глядя в никуда. Высоко в стене послышался пыхтящий звук, возня и хрюканье. За решеткой вентиляционного отверстия появилось лицо Макдуфа.
   — Али, мой маленький друг, — ласково сказал он. «Итак, вот ты где. Теперь они заставили меня ползать по вентиляционным трубам этого корабля, как фагоцит».
   Он осторожно проверил сетчатую решетку.
   — Запечатаны, как и все остальные, — заметил он. — Однако я полагаю, что с тобой хорошо обращаются, моя дорогая.
   Он жадно взглянул на накрытый поднос с обедом на соседнем столе. Ао мечтательно смотрел в никуда.
   — Я послал телеграмму, — объявил Макдуф со стены. «Я обменял несколько небольших драгоценных реликвий, которые у меня были с собой, и собрал достаточно денег, чтобы отправить телеграмму, по курсу прессы. К счастью, у меня все еще есть пресс-карта». Обширная коллекция удостоверений Макдуфа, скорее всего, могла включать членство в Обществе похлебки и походов маленьких мужчин, если выбрать наименее вероятный пример.
   «Кроме того, я только что получил ответ. Теперь я должен пойти на серьезный риск, моя дорогая, серьезный риск. Сегодня условия корабельного пула — лотерея, знаете ли, — будут объявлены в большом зале. Я должен присутствовать, даже несмотря на риск того, что капитан Рэмзи меня натаскает, а Эсс Пу расправится с ним. Это будет нелегко. Я могу сказать, что меня подвергали всем вообразимым оскорблениям, моя дорогая, кроме, пожалуй, возмутительных! — добавил он, когда веревка, обвязанная вокруг его лодыжки, натянулась и потянула его назад вверх по шахте.
   Его далекие крики становились все тише. Он объявил угасающим голосом, что у него в кармане бутылка с 2, 4, 5-трихлорфеноксиуксусной кислотой и что разбитое стекло представляет опасность. Сказав так, он ушел в неслышность. Поскольку Ао на самом деле не заметила его присутствия, она осталась равнодушной.
   — А, ну, — философствовал Макдуф, летя по коридору чуть впереди летящего носка Инспектора атмосферы, — правосудие слепо. Это моя благодарность за сверхурочную работу, по крайней мере, три минуты сверхурочной работы. Но теперь я свободен от службы и свободен, чтобы привести свои планы в действие».
   Пять минут спустя, ускользнув от инспектора и немного пригладив взъерошенное оперение, он бодро направился к гостиной.
   «Есть один момент в мою пользу, — подумал он. «Эсс Пу, очевидно, не знает, что Ао на борту. В последний раз, когда он преследовал меня, он все еще горько говорил о моем участии в том, что я заставил его оставить ее на Альдебаран-Тау. К сожалению, это практически единственный аргумент в мою пользу. Теперь я должен смешаться с пассажирами в большом салоне, оставаясь при этом незамеченным для Эсс Пу, капитана Рамзи или любого офицера корабля. Хотел бы я быть цереанцем. Ах хорошо."
   Когда Макдуф осторожно направился к гостиной, его память слишком живо остановилась на его недавнем переходе от богатства к нищете. Его стремительный спуск с работы на работу похуже был чуть ли не феноменальным.
   — Вы бы заставили синематом копать канавы? — спросил он. «Вы бы стали взвешивать слонов на измерителе крутящего момента?»
   Ему сказали перестать болтать и взять лопату. Мгновенно он начал разрабатывать наиболее эффективное применение закона рычагов. С некоторой задержкой он расширил свои десятичные дроби, включив в них фактор влияния низкопороговой радиоактивности на альфа-волны мозга.
   «Жители Цереры долгое время считались невидимыми. Недавно было обнаружено, что на Церере нет жителей.
   «Иначе может случиться всякое», — объяснил он, демонстрируя. Произошла авария.
   Затем Макдуфа по просьбе уволили из «Горячей банды» и отправили работать в другое место. Но, как он постарался указать, его система взглядов не включала в себя специальные навыки по переработке мусора в топливо, смазке симбиотических гемостатических механизмов регулировки, предусмотренных для комфорта пассажиров, или проверке показателей преломления жидкости. биметаллические термостаты с покрытием. Он доказал это эмпирически.
   Поэтому его по просьбе перевели в Гидропонику, где и произошел инцидент с радиоактивным углеродным индикатором. Он сказал, что дело было не в углероде, а в гаммексене, и, кроме того, дело было не столько в гаммексене, сколько в его непреднамеренной небрежности добавить к инсектициду мезо-инозитол.
   Но когда тридцать квадратных футов растений ревеня начали выделять угарный газ в результате внезапных изменений наследственности, вызванных ганимексеном, Макдуфа немедленно отправили на кухню, где он добавил в суп гормон роста, что привело к почти катастрофическим результатам.
   В настоящее время он был бесценным сотрудником Атмосферного контроля, где он выполнял работу, которую никто не хотел делать.
   Он все больше и больше ощущал запах сфиги, пронизывающий корабль. Ничто не могло скрыть его характерный аромат, просачивавшийся путем осмоса через мембраны, просачивавшийся по поверхности молекулярных пленок и, вполне вероятно, скатывающийся за спиной движущихся квантов. Когда Макдуф украдкой пробирался к гостиной, он понял, что слово sphyghi было на каждом языке, как он и предполагал.
   Он осторожно остановился на пороге салона, который ремнем (или галстуком) опоясывал весь корабль, так что в двух направлениях пол казался крутым, пока не попытаешься подняться по нему. Тогда это было похоже на беличью клетку, которая автоматически компенсировала вашу собственную скорость.
   Здесь была роскошь. Сибаритская душа Макдуфа тосковала по соблазнительным буфетам шведского стола, ти-пали и густаторов. Словно ледяной дворец, по монорельсовой дорожке медленно проплыл богато украшенный передвижной бар. Оркестр играл «Звездные дни» и «Солнечные ночи» — в высшей степени подходящий выбор для корабля в космосе, и аромат сфиги распространял свое роскошное дыхание от стены к стене.
   Макдуф несколько минут стоял с ненавязчивым достоинством у дверей, глядя на толпу. Он ждал появления капитана Рамзи. Вскоре послышались заинтересованные комментарии, и толпа пассажиров столпилась на склонах салона. Капитан прибыл. Макдуф растворился в толпе и исчез с внезапностью буджума.
   Рамзи стоял у подножия вогнутого амфитеатра, глядя на публику с непривычной улыбкой на морщинистом лице. От Макдуфа не осталось и следа, хотя из-за широкоплечего члена плутонских чешуекрылых время от времени доносилось сдерживаемое бормотание вполголоса.
   Капитан Рамзи говорил.
   — Как вы, наверное, знаете, — сказал он, — мы здесь, чтобы договориться о корабельном бассейне. Некоторые из вас, возможно, никогда раньше не летали в космос, поэтому исполняющий обязанности первого помощника объяснит, как это делается. Мистер Френч, пожалуйста.
   Мистер Френч, серьезный молодой человек, вышел на сцену. Он прочистил горло, помедлил и огляделся, когда из-за спины плутонских чешуекрылых раздались короткие взрывы аплодисментов.
   — Спасибо, — сказал он. «Э-многим из вас может быть знаком старинный корабельный бассейн, по которому пассажиры угадывали время прибытия в порт.
   в космосе, конечно, компенсационные устройства обратной связи, эффекторы и субтракторы контролируют наш корабль настолько точно, что мы знаем , что Саттер прибудет в Ксерию точно в назначенное время, то есть… — раздался из зала неизвестный голос. Было замечено, что капитан Рэмзи бросил острый взгляд на плутонианца.
   — Э-вполне, — сказал мистер Френч. «Есть ли у кого-нибудь предложение?»
   — Угадываю дату по монете, — нетерпеливо произнес чей-то голос, но его заглушил хор криков с упоминанием слова сфиги.
   «Сфиги?» — спросил капитан Рэмзи с лицемерным безразличием. — Ты имеешь в виду духи?
   Был смех. Слово взяла мышка Каллистан.
   — Капитан Рэмзи, — сказал он. — Как насчет того, чтобы провести здесь лотерею сфиги-семян, как это делают на Альдебаран-Тау? Я думаю, что это делается путем ставок на то, сколько семян будет в первом плоде сфиги урожая. Количество всегда разное. Иногда их бывает несколько сотен, иногда несколько тысяч, и их невозможно сосчитать, пока плод не разрежут. Если бы Эсс Пу удалось убедить согласиться, возможно… —
   Позвольте мне, — сказал капитан Рэмзи. — Я посоветуюсь с Эсс Пу.
   Он так и сделал, пока рачок мрачно оглядывался по сторонам. Сначала он был упрям. Но в конце концов, в обмен на половину доли в пуле, его уговорили сотрудничать. Только гламур сфиги и беспрецедентный шанс похвастаться этой лотереей на всю оставшуюся жизнь заставили пассажиров смириться с его непомерной жадностью. Но теперь все было устроено.
   -- Стюарды пройдут мимо вас, -- сказал капитан Рэмзи. «Напишите свою догадку и свое имя на этих листочках бумаги и бросьте их в коробку, которая будет специально предусмотрена для этой цели. Да, да, Эсс Пу. Тебе тоже дадут шанс, если ты будешь настаивать.
   Алголиец настаивал. Он не пропустил пари. После долгих колебаний он набрал номер, сердито нацарапал фонетический иероглиф своего имени и повернулся, чтобы уйти, когда что-то более тонкое, чем запах сфиги, начало распространяться по салону. Головы повернулись. Голоса стихли. Эсс Пу, удивленно оглядевшись, оказался лицом к двери. Его яростный рев несколько секунд эхом отдавался от потолка.
   Ао, стоя на пороге, не обратил внимания. Ее прекрасные глаза смотрели в даль.
   От нее мечтательно дрейфовали концентрические круги магии. Она уже повышала аффективный тонус всех живых организмов в салоне, и Эсс Пу не была исключена. Однако, как уже было показано, когда алголиан чувствует себя хорошо, его ярость не знает границ. Ао было все равно.
   "Мой!" — одними губами выкрикнула Эсс Пу, поворачиваясь к капитану. «Девочка — моя!»
   — Убери когти с моего лица, приятель, — с достоинством сказал капитан Рэмзи. — Если вы присоединитесь ко мне в этом тихом уголке, возможно, вы сможете более вежливо изложить свое дело. Неее, что это?»
   Эсс Пу потребовала Ао. Он достал сертификат, в котором, по-видимому, говорилось, что он путешествовал на Альдебаран Тау с Ао в качестве ее опекуна. Рэмзи нерешительно потрогал челюсть. Тем временем между столпившимися пассажирами, давившими стюардам сложенные листки бумаги, завязалась потасовка.
   Запыхавшаяся круглая фигура Макдуфа вырвалась из толпы как раз вовремя, чтобы вырвать Ао из собственнически опускающихся когтей Эсс Пу.
   «Назад, омар!» — угрожающе приказал он. — На свой страх и риск напади на эту девчонку. Буксируя ее, он увернулся за капитаном, когда Эсс Пу сделала выпад.
   — Я так и думал, — сказал Рамзи, предостерегающе указывая пальцем на Эсс Пу. — Разве вам не запрещалось общаться с пассажирами, Макдуф?
   «Это дело правоохранительных органов», — сказал Макдуф. «Ао — моя подопечная, а не этого преступного лобстера».
   — Вы можете это доказать? — спросил Рамзи. — Этот его сертификат… —
   Макдуф вырвал сертификат из рук Эсс Пу, торопливо просмотрел его, скомкал в комок и швырнул на пол.
   "Ерунда!" — презрительно сказал он, обвиняюще доставая телеграмму. — Прочтите это, капитан.
   Как вы заметили, это телеграмма от Администрации Малого Веганского Контроля. В нем указано, что Ао был незаконно депортирован из Малой Веги и что в преступлении подозревается алголиец.
   — А? — сказал Рамзи. — Минуточку, Эсс Пу. Но алголиец уже торопливо пробирался из салона. Рэмзи нахмурился, глядя на телеграмму, поднял голову и поманил сидевшего среди пассажиров легкомысленного адвоката Сефана. Последовал короткий разговор, после которого Рамзи вернулся, качая головой.
   — Ничего не могу с этим поделать, Макдуф, — сказал он. «К сожалению, это не преступление GBI. Я считаю, что имею право только передать Ао ее богатому опекуну, а поскольку у нее нет никого… —
   Ваша ошибка, капитан, — вмешался Макдуф. — Вы хотите ее богатства — я имею в виду ее законного опекуна? Ты смотришь на него. Вот остальная часть телеграммы.
   "Что?" — спросил капитан Рэмзи.
   "Точно. Теренс Лаосе Макдуф. Вот что он говорит. Администрация Малого Веганского Контроля приняла мое предложение заменить родителя Ао, pro tern.
   — Ура, — неохотно сказал Рэмзи. — Ао — твоя подопечная. Вам придется обсудить это с ксерийскими властями, когда вы прибудете, потому что, поскольку меня зовут Ангус Рэмси, вы перевернетесь на сходнях, как только мы приземлимся на Ксерии. Йе и Эсс Пу могут сражаться там. Тем временем я не позволю члену экипажа смешаться с моими пассажирами. Иди вперед!
   — Я требую прав пассажира, — взволнованно сказал Макдуф, отступая на шаг или два. — В стоимость билета входит бассейн, и я требую…
   — Вы не пассажир. Ты непослушный член… —
   Ао — пассажир! — пронзительно возразил Макдуф. — Она имеет право участвовать в пуле, не так ли?
   Ну, тогда промах, капитан.
   Рамзи буркнул себе под нос. Но в конце концов он поманил к себе стюарда с ящиком с прорезями.
   «Пусть Ао напишет свою догадку», — упрямо настаивал он.
   — Чепуха, — сказал Макдуф. «Ао моя подопечная. Я напишу это для нее. Более того, если по какому-то чудесному стечению обстоятельств она выиграет пул, моим долгом будет распоряжаться баблом в интересах ее благополучия, что, очевидно, означает покупку нам обоим билетов на Малую Вегу.
   — Ой, зачем придираться? — вдруг сказал Рамзи. — Если тебе посчастливится, и случится чудо, то это справедливо.
   Макдуф, скрывая то, что он написал, деловито строчил, складывал бумагу и просовывал ее в щель.
   Рэмзи взял у стюарда герметик и провел им по крышке ящика.
   — Лично я, — сказал Макдуф, наблюдая за ним, — чувствую себя немного униженным атмосферой Саттера.
   Потворствуя контрабанде, мошеннической тактике и чистой порочной азартной игре, я вынужден сделать сомнительный вывод, капитан, что вы управляете криминальным кораблем. Пойдем, Ао, поищем более чистого воздуха.
   Ао лизнула большой палец и подумала о чем-то очень приятном, возможно, о вкусе большого пальца. Никто никогда не узнает.
   Прошло время, как бергсоновское, так и ньютоновское. В любом случае казалось вероятным, что время Макдуфа быстро истекало.
   — У того, кто ужинает со Старой Клути, должна быть длинная ложка, — сказал капитан Барн-сей исполняющему обязанности первым в день запланированного прибытия «Саттера» в Ксерию. — Удивительно, что Макдуф так долго ускользал от когтей Эсс Пу, как он пытался добраться до этих растений-сфиги. «Что меня сбивает с толку, так это то, чего он надеется добиться, прокрадываясь в каюту Алгахана со счетчиками йодистого натрия и микроволновыми спектроскопами. Что бы он ни написал в лотерейном ящике, это нельзя изменить. Коробка в моем сейфе.
   — А если он найдет способ открыть сейф? первым предложил актер. «Помимо временного замка, он запрограммирован на альфа-излучение моего собственного мозга, — заметил капитан Рэмзи. — Он не может… ах, говорите о дьяволе, мистер Френч, смотрите, кто идет.
   Круглая, но проворная фигура Макдуфа быстро пронеслась по коридору, опережая алголианца на один прыжок. Макдуф тяжело дышал. При виде двух офицеров он нырнул за ними, как перепел, идущий в укрытие. Эсс Пу, ослепленный яростью, щелкнул когтями прямо в лицо капитану.
   — Держи себя в руках, мон! — резко сказал Рамзи. Алголиец издал бессмысленный булькающий звук и дико замахал бумагой в воздухе.
   — Действительно, человек, — с некоторой горечью сказал Макдуф, находясь в сомнительной безопасности. — Он всего лишь акромегалический лобстер. В наши дни становится так, что любой объект может быть классифицирован как гуманоид, поскольку они продолжают расширять требования. Впуская весь сброд Галактики. Марсиане были первым клином. Теперь — потоп. Я вижу потребность в определенной широте, но мы рискуем достоинством истинных гуманоидов, когда применяем гордое имя человека к лобстеру. Ведь это существо даже не двуногое. На самом деле, в том, где он носит свои кости, чувствуется неприличное разоблачение».
   — Тьфу, приятель, ты же знаешь, что это слово — просто фигура речи. Что такое, Эсс Пу? Что это за бумажка, которую вы все время мне суете?
   Было понятно, что алголиец бормочет, что Макдуф уронил его во время бегства. Он рекомендовал капитану внимательно прочитать его.
   — Позже, — сказал Бэмзи, засовывая его в карман. — Мы скоро должны приземлиться на Ксерии Вурра, и я должен быть в диспетчерской. Иди вперед, Макдуф.
   Макдуф повиновался с удивительным рвением, по крайней мере до тех пор, пока не скрылся из виду. Эсс Пу, хрипло бормоча, последовала за ним. Только тогда Рамзи вытащил бумагу из кармана. Он изучил его, фыркнул и передал актеру первым. На одной стороне страницы аккуратным почерком Макдуфа было написано следующее: Задача: выяснить, сколько семян в первом созревшем плоде сфиги. Как заглянуть внутрь запечатанного плода, в котором могут быть еще не сформированы все семена? Обычное видение бесполезно.
   Первый день: Попытка ввести радиоактивный индикатор в сфиги, чтобы я мог считать радиоактивность день за днем и составлять полезные графики. Неуспешный. Эсс Пу установила мину-ловушку, признак низкого криминального менталитета. Без вреда.
   Второй день: Попытка подкупить Эсс Пу эликсиром бессмертия. — возмутилась Эсс Пу. Забытые алгольцы считают подростковый возраст презренным. Маленькие умы чрезмерно ценят размер.
   Третий день: Пытался сфокусировать инфракрасное излучение на сфиги, уловить вторичное излучение с помощью акустического интерферометра. Неуспешный. Экспериментировал с дальним цветовым окрашиванием клеток сфиги световыми волнами.
   Неуспешный.
   Четвертый день: Попытки ввести хлороформ в помещение Эсс Пу также не увенчались успехом. Невозможно подобрать достаточно фруктов, чтобы провести анализ с помощью эмиссии положительных ионов. Я начинаю подозревать, что Эсс Пу была ответственна за госпитализацию капитана Мастерсона на Альдебаран-Тау. Вероятно, подкрался сзади в темном переулке. Все хулиганы трусы. Примечание: попробуйте настроить ксирианцев против Эсс Пу по прибытии. Как?
   На этом квази-дневник закончился. Мистер Френч вопросительно посмотрел на него.
   «Я и не подозревал, что Макдуф так тщательно применяет науку, — заметил Рамзи. — Но это всего лишь подтверждает то, что Эсс Пу сказала мне несколько недель назад. Он сказал, что Макдуф постоянно пытался добраться до сфиги. Но он не может и не может, и нет, мы должны готовиться к посадке, мистер Френч.
   Он поспешил прочь, следуя за актером первым. Коридор какое-то время оставался пустым и безмолвным. Затем высоко в стене заговорил интерком.
   «Общее объявление», — говорилось в нем. «Пассажиры и экипаж «Саттера», прошу внимания. Подготовьтесь к посадке. Сразу после этого пассажиры соберутся в большом зале для таможенного досмотра ксириан. Также будут объявлены результаты корабельного пула. Ваше присутствие обязательно.
   Спасибо."
   Наступила тишина, звук тяжелого дыхания и, наконец, раздался новый голос. — Это значит тебя, Макдуф, — мрачно сказал он. «Знаешь? Да, вам лучше.
   Четыре минуты спустя «Саттер» приземлился на Ксерию.
   Выдернутого из своей каюты, протестующего Макдуфа потащили в большую гостиную, где уже собрались все остальные. Группа ксирианских чиновников, с трудом сдерживая свою радость, также была в поле зрения, проводя довольно небрежный обыск пассажиров, в то время как другие ксирианцы быстро прошлись по кораблю, проверяя наличие контрабанды.
   Но было очевидно, что контрабандой, взволновавшей их, были сфиги. Посреди большой комнаты был поставлен стол, а на нем, каждое растение в своем маленьком глиняном горшке, стояли сфиги.
   Пухлые золотистые плоды свисали с ветвей, розовое сияние спелости омывало их пушистую поверхность.
   Запах чистого восторга исходил от растений. Эсс Пу стояла на страже, время от времени перебрасываясь словами с ксерианским чиновником, который уже прикрепил медаль на панцире «Алгахана».
   «Возмутительно!» — воскликнул Макдуф, борясь. — Мне просто нужно было еще несколько минут поработать над жизненно важным экспериментом, который я… —
   Закрой свой болтливый рот, — сказал ему капитан Рэмзи. — Я с большим удовольствием сброшу вас с Саттера.
   — Оставить меня на милость этого лобстера? Он убьет меня! Я обращаюсь к нашему общему гуманоиду…
   Капитан Рэмзи кратко посовещался с ксерианским лидером, который кивнул.
   — Совершенно верно, капитан, — педантично сказал он или оно. «По нашим законам должники отрабатывают свои долги, беспредел оценивается по его результатам, а агрессор вынужден выплатить полную репарацию. Убийство, естественно, всегда влечет за собой смертную казнь. Почему ты спрашиваешь?"
   — Это относится даже к Эсс Пу? — настаивал капитан.
   — Естественно, — сказал ксерианец.
   -- Что ж, -- многозначительно сказал Рэмзи Макдуфу.
   «Ну и что? Он будет настолько богат, что не станет — даже не возражает против уплаты репараций за привилегию причинить вред моей персоне. У меня очень легко появляются синяки».
   — Но он не убьет тебя, — успокаивающе сказал Рэмзи. -- И это будет тебе хорошим уроком, Макдуф.
   — Тогда я, по крайней мере, намерен нанести один хороший удар, — сказал Макдуф, выхватывая у ближайшей птицы толстую малаккскую трость и звучно шлепая Эсс Пу по панцирю. Алголиец вскрикнул.
   С визгом ярости он бросился вперед, а Макдуф, размахивая тростью, как рапирой, плясал назад, угрожая, даже когда отступал.
   -- Ну же, заросший береговой обед, -- храбро воскликнул Макдуф. «Сейчас мы его вытащим, от гуманоида до лобстера!»
   — Держись, Макдуф! — закричал эрудированный и восторженный ганимедец.
   "Отвянь!" — проревел капитан Рэмзи, махая своим офицерам на помощь. Но ксирианцы были перед ними. Они создали быстрый барьер между сражающимися, и один из них вырвал трость из неохотной хватки Макдуфа.
   — Если он причинил тебе вред, Эсс Пу, он возместит ущерб, — сказал вождь ксерианцев. «Закон есть закон. Вы ранены?
   Несмотря на невнятное бормотание Эсс Пу, было очевидно, что это не так. А ксерийская юриспруденция не обращает внимания на уязвленную гордость. Термиты скромны по своей природе.
   — Давайте уладим это дело, — сказал капитан Рэмзи, раздраженный тем, что его величественная гостиная превратилась в руины. «Здесь высаживаются только три пассажира. Ао, Эсс Пу и Макдуф.
   Макдуф огляделся в поисках Ао, нашел ее и, перебежав, попытался спрятаться за ее рассеянной спиной.
   — Ах, да, — сказал ведущий ксерианец. — Эсс Пу уже объяснила, что такое корабельный бассейн. Мы разрешим лотерею. Однако необходимо соблюдать определенные условия. Ни одному не-ксирианцу не будет позволено приближаться к этому столу, и я сам проведу подсчет семян.
   «Этого вполне достаточно», — сказал Рамзи, поднимая запечатанную урну для голосования и удаляясь. «Если вы разрежете самый спелый плод и сосчитаете семена, я открою эту коробку и объявлю победителя».
   "Ждать!" Макдуф вскрикнул, но его голос был проигнорирован. Ведущий ксерианец взял со стола серебряный нож, сорвал самый крупный и спелый плод сфиги и аккуратно разрезал его пополам. Половинки раскатились по столу, обнажив совершенно пустое углубление внутри плода.
   Крик ужаса ксерианца эхом разнесся по гостиной. Серебряный нож сверкнул, разрубив фрукт на кусочки. Но ни одно семя не блеснуло в кремовой мякоти. "Что случилось?" — спросил Макдуф.
   «Нет семян? Явно мошенничество. Я никогда не доверял Эсс Пу. Он злорадствовал… —
   Тише, — холодно сказал ксерианец. В подавленной тишине он снова и снова использовал серебряный нож в атмосфере нарастающего напряжения.
   — Нет семян? — безучастно спросил капитан Рэмзи, когда последний фрукт раскрылся. Ксерианец ничего не ответил. Он играл с серебряным ножом и рассматривал Эсс Пу.
   Алголиец казался ошеломленным, как и все остальные, но, как вслух заметил Макдуф, с алгольцем трудно сказать. Капитан Рамзи мужественно нарушил зловещую тишину, выступив вперед, чтобы напомнить ксерианцам, что он представитель GBI.
   — Не бойся, — холодно сказал ксерианец. — У нас нет юрисдикции на вашем корабле, капитан.
   Голос Макдуфа возвысился с триумфом.
   — Я с самого начала никогда не доверял этому лобстеру, — объявил он, выступая вперед. — Он просто взял ваши деньги и заключил сделку на сфиги без косточек. Он явно преступник. Его поспешное бегство с Альдебаран-Тау, а также его известное пристрастие к Летейской пыли…
   В этот момент Эсс Пу бросилась на Макдуфа, неудержимо бушуя. В последний момент круглая фигура Макдуфа метнулась к открытому иллюминатору и к слабому ксирианскому солнечному свету снаружи. Эсс Пу грохотал за ним, крича от ярости, перепонки рта вспыхнули багровым от ярости.
   По быстрой команде ксерианского лидера остальные ксерийцы поспешили за Макдуфом. Снаружи доносились далекие загадочные звуки. Вскоре появился Макдуф, задыхающийся и одинокий.
   — Неуклюжие существа, алгольцы, — сказал он, фамильярно кивнув лидеру ксерианцев. — Я вижу, ваши люди задержали Эсс Пу.
   — Да, — сказал ксерианец. — Снаружи он, разумеется, находится под нашей юрисдикцией.
   — Мне пришла в голову эта мысль, — пробормотал Макдуф, приближаясь к Ао.
   — Нет, подождите минутку, — сказал капитан Рамзи ксирианцам. — У тебя нет…
   — Мы не варвары, — с достоинством сказал ксерианец. «Мы дали Эссу Пу пятнадцать миллионов универсальных кредитов, чтобы он сделал для нас работу, и он потерпел неудачу. Если он не сможет вернуть пятнадцать миллионов плюс расходы, он должен это отработать. Человеко-час, — тут Макдуф поморщился, — человеко-час на Ксерии равен одной шестьдесят пятой кредита.
   — Это очень необычно, — сказал капитан. — Однако сейчас это вне моей юрисдикции. Ты, Макдуф, перестань выглядеть таким самодовольным. Ты тоже выходишь на Ксерии, помни. Я советую тебе держаться подальше от Эсс Пу.
   — Я думаю, большую часть времени он будет занят, — весело сказал Макдуф. «Ненавижу напоминать предположительно компетентному офицеру о его обязанностях, но разве вы не забыли о небольшом вопросе корабельного бассейна?»
   "Что?" Рэмзи тупо взглянул на мякоть фруктов. — Бассейн, конечно, закрыт.
   — Чепуха, — перебил Макдуф. «Давайте не будем уклоняться. Вас могут заподозрить в том, что вы пытаетесь избежать откупа.
   «Мон, ты дурак. Как может быть расплата? Лотерея была основана на угадывании количества семян в плоде сфиги, и совершенно очевидно, что у сфиги нет семян. Вурра вил. Если ни у кого нет возражений…
   — Я возражаю! — воскликнул Макдуф. «От имени моей подопечной я требую, чтобы каждая догадка была подсчитана и сведена в таблицу».
   «Будьте благоразумны, — настаивал Рэмзи. — Если вы просто оттягиваете зловещий момент, когда я вышвырну вас из Саттера…
   — Вы должны свернуть бассейн на законных основаниях, — настаивал Макдуф. — Тьфу, заткни свою грохочущую ловушку, — кисло рявкнул Рамзи, поднимая запечатанную коробку и прикрепляя к ней маленькое приспособление. — Как хочешь. Но я на тебя, Макдуф. Нееет, тише, пожалуйста, все.
   Он закрыл глаза, и его губы шевелились в беззвучном бормотании. Коробка распахнулась, извергнув груду сложенных бумаг. По жесту Рамзи один из пассажиров вышел вперед и начал открывать листки, зачитывая имена и догадки.
   — Итак, вы получаете, может быть, пять минут отсрочки, — прошептал Рэмзи Макдуфу. — Тогда вы отправитесь за Эсс Пу, и позвольте мне сказать, что совершенно очевидно, что вы намеренно выманили алголианца из Саттера.
   — Чепуха, — бодро сказал Макдуф. «Я виноват, если Эсс Пу сосредоточил на мне свои нелепые антиобщественные эмоции?»
   — Да, — сказал Рамзи. — Ты хорошо знаешь, что ты есть.
   «Мужской Кор-зе-Каблум, семьсот пятьдесят», — сказал пассажир, разворачивая еще один листок. «Лорма Секундус, две тысячи девяносто девятого года. Ао, за…
   Пауза.
   "Хорошо?" — подсказал капитан Рэмзи, хватая Макдуфа за воротник. — Ну, мон?
   -- Теренс Лао-Цзе Макдуф... -- продолжал пассажир и снова остановился.
   "Что это такое? Какое число он угадал?» — спросил Рэмзи, остановившись у открытого иллюминатора и подняв одну ногу, готовый столкнуть удивительно философски настроенного Макдуфа по сходням. — Я задал тебе вопрос!
   Какой номер на бланке?
   — Ноль, — слабым голосом сказал пассажир.
   "Точно!" — заявил Макдуф, высвобождаясь. — А теперь, капитан Рэмзи, я благодарю вас за то, что вы отдали мне половину корабельного пула, как Ао без опекуна, разумеется, в оплату нашего перехода на Малую Вегу. Что касается половины трофея Эсс Пу, передайте ему с моими комплиментами.
   — Возможно, это сократит его срок на несколько месяцев, который, если мои расчеты верны, составляет девятьсот сорок шесть ксирианских лет.
   Макдуф прощает даже своих врагов. Пойдем, Ао, моя дорогая. Я должен выбрать подходящую каюту.
   Сказав это, Макдуф закурил новую сигару и медленно пошел прочь, оставив капитана Рамзи смотреть прямо перед собой и шевелить губами, как будто в медленной молитве. Молитва стала слышна.
   — Макдуф, — позвал Рэмзи. «Макдуф! Как ты это сделал?
   -- Я, -- сказал Макдуф через плечо, -- ученый.
   Кабаре Lesser Vegan гудело от празднества. Пара комиков обменивалась шутками и шутками за столиками. За одним столом Ао сидел между Макдуфом и капитаном Рэмзи.
   — Я все еще жду, чтобы услышать, как ты это сделал, Макдуф, — сказал Рэмзи. — Сделка есть сделка, знаете ли. Я указал свое имя в том заявлении, не так ли?
   — Не могу не признать, — сказал Макдуф, — что ваша подпись облегчила мне получение опеки над Ао, благослови ее сердце. Шампанского, Ао? Но Ао ничего не ответил. Она обменивалась взглядами, менее пустыми, чем обычно, с молодым веганом, сидящим за соседним столиком.
   — Ну же, нет, — настаивал Рэмзи. «Помните, что в конце путешествия мне придется перевернуть свой журнал.
   Я должен знать, что случилось с тем сфиги. В противном случае, вы думаете, я пошел бы на риск и гарантировал вам извилистый характер, хотя я осторожно добавил: «насколько мне известно»?
   Нет. Вы написали этот ноль, когда я увидел, как вы это делаете, задолго до того, как созрели плоды.
   — Верно, — вежливо сказал Макдуф, потягивая шампанское. «Это была простая проблема в неправильном направлении. Полагаю, нет ничего плохого в том, чтобы рассказать вам, как я это сделал. Учитывайте обстоятельства. Ты собирался высадить меня на Ксерии рядом с этим лобстером. -
   «Очевидно, мне пришлось сократить его до моего размера, дискредитировав его с ксирианцами. Выигрыш в пуле был неожиданным второстепенным событием. Всего лишь случай заслуженной удачи, подкрепленный прикладными научными методами».
   — Ты имеешь в виду то, что ты записал на бумаге, которую нашла Эсс Пу, — тарабарщину об интерферометрах и анализаторах ионов? Значит, ты нашел какой-то способ считать семена... оч, я ошибаюсь, да?
   «Естественно». Макдуф покрутил стакан и слегка прихорашивался. «Я написал эту статью для глаз Эсс Пу. Мне приходилось заставлять его защищать своих сфиги и преследовать меня так, что у него никогда не было свободной минуты, чтобы подумать». -
   Я до сих пор не знаю, - признался Рэмзи. «Даже если бы вы знали правильный ответ заранее, как вы могли предвидеть, что бассейн будет основан на сфиги?»
   «О, это было проще всего. Учитывайте шансы! Что еще это могло быть, когда Альдебаранская лотерея свежа в памяти, а весь корабль пропах контрабандой сфиги? Если бы никто другой не предложил это, я был бы готов поднять это сам, и — что это? Уходите! Убирайся!"
   Он обращался к двум комикам, которые пробрались к столику Макдуфа. Капитан Рэмзи поднял взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как они начинают новый акт.
   Вызывающая смех техника оскорбления никогда в основном не менялась на протяжении веков, а галактическая экспансия лишь расширила и углубила ее разнообразие. Высмеивание естественным образом расширилось, включив в него не только расы, но и виды.
   Комедианты, безумно болтая, начали довольно ловко изображать двух обезьян, выискивающих друг у друга блох. Раздался взрыв смеха, к которому не присоединились те клиенты, которые произошли от обезьяньего рода.
   «Туш!» — сердито сказал Рэмзи, отодвигая стул. -- Вы наглы... --
   Макдуф примирительно поднял ладонь. -- Тьфу-тьфу, капитан. Стремитесь к объективной точке зрения. В конце концов, это всего лишь вопрос семантики. Он терпимо усмехнулся. «Поднимитесь над такой обособленностью, как я, и наслаждайтесь мастерством этих ряженых в абстрактном искусстве перевоплощения. Я собирался объяснить, почему я должен отвлекать Эсс Пу. Я боялся, что он заметит, как быстро созревают сфиги.
   «Фу», — сказал Рамзи, но снова сел в кресло, когда комики пошли дальше и начали новую пародию.
   — Вел, продолжай.
   — Неправильное направление, — весело сказал Макдуф. «Был ли у вас когда-нибудь более некомпетентный член экипажа, чем я?»
   — Нет, — сказал Рэмзи, задумавшись. — Никогда в моем…
   — Совершенно верно. Меня как вихрь бросало от задачи к задаче, пока я, наконец, не добрался до Atmospheric Controls, а именно там, где я хотел быть. Сползание вентиляционных труб вниз имеет определенные преимущества. Например, это была минутная работа, чтобы вылить пузырек с двумя-четырьмя-пятью трихлорфеноксиуксусной кислотой, —
   он сочно прокручивал слоги, — трихлорфеноксиуксусной кислотой в аппарат искусственной вентиляции легких Эсс Пу. Вещество, должно быть, попало во все, включая сфиги.
   «Трихлор-что? Вы имеете в виду, что обманули сфиги перед бассейном?
   "Конечно. Я говорил вам, что бассейн был более поздним побочным продуктом. Сначала моей целью было просто навлечь на Эсс Пу неприятности на Ксерии, чтобы спасти моего ценного человека. К счастью, у меня был приличный запас различных гормонов. Этот конкретный вид, как должен знать самый простой ребенок, не нуждается в перекрестном опылении.
   По закону биологии результатом всегда будет плод без косточек. Спросите у любого садовода. Это делается постоянно».
   — Плоды без косточек… — безучастно сказал Рэмзи. «Перекрёстное опыление, да! Вил, я буду проклят.
   На губах Макдуфа, несомненно, сорвалось скромное опровержение, но его внимание привлекли два комика, и он остановился, подняв сигару, и посмотрел на них. Тот, что пониже, теперь расхаживал по широкому кругу, жестикулируя, как человек, который курит сигару с большим самомнением. Его товарищ дико завопил и ударил его по голове.
   — Скажи мне это, брат! — воскликнул он пронзительным фальцетом. — Кто был тот пингвин, с которым я видел тебя прошлой ночью?
   — Это был не пингвин, — радостно захихикал бродяга. «Это был венерианец!» Одновременно он махнул рукой, и луч прожектора встал, как шатер, над съёжившейся головой Макдуфа.
   "Что! Что? Как ты смеешь!" — вскричал возмущенный Макдуф, наконец обретая голос среди ряби смеха. «Клеветная клевета на меня никогда в жизни так не оскорбляли!» Капитан сдавленно фыркнул. Взъерошенный Макдуф яростно огляделся, выпрямился во весь рост и схватил Ао за руку.
   — Не обращай на них внимания, — дрожащим голосом предложил Рамзи. — В конце концов, Макдаф, ты не можешь отрицать, что ты венерианец по виду, даже если настаиваешь, что вылупился в Глазге — я имею в виду Рожденного. Да, вы шотландцы по происхождению и гуманоиды по классификации, не так ли? И я не более пингвин, чем обезьяна».
   Но Макдуф уже шел к двери. Ао послушно плелся следом, бросая ангельские взгляды на младшего веганца.
   «Возмутительно!» — сказал Макдуф.
   — Вернись, мужик, — крикнул Рэмзи, подавляя дикий возглас. «Помните об абстрактном искусстве беспристрастности. Это всего лишь вопрос семантики…
   Его голос не был слышен. Спина Макдуфа превратилась в негодующий шомпол. Тащив за собой Ао, его бутылкообразная фигура замерла с достоинством, Теренс Лао-Тисе Макдуф безвозвратно исчез в Малой Веганской ночи, что-то тихо бормоча.
   Ибо Макдуф, как уже должно быть очевидно самому ничтожному уму, «был не тем, за кого он себя выдавал.
   -- Черт, -- сказал капитан Рэмзи, и его лицо расплылось в ухмылке, -- я должен был дожить до этого дня! Официант! Виски с содовой — хватит этого противного шампанского. Я отмечаю знаменательное событие, явление природы. Знаете ли вы, что это, вероятно, первый раз в жизни Макдуфа, когда этот беспринципный негодяй ушел, не оставив после себя какого-то мошеннического лоха?
   «Да-а? Что это такое? Какой законопроект, ты, тупица? Фа, это Макдуф настоял, чтобы я был его гостем сегодня вечером. Ох, я-а-а- «Дом!»
   Под этим мы подразумеваем читателя, пропустившего всю элементарную науку в этой хронике.
   ВЫЙТИ ПРОФЕССОР
   Мы, Хогбены, правы исключительны. Тот парень Перфессер из города, возможно, знал об этом, но он вломился без приглашения, и я не думаю, что ему пришлось звонить, чтобы жаловаться потом. В Kaintuck вежливо придерживаться своего собственного счета бобов и не совать нос туда, где вы не нужны.
   Время, когда мы убегали от парней Хейли с той штуковиной, которую мы соорудили, — только мы так и не смогли понять, как она работает, — в тот раз все началось с того, что Рэйф Хейли подошел, заглядывал и ковырялся в крыльчатке сарая, пытаясь разглядеть у Маленького Сэма. Затем Рэйф начал говорить, что у Маленького Сэма было три хайда или что-то в этом роде.
   Не могу поверить ни единому слову этих парней Хейли. Три хайда! Это не естественно, не так ли? Как бы то ни было, у Маленького Сэма всего два хайда, и больше никогда не было с тех пор, как он родился.
   Итак, мы с Моу соорудили этот дробовик и хорошенько накололи парней Хейли. Как я уже сказал, потом мы не могли понять, как это работает. Мы прикрепили несколько сухих элементов и множество катушек, проводов и прочего, и это пробивало дыры в Рейфе как нельзя лучше.
   Вердикт коронера состоял в том, что мальчики Хейли умерли очень внезапно, а шериф Абернати подошел, выпил с нами кукурузы и сказал, что за два цента он выбьет из меня всю смолу. Я не обращал внимания. Только какой-то дамянкий репортер, должно быть, пронюхал, потому что через некоторое время подошел крупный, толстый, серьезного вида мужчина и начал задавать вопросы.
   Дядя Леся сидел на крыльце, накрыв лицо шапкой. — Вам лучше вернуться в свой цирк, мистер, — просто сказал он. — У нас были предложения от старого Барнума, и мы их отвергли. Не так ли, Саунк?
   — Конечно, — сказал я. «Я никогда не доверял Финеасу. Он назвал Маленького Сэма уродом.
   Крупный и торжественный мужчина, которого звали профессор Томас Гэлбрейт, посмотрел на меня: «Сколько тебе лет, сынок?» он сказал.
   — Я не твой сын, — сказал я. — И я не знаю, никак.
   — Ты не выглядишь старше восемнадцати, — сказал он, — такой большой, как ты есть. Вы не могли знать Барнума.
   «Конечно, я знал. Не ври мне. Я тебя ударю.
   «Я не связан ни с каким цирком, — сказал Гэлбрейт. «Я биогенетик».
   Мы точно посмеялись над этим. Он немного разозлился и хотел знать, в чем была шутка.
   — Такого слова не существует, — сказал Мо. И в этот момент Маленький Сэм начал кричать, а Гейбрайт побелел как гусиное крыло и весь задрожал. Он как бы упал. Когда мы его забрали, он хотел знать, что случилось.
   — Это был Маленький Сэм, — сказал я. — Мо ушел, чтобы утешить его. Он остановился.
   — Это был дозвук, — отрезал Перфессер. — Что такое Маленький Сэм — коротковолновый передатчик?
   — Маленький Сэм — ребенок, — коротко сказал я. — И не зови его по имени. А теперь, допустим, ты скажешь нам, чего ты хочешь.
   Он вытащил блокнот и начал просматривать его.
   — Я ученый, — сказал он. «Наш фонд занимается изучением евгеники, и у нас есть кое-какие отчеты о вас. Они звучат невероятно. У одного из наших людей есть теория, согласно которой естественные мутации могут оставаться незамеченными в неразвитых культурных регионах, и… — Он замедлил шаг и уставился на дядю Леса. — Ты действительно умеешь летать? он спросил. -
   Ну, мы не любим об этом говорить. Однажды проповедник устроил нам хорошую выговор. Дядя Лось обрадовался и поплыл через хребты, напугав пару охотников на медведей до потери сознания.
   И в Хорошей Книге нет того, что люди должны летать. Дядя Леся вообще делает это только исподтишка, когда никто не видит.
   Так или иначе, дядя Лес поглубже надвинул шляпу на лицо и зарычал.
   «Это просто глупо. Человек не может летать. Эти современные приспособления, о которых я слышал, рассказывают, между нами говоря, на самом деле они вообще не летают. Просто много сумасшедших разговоров, вот и все.
   Гэлбрейт моргнул и снова изучил свой блокнот.
   — Но у меня есть слухи о большом количестве необычных вещей, связанных с вашей семьей. Полет — лишь один из них. Я знаю, что это теоретически невозможно — и я не говорю о самолетах, — но
   …
   «Средневековые мази для ведьм использовали аконит, чтобы создать иллюзию полета — совершенно субъективную, конечно».
   «Вы перестанете приставать ко мне?» — сказал дядя Леся, рассердившись, наверное, оттого, что ему стало неловко. Потом вскочил, бросил шляпу на крыльцо и улетел. Через минуту он кинулся за шляпой и скорчил гримасу Перфессеру. Он улетел в ущелье, и мы некоторое время его не видели.
   Я тоже разозлился.
   — Вам не звонили, чтобы беспокоить нас, — сказал я. «Следующее, что дядя Лес сделает, как Пау, и это будет ужасно неприятно. Мы не видели ни шкуры, ни шерсти Лапы с тех пор, как рядом был тот другой городской парень. Думаю, он был переписчиком.
   Гейбрайт ничего не сказал. Он выглядел очень смешно. Я дал ему выпить, и он спросил о Пау.
   — О, он где-то рядом, — сказал я. — Только ты его больше не видишь. Он говорит, что так ему больше нравится.
   — Да, — сказал Гэлбрейт, делая еще глоток. "О Боже. Сколько, ты сказал, тебе лет?
   — Ничего об этом не говорил.
   «Ну, что самое раннее, что ты можешь вспомнить?»
   — Бесполезно что-то запоминать. Слишком загромождает вашу прическу.
   «Это фантастика, — сказал Гейбрайт. «Я не ожидал, что отправлю такой отчет обратно в фонд».
   — Мы не хотим, чтобы кто-то совал нос, — сказал я. — Уходи и оставь нас в покое.
   — Но, Господи! Он посмотрел через перила крыльца и заинтересовался дробовиком. "Что это такое?"
   — Дело, — сказал я.
   "Что оно делает?"
   — Вещи, — сказал я.
   "Ой. Могу я взглянуть на него?»
   — Конечно, — сказал я. — Я дам тебе дингус, если ты уйдешь.
   Он подошел и посмотрел на это. Лапа встал с того места, где он сидел рядом со мной, сказал мне избавиться от дамянки и пошел в дом. Перфессер вернулся. “Необычайно!” он сказал. — У меня была подготовка по электронике, и мне кажется, что у тебя там что-то очень странное. Каков принцип?»
   "Что?" Я сказал. — Он делает дырки в вещах.
   «Он не может стрелять снарядами. У вас есть пара линз там, где должен быть затвор — как, вы говорите, это сработало?
   "Я не знаю."
   "Ты сделал это?"
   «Я и Моу».
   Он задал еще много вопросов.
   — Не знаю, — сказал я. «Проблема с дробовиком в том, что его нужно постоянно заряжать. Мы как бы думали, что если мы зацепим несколько вещей, загрузка больше не понадобится. Это тоже не так.
   — Ты серьезно собирался отдать его мне?
   — Если ты перестанешь нас беспокоить.
   — Послушайте, — сказал он, — это чудо, что вы, Хогбены, так долго не появлялись на виду.
   «У нас есть свои пути».
   «Теория мутаций должна быть верной. Вы должны быть изучены. Это одно из самых важных открытий с тех пор, как… — Он продолжал в том же духе. Он не имел особого смысла.
   В конце концов я решил, что есть только два способа справиться с ситуацией, и после того, что сказал шериф Абернати, я не чувствовал себя вправе никого убивать, пока шериф не оправится от своего гнева. Я не хочу вызывать никакого шума.
   — Предположим, я поеду с тобой в Нью-Йорк, как ты хочешь, — сказал я. — Ты оставишь семью в покое?
   Он наполовину пообещал, хотя и не хотел. Но он поддался и скрестил свое сердце из-за того, что я сказал, что разбужу Маленького Сэма, если он этого не сделает. Он очень хотел увидеть Маленького Сэма, но я сказал ему, что это бесполезно. Маленький Сэм все равно не мог поехать в Нью-Йорк. Он должен оставаться в своем аквариуме, иначе он ужасно заболеет.
   Так или иначе, я вполне удовлетворил Перфессера, и он ушел, после того как я пообещал встретиться с ним в городе на следующее утро. Я чувствовал себя плохо, хотя, я могу вам сказать. Я не отлучался от людей на ночь после того шума в старой стране, когда нам пришлось быстро прокладывать следы.
   Поехал в Голландию, насколько я помню. У Мо всегда была слабость к человеку, который помог нам выбраться из Лондона. Назван Маленьким Саи~и в его честь. Я догадываюсь, как его звали. Гвинн, или Стюарт, или Пипс — я путаюсь, когда вспоминаю о Войне между Штатами.
   Той ночью мы жевали тряпку. Так как Пау был невидим, Мо продолжал думать, что получает больше, чем его доля кукурузы, но довольно скоро она смягчилась и дала ему бутылку сока. Все говорили мне, чтобы я следил за своими p и q.
   — Этот Перфессер ужасно умен, — сказал Моу. «Все исполнители такие. Не беспокойте его. Будь хорошим мальчиком, или ты с меня дерьмо.
   — Я буду в порядке, Моу, — сказал я. Пау толкнул меня рядом с хайдом, что было несправедливо, потому что я не мог его видеть.
   — Это чтобы ты не забродил, — сказал он.
   — Мы простые люди, — ворчал дядя Лес. «Попытки подняться над собой никогда не принесут ничего хорошего».
   — Честное слово, я и не пытаюсь этого делать, — сказал я. — Я только подумал… —
   Держись подальше от неприятностей! — сказал Мо, и тут мы услышали, как дедушка шевелится на чердаке.
   Иногда дедушка не шевелится по месяцу, но сегодня вечером он казался очень резвым.
   Так что, естественно, мы поднялись наверх, чтобы узнать, чего он хочет.
   Он говорил о Перфессере.
   — Незнакомец, да? он сказал. — На вонючего мошенника. Набор редких дураков, которых я собрал вокруг себя из-за своего маразма! Только Саунк проявляет хоть какую-то проницательность, и, черт возьми, он самый большой дурак из всех».
   Я только шаркал и что-то бормотал, потому что не люблю смотреть прямо на дедушку. Но он не обращал на меня внимания. Он бредил.
   — Значит, ты поедешь в этот Нью-Йорк? — Чертова кровь, неужели ты забыл, как мы избегали Лондона и Амстердама — и Нового Амстердама — из боязни расспросов? Ты бы попал в шоу уродов? И это не самая большая опасность.
   Дедушка самый старший из нас всех, и иногда он путает индда в своем языке. Я думаю, жаргон, который вы выучили в молодости, вроде как прилип к вам. Во-первых, он может ругаться лучше, чем кто-либо, кого я когда-либо слышал.
   — Черт, — сказал я. — Я всего лишь пытался помочь.
   «Ах ты, сопляк», — сказал Дедушка. — Это твоя вина и твоя мать. За создание этого устройства, которое убило племя Хейли. Если бы не ты, этот ученый никогда бы не приехал сюда».
   — Он перфессер, — сказал я. «Имя Томаса Гэлбрейта».
   "Я знаю. Я прочитал его мысли в голове Маленького Сэма. Опасный человек. Я никогда не знал мудреца, который им не был. За исключением, может быть, Роджера Бэкона, и мне пришлось подкупить его, но Роджер был исключительным человеком.
   Херкен: «Никто из вас не может поехать в этот Нью-Йорк. В тот момент, когда мы покинем это убежище, в тот момент, когда нас расследуют, мы пропали. Стая порвет и растерзает нас. И все твои беспорядочные полеты ввысь не могли спасти тебя, Лестер, ты слышишь?
   — Но что нам делать? — сказал Мау.
   — О, черт, — сказал Пау. — Я просто починю этого Перфессера. Я брошу его в цистерну.
   — Испортить воду? Мо завизжал. "Вы попробуете это!"
   «Что за гнилье выросло из моего семени?» Дедушка сказал, настоящий бешеный. — Разве вы не обещали шерифу, что убийств больше не будет — по крайней мере, какое-то время? Разве слово Хогбена ничто? Две вещи мы веками хранили священными — нашу тайну от мира и честь Хогбена! Убейте этого человека, Гэлбрейта, и вы ответите за это передо мной!
   Мы все побелели. Маленький Сэм снова проснулся и начал визжать. «Но что мы будем делать?» — сказал дядя Леся.
   — Наш секрет должен быть сохранен, — сказал Дедушка. — Делай, что можешь, но не убивай. Я подумаю над проблемой».
   Казалось, он заснул, хотя это было трудно сказать.
   На следующий день я встретил Гэлбрейта в городе, да, но сначала я столкнулся на улице с шерифом Абернати, и он бросил на меня злобный взгляд.
   — Держись подальше от неприятностей, Саунк, — сказал он. — Помни, что я тебе сейчас скажу. Было прямо стыдно.
   Так или иначе, я видел Гейбрейта и сказал ему, что дедушка не отпустит меня в Нью-Йорк. Он не выглядел слишком счастливым, но понимал, что с этим ничего нельзя поделать.
   Его гостиничный номер был полон научных приборов и немного пугал. Он настроил дробовик, но не похоже, чтобы он его менял. Он начал спорить.
   — Бесполезно, — сказал я. «Мы не покидаем холмы. Я высказался. поверни вчера, вот и все.
   — Послушай, Саунк, — сказал он. — Я расспрашивал о вас, Хогбенс, по городу, но мне не удалось узнать многого. Они молчат здесь. Тем не менее, такие доказательства были бы только вспомогательными факторами. Я знаю, что наши теории верны. Ты и твоя семья — мутанты, и тебя нужно изучить!»
   — Мы не мутанты, — сказал я. «Ученые всегда называют нас по именам. Роджер Бэкон называл нас гомункулами, только… —
   Что? — крикнул Гэлбрейт. — Кто ты сказал?
   — Э-э… он издольщик из соседнего округа, — поспешно сказал я, но видел, что Перфессер не проглотил его. Он начал ходить по комнате.
   — Это бесполезно, — сказал он. — Если вы не приедете в Нью-Йорк, я попрошу фонд прислать сюда комиссию. Вас нужно изучать во славу науки и прогресса человечества».
   — О боже, — сказал я. «Я знаю, на что это было бы похоже. Сделай из нас шоу уродов. Это убьет Маленького Сэма. Ты должен уйти и оставить нас в покое».
   "Оставить вас в покое? Когда ты сможешь создать такой аппарат?» Он указал на дробовик.
   "Как это работает?" он хотел знать, внезапно-как.
   — Я же сказал тебе, я не знаю. Мы просто подстроили это. Слушай, Перфессер. Были бы проблемы, если бы люди приходили и смотрели на нас. Большая проблема. Дедушка так говорит.
   Гэлбрейт потянул за нос.
   — Ну, может быть, предположим, ты ответишь мне на несколько вопросов, Саунк.
   — Без комиссии?
   "Посмотрим."
   "Нет, сэр. Я не буду…
   Гэлбрейт глубоко вздохнул.
   — Пока ты говоришь мне то, что я хочу знать, я буду хранить твое местонахождение в секрете.
   — Я думал, этот твой фонд знает, где ты.
   — Ах да, — сказал Гэлбрейт. «Естественно, они это делают. Но они не знают о тебе».
   Это дало мне идею. Я мог бы легко убить его, но если бы я это сделал, то Крысолап бы меня полностью разорил, и, кроме того, нужно было думать о шерифе. Поэтому я сказал: «Черт возьми» и кивнул.
   Боже, какие вопросы задавал этот человек! У меня кружилась голова. И все это время он все больше и больше возбуждался.
   "Сколько лет твоему дедушке?"
   — Господи, я не знаю.
   «Гомункулы-мм-м. Вы упомянули, что он когда-то был шахтером?
   — Нет, это была дедушкина лапа, — сказал я. — Оловянные рудники были в Англии. Только дедушка говорит, что тогда это называлось Британией. Это было во время своего рода волшебной чумы, которая у них тогда была. Народу надо было достать врачей-слюней? Друды?
   — Друиды?
   "Ага. Друиды тогда были врачами, говорит Дедушка. Так или иначе, все горняки вокруг Корнуолла начали умирать, поэтому шахты закрыли.
   — Что это была за чума?
   Я рассказал ему то, что вспомнил из речи Дедушки, и Перфессер очень возбудился и сказал что-то о радиоактивных эманациях, насколько я мог понять. Это имело дурной смысл.
   «Искусственные мутации, вызванные радиоактивностью!» — сказал он, и щеки у него порозовели. «Твой дедушка родился мутантом! Гены и хромосомы были перестроены в новый паттерн. Да вы все можете быть суперменами!
   — Нет, — сказал я. «Мы Хогбенс. Вот и все."
   «Доминант, очевидно, доминант. Вся твоя семья была… э-э… странной?
   "Теперь смотри!" Я сказал.
   — Я имею в виду, они все могли летать?
   — Сам еще не знаю, как. Я думаю, мы немного причудливы. Дедушка был умен. Он allus научил нас не хвастаться.
   — Защитный камуфляж, — сказал Гэлбрейт. «Погруженные в жесткую социальную культуру, отклонения от нормы легче замаскировать. В современной, цивилизованной культуре ты бы торчал, как больной палец. А здесь, в глуши, тебя практически не видно.
   — Только Пау, — сказал я.
   — О, Господи, — вздохнул он. «Подавив свои невероятные природные силы… Ты знаешь, что ты мог сделать?» А потом вдруг он еще больше разволновался, и выражение его глаз мне не очень понравилось.
   «Чудесные вещи», — повторил он. «Это как наткнуться на лампу Аладдина».
   — Я бы хотел, чтобы ты оставил нас в покое, — сказал я. «Ты и твоя комиссия!»
   «Забудьте о комиссии. Я решил какое-то время заниматься этим в частном порядке. При условии, что вы будете сотрудничать. Помоги мне, я имею в виду. Ты сделаешь это?
   — Нет, — сказал я.
   — Тогда я привезу комиссию из Нью-Йорка, — торжествующе сказал он.
   Я обдумал это.
   — Ну, — сказал я наконец, — что ты хочешь, чтобы я сделал?
   — Я еще не знаю, — медленно сказал он. «Мой разум не полностью осознал возможности».
   Но он готовился к захвату. Я мог сказать. Я знаю этот взгляд.
   Я стоял у окна и смотрел на улицу, и вдруг мне пришла в голову идея. В любом случае, я подумал, что слишком доверять Перфессеру было бы неразумно. Так что я как бы подошел к гаджету дробовика и внес в него несколько небольших изменений.
   Я знал, что хочу сделать, но если бы Гэлбрейт спросил меня, почему я скручиваю провод здесь и сгибаю кого-то там, я бы не смог ему сказать. У меня нет образования. Только теперь я знал, что гаджет будет делать то, что я хочу.
   Перфессер что-то писал в своей маленькой записной книжке. Он поднял глаза и увидел меня.
   "Что ты делаешь?" он хотел знать.
   — Мне это кажется неправильным, — сказал я. — Я думаю, ты баловался с этими батареями. Попробуй это сейчас."
   "Здесь?" — сказал он, пораженный. «Я не хочу оплачивать счет за ущерб. Он должен быть протестирован в условиях безопасности».
   — Видишь флюгер там, на крыше? Я указал ему на это. — Не помешает нацелиться на это. Вы можете просто постоять здесь, у моталки, и попробовать».
   — Это… это не опасно? Я мог сказать, что ему не терпелось попробовать гаджет. Я сказал, что это никого не убьет, и он глубоко вздохнул, подошел к окну и прижал приклад к щеке.
   Я остался в стороне. Я не хотел, чтобы шериф увидел меня. Я уже заметил его, сидящим на скамейке возле магазина кормов и зерна через улицу.
   Это случилось именно так, как я думал. Гэлбрейт нажал на спусковой крючок, целясь в флюгер на крыше, и из дула начали вылетать кольца света. Раздался страшный шум. Гэлбрейт рухнул на спину, и эта суматоха была чем-то удивительным. Люди начали кричать по всему городу.
   Мне показалось, что было бы удобно, если бы я стал невидимым на некоторое время. Так я и сделал.
   Гейбрайт осматривал дробовик, когда ворвался шериф Абернати. У шерифа тяжелый случай. У него был наготове пистолет и наручники, и он немедленно и быстро обругал Перфессера.
   "Я видел тебя!" он закричал. — Вы, городские парни, думаете, что здесь вам все сойдет с рук. Ну нельзя!
   «Саунк!» — воскликнул Гэлбрейт, оглядываясь по сторонам. Но, конечно, он не мог меня видеть.
   Потом был спор. Шериф Абернати видел, как Гэлбрейт выстрелил из дробовика, и он не дурак. Он накачивает Гэлбрейта на улице, и я иду с ним, мягко ступая. Люди бегали как сумасшедшие. У большинства из них руки были прижаты к лицу.
   Перфессер продолжал причитать, что не понимает.
   "Я видел тебя!" — сказал Абернати. — Вы направили эту свою дурь в окно, и тут же у всех в городе разболелся зуб! Попробуй и скажи мне, что ты не понимаешь!»
   Шериф умен. Он знает нас, Хогбенов, достаточно давно, поэтому не удивляется, когда иногда случаются забавные вещи. Кроме того, он знал, что Гэлбрейт был ученым. Итак, поднялся шум, и люди услышали, что происходит, а следующим делом они попытались линчевать Гэлбрейта.
   Но Абернати увел его. Я некоторое время бродил по городу. Пастор отсутствовал, глядя на окна своей церкви, что, казалось, озадачивало его. Они были витражными, и он не мог понять, почему они были горячими. Я мог бы сказать ему это. В витражах золото; они используют его, чтобы получить определенный красный цвет.
   Наконец я спустился в тюрьму. Я по-прежнему был невидим. Итак, я подслушал, что Гэлбрейт говорил шерифу.
   — Это был Саунк Хоген, — продолжал повторять перфессер. «Говорю вам, он починил этот проектор!»
   — Я видел тебя, — сказал Абернати. «Вы сделали это. Ой!» Он поднес руку к челюсти. — И тебе лучше прекратить это, быстро! Эта толпа снаружи означает бизнес. У половины жителей города болят зубы».
   Думаю, у половины жителей города в зубах были золотые пломбы.
   Затем Гэлбрейт сказал то, что меня не слишком удивило.
   «Ко мне приезжает комиссия из Нью-Йорка, я собирался позвонить в фонд сегодня вечером, они за меня поручятся».
   Значит, он все это время собирался нас развести. Я как бы чувствовал, что это было у него на уме.
   — Ты вылечишь эту зубную боль у меня — и у всех остальных — или я открою двери и впущу эту толпу линчевателей! — взвыл шериф. Затем он ушел, чтобы приложить к щеке пакет со льдом.
   Я пробрался назад, снова стал видимым и наделал много шума, проходя по коридору, так что Гэлбрейт мог меня слышать. Я подождал, пока он перестанет ругать меня. Я просто выглядел глупо.
   — Кажется, я ошибся, — сказал я. — Но я могу это исправить.
   «Ты достаточно починил!» Он остановился. "Подождите минуту. Что вы сказали? Вы можете вылечить это — что это?»
   — Я смотрел на этот дробовик, — сказал я. «Кажется, я знаю, что я сделал не так. Сейчас он как бы настроен на золото, а все золото в городе испускает лучи, или тепло, или что-то в этом роде.
   — Индуцированная селективная радиоактивность, — пробормотал Гэлбрейт, что, похоже, мало что значило. "Слушать.
   Эта толпа снаружи — в этом городе когда-нибудь устраивали линчевания?
   — Не чаще одного или двух раз в год, — сказал я. «А в этом году у нас уже было два, поэтому мы выполнили нашу квоту.
   Хотя я хотел бы доставить тебя к нам. Мы могли бы легко спрятать тебя.
   «Тебе лучше сделать что-нибудь!» он сказал. — Или я получу эту комиссию из Нью-Йорка. Тебе бы это не понравилось, не так ли?
   Я никогда не видел такого человека, чтобы он лгал и сохранял невозмутимое выражение лица.
   — Это легко, — сказал я. — Я могу настроить прибор так, чтобы он сразу отключал лучи. Только я не хочу, чтобы люди связали нас, Хогбенсов, с тем, что происходит. Мы любим жить тихо. Слушай, а если я вернусь в твой отель и переделаю прибор, а потом все, что тебе нужно будет сделать, это собрать вместе всех людей, у которых болит зуб, и нажать на курок.
   — Но… хорошо, но… —
   Он боялся новых неприятностей. Я должен был уговорить его на это. Снаружи кричала толпа, так что это было не слишком сложно. В конце концов я ушел, но вернулся, словно невидимый, и стал слушать, как Кэлбрейт разговаривал с шерифом.
   Они все исправили. Все с зубной болью шли в ратушу и садились. Затем Абернати приносил Perfesser с устройством дробовика и пробовал его.
   — Это остановит зубную боль? Шериф хотел знать. "Конечно?"
   — Я совершенно уверен, что так и будет.
   Абернати уловил это желание.
   — Тогда тебе лучше сначала попробовать это на мне. Просто чтобы убедиться. Я тебе не доверяю».
   Казалось, что никто никому не доверял.
   Я вернулся в отель и переключился на дробовик. И тогда я попадаю в беду. Моя невидимость истощалась. Это худшая часть того, чтобы быть ребенком.
   Когда я стану на несколько сотен лет старше, я смогу оставаться невидимым все время, если захочу. Но я еще не совсем освоил его. Дело в том, что сейчас мне нужна была помощь, потому что я должен был кое-что сделать, а я не мог делать это, когда люди смотрят.
   Я поднялся на крышу и позвал Маленького Сэма. После того, как я настроился на его хайд, я попросил его соединить с Поу и дядей Лесом. Через какое-то время с неба прилетел дядя Лес, очень тяжелый, потому что он нес Пау. Лапа ругался, потому что их преследовал ястреб.
   — Однако нас никто не видел, — сказал дядя Лес. "Я думаю."
   — У людей сегодня в городе свои проблемы, — сказал я. "Мне нужна помощь. Этот Перфессер созовет свою комиссию и изучит нас, что бы он ни обещал.
   — Тогда мы мало что можем сделать, — сказал Поу. — Мы не можем убить этого парня. Дедушка сказал не делать этого.
   Так что я рассказал им свою идею. Пау был невидим, он мог сделать это легко. Затем мы сделали небольшое отверстие в крыше, чтобы видеть сквозь него, и заглянули в комнату Гейбрейта.
   Мы как раз вовремя. Шериф стоял там, вытащив пистолет, и просто ждал, а Перфессер, побледневший на щеках, наводил на Абернати приспособу-дробовик. Все прошло без заминок. Гэлбрейт нажал на курок, выскочило фиолетовое кольцо света, и все. Вот только шериф открыл рот и сглотнул.
   — Ты не притворялся! Моя зубная боль прошла!»
   Гейбрейт вспотел, но хорошо себя показал. «Конечно, это работает», — сказал он. «Естественно. Я же говорил тебе…
   — Пошли в ратушу. Все ждут. Лучше вылечи нас всех, иначе тебе будет очень плохо.
   Они вышли. Лапка крался за ними, а дядя Лось подхватил меня и полетел по их следу, держась низко над крышами, чтобы нас не заметили. Через некоторое время мы закрепились за одним из окон ратуши, наблюдая.
   Я не слышал столько страданий со времен великой чумы в Лондоне. Зал был битком набит, у всех болели зубы, все стонали и кричали. Вошел Абернати с Перфессером, у которого был дробовик, и раздался крик.
   Гэлбрейт поставил гаджет на сцену, указывая на публику, а шериф снова вытащил пистолет и произнес речь, призывая всех заткнуться и избавиться от зубной боли.
   Я, естественно, не мог видеть Пау, но знал, что он на платформе. Что-то забавное происходило с устройством дробовика. Никто не заметил, кроме меня, и я наблюдал за этим. Лапа — невидимая, разумеется — вносила некоторые изменения. Я сказал ему, как, но он знал, что делать не хуже меня. Так что довольно скоро дробовик был оснащен так, как мы хотели.
   То, что произошло после этого, повергло меня в шок. Гэлбрейт навел прибор и нажал на спусковой крючок, и из него выскочили кольца света, на этот раз ярче. Я сказал Пау починить диапазон, чтобы никто за пределами ратуши не беспокоился. Но внутри… Ну, это точно избавило их от зубной боли. Ни у кого не может болеть золотая пломба, если у него нет золотой пломбы.
   Теперь гаджет был исправлен, поэтому он работал со всем, что не росло. Пау правильно определил диапазон. Сиденья внезапно исчезли, как и часть люстры. Зрители, собравшись вместе, хорошо это восприняли. Стеклянный глаз Пеглег Джаффе тоже исчез. Те, у кого были вставные зубы, потеряли их.
   У всех была легкая стрижка.
   Также вся публика лишилась одежды. Обувь не растет, и больше нет брюк, рубашек или платьев. В мгновение ока все в зале оказались голыми как иголки. Но, черт возьми, они избавились от зубной боли, не так ли?
   Мы вернулись домой через час, все, кроме дяди Леса, когда дверь распахнулась, и вошел дядя Лес, а за ним, шатаясь, шел Перфессер. Гэлбрейт был в беспорядке. Он опустился, как клоун, и захрипел, обеспокоенно оглядываясь на дверь.
   — Случилась забавная вещь, — сказал дядя Лес. «Я летел за город, и там Перфессер убегал от большой толпы людей, некоторые из них были завернуты в простыни. Так что я подобрал его. Я привел его сюда, как он и хотел. Дядя Лес подмигнул мне.
   «Ооооо!» — сказал Гэлбрейт. «Ааааааааааааааааааааааааааааа они идут?»
   Мау подошел к двери.
   «В гору поднимается множество факелов, — сказала она. «Выглядит очень плохо».
   Перфессер уставился на меня.
   — Ты сказал, что можешь меня выждать! Ну тебе лучше! Это ваша вина!"
   — Черт, — сказал я.
   — Ты меня спрячешь, иначе! Кэлбрейт взвизгнул. «Я-я уменьшу эту комиссию».
   «Послушай, — сказал я, — если мы спрячем тебя в безопасности, ты обещаешь забыть об этом поручении и оставить нас в покое?»
   Перфессер пообещал. — Подожди минутку, — сказал я и поднялся на чердак к Дедушке.
   Он не спал.
   — Как насчет этого, дедушка? Я спросил.
   Секунду он слушал Маленького Сэма.
   «Мошенник лжет», — довольно скоро сказал он мне. — Он все равно собирается привести сюда свою комиссию вонючек, ничего не думая о своем обещании.
   — Значит, нам его спрятать?
   — Да, — сказал Дедушка. — Хогбены дали слово — больше нельзя убивать. Да и спрятать беглеца от преследователей, конечно, не худо.
   Может быть, он подмигнул. Трудно сказать с дедушкой. Итак, я спустился по лестнице. Гэлбрейт стоял у двери, наблюдая, как факелы поднимаются в гору.
   Он схватил меня.
   «Саунк! Если ты меня не спрячешь… —
   Мы спрячем тебя, — сказал я. "Да брось."
   Поэтому мы отвели его в подвал.
   Когда сюда пришла толпа во главе с шерифом Абернати, мы притворились дураками. Мы позволим им обыскать дом. Маленький Сэм и дедушка на какое-то время стали невидимками, так что их никто не заметил. И, естественно, ни шкуры, ни волоса Гэлбрейта толпа не нашла. Мы хорошо спрятали его, как и обещали.
   Это было несколько лет назад. Перфессер процветает. Однако он не изучает нас. Иногда мы достаем бутылку, в которой его держим, и изучаем его.
   Маленькая бутылка, черт возьми, тоже!
   ДВУНКИ
   Текучка на Средневосточном радио была настолько велика, что Микки Ллойд не мог уследить за своими людьми.
   Сотрудники продолжали увольняться и уходить в другие места с более высокой зарплатой. Поэтому, когда головастый человечек в комбинезоне неопределенно вышел из кладовой, Ллойд бросил взгляд на коричневый комбинезон, предоставленный компанией, и мягко сказал: — Полчаса назад прозвучал свисток. Беги на работу».
   «Работа-кк?» Казалось, у мужчины возникли проблемы со словом.
   Пьяный? Ллойд, как бригадир, не мог этого допустить. Он потушил сигарету, подошел и понюхал. Нет, это был не спирт. Он посмотрел на значок на комбинезоне мужчины.
   «Два-о-четыре, р-н-мм. Ты здесь новенький?"
   "Новый. Хм?" Мужчина потер растущую шишку на лбу. Это был странный малый, лысый, как вакуумная трубка, с осунувшимся бледным лицом и крошечными глазками, в которых отражалось ошеломленное удивление.
   «Давай, Джо. Проснуться!" Ллойд начал проявлять нетерпение. — Ты работаешь здесь, не так ли?
   — Джо, — задумчиво сказал мужчина. "Работа. Да я работаю. Я делаю их». Его слова странно сочетались, как будто у него была волчья пасть.
   Еще раз взглянув на значок, Ллойд схватил Джо за руку и повел его через зал собраний.
   «Вот ваше место. Перейти к нему. Знать, что делать?"
   Другой выпрямил свое тощее тело. — Я ани-эксперт, — заметил он. «Сделайте их лучше, чем Понтванк».
   — Хорошо, — сказал Ллойд. — Тогда сделай их. И он ушел.
   Человек по имени Джо колебался, терзая синяк на голове. Комбинезон привлек его внимание, и он с удивлением рассмотрел его. Где-о, да. Они висели в комнате, из которой он впервые вышел. Его собственная одежда, естественно, рассеялась во время поездки — какой поездки?
   Амнезия, подумал он. Он упал с… чего-то, когда оно замедлилось и остановилось.
   Как странно выглядел этот огромный, заполненный машинами сарай! Это не вызвало никаких воспоминаний.
   Амнезия, вот что. Он был рабочим. Он делал вещи. Что касается незнакомости его окружения, это ничего не значило. Он все еще был ошеломлен. Облака скоро рассеются над его разумом. Они уже начали это делать.
   Работа. Джо метался по комнате, пытаясь подстегнуть свою ошибочную память. Мужчины в комбинезонах что-то делали. Простые и очевидные вещи. Но как по-детски, как элементарно! Возможно, это был детский сад.
   Через некоторое время Джо вышел на склад и осмотрел несколько готовых моделей комбинированных радиофонографов. Вот так. Неуклюжий и неуклюжий, но не ему было говорить об этом. Нет. Его работа заключалась в том, чтобы делать Twonkies.
   Двойняшки? Имя снова встряхнуло его память. Конечно, он знал, как делать Twonkies. Он делал их всю свою жизнь — специально для этого обучал. Теперь они использовали другую модель Twonky, но какого черта! Детская игра для умного работника.
   Джо вернулся в магазин и нашел свободную скамейку. Он начал строить Twonky. Время от времени он ускользал и воровал нужный ему материал. Однажды, когда он не смог найти вольфрам, он наспех соорудил небольшое устройство и сделал его.
   Его скамейка стояла в дальнем углу, плохо освещенная, хотя глазам Джо она казалась довольно яркой. Никто не заметил там стремительно разрастающуюся до завершения консоль. Джо работал очень, очень быстро. Он проигнорировал полуденный свисток, и к моменту выхода его задача была закончена. Возможно, он мог бы выдержать еще один слой краски; ему не хватало мерцающего тона стандартного Twonky. Но ни у кого из других не было Шиммертона. Джо вздохнул, залез под скамейку, тщетно искал релакс-пад и заснул на полу.
   Через несколько часов он проснулся. Фабрика была пуста. Странный! Может график работы изменился.
   «Может быть…» на уме у Джо было смешно. Сон рассеял туман амнезии, если это было так, но он все еще чувствовал себя ошеломленным.
   Что-то бормоча себе под нос, он отправил Твонки в кладовую и сравнил ее с другими.
   Внешне он был идентичен консольному радио-фонографу последней модели.
   Следуя примеру других, Джо замаскировал и замаскировал различные органы и реакторы.
   Он вернулся в магазин. Затем последний туман рассеялся в его сознании. Плечи Джо конвульсивно дернулись.
   “Отличный Снелл!” — выдохнул он. «Так это было! Я наткнулся на временную загвоздку!» Испуганно оглядевшись, он убежал в кладовую, из которой только что вышел. Комбинезон он снял и вернул на крючок. После этого Джо отошел в угол, пошарил в воздухе, удовлетворенно кивнул и сел ни на что, в трех футах над полом. Потом Джо исчез.
   «Время искривлено, — сказал Керри Вестерфилд. В конце концов, он возвращается к тому же месту, откуда начал. Это дублирование». Он закинул ноги на удобно выступающий из трубы камень и с наслаждением потянулся. Из кухни Марта звякнула бутылками и стаканами.
   «Вчера в это время я выпил мартини, — сказал Керри. «Временная кривая показывает, что сейчас у меня должен быть еще один. Ты слушаешь, ангел?
   — Я наливаю, — отдаленно сказал ангел.
   — Тогда ты понял мою мысль. Вот еще. Время описывает спираль, а не круг. Если вы назовете первый цикл «а», второй — «а плюс я», понимаете? А это значит, что сегодня вечером двойное мартини.
   — Я знала, чем это кончится, — заметила Марта, входя в просторную гостиную с дубовыми стропилами. Это была невысокая темноволосая женщина с необычайно красивым лицом и подходящей фигурой. Ее крошечный клетчатый фартук выглядел несколько нелепо в сочетании со слаксами и шелковой блузкой. «И они не делают джин с защитой от бесконечности. Вот твой мартини. Она что-то делала с шейкером и манипулировала стаканами.
   «Мешайте медленно», — предупредил Керри. «Никогда не трясись. Ах, вот и все. Он принял напиток и окинул его оценивающим взглядом. Черные волосы с проседью блестели в свете лампы, когда он потягивал мартини.
   "Хороший. Очень хороший."
   Марта медленно пила и смотрела на мужа. Хороший парень, Керри Вестерфилд. Ему было сорок с лишним лет, приятно некрасивый, с широким ртом и изредка сардоническим блеском в серых глазах, когда он размышлял о жизни. Они были женаты двенадцать лет, и им это нравилось.
   Снаружи сквозь окна падал слабый свет позднего заката, высвечивая консольный шкаф, стоявший у стены у двери. Керри посмотрел на него с признательностью.
   «Неплохая копейка», — заметил он. — Еще… —
   Что? Ой. Мужчины с трудом поднимались по лестнице. Почему бы тебе не попробовать, Керри?
   «Не так ли?»
   — Старая была достаточно сложной, — озадаченно сказала Марта. «Гаджеты. Они меня смущают. Я вырос на Эдисон. Вы завели его рукояткой, и из рожка раздались странные звуки. Это я мог понять. Но сейчас вы нажимаете кнопку, и происходят невероятные вещи. Электрические глаза, выбор тембров, пластинки, которые проигрываются с обеих сторон, под аккомпанемент странных стонов и щелчков внутри консоли — вероятно, вы понимаете эти вещи. Я даже не хочу.
   Всякий раз, когда я ставлю пластинку Crosby в такой суперпупер, Бинг смущается».
   Керри съел оливку. «Я собираюсь сыграть Дебюсси». Он кивнул в сторону стола. «Вот вам новый рекорд Кросби. Последний."
   Марта радостно заерзала. — Можно я, может быть, а?
   "Ага."
   — Но тебе придется показать мне, как это сделать.
   — Достаточно просто, — сказал Керри, лучезарно глядя на консоль. «Эти дети довольно хороши, вы знаете.
   Они делают все, кроме как думают».
   — Я бы хотела, чтобы они помыли посуду, — заметила Марта. Она поставила стакан, встала и исчезла на кухне.
   Керри включила ближайшую лампу и подошла, чтобы осмотреть новое радио, последнюю модель Среднего Востока, со всеми новыми улучшениями. Это было дорого, но какого черта? Он мог себе это позволить. А старый был неплохо пристрелян.
   Он видел, что он не был подключен к сети. Не было никаких проводов, даже заземления. Что-то новое, наверное. Встроенная антенна и заземление. Керри присела, поискала розетку и воткнула в нее шнур.
   Сделав это, он открыл дверцы и посмотрел на циферблаты с видимым удовлетворением. Луч голубоватого света выстрелил и попал ему в глаза. Из глубины консоли послышался слабый задумчивый щелчок. Внезапно это прекратилось. Керри моргнул, возился с циферблатами и переключателями и прикусил ноготь.
   Радио сказало далеким голосом: «Психологическая картина проверена и записана».
   — А? Керри покрутил циферблат. «Интересно, что это было? Любительская станция - нет, они не в эфире. Хм." Он пожал плечами и подошел к стулу рядом с полками с альбомами. Взгляд его быстро пробежался по названиям и именам композиторов. Где Лебедь из Туонелы? Вот оно, рядом с Финляндией. Керри снял альбом и открыл его у себя на коленях. Свободной рукой он достал из кармана сигарету, зажал ее губами и стал нащупывать спички на столе рядом с собой. Первая спичка, которую он зажег, погасла.
   Он бросил его в камин и уже собирался взять другой, когда его внимание привлек слабый шум. Радио шло к нему через комнату. Откуда-то выскочило похожее на хлыст щупальце, подхватило спичку, поцарапало ее под столешницей — как это сделал Керри — и поднесло пламя к сигарете мужчины.
   Автоматические рефлексы взяли верх. Керри втянул воздух и закашлялся дымным, мучительным кашлем.
   Он согнулся пополам, задыхаясь и на мгновение ослеп.
   Когда он снова смог видеть, радио вернулось на свое обычное место.
   Керри закусил нижнюю губу. — Марта, — позвал он.
   — Суп готов, — сказал ее голос.
   Керри не ответил. Он встал, подошел к радио и нерешительно посмотрел на него. Электрический шнур был выдернут из розетки. Керри осторожно заменил его.
   Он присел, чтобы осмотреть ножки консоли. Они выглядели как хорошо обработанное дерево. Его исследовательская рука ничего ему не сказала. Древесина твердая и хрупкая.
   Как, черт возьми, «Ужин!» Марта позвонила.
   Керри бросил сигарету в камин и медленно вышел из комнаты. Его жена, ставя соусник на место, уставилась на него.
   «Сколько мартини ты выпил?»
   — Всего один, — неопределенно ответил Керри. «Должно быть, я задремал на минуту. Ага. У меня должно быть."
   «Ну, давай, — скомандовала Марта. — Это последний шанс, что ты будешь строить из себя свинью на моих пельменях, во всяком случае, на неделю.
   Керри рассеянно нащупал бумажник, достал конверт и бросил его жене. — Вот твой билет, ангел. Не теряй его».
   "Ой? Я оцениваю купе!» Марта сунула картон обратно в конверт и радостно забулькала. «Ты приятель. Уверен, что сможешь обойтись без меня?
   "Хм? Хм-м-м, я так думаю. Керри посолил авокадо. Он встряхнулся и, казалось, вышел из легкого оцепенения. «Конечно, я буду в порядке. Вы бежите в Денвер и помогаете Кэрол родить ребенка. Это все в семье».
   — Ну, моя единственная сестра… — усмехнулась Марта. «Вы знаете, как они с Биллом. Совсем чокнутый. Им прямо сейчас понадобится поддерживающая рука.
   Ответа не последовало. Керри размышлял над вилкой авокадо. Он пробормотал что-то о досточтимом Беде.
   "Что насчет него?"
   «Завтра лекция. Каждый семестр мы увязаем в Беде по какой-то странной причине. Ах хорошо."
   — Готова лекция?
   Керри кивнул. «Конечно». Восемь лет он преподавал в университете, и к этому времени уж точно должен знать расписание!
   Позже, за кофе и сигаретами, Марта взглянула на свои наручные часы. — Почти время поезда. Я лучше закончу собираться. Посуда…
   — Я ее помою. Керри прошел вслед за женой в спальню и делал бесполезные жесты помощи. Через некоторое время он отнес сумки в машину. Марта присоединилась к нему, и они направились в депо.
   Поезд был вовремя. Через полчаса после того, как она отъехала, Керри загнал машину обратно в гараж, вошел в дом и сильно зевнул. Он был уставшим. Ну посуда, а потом пиво и книга в постель.
   Озадаченно взглянув на радио, он вошел на кухню и принялся мыть посуду. В холле зазвонил телефон. Керри вытер руки кухонным полотенцем и ответил.
   Это был Майк Фицджеральд, преподававший психологию в университете.
   — Привет, Фитц.
   «Привет. Марта ушла?
   "Ага. Я только что отвез ее к поезду.
   — Значит, хочешь поговорить? У меня есть неплохой скотч. Почему бы не подбежать и не поболтать немного?
   — Хотел бы, — сказал Керри, снова зевнув, — но я мертв. Завтра большой день. Проверка дождя?
   "Конечно. Я только что закончил исправлять бумаги и почувствовал необходимость отточить свой ум. В чем дело?
   "Ничего. Подождите минуту." Керри положил трубку и, нахмурившись, оглянулся через плечо. Из кухни доносились звуки. Какого черта!
   Он прошел по коридору и остановился в дверях, неподвижный и уставившийся. Радио мыло посуду.
   Через некоторое время он вернулся к телефону. Фицджеральд сказал: «Что-то?»
   — Мое новое радио, — осторожно сказал ему Керри. — Это мыть посуду. Фитц некоторое время не отвечал. Его смех был немного нерешительным. "Ой?"
   «Я вам перезвоню», — сказал Керри и повесил трубку. Некоторое время он стоял неподвижно, покусывая губу. Затем он вернулся на кухню и остановился, чтобы посмотреть.
   Рация была обращена к нему спиной. Несколько гибких щупалец манипулировали посудой, умело поливая ее горячей мыльной водой, вытирая маленькой шваброй, опуская в воду для полоскания, а затем аккуратно складывая на металлическую решетку. Эти удары кнутом были единственным признаком необычной активности. Ноги, видимо, были твердые.
   "Привет!" — сказал Керри.
   Ответа не последовало.
   Он бродил вокруг, пока не смог более внимательно изучить радио. Щупальца появились из прорези под одним из циферблатов. Электрический шнур болтался. Тогда никакого сока. Но что… Керри отступил назад и нащупал сигарету. Мгновенно радио повернулось, взяло спичку из контейнера на плите и пошло вперед. Керри моргнул, изучая ноги. Они не могли быть деревянными. Они изгибались, когда эта штука двигалась, упругие, как резина. У радио было своеобразное боковое движение, не похожее ни на что другое на земле.
   Он закурил сигарету Керри и вернулся к раковине, где продолжил мыть посуду.
   Керри снова позвонил Фицджеральду. «Я не шучу. У меня галлюцинации или что-то в этом роде. Это проклятое радио только что зажгло для меня сигарету.
   "Подождите минуту." Голос Фицджеральда звучал нерешительно. — Это прикол, а?
   "Нет. И я тоже не думаю, что это галлюцинация. Это твой переулок. Можешь подбежать и проверить мои коленные рефлексы?
   — Хорошо, — сказал Фитц. — Дай мне десять минут. Приготовь выпивку».
   Он повесил трубку, и Керри, положив телефон обратно на держатель, повернулась и увидела, как из кухни в гостиную идет радиоприемник. Его квадратный коробчатый контур слегка пугал, как у какого-то причудливого хобгоблина. Керри вздрогнула.
   Он проследил за радиоприемником и нашел его на прежнем месте, неподвижным и бесстрастным. Он открыл дверцы, изучая проигрыватель, ручку фонографа и другие кнопки и устройства. Вроде ничего необычного не было. Он снова коснулся ног. В конце концов, они были не деревянными. Какой-то пластик, который показался довольно жестким. Или, может быть, они все-таки были деревянными. Трудно было убедиться, не повредив отделку. Керри почувствовал естественное нежелание использовать нож на своей новой консоли.
   Он попробовал радио, ловя местные станции без проблем. Тон был хороший, необычайно хороший, подумал он. Фонограф… Он взял наугад «Вход бояр» Халворсена и вставил его на место, закрыв крышку. Звук не появился. Исследование показало, что игла ритмично двигалась по канавке, но без слышимого результата. Хорошо?
   Керри снял запись, когда в дверь позвонили. Это был Фицджеральд, неуклюжий угрюмый мужчина с огрубевшим морщинистым лицом и взлохмаченной копной тусклых седых волос. Он протянул большую костлявую руку.
   «Где моя выпивка?»
   «Ло, Фитц. Приходите на кухню. Я буду смешивать. Хайбол?
   «Хайбол».
   «Хорошо», Керри шел впереди. — Но пока не пей. Я хочу показать тебе свою новую комбинацию».
   — Тот, что моет посуду? — спросил Фицджеральд. "Что еще это делает?"
   Керри дал другому стакан. «Он не будет проигрывать пластинки».
   "Ну что ж. Незначительное дело, если это будет делать работу по дому. Давайте посмотрим на это». Фицджеральд прошел в гостиную, выбрал «Полдень фавна» и подошел к радио. «Он не подключен».
   — Это не имеет значения, — дико сказал Керри.
   «Батареи?» Фицджеральд поставил пластинку на место и поправил переключатели. – Десять дюймов туда. Теперь посмотрим». Он торжествующе улыбнулся Керри. "Хорошо? Сейчас играет».
   Это было.
   Керри сказал: «Попробуй эту штуку Халворсена. Здесь." Он передал диск Фитцджеральду, который нажал кнопку сброса и увидел, как поднимается плечо рычага.
   Но на этот раз граммофон отказался играть. «Боярские ворота» ему не понравились.
   — Забавно, — проворчал Фицджеральд. — Наверное, проблема с записью. Давай попробуем другой».
   С Дафнисом и Хлоей проблем не было. Но радио молча отвергло «Болеро» композитора.
   Керри сел и указал на ближайший стул. «Это ничего не доказывает. Иди сюда и смотри. Ничего пока не пей. Ты, ну, ты чувствуешь себя совершенно нормально?
   "Конечно. Хорошо?"
   Керри достал сигарету. Консоль прошла через комнату, подобрав по пути коробок спичек, и вежливо поднесла пламя. Затем он вернулся на свое место у стены.
   Фицджеральд ничего не сказал. Через некоторое время он достал из кармана сигарету и подождал. Ничего не произошло.
   "Так?" — спросил Керри.
   "Робот. Это единственный возможный ответ. Откуда, во имя Петрарки, вы его взяли?
   — Ты не выглядишь очень удивленным.
   — Но я. Но я видел роботов раньше; Вестингауз пробовал, знаете ли. Только это... Фицджеральд постучал ногтем по зубам. "Кто сделал это?"
   — Откуда, черт возьми, мне знать? — спросил Керри. — Я полагаю, радиолюбители.
   Фицджеральд сузил глаза. «Подожди минутку. Я не совсем понимаю… —
   Тут нечего понимать. Я купил эту комбинацию несколько дней назад. Сдал старый. Его доставили сегодня днем, и… Керри объяснил, что произошло.
   — Вы хотите сказать, что не знали, что это был робот?
   "Точно. Купил как радио. И-и-это проклятое существо кажется мне почти живым.
   "Неа." Фицджеральд покачал головой, поднялся и внимательно осмотрел консоль. «Это новый тип робота. По крайней мере… — Он замялся. «А что еще думать? Я предлагаю вам связаться с людьми Ближнего Востока завтра и проверить».
   — Давайте откроем шкаф и заглянем внутрь, — предложил Керри.
   Фицджеральд был готов, но эксперимент оказался невозможным. Предположительно деревянные панели не были прикручены на место, и не было очевидного способа открыть консоль. Керри нашел отвертку и применил ее, сначала осторожно, а потом с какой-то сдерживаемой яростью. Он не мог ни оторвать панель, ни даже поцарапать темную гладкую поверхность шкафа.
   "Проклятие!" — сказал он наконец. — Что ж, твоя догадка так же хороша, как и моя. Это робот. Только я не знал, что они могут делать их такими. А почему в радио?
   — Не спрашивай меня. Фицджеральд пожал плечами. «Проверься завтра. Это первый шаг. Естественно, я довольно озадачен. Если был изобретен новый вид специализированного робота, зачем помещать его в консоль? И что заставляет эти ноги двигаться? Роликов нет».
   — Я тоже об этом думал.
   «Когда он двигается, его ноги кажутся резиновыми. Но это не так. Они твердые, как лиственные породы. Или пластик».
   — Я боюсь этой штуки, — сказал Керри. — Хочешь остаться сегодня у меня?
   «Н-нет. Нет. Наверное, нет. Робот не может мне навредить.
   «Я не думаю, что он хочет. Это помогало тебе, не так ли?
   — Ага, — сказал Керри и пошел смешивать еще один напиток.
   Остаток разговора был безрезультатным. Фитцджеральд несколько часов спустя пошел домой довольно взволнованный. Он не был таким небрежным, как притворялся ради нервов Керри. Столкновение чего-то совершенно неожиданного с нормальной жизнью немного пугало. И все же, как он сказал, робот не казался угрожающим.
   Керри легла спать, с новой детективной тайной. Радио последовало за ним в спальню и осторожно взяло книгу у него из рук. Керри инстинктивно схватился за нее.
   "Привет!" он сказал. – Какого черта…
   Радио вернулось в гостиную. Керри последовала за ней как раз вовремя, чтобы увидеть, как книгу поставили на полку. Через некоторое время Керри отступил, заперев дверь, и беспокойно проспал до рассвета.
   В халате и тапочках он, спотыкаясь, вышел посмотреть на консоль. Он вернулся на свое прежнее место, как будто никогда не двигался. Керри, у которой жабры побелели, приготовила завтрак.
   Ему разрешили выпить только одну чашку кофе. Радио появился, укоризненно взял у него из рук вторую чашку и вылил ее в раковину.
   Этого было вполне достаточно для Керри Вестерфилд. Он нашел свою шляпу и пальто и чуть не выбежал из дома. У него было ужасное чувство, что радио может преследовать его, но, к счастью для его здравомыслия, этого не произошло. Он начал волноваться.
   Утром он нашел время позвонить на Средний Восток. Продавец ничего не знал. Это была стандартная комбинация моделей, последняя. Если это, конечно, не приносило удовлетворения, он был бы рад… — Все в порядке, — сказал Керри. «Но кто сделал эту вещь? Вот что я хочу выяснить».
   — Один момент, сэр. Была задержка. — Оно пришло из отдела мистера Ллойда. Один из наших мастеров.
   — Позвольте мне поговорить с ним, пожалуйста.
   Но Ллойд не очень помог. После долгих раздумий он вспомнил, что комбинация лежала на складе без серийного номера. Он был добавлен позже.
   — Но кто это сделал?
   «Я просто не знаю. Я могу узнать для вас, я думаю. Предположим, я вам перезвоню.
   — Не забудь, — сказал Керри и вернулся в свой класс. Лекция о преподобном Беде не слишком удалась.
   За обедом он увидел Фицджеральда, который, казалось, почувствовал облегчение, когда Керри подошла к его столику. «Узнал еще что-нибудь о своем домашнем роботе?» — спросил профессор психологии.
   Больше никого не было в пределах слышимости. Вздохнув, Керри сел и закурил сигарету. «Ничего. Приятно, что я могу сделать это сам». Он втянул дым в легкие. — Я позвонил в компанию.
   "И?"
   «Они ничего не знают. За исключением того, что у него не было серийного номера.
   «Это может иметь большое значение», — сказал Фицджеральд.
   Керри рассказал другому об инцидентах с книгой и кофе, а Фицджеральд задумчиво покосился на свое молоко. — Я провел для вас несколько психологических тестов. Слишком сильная стимуляция вам не на пользу».
   «Детективная байка!»
   — Дохожу до крайностей, признаю. Но я могу понять, почему робот вел себя именно так, хотя не знаю, как ему это удалось». Он колебался. — То есть без интеллекта.
   "Интеллект?" Керри облизал губы. «Я не уверен, что это просто машина. И я не сумасшедший».
   — Нет. Но вы говорите, что робот был в гостиной. Как он мог определить, что вы читали?»
   «Если не считать рентгеновского зрения, сверхбыстрого сканирования и способности к ассимиляции, я не могу себе этого представить. Возможно, оно не хочет, чтобы я что-то читал.
   — Ты что-то сказал, — проворчал Фицджеральд. — Много знаешь о теоретических машинах такого типа?
   «Роботы?»
   «Чисто теоретически. Ваш мозг коллоид, вы знаете. Компактный, сложный, но медленный. Предположим, вы разрабатываете устройство с многомиллионной радиоатомной единицей, встроенной в изолирующий материал. Результат - мозг, Керри. Мозг с огромным количеством единиц, взаимодействующих со скоростью света. Радиолампа регулирует поток тока, когда работает со скоростью сорок миллионов отдельных сигналов в секунду. И, теоретически, радиоатомный мозг того типа, о котором я говорил, может включать восприятие, распознавание, рассмотрение, реакцию и приспособление за стотысячные доли секунды.
   «Теория».
   — Я так и думал. Но я хотел бы узнать, откуда взялось ваше радио.
   Пришла страница: «Телефонный звонок мистеру Вестерфилду».
   Керри извинился и ушел. Когда он вернулся, его темные брови были озадаченно нахмурены. Фицджеральд вопросительно посмотрел на него.
   «Парень по имени Ллойд, на заводе Mideastem. Я говорил с ним о радио».
   "При удаче?"
   Керри покачал головой. Ну, не так уж много. Он не знал, кто построил эту штуку.
   — Но он был построен на заводе?
   "Да. Около двух недель назад, но сведений о том, кто над ним работал, нет. Ллойду это показалось очень, очень забавным. Если радио построено на заводе, они знают, кто его собрал.
   "Так?"
   "Так что ничего. Я спросил его, как открыть шкаф, и он сказал, что это легко. Просто отвинтите панель сзади».
   — Винтов нет, — сказал Фитцджеральд.
   "Я знаю."
   Они посмотрели друг на друга.
   Фицджеральд сказал: «Я бы дал пятьдесят баксов, чтобы узнать, действительно ли этот робот был построен всего две недели назад».
   "Почему?"
   «Потому что радиоатомный мозг нуждается в обучении. Даже в таких вопросах, как прикуривание сигареты».
   — Он увидел меня светлым.
   «И последовал примеру. Мытье посуды-хм-мм. Индукция, я полагаю. Если этот гаджет был обучен, то это робот. Если нет… Фицджеральд остановился.
   Керри моргнул. — Да?
   «Я не знаю, что это за дьявол. Он имеет такое же отношение к роботу, как мы относимся к Эогиппу. Одно я знаю точно, Керри; очень вероятно, что сегодня ни один ученый не обладает знаниями, необходимыми для создания чего-то подобного».
   — Вы рассуждаете кругами, — сказал Керри. "Это было сделано."
   "Ага. Но как, когда и кем? Вот что меня беспокоит».
   — Ну, у меня урок через пять минут. Почему бы не прийти сегодня вечером?
   "Не мочь. Я читаю лекции в зале. Впрочем, я позвоню тебе позже. Кивнув, Керри вышел, пытаясь выбросить этот вопрос из головы. Он неплохо преуспел. Но обедая в одиночестве в ресторане в тот вечер, он начал чувствовать общее нежелание идти домой. Хобгоблин ждал его.
   — Бренди, — сказал он официанту. «Сделайте это вдвое».
   Через два часа такси высадило Керри у его дверей. Он был заметно пьян. Вещи поплыли перед его глазами. Он нетвердо подошел к крыльцу, с преувеличенной осторожностью поднялся по ступенькам и вошел в дом.
   Он включил лампу.
   Радио вышло вперед, чтобы встретить его. Щупальца, тонкие, но крепкие, как металл, мягко обвились вокруг его тела, удерживая его неподвижным. Укол сильного страха пронзил Керри. Он отчаянно боролся и пытался закричать, но горло пересохло.
   Из радиопульта вырвался луч желтого света, ослепив человека. Он качнулся вниз, целясь ему в грудь. Внезапно Керри почувствовал странный привкус под языком.
   Примерно через минуту луч щелкнул, щупальца исчезли из виду, а консоль вернулась в свой угол. Керри слабо доковылял до стула и расслабился, сглотнув.
   Он был трезв. Что было совершенно невозможно. Четырнадцать коньяков вводят в систему определенное количество спирта. Нельзя взмахнуть волшебной палочкой и мгновенно обрести состояние трезвости. Но именно это и произошло.
   Робот пытался помочь. Только Керри предпочел бы остаться пьяным.
   Он осторожно встал и прокрался мимо радио к книжной полке. Увидев комбинацию, он взял детективный роман, который пытался прочитать прошлой ночью. Как он и ожидал, радиоприемник взял его у него из рук и поставил на полку. Керри, вспомнив слова Фицджеральда, взглянул на часы. Время реакции, четыре секунды.
   Он взял «Чосер» и подождал, но радио не шевельнулось. Однако, когда Керри нашел исторический том, он аккуратно вынул его из пальцев. Время реакции, шесть секунд.
   Керри нашел историю в два раза толще.
   Время реакции, десять секунд.
   Ага. Значит, робот читал книги. Это означало рентгеновское зрение и сверхбыструю реакцию. Прыгающий Иосафат!
   Керри проверил больше книг, пытаясь понять, каков был критерий. Алису в стране чудес вырвали у него из рук; Стихи Миллея не были. Он составил список с двумя колонками для дальнейшего использования.
   Таким образом, робот был не просто слугой. Это был цензор. Но что было эталоном сравнения?
   Через некоторое время он вспомнил свою завтрашнюю лекцию и пролистал свои записи. Несколько пунктов требовали проверки. Довольно нерешительно он нашел нужный справочник — и робот забрал его у него.
   — Подожди, — сказал Керри. "Я нуждаюсь в этом." Он безуспешно пытался вырвать том из хватки щупальца. Консоль не обращала внимания. Она спокойно заменила книгу на полке.
   Керри стоял, кусая губу. Это было слишком. Проклятый робот был монитором. Он подкрался к книге, схватил ее и оказался в холле прежде, чем радио успело сдвинуться с места.
   Дело шло за ним. Он мог слышать мягкую поступь ее… ее ног. Керри помчался в спальню и запер дверь. Он ждал, с бешено колотящимся сердцем, пока осторожно поворачивали ручку.
   Тонкий, как проволока, приятель пролез в щель двери и возился с ключом. Керри внезапно прыгнул вперед и вставил вспомогательный болт в нужное положение. Но и это не помогло. Точные инструменты робота — специальные антенны — отодвинули его назад; а затем консоль открыла дверь, вошла в комнату и подошла к Керри.
   Он почувствовал легкую панику. С легким вздохом он швырнул книгу в существо, и оно ловко поймало его.
   Видимо, этого и требовалось, потому что радио повернулось и погасло, неловко покачиваясь на своих резиновых ножках, неся в себе запретную громкость. Керри тихо выругался.
   Телефон зазвонил. Это был Фицджеральд.
   "Хорошо? Как вы целовались?
   — У вас есть «Социальная литература веков» Кассена?
   — Я так не думаю, нет. Почему?"
   — Тогда я возьму его завтра в университетской библиотеке. — объяснил Керри, что произошло.
   Фицджеральд тихонько присвистнул.
   «Вмешиваешься, что ли? Хм. Интересно… —
   Я боюсь этой штуки.
   — Я не думаю, что это причинит вам какой-либо вред. Вы говорите, что это вас отрезвило?
   "Ага. С лучом света. Это не очень логично».
   "Может быть. Колебательный эквивалент хлорида тиамина».
   "Свет?"
   — Знаете, в солнечном свете есть витамины. Это не главное. Он подвергает цензуре ваше чтение и, по-видимому, читает книги со сверхбыстрой реакцией. Этот гаджет, чем бы он ни был, не просто робот.
   — Ты говоришь мне, — мрачно сказал Керри. — Это Гитлер. Фицджеральд не смеялся. Он довольно трезво предложил: «А что, если вы переночуете у меня?»
   — Нет, — сказал Керри упрямым голосом. — Никакое такое-то радио не выгонит меня из дома. Сначала я возьмусь за топор.
   — Ну, я полагаю, ты знаешь, что делаешь. Позвони мне, если… если что-нибудь случится.
   «Хорошо», — сказал Керри и повесил трубку. Он прошел в гостиную и холодно посмотрел на радио. Что это было, черт возьми, и что оно пыталось сделать? Конечно, это был не просто робот. Точно так же он не был живым в том смысле, в каком жив коллоидный мозг.
   Губы сузились, он подошел и стал возиться с циферблатами и переключателями. Из консоли доносился пульсирующий, хаотичный ритм свинг-бэнда. Он попробовал коротковолновый диапазон — ничего необычного. Так?
   Так что ничего. Ответа не было.
   Через некоторое время он пошел спать.
   На следующий день за обедом он принес «Социальную литературу» Кассена, чтобы показать Фицджеральду.
   "Что насчет этого?"
   "Смотри сюда." Керри перелистнула страницы и указала на проход. — Это что-нибудь значит для тебя?
   Фицджеральд прочитал его. «Да. Дело, кажется, в том, что индивидуализм необходим для производства литературы. Бухта?"
   Керри посмотрел на него. — Не знаю.
   — А?
   «Мой разум сходит с ума».
   Фицджеральд взъерошил свои седые волосы, прищурил глаза и пристально посмотрел на другого мужчину. — Давай еще. Я не совсем...
   Керри с сердитым терпением сказал: - Сегодня утром я пошел в библиотеку и нашел этот справочник.
   Я все правильно прочитал. Но для меня это ничего не значило. Просто слова. Знаете, каково это, когда вы устали и много читаете? Вы столкнетесь с предложением с большим количеством сослагательных предложений, и оно не просачивается. Ну, это было так».
   — Прочтите сейчас же, — тихо сказал Фицджеральд, швыряя книгу через стол.
   Керри повиновался, глядя вверх с кривой улыбкой. «Ничего хорошего».
   «Читай вслух. Я разберу это с вами шаг за шагом».
   Но это не помогло. Керри, казалось, совершенно не в состоянии усвоить смысл отрывка.
   — Возможно, смысловой блок, — сказал Фицджеральд, почесывая за ухом. — Это первый раз?
   "Да нет. Я не знаю."
   — Есть какие-нибудь занятия сегодня днем? Хороший. Давай сбегаем к тебе». Керри отодвинул тарелку.
   "Все в порядке. Я не голоден. Когда будете готовы…
   Через полчаса они уже смотрели на радио. Выглядело вполне безобидно. Фитцджеральд потратил некоторое время, пытаясь оторвать панель, но в конце концов отказался от этой работы. Он нашел карандаш и бумагу, сел напротив Керри и начал задавать вопросы.
   В какой-то момент он сделал паузу. «Вы не упомянули об этом раньше».
   — Забыл, кажется.
   Фицджеральд постучал карандашом по зубам. В первый раз, когда радио вышло из строя…
   — Оно ударило меня в глаз синим светом.
   «Не то. Я имею в виду то, что он сказал.
   Керри моргнул. — Что там было сказано? Он колебался. «Психологический паттерн проверен и отмечен» или что-то в этом роде. Я думал, что настроился на какую-то станцию и получил часть программы викторины или что-то в этом роде. Ты имеешь в виду… —
   Легко ли было понять слова? Хороший английский?"
   — Нет, теперь, когда я это вспомнил, — нахмурился Керри. «Они были очень невнятны. Подчеркнутые гласные».
   "Ага. Ну что ж, приступим». Они попробовали тест словесных ассоциаций. Наконец Фицджеральд откинулся назад, нахмурившись. «Я хочу проверить это с помощью последних тестов, которые я дал вам несколько месяцев назад. Мне это кажется забавным, чертовски забавным. Я бы чувствовал себя намного лучше, если бы точно знал, что такое память. Мы проделали значительную работу по мнемотехнике — искусственной памяти. Впрочем, может быть, это вовсе и не так».
   — А?
   «Эта машина. Либо у него искусственная память, либо он хорошо обучен, либо он приспособлен к другой среде и культуре. Это повлияло на вас — довольно сильно.
   Керри облизнула пересохшие губы. — Как?
   «Имплантированные блоки в вашем сознании. Я их еще не соотносил. Когда я это сделаю, мы сможем найти какой-то ответ. Нет, это не робот. Это намного больше».
   Керри достал сигарету; консоль прошла через комнату и зажгла для него. Двое мужчин смотрели со слабым ужасом.
   — Вам лучше остаться со мной сегодня вечером, — предложил Фицджеральд.
   — Нет, — сказал Керри. Он вздрогнул.
   На следующий день за обедом Фицджеральд искал Керри, но тот не появился. Он позвонил домой, и Марта ответила на звонок.
   "Привет! Когда вы вернулись?"
   «Привет, Фитц. Около часа назад. Моя сестра ушла вперед и родила ребенка без меня, поэтому я вернулся». Она остановилась, и Фицджеральд встревожился ее тоном.
   — Где Керри?
   "Он здесь. Ты можешь прийти, Фитц? Я беспокоюсь."
   "Что с ним такое?"
   — Я не знаю. Приезжайте немедленно».
   «Хорошо», — сказал Фицджеральд и повесил трубку, кусая губы. Он беспокоился. Когда вскоре после этого он позвонил в колокольчик Вестерфилда, то обнаружил, что его нервы сильно вышли из-под контроля. Но вид Марты успокоил его.
   Он последовал за ней в гостиную. Взгляд Фицджеральда сразу же переместился на консоль, которая не изменилась, а затем на Керри, неподвижно сидевшую у окна. Лицо Керри было пустым, ошеломленным.
   Его зрачки были расширены, и он, казалось, очень медленно узнавал Фицджеральда.
   — Привет, Фитц, — сказал он.
   "Как вы себя чувствуете?"
   Вмешалась Марта. в чем дело? Он болен? Мне вызвать врача?»
   Фицджеральд сел. «Вы не заметили ничего забавного в этом радио?»
   "Нет. Почему?"
   "Затем слушать." Он рассказал всю историю, наблюдая, как недоверие борется с неохотной верой на лице Марты. Вскоре она сказала: — Я не совсем… —
   Если Керри достанет сигарету, эта штука зажжет ее для него. Хотите посмотреть, как это работает?»
   «Н-нет. Да. Я так полагаю. Глаза Марты были широко раскрыты.
   Фицджеральд дал Керри сигарету. Ожидаемое случилось.
   Марта не сказала ни слова. Когда консоль вернулась на место, она вздрогнула и подошла к Керри. Он неопределенно посмотрел на нее.
   — Ему нужен доктор, Фитц.
   "Да." Фицджеральд не упомянул, что врач может быть совершенно бесполезен.
   "Что это такое?"
   «Это больше, чем робот. И это приспосабливает Керри. Я рассказал вам, что случилось. Когда я проверил психологические модели Керри, я обнаружил, что они изменились. Он потерял большую часть своей инициативы».
   «Никто на земле не смог бы сделать это…»
   Фитцджеральд нахмурился. «Я думал об этом. Кажется, что это продукт хорошо развитой культуры, совершенно отличной от нашей. Марсианский, наверное. Это настолько специализированная вещь, что она естественным образом вписывается в сложную культуру. Но я не понимаю, почему он выглядит точно так же, как ближневосточный консольный радиоприемник».
   Марта коснулась руки Керри. "Камуфляж?"
   "Но почему? Ты была одной из моих лучших учениц по психологии, Марта. Посмотрите на это логически. Представьте себе цивилизацию, в которой есть место такому гаджету. Используйте индуктивное рассуждение».
   "Я пытаюсь. Я плохо соображаю. Фитц, я беспокоюсь о Керри.
   — Я в порядке, — сказал Керри.
   Фицджеральд сложил кончики пальцев. — Это не столько радио, сколько монитор. В этой другой цивилизации он, возможно, есть у каждого человека, а может быть, лишь у немногих — у тех, кто в нем нуждается. Это держит их в узде».
   — Уничтожив инициативу?
   Фицджеральд беспомощно развел руками. — Не знаю! В случае с Керри это сработало именно так. В других — не знаю.
   Марта встала. — Не думаю, что нам следует больше разговаривать. Керри нужен доктор. После этого мы можем принять решение». Она указала на консоль.
   Фицджеральд сказал: «Было бы довольно обидно разбить его, но…» Взгляд его был многозначителен.
   Консоль переехала. Он вышел из своего угла бочком, покачиваясь, и направился к Фицджеральду. Когда он вскочил, хлыстоподобные щупальца вспыхнули и схватили его. Бледный луч ударил в глаза мужчине.
   Почти мгновенно он исчез; щупальца отошли, и радио вернулось на место. Фицджеральд стоял неподвижно. Марта вскочила на ноги, прижав руку ко рту.
   «Фитц!» Ее голос дрожал.
   Он колебался. «Да? В чем дело?
   "Вы ранены? Что это с тобой сделало?
   Фицджеральд слегка нахмурился. Повредить? Я не…
   — Радио. Что оно сделало?»
   Он посмотрел на консоль. — Что-то не так? Боюсь, я плохой ремонтник, Марта.
   «Фитц». Она подошла и схватила его за руку. "Послушай меня." Быстрые слова сорвались с ее губ.
   Радио. Керри. Их обсуждение.
   Фицджеральд тупо посмотрел на нее, как будто не совсем понял. «Наверное, я сегодня глупый. Я не совсем понимаю, о чем вы говорите».
   «Радио — вы знаете! Вы сказали, что это изменило Керри… Марта замолчала, глядя на мужчину.
   Фицджеральд определенно был озадачен. Марта вела себя странно. Странно! Он всегда считал ее довольно уравновешенной девушкой. Но сейчас она говорила ерунду. По крайней мере, он не мог понять смысла ее слов; толку от них не было.
   И почему она говорила о радио? Разве это не было удовлетворительным? Керри сказал, что это была удачная покупка, с прекрасным тоном и новейшими гаджетами. Фицджеральд на мгновение задумался, не сошла ли Марта с ума.
   В любом случае, он опоздал на урок. Он так сказал. Марта не пыталась остановить его, когда он вышел.
   Она была бледна как мел.
   Керри достал сигарету. Радио подошло и провело матч.
   «Керри!»
   — Да, Марта? Его голос был мертв.
   Она смотрела на радио. Марс? Другой мир-другая цивилизация? Что это было? Чего оно хотело? Что он пытался сделать?
   Марта вышла из дома и пошла в гараж. Когда она вернулась, в ее руке был крепко сжат небольшой топорик.
   Керри смотрел. Он увидел, как Марта подошла к радио и подняла топорик. Затем вырвался луч света, и Марта исчезла. В полуденном солнечном свете поднялась небольшая пыль.
   «Уничтожение угрожающей жизни формы нападения», — сказало радио, невнятно произнося слова.
   Мозг Керри перевернулся. Он чувствовал себя ошеломленным и ужасно опустошенным. Марта… Его разум перемешался. Инстинкт и эмоции боролись с чем-то, что душило их. Внезапно дамбы рухнули, блоки исчезли, барьеры упали. Керри хрипло, невнятно вскрикнул и вскочил на ноги.
   "Марта!" он закричал.
   Она ушла. Керри огляделся. Где-что случилось? Он не мог вспомнить.
   Он снова сел в кресло, потирая лоб. Его свободная рука подняла сигарету, автоматическая реакция, которая вызвала мгновенный ответ. Радио вышел вперед и держал наготове зажженную спичку.
   Керри издал сдавленный, тошнотворный звук и вскочил со стула. Он вспомнил сейчас. Он поднял топорик и прыгнул к консоли, оскалив зубы в безрадостном гримасе.
   Снова вспыхнул луч света.
   Керри исчез. Топор с глухим стуком ударился о ковер.
   Радио вернулось на свое место и снова замерло. Из его радиоатомного мозга раздался слабый щелчок.
   «Субъект в принципе неподходящий», — сказал он через мгновение. «Устранение было необходимо». Нажмите!
   «Подготовка к следующему предмету завершена».
   Нажмите.
   — Мы возьмем, — сказал мальчик.
   «Вы не совершите ошибку», — улыбнулась агент по аренде. «Тихо, изолированно, и цена вполне разумная.»
   — Не очень, — вставила девушка. — Но это как раз то, что мы искали.
   Агент пожал плечами. «Конечно, немеблированное помещение будет стоить меньше. Но…
   — Мы женаты недостаточно долго, чтобы иметь мебель, — усмехнулся мальчик. Он обнял жену рукой. — Нравится, дорогая?
   "Хм. Кто жил здесь раньше?
   Агент почесал щеку. — Посмотрим. Некоторые люди по имени Вестерфилд, я думаю. Его мне дали на расписку буквально неделю назад. Хорошее место. Если бы у меня не было собственного дома, я бы сам на него набросился».
   — Хорошее радио, — сказал мальчик. — Поздняя модель, не так ли? Он подошел к консоли.
   — Пойдемте, — попросила девушка. — Давай еще раз посмотрим на кухню.
   — Хорошо, дорогая.
   Они вышли из комнаты. Из холла доносился ровный голос агента, становившийся все слабее. Теплые послеполуденные солнечные лучи косо падали в окна.
   На мгновение воцарилась тишина. Затем — нажмите!
   ГНОМ ТАМ БЫЛ
   Тим Крокетт не должен был пробираться в шахту на горе Дорнсеф. То, на что недооценивают в Калифорнии, может иметь катастрофические последствия для угольных шахт Пенсильвании. Особенно, когда дело касается гномов.
   Не то чтобы Тим Крокетт знал о гномах. Он просто изучал положение низших классов, если воспользоваться его собственными довольно неудачными словами. Он был одним из группы южных калифорнийцев, решивших, что они нужны рабочей силе. Они были не правы. Они нуждались в рабочей силе не менее восьми часов в день.
   Крокетт, как и его коллеги, считал рабочего комбинацией гориллы и Человека с мотыгой, вероятно, причисляя калликаков к своим предкам. Он яростно говорил об угнетенных меньшинствах, писал подстрекательские статьи для органа группы «Земля» и ловко уклонялся от поступления в юридическую контору своего отца в качестве клерка. Он сказал, что у него есть миссия. К сожалению, он мало сочувствовал ни рабочим, ни их угнетателям.
   Психолог мог бы достаточно легко проанализировать Крокетта. Это был высокий, худощавый, напряженный молодой человек с довольно маленькими глазками-бусинками и хорошим вкусом в галстуках. Все, что ему было нужно, это энергичный пинок под штаны.
   Но точно не под управлением гнома!
   Он путешествовал по стране на деньги своего отца, исследуя условия труда, к глубокому неудовольствию тех рабочих, которых он встречал. Именно с этой идеей он тайком пробрался в угольную шахту Аякса — или, по крайней мере, в одну из шахт — после того, как переоделся шахтером и хорошенько натер лицо черной пылью. Спускаясь в лифте, он выглядел особенно неопрятно среди группы хорошо вымытых лиц. Шахтеры выглядят грязными только после рабочего дня.
   Гора Домсеф состоит из сот, но не с валами компании «Аякс». У гномов есть способы блокировать свои туннели, когда люди копают слишком близко. Для Крокетта все это место было полной неразберихой. Он позволил себе плыть вместе с остальными, пока они не начали работать. Мимо на гусеницах прогрохотала наполненная машина. Крокетт помедлил, а затем бочком подошел к рослому экземпляру, на лице которого, казалось, были видны следы великой печали.
   — Слушай, — сказал он, — я хочу поговорить с тобой.
   — Инглис? — вопросительно спросил другой. «Виски. Подбородок. Вайн. Ад." Продемонстрировав таким образом свое несколько неполное знание английского языка, он хрипло захохотал и вернулся к работе, не обращая внимания на озадаченного Крокетта, который отвернулся, чтобы найти другую жертву. Но этот участок шахты казался пустынным. Мимо прогрохотала еще одна загруженная машина, и Крокетт решил посмотреть, откуда она взялась. Он узнал об этом после того, как больно ударился головой и упал плашмя не менее пяти раз.
   Он исходил из дыры в стене. Крокетт вошел в нее и одновременно услышал позади себя хриплый крик. Неизвестный попросил Крокетта вернуться.
   «Чтобы я мог сломать твою плоскую шею», — пообещал он, добавив поток испепеляющих ненормативной лексики. «Выходи оттуда!»
   Крокетт бросил взгляд назад, увидел, что за ним бредет тень, похожая на гориллу, и тут же решил, что его хитрость раскрыта. Владельцы шахты «Аякс» подослали сильного человека, чтобы убить его или, по крайней мере, избить до полусмерти. Ужас окрылил летающие ноги Крокетта. Он мчался дальше, лихорадочно ища боковой туннель, в котором он мог бы заблудиться. Рев сзади эхом отразился от стен. Внезапно Крокетт ясно уловил важную фразу.
   — …пока не взорвется динамит!
   Именно в этот момент взорвался динамит.
   Однако Крокетт этого не знал. Он довольно быстро обнаружил, что летит. Затем он был остановлен, с болезненной внезапностью, на крыше. После этого он вообще ничего не знал, пока не выздоровел и не обнаружил голову, пристально смотрящую на него.
   Это была не та голова, за которую можно инстинктивно ухватиться за компанию. На самом деле это была необычайно странная, если не отвратительная голова. Крокетт был слишком поглощен разглядыванием, чтобы понять, что на самом деле он видит в темноте.
   Как долго он был без сознания? По какой-то неясной причине Крокетту показалось, что прошло довольно много времени. Взрыв имел — что?
   Похоронили его здесь, за рухнувшей каменной крышей? Крокетт почувствовал бы себя немногим лучше, если бы знал, что находится в изношенной шахте, теперь бесполезной и давно заброшенной. Шахтеры, взрывавшие новую шахту, понимали, что старая будет обрушена, но это не имело значения.
   Кроме Тима Крокетта.
   Он моргнул, а когда снова открыл глаза, голова исчезла. Это было облегчением. Крокетт сразу же решил, что неприятная вещь была иллюзией. Действительно, было трудно вспомнить, как это выглядело. Осталось лишь смутное впечатление реповидного очертания, больших светящихся глаз и невероятно широкой щели рта.
   Крокетт сел, застонав. Откуда исходило это странное серебристое сияние? Это было похоже на дневной свет в туманный полдень, исходящий из ниоткуда и не отбрасывающий теней.
   «Радий», — подумал Крокетт, который очень мало знал о минералогии.
   Он был в шахте, которая тянулась вперед в полумраке, пока не делала крутой поворот примерно в пятидесяти футах от него.
   За ним... за ним рухнула крыша. Мгновенно Крокетт начал испытывать трудности с дыханием. Он бросился на груду щебня, отчаянно швыряя камни туда и сюда, задыхаясь и издавая хриплые, нечленораздельные звуки.
   Вскоре он осознал свои руки. Его движения замедлились, пока он не остался совершенно неподвижным, в полусогнутой позе, глядя на большие, узловатые и удивительные объекты, выросшие из его запястий. Неужели он в период беспамятства обзавелся варежками? Даже когда эта мысль пришла ему в голову, Крокетт понял, что никакие варежки, когда-либо связанные, ни в малейшей степени не напоминали то, что он имел право считать своими руками. Они слегка дернулись.
   Возможно, они были облеплены грязью — нет. Это было не то. Его руки изменились. Это были огромные корявые коричневые предметы, похожие на сучковатые дубовые корни. На их спинах проросли редкие черные волосы. Ногти определенно нуждались в маникюре, желательно стамеской.
   Крокетт посмотрел на себя. Он издавал тихие пищащие звуки, свидетельствующие о недоверии. У него были приземистые изогнутые ноги, толстые и сильные, и не более двух футов в длину, если уж на то пошло. Неуверенный с недоверием, Крокетт исследовал свое тело. Он изменился, конечно, не в лучшую сторону.
   Он был чуть больше четырех футов в высоту и около трех футов в ширину, с бочкообразной грудью, огромными растопыренными ступнями, короткими толстыми ногами и вообще без шеи. На нем были красные сандалии, синие шорты и красная туника, из-за которой его худые, но жилистые руки были обнажены. Его голова в форме репы. Рот-Ура! Крокетт непреднамеренно попал в нее кулаком. Он тут же убрал оскорбительную руку, ошеломленно огляделся и рухнул на землю. Этого не может быть. Это было совершенно невозможно.
   Галлюцинации. Он умирал от удушья, и его смерти предшествовали бредовые идеи.
   Крокетт закрыл глаза, снова убедившись, что его легкие тяжело дышат. — Я умираю, — сказал он.
   — Я н-не могу дышать.
   Презрительный голос сказал: «Надеюсь, вы не думаете, что дышите воздухом!»
   — Я н-не… — Крокетт не закончил фразу. Его глаза снова вылезли из орбит. Он что-то слышал.
   Он снова услышал это. — Ты — на редкость паршивый экземпляр гнома, — сказал голос. — Но по закону Нида мы не можем выбирать. Тем не менее, я вижу, вам не придется копать твердые металлы. Антрацит о твоей скорости. На что ты смотришь? Ты гораздо уродливее меня.
   Крокетт, пытаясь облизать пересохшие губы, с ужасом обнаружил, что кончик его влажного языка безвольно скользит по глазам. Он откинул его назад с громким шлепком и сумел сесть.
   Затем он остался совершенно неподвижным, глядя.
   Голова снова появилась. На этот раз под ним было тело.
   — Я Гру Магру, — болтливо сказала голова. — Вам, конечно, дадут гномическое имя, если только ваше собственное недостаточно гортанное. Что это такое?"
   — Крокетт, — ответил мужчина ошеломленно, автоматически.
   "Привет?"
   «Крокетт».
   — Перестань издавать звуки, как лягушка, и… о, понятно. Крокетт. Справедливо. А теперь вставай и следуй за мной, иначе я спущу с тебя штаны.
   Но Крокетт не сразу поднялся. Он смотрел на Гру Магру — очевидно, гнома. Невысокая, коренастая и чахлая фигура существа напоминала выпуклый бочонок, увенчанный перевернутой репой. Волосы росли густыми к пике, так сказать, к корню. На репчатом лице была рыхлая, огромная щель рта, пуговица на носу и два очень больших глаза.
   "Вставать!" — сказал Гру Магру.
   На этот раз Крокетт повиновался, но усилие полностью его вымотало. Если он еще раз двинется, подумал он, то сойдет с ума. Было бы так же хорошо. Гру Магру поставил большую кривую ногу там, где это было бы лучше всего, и Крокетт описал дугу, которая заканчивалась зазубренным валуном, упавшим с крыши. ударить тебя снова. Плохо иметь отдаленный разведывательный патруль, где я могу столкнуться с человеком в любой момент, без-Ап! Или…
   Крокетт встал. Гру Магру взял его за руку и толкнул в глубины туннеля.
   — Ну, теперь ты гном, — сказал он. — Это закон Нидов. Иногда я задаюсь вопросом, стоит ли это того.
   Но я полагаю, что да, поскольку гномы не могут размножаться, а среднюю популяцию нужно как-то поддерживать.
   — Я хочу умереть, — дико сказал Крокетт.
   Гру Магру рассмеялся. — Гномы не могут умереть. Они бессмертны, до Дня. Судный день, я имею в виду.
   — Вы нелогичны, — заметил Крокетт, как будто, опровергнув один фактор, он мог автоматически опровергнуть всю фантастическую историю. «Ты либо из плоти и крови и должен в конце концов умереть, либо нет, и тогда ты не настоящий».
   — О, мы из плоти и крови, верно, — сказал Гру Магру. — Но мы не смертны. Есть различие. Не то чтобы я имел что-то против каких-то смертных, — поспешил объяснить он. — Летучие мыши — и совы — с ними все в порядке. Но мужчины! Он вздрогнул. «Ни один гном не выдержит вида человека».
   Крокетт схватился за соломинку. — Я мужчина.
   — Ты был, ты имеешь в виду, — сказал Грю. — Не очень хороший образец для моей руды. Но ты теперь гном. Это закон нидов.
   — Вы продолжаете говорить о законе нидов, — пожаловался Крокетт.
   — Конечно, ты не понимаешь, — покровительственно сказал Крю Магру. «Вот так. Еще в древние времена было постановлено, что если кто-то из людей заблудится в подземелье, то часть из них превратится в гномов. Это устроил первый император гномов, Подранг Третий. Он увидел, что феи могут похищать человеческих детей и оставлять их себе, и рассказал об этом властям. Сказал, что это несправедливо. Так что, когда шахтеры и тому подобное теряются под землей, часть из них превращается в гномов и присоединяется к нам. Вот что случилось с тобой. Видеть?"
   — Нет, — слабо сказал Крокетт. "Смотреть. Вы сказали, что Подранг был первым императором гномов. Почему его назвали Подрангом Третьим?
   — Нет времени на вопросы, — отрезал Гру Магру. "Торопиться!"
   Теперь он почти бежал, волоча за собой несчастного Крокетта. Новый гном еще не овладел своими довольно необычными конечностями и, из-за чрезвычайной ширины сандалий, тяжело наступал на правую руку, но после этого научился держать руки согнутыми и близко к бокам. Стены, озаренные этим странным серебристым сиянием, головокружительно кружились.
   — Ч-что это за свет? Крокетту удалось ахнуть. — Откуда?
   "Свет?" — спросил Гру Магру. «Это не свет».
   — Ну, не темно…
   — Конечно темно, — отрезал гном. «Как мы могли бы видеть, если бы не было темно?»
   На это не было никакого ответа, кроме безумного визга, подумал Крокетт. И ему нужно было все его дыхание для бега. Теперь они были в лабиринте, сворачивая, извиваясь и петляя в бесчисленных туннелях, и Крокетт знал, что никогда не сможет повторить свои шаги. Он сожалел, что покинул место обвала. Но как он мог этому поспособствовать?
   "Торопиться!" — настаивал Гру Магру. "Торопиться!"
   "Почему?" Крокетт вышел, задыхаясь.
   «Идет драка!» — сказал гном.
   Как раз в этот момент они завернули за угол и едва не ввязались в бой. Бурлящая масса гномов заполнила туннель, сражаясь с неистовой яростью. Красные и синие штаны и туники двигались быстрым лоскутным безумием; Головки репы энергично выскакивают вверх и вниз. По-видимому, это было бесплатно для всех.
   "Видеть!" Гм злорадствовал. "Борьба! Я чувствовал его запах за шесть туннелей. О, красота!» Он пригнулся, когда злобный на вид маленький гном выскочил из толпы, схватил камень и швырнул его со зловещей точностью. Снаряд не попал в цель, и Грю, пренебрегая своим пленником, тут же бросился на маленького гнома, швырнул его на пол пещеры и начал биться об него головой. Обе стороны завопили во весь голос, который потерялся в оглушительном грохоте, раздавшемся по туннелю.
   — О-о-о, — слабо сказал Крокетт. Он стоял и смотрел, что было ошибкой. Из кучи вылез очень большой гном, схватил Крокетта за ноги и отшвырнул. Испуганный непреднамеренный снаряд пролетел через туннель и тяжело врезался во что-то, что сказало: «У-у-у!» Там было сплетение деформированных рук и ног.
   Крокетт встал и обнаружил, что сбил злобного гнома с огненно-рыжими волосами и четырьмя большими бриллиантовыми пуговицами на тунике. Это отвратительное существо лежало неподвижно на виду. Крокетт оценил свои травмы — их не было. Во всяком случае, его новое тело было крепким.
   "Вы спасли меня!" — сказал новый голос. Он принадлежал женщине-гному. Крокетт решил, что если и есть что-то уродливее гнома, то это самка этого вида. Существо стояло, пригнувшись, прямо позади него, сжимая в ловкой руке большой камень.
   Крокетт пригнулся.
   — Я не причиню тебе вреда, — выл другой, перекрывая шум, наполнявший проход. "Вы спасли меня! Мугза пытался оторвать мне уши-о! Он просыпается!»
   Рыжеволосый гном действительно приходил в сознание. Его первым действием было подтянуть ноги и, не вставая, пнуть Крокетта через туннель. Женщина-гном тут же села на грудь Мугзы и била его по голове камнем, пока тот не утих.
   Потом она встала. — Ты не ранен? Хороший! Я Брокл Бун… О, смотрите! Он снесет ему голову через минуту!
   Крокетт обернулся и увидел, что его бывший проводник, комм Магру, гномически дергает за голову неопознанного противника, явно пытаясь вывернуть ее наизнанку. — О чем все это? Крокетт взвыл. «Э-Бмокль Бун! Брокл Бун!»
   Она неохотно повернулась. — Что?
   "Бой! С чего это началось?»
   «Да, — объяснила она. Я сказал: «Давай поссоримся».
   — О, это все?
   — Тогда мы начали. Брокл Бун кивнул. "Как тебя зовут?"
   «Крокетт».
   — Ты здесь новенький, не так ли? О, я знаю. Ты был человеком!» Внезапно в ее выпученных глазах появился новый свет. — Крокетт, может, ты мне что-нибудь скажешь. Что такое поцелуй?
   "Поцелуй?" — повторил Крокетт сбитым с толку образом.
   "Да. Однажды я прислушивался внутри холма и по голосам услышал, как два человека разговаривают — мужчина и женщина. Я, конечно, не смел смотреть на них, но мужчина попросил женщину о поцелуе».
   — О, — довольно безразлично сказал Крокетт. — Он попросил поцелуя, да?
   «А потом раздался шлепающий звук, и женщина сказала, что это прекрасно. С тех пор я задаюсь вопросом. Потому что если бы какой-нибудь гном попросил меня о поцелуе, я бы не понял, что он имел в виду.
   — Гномы не целуются? — небрежно спросил Крокетт. — Гномы копают, — сказал Броцид Бун. «И мы едим. Я люблю кушать. Поцелуй похож на грязевой суп?
   — Ну, не совсем. Каким-то образом Крокетту удалось объяснить механизм соприкосновения.
   Гном молчал, глубоко задумавшись. В конце концов она сказала с видом человека, угощающего голодного претендента супом из грязи: «Я тебя поцелую».
   Крокетту представилась кошмарная картина, как вся его голова была поглощена этой огромной пастью. Он попятился. — Н-нет, — вылез он. — Я-я бы не хотел.
   — Тогда давай драться, — без злобы сказал Бросайд Бун и замахнулся узловатым кулаком, который больно ударил Крокетта по уху. — О нет, — с сожалением сказала она, отворачиваясь. «Бой окончен. Это было не очень долго, не так ли?
   Крокетт, потирая искалеченное ухо, увидел, что со всех сторон гномы подбираются и торопятся по своим делам. Казалось, они совсем забыли о недавнем конфликте. В туннеле снова стало тихо, если не считать шороха гномьих ног по скале. Гру Магру подошел, счастливо улыбаясь.
   — Привет, Брокл Бун, — поздоровался он. «Хороший бой. Кто это?" Он посмотрел на распростертое тело Мугзы, рыжеволосого гнома.
   — Мугза, — сказал Брокл Бун. «Его все еще нет. Давай пнем его».
   Они приступили к этому с огромным энтузиазмом, а Крокетт наблюдал и решил никогда не позволить себе потерять сознание. Это определенно было небезопасно. В конце концов, однако, Гру Магру устал от забавы и снова взял Крокетта за руку. — Пошли, — сказал он, и они не спеша побрели по туннелю, оставив Брокла Буна прыгать на животе потерявшего сознание Мугзы.
   — Кажется, ты не возражаешь против того, чтобы бить людей, когда они нокаутированы, — рискнул предположить Крокетт.
   «Это гораздо веселее», — радостно сказал ГРУ. «Таким образом, вы можете сказать, где именно вы хотите поразить их. Пойдемте. Вы должны быть введены в должность. Еще один день, еще один гном. Поддерживает стабильность населения, — объяснил он и принялся напевать песенку.
   — Смотрите, — сказал Крокетт. «Я просто кое о чем подумал. Вы говорите, что людей превращают в гномов, чтобы поддерживать стабильность населения. Но если гномы не умирают, не значит ли это, что гномов сейчас больше, чем когда-либо? Население продолжает расти, не так ли?»
   — Замолчи, — скомандовал Гру Магру. "Я пою."
   Это была на редкость мелодичная песня. Крокетт, безумно блуждая мыслями, задался вопросом, есть ли у гномов национальный гимн. Наверное, «Укачай меня, чтобы я заснул». Ну что ж.
   — Мы идем к Императору, — наконец сказал Грю. «Он всегда видит новых гномов. Тебе лучше произвести хорошее впечатление, иначе он отправит тебя на россыпную добычу лавы.
   Крокетт взглянул на свою грязную тунику. — Не лучше ли мне немного привести себя в порядок? Тот бой заставил меня запутаться».
   — Это была не драка, — оскорбительно сказал Грю. «Что с тобой вообще не так? Я не вижу ничего плохого».
   — Моя одежда — она грязная.
   — Не беспокойся об этом, — сказал другой. «Хорошая грязная грязь, не так ли? Здесь!" Он остановился и, нагнувшись, схватил горсть пыли и втер ее в лицо и волосы Крокетта. — Это исправит тебя.
   — П-пфф!… Спасибо… пффф. — сказал самый новый гном. «Надеюсь, я сплю. Потому что, если я не…
   Он не договорил. Крокетт чувствовал себя плохо.
   Они прошли через лабиринт далеко под горой Дорнсеф и наконец оказались в голом огромном зале с каменным троном в конце. Маленький гном сидел на троне и стриг ногти на ногах. — Доброго вам дня, — сказал Грю. — Где Император?
   — Принимаю ванну, — сказал другой. «Надеюсь, он утонет. Грязь, грязь, грязь утром, днем и ночью. Сначала слишком жарко. Тогда слишком холодно. Тогда он слишком толстый. Я работаю пальцами до костей, смешивая его грязевые ванны, и все, что я получаю, — это пинок, — жалобно продолжал маленький гном. «Есть такая вещь, как быть слишком грязным.
   Три грязевые ванны в день — это уже слишком. И никогда не думал обо мне! О, нет. Я грязный щенок, вот кто я. Он назвал меня так сегодня. Сказал, что в грязи были комки. А почему бы не? Этого проклятого суглинка, который мы получили, достаточно, чтобы свернуть желудок червя. Там вы найдете Его Величество, —
   закончил маленький гном, дергая ногой в сторону арки в стене.
   Крокетта затащили в соседнюю комнату, где в полуглубокой ванне, наполненной дымящейся коричневой грязью, сидел очень толстый гном, сквозь покрывавший его илистый налет виднелись только глаза. Он набивал руки грязью и позволял ей капать на голову, старчески посмеиваясь при этом.
   — Грязь, — любезно заметил он Крю Магру голосом, похожим на львиный рев. «Ничего подобного. Хорошая богатая грязь. Ах!
   ГРУ ударялся головой об пол, его большая умелая рука обнимала Крокетта за шею, заставляя другого последовать его примеру.
   — О, вставай, — сказал Император. "Что это? Что задумал этот гном? Покончим с этим.
   — Он новенький, — объяснил Грю. «Я нашел его наверху. Закон нидов, знаете ли.
   "Да, конечно. Давайте посмотрим на вас. Фу! Я Подранг Второй, Император гномов.
   Что вы можете на это сказать?
   Все, о чем мог думать Крокетт, было: «Как-как ты можешь быть Подрангом Вторым? Я думал, Подранг Третий был первым императором.
   — Болтун, — сказал Подранг II, исчезая под поверхностью грязи и извергая слюну, когда снова поднимался. — Позаботься о нем, Грю. Сначала легкая работа. Копаем антрацит. Не ешь ничего, пока ты на работе, — предупредил он ошеломленного Крокетта. «После того как вы пробыли здесь столетие, вам разрешено принимать грязевые ванны один раз в день. Ничего похожего на них, — добавил он, поднимая липкую горсть, чтобы размазать по лицу.
   Внезапно он напрягся. Раздался его львиный рев.
   «Друк! Друк!
   Маленький гном, которого Крокетт видел в тронном зале, вбежал, заламывая руки. — Ваше Величество! Грязь недостаточно теплая?
   «Ты ползающая капля!» — взревел Подранг II. «Слюнявый ты, порождение шести тысяч отдельных зловонных запахов! Ты, слюдоглазый, неумелый, лохматый, корчащееся пятно на добром имени гномов! Вы геологическая ошибка! Ты-ты…
   Друк воспользовался временной нечленораздельностью своего хозяина. «Это лучшая грязь, Ваше Величество! Я сам дорабатывал. О, Ваше Величество, что случилось?
   — В нем червяк! Его Величество взревел и разразился потоком ненормативной лексики, настолько ужасающей, что грязь буквально закипела. Схватившись за обожженные уши, Крокетт позволил Гру Магру утащить себя.
   — Я хотел бы подраться со стариком, — заметил Грю, когда они благополучно оказались в глубине туннеля, — но он, конечно, воспользуется магией. Вот такой он. Лучший император, который у нас когда-либо был. Ни капли честной игры в его раздутом теле.
   — О, — безучастно сказал Крокетт. — Ну, что дальше?
   — Ты слышал Подранга, не так ли? Вы копаете антрацит. И если ты съешь что-нибудь, я выбью тебе зубы.
   Размышляя над явным дурным характером гномов, Крокетт позволил провести себя в галерею, где десятки гномов, как мужчин, так и женщин, яростно использовали кирки и мотыги. — Вот оно, — сказал Грю. "Сейчас! Вы копаете антрацит. Вы работаете двадцать часов, а потом спите шесть».
   "И что?"
   «Тогда ты снова начинаешь копать», — объяснил Эм. «У вас короткий отдых раз в десять часов. Вы не должны переставать копаться между ними, если только это не драка. Теперь, вот как вы найдете уголь. Просто подумай об этом».
   — Как ты думаешь, я нашел тебя? — нетерпеливо спросил Грю. — У гномов есть определенные чувства. Существует легенда, что волшебный народ может найти воду с помощью раздвоенной палки. Ну, нас привлекают металлы. Подумай об антраците, — закончил он, и Крокетт повиновался. Мгновенно он обнаружил, что поворачивается к стене ближайшего к нему туннеля.
   "Посмотри, как это работает?" Грю ухмыльнулся. — Я полагаю, это естественная эволюция. Функциональный. Мы должны знать, где находятся подземные отложения, поэтому власти дали нам этот смысл, когда мы были созданы. Подумайте о руде или о любом месторождении в земле, и оно вас привлечет. Так же, как у всех гномов есть отвращение к дневному свету.
   — А? Крокетт слегка вздрогнул. "Что это было?"
   «Отрицательное и положительное. Нам нужны руды, поэтому они нас привлекают.
   Дневной свет вреден для нас, поэтому, если мы думаем, что подходим слишком близко к поверхности, мы думаем о свете, и он нас отталкивает. Попробуй это!"
   Крокетт повиновался. Казалось, что-то давит на его макушку.
   — Прямо, — кивнул См. «Но это долгий путь. Однажды я увидел дневной свет. И мужчина тоже. Он уставился на другого. «Забыл объяснить. Гномы не выносят вида людей. Они… ну, есть предел тому, на сколько уродства может смотреть гном. Теперь ты один из нас, ты будешь чувствовать то же самое. Держитесь подальше от дневного света и никогда не смотрите на человека. Это ровно столько, сколько стоит твое здравомыслие.
   В голове Крокетта мелькнула мысль. Тогда он сможет найти выход из этого лабиринта туннелей, просто используя свое новое чутье, чтобы вывести его на дневной свет. После этого… ну, по крайней мере, он будет над землей.
   Гру Магру толкнул Крокетта между двумя занятыми гномами и сунул ему в руки кирку.
   "Там. Принимайтесь за работу."
   — Спасибо за… — начал Крокетт, когда Грю внезапно пнул его и удалился, радостно напевая себе под нос. Подошел еще один гном, увидел Крокетта, стоящего неподвижно, и велел ему заняться делом, сопроводив команду ударом по и без того нежному уху. Волей-неволей Крокетт схватил кирку и начал вырубать антрацит из стены.
   «Крокетт!» — сказал знакомый голос. "Это ты! Я думал, они пришлют тебя сюда.
   Это был Брокл Бун, женщина-гном, с которой Крокетт уже столкнулся. Вместе с остальными она размахивала киркой, но сейчас уронила ее, чтобы ухмыльнуться своей спутнице.
   — Ты не задержишься здесь надолго, — утешила она. «Десять лет или около того. Если только ты не столкнешься с неприятностями, и тогда тебе придется очень тяжело работать».
   Руки Крокетта уже болели. "Тяжелая работа! Мои руки отвалятся через минуту».
   Он оперся на кирку. — Это твоя постоянная работа?
   — Да, но я здесь редко. Обычно меня наказывают. Я нарушитель спокойствия, я. Я ем антрацит».
   Она продемонстрировала, и Крокетт вздрогнул от слышимого хруста. В этот момент подошел надзиратель. Бросайд Бун торопливо сглотнул.
   "Что это?" — прорычал он. — Почему ты не на работе?
   «Мы просто собирались драться, — объяснил Брокл Бун.
   «О-только вы вдвоем? Или я могу присоединиться?»
   — Бесплатно для всех, — предложила неженственная гномка и ударила ничего не подозревающую Крокетт киркой по голове. Он погас как свет.
   Очнувшись некоторое время спустя, он исследовал ушибы ребер и решил, что Брокл Бун, должно быть, ударил его ногой после того, как он потерял сознание. Какой гномик! Крокетт сел, оказавшись в том же туннеле, где десятки гномов деловито копали антрацит.
   К нему подошел надзиратель. — Проснулся, а? Принимайтесь за работу!"
   Ошеломленный Крокетт повиновался. Броклд Бун одарил его восторженной улыбкой: «Ты пропустил это. Я вижу на ухо? Она это выставила. Крокетт поспешно поднял исследовательскую руку. Это был не его.
   Копать… копать… копать… тянулись часы. Крокетт никогда в жизни так много не работал. Но, заметил он, ни один гном не жаловался. Двадцать часов тяжелого труда с одним коротким периодом отдыха — он проспал их. Копать… копать… копать.
   Не прекращая работы, Брокл Бун сказала: «Я думаю, из тебя выйдет хороший гном, Крокетт. Ты уже напрягаешься. Никто никогда не поверит, что ты когда-то был мужчиной.
   "О, нет?"
   "Нет. Ты кем был, шахтером?
   — Я был… — Крокетт внезапно замолчал. В его глазах появился странный огонек.
   «Я был профсоюзным организатором, — закончил он.
   "Ничего не поделаешь?"
   — Вы когда-нибудь слышали о союзе? — спросил Крокетт, пристально глядя на него.
   — Это руда? Брокл Бун покачала головой. — Нет, я никогда об этом не слышал. Что такое профсоюз?
   Крокетт объяснил. Ни один настоящий профсоюзный организатор не принял бы такое объяснение. Это было, мягко говоря, предвзято.
   Брокл Бун казался озадаченным. «Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, но полагаю, все в порядке».
   — Попробуй другой путь, — сказал Крокетт. — Вам никогда не надоедает работать по двадцать часов в сутки?
   "Конечно. Кто бы этого не сделал?
   — Тогда зачем это делать?
   — Так было всегда, — снисходительно сказал Бросайд Бун. «Мы не можем остановиться».
   — А если бы вы это сделали?
   «Меня бы наказали — избили бы сталактитами или чем-то в этом роде».
   — Предположим, вы все это сделали, — настаивал Крокетт. «Каждый проклятый гном. Предположим, вы устроили сидячую забастовку.
   — Ты сумасшедший, — сказал Брокл Бун. «Такого никогда не случалось. Это… это человек.
   «Под землей тоже никогда не было поцелуев, — сказал Крокетт. «Нет, я не хочу! И я тоже не хочу драться. Боже мой, позвольте мне установить здесь. Большинство гномов работают, чтобы поддерживать привилегированные классы.
   "Нет. Мы просто работаем».
   "Но почему?"
   «У нас всегда есть. И Император хочет, чтобы мы это сделали.
   — Император когда-нибудь работал? — спросил Крокетт с торжествующим видом. "Нет! Он просто принимает грязевые ванны! Почему бы каждому гному не иметь одинаковых привилегий? Почему… —
   Он долго говорил, работая. Брокл Бун слушал с возрастающим интересом. И в конце концов она проглотила наживку-крючок, леску и грузило.
   Час спустя она согласно кивала. — Я передам слово. Сегодня вечером. В Ревущей пещере.
   Сразу после работы».
   — Подождите, — возразил Крокетт. «Сколько гномов мы можем получить?»
   — Ну… не очень много. Тридцать?"
   «Сначала мы должны организоваться. Нам нужен четкий план.
   Брокл Бун пошел по касательной. «Давайте драться».
   "Нет! Будете ли вы слушать? Нам нужен совет. Кто здесь самый большой нарушитель спокойствия?»
   — Думаю, Мугза, — сказала она. — Рыжий гном, которого ты вырубил, когда он ударил меня.
   Крокетт слегка нахмурился. Будет ли Мугза злиться? Наверное, нет, решил он. Или, скорее, он был бы не более вспыльчивым, чем другие гномы. Мугза мог попытаться задушить Крокетта на месте, но он, без сомнения, сделал бы то же самое с любым другим гномом. Кроме того, как продолжал объяснять Брокл Бун, Мугза был гномическим эквивалентом герцога. Его поддержка будет ценной.
   — И Гру Магру, — предложила она. «Он любит новые вещи, особенно если они создают проблемы».
   "Ага." Это были не те двое, которых Крокетт выбрал бы, но, по крайней мере, он не мог придумать других кандидатов. «Если бы мы могли найти кого-нибудь, кто близок к Императору… А как насчет Друка — парня, который купает Подранга в грязевых ваннах?»
   "Почему нет? Я исправлю это». Броцид Бун потерял интерес и начал тайком есть антрацит. Поскольку надсмотрщик наблюдал, это привело к жестокой ссоре, из которой Крокетт вышел с синяком под глазом. Шепча себе под нос ненормативную лексику, он вернулся к копанию.
   Но у него было время еще на пару слов с Брокле Буном. Она устроит это. В эту ночь должно было состояться тайное собрание заговорщиков.
   Крокетт с нетерпением ждал истощенного сна, но этот шанс был слишком хорош, чтобы его упускать. Ему не хотелось продолжать свою неприятную работу по добыче антрацита. Его тело ужасно болело. Кроме того, если бы он смог заставить гномов нанести удар, он мог бы дожать Подранга II. Крю Магру сказал, что Император был волшебником. Не мог ли он тогда превратить Крокетта обратно в человека?
   — Он никогда этого не делал, — сказал Броклд Бун, и Крокетт понял, что высказал свою мысль вслух.
   — Но не мог бы он, если бы захотел?
   Брокл Бун лишь вздрогнул, но у Крокетта появилась надежда. Чтобы снова стать человеком!
   Копать… копать… копать… копать… с монотонной, мертвящей регулярностью. Крокетт впал в ступор.
   Если он не заставит гномов нанести удар, его ждет вечность тяжелого труда. Он почти не осознавал, что упал, почувствовал под мышкой скрюченную руку Брокла Буна, что его ведут по коридорам в крохотную каморку, которая была его новым домом. Гном оставил его там, а он залез на каменную нары и заснул.
   Вскоре его разбудил случайный пинок. Моргая, Крокетт сел, инстинктивно уклоняясь от удара, который Гру Магру нацелил ему в голову. У него было четверо гостей — Гм, Брокл Бун, Друк и рыжеволосая Мугза.
   — Извини, что проснулся слишком рано, — с горечью сказал Крокетт. — Если бы я этого не сделал, ты мог бы получить еще один удар.
   — Времени еще много, — сказал Грю. «Теперь, что это все о? Я хотел спать, но Брокл Бун сказал, что будет драка. Большой, да?
   — Сначала поешьте, — твердо сказал Брокл Бун. «Я приготовлю грязевой суп для всех». Она суетилась прочь, и в настоящее время была занята в углу, готовя закуски. Остальные гномы присели на корточки, а Крокетт сел на край своей койки, все еще сонный.
   Но ему удалось объяснить свою идею союза. Это было воспринято с интересом, главным образом, как он чувствовал, потому, что это предполагало возможность крупной переделки.
   — Ты имеешь в виду, что каждый гном Домсеф прыгает на Императора? — спросил См.
   "Нет нет! Мирный арбитраж. Мы просто отказываемся работать. Все мы."
   — Я не могу, — сказал Друк. — Подрангу нужны грязевые ванны, старый раздутый слизняк. Он послал бы меня к фумаролам, пока я не зажарился бы».
   — Кто тебя туда отвез? — спросил Крокетт.
   — А, охранники, я полагаю.
   — Но они тоже бастуют. Никто не подчинялся Подрангу, пока он не сдался.
   «Тогда он очаровал бы меня», — сказал Друк.
   — Он не может очаровать всех нас, — возразил Крокетт.
   — Но он мог очаровать меня, — твердо сказал Друк. «Кроме того, он мог наложить заклинание на каждого гнома в Дорнсефе. Преврати нас в сталактиты или что-то в этом роде.
   "И что? У него вообще не было бы гномов. Половина буханки лучше, чем ничего. Мы просто применим к нему логику. Разве он не предпочел бы немного меньше работы, чем вообще ничего?»
   — Не он, — вставил Грю. — Он скорее нас очарует. Ой, скверный, скверный, — одобрительно закончил гном.
   Но Крокетт не мог поверить в это. Это было слишком чуждо его пониманию психологии, человеческой психологии, конечно. Он повернулся к Мугзе, который яростно хмурился.
   "Что вы думаете об этом?"
   — Я хочу драться, — злобно сказал другой. «Я хочу пнуть кого-нибудь».
   «Не лучше ли принимать грязевые ванны три раза в день?»
   Мугза хмыкнула. «Конечно. Но Император не позволит мне.
   "Почему нет?"
   — Потому что я хочу их.
   — Ты не можешь быть доволен, — в отчаянии сказал Крокетт. «В жизни есть нечто большее, чем просто копание».
   "Конечно. Там драка. Подранг позволяет нам драться, когда мы захотим».
   На Крокетта нашло внезапное вдохновение. — Но это все. Он прекратит все бои! Он собирается принять новый закон, запрещающий драться никому, кроме него самого.
   Это был эффектный выстрел в темноте. Все гномы подскочили. «Прекрати драться!» Это был Gm, сердитый и неверующий. — Да ведь мы всегда ссорились.
   — Что ж, вам придется остановиться, — настаивал Крокетт.
   "Не будет!"
   "Точно! Почему должен ты? Каждый гном имеет право на жизнь, свободу и занятие кулачным боем.
   «Пойдем и побьем Подранга», — предложил Мугза, принимая от Брокла Буна дымящуюся тарелку грязного супа.
   — Нет, это не так — нет, спасибо, Брокл Бун, — совсем не так. Забастовка это вещь. Мы мирно заставим Подранга дать нам то, что мы хотим.
   Он повернулся к Друку. — А что Подранг может с этим сделать, если мы все сядем и откажемся работать?
   Маленький гном задумался. — Он бы поклялся. И пни меня».
   — Ага, а потом что?
   «Затем он уходил и очаровывал всех, туннель за туннелем».
   "Ага." Крокетт кивнул. «Хорошее замечание. Солидарность - это то, что нам нужно. Если Подранг найдет несколько гномов вместе, он может напугать их до чертиков. Но если мы все вместе - то все! Когда объявят забастовку, мы все встретимся в самой большой пещере в районе.
   — Это Зал Совета, — сказал Эм. — Рядом с тронным залом Почиранга.
   «Хорошо, встретимся там. Сколько гномов присоединится к нам?
   — Все они, — проворчал Мугза, швырнув свою суповую тарелку в голову Друка. «Император не может помешать нам сражаться».
   — А какое оружие может использовать Подранг, Друк?
   «Он мог бы использовать яйца кокатрикса», — с сомнением сказал другой.
   — Что это?
   — На самом деле это не яйца, — вмешался Грю. — Это волшебные драгоценности для массовых чар.
   В каждом разные заклинания. Зеленые, я думаю, для превращения людей в дождевых червей. Подранг просто ломает один, и заклинание распространяется примерно на двадцать футов. Красные - посмотрим. Превращение гномов в людей — хотя это слишком сложно. Нет да. Синие… —
   В людей! Глаза Крокетта расширились. — Где хранятся яйца?
   — Давай драться, — предложил Мугза и всем телом бросился на Друка, который отчаянно завизжал и ударил нападавшего по голове разбившейся миской для супа. Брокл Бун добавил азарта, беспристрастно ударив обоих бойцов ногами, пока Гм Магру не сбил его с ног. Через несколько мгновений комната огласилась возбужденными криками гуомической битвы. Крокетта неизбежно затянуло.
   Из всех извращенных, невероятных форм жизни, которые когда-либо существовали, гномы были чуть ли не самыми странными. Их философию понять было невозможно. Их разум работал иначе, чем человеческий разум. Самосохранение и выживание расы — этих двух жизненно важных человеческих инстинктов гномам не хватало. Они не погибли и не размножились. Они просто работали и воевали. «Вспыльчивые маленькие монстры», — раздраженно подумал Крокетт. И все же они существовали веками. С самого начала, может быть. Их социальный организм был результатом эволюции гораздо более древней, чем человеческий. Это может хорошо подойти для гномов. Крокетт мог бросить ненужный разводной ключ в механизм.
   Ну и что? Он не собирался тратить вечность на копание антрацита, хотя, оглядываясь назад, он помнил, как во время работы испытывал странный трепет смутного удовольствия. Копание может быть развлечением для гномов. Конечно, это был смысл их существования. Со временем сам Крокетт может потерять свою человеческую принадлежность и полностью превратиться в гнома. Что плохого случилось с другими людьми, подвергшимися такому изменению, как он? Все гномы похожи друг на друга. Но, может быть, когда-то см Магру был человеком — или Друком, или Броклом Буном.
   Во всяком случае, теперь они были гномами, мыслящими и существующими полностью как гномы. И со временем он сам станет точно таким же, как они. Он уже приобрел ту странную тропность, которая влекла его к металлам и отталкивала от дневного света. Но он не любил копать!
   Он попытался вспомнить то немногое, что знал о гномах-шахтерах, кузнецах по металлу, живущих под землей. Что-то было в пиктах — карликах, которые прятались под землей, когда много веков назад в Англию пришли захватчики. Казалось, это смутно связано со страхом гномов перед людьми. Но сами гномы точно не произошли от пиктов. Очень вероятно, что две отдельные расы и виды идентифицировались, занимая одну и ту же среду обитания.
   Ну, это не помогло. А Император? Очевидно, он не был гномом с высоким IQ, но он был волшебником. Эти драгоценности — яйца кокатрис — имели большое значение. Если бы он мог заполучить тех, кто превращал гномов в людей...
   Но, очевидно, он не мог, в настоящее время. Лучше подожди. Пока не объявили забастовку. Удар.
   Крокетт пошел спать.
   Его мучительно разбудил Брокл Бун, который, казалось, усыновил его. Скорее всего, это было ее любопытство по поводу поцелуя. Время от времени она предлагала Крокетту дать одну, но он настойчиво отказывался. Вместо этого она дала ему завтрак. По крайней мере, мрачно подумал он, в его организме будет достаточно железа, хотя ржавая стружка скорее напоминала кукурузные хлопья. В качестве особого стимула Брокл Бун посыпал бардак угольной пылью.
   Ну, без сомнения, его пищеварительная система тоже изменилась. Крокетту хотелось сделать рентгеновский снимок своих внутренностей. Потом он решил, что это будет слишком тревожно. Лучше не знать. Но он не мог не задаться вопросом. Шестеренки в животе? Маленькие жернова? Что будет, если он ненароком проглотит немного наждачной пыли? Возможно, таким образом он сможет саботировать Императора.
   Заметив, что его мысли начинают дико меняться, Крокетт проглотил остатки еды и последовал за Броклом Буном к антрацитовому туннелю.
   «Как насчет забастовки? Как дела?
   — Хорошо, Крокетт. Она улыбнулась, и Крокетт вздрогнул от этого зрелища. «Сегодня вечером все гномы соберутся в Ревущей пещере. Сразу после работы».
   На дальнейшие разговоры времени не было. Появился надзиратель, и гномы схватили свои кирки. Копать… копать… копать…
   Он продолжал работать в том же темпе. Крокетт потел и тяжело трудился. Это было бы ненадолго. Его разум поскользнулся, так что он снова погрузился в дремоту наяву, его мышцы автоматически реагировали на потребность. Копать, копать, копать. Иногда драка. Один раз в период отдыха. Потом копать снова.
   Пять веков спустя день закончился. Пора было спать.
   Но было кое-что гораздо более важное. Собрание союза в Ревущей пещере. Брокл Бун провел Крокетта туда, в огромную пещеру, увешанную сверкающими зелеными сталактитами. В него ввалились гномы. Гномы и еще раз гномы. Головы репы были повсюду. Началась дюжина драк.
   Крю Магру, Мугза и Друк нашли места рядом с Крокеттом. Во время затишья Брокл Бун подтолкнул его к каменной платформе, выступающей из пола.
   — Сейчас, — прошептала она. «Они все об этом знают. Скажи им, чего ты хочешь».
   Крокетт смотрел поверх качающихся голов, красных и синих одежд, освещенных этим зловещим серебряным сиянием. — Товарищи гномы, — слабо начал он.
   — Товарищи гномы! Слова вырвались наружу, усиленные акустикой пещеры. Этот бычий рев придал Крокетту смелости. Он бросился дальше.
   «Почему вы должны работать по двадцать часов в сутки? Почему тебе запрещено есть антрацит, который ты копаешь, пока Подранг сидит на корточках в своей ванне и смеется над тобой? Товарищи гномы, Император всего один; вас много! Он не может заставить вас работать. Как бы вы хотели грязевой суп три раза в день? Император не может сражаться со всеми вами. Если вы откажетесь работать — все вы — ему придется сдаться! Ему придется!
   — Расскажите им об указе о запрете на боевые действия, — позвал Гру Магру.
   Крокетт повиновался. Это достало их. Сражение было дорого каждому гному сердцу. А Крокетт продолжал говорить.
   «Знаешь, Подранг попытается отступить. Он сделает вид, что никогда не собирался запрещать драться. Это покажет, что он боится тебя! Мы держим кнут рукой! Мы нанесем удар, и Император ничего не может с этим поделать. Когда у него кончится грязь для ванн, он скоро капитулирует.
   — Он всех нас очарует, — грустно пробормотал Друк.
   «Он не посмеет! Что хорошего в этом? Он знает, с какой стороны его... тьфу... с какой стороны его грязь намазана маслом. Подранг несправедлив к гномам! Это наш девиз!»
   Закончилось это, конечно, потасовкой. Но Крокетт был удовлетворен. Гномы не пойдут завтра на работу. Вместо этого они соберутся в зале Совета, примыкающем к тронному залу Подранга, и сядут за стол.
   В ту ночь он хорошо спал.
   Утром Крокетт отправился с Броклем Буном в Зал Совета, пещеру, достаточно гигантскую, чтобы вместить тысячи гномов, которые ее толпились. В серебряном свете их красно-синяя одежда выглядела странно эльфийской. Или, может быть, вполне естественно, подумал Крокетт. Были ли гномы, строго говоря, эльфами?
   Подошел Друк. — Я не принимал грязевые ванны Подранга, — хрипло признался он. — О, но он будет в ярости.
   Послушай его."
   И действительно, из арки в одной из стен пещеры доносился отдаленный треск ненормативной лексики.
   К ним присоединились Мугза и Гру Магру. — Он сейчас придет, — сказал последний. — Какая будет драка!
   «Давай сразимся сейчас», — предложил Мугза. «Я хочу пнуть кого-нибудь. Жесткий."
   — Там спит гном, — сказал Крокетт. «Если вы подкрадетесь к нему, вы можете нанести хороший удар прямо ему в лицо».
   Мугза, слегка пуская слюни, отправился по своему поручению, и одновременно с этим в пещеру ввалился Подранг II, Император Дорнсефских Гномов. Это был первый раз, когда Крокетт видел линейку без грязного покрытия, и он не мог не сглотнуть при виде. Подранг был очень уродлив. Он сочетал в себе самые отталкивающие качества из всех гномов, которых Крокетт прежде видел. Результат был совершенно неописуем.
   — А, — сказал Подранг, останавливаясь и покачиваясь на своих коротких кривых ногах. "У меня гости. Друк! Где, во имя девяти дымящихся адов, моя ванна?» Но Друк скрылся из виду.
   Император кивнул. «Понятно. Ну, я не выйду из себя, я не выйду из себя! Я НЕ БУДУ… —
   Он замолчал, когда сталактит оторвался от крыши и рухнул вниз. В наступившей тишине Крокетт шагнул вперед, слегка съёжившись.
   — М-мы бастуем, — объявил он. «Это сидячая забастовка. Мы не будем работать, пока… —
   Ага! — закричал разъяренный Император. — Ты не будешь работать, а? Ах ты, пучеглазый, болтливый, пузатый потомок немыслимых водорослей! Ты бурлящее маленькое пятнышко проказы из обглоданного летучей мышью грибка! Ты, съежившийся паразит на изнанке карликового и подлого червя! Yaaahl»
   «Борьба!» — завопил неугомонный Мугза и бросился на Подранга, но был повержен метким ударом.
   В горле Крокетта пересохло. Он повысил голос, стараясь, чтобы он звучал ровно.
   "Ваше Величество! Если вы подождете минутку… —
   Вы, грибоносое отродье дегенеративных черных летучих мышей, — завопил разъяренный Император во весь голос. «Я очарую вас всех! Я превращу вас в наяд! Ударь! Останови меня от моей грязевой ванны, хорошо? Клянусь Кроносом, Нидом, Имиром и Локи, у вас будет повод пожалеть об этом! Яхи, — закончил он невнятно от ярости.
   "Быстрый!" Крокетт прошептал См и Бросайду Буну. — Встань между ним и дверью, чтобы он не смог заполучить яйца кокатрис.
   — Их нет в тронном зале, — беспомощно объяснил комм Магру. «Подранг просто хватает их с воздуха».
   "Ой!" — застонал измученный Крокетт. В этот стратегический момент худшие инстинкты Брокла Буна взяли над ней верх. С громким воплем восторга она сбила Крокетта с ног, дважды ударила его ногой и прыгнула к Императору.
   Она нанесла один хороший удар, прежде чем Подранг ударил ее по голове одним скрюченным кулаком, и мгновенно ее реповидный череп, казалось, ввалился в ее туловище. Император, ярко-багровый от ярости, протянул руку, и в его руке появился желтый кристалл.
   Это было одно из яиц кокатрис.
   Ревя, как слон, Подранг швырнул его. Среди собравшихся гномов мгновенно образовался круг в двадцать футов. Но он не был вакантным. Десятки летучих мышей поднялись и порхали, добавляя беспорядка.
   Неразбериха превратилась в хаос. С криками радостной ярости гномы покатились к своему правителю.
   "Драться!" — прогремел крик, эхом отлетая от крыши. "Драться!"
   Подранг выхватил из небытия еще один кристалл — на этот раз зеленый. Тридцать семь гномов мгновенно превратились в дождевых червей и были растоптаны. Император пал под лавиной нападавших, которые внезапно исчезли, превратившись в мышей из-за очередного яйца кокатрис.
   Крокетт увидел, как один из кристаллов летит к нему, и побежал как черт. Он нашел укрытие за сталагмитом и оттуда наблюдал за кровавой бойней. Это определенно было зрелище, которое стоило увидеть, хотя нервному человеку его нельзя было рекомендовать.
   Яйца кокатрис взрывались непрекращающимся потоком. Всякий раз, когда это случалось, заклинание распространялось на двадцать или более футов, прежде чем теряло свою эффективность. Попавшие на края круга преобразились лишь частично. Крокетт увидел одного гнома с головой крота. Другой был червяком ниже пояса. Еще один был-ламинария! Некоторые образцы заклинаний, по-видимому, не были взяты даже из известной мифологии.
   Ярость шума, наполнявшего пещеру, вызывала беспрестанный грохот сталактитов с крыши.
   Время от времени потрепанная голова Покиранга появлялась снова, но снова опускалась, когда в атаку бросалось все больше гномов, чтобы быть зачарованными. Мыши, кроты, летучие мыши и другие существа заполнили Зал Совета. Крокетт закрыл глаза и помолился.
   Он открыл их как раз вовремя, чтобы увидеть, как Подранг выхватил из воздуха красный кристалл, сделал паузу, а затем осторожно положил его позади себя. Следующим появилось фиолетовое яйцо кокатрикса. Он разбился об пол, и тридцать гномов превратились в древесных жаб.
   По-видимому, только Подранг был невосприимчив к собственной магии. Тысячи, заполнившие пещеру, быстро редели, потому что яйца кокатрикс, казалось, поступали из неисчерпаемого источника.
   Сколько времени пройдет, прежде чем придет очередь Крокетта? Он не мог прятаться здесь вечно.
   Его взгляд был прикован к красному кристаллу, который Подранг так тщательно положил. Он что-то вспомнил — яйцо кокатрикса, которое превращало гномов в людей. Конечно! Подранг не воспользовался бы этим, так как сам вид людей так беспокоил гномов. Если бы Крокетт смог заполучить этот красный кристалл.
   Он попробовал, пробираясь сквозь суматоху, держась поближе к стене пещеры, пока не приблизился к Подрангу. Император был сметен новым натиском гномов, которые внезапно превратились в сонь, и Крокетт получил красный драгоценный камень. Было необычно холодно.
   Он чуть не разбил его о ноги, прежде чем мысль остановила и заставила его похолодеть. Он был далеко под горой Дорнсеф, в лабиринте пещер. Ни один человек не мог найти выход. Но гном мог с помощью своей странной тропности к дневному свету.
   Летучая мышь ударила Крокетта в лицо. Он был почти уверен, что оно взвизгнуло: «Что за драка!» в пародии на голос Брокла Буна, но он не был уверен. Он бросил взгляд на пещеру, прежде чем повернуться, чтобы бежать.
   Это был полный и абсолютный хаос. Летучие мыши, кроты, черви, утки, угри и дюжина других видов ползали, летали, бегали, кусались, визжали, рычали, хрюкали, улюлюкали и каркали повсюду. Со всех сторон оставшиеся гномы — всего около тысячи — приближались к вздымающейся насыпи гномов, отмечавшей место, где находился Император. Пока Крокетт смотрел, насыпь растворилась, и несколько гекконовых ящериц убежали в безопасное место.
   — Ударь! — взревел Подранг. "Я покажу тебе!"
   Крокетт повернулся и убежал. Тронный зал был пуст, и он нырнул в первый туннель. Там он сосредоточился на размышлениях о дневном свете. Его левое ухо было сдавлено. Он мчался дальше, пока не увидел слева боковой проход, наискось вверх, и свернул в него на полной скорости. Приглушенный шум боя замер за его спиной.
   Он крепко сжал красное Яйцо Кокатриса. Что пошло не так? Подранг должен был остановиться для переговоров. Только-только он этого не сделал. На редкость вспыльчивый и недальновидный гном. Вероятно, он не остановится, пока не обезлюдит все свое королевство. При этой мысли Крокетт поторопился.
   Тропизм вел его. Иногда он выбирал не тот туннель, но всегда, когда он думал о дневном свете, он чувствовал, как ближайший дневной свет давит на него. Его короткие кривые ноги были на удивление выносливы.
   Потом он услышал, как кто-то бежит за ним.
   Он не повернулся. Испепеляющий взрыв ненормативной лексики, который закрутил его уши, сообщил ему личность преследователя.
   Подранг, без сомнения, очистил Зал Совета до последнего гнома и теперь собирался разорвать Крокетта на части щепоткой за щелью. Это была лишь одна из вещей, которые он обещал.
   Крокетт побежал. Он пронесся по тоннелю, как пуля. Тропизм вел его, но он боялся, как бы не зайти в тупик. Шум сзади стал громче. Если бы Крокетт не знал лучше, он бы предположил, что его преследует армия гномов.
   Быстрее! Быстрее! Но теперь Подранг был в поле зрения. Его рев сотрясал стены. Крокетт побежал, свернул за угол и увидел вдалеке стену пылающего света — круг. Это был дневной свет, каким он казался гномическим глазам.
   Он не мог добраться до него вовремя. Подранг был слишком близко. Еще несколько секунд, и эти скрюченные ужасные руки сомкнутся на горле Крокетта.
   Затем Крокетт вспомнил о яйце кокатрис. Если он сейчас превратится в человека, Подранг не посмеет к нему прикоснуться. И он был почти у входа в туннель.
   Он остановился, развернулся и поднял драгоценный камень. Одновременно Император, увидев его намерение, протянул обе руки и выхватил из воздуха шесть или семь кристаллов. Он бросил их прямо в Крокетта, расстреляв все цвета радуги.
   Но Крокетт уже швырнул красный драгоценный камень на камень у своих ног. Произошла оглушительная авария. Драгоценности, казалось, лопались вокруг Крокетта, но красный был разбит первым.
   Крыша провалилась.
   Вскоре Крокетт с трудом выбрался из-под обломков. Взгляд показал ему, что путь во внешний мир все еще открыт. И — слава небесам! — дневной свет снова выглядел нормальным, а не этим ослепительно-белым пламенем.
   Он посмотрел в глубину туннеля и замер. Подранг с трудом выбрался из кучи щебня. Его низкие проклятия не потеряли ни капли своего огня.
   Крокетт повернулся, чтобы бежать, споткнулся о камень и упал плашмя. Когда он вскочил, то увидел, что Подранг увидел его.
   Гном на мгновение застыл. Затем он закричал, развернулся на каблуках и убежал в темноту. Он ушел. Звук его быстрых шагов стих.
   Крокетт с трудом сглотнул. Гномы боятся людей-фью! Это был близкий писк.
   Но сейчас.
   Он испытал большее облегчение, чем думал. Подсознательно он, должно быть, задавался вопросом, сработает ли заклинание, поскольку Подранг бросил в него шесть или семь яиц кокатрис. Но он первым разбил красный. Исчез даже странный серебристый гномий свет. Глубины пещеры были совершенно черными и безмолвными.
   Крокетт направился к выходу. Он вытащил себя, нежась в тепле послеполуденного солнца. Он был у подножия горы Дорнсеф, в зарослях ежевики. В сотне футов фермер вспахивал террасу поля.
   Крокетт, спотыкаясь, направился к нему. Подойдя, мужчина обернулся. Он стоял как завороженный. Потом он закричал, развернулся на каблуках и убежал.
   Его крики донеслись до горы, когда Крокетт, вспомнив яйца Кокатрис, заставил себя посмотреть вниз на собственное тело.
   Потом он тоже закричал. Но звук был не тот, который когда-либо мог исходить из человеческого горла.
   Тем не менее, это было вполне естественно — в данных обстоятельствах.
   БОЛЬШАЯ НОЧЬ
   Глава 1. Последний из гиперкораблей
   Она неуклюже вышла из плоскости эклиптики планет, как валяющийся космический зверь, ее реактивные трубы были покрыты шрамами и пятнами, расплавленная полоса пересекала ее середину там, где ее оцарапала набухшая атмосфера Венеры, и каждый древний точечный шов в ее толстом теле грозил разорваться на части в тот момент, когда она снова столкнется со стрессом.
   Шкипер был пьян в своей каюте, его сентиментальный голос эхом разносился по купе, когда он оплакивал бесчувственную резкость Межпланетной торговой комиссии.
   Там была команда дворняг с дюжины миров, половина из них шанхайцы. Штурман Хилтон пытался разобраться в разорванных картах, а «Кукарача» с трясущимися двигателями от мысли о самоубийстве неслась сквозь пространство в Большую Ночь.
   В диспетчерской загорелся сигнальный огонь. Хилтон схватила микрофон.
   «Ремонтная бригада!» он закричал. — Влезай на кожу и проверяй реактивный самолет А-шесть. Двигаться!"
   Он снова повернулся к своим картам, закусив губу и взглянув на пилота, крошечного, нечеловеческого селенита, со множеством паукообразных конечностей и кажущимся хрупким телом. Тсс — так его звали или приблизительно так — был одет в неуклюжую маску аудиопреобразователя, которая могла сделать его дозвуковой голос слышимым для человеческого уха, но, в отличие от Хилтона, на нем не было космической брони. Ни один лунанец никогда не нуждался в защите от глубокого космоса. За миллион лет на Луне они привыкли к безвоздушному пространству. Атмосфера корабля не беспокоила Т.с. Он просто не утруждал себя дыханием.
   «Взорви тебя, успокойся!» — сказал Хилтон. — Хочешь содрать с нас шкуру?
   Сквозь маску на помощника блестели фасеточные глаза селенита.
   "Нет, сэр. Я еду так медленно, как только могу, на реактивном топливе. Как только я узнаю формулы варпа, все немного облегчится.
   "Прокатись! Езжай — без реактивных самолетов!»
   «Нам нужно ускорение, чтобы переключиться на варп, сэр».
   — Неважно, — сказал Хилтон. «Теперь я понял. Кто-то, должно быть, разводил плодовых мушек на всех этих картах. Вот наркота». Он продиктовал несколько уравнений, которые сразу усвоила фотографическая память Т-с.
   Далекий вой доносился издалека.
   — Я полагаю, это шкипер, — сказал Хилтон. — Я вернусь через минуту. Включайтесь в гипер, как только сможете, или мы склонны сложиться, как аккордеон».
   "Да сэр. Ах - г. Хилтон?
   "Хорошо?"
   — Вы могли бы взглянуть на огнетушитель в комнате капитана.
   "Зачем?" — спросил Хилтон.
   Несколько конечностей селенита изображали процесс пьянства. Хилтон скривилась, встала и пошла по трапу, борясь с ускорением. Он бросил взгляд на видеоэкраны и увидел, что они уже миновали Юпитер, что было облегчением. Преодолеть гравитационное притяжение гигантской планеты не помогло бы Лакукарача, ноющему костям. Но теперь они благополучно миновали. Безопасно! Он криво ухмыльнулся, открыл капитанскую дверь и вошел внутрь.
   Капитан Сэм Дэнверс стоял на своей койке и произносил речь перед воображаемой Межпланетной торговой комиссией. Он был крупным мужчиной, или, вернее, был когда-то, но теперь плоть съёжилась, и он начал немного сутулиться. Кожа его морщинистого лица была почти черной от космического загара. Щетина седых волос сердито встала дыбом.
   Но почему-то он был похож на Логгера Хилтона. Оба были людьми дальнего космоса. Хилтон был на тридцать лет моложе, но у него тоже был такой же темный загар и такое же выражение голубых глаз. Есть старая поговорка, что когда вы выходите в Большую Ночь за пределы орбиты Плутона, эта огромная пустота проникает в вас и смотрит вашими глазами. У Хилтон было такое. Как и капитан Дэнверс.
   В противном случае Хилтон был огромен и тяжел, тогда как Дэнверс сейчас был немного хилый, а широкая грудь помощника выпирала в его белой тунике. У него еще не было времени сменить парадную форму, хотя он знал, что даже эта целлюлозная ткань не выдержит грязи космического полета, не показывая этого. Во всяком случае, не на Ла-Клакарача.
   Но это будет его последняя поездка на старой ванне.
   Капитан Дэнверс прервал свою речь, чтобы спросить Хилтона, какого черта он хочет. Товарищ отдал честь.
   — Обычный осмотр, сэр, — заметил он и снял со стены огнетушитель. Дэнверс вскочил с койки, но Хилтон двигалась слишком быстро. Прежде чем капитан добрался до него, Хилтон опорожнил бак в ближайшую вентиляционную решетку.
   — Старый сок, — объяснил он. — Я наполню ее.
   — Послушайте, мистер Хилтон, — сказал Дэнверс, слегка покачиваясь и тыча длинным указательным пальцем в нос помощника. — Если ты думаешь, что у меня там было виски, то ты сумасшедший.
   — Конечно, — сказал Хилтон. — Я сумасшедший, как чокнутый, шкипер. Как насчет кофеина?»
   Дэнверс доковылял до мусоросборника и неопределенно вгляделся в него.
   "Кофеин. Хм? Слушай, если у тебя не хватило ума взять Ла Кукарачу в гипер, ты должен уйти в отставку.
   "Конечно конечно. А вот в гипере добраться до Фрии не займет много времени. Вам придется иметь дело с агентом там.
   "Кристи? Я—я думаю, что да. Дэнверс опустился на койку и схватился за голову. «Кажется, я просто разозлился, Логгер. ITC-что они знают об этом? Да ведь мы открыли тот торговый пост на Сириусе Тридцатом.
   «Послушайте, шкипер, когда вы поднялись на борт, вы были так высоко, что забыли мне об этом сказать», — сказал Хилтон.
   — Вы только что сказали, что мы изменили курс и направляемся во Фрию. Почему?"
   — Межпланетная торговая комиссия, — прорычал Дэнверс. «У них была команда, проверяющая Ла Кукарачу».
   "Я знаю. Обычный осмотр».
   — Ну, у этих толстых нерях хватает наглости сказать мне, что мой корабль небезопасен! Что гравитационное сопротивление Сириуса слишком велико, и что мы не можем добраться до Сириуса Тридцатого!
   — Может быть, они и правы, — задумчиво сказал Хилтон. «У нас были проблемы с посадкой на Венеру».
   "Она продала." Голос Дэнверс был оборонительным. «Но что из этого? Я взял La Cucaracha вокруг Бетельгейзе и намного ближе к Сириусу, чем Сириус Тридцать. У старушки есть все, что нужно. В те дни строили атомные двигатели».
   — Сейчас их не строят, — сказал Хилтон, и шкипер покраснел.
   «Передача материи!» — прорычал он. «Что за сумасшедшая установка? Вы садитесь в маленькую машину на Земле, дергаете переключатель, и вот вы на Венере, или в Бар-Канопусе, или в Чистилище, если хотите! Я плыл на гиперкорабле, когда мне было тринадцать, Логгер. Я вырос на гиперкораблях. Они твердые.
   Они надежны. Они отвезут тебя туда, куда ты хочешь. Черт возьми, небезопасно путешествовать в космос без атмосферы вокруг себя, даже если это только в скафандре.
   «Это напомнило мне», — сказала Хилтон. — Где твоя?
   «Ах, мне было слишком жарко. Холодильная установка вышла из строя».
   Напарник нашел легкую броню в чулане и ловко принялся чинить сломанный переключатель.
   — Шлем не обязательно держать закрытым, но лучше наденьте костюм, — рассеянно сказал он. — Я отдал приказ экипажу. Все, кроме Т-с-с, и ему не нужна никакая защита.
   Денверс подняла голову. — Как она бежит? — быстро спросил он.
   «Ну, ей не помешал бы капитальный ремонт», — сказала Хилтон. «Я хочу быстро попасть в гиперпространство. Этот прямой бег вызывает напряжение. Я тоже боюсь приземляться.
   "Эм-м-м. Хорошо, когда мы вернемся, будет капитальный ремонт, если мы получим прибыль. Вы знаете, сколько мы сделали в эту последнюю поездку. Вот что я тебе скажу: ты контролируешь работу и берешь за нее большую плату.
   Пальцы Хилтон замедлили движение на выключателе. Он не оглядывался.
   — Я буду искать новую койку, — сказал он. «Извините, шкипер. Но меня не будет на борту после этого рейса.
   Позади него повисла тишина. Хилтон скривилась и снова принялась за скафандр. Он слышал, как Дэнверс сказал: «В наши дни не так уж много гиперкораблей нуждаются в помощниках».
   "Я знаю. Но у меня инженерное образование. Может быть, они использовали бы меня на передатчиках материи. Или как аванпостер — торговец».
   «О, ради любви к Питу! Логгер, о чем ты говоришь? А-трейдер? Грязный аванпостер? Ты человек с гиперкораблем!»
   «Через двадцать лет ни один гиперкорабль не будет работать, — сказал Хилтон.
   "Ты лжец. Будет один.
   «Она развалится через пару месяцев!» — сердито сказал Хилтон. «Я не собираюсь спорить. Что мы ищем на Фрии, грибке?
   После паузы Дэнверс ответил.
   «Что еще есть на Фрие? Конечно, грибок. Это немного отодвигает сезон. Мы не должны быть там в течение трех недель по земному времени, но Кристи всегда держит запас под рукой. И эта крупная гостиничная сеть будет платить нам обычную долю. Винят, если я знаю, почему люди едят эту дрянь, но они платят за нее двадцать баксов за тарелку.
   «Тогда это может означать прибыль», — сказал Хилтон. — При условии, что мы приземлимся на Фрии и не развалимся. Он бросил отремонтированный костюм на койку рядом с Дэнверс. — Вот ты где, шкипер. Я лучше вернусь к управлению. Скоро мы доберемся до гипер».
   Дэнверс наклонился и коснулся кнопки, которая открыла мертвый свет. Он уставился на звездный экран.
   — Вы не получите этого на передатчике материи, — медленно сказал он. «Посмотри на это, Лесоруб».
   Хилтон наклонился вперед и посмотрел через плечо капитана. Пустота пылала. С одной стороны огромная дуга гигантского тела Юпитера вспыхивала холодным светом. Несколько лун двигались в поле экрана, а один или два астероида ловили свет Юпитера в своих разреженных атмосферах и висели, словно сияющие завуалированные миниатюрные миры на этом пылающем фоне. И за сияющими звездами, лунами и планетами виднелась Большая Ночь, черная пустота, бьющаяся, как океан, на краю Солнечной системы.
   «Значит, красиво, — сказала Хилтон. — Но и холодно тоже.
   "Может быть. Может быть это. Но мне нравится это. Ну, иди работать торговцем, придурок. Я буду придерживаться Ла Кукарача.
   Я знаю, что могу доверять старушке.
   Вместо ответа старая дама резко подпрыгнула и покачнулась.
   Глава 2. Плохие новости
   Хилтон мгновенно вылетела из салона. Корабль сильно взбрыкивал. Позади него помощник услышал, как Дэнверс кричит что-то о некомпетентных пилотах, но он знал, что это, вероятно, не вина селенита. Он был в кабине управления, в то время как Ла Куарача все еще содрогался во время последнего прыжка. Тсс был вихрем движения, его многочисленные ноги лихорадочно царапали дюжину инструментов.
   «Я командую!» — рявкнула Хилтон, и Т-с-с мгновенно сосредоточился на невероятно сложных элементах управления, направляющих корабль в гиперактивность.
   Помощник находился на вспомогательном борту. Он дернул рычаги вниз.
   «Гиперстанции!» он крикнул. «Закрыть каски! Хватайте подтяжки, вы, солнечные прыгуны! Вот так!"
   Стрелка бешено качалась по манометру, зависнув на отметке. Хилтон опустился на сиденье, просунув руки под изогнутые скобы и обхватив их локтями. Его лодыжки нашли такие же опоры под ним. Экраны визора расплылись и переливались ползучими цветами, двигаясь вперед и назад, вкл и выкл, пока Ла Куарача боролся с качанием между гиперпространством и нормальным пространством.
   Хилтон попробовал другой микрофон. — Капитан Дэнверс. Гиперстанции. Все в порядке?"
   — Да, я в костюме, — сказал голос Дэнверс. «Можешь взять? Нужен мне? Что не так с Т-с-с?
   «Голос за моей доской заглох, капитан», — сказал Тс-с. «Я не мог дозвониться до вспомогательного».
   «Нам, должно быть, нужен капитальный ремонт», — сказал Дэнверс и прервал разговор.
   Хилтон ухмыльнулся. «Нам нужна работа по восстановлению», — пробормотал он и позволил пальцам свисать с кнопок управления, готовый на случай, если Т-с-с поскользнется.
   Но Selenite был подобен точной машине; он никогда не скользил. Старая Куарача дрожала в каждой скобке. Атомные двигатели направили фантастическое количество энергии в пространство между измерениями. Затем внезапно качели на мгновение отбалансировались, и в эту долю секунды корабль скользнул по своей силовой раме и больше не был материей. Его больше не существовало в трехмерной плоскости. Для наблюдателя он бы исчез. Но для наблюдателя в гиперпространстве она возникла бы из белого небытия.
   За исключением того, что не было никаких гиперпространственных наблюдателей. На самом деле в гипере ничего не было — это было, как однажды заметил один ученый, просто вещество, и никто не знал, что это было за вещество. Можно было узнать некоторые свойства гипера, но дальше этого дело не пошло. Он был белого цвета и, должно быть, это была своего рода энергия, потому что она текла, как невообразимо мощный прилив, увлекая за собой корабли со скоростью, которая уничтожила бы команду в обычном космосе. Теперь, во власти гипертока, Ла Кукарача мчалась к Большой Ночи со скоростью, которая за несколько секунд миновала бы орбиту Плутона.
   Но вы не могли видеть Плутон. Здесь приходилось работать вслепую, с инструментами. И если вы попали не на тот уровень, это было очень плохо для вас!
   Поспешно Хилтон проверил показания. Это был Hyper C-758-R. Это было правильно. На разных пространственных уровнях гиперпоток течет в разных направлениях. Вернувшись, они изменят свою атомную структуру, чтобы оседлать Гипер М-75-Л, который мчится из Фрии к Земле и за ее пределы.
   — Вот и все, — сказал Хилтон, расслабившись и потянувшись за сигаретой. «Никаких метеоров, никаких проблем со стрессом и напряжением — просто дрейфуем, пока не приблизимся к Фрии. Затем мы выпадаем из гиперактивности и, вероятно, разваливаемся».
   Щелкнул сигнализатор. Кто-то сказал: «Г. Хилтон, есть проблемы.
   "Есть. Ладно, Виггинс. Что теперь?"
   «Один из новых людей. Он был на улице, делал ремонт.
   — У тебя было достаточно времени, чтобы вернуться внутрь, — огрызнулся Хилтон, который не был так в этом уверен, как казалось. «Я звонил в гиперстанции».
   "Да сэр. Но этот парень новенький. Похоже, он никогда раньше не летал на гиперкораблях. В любом случае, у него сломана нога. Он в лазарете.
   Хилтон на мгновение задумался. Ла Кукарача все равно не хватало персонала. Немногие хорошие люди охотно отправятся на таком антиквариате.
   — Я спущусь, — сказал он и кивнул Тсс. Затем он пошел по трапу, заглянув на шкипера, который заснул. Он использовал поручни, чтобы подтянуться, потому что в гипергравитации не было ускоряющей гравитации. В лазарете он нашел хирурга, который по совместительству повара заканчивал наложение вытяжной шины на бледного, вспотевшего юношу, который то слабо ругался, то стонал.
   "Что с ним такое?" — спросил Хилтон.
   Бруно, косторез, небрежно отсалютовал. — Простой перелом. Я даю ему шину для ходьбы, чтобы он мог передвигаться. И он стрелял в свои печеньки, так что его нельзя использовать для гиперактивности.
   — Похоже на то, — сказала Хилтон, изучая пациента. Мальчик открыл глаза и посмотрел на Хилтон.
   «Я был в шанхае!» — закричал он. «Я засужу с тебя все, чего ты стоишь!»
   Первый офицер был невозмутим.
   «Я не шкипер, я помощник», — сказал Хилтон. «И я могу сказать вам прямо сейчас, что мы не стоим много. Вы когда-нибудь слышали о дисциплине?
   «Я был в шанхае!»
   "Я знаю это. Только так мы сможем собрать полную команду для подписания статей о Ла Кукараче. Я упомянул о дисциплине. Мы не сильно заморачиваемся с этим здесь. Все равно лучше зови меня Мистером, когда люди рядом. А теперь заткнись и расслабься. Дай ему успокоительное, Бруно.
   "Нет! Я хочу отправить космограмму!»
   «Мы в гипер. Вы не можете. Как тебя зовут?"
   «Саксон. Лютер Саксон. Я один из инженеров-консультантов Transmat».
   — Банда передачи материи? Что ты делал возле космических доков?
   Саксон сглотнула. — Ну… я выхожу с техническими бригадами, чтобы наблюдать за новыми установками. Мы только что закончили венерианскую передающую станцию. Я вышел выпить несколько напитков - вот и все! Несколько стаканчиков и…
   — Ты пошел не по адресу, — весело сказал Хилтон. — Какой-то кримп дал тебе Микки. Во всяком случае, ваше имя фигурирует в статьях, так что вы застряли, если только не сбежите с корабля. Вы можете послать сообщение из Фрии, но потребуется тысяча лет, чтобы достичь Венеры или Земли. Лучше побудь здесь, и ты сможешь вернуться с нами.
   «На этом ящике? Это небезопасно. Она такая старая, что у меня дрожь каждый раз, когда я делаю глубокий вдох».
   — Ну, перестань дышать, — коротко сказал Хилтон. Ла Куччирача, конечно, была старой бродягой, но он вез ее уже много лет. Говорить этому человеку из Transmat ничего не стоило; Бригады Transmat никогда не рисковали.
   — Ты когда-нибудь был на гиперкорабле? он спросил.
   — Естественно, — сказал Саксон. «Как пассажир! Мы должны добраться до планеты, прежде чем сможем установить передающую станцию, не так ли?
   "Ага." Хилтон изучала хмурое лицо на подушке. — Но теперь ты не пассажир.
   «Моя нога сломана».
   — У вас есть инженерное образование?
   Саксон помедлил и наконец кивнул.
   — Хорошо, ты будешь помощником пилота. Для этого вам не придется много ходить. Пилот скажет вам, что делать. Таким образом вы можете заработать свой беспорядок.
   Саксон захлебнулся протестами.
   «Одна вещь, — сказала Хилтон. «Лучше не говорите шкиперу, что вы сотрудник Transmat. Он бы повесил тебя над одним из самолетов. Отправь его, когда он устроится, Бруно.
   — Да, сэр, — сказал Бруно, слабо ухмыляясь. Старый космический человек, он тоже не любил Transmat.
   Хилтон вернулся в диспетчерскую. Он сел и стал смотреть на белые видеоэкраны.
   Большинство рук Тсс бездействовали. Теперь это было обычным делом.
   — У тебя будет помощник, — сказал Хилтон через некоторое время. «Обучите его быстро. Это даст нам всем передышку. Если бы этот жирноголовый каллистанский пилот не прыгнул на Венеру, мы были бы готовы.
   — Это короткое путешествие, — сказал Тсс. «На этом уровне быстрый гиперпоток».
   "Ага. Этот новый парень. Не говори шкиперу, но он сотрудник Трансмата.
   Тсс немного рассмеялся.
   — Это тоже пройдет, — сказал он. — Мы — старая раса, мистер Хилтон. Земляне - младенцы по сравнению с селенитами. Гиперкорабли исчезают, и, в конце концов, Трансмат тоже исчезнет, когда появится что-то еще».
   «Мы не исчезнем», — сказал Хилтон, довольно удивленный тем, что защищает философию шкипера.
   — У ваших людей нет… у вас, селенитов.
   — Кое-кто из нас остался, это правда, — тихо сказал Тсс. "Не много. Великие дни империи селенитов прошли очень давно. Но осталось еще несколько селенитов, таких как я.
   — Ты продолжаешь, не так ли? Вы не можете убить расу».
   «Не легко. Не сразу. Но вы можете, в конце концов. И вы тоже можете убить традицию, хотя это может занять много времени. Но ты знаешь, каким будет конец».
   — О, заткнись, — сказала Хилтон. "Вы говорите слишком много."
   Т-с-с снова склонился над пультом управления. Ла Кукарача мчалась сквозь белый гиперпоток, двигаясь так же плавно, как и в тот день, когда ее спустили на воду.
   Но когда они достигнут Фрии, это будет суровый космос и высокая гравитация. Хилтон поморщился.
   Он подумал: ну и что? Это просто еще одно путешествие. Судьба Вселенной не зависит от этого.
   От этого ничего не зависит, кроме, может быть, того, получим ли мы достаточно прибыли, чтобы отремонтировать старушку.
   И это не имеет значения для меня, потому что это мое последнее путешествие в Большую Ночь.
   Он смотрел на экраны. Он не мог ее видеть, но знал, что она висела за всеобщей белизной, в плоскости, невидимой для его глаз. Маленькие искорки миров и солнц светились в его необъятности, но никогда не освещали его. Оно было слишком обширным, слишком неумолимым. И даже гигантские солнца в конце концов погаснут в его океане. Когда все остальное погаснет, когда все уйдет по волнам времени в эту огромную тьму.
   Это был прогресс. Волна родилась, собралась, выросла — и разбилась. За ним стояла новая волна. А старая соскользнула обратно и пропала навсегда. Несколько пятнышек пены и пузырей остались, как Тсс, остатки гигантской волны древней Селенитской Империи.
   Империя исчезла. В свое время он сражался и правил сотней миров. Но, в конце концов, Большая Ночь победила и поглотила Его.
   Так как в конце концов он поглотит последний гиперкорабль.
   Они напали на Фрию шестью днями позже по земному времени. И удар был словом. Одна из покрытых хитином рук Тсс была оторвана ударом, но он, похоже, не возражал. Он не чувствовал боли и мог отрастить еще одну конечность за несколько недель. Экипаж, привязанный к посадочным скобам, отделался легкими ушибами.
   Лютер Саксон, трансмат, сидел в кресле вспомогательного пилота — у него было достаточно специализированной инженерной подготовки, чтобы он быстро освоился, — и у него на лбу появилась синяя шишка, но и только. Ла Кукарача вышла из гиперактивности толчком, который напряг ее старое жирное тело до предела, а атмосфера и гравитация Фрии стали предпоследней соломинкой. Разошлись швы, погасла струя, и на раскаленном добела корпусе появились новые расплавленные потеки.
   Экипаж ждал свободы. На это не было времени. Хилтон велел рабочим бригадам сменять друг друга с интервалом в шесть часов, и довольно небрежно сказал, что Твайлайт находится вне пределов досягаемости. Он знал, что команда проигнорирует этот приказ. Не было возможности удержать людей на борту, а Твайлайт продавала спиртное и еще более эффективные механизмы побега. Тем не менее, на Фрие было мало женщин, и Хилтон надеялся, что достаточное количество рабочих останется на работе, чтобы отремонтировать Ла Кукарача и отправить его в космос до того, как грибной груз будет загружен.
   Он знал, что Виггинс, второй помощник, сделает все возможное. Для себя он отправился со шкипером на поиски Кристи, торговца из Фрии. Путь лежал через Твайлайт, крытое поселение, защищенное от жаркого, яркого, как алмаз, света главного. Это не было большим. Но тогда Фрия была аванпостом с плавающим населением в несколько сотен человек. Они приходили и уходили с кораблями и сезонами сбора урожая. При необходимости, подумал Хилтон, некоторых бомжей можно было бы переманить. Тем не менее маловероятно, что кто-то из экипажа дезертирует. Ни один из них не будет оплачен до тех пор, пока они не вернутся в Солнечную систему.
   Они нашли Кристи в его пластиковой каюте, толстого, лысого, потного человека, пыхтящего огромной пенковой трубкой. Он посмотрел вверх, пораженный, а затем безропотно откинулся на спинку стула и жестом указал им на места.
   — Привет, Крис, — сказал Дэнверс. "Что нового?"
   «Здравствуйте, шкипер. Привет, Логгер. Удачной поездки?"
   «Посадка была не очень удачной, — сказал Хилтон.
   «Да, я слышал об этом. Напитки?
   — Потом, — сказал Дэнверс, хотя глаза его блестели. «Давайте сначала наведем порядок в бизнесе. Готова хорошая посылка?
   Кристи погладила его жирную блестящую щеку. — Ну, ты на пару недель раньше.
   — У тебя есть запас.
   Торговец хмыкнул. — Дело в том, что вы не получили мое сообщение? Нет, я думаю, не было времени. На прошлой неделе я отправил космическую почту на «Блю Скай» для вас, шкипер.
   Хилтон переглянулась с Дэнверс.
   — Похоже, у тебя плохие новости, Крис, — сказал он. "Что это такое?" Кристи неловко сказала: — Я ничего не могу поделать.
   Вы не можете конкурировать с Transmat. Вы не можете позволить себе платить их цены. У тебя есть текущие расходы на La CWAaracha. Топливо для реактивных двигателей стоит копейки, и — ну, «Трансмат» устанавливает передающую станцию, платит за нее, и работа сделана, если не считать расходов на электроэнергию. С атомом, что это значит?»
   Дэнверс краснел.
   «Трансмат устанавливает здесь станцию?» — поспешно сказал Хилтон.
   "Ага. Я не могу их остановить. Он будет готов через пару месяцев».
   "Но почему? Грибок того не стоит. Не хватает рынка. Ты блефуешь, Крис. Что ты хочешь? Больший разрез?
   Кристи посмотрел на свою пенковую трубку. — Нет. Помните испытания руды двенадцать лет назад? На Фрие есть ценная руда, Лесоруб. Только его надо много дорабатывать. В противном случае это слишком громоздко для отгрузки.
   И оборудование будет стоить слишком дорого, чтобы перевозить его на космическом корабле. Это большие вещи, я имею в виду большие.
   Хилтон взглянул на Дэнверс. Шкипер теперь был багровым, но его рот был крепко сжат.
   — Но… подожди, Крис. Как Transmat может обойти это? Отправляя сырую руду на Землю в своих гаджетах?
   — Я слышал, — сказал Кристи, — что они собираются прислать сюда очистительные машины и установить их прямо на Фрие. Все, что им нужно для этого, это один из их передатчиков. Поле может быть расширено, чтобы принять почти все, знаете ли. Черт возьми, вы могли бы переместить планету в эту сторону, если бы у вас была сила!
   Они займутся переработкой здесь и переправят очищенную руду обратно на Землю.
   — Значит, им нужны орки, — мягко сказал Дэнверс. — Им не нужен грибок, не так ли?
   Кристи кивнула. — Похоже, да. У меня было предложение. Большой. Я не могу позволить себе отказаться, и вы не можете позволить себе встретиться с ним, Шкипер. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Тринадцать баксов за фунт.
   Дэнверс фыркнул. Хилтон присвистнула.
   «Нет, мы не можем встретиться с этим, — сказал он. — Но как они могут позволить себе платить?
   "Количество. Они направляют все через свои передатчики. Они установили его в мире, и там есть дверь прямо на Землю или на любую другую планету, которую они назовут. Одна работа не принесет им большой прибыли, но миллион рабочих мест — и они заберут все! Так что я могу сделать, Лесоруб?
   Хилтон пожал плечами. Капитан резко встал.
   Кристи уставился на свою трубку.
   «Послушайте, шкипер. Почему бы не попробовать Вторичные Ориона? Я слышал, что там был небывалый урожай камеди синего дерева.
   «Я слышал это месяц назад, — сказал Дэнверс. «Как и все остальные. Он уже вычищен. Кроме того, старушка не станет платить за такую поездку. Мне нужно быстро, и качественно, вернуться в Систему.
   Наступила тишина. Кристи потела сильнее, чем когда-либо. — А что насчет выпивки? он посоветовал.
   — Может быть, мы сможем придумать способ.
   «Я все еще могу заплатить за свою выпивку», — резко бросила Дэнверс. Он развернулся и исчез.
   — Иосафат, Лесоруб! — сказала Кристи. "Что я мог сделать?"
   — Это не твоя вина, Крис, — сказал Хилтон. – Увидимся позже, если… во всяком случае, мне лучше сходить за шкипером. Похоже, он направляется в «Сумерки».
   Он последовал за Дэнверсом, но уже потерял надежду.
   Глава 3. Дэнверс прокладывает курс
   Два дня спустя шкипер все еще был пьян.
   В полумраке Сумерек Хилтон вошел в огромный прохладный сарай, где огромные вентиляторы поддерживали циркуляцию горячего воздуха, и нашел Дэнверса, как обычно, за дальним столиком со стаканом в руке. Он разговаривал с канопианцем с крошечными бусами, представителем той ретровозвращающейся расы, которая лишь на несколько градусов выше уровня идиотов. Канопиец выглядел так, словно был покрыт черным плюшем, а его красные глаза поразительно светились сквозь мех. У него тоже был стакан.
   Хилтон подошел к ним двоим. — Шкипер, — сказал он.
   — Блин, — сказал Дэнверс. — Я разговариваю с этим парнем.
   Хилтон пристально посмотрел на канопианца и дернул большим пальцем. Красноглазая тень взяла свой стакан и быстро удалилась. Хилтон села.
   — Мы готовы взлететь, — сказал он.
   Дэнверс сонно моргнул. — Вы прервали меня, мистер. Я занят."
   «Купите чемодан и закончите свою пьянку на борту», — сказала Хилтон. «Если мы не взлетим в ближайшее время, экипаж прыгнет».
   «Пусть».
   "Хорошо. Тогда кто вернет Ла Кукарачу обратно на Землю?
   «Если мы вернемся на Землю, старушка упадет на свалку», — яростно сказал Дэнверс. «ITC
   не санкционирует еще один рейс без восстановительных работ».
   — Ты можешь одолжить тесто.
   «Ха!»
   Хилтон резко и сердито выдохнул: «Ты достаточно трезв, чтобы понять меня? Затем слушать. Я говорил с Саксоном.
   «Кто такой саксонец?»
   «Его шанхайили на Венере. Ну, он инженер Трансмата. Хилтон быстро продолжил, прежде чем шкипер успел заговорить. "Это была ошибка. Ошибка кримпа и наша. Transmat поддерживает своих людей. Саксон разыскал команду Transmat на Фрие, и их суперинтендант нанес мне визит. У нас проблемы. Костюм повреждения. Но есть один выход. Ни один гиперкорабль не столкнется с Фрией в течение нескольких месяцев, а передатчик материи не будет закончен в течение двух месяцев. И, кажется, Трансмату не хватает инженеров. Если мы сможем быстро вернуть Саксона на Венеру или Землю, он прикроет. Будет без костюма.
   — Может быть, он прикроет. А как же «Трансмат»?
   «Если Саксон не подпишет жалобу, что они могут сделать?» Хилтон пожал плечами. — Это наш единственный выход сейчас.
   Покрытые коричневыми пятнами пальцы Дэнверса играли со стаканом.
   — Человек из Трансмата, — пробормотал он. "Ах. Итак, мы возвращаемся на Землю. Что тогда? Застряли." Он посмотрел из-под опущенных век на Хилтон. «Я имею в виду, что застрял. Я забыл, что ты прыгаешь после этого путешествия.
   «Я не прыгаю. Я подписываюсь на один рейс за раз. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
   "Делай, что хочешь. Бегите за старухой. Ты не космический человек. Дэнверс сплюнул.
   «Я знаю, когда меня облизывают», — сказал Хилтон; «Разумнее всего драться в своем собственном весе, когда вы уступаете по очкам, а не ждать нокаута. У вас есть инженерное образование. Вы могли бы работать и с Transmat.
   На секунду Хилтону показалось, что шкипер собирается бросить в него стакан. Затем Дэнверс откинулся на спинку стула, пытаясь изобразить улыбку.
   — Я не должен из-за этого расстраиваться, — сказал он с усилием. "Это правда."
   "Ага. Ну, ты идешь?
   — Старушка готова взлететь? — сказал Дэнверс. — Тогда я приду. Сначала выпей со мной».
   — У нас нет времени.
   Дэнверс с пьяным достоинством встал. — Не становитесь слишком большими для своих ботинок, мистер. Путешествие еще не окончено. Я сказал, выпей! Это порядок."
   "Ладно ладно!" — сказал Хилтон. «Один напиток. Тогда мы пойдем?
   "Конечно."
   Хилтон выпила ликер, не попробовав его. Слишком поздно он почувствовал жгучую боль на языке.
   Но прежде чем он успел вскочить на ноги, большая полутемная комната сложилась перед ним, как свернутый зонт, и он потерял сознание от горького осознания того, что его облапошили, как самого сырого новичка. Но шкипер налил тот напиток.
   Сны сбивали с толку. Он с чем-то боролся, но не знал с чем. Иногда оно меняло форму, а иногда его вообще не было, но всегда оно было огромным и ужасно могущественным.
   Он тоже не всегда был одинаковым. Иногда он был мальчишкой с широко открытыми глазами, который двадцать пять лет назад отправился на Стархоппере, чтобы совершить свой первый прыжок в Большую ночь. Затем он был немного старше, в каюте боцмана, присматриваясь к капитанскому билету, изучая в белых, неизменных днях и ночах гиперпространства замысловатые логарифмы, которые должен знать опытный пилот.
   Казалось, он шел по беговой дорожке к цели, которая ускользала, никогда не достигая ее. Но он не знал, что это за цель. Он сиял как успех. Возможно, это был успех. Но беговая дорожка начала двигаться раньше, чем он действительно начал. В Большой Ночи бестелесный голос тонко кричал: «Ты не в той игре, Лесоруб. Тридцать лет назад у вас было бы будущее в гиперкораблях. Уже нет. Идет новая волна. Убирайся или утони».
   Над ним склонилась красноглазая тень. Хилтон боролся со своей мечтой. Он неловко дернул рукой и опрокинул стакан у губ. Канопианец издал пронзительный, резкий крик. Жидкость, которая была в стакане, слилась в воздухе в сияющую сферу.
   Стекло поплыло — и канопиец тоже поплыл. Они были в гипер. Несколько легких ремней удерживали Хилтона на койке, но он увидел, что это была его собственная каюта. Головокружение, наркотическая слабость захлестнула его мозг.
   Канопец врезался в стену, сильно толкнул, и отдача отбросила его в сторону Хилтона. Помощник вырвался из удерживающих ремней. Он протянул руку и собрал горсть пушистого черного плюша. Канопец царапал себе глаза.
   «Капитан!» он закричал. «Капитан Дэнверс!»
   Боль пронзила щеку Хилтона, когда когти его противника пустили кровь. Хилтон взревел от ярости. Он ударил канопианца в челюсть, но теперь они свободно парили, и удар не причинил вреда. В воздухе они сцепились, канопианец непрестанно кричал этим тонким, безумным визгом.
   Дверная ручка дважды щелкнула. Снаружи раздался голос — Виггинс, второй. Послышался глубокий стук. Хилтон, все еще слабый, пытался оттолкнуть канопианца резкими ударами. Затем дверь с грохотом распахнулась, и Виггинс втянул себя внутрь.
   — Дзанн! он сказал. «Перестань!» Он вытащил реактивный пистолет и навел его на канопианца.
   На пороге стояла небольшая группа. Хилтон увидел Саксона, человека из Transmat, таращившегося туда, и других членов экипажа, колеблющихся, неуверенных. Затем внезапно позади остальных появилось лицо капитана Дэнверса, перекошенное, напряжённое.
   Канопиец отступил в угол и издавал испуганные звуки, мяукая.
   — Что случилось, мистер Хилтон? — сказал Виггинс. — Этот кот прыгнул на тебя?
   Хилтон так привык носить космическую броню, что до сих пор почти не замечал ее присутствия.
   Его шлем был закрыт капюшоном, как у Виггинса и остальных. Он вытащил из-за пояса гирю и отбросил ее в сторону; реакция подтолкнула его к стене, где он схватился за скобу.
   — Он едет на гауптвахте? — спросил Виггинс.
   — Ладно, мужики, — тихо сказал Дэнверс. — Пропусти меня. Он пробрался в каюту Хилтон.
   Взгляды, полные дискомфорта и смутного недоверия, были обращены на него. Шкипер проигнорировал их.
   «Дзанн!» он сказал. «Почему ты не в доспехах? Надень это. Остальные - на свои места. Вы тоже, мистер Виггинс. Я разберусь с этим».
   Тем не менее Виггинс колебался. Он начал что-то говорить.
   "Чего же ты ждешь?" — сказал Хилтон. — Скажи Бруно, чтобы принес кофе. А теперь побей». Он маневрировал, приняв сидячее положение на своей койке. Краем глаза он увидел, как Уиггинс и остальные вышли. Дзанн, канопиец, подобрал в углу костюм и неловко надевал его.
   Дэнверс осторожно закрыла дверь, проверяя сломанный замок.
   — Надо это исправить, — пробормотал он. «Так не годится». Он нашел скобу и встал напротив помощника, его глаза были холодными и настороженными, напряжение все еще отражалось на его усталом лице. Хилтон потянулась за сигаретой.
   — В следующий раз, когда твой кот прыгнет на меня, я прожгу ему дыру, — пообещал он.
   — Я поставил его здесь охранять вас на случай, если возникнут проблемы, — сказал Дэнверс. — Чтобы позаботиться о тебе, если мы сломаемся или столкнемся с опасностью. Я показал ему, как застегнуть шлем и включить подачу кислорода.
   — Ожидать, что недалекий канопиец это запомнит? — сказал Хилтон. — Ты также сказал ему продолжать накачивать меня наркотиками. Он потянулся к блестящей жидкой сфере, плавающей рядом, и ткнул в нее указательным пальцем. Он попробовал вещество. "Конечно. Вахиш. Это то, что ты подсыпал мне в напиток на Фрии. Предположим, вы начнете говорить, шкипер. Что этот канопиец делает на борту?
   «Я подписал с ним контракт, — сказал Дэнверс.
   "За что? Суперкарго?"
   Денверс бесстрастно ответила на это, наблюдая за Хилтон.
   "Юнга."
   "Ага. Что ты сказал Виггинсу? Я имею в виду?
   — Я сказал, что ты напился, — усмехнувшись, сказал Дэнверс. — Ты тоже был на наркотиках.
   — Я не сейчас. Тон Хилтон звучал жестко. — А если ты скажешь мне, где мы? Я могу узнать. Я могу получить уравнения от Ц.С. и запустить графики. Мы на М-75-Л?
   "Нет, мы не. Мы переходим на другой уровень».
   "Куда?"
   Канопианец пронзительно закричал: «Я не знаю имени. Не имеет имени. У него двойное солнце.
   "Ты сумасшедший!" Хилтон посмотрел на шкипера. — Ты ведешь нас на двойные первичные выборы?
   Дэнверс все еще ухмылялся. Мало того, мы собираемся приземлиться на планете в тридцати тысячах миль от солнца — примерно.
   Хилтон включил мёртвый фонарь и посмотрел в белую пустоту. — Ближе, чем Меркурий к Солнцу. Вы не можете этого сделать. Насколько масштабны праймериз?»
   Дэнверс сказал ему.
   "Все в порядке. Это самоубийство. Ты знаешь что. Ла Кукарача этого не выдержит.
   «Старая дама возьмет все, что может раздать Большая Ночь».
   "Не это. Не обманывай себя. Возможно, она и вернулась на Землю — приземлившись на Луне, — но ты едешь в мясорубку.
   «Я не забыл свою астрогацию, — сказал Дэнверс. «Мы выходим из гипера с планетой между нами и праймериз. Притяжение приземлит нас.
   «Маленькими кусочками», — согласилась Хилтон. «Жаль, что ты не держал меня на наркотиках. Если ты будешь держать рот на замке, мы изменим курс на Землю, и никто не пострадает. Если ты хочешь что-то начать, это будет мятеж, и я рискну в Адмиралтействе.
   Капитан издал звук, похожий на смех.
   — Хорошо, — сказал он. "Одевают. Co посмотрите на уравнения. Я буду в своей каюте, когда ты захочешь меня.
   Давай, Дзанн.
   Он подтянулся к трапу, канопец скользнул за ним бесшумно, как тень.
   Хилтон встретил Бруно с кофе, когда он следовал за Дэнверс. Помощник хмыкнул, схватил накрытую чашку и всосал жидкость с ловкостью долгой практики в условиях антигравитации. Бруно наблюдал за ним.
   — Все в порядке, сэр? — сказал повар-хирург.
   "Ага. Почему нет?"
   «Ну, мужчины задаются вопросом».
   "Как насчет?"
   — Не знаю, сэр. Вы никогда... вы всегда командовали пусками, сэр. А этот Канопиан — мужчинам он не нравится. Они думают, что что-то не так».
   — О, они знают, не так ли? — мрачно сказал Хилтон. — Я приду и возьму их за руки, когда они придут на ночное дежурство. Они слишком много говорят».
   Он сердито посмотрел на Бруно и пошел к диспетчерской. Хотя он и упомянул шкиперу о мятеже, он был слишком стар, чтобы потворствовать этому, разве что в крайнем случае. И дисциплину нужно было поддерживать, хотя Дэнверс явно сошел с ума.
   Тсс и Саксон были у пультов. Селенит скосил на него сверкающий взгляд, но бесстрастная маска под аудиофильтром не выражала никакого выражения. Саксон, однако, развернулась и начала возбужденно говорить.
   — Что случилось, мистер Хилтон? Что-то неладно. Мы уже должны быть готовы к посадке на Землю. Но это не так. Я недостаточно знаю об этих уравнениях, чтобы составить схему, а Т-с-с не станет мне ничего порицать.
   — Нечего рассказывать, — сказал Тсс. Хилтон протянул руку мимо селенита и взял папку с зашифрованными цифрами. Он рассеянно сказал Саксон: «Тише. Я хочу сконцентрироваться на этом».
   Он изучал уравнения.
   Он читал в них смерть.
   Глава 4. Азартная игра с регистратором смерти
   Хилтон вошел в каюту шкипера, прижался спиной к стене и начал плавно и тихо ругаться. Когда он закончил, Дэнверс ухмыльнулся ему.
   "Через?" он спросил.
   Хилтон перевел взгляд на канопианца, который скорчился в углу и украдкой расстегивал замки своего скафандра.
   — Это относится и к тебе, кот, — сказал он.
   — Дзанн не будет возражать, — сказал Дэнверс. — Он недостаточно умен, чтобы возмущаться руганью. И мне все равно, пока я получаю то, что мы хотим. Все еще собираешься поднять мятеж и отправиться на Землю?
   «Нет, я не», сказал Хилтон. С гневным терпением он ставил галочки на пальцах. «Нельзя переключаться с одного гиперплана на другой, не спрыгнув сначала в обычный космос, за трамплин.
   Если мы вернемся в нормальное пространство, удар может разорвать Ла Кукарачу на мелкие кусочки. Мы будем в скафандрах, свободно парящих в сотне миллионов миль от ближайшей планеты. Прямо сейчас мы находимся в быстром гиперпотоке, направляющемся к краю вселенной, по-видимому.
   — В пределах досягаемости есть одна планета, — сказал Дэнверс.
   "Конечно. Тот, что в тридцати тысячах миль от двойного основного. И ничего больше."
   "Хорошо? Предположим, мы сорвемся? Мы сможем отремонтировать, как только приземлимся на планету. Мы можем получить необходимые материалы. Вы не можете сделать это в глубоком космосе. Я знаю, что приземление в этом мире будет работой. Но либо это, либо ничего — сейчас.
   — Что тебе нужно?
   Дэнверс начал объяснять: «Этот канопиан-дзанн-он совершил плавание однажды, шесть лет назад. Бродячий гиперкорабль. Элементы управления замерли, и ванна направилась наружу. Они совершили аварийную посадку как раз вовремя — выбрали планету, которая была обнаружена и нанесена на карту, но так и не была посещена. Там они ремонтировались и возвращались на торговые пути. Но на борту был парень, землянин, друживший с Дзанном. Этот парень был умен, и, я думаю, он занимался рэкетом с наркотиками. Немногие знают, как выглядит сырой, растущий параин, но этот парень знал. Он никому не сказал. Он взял образцы, намереваясь собрать деньги, зафрахтовать корабль и позже забрать груз. Но его зарезали во время какого-то погружения на Каллисто. Однако он не умер сразу, и ему нравился Дзанн. Поэтому он дал Дзанну информацию.
   — Этот недоумок? — сказал Хилтон. — Как он мог запомнить курс?
   — Это единственное, что канопианцы могут помнить. Они могут быть дебилами, но они хорошие математики. Это их единственный талант».
   «Для него это был хороший способ выпить и получить бесплатное место», — сказал Хилтон.
   "Нет. Он показал мне образцы. Я могу немного говорить на его жаргоне, и поэтому он был готов поделиться со мной своим секретом еще во Фрие. Хорошо. Сейчас. Мы приземляемся на этой планете — она не названа — и загружаем груз параина. Мы починим старушку, если ей это нужно… —
   Она починит!
   — А потом возвращайся.
   "На Землю?"
   — Думаю, Силен. Это более легкая посадка».
   — Теперь вы беспокоитесь о посадках, — с горечью сказал Хилтон. — Ну, я ничего не могу с этим поделать, я полагаю. Я выхожу после этого путешествия. Какова текущая рыночная котировка параина?»
   «Пятьдесят фунтов. В Медицинском центре, если ты это имеешь в виду.
   — Большие деньги, — сказал помощник. «Вы можете купить новый корабль на прибыль, и у вас еще останется куча денег для счастливых дней».
   — Ты получишь свою долю.
   — Я все еще увольняюсь.
   — Не раньше, чем закончится это путешествие, — сказал Дэнверс. «Ты друг на Ла Кукарача». Он усмехнулся. — У человека из дальнего космоса в рукаве полно трюков, и я занимаюсь этим дольше, чем ты.
   — Конечно, — сказал Хилтон. "Вы умны. Но ты забыл Саксон. Сейчас он бросит против вас этот иск о возмещении ущерба, а Трансмат за ним.
   Дэнверс лишь пожал плечами. — Я что-нибудь придумаю. Это ваши часы. У нас есть около двухсот часов, прежде чем мы выйдем из гиперактивности. Возьми, мистер.
   Он смеялся, когда Хилтон вышел…
   За двести часов может случиться многое. Работа Хилтон заключалась в том, чтобы убедиться, что это не так. К счастью, его новое появление успокоило команду, потому что, когда хозяева дерутся, команда будет охотиться за неприятностями. Но когда Хилтон двигался по Ла-Кукараче, казалось бы, так же небрежно и уверенно, как всегда, даже второй помощник, Виггинс, почувствовал себя лучше. Тем не менее было очевидно, что они не направлялись к Земле. Это заняло слишком много времени.
   Единственная настоящая проблема исходила от Саксона, и Хилтон смогла с этим справиться. Однако не легко. Дело почти дошло до решающей схватки, но Хилтон привыкла командовать людьми и в конце концов сумела обмануть инженера Transmat. Недовольный, но несколько запуганный, Саксон ворчливо умолк.
   Хилтон перезвонил ему.
   — Я сделаю для тебя все, что в моих силах, Саксон. Но сейчас мы в Большой Ночи. Вы не в цивилизованном космосе. Не забывайте, что шкипер знает, что вы трансмат, и он ненавидит вас изнутри. На гиперкорабле слово Старика — закон. Так что — ради себя — осторожнее!
   Саксон понял намек. Он слегка побледнел, и после этого сумел избежать капитана.
   Хилтон то и дело проверял и перепроверял Ла Кукарачу. Никакой внешний ремонт в гиперпространстве невозможен, поскольку гравитации нет, а обычные законы физики не действуют — например, магнитная обувь не работает. Только в самом корабле была безопасность. И эта безопасность была иллюзорной, поскольку вращающиеся кувшины пространственных качелей могли разрушить Ла Кукарачу за секунды.
   Хилтон позвонил Саксон. Ему не только нужна была техническая помощь, но он хотел, чтобы человек был чем-то занят. Поэтому пара лихорадочно работала над навороченными системами, которые обеспечивали бы максимально прочную вспомогательную фиксацию корабля. Были изучены кручение, напряжение и деформация, проанализирована конструкция корабля и проведены рентгеновские испытания конструкционных сплавов.
   Были обнаружены некоторые недостатки — Ла Кукарача была очень старой женщиной, — но меньше, чем ожидал Хилтон. В конце концов, в основном речь шла о том, чтобы вырвать перегородки и переборки и использовать материал для дополнительной распорки.
   Но Хилтон знал, и Саксон была с ним согласна, что этого будет недостаточно, чтобы смягчить неизбежное крушение корабля.
   Был один возможный ответ. Они пожертвовали кормовой частью корабля. Это можно было сделать, хотя они бежали со временем. Рабочие бригады безжалостно отрезали балки с кормы, переносили их вперед и приваривали на место, так что, в конце концов, носовая половина корабля была чрезвычайно прочной и отсекалась жесткими воздухонепроницаемыми перегородками от скелета за половиной. И эта половина Hilton затоплена промышленной водой, чтобы усилить амортизирующий эффект.
   Денверс, конечно, это не понравилось. Но ему пришлось сдаться. В конце концов, Хилтон вел корабль по курсу шкипера, каким бы безумным он ни был. Если La Cucaracha выживет, то благодаря Hilton.
   Но капитан Дэнверс заперся в своей каюте и угрюмо молчал.
   Ближе к концу Хилтон и Тсс остались одни в диспетчерской, а Саксон, которая заинтересовалась работой ради нее самой, руководила последними работами по точечной растяжке. Хилтон, пытаясь найти правильный гиперпространственный уровень, который вернет их на Землю после того, как они загрузят параиновый груз, перепутал десятичную точку и начал ругаться низким яростным оттенком.
   Он услышал тихий смех Тсс и повернулся к селениту.
   — Что смешного? — спросил он.
   — Это не очень смешно, сэр, — сказал Тсс. «В любом крупном деле должны быть такие люди, как капитан Дэнверс».
   — О чем ты сейчас болтаешь? — спросил он с любопытством.
   Тсс пожал плечами. «Причина, по которой я продолжаю работать на «Ла Кукараче», заключается в том, что я могу быть занятым и эффективным на борту, а планеты больше не для селенитов. Мы потеряли свой собственный мир. Оно давно умерло. Но я до сих пор помню старые традиции нашей Империи. Если традиция когда-либо становится великой, то это благодаря людям, которые посвящают себя ей. Вот почему все когда-либо становилось великим. И поэтому гиперкорабли стали что-то значить, мистер Хилтон. Были люди, которые жили и дышали гиперкораблями. Мужчины, которые поклонялись гиперкораблям, как человек поклоняется богу. Боги падают, но несколько человек все еще будут поклоняться старым алтарям. Они не могут измениться. Если бы они были способны меняться, они не были бы теми людьми, которые возвеличивают своих богов».
   — Сжег параин? — неприятно спросил Хилтон. У него болела голова, и он не хотел искать оправданий шкиперу.
   «Это не сон о наркотиках», — сказал Тсс. «А как же рыцарские традиции? У нас был наш Император Чира, который сражался за…
   — Я читал о Чире, — сказал Хилтон. «Он был селенитским королем Артуром».
   Т-с-с медленно кивнул головой, не сводя своих огромных глаз с Хилтона.
   "Точно. Инструмент, который был полезен в свое время, потому что он служил своему делу с единственной преданностью. Но когда это дело умерло, Чайре — или Артуру — не оставалось ничего другого, кроме как тоже умереть. Но пока он не умер, он продолжал служить своему сломленному богу, не веря, что тот пал. Капитан Дэнверс никогда не поверит, что гиперкорабли проходят мимо. Он будет человеком-гиперкораблём, пока не умрёт. Такие люди делают великие дела, но когда они переживают свое дело, они становятся трагическими фигурами».
   — Ну, я не настолько сумасшедший, — прорычал Хилтон. «Я вхожу в какую-то другую игру. Трансмат или что-то в этом роде.
   Вы техник. Почему бы тебе не пойти со мной после этого путешествия?
   — Мне нравится «Большая ночь», — сказала Т-с-с. — А у меня нет собственного мира — нет живого мира. Нет ничего, что заставило бы меня хотеть успеха, мистер Хилтон. На La Cucaracha я могу делать все, что захочу. Но вдали от корабля я обнаружил, что люди не любят селенитов. Нас слишком мало, чтобы вызывать уважение или дружбу. И я довольно стар, знаете ли.
   Вздрогнув, Хилтон уставился на селенит. Не было никакого способа обнаружить признаки возраста у паукообразных существ. Но они всегда безошибочно знали, сколько им осталось жить, и могли предсказать точный момент своей смерти.
   Ну, он не был стар. И он не был человеком дальнего космоса, как Дэнверс. Он не следовал безнадежным причинам.
   После этого путешествия его ничто не удерживало на гиперкораблях, если он выжил.
   Раздался сигнал. Желудок Хилтона подпрыгнул и превратился в лед, хотя он ждал этого несколько часов. Он потянулся за микрофоном.
   «Гиперстанции! Закройте каски! Саксон, докладывай!
   — Вся работа завершена, мистер Хилтон, — сказал голос Саксон, напряженный, но твердый.
   "Прийти сюда. Может нуждаться в вас. Общий призыв: стоять! Возьмите брекеты. Мы входим.
   Затем они попали в качели!
   Глава 5. Выбор Хилтон
   Несомненно, она была крутой — эта пожилая дама. Она объездила тысячу миров и проехала на гиперзвуке больше миль, чем может сосчитать человек. Что-то вошло в нее после Большой ночи, что-то прочнее металлических скоб и твердых сплавов. Назовите это душой, хотя никогда не было машины, у которой была бы душа. Но с тех пор, как первый корабль из бревен был спущен на воду в парящих морях, люди знали, что корабль откуда-то получает душу.
   Она прыгала, как блоха. Она брыкалась, как бешеная лошадь. Стойки и колонны трещали и прогибались, а гулкие проходы наполнялись беспорядочным треском и стонами, когда металл, напрягшийся сверх своих сил, поддался. Через двигатели пронеслось слишком много энергии. Но потрепанная старушка взяла его и пошла, шатаясь, кряхтя, кое-как держась вместе.
   Качели преодолели разрыв между двумя типами пространства, и Ла Кукарача бешено понеслась по нему, унижение для пожилой дамы, которая в ее возрасте должна степенно ехать через свободную пустоту, но она прежде всего была гиперкораблем, а леди второй. Она прыгнула в обычное пространство. Шкипер правильно рассчитал. Двойное солнце не было видно, потому что его затмевала единственная планета, но притяжение этой чудовищной звезды-близнеца сжимало, как титанический кулак гиганта, сжимающий Ла Кукарачу и непреодолимо тянущий ее вперед.
   Делать что-либо, кроме как нажимать несколько кнопок, не было времени. Мощные реактивные двигатели вырвались из корпуса «Ла Кукарачи». Удар ошеломил каждого человека на борту. Никто из наблюдателей не видел, но автоматически записывающие карты зафиксировали то, что тогда произошло.
   Ла Кукарача ударил в то, что было, по сути, каменной стеной. Даже это не могло ее остановить. Но это замедлило ее достаточно для минимальной безопасности, и она опрокинула корму вниз и рухнула на безымянную планету, все ее реактивные двигатели галантно выстрелили, затопленные отсеки смягчили удар, а часть ее никогда не сделанной из пластика или металла удерживала ее вместе против даже того удара молота, нанесенного ей миром.
   Воздух с шипением вырвался в более разреженную атмосферу и рассеялся. Корпус был наполовину расплавлен. Реактивные трубы были сплавлены в дюжине мест. Стебель был гашишем.
   Но она все равно была кораблем.
   Погрузка груза была штатной. Люди видели слишком много чужих планет, чтобы обращать внимание на эту. Воздуха для дыхания не было, поэтому экипаж работал в своих скафандрах, за исключением трех человек, которые получили ранения при крушении и находились в лазарете, в пополненной атмосфере внутри герметичных отсеков корабля. Но лишь несколько отсеков были настолько запечатаны. Ла Кукарача была больной старухой, и здесь можно было оказать только первую помощь.
   Дэнверс лично следил за этим. «Кукарача» принадлежал ему самому, и он заставлял половину экипажа открывать запаянные форсунки, ремонтировать буровую установку и делать судно сравнительно пригодным для космических полетов.
   Он позволил Саксону действовать как соломенный босс, используя технические знания инженера, хотя его глаза холодели всякий раз, когда он замечал человека из Transmat.
   Что касается Хилтона, то он вместе с другой половиной команды отправился собирать урожай параина. Они использовали мощные вакуумные харвестеры, протягивая длинные гибкие несущие трубы обратно в трюм Ла Кукарача, и потребовалось две недели упорных усилий, чтобы загрузить полный груз. Но к тому времени корабль наполнился параином, ремонт был закончен, и Дэнверс взял курс на Силен.
   Хилтон сидел в диспетчерской с Т-сс и Саксон. Он открыл отделение в стене, заглянул внутрь и снова закрыл его. Затем он кивнул Саксон.
   — Шкипер не передумает, — сказал он. «Силенус — наш следующий порт. Я никогда не был там."
   — У меня есть, — сказал Т-сс. — Я расскажу тебе об этом позже.
   Саксон раздраженно вздохнула. — Тогда ты знаешь, что такое гравитационное притяжение, Т-с-с. Я тоже никогда там не был, но я читал об этом в книгах. Планеты-гиганты, в основном, и вы не можете выйти из гиперпространства в обычное пространство после достижения радиуса. В этой системе нет плоскости эклиптики. Это безумие.
   Вы должны проложить неустойчивый курс к Силенусу, сражаясь на протяжении всего пути с разной гравитацией дюжины планет, и тогда вам все еще нужно учитывать притяжение основного. Вы же знаете, что Ла Кукарача этого не сделает, мистер Хилтон.
   «Я знаю, что она этого не сделает», — сказала Хилтон. «Мы зашли так далеко, но дальше было бы самоубийство. Она просто не выдержит еще один забег. Мы застряли здесь. Но шкипер этому не поверит.
   — Он сумасшедший, — сказал Саксон. — Я знаю пределы выносливости машины — это можно определить математически, — а этот корабль всего лишь машина. Или вы согласны с капитаном Дэнверсом? Может быть, вы думаете, что она жива!
   Саксон забывала о дисциплине, но Хилтон знала, в каком напряжении они все находились.
   — Нет, она машина, — просто сказал он. — И мы оба знаем, что она зашла слишком далеко. Если мы отправимся в Силен, это… — Он сделал завершающий жест.
   — Капитан Дэнверс говорит — Силен, — пробормотала Т-с-с. — Мы не можем поднять мятеж, мистер Хилтон.
   «Вот лучшее, что мы можем сделать», — сказал Хилтон. «Как-нибудь войдите в гипер, оседлайте поток и снова как-нибудь выберитесь. Но тогда мы застряли. Любая планета или солнце с гравитационным притяжением раздавили бы нас. Проблема в том, что единственные миры, в которых есть возможность капитально отремонтировать Ла Кукарача, — это большие. И если мы быстро не проведем капитальный ремонт, нам конец. Однако, Саксон, есть один ответ. Приземлиться на астероиде».
   "Но почему?"
   «Мы могли бы справиться с этим. Нет гравитации, чтобы бороться, стоит упомянуть. Мы, конечно, не можем обратиться за помощью по радио, так как сигналы дойдут до кого-то через годы. Только гипер доставит нас достаточно быстро. Итак, Transmat установила какие-нибудь станции на астероидах?
   Саксон открыл рот и снова закрыл.
   "Да. Подойдет один, в системе Ригель. Далеко от основного. Но я не понимаю.
   Капитан Дэнверс этого не потерпит.
   Хилтон открыл стенной отсек. Повалил серый дым.
   — Это паран, — сказал он. — Дым вдувается в каюту шкипера через его вентилятор. Капитан Дэнверс будет счастлив до тех пор, пока мы не приземлимся на астероид Ригель, Саксон.
   Повисла небольшая тишина. Хилтон внезапно захлопнула панель.
   «Давайте составим карту», — сказал он. «Чем раньше мы доберемся до порта Ригель, тем быстрее сможем вернуться на Землю через Transmat».
   Любопытно, что колебался именно Саксон.
   "Мистер. Хилтон. Подождите минуту. Трансмат — я знаю, что работаю в отделе, но они… они проницательны. Деловые мужчины. Вы должны много платить, чтобы использовать их передатчики материи».
   «Они могут передать гиперкорабль, не так ли? Или это слишком большая работа?»
   «Нет, они могут значительно расширить поле. Я не это имею в виду. Я имею в виду, что они потребуют оплаты и будут давить. Вам придется отказаться как минимум от половины груза.
   — Еще останется достаточно, чтобы заплатить за капитальный ремонт.
   — За исключением того, что они захотят узнать, откуда взялся параин. Вы будете над бочкой. Вы должны будете сказать им, в конце концов. И это будет означать, что трансмат-станция будет установлена прямо здесь, в этом мире.
   — Думаю, да, — тихо сказал Хилтон. — Но старушка снова будет годна к космосу. Когда шкипер увидит ее после ремонта, он поймет, что это был единственный выход. Так что давайте займемся».
   — Напомни мне рассказать тебе о Силенусе, — сказала Тсс.
   Лунная ремонтная станция огромна. Воронка накрыта прозрачным куполом, а под ним в своих колыбелях покоятся гиперкорабли. Они приходят потрепанными и сломанными, а уходят чистыми, гладкими и крепкими, готовыми снова к Большой Ночи. Там внизу была Ла Кукарача, уже не стонущий обломок, осевший на астероиде Ригель, а прекрасная дама, сияющая и прекрасная.
   Далеко наверху Дэнверс и Хилтон оперлись на перила и наблюдали.
   — Она готова к полету, — лениво сказала Хилтон. — И она хорошо выглядит.
   — Нет, спасибо вам, мистер.
   «Ты за это!» — сказал Хилтон. «Если бы я не накачал тебя допингом, мы были бы мертвы, а Ла Кукарача плавала бы в космосе на куски. А теперь посмотри на нее».
   "Ага. Что ж, она хорошо выглядит. Но она не будет нести еще один паранский груз. Этот удар был моим. Если бы вы не сказали Трансмату местонахождение, мы были бы готовы. Дэнверс поморщился. «Теперь они устанавливают там станцию Transmat; гиперкорабль не может конкурировать с передатчиком материи.
   «В Галактике больше одного мира».
   "Конечно. Конечно." Но глаза Дэнверса прояснились, когда он посмотрел вниз.
   — Куда вы направляетесь, шкипер? — сказал Хилтон.
   "Что это для тебя? Ты берешься за эту работу в Transmat, не так ли?
   «Вы держите пари. Я встречаюсь с Саксон через пять минут. На самом деле, мы собираемся подписать контракты. Я закончил с глубоким космосом. Но куда ты направляешься?
   — Не знаю, — сказал Дэнверс. «Я подумал, что могу пробежаться вокруг Арктура и посмотреть, что там шевелится».
   Хилтон долго не двигалась. Затем он сказал, не глядя на капитана.
   — После этого вы бы не подумали об остановке в Канисе, не так ли?
   "Ты лжец."
   — Иди на встречу, — сказал Дэнверс.
   Хилтон посмотрела на огромный гиперкорабль внизу. — Старушка всегда была хорошим, чистым кораблем. Она никогда не выходит из строя. Она всегда шла прямым курсом. Было бы очень плохо, если бы ей пришлось возить рабов с Арктура на рынок Каниса. Это, конечно, незаконно, но не в этом дело. Это гнилая, кривая ракетка».
   — Я не спрашивал вашего совета, мистер! Дэнверс вспыхнула. «Никто не говорит о бегстве рабов!»
   — Я полагаю, вы не собирались разгружать параин в Силене? Вы можете получить хорошую цену за параин в Медицинском центре, но вы можете получить в шесть раз больше от кольца наркотиков на Силене. Да, Тсс сказал мне. Он был на Силене.
   — О, заткнись, — сказал Дэнверс.
   Хилтон запрокинул голову, чтобы посмотреть сквозь купол на бескрайнюю тьму над головой. «Даже если вы проигрываете битву, лучше сражаться честно», — сказал он. — Знаешь, чем это кончится?
   Дэнверс тоже посмотрел вверх и, видимо, увидел в пустоте что-то, что ему не понравилось.
   «Как вы можете противостоять Transmat?» — спросил он. «Вы должны как-то получать прибыль».
   «Есть легкий, грязный путь, и есть чистый, трудный путь. У старушки был хороший послужной список.
   — Ты не космический человек. Ты никогда не был. Отвали! Я должен собрать команду!»
   — Послушайте… — сказал Хилтон. Он сделал паузу. «Ах, черт с вами. Я через."
   Он повернулся и пошел по длинному стальному коридору.
   Тсс и Саксон пили хайболы в "Квартал Мун". Через окна они могли видеть крытую дорогу, ведущую к ремонтной станции, а за ней скалы края кратера, на фоне которого висела звездная тьма. Саксон посмотрел на часы.
   — Он не придет, — сказал Т-с-с.
   Трансмат нетерпеливо повел плечами. Вы не правы. Конечно, я понимаю твое желание остаться с Ла Кукарачей.
   «Да, я стар. Это одна из причин».
   — Но Хилтон молод и умен. У него большое будущее впереди. Эта болтовня о следовании идеалу — ну, может быть, капитан Дэнверс и такой человек, но Хилтон — нет. Он не любит гиперкорабли.
   Тсс медленно повертел кубок в любопытных пальцах. — Ты ошибаешься в одном, Саксон. Я не поеду на «Ла Кукарача».
   Саксон уставилась на него. — Но я подумала — почему бы и нет?
   — Я умру через тысячу земных часов, — тихо сказал Тсс. «Когда это время придет, я спущусь в селенитские пещеры. Не многие знают, что они существуют, и лишь немногие из нас знают тайные пещеры, святые места нашей расы. Но я знаю. Я пойду туда умирать, Саксон. У каждого человека есть что-то самое сильное, и у меня так же. Я должен умереть в своем собственном мире. Что же касается капитана Дэнверса, то он следует своему делу, как поступили наш император Хира и ваш король Артур. Такие люди, как Дэнверс, делали гиперкорабли великолепными. Теперь дело мертво, но люди, которые когда-то сделали его великим, не могут изменить своей верности.
   Если бы они могли, они бы никогда не пересекли Галактику на своих кораблях. Так что Дэнверс останется с Ла Кукарачей. А Хилтон…
   — Он не фанатик! Он не останется. Почему он должен?
   — В наших легендах Император Хира был разрушен, а его Империя разрушена, — сказал Тс-сс. «Но он продолжал сражаться.
   Был один, кто продолжал сражаться с ним, хотя и не верил в дело Чиры. Селенит по имени Джайлира. Разве в ваших легендах не было сэра Ланселота? Он тоже не верил в дело Артура, но он был другом Артура. Так он и остался. Да, Саксон, есть фанатики, которые сражаются за то, во что они верят, но есть и другие, которые не верят и сражаются во имя меньшего дела. Что-то под названием дружба.
   Саксон рассмеялась и указала на окно. — Ты ошибаешься, Тсс, — торжествующе сказал он. «Хилтон не дурак. Ибо вот он идет».
   Было видно, как высокая фигура Хилтон быстро двигалась по пути. Он прошел мимо окна и исчез.
   Саксон повернулась к двери.
   Была пауза.
   — Или, возможно, это не меньшая причина, — сказал Тсс. «Ибо Империя Селенитов прошла, и двор Артура прошел, и гиперкорабли проходят. В конце концов, их всегда забирает Большая Ночь. Но это продолжалось с самого начала… —
   Что это?
   На этот раз Т-с указал.
   Саксон наклонился вперед, чтобы посмотреть. Сквозь угол окна он мог видеть Хилтона, неподвижно стоящего на пандусе. Прохожие стекались к нему незамеченными. Его толкнули, и он этого не знал, думал Хилтон.
   Они увидели выражение глубокой неуверенности на его лице. Они увидели его лицо, внезапно прояснившееся. Хилтон криво усмехнулся про себя. Он принял решение. Он повернулся и быстро пошел обратно тем же путем, которым пришел.
   Саксон смотрела вслед широкой отступающей спине, которая шла тем же путем, что и пришла, к ремонтной станции, где ждали Дэнверс и Ла Кукарача. Хилтон возвращается туда, откуда он пришел, туда, откуда он никогда не уходил.
   «Сумасшедший дурак!» — сказал Саксон. «Он не может этого делать! Никто не отказывается от работы с Transmat!»
   Т-сс одарил его мудрым бесстрастным взглядом. — Ты веришь этому, — сказал он.
   «Трансмат много значит для вас. Transmat нужны такие люди, как вы, чтобы сделать его великим, чтобы он продолжал расти.
   Ты счастливчик, Саксон. Вы едете по течению. Через сто лет — двести — и вы, возможно, окажетесь на месте Хилтон. Тогда бы ты понял.
   Саксон моргнула. — Что ты имеешь в виду?
   — «Трансмат» сейчас растет, — мягко сказал Т-с-с. — Это будет очень здорово — благодаря таким людям, как вы. Но и для «Трансмата» наступит конец».
   Он пожал плечами, глядя за край кратера своими нечеловеческими, фасеточными глазами, на мерцающие точки света, которые на какое-то время, казалось, удерживали Большую Ночь в страхе.
   НИЧЕГО, КРОМЕ ПРЯНИКОВ, ОСТАЛОСЬ
   Единственный способ заставить людей поверить в эту историю — написать ее на немецком языке. Да и смысла в этом нет, ибо немецкоязычный мир уже начинает беспокоиться об оставшихся имбирных пряниках.
   Я образно говорю. Это безопаснее. Очень вероятно, что Резерфорд, чьи интересы поровну разделены между семантикой и Басин-стрит, мог бы создать английский эквивалент пряничного левого, не дай Бог. Как бы то ни было, песня с ее доведенным до абсурда ритмом и смыслом бессмысленна в переводе. Попробуйте перевести Бармаглот на немецкий. Ну и что?
   Песня, как Резерфорд написал ее по-немецки, не имеет ничего общего с имбирными пряниками, но, поскольку оригинал явно недоступен, я подставляю наиболее близкое к ней то, что существует на английском языке. Ему не хватает того неотразимого совершенства, над которым Резерфорд работал месяцами, но оно даст вам представление.
   Начнем, я полагаю, с той ночи, когда Резерфорд швырнул ботинком в своего сына. У него была причина. Фил Резерфорд отвечал за семантику в университете, и он боролся с похмельем и одновременно пытался исправлять бумаги. Физические недостатки не позволили ему поступить в армию, и он размышлял об этом, задаваясь вопросом, не следует ли ему проглотить еще несколько единиц Шермана тиамина, и ненавидя своих студентов.
   Бумаги, которые они сдали, оказались негодными. В большинстве своем они пахли. У Резерфорда была почти незаконная любовь к словам, и он огорчался, видя, как их так пинают. Как сказал Шалтай-Болтай, вопрос заключался в том, кто должен быть хозяином.
   Обычно это были не студенты. Однако у Джерри О'Брайена была хорошая статья, и Резерфорд внимательно просмотрел ее с карандашом в руке. Радио в гостиной его не беспокоило; дверь была закрыта, так или иначе.
   Но внезапно радио замолчало.
   — Привет, — сказал тринадцатилетний сын Резерфорда, просунув неопрятную голову через порог. На кончике носа юноши было чернильное пятно. «Привет, поп. Закончил домашнее задание. Можно я пойду на представление?»
   — Слишком поздно, — сказал Резерфорд, взглянув на свои наручные часы. "Извини. Но у тебя завтра ранний урок.
   — Nom d'un plume, — пробормотал Билл. Он открывал французский язык.
   "Вне. У меня есть работа. Иди слушай радио».
   «Сегодня готовят из кукурузы. О, ну… Билл отступил, оставив дверь приоткрытой. Из другой комнаты доносились сбивчивые, приглушенные звуки. Резерфорд вернулся к своей работе. Вскоре он заметил, что Билл повторяет монотонную, ритмичную последовательность фраз. Автоматически Резерфорд поймал себя на том, что слушает, пытаясь уловить слова. Когда он это сделал, они были бессмысленны — знакомые крылатые фразы детей.
   «Иббети-зиббети-зиббети-зам…»
   Резерфорду пришло в голову, что он уже некоторое время слышал эту мистическую формулу для выбора стороны, «и ты уходишь!» Одна из тех вещей, которые довольно раздражающе застревают в вашей памяти.
   — Иббети-зиббети… — Билл рассеянно монотонно повторял это, и Резерфорд встал, чтобы закрыть дверь. Это не совсем остановилось. Он все еще мог слышать ритмичные звуки, достаточные для того, чтобы его разум двигался в том же ритме. Иббети-зиббети - черт с ним.
   Через некоторое время Резерфорд заметил, что его губы беззвучно шевелятся, и, мрачно бормоча, швырнул бумаги обратно на стол. Он устал, вот и все. А исправление экзаменов требовало концентрации. Он был рад, когда прозвенел звонок.
   Это был Джерри О'Брайен, его почетный ученик. Джерри был высоким, худым, смуглым мальчиком, страстно любившим ту же негромкую музыку, которая привлекала Резерфорда. Теперь он пришел, ухмыляясь.
   — Привет, проф, — поприветствовал он старшего. — Я в деле. Только сегодня получил документы.
   "Зыбь! Садись и расскажи мне».
   Рассказывать было особо нечего, но это длилось довольно долго. Билл слонялся вокруг, жадно слушая. Резерфорд повернулся и посмотрел на сына.
   — Бросай эту чепуху, ладно?
   "Хм? Да, конечно. Я не знал, что я…
   — Он уже несколько дней занимается этим, — мрачно сказал Резерфорд. — Я слышу это во сне.
   «Не стоит беспокоить семантика».
   «Документы. Предположим, я выполнял важную точную работу. Я имею в виду действительно важно. Цепочка таких слов проникает в вашу голову, и вы не можете ее вытащить».
   «Особенно, если вы испытываете какое-либо напряжение или сильно концентрируетесь. Отвлекает ваше внимание, не так ли?
   — Меня это не беспокоит, — сказал Билл.
   Резерфорд хмыкнул. — Подожди, ты станешь старше и тебе действительно нужно будет сконцентрироваться, а разум у тебя будет как отточенный инструмент. Важна точность. Посмотрите, что с ним сделали нацисты».
   "Хм?"
   — Интеграция, — рассеянно сказал Резерфорд. «Тренировка полной концентрации. Немцы потратили годы на создание машины — ну, они делают фетиш из проволочной бдительности. Посмотрите, какие стимуляторы они дают пилотам-рейдерам. Они безжалостно вырезали все отвлекающие факторы, которые могли бы помешать ilber alles».
   Джерри О'Брайен закурил трубку. «Их трудно отвлечь. Немецкая мораль - забавная вещь. Они убеждены, что они супермены и что в них нет слабости. Я полагаю, с точки зрения психологии, было бы неплохо убедить их в собственной слабости.
   "Конечно. Как? Семантика?"
   «Не знаю как. Наверное, это невозможно сделать, кроме как блицами. Но даже тогда бомбы не аргумент. Разнесение человека на куски не обязательно убедит его товарищей в том, что он слабак. Нет, нужно, чтобы Ахиллес заметил, что у него есть пятка.
   — Иббети-зиббети, — пробормотал Билл.
   — Вот так, — сказал О'Брайен. «Запусти какую-нибудь сумасшедшую мелодию в голове парня, и ему будет трудно сосредоточиться. Я знаю, что иногда так и делаю, когда иду на что-нибудь вроде песни Hut-Sut».
   Резерфорд вдруг сказал: «Помните танцевальные мании средневековья?»
   — Форма истерии, не так ли? Люди выстраивались в очередь и тряслись до упаду».
   «Ритмическое нервное возбуждение. Это никогда не было удовлетворительно объяснено. Жизнь основана на ритме — вся вселенная на нем — но я не стану сходить с ума от тебя. Держите его пониже, до уровня Басин-стрит. Почему люди сходят с ума по некоторым видам музыки? Почему «Марсельеза» произвела революцию?»
   "Ну зачем?"
   «Господь знает». Резерфорд пожал плечами. «Но некоторые цепочки фраз, не обязательно музыкальных, которые обладают ритмом, рифмой или аллитерацией, действительно запоминаются. Вы просто не можете выкинуть их из головы.
   И… — Он остановился.
   О'Брайен посмотрел на него. "Что?"
   — Несовершенная семантика, — медленно произнес Резерфорд. "Я думаю. Смотри, Джерри. В конце концов мы забываем такие вещи, как Хат-Сут. Мы можем выкинуть их из головы. Но предположим, у вас есть ряд фраз, которые вы не можете забыть? Извращенный фактор будет удерживать вас от ментального стирания — само усилие для этого аннулирует себя. Хм. Предположим, вас тщательно предупредили, чтобы вы не упоминали нос Билла Филдса. Ты продолжаешь повторять это себе: «Не упоминай нос». Слова, в конце концов, теряют смысл. Если бы вы встретили Филдса, вы, вероятно, совершенно неосознанно сказали бы: «Здравствуйте, мистер Нос». Видеть?"
   "Я так думаю. Как в сказке, что если встретишь пегую лошадь, то станешь наследником состояния, если не будешь думать о хвосте лошади, пока не пройдешь мимо.
   "Точно." Резерфорд выглядел довольным. «Получите идеальную семантическую формулу, и вы не сможете ее забыть. И в идеальной формуле было бы все. У него был бы ритм и достаточно смысла, чтобы вы начали задаваться вопросом, что это значит. Это не обязательно что-то значит, но…
   — Можно ли изобрести такую формулу?
   "Ага. Ага. Соедините язык с математикой и психологией, и что-нибудь получится. Может быть, такая вещь была случайно написана в средние века. Какова цена танцевальной мании?»
   — Не думаю, что мне бы это понравилось. О'Брайен поморщился. «Слишком похоже на гипноз».
   — Если это так, то это самовнушение, причем без сознания. В этом вся прелесть. Ну, черт возьми, придвиньте стул. Резерфорд потянулся за карандашом.
   «Эй, папа, — сказал Билл, — почему бы не написать это по-немецки?» Резерфорд и О'Брайен испуганно переглянулись. Медленно в их глазах росло сияние дьявольского понимания.
   "Немецкий?" — пробормотал Резерфорд. — Ты специализировался на этом, не так ли, Джерри?
   "Ага. И ты тоже не ленив. Да, мы могли бы написать это по-немецки, не так ли? Нацисты, должно быть, сильно устали от песни Хорста Весселя».
   — Просто ради… э… забавы, — сказал Резерфорд, — давайте попробуем. Сначала ритм. Захватывающий ритм, с перерывом, чтобы избежать монотонности. Нам не нужна мелодия». Он немного пописал. «Конечно, это совершенно невозможно, и даже если бы мы это сделали, Вашингтон, вероятно, не был бы заинтересован».
   — Мой дядя — сенатор, — вежливо сказал О'Брайен.
   ЛЕВЫЙ!
   ЛЕВЫЙ!
   ОСТАВИЛ жену и СЕМЬ детей в состоянии ГОЛОДА, НИЧЕГО, кроме имбирных пряников, ОСТАВИЛ
   ОСТАВИЛ!
   ОСТАЛСЯ жена и семнадцать детей. «Ну, я мог бы кое-что об этом знать», — сказал сенатор О'Брайен.
   Офицер уставился на конверт, который только что вскрыл. «И что? Несколько недель назад вы дали мне это, чтобы не открывать, пока вы не дадите слово. Что теперь?"
   «Вы читали это».
   «Я читал это. Итак, вы раздражали нацистских заключенных в том отеле в Адирондаке. У них кружится голова от повторения какой-то немецкой песни, из которой я не могу понять ни головы, ни хвоста.
   «Естественно. Ты не знаешь немецкого. Как и L. Но, похоже, это сработало на нацистах».
   «В моем личном отчете говорится, что они танцуют и поют много времени».
   «Точно не танцы. Бессознательные ритмические рефлексы. И они продолжают повторять… . э… .
   семантическая формула».
   — Есть перевод?
   — Конечно, но по-английски это бессмысленно. В немецком языке есть нужный ритм. Я уже объяснил… —
   Я знаю, сенатор, я знаю. Но военному министерству не до расплывчатых теорий.
   «Я просто прошу, чтобы формула часто транслировалась по радио в Германию. Это может быть тяжело для дикторов, но они справятся. Так же поступят и нацисты, но к тому времени их боевой дух будет подорван. Заставьте радиостанции союзников сотрудничать… —
   Вы действительно верите в это?
   Сенатор сглотнул. — На самом деле нет. Но мой племянник почти убедил меня. Он помог профессору Резерфорду разработать формулу».
   — Уговорил тебя на это?
   "Не совсем. Но он продолжает ходить и бормотать по-немецки. Как и Резерфорд. В любом случае - это не может навредить. И я поддерживаю его до предела».
   — Но… — Офицер вгляделся в формулу на немецком языке. «Какой возможный вред может причинить людям повторение песни? Как это может помочь нам…»
   НАЛЕВО!
   ЛЕВЫЙ!
   ОСТАВИЛ жену и семнадцать детей в состоянии ГОЛОДА, не имея НИЧЕГО, кроме имбирных пряников
   .
   «Но у меня нет хижин», — возразил его старший офицер Эггерт. «Деревня должна быть полностью обыскана.
   Верховное командование размещает здесь завтра войска, направляющиеся на восточный фронт, и мы должны убедиться, что нигде не спрятано оружие.
   «Мы регулярно обыскиваем деревню».
   — Тогда обыщите его снова, — приказал Эггерт. «Вы знаете, какие эти проклятые поляки. Отвернись на минуту, и они схватят пистолет из ниоткуда. Мы не хотим, чтобы фюрер получал плохие отзывы. Теперь выходите; Я должен закончить свой отчет, и он должен быть точным. Он пролистал пачку заметок. «Сколько коров, сколько овец, возможности урожая — ах. Уходи и дай мне сосредоточиться. Ищите внимательно».
   — Приветствую, — мрачно сказал Харбен и повернулся. На выходе его ноги нашли знакомый ритм. Он начал что-то бормотать.
   «Капитан Харбен!»
   Харбен остановился.
   — Что, черт возьми, ты говоришь?
   «О, у мужчин новая походная песня. Ерунда, но цепляет. Это превосходно для марша.
   "Что это такое?"
   Харбен сделал осуждающий жест. — Бессмысленно. Он гласит: «Ушел, ушел, оставил жену и семнадцать детей…»
   Эггерт остановил его. «Это. Я слышал это. Линсинн. Ад." Выздоровев, Харбен ушел, его губы шевелились. Эггерт склонился над отчетом, щурясь от плохого освещения. Десять голов крупного рогатого скота, которых едва ли стоит забивать на мясо, но коровы дают мало молока. Хм. Зерно — там тоже было плохо. Как поляки вообще ухитряются есть? Они были бы рады имбирным пряникам, подумал Эггерт. Если на то пошло, имбирные пряники были питательны, не так ли? Почему они были в голодном состоянии, если были еще пряники? Может быть, и не было многого... И все же, почему ничего, кроме пряников? Может быть, семье это так не понравилось, что они сначала съели все остальное? Исключительно недальновидная группа. Возможно, по карточкам им не давали ничего, кроме имбирных пряников. НАЛЕВО НАЛЕВО НАЛЕВО жена и семнадцать детей в состоянии ГОЛОДА - Эггерт резко спохватился, и его карандаш снова зашевелился.
   Зерно — он соображал несколько медленнее, чем обычно, потому что его мысли то и дело возвращались к нелепому ритму. Вердаминт! Он бы не стал - жителей села, тридцать семей, или было сорок?
   Сорок, да.
   Мужчины, женщины, дети — в основном небольшие семьи. Тем не менее, редко можно было ожидать найти семнадцать детей. При таком количестве фрау могла бы разбогатеть только за счет наград. Семнадцать детей. В голодном состоянии. Почему они не ели имбирные пряники? Нелепый. Какое, во имя Готта, имело значение, ели ли семнадцать несуществующих, совершенно гипотетических детей имбирные пряники, или, если уж на то пошло, ели ли они одни только имбирные пряники? ЛЕВАЯ ЛЕВАЯ ЛЕВАЯ ЛЕВАЯ жена и СЕМЬ детей — «Ад огонь и проклятие!
   » — взорвался Эггерт, яростно глядя на часы. — Я мог бы закончить отчет к этому времени. Семнадцать детей, пфуи!»
   Он снова погрузился в работу, решив не думать о… о… но она покусывала уголки его разума, как назойливая мышь.
   Каждый раз, когда он узнавал его присутствие, он мог оттолкнуть его. К сожалению, Эггерт повторял своему подсознанию: «Не думай об этом. Забудь это."
   "Забудь это?" автоматически спросило подсознание. — Ничего, кроме имбирных пряников, ОСТАЛОСЬ…
   — О, да? — сказало подсознание.
   Поисковый отряд работал не с привычным рвением и аккуратностью. Мужчины думали не совсем о своих делах. Харбен выкрикивал приказы, чувствуя, что что-то его отвлекает: пот, стекающий под его униформу, шероховатая ткань, сознание поляков, молча наблюдающих и ожидающих. Это было худшее в оккупационной армии. Всегда чувствовалось, что покоренный народ ждет. Что ж… «Искать», — скомандовал Харбен. «По парам. Будьте тщательны».
   И они были достаточно основательными. Они маршировали из стороны в сторону по деревне в знакомом заводном ритме, и их губы шевелились. Что, разумеется, было безобидно. Единственный неприятный инцидент произошел на чердаке, который обыскивали двое солдат. Харбен вошел, чтобы проконтролировать. Он был поражен, увидев, как один из его людей открыл шкаф, уставился прямо на ржавый ствол винтовки, а затем снова закрыл дверь. На короткое время Харбен растерялся. Солдат пошел дальше.
   "Внимание!" — сказал Харбен. Каблуки щелкнули. — Фогель, я это видел.
   "Сэр?" Фогель казался искренне озадаченным, его широкое юное лицо было пустым. «Мы ищем оружие.
   Или, может быть, поляки подкупили вас, чтобы вы упустили некоторые вещи, а?
   Щеки Фогеля покраснели. "Нет, сэр."
   Харбен открыл шкаф и достал ржавый старинный фитильный замок. Как оружие он был явно бесполезен сейчас, но тем не менее его следовало конфисковать. У Фогеля отвисла челюсть.
   "Хорошо?"
   — Я… не видел, сэр.
   Харбен сердито выдохнул. — Я не идиот. Я видел тебя, мужик! Ты смотрел прямо на этот пистолет.
   Ты пытаешься сказать мне…
   Пауза. Фогель невозмутимо сказал: «Я не видел этого, сэр».
   «А? Вы становитесь рассеянным. Вы бы не взяли взятки, Фогель; Я знаю, что ты хороший тусовщик. Но когда ты что-то делаешь, ты должен думать о себе. Сбор шерсти — опасное дело в оккупированной деревне. Возобновите поиск».
   Харбен вышел, недоумевая. Мужчины определенно выглядели немного отвлеченными чем-то. Какого дьявола мог охотиться на их умы, чтобы Фогель, например, мог смотреть прямо на пистолет и не видеть его? Нервы? Нелепый. Нордики отличались самообладанием. Взгляните на то, как двигались мужчины, на их слаженный ритм, свидетельствующий об идеальной военной подготовке. Только через дисциплину можно было достичь чего-то ценного. Тело и разум были, по сути, машинами, и ими нужно было управлять. Вон отряд пошел по улице, маршируя влево, влево, оставил жену и - Эта нелепая песня. Харбен задумался, откуда он взялся. Он вырос, как слух. Войска, дислоцированные в деревне, передали его, но откуда они узнали, черт возьми. Харбен ухмыльнулся. Когда у него будет отпуск, он не забудет рассказать ребятам на Унтер-ден-Линден об этой дурацкой песне — настолько абсурдной, что она застрянет у вас в голове.
   Левый. Левый.
   ОСТАЛИСЬ жена и СЕМЬ детей в состоянии ГОЛОДА. Через некоторое время мужчины доложили; они ничего не нашли.
   О старинном кремневом замке не стоило беспокоиться, хотя по привычке о нем нужно было сообщить и допросить владельца-поляка. Харбен отвел людей обратно в их покои и пошел к стоянке Эггерта. Однако Эггерт все еще был занят, что было необычно, поскольку обычно он работал быстро.
   Он сердито посмотрел на Харбена.
   "Ждать. Меня нельзя прерывать сейчас». И вернулся к своей писанине. Пол уже был завален скомканными бумагами.
   Харбен нашел старый экземпляр «Югенда», который не читал, и устроился в углу. Интересна статья о подготовке молодежи. Харбен перевернул страницу и понял, что потерял нить. Он вернулся.
   Он прочитал абзац, сказал: «А?» и снова проскочил. Слова были там; они вошли в его разум; они имели смысл, конечно. Он сосредоточился. Он не позволял этой чертовой маршевой песне вмешиваться с ее пряниками ЛЕВЫЙ ЛЕВЫЙ ЛЕВЫЙ
   ЛЕВЫЙ жена и семнадцать детей — Харбен так и не закончил эту статью.
   Уиттер из гестапо отхлебнул коньяк и посмотрел через стол на герра доктора Шнайдлера. За пределами кафе солнечные лучи сильно падали на Кёнигштрассе.
   — Русские… — сказал Шнайдлер.
   — Не обращайте внимания на русских, — поспешно вмешался Виттер. «Я до сих пор озадачен этим польским делом. Ружья, автоматы, спрятанные в этой деревне после того, как ее не раз обыскивали. Это нелепо. Налетов на эту местность в последнее время не было; за последние несколько недель у поляков не было возможности получить эти пушки».
   «Тогда они, должно быть, прятали их больше нескольких недель».
   "Скрытый? Мы тщательно ищем, герр доктор. Я собираюсь снова взять интервью у этого человека, Эггерта. И Харбен. У них хорошие записи, но… — Уиттер нервно потрогал усы. "Нет. Мы ничего не можем принимать как должное. Вы умный человек; что вы об этом думаете?
   — Что деревню плохо обыскали.
   «И все же это было. Эггерт и Харбен утверждают это, и их люди поддерживают их. Смешно предположить, что громоздкие пулеметы можно было обойти стороной, как маленькие автоматы, которые можно спрятать под доской. Так. Когда войска вошли в эту деревню, поляки убили сорок семь немецких солдат, расстреляв их с крыш». Пальцы Виттера били по столешнице в прерывистом ритме.
   Кран.
   Кран.
   Тап-тап-тап-"А?" — сказал Виттер. — Я не уловил…
   — Ничего. Только то, что вы, конечно, тщательно расследуете. У вас есть регулярная рутина для таких расследований, а? Ну, тогда это просто вопрос научной логики, как и в моей собственной работе.
   — Как продвигается? — спросил Виттер, уходя по касательной.
   "Скоро. Скоро."
   «Я слышал это раньше. Вернее, несколько недель. Вы попали в ловушку? Вам нужна помощь?"
   — Ах, нет, — отрезал Шнайдлер с внезапным раздражением. — Мне не нужны чертовы дураки-помощники. Это точная работа, Уиттер. Это требует точности в доли секунды. Я прошел специальную подготовку по термодинамике и знаю, когда нужно нажать кнопку или произвести настройку. Тепловое излучение распадающихся тел… Вскоре Шнайдлер остановился, сбитый с толку. — Хотя, может быть, мне нужно отдохнуть. Я устал. Мой разум устарел. Я концентрируюсь и вдруг обнаруживаю, что провалил важный эксперимент. Вчера мне пришлось добавить ровно шесть капель . жидкости в смесь, которую я приготовил, и, прежде чем я понял, гипотоник был пуст, и я все испортил».
   Уиттер нахмурился. — Тебя что-то беспокоит? Охота на ваш разум? Мы не можем себе этого позволить.
   Если это ваш племянник…
   — Нет, нет. Я не беспокоюсь о Франце. Он, наверное, развлекается в Париже. Полагаю, я…
   черт! Шнайдлер ударил кулаком по столу. "Это нелепо. Безумная песня!»
   Виттер поднял бровь и стал ждать.
   «Я всегда гордился своим умом. Это прекрасно слаженная и логичная машина. Я мог бы понять его неудачу из-за разумной причины — беспокойства или даже безумия. Но когда я не могу выкинуть из головы нелепый вздорный стишок, — я сегодня сломал ценный аппарат, — признался Шнейдлер, поджимая губы. «Еще один испорченный эксперимент. Когда я понял, что натворил, я сместил весь беспорядок со стола. Я не хочу каникул; важно, чтобы я быстро закончил свою работу».
   «Важно, чтобы вы закончили», — сказал Уиттер. «Я советую вам взять этот отпуск. Баварские Альпы приятны. Рыбачьте, охотьтесь, полностью расслабьтесь. Не думайте о своей работе. Я был бы не против пойти с вами, но… — Он пожал плечами.
   По Кёнигштрассе прошли штурмовики. Они повторяли слова, от которых Шнайдлер нервно дергался. Руки Виттера возобновили свой ритм на поверхности стола.
   «Я возьму отпуск», — сказал Шнайдлер.
   "Хороший. Это исправит тебя. Теперь я должен приступить к расследованию этого польского дела, а затем проверить некоторых пилотов люфтваффе…
   Через четыре часа герр доктор Шнайдлер сидел один в купе поезда, уже за много миль от Берлина. Сельская местность была зеленой и приятной за окнами. Тем не менее, по какой-то причине Шнайдер не был счастлив.
   Он откинулся на подушки, расслабившись. Ни о чем не думай. Вот оно. Пусть точный инструмент его разума немного отдохнет. Пусть его разум блуждает на свободе. Прислушайтесь к усыпляющему ритму колес, щёлк-щёлк-щёлк!
   НАЖМИТЕ!
   НАЖМИТЕ на жену и 10 детей в состоянии ГОЛОДА, у которых нет НИЧЕГО, кроме имбирных пряников. ОСТАЛОСЬ — Шнайдер густо выругался, вскочил и дернул за шнур. Он собирался вернуться в Берлин. Но не поездом. Ни в каком транспортном средстве, у которого были колеса. Готт, нет!
   Господин доктор вернулся в Берлин пешком. Сначала он шел бодро. Затем его лицо побелело, и он отстал. Но непреодолимый ритм продолжался. Он пошел быстрее, стараясь сбить шаг. Какое-то время это работало. Не долго. Его мысли продолжали переключаться, и каждый раз, когда он обнаруживал, что движется НАЛЕВО, он начинал бежать. Его борода текла, глаза горели, герр доктор Шнайдер, великий ум и все такое, бешено мчался обратно в Берлин, но он не мог опередить безмолвный голос, который говорил все быстрее и быстрее: ВЛЕВО, ВЛЕВО, ВЛЕВО, жена и СЕМЬдесяти детей в состоянии STAR Ving- «Почему этот рейд провалился? — спросил Виттер.
   Пилот Люфтваффе не знал. Все было спланировано, как обычно, заранее. Были учтены все возможные непредвиденные обстоятельства, и рейд определенно не должен был провалиться. Самолеты RAF
   должны были быть застигнуты врасплох. Люфтваффе должны были сбросить бомбы на цели и без труда отступить через Ла-Манш.
   — Вы сделали уколы перед подъемом?
   "Да сэр."
   — Куртман, ваш бомбардир, погиб?
   "Да сэр."
   "Непростительно?"
   Была пауза. Затем: «Да, сэр».
   — Он мог сбить тот «Харрикейн», который напал на тебя?
   — Я… да, сэр.
   — Почему он потерпел неудачу?
   — Он… пел, сэр.
   Виттер откинулся на спинку стула. — Он пел. И я полагаю, он так увлекся песней, что забыл выстрелить».
   "Да сэр."
   «Тогда почему, во имя… почему ты не увернулся от этого Урагана?»
   — Я тоже пел, сэр.
   Королевские ВВС приближались. Человек у зенитки присвистнул сквозь зубы и стал ждать.
   Лунный свет поможет. Он уселся на мягкое сиденье и заглянул в окуляр. Все было готово. Сегодня ночью было по крайней мере несколько британских кораблей, которые больше не будут совершать набеги.
   Это был второстепенный пост в оккупированной Франции, и этот человек не имел особого значения, за исключением того, что он был хорошим стрелком. Он посмотрел вверх, наблюдая за светящимся облачком в небе. Он вспомнил фотонегатив. Британские самолеты будут темными, в отличие от облака, пока их не поймают прожекторы. Тогда-Ах, хорошо. Левый. Левый. Остались жена и семнадцать. Они пели это вчера вечером в столовой, напевая хором.
   Броский кусок. Когда он вернется в Берлин — если вообще когда-нибудь — он должен вспомнить слова. Как они прошли?
   В голодном состоянии... Мысли текли независимо от автоматического ритма мозга. Он дремал? Вздрогнув, он встряхнулся, а потом понял, что все еще в сознании. Опасности не было.
   Песня не давала ему уснуть, а не усыпляла. У него был бурный, возбуждающий размах, который проникал в кровь мужчины с его ЛЕВОЙ ЛЕВОЙ ЛЕВОЙ ЛЕВОЙ женой. Однако он должен оставаться начеку. Когда
   прилетели бомбардировщики Королевских ВВС, он должен был сделать то, что должен был сделать. И они приближались сейчас. Вдалеке доносился слабый гул их моторов, монотонно пульсирующих, как песня, бомбардировщиков для Германии, в голодном состоянии, у которых НЕ ОСТАЛОСЬ ничего, кроме пряников!
   ЛЕВЫЙ ЛЕВЫЙ жена и СЕМЬ детей в состоянии ГОЛОДА с-Помните бомбардировщики, ваша рука на спусковом крючке, ваш глаз к окуляру, и ничего, кроме пряников ОСТАЛОСЬ!
   ВЛЕВО ВЛЕВО жена и-Бомбардировщики идут, англичане идут, но не стреляйте слишком быстро, просто подождите, пока они не приблизятся, и ВЛЕВО ВЛЕВО ВЛЕВО жена и вот их моторы, и вот прожекторы, и вот они приходят, в голодном состоянии, у которых ничего, кроме пряников, НЕ ОСТАЛОСЬ!
   ЛЕВЫЙ!
   ОСТАВИЛСЯ жена и СЕМЬ детей в-Они ушли. Бомбардировщики прошли мимо. Он вообще не стрелял. Он забыл!
   Они прошли. Не осталось ни одного. Ничего не осталось. Ничего кроме пряников НЕ ОСТАЛОСЬ!
   Министр пропаганды смотрел на доклад так, словно он мог вдруг превратиться в Сталина и укусить его. «Нет, — твердо сказал он. — Нет, Виттер. Если это ложно, то это ложно. Если это правда, мы не смеем этого признать».
   — Не понимаю, почему, — возразил Уиттер. «Это та самая песня. Я давно проверял, и это единственный логичный ответ. Дело охватило немецкоязычный мир. Или скоро будет».
   — А какой вред может причинить песня?
   Виттер постучал по отчету. «Вы читаете это. Войска разбиваются о ряды и делают… что это такое?…
   змеиные танцы! И все время петь эту пьесу».
   «Запретите им петь это». Но голос министра был сомнительным.
   «Джа, но можно ли им запретить так думать? Они всегда думают о том, что запрещено. Они ничего не могут с этим поделать.
   Это основной человеческий инстинкт».
   — Вот что я имел в виду, когда сказал, что мы не можем признать опасность этой песни, Уиттер. Это не должно быть важным для немцев. Если они сочтут это просто абсурдным набором слов, они его забудут.
   В конце концов», — добавил министр.
   — Фюрер… —
   Он не должен знать. Он не должен об этом слышать. Он нервный тип, Уиттер; ты понимаешь это. Надеюсь, он не услышит эту песню. Но даже если он это сделает, он не должен осознавать, что это потенциально опасно».
   "Потенциально?"
   Министр многозначительно махнул рукой. — Люди убивают себя из-за этой песни. Ученый Шнайдлер был одним из них. Нервный тип. На самом деле маниакально-депрессивный тип. Он размышлял над тем, что имбирь-то фразы засели у него в голове. В депрессивном настроении он проглотил яд. Были и другие. Виттер, между нами, это чрезвычайно опасно. Ты знаешь почему?"
   — Потому что это… абсурд?
   "Да. Есть стихотворение, может быть, вы его знаете — жизнь реальна, жизнь серьезна. Германия верит в это. Мы логическая раса. Мы побеждаем с помощью логики, потому что нордики — суперраса. А если супермены обнаружат, что не могут контролировать свой разум… —
   Уиттер вздохнул. — Странно, что песня имеет такое большое значение.
   «Против него нет оружия. Если мы признаем, что это опасно, мы удвоим или утроим его угрозу. В настоящее время многим людям трудно сосредоточиться. Некоторые находят ритмичные движения необходимыми — неконтролируемыми. Представьте, что произойдет, если мы запретим людям думать о песне».
   «Разве мы не можем использовать психологию? Сделать это смешным — объяснить?
   «Это уже смешно. Он не претендует на то, чтобы быть чем-то большим, чем абсурдная последовательность почти бессмысленных слов. И мы не можем признать, что это нужно объяснять. Кроме того, я слышал, что некоторые находят в нем изменнические смыслы, что является верхом вздора».
   "Ой? Как?"
   "Голод. Необходимость в больших семьях. Даже отступничество от нацистского идеала. Э-э… даже нелепая идея, что имбирный пряник относится к… Министр взглянул на картину на стене.
   Уиттер выглядел пораженным и, после нерешительной паузы, рассмеялся. «Я никогда не думал об этом. Глупый. Меня всегда удивляло, почему они голодали, когда имбирных пряников было еще предостаточно. Возможна ли аллергия на имбирные пряники?»
   "Я так не думаю. Имбирный пряник мог быть отравлен — у человека, бросившего свою семью, тоже могли быть причины ненавидеть их. Возможно, я ненавижу их настолько, чтобы... капитан Виттер!
   Наступило пустое молчание. Вскоре Вильер встал, окликнул и ушел, осторожно сбивая шаг.
   Министр снова взглянул на картину на стене, постучал по лежавшему перед ним громоздкому отчету и отодвинул его, чтобы рассмотреть пачку машинописных листов, тщательно помеченных ВАЖНО. Это было важно. Через полчаса фюрер выступит с речью, которую ждал весь мир. Это объяснило бы некоторые вещи в сомнительных вопросах, таких как русская кампания. И это была хорошая речь — отличная пропаганда. Должны были быть две передачи: первая в Германию, вторая на весь остальной мир.
   Министр встал и прошелся взад и вперед по богатому ковру. Его губы приподнялись в усмешке. Чтобы победить любого врага, нужно сокрушить его, столкнуться с ним и разбить его. Если бы остальная часть Германии имела его собственный менталитет, его собственную уверенность в себе, эта нелепая песня потеряла бы всю свою силу.
   — Итак, — сказал министр. «Идет так. Левый. Левый. Остались жена и семнадцать детей — так. Это не может навредить мне. Это не может удержать мой разум. Я повторяю это, но только тогда, когда захочу; и я хочу сделать это, чтобы доказать, что вирши бесполезны - во всяком случае, на мне. Так. Левый. Левый. Оставил жену…
   Министр пропаганды расхаживал взад-вперед, его жесткий резкий голос отрывисто произносил фразы. Это было не в первый раз. Он часто громко повторял эту песню, но, конечно, только для того, чтобы доказать себе, что он сильнее ее.
   Адольф Гитлер думал о пряниках и России. Были и другие проблемы. Трудно было быть Лидером. В конце концов, когда появится лучший человек, он уйдет, сделав свою работу.
   Потрепанная пластинка выскользнула из канавки, и Гитлер обдумывал свою речь. Да, это было хорошо. Это многое объясняло: почему дела в России пошли не так, почему английское вторжение провалилось, почему англичане совершали невозможное, совершая набеги на континент. Он беспокоился об этих проблемах. На самом деле это не были проблемы, но люди могли не понять и потерять доверие к своему фюреру. Однако речь объяснила бы все — даже Гесса. Геббельс много дней работал над психологическими эффектами речи, и поэтому было вдвойне важно, чтобы она прошла без сучка и задоринки. Гитлер потянулся за пульверизатором и брызнул себе в горло, хотя в этом действительно не было необходимости. Его голос был в отличной форме.
   Было бы огорчительно, если-.
   Пфуи! Не было бы никакой заминки. Речь была слишком важной. Он и раньше произносил речи, покорял людей оружием своего ораторского искусства. Ключевым моментом, конечно же, была ссылка на Россию и злополучную весеннюю кампанию. И все же у Геббельса было прекрасное объяснение; это тоже было правдой.
   «Это правда, — сказал Гитлер вслух.
   Что ж, это было. И достаточно убедительно. От русской дискуссии он переходил к Гессу, а потом — но русский вопрос — это было жизненно важно. В этот момент он должен бросить всю свою силу в микрофоны. Он репетировал мысленно. Пауза. Затем разговорным голосом он говорил: «Наконец-то я могу рассказать вам правду о нашей русской кампании и о том, почему это был триумф стратегии немецкого оружия…» Он
   тоже это доказывал.
   Но он не должен ни на минуту забывать, насколько жизненно важной была эта речь и особенно решающий момент в ней. Помнить. Помнить. Делайте это точно так, как отрепетировали. Почему, если он потерпел неудачу? Не было такого слова.
   Но если он провалился - нет. Даже если бы он… Но он не стал бы. Он не должен. У него никогда не было. И это был кризис.
   В конце концов, неважный, подумал он, хотя люди больше не поддерживали его всем сердцем. Ну, что самое худшее, что могло случиться? Возможно, он не сможет произнести речь. Это было бы отложено. Могут быть пояснения. Геббельс мог бы позаботиться об этом. Это было не важно.
   Не думай об этом.
   Наоборот, подумайте об этом. Повторите репетицию. Пауза. «Наконец-то я могу сказать вам…»
   Время пришло.
   По всей Германии люди ждали речи. Адольф Гитлер стоял перед микрофонами и больше не волновался. В глубине души он создал крошечную пластинку для граммофона, на которой снова и снова повторялось: «Россия. Россия. Россия. Это напомнит ему, что делать, в нужный момент.
   Тем временем он начал свою речь.
   Это было хорошо. Это была речь Гитлера.
   "Сейчас!" — сказала запись.
   Гитлер сделал паузу, глубоко вздохнул и высокомерно запрокинул голову. Он посмотрел на тысячи лиц под своим балконом. Но он не думал о них. Он думал о паузе и следующей строчке; и пауза удлинилась.
   Важный! Помнить! Не подведи!
   Адольф Гитлер открыл рот. Слова вышли. Не совсем правильные слова.
   Спустя десять секунд Адольф Гитлер был отключен от эфира.
   Через несколько часов к миру обратился не лично Гитлер. Геббельс сделал запись, и в транскрипции, как ни странно, Россия не упоминалась. Или любой из жизненно важных вопросов, которые были так аккуратно решены. Фюрер просто не мог говорить об этих вопросах. Это был не страх Майка, точно. Всякий раз, когда Гитлер доходил до решающего момента в своей речи, он зеленел, стискивал зубы и говорил не то. Он не мог преодолеть этот смысловой блок. Чем больше он пытался, тем меньше у него получалось. Наконец Геббельс увидел, что происходит, и отменил это.
   Мировое вещание было выхолощено. В то время велись серьезные дискуссии о том, почему Гитлер не придерживался объявленной им программы. Он хотел упомянуть Россию. Почему же тогда? Мало кто знал. Но теперь об этом узнает больше людей. На самом деле, многие люди в Германии узнают.
   Там дело обстоит. Самолеты летают и разбрасывают листовки, а люди шепчутся, и они помнят одну запоминающуюся немецкую строфу, которая ходит по кругу.
   Ага. Может быть, эта конкретная копия Astounding попадет в Англию, и, может быть, пилот Королевских ВВС
   сбросит ее под Берлином или Парижем, если уж на то пошло. Слово обойдет. На континенте много мужчин, умеющих читать по-английски.
   И они будут говорить.
   Сначала не поверят. Но они будут держать глаза открытыми. И есть запоминающийся маленький ритм, который они запомнят. Когда-нибудь история доберется до Берлина или Берхтесгартена. Когда-нибудь это дойдет до парня с маленькими усиками и громким голосом.
   И через некоторое время, дни или недели, неважно, Геббельс войдет в большую комнату и там увидит Адольфа Гитлера, расхаживающего вокруг и кричащего: НАЛЕВО, НАЛЕВО, НАЛЕВО, жена и семнадцать детей. в состоянии ГОЛОДА с НИЧЕГО, кроме имбирных пряников ОСТАЛОСЬ -
   ЖЕЛЕЗНЫЙ СТАНДАРТ
   Инопланетные расы не должны были быть ни дружелюбными, ни недружественными; они могли быть упрямо равнодушными — с серьезным эффектом.
   — Значит, призрак не будет ходить в течение года по венерианскому времени, — сказал Тиркел, с отвращением поглощая холодные бобы.
   Руфус Мунн, капитан, на мгновение оторвался от своей задачи по избавлению от тараканов в супе. «Не знаю, почему мы должны были импортировать их. Год плюс четыре недели, Стив. Будет месяц в космосе, прежде чем мы снова столкнемся с Землей».
   Круглое пухлое лицо Тиркела стало серьезным. «Что происходит тем временем? Мы голодаем на холодных бобах?
   Манн вздохнул, взглянув через открытый экранированный порт космического корабля «Гудвилл» туда, где в тумане снаружи двигались смутные фигуры. Но он не ответил. Бартон Андерхилл, суперкарго и ловкий человек, который ухитрился проехать благодаря богатству своего отца, натянуто ухмыльнулся и сказал: «Чего вы ожидаете? Мы не смеем использовать топливо. Этого достаточно, чтобы добраться до дома. Так что либо холодные бобы, либо ничего».
   — Скоро ничего не будет, — торжественно сказал Тиркел. «Мы были расточителями. Растрачиваем наше имущество на разгульную жизнь».
   «Разгульная жизнь!» – прорычал Мунн. «Большую часть добычи мы отдали венерианцам».
   — Ну, — пробормотал Андерхилл, — нас кормили на месяц.
   "Не сейчас. Есть эмбарго. Что они имеют против нас?
   Мунн с внезапным решением отодвинул свой стул. — Это то, что нам нужно выяснить. Так продолжаться не может. У нас просто не хватит еды на год. И мы не можем жить за счет земли… —
   Он остановился, когда кто-то расстегнул защитную сетку и вошел, коренастый мужчина с высокими скулами и крючковатым носом на красно-бронзовом лице.
   — Нашел что-нибудь, краснокожий? — спросил Андерхилл.
   Майк Парящий Орел швырнул на стол пластиковую бутылку. — Шесть грибов. Недаром венерианцы используют гидропонику. Они должны. В этой губке мира могут расти только грибы, и большинство из них ядовиты. Бесполезно, шкипер.
   Рот Манна сжался. "Ага. Где Бронсон?
   «Попрошайничество. Но он не получит фала. Навахо кивнул в сторону порта. — Вот он идет.
   Через мгновение остальные услышали медленные шаги Бронсона. Вошел инженер, лицо его было красным, как волосы. — Не спрашивай меня, — пробормотал он. — Не говорите ни слова, никто. Я, человек из Керри, пытаюсь поджечь паршивого меха из шагреневой кожи такого-то с железным кольцом в носу, как дикарь Убанги. Подумай об этом! Стыд останется со мной навсегда».
   — Сочувствую, — сказал Тиркел. — Но вы получили какой-нибудь fais?
   Бронсон уставился на него. — Взял бы я его грязные монеты, если бы он предложил их? — завопил инженер, его глаза налились кровью. — Я бы швырнул их ему в склизкую морду, и можешь поверить мне на слово. Трогать их гнилые деньги? Дай мне бобов». Он схватил тарелку и угрюмо стал есть.
   Тиркел обменялся взглядами с Андерхиллом. — Он не получил денег, — сказал последний.
   Бронсон, фыркнув, отпрянул. — Он спросил меня, состою ли я в Гильдии нищих! Даже бродяги должны вступать в союз на этой планете!
   Капитан Манн задумчиво нахмурился. — Нет, это не союз, Бронсон, и даже не что-то вроде средневековых гильдий. Таркойнары намного могущественнее и менее принципиальны. Профсоюзы выросли из определенного социального и экономического фона, и они выполняют цель — систему сдержек и противовесов, которая продолжает развиваться. Я не говорю о союзах; на Земле некоторые из них хороши, как Воздушный Транспорт, а некоторые — коррумпированы, как Подводные Земснаряды. Таркойнары бывают разные. Они не выполняют никаких продуктивных целей. Они просто держат венерианскую систему в захолустье».
   — Да, — сказал Тиркел, — и, если мы не члены, нам не разрешается работать — ни над чем. И мы не можем быть членами, пока не заплатим вступительный взнос — тысячу софелей.
   — Полегче с этими бобами, — предупредил Андерхилл. — У нас осталось всего десять банок.
   Наступила тишина. Вскоре Манн отказался от сигарет.
   «Мы должны что-то делать, это точно», — сказал он. «Мы не можем получить еду, кроме как от венерианцев, и они не дадут ее нам. Одно в нашу пользу: законы настолько произвольны, что они не могут отказать нам в продаже еды — отказ от законного платежного средства незаконен».
   Майк Парящий Орел мрачно перебрал свои шесть грибов. Если мы сможем заполучить законное платежное средство. Мы разорены на Венере и скоро умрем от голода. Если кто-нибудь сможет найти ответ на этот вопрос…
   Это было в 1964 году, через три года после первого успешного полета на Марс, через пять лет после того, как Дули и Гастингс посадили свой корабль в Море Дождей. Луна, конечно, была необитаема, если не считать активных, но неразумных водорослей. Крупногрудые, бдительные марсиане с их быстрым метаболизмом и блестящим, неустойчивым умом были дружелюбны, и было ясно, что культуры Марса и Земли не столкнутся. Что касается Венеры, то до сих пор там не приземлялся ни один корабль.
   Гудвилл был послом. Это был эксперимент, как и предыдущее марсианское путешествие, поскольку никто не знал, есть ли на Венере разумная жизнь. На борту хранились запасы более чем на год: обезвоживающие вещества, пластибульбы, концентраты и витаминная пища, но у каждого члена экипажа было скрытое предчувствие, что на Венере еды будет в избытке.
   Была еда - да. Венерианцы выращивали его в своих гидропонных резервуарах под городами. Но на поверхности планеты не росло вообще ничего съедобного. Здесь было мало животных и птиц, так что охота была бы невозможна, даже если бы землянам разрешили оставить свое оружие. А поначалу это казалось торжественным праздником после трудного космического путешествия — годичным гуляньем и карнавалом в чуждой, увлекательной цивилизации.
   Это было чужое, ясно. Венерианцы были консервативны. То, что было достаточно хорошо для их далеких предков, было вполне достаточно и для них. Похоже, они не хотели перемен. Их нынешняя установка работала нормально на протяжении столетий; зачем менять сейчас?
   Земляне имели в виду перемены — это было очевидно.
   Результат:
   бойкот землян.
   Все было достаточно пассивно. Первый месяц не принес неприятностей; Капитану Мунну были вручены ключи от столицы, Виринга, на окраине которого теперь покоилась Доброжелательность, а венерианцы в изобилии принесли еды — странных, но вкусных блюд из гидропонных садов. Взамен земляне расточали свои собственные запасы, опасным образом истощая их.
   А венерианская еда быстро портилась. Его не нужно было сохранять, так как гидропонные резервуары давали стабильный и неизменный запас. В конце концов земляне остались с запасом еды на несколько недель, которую они привезли с собой, и с огромной кучей мусора, которая еще несколько дней назад вызывала аппетит.
   Тогда венерианцы перестали привозить свои быстро портящиеся фрукты, овощи и мясо-грибы и зажали. Вечеринка закончилась. У них не было намерения причинить вред землянам; они оставались тщательно дружелюбными. Но отныне это была оплата по мере обслуживания — и чеки не обналичивались. Большой мясной гриб, которого хватило бы на четверых голодных мужчин, стоил десять фалов.
   Поскольку у землян не было фала, то не было у них ни мяса-грибов, ни чего-либо еще.
   Вначале это не казалось важным. Нет, пока они не перешли к случаям и не начали задаваться вопросом, как именно они могут получить еду.
   Не было пути.
   Так что они сидели в «Гудвиле», ели холодные бобы и выглядели как пятеро из семи гномов, квинтет коренастых, невысоких, рослых мужчин, ширококостных и мускулистых, специально отобранных за их телосложение, чтобы выдержать суровые условия космического полета, и за их мозги. , тоже специально выбранный, уже не мог им помочь.
   Это была простая задача — простая и примитивная. Они, представители самой могущественной культуры Земли, были голодны. Скоро они будут голоднее.
   А фая у них не было - ничего, кроме бесполезного золота, серебра и бумажных денег. На корабле был металл, но не тот чистый металл, в котором они нуждались, кроме сплавов, которые нельзя было разрушить.
   Венера была на железном штандарте.
   — …должен быть ответ, — упрямо сказал Манн, его жесткое, суровое лицо помрачнело. Он гневным жестом отодвинул тарелку. — Я снова собираюсь встретиться с Советом.
   — Что хорошего в этом? Тиркел хотел знать. «Мы на месте, никуда не деться.
   Деньги решают».
   — Все равно я поговорю с Йорустом, — прорычал капитан. — Она не дура.
   — Вот именно, — загадочно сказал Тиркел.
   Манн уставился на него, поманил Майка Парящего Орла и повернулся к клапану. Андерхилл нетерпеливо вскочил.
   — Могу я идти?
   Бронсон мрачно поигрывал со своей фасолью. «Почему ты хочешь уйти? Вы даже не могли бы играть в игровые автоматы в трущобах Вайринга, если бы у них были игровые автоматы. Может быть, вы думаете, что если вы скажете им, что ваш старик магнат амальгамированных руд, они не выдержат и раздадут талоны на питание, а?
   Но его тон был достаточно дружелюбным, и Андерхилл лишь усмехнулся. Капитан Манн сказал: «Пойдем, если хочешь, но поторопись». Трое мужчин вышли в дымящийся туман, шлепая ногами по липкой грязи.
   Было не слишком жарко; сильные ветры Венеры обеспечивали быстрое испарение, естественное кондиционирование воздуха, не позволявшее людям ощущать влажность. Манн сослался на свой компас. Окраина Выринга была в полумиле, но туман был, как обычно, как гороховый суп.
   На Венере всегда погода для выгула птиц. Троица молча пошла дальше.
   «Я думал, что индейцы знают, как жить за счет земли, — заметил Андерхилл навахо.
   Майк Парящий Орел вопросительно посмотрел на него. —
   «Я не венерианский индеец, — объяснил он. «Может быть, я мог бы сделать лук и стрелу и сразить венерианца, но это не поможет, если только у него в кошельке не будет много диванов».
   — Мы можем съесть его, — пробормотал Андерхилл. «Интересно, какой будет на вкус жареный венерианец?»
   «Узнайте, и вы сможете написать бестселлер, когда вернетесь домой», — заметил Манн. «Если ты вернешься домой. У Вайринга есть полиция, приятель.
   — Ну что ж, — сказал Андерхилл и на этом остановился. «Вот Водяные ворота. Господи, чую чей-то обед!
   — Я тоже, — проворчал навахо, — но я надеялся, что никто не упомянет об этом. Заткнись и продолжай идти».
   Стена вокруг Выринга имела характер дамбы, а не укрепления. Венера была одновременно цивилизованной и единой; не было, по-видимому, ни войн, ни тарифов — естественное развитие для мирового государства. Воздушные транспорты издавали шипящие звуки, проносясь мимо, скрываясь в тумане над головой. Улицы окутывал туман, время от времени разрываемый в клочья огромными веерами. Выринг, защищенный от ветров, был неприятно жарким, за исключением помещений, где можно было включить искусственный кондиционер.
   Андерхилл напомнил Венецию: улицы были каналами. Водные суда различных форм и размеров дрейфовали, скользили или мчались мимо. Даже нищие путешествовали по воде. Вдоль каналов тянулись изрытые колеями грязные тропинки, но ни один человек с фальшивым именем никогда не ходил по ним.
   Земляне шли, горячо ругаясь, шлепая по грязи. Их, по большей части, игнорировали.
   Водное такси подъехало к берегу, его пилот с синим значком таркойнара приветствовал их. — Могу я вас проводить? он хотел знать.
   Андерхилл показал серебряный доллар. «Если вы возьмете это, конечно». Все земляне быстро выучили венерианский; они были хорошими лингвистами, выбранными за это, а также за другие транспианетарные достоинства.
   Фонетический венерианский язык был далеко не сложным.
   Нетрудно было понять пилота такси, когда он сказал «нет».
   «Бросить тебя за это», — с надеждой сказал Андерхилл. «Двойной или ничего».
   Но венерианцы не были игроками. — Что вдвое больше? — спросил пилот. «Эта монета? Это серебро. Он указал на серебряную филигрань в стиле рококо на носу своего корабля. "Хлам!"
   «Это было бы шикарное место для Бенджамина Франклина», — заметил Майк Парящий Орел. — Его вставные зубы были сделаны из железа, не так ли?
   «Если да, то у него во рту венерианское состояние», — сказал Андерхилл.
   "Не совсем."
   «Если на него можно купить обед из полных блюд, это целое состояние», — настаивал Андерхилл.
   Пилот, пренебрежительно поглядывая на землян, удалился в поисках еды побогаче. Манн, упрямо брел вперед, вытер пот со лба. Шикарное место, Виринг, подумал он. Шикарное место, чтобы умереть с голоду.
   Полчаса трудного перехода вызвали у Манна медленный, тупой гнев. Если Йоруст откажется его видеть, подумал он, будут проблемы, даже если они забрали его оружие. Он чувствовал себя способным разорвать Вайринга зубами. И есть более съедобные порции.
   К счастью, Йоруст был доступен. Землян провели в ее кабинет — большую роскошную комнату высоко над городом, с окнами, открытыми для прохладного бриза. Йоруст носился по комнате на высоком стульчике с колесами и каким-то двигателем. Вдоль стен шла наклонная полка, похожая на письменный стол и, вероятно, выполнявшая ту же функцию. Оно было на уровне плеч, но кресло Йоруста подняло ее на свой уровень. Она, вероятно, начала с одного угла утром, подумал Мунн, и пробиралась по комнате в течение дня.
   Йоруст была стройной седовласой венерианкой с кожей цвета тонкой шагрени и настороженными черными глазами, которые теперь были настороженными. Она слезла со стула, жестом указала мужчинам на места и сама заняла одно из них. Она закурила трубку, похожую на огромный мундштук, набив ее цилиндром прессованных желтых трав. Ароматный дым поднимался вверх. Андерхилл задумчиво фыркнул.
   — Будь ты достойна своих отцов, — вежливо сказала Йоруст, протягивая в приветствии свою шестипалую руку. — Что привело вас?
   — Голод, — прямо сказал Манн. «Я думаю, что пришло время для вскрытия».
   Йоруст непонимающе смотрел на него. — Ну?
   «Мы не любим, когда нас помыкают».
   — Мы причинили вам вред? — спросил глава Совета.
   Манн посмотрел на нее. «Давайте выложим карты на стол. Мы получаем сжатие играть. Ты здесь большая шишка, и ты либо ответственный, либо сам знаешь почему. Как насчет этого?
   — Нет, — сказал Йоруст после паузы, — нет, я не так силен, как ты думаешь. Я один из администраторов. Я не делаю законы. Я просто вижу, что они выполняются. Мы не враги».
   — Это может случиться, — мрачно сказал Манн. — Если с Земли прибудет другая экспедиция и найдет нас мертвыми…
   — Мы не станем вас убивать. Это нетрадиционно».
   — Но вы можете заморить нас голодом.
   Йоруст сузила глаза. — Купи еды. Это может сделать любой мужчина, независимо от его расы».
   — А что мы используем вместо денег? — спросил Манн. «Вы не возьмете нашу валюту. У нас нет ваших.
   «Ваша валюта ничего не стоит, — объяснил Йоруст. «У нас есть золото и серебро для добычи — здесь это обычное дело. На дифал — двенадцать фала — можно купить много еды. На диван можно купить даже больше.
   Она была права, конечно, Мунн знал. Софаль равнялся одной тысяче семистам двадцати восьми фалам.
   Ага!
   — И как, по-вашему, мы получим ваши железные деньги? — отрезал он.
   «Работайте для этого, как это делают наши люди. То, что ты из другого мира, не избавляет от твоей обязательной обязанности творить трудом».
   — Хорошо, — продолжил Манн, — мы готовы. Найди нам работу».
   "Какие?"
   «Углубление каналов! Что-либо!"
   — Ты член таркойнара землечерпалок?
   — Нет, — сказал Манн. «Как я мог забыть присоединиться?» Йоруст проигнорировал сарказм. «Вы должны присоединиться.
   Все ремесла здесь имеют свои таркомары.
   «Одолжите мне тысячу диванов, и я сяду на один».
   — Ты уже пробовал это раньше, — сказал ему Йоруст. «Наши ростовщики сообщили, что ваш залог ничего не стоит».
   «Бесполезно! Вы хотите сказать, что на нашем корабле нет ничего, что стоило бы вашей расе тысячи диванов? Это сжимающая игра, и вы это знаете. Один только наш водоочиститель стоит для вас в шесть раз больше».
   Йоруст казался оскорбленным. «Тысячу лет мы очищали нашу воду древесным углем. Если бы мы изменились сейчас, то назвали бы наших предков дураками. Они не были дураками; они были великими и мудрыми».
   — А как насчет прогресса?
   — Я не вижу в этом необходимости, — сказал Йоруст. «Наша цивилизация представляет собой совершенную единицу в ее нынешнем виде. Даже нищих хорошо кормят. На Венере нет несчастья. Пути наших предков были проверены и признаны хорошими. Так зачем менять?»
   — Но…
   — Мы просто нарушим статус-кво, если изменим баланс, — решительно сказал Йоруст, вставая.
   «Пусть ты будешь достоин имен своих отцов».
   — Послушайте… — начал Манн.
   Но Йоруст снова сидел на стуле и больше не слушал.
   Трое землян переглянулись, пожали плечами и вышли. Ответ был определенно нет.
   — И это, — сказал Манн, когда они спускались в лифте, — именно так. Йоруст хочет, чтобы мы умерли от голода. Слово вышло.
   Андерхилл был склонен не согласиться. — С ней все в порядке. Как она сказала, она всего лишь администратор. Циркомары здесь являются группой давления. Это мощный блок».
   «Они управляют Венерой. Я знаю." Манн поморщился. «Трудно понять психологию этих людей. Они кажутся неизменно противниками перемен. Мы представляем перемены. Поэтому они решили, что просто проигнорируют нас».
   «Это не сработает, — сказал Андерхилл. «Даже если мы умрем с голоду, позже земных кораблей будет больше».
   «Тот же кляп может сработать и на них».
   «Голод? Но… —
   Пассивное сопротивление. Нет закона, обязывающего венерианцев вести дела с землянами. Они могут просто принять политику закрытых дверей, и мы ничего не можем с этим поделать. На Венере нет приветственного коврика.
   Майк Парящий Орел нарушил долгое молчание, когда они вышли к берегу канала. — Это разновидность поклонения предкам, их психология. Возможно, перенесенный эгоизм — комплекс расовой неполноценности.
   Манн покачал головой. — Ты неплохо рисуешь.
   — Ладно, может быть, я. Но это сводится к преклонению перед прошлым. И страх. Их нынешняя социальная культура работала веками. Они не хотят никаких вторжений. Это логично. Если бы у вас была машина, которая отлично справлялась со своей задачей, для которой она была разработана, хотели бы вы улучшений?»
   "Почему нет?" — сказал Мунн. — Конечно, хотел бы.
   "Почему?"
   — Ну, чтобы сэкономить время. Если новое навесное оборудование удвоит производительность машины, я бы этого хотел».
   Навахо выглядел задумчивым. «Предположим, окажется, скажем, холодильники. Были бы последствия.
   Вам потребуется меньше рабочей силы, что нарушит структуру экономики».
   «Микроскопически».
   "В таком случае. Но также будет изменение точки зрения потребителя. У большего количества людей были бы холодильники. Больше людей будут делать домашнее мороженое. Продажи мороженого снизят розничные продажи. Оптовики будут покупать меньше молока. Фермеры бы… —
   Я знаю, — сказал Манн. «Из-за отсутствия гвоздя королевство было потеряно. Вы говорите о микрокосме.
   Даже если бы вы этого не сделали, есть автоматические корректировки — они всегда есть».
   «Экспериментальная, растущая цивилизация готова согласиться на такие корректировки», — отметил Майк Парящий Орел. «Венерианцы ультраконсервативны. Они считают, что им больше не нужно расти или меняться. Их система работала веками. Он идеально интегрирован. Вторжение чего-либо может опрокинуть тележку с яблоками. У таркойнаров есть власть, и они намерены ее сохранить.
   — Значит, мы голодаем, — вставил Андерхилл.
   Индеец ухмыльнулся. — Похоже на то. Если только мы не сможем придумать какой-нибудь способ делать деньги».
   «Мы должны, — сказал Мунн. «Между прочим, нас выбрали из-за нашего IQ».
   «Наши таланты не слишком подходят», — заметил Майк Парящий Орел, пиная камень в канал.
   «Вы физик. Я натуралист. Бронсон - инженер, а Стив Тиркел - пила. Ты, мой бесполезный юный друг, сын богатого человека.
   Андерхилл смущенно улыбнулся. «Ну, папа вспылил. Он умел делать деньги. Это то, что нам нужно сейчас, не так ли?»
   — Как он убирался?
   "Фондовый рынок."
   «Это очень помогает», — сказал Манн. «Я думаю, что наш лучший план — найти какой-нибудь процесс, который действительно нужен венерианцам, а затем продать его им».
   — Если бы мы могли по радио связаться с Землей за помощью… — начал Андерхилл.
   — …тогда нам не о чем было бы беспокоиться, — закончил навахо. «К сожалению, на Венере есть слой Хевисайда, поэтому мы не можем использовать беспроводную связь. Вам лучше попробовать что-нибудь изобрести, шкипер. Но захотят ли его впоследствии венерианцы, я не знаю.
   — размышлял Манн. — Статус-кво не может оставаться таким постоянно. Это неразумно, как практически обо всем говорил мой дед. Всегда есть изобретатели. Новые процессы — они должны быть ассимилированы в социальную установку. Я должен быть в состоянии одурманить гаджет. Даже хороший консервант для пищевых продуктов может сделать это».
   «Не с гидропонными садами, которые производят так, как они».
   «Гм-м. Лучше мышеловка — что-нибудь бесполезное, но интригующее. Однорукий бандит… —
   Они бы приняли закон против этого.
   — Ну, ты что-нибудь предлагаешь.
   «Похоже, венерианцы мало что знают о генетике. Если бы я мог производить необычные продукты путем скрещивания… а?»
   — Возможно, — сказал Манн. "Может быть."
   Пухлое лицо Стива Тиркела смотрело в иллюминатор. Остальные гости сидели за столом, строчили в стилопадах и пили некрепкий кофе.
   — У меня есть идея, — сказал Тиркел.
   Манн хмыкнул. «Я знаю ваши идеи. Что теперь?"
   "Очень просто. Чума поражает венерианцев, и я нахожу антивирус, который их спасет. Они будут благодарны… —
   …и ты выйдешь замуж за Джоруста и будешь править планетой, — закончил Манн. «Ха!»
   — Не совсем так, — невозмутимо продолжал Тиркел. «Если они не будут благодарны, мы просто продержимся с антитоксином, пока они не заплатят».
   «Единственное, что не так с этим мозговым штурмом, это то, что венерианцы, похоже, не страдают от чумы», — заметил Майк Парящий Орел. «В остальном все идеально».
   Тиркел вздохнул. — Я боялся, что ты упомянешь об этом. Может быть, мы могли бы быть неэтичными — совсем чуть-чуть — и вызвать чуму. Брюшной тиф или что-то в этом роде.
   "Какой человек!" — восхищенно сказал навахо. — Из тебя вышел бы великий убийца, Стив.
   «Я часто так думал. Но я не собирался доходить до убийства. Болезненная, инвалидизирующая болезнь… —
   Например? — спросил Манн.
   — Дифтерия? — с надеждой предположил кровожадный врач.
   — Веселая перспектива, — пробормотал Майк Парящий Орел. — Ты говоришь как апач.
   — Дифтерия, бери-бери, проказа, бубонная чума, — яростно сказал Пэт Бронсон. «Я голосую за всех.
   Дайте противным маленьким лягушкам попробовать их собственное лекарство. Ударь их хорошо.
   «Предположим, мы позволим вам начать легкую чуму», — сказал Манн. «Что-то, что не может быть фатальным — как бы вы поступили?»
   «Загрязнить водоснабжение или что-то в этом роде… а?»
   "Так. Что с?"
   Тиркел внезапно выглядел убитым горем. «О! Ой!"
   Манн кивнул. — «Гудвил» не предназначен для таких вещей. Мы без микробов. Антисептик внутри и снаружи. Ты забыл, как нас лечили перед отъездом?
   Бронсон выругался. «Никогда я этого не забуду — гипогликемия каждый час! Антитоксины, уколы, ультрафиолетовый рентген, пока мои кости не стали зелеными».
   — Вот именно, — сказал Манн. «Мы практически без микробов. Это мера предосторожности, которую они должны были принять, чтобы мы не начали чуму на Венере.
   — Но мы хотим вызвать чуму, — жалобно сказал Тиркел.
   «Венерианцу нельзя даже простудить голову», — сказал ему Манн. «Так это исключено. А как насчет венерианских анестетиков? Они так же хороши, как наши?
   «Лучше», — признал врач. «Не то, чтобы они им нужны, кроме детей. Синапсы у них забавные. Они овладели самогипнозом, поэтому могут блокировать боль, когда это необходимо».
   — Сульфатные препараты?
   «Я думал об этом. Они тоже есть.
   «Моя идея, — вмешался Бронсон, — это энергия воды. Или плотины. Когда идет дождь, бывает наводнение».
   — Однако дренаж хороший, — сказал Манн. — Каналы позаботятся об этом.
   «Теперь позвольте мне закончить! У этих людей с рыбьей кожей есть гидроэнергия, но она неэффективна. Повсюду так много быстрой воды, что они строят растения там, где им кажется лучше, — их тысячи, — и половину времени они бесполезны, когда дожди концентрируются в другом районе. Половина заводов все время не работает. Что стоит денег. Если бы они построили плотины, у них был бы стабильный источник энергии — без огромных накладных расходов».
   — Это мысль, — признал Манн.
   Майк Парящий Орел сказал: «Я буду придерживаться своих скрещиваний в гидропонных садах. Я могу вырастить бифштексы с грибами, чтобы по вкусу был вустерширский соус или что-то в этом роде. Воззвание к вкусу, знаете ли…
   — Вполне справедливо. Стив?"
   Тиркел взъерошил себе волосы. — Я придумаю ракурс. Не торопи меня».
   Манн посмотрел на Тандерхилла. — Есть какие-нибудь проблески интеллекта, приятель?
   Юноша поморщился. — Не только сейчас. Все, о чем я могу думать, это манипулирование фондовым рынком».
   "Без денег?"
   «Вот в чем беда».
   Манн кивнул. — Ну, моя собственная идея — реклама. Как физик, это в моей компетенции».
   "Как?" Бронсон хотел знать. «Демонстрация разрушения атома? Поступок сильного мужчины?
   "Снизить тон. Рекламы на Венере не знают, а коммерции знают. Забавно. Я думаю, что розничные продавцы ухватятся за этот шанс».
   «У них есть радиореклама».
   «Стилизованный и ритуальный. Их телевизоры готовы к рекламе. Визуальная реклама…
   да. Хитрые гаджеты, которые я мог бы сделать для демонстрации продуктов. Почему нет?"
   — Думаю, я сооружу рентгеновский аппарат, — вдруг сказал Тиркел, — если вы мне поможете, шкипер.
   Манн сказал: «У нас есть оборудование и чертежи. Завтра начнем. Должно быть, уже довольно поздно.
   Так и было, хотя заката на Венере не было. Квинтет удалился, чтобы мечтать об обедах из полных блюд — все, кроме Тиркела, которому снилось, что он ест жареного цыпленка, который внезапно превратился в венерианца и начал пожирать его, начиная с ног. Он проснулся в поту и ругательствах, принял немного нембутала и, наконец, снова заснул.
   На следующее утро они разбежались. Майк Парящий Орел отнес микроскоп и другие гаджеты в ближайший центр гидропоники и приступил к работе. Ему не разрешалось нести споры обратно в Доброжелательность, но никто не возражал против его экспериментов в самом Вайринге. Он делал культуры и использовал витаминные комплексы форсированного роста и надеялся на лучшее.
   Пэт Бронсон отправился к Скоттери, главе Water Power. Скоттери был высоким угрюмым венерианцем, который много знал о технике и настоял на том, чтобы показать Бронсону модели в его офисе, прежде чем они перейдут к разговору.
   — Сколько у вас электростанций? — спросил Бронсон.
   «Третья степень двенадцать раз четыре дюжины. Сорок две дюжины в этом районе.
   Всего почти миллион, Бронсон заработал. «Сколько сейчас в эксплуатации?» он продолжал.
   — Около семнадцати дюжин.
   — Значит, триста холостых — двадцать пять дюжин. Разве содержание не имеет значения?
   — Немалый фактор, — признал Скотттери. «Помимо того факта, что некоторые из этих станций сейчас окончательно не работают. Рельеф меняется быстро. Эрозия, знаете ли. В один год мы построим одну станцию в ущелье, а в следующем вода пойдет по другому маршруту. Мы строим около дюжины в день.
   Но что-то из старых, конечно, спасаем.
   У Бронсона был мозговой штурм. «Нет водораздела?»
   — А?
   — пояснил землянин. Скоттери отрицательно покачал плечами. — У нас здесь другой тип растительности. Воды так много, что корням не нужно глубоко проникать».
   — Но им нужна почва?
   "Нет. Элементы, которые им нужны, находятся во взвешенном состоянии в воде».
   Бронсон описал, как работают водоразделы: «Предположим, вы импортируете земные растения и деревья и засаживаете горы лесами. И построили плотины, чтобы удерживать воду. У вас будет электричество все время, и вам понадобится всего несколько больших станций. И они будут постоянными».
   Скоттери задумался. «У нас есть вся необходимая сила».
   — Но посмотри на расход!
   «Наши тарифы покрывают это».
   — Вы могли бы заработать больше денег — дифалы и софалы…
   — Мы получали точно такую же прибыль в течение трехсот лет, — объяснил Скоттери. «Наша сеть остается неизменной. Это работает отлично. Я вижу, вы не понимаете нашу экономическую систему. Поскольку у нас есть все, что нам нужно, нет смысла зарабатывать больше денег, даже на пол-очка больше.
   «Ваши конкуренты…»
   «Нас всего трое, и они довольны своей прибылью».
   — А если я заинтересую их своим планом?
   — Но ты не мог, — терпеливо сказал Скоттери. «Они будут заинтересованы не больше, чем я. Я рад, что ты заглянул. Пусть ты будешь достоин имени своего отца.
   — Бездушная рыба! — крикнул Бронсон, выходя из себя. «Разве в твоей зеленокожей туше нет красной крови? Неужели никто в этом мире не знает, что такое борьба?» Он ударил кулаком по ладони. — Я не был бы достоин имени старого Шеймаса Бронсона, если бы не ткнул прямо сейчас в твою уродливую физиономию…
   Скотттери нажал кнопку. Появились два крупных венерианца. Глава Water Power указал на Бронсона.
   — Убери, — сказал он.
   Капитан Руфус Манн был в одной из телестудий с Бартом Андерхиллом. Они сидели рядом с Хаккапуем, владельцем Veetsy, что можно перевести как Wet Tingles. Они смотрели телевизионную рекламу продукта Хаккапуя на экране визора высоко на стене.
   Вошел венерианец, широко расставив ноги, подбоченившись. Он поднял одну руку, широко расставив шесть пальцев.
   «Все мужчины пьют воду. Вода хорошая. Жизни нужна вода. Veetsy тоже хорош. Четыре фала покупают глобус Veetsy. Вот и все."
   Он исчез. Цвета переливались по экрану, и музыка играла в необычном ритме. Манн повернулся к Хаккапую.
   «Это не реклама. Вы не можете получить клиентов таким образом».
   — Ну, это традиционно, — слабо сказал Хаккапуй.
   Манн открыл лежащую у его ног пачку, достал высокий стеклянный стакан и попросил глобус Витси. Его дали ему, и он вылил зеленую жидкость в свой химический стакан. После этого он бросил полдюжины цветных шариков и добавил кусок сухого льда, который опустился на дно. Шары быстро взлетали и опускались.
   "Видеть?" — сказал Мунн. "Визуальный эффект. Шарики лишь немного тяжелее, чем Veetsy. Это визуальный эквивалент Wet Tingles. Покажите это по телевидению, с хорошей речью о продажах, и вы увидите, как подскочит ваша кривая продаж».
   Хаккапуи выглядел заинтересованным. — Я не уверен… —
   Мунн вытащил пачку бумаг и забил в брешь в стене. Через некоторое время вошел толстый венерианец и сказал: «Пусть ты будешь достоин имен своих предков». Хаклкапуй представил его как Лориша.
   — Я подумал, что Лоришу лучше это увидеть. Не могли бы вы вернуться к этому снова?»
   — Конечно, — сказал Манн. — Теперь принцип витрин… Закончив, Хаккапуй посмотрел на Лориша, который медленно покачал плечами.
   — Нет, — сказал он.
   Хаккапуи надул губы. «Это позволит продать больше Veetsy».
   «И опрокинуть экономические графики», — сказал Лориш. "Нет."
   Манн уставился на него. «Почему бы и нет? Хаккапуи владеет Veetsy, не так ли? Кто вы, в конце концов, цензор?
   — Я представляю таркомар рекламодателей, — объяснил Лориш. «Видите ли, реклама на Венере строго ритуальна. Он никогда не меняется. Почему так должно быть? Если мы позволим Hakkapuy использовать ваши идеи, это будет несправедливо по отношению к другим производителям безалкогольных напитков».
   «Они могли бы сделать то же самое, — заметил Манн.
   «Пирамидная конкуренция, ведущая к окончательному краху. Хаккапуй зарабатывает достаточно денег. Не так ли, Хаккапуи?
   — Думаю, да.
   — Вы сомневаетесь в мотивах таркомаров?
   Хаккапуй сглотнул. — Нет, — поспешно сказал он. "Нет нет нет! Вы совершенно правы.
   Лориш посмотрел на него. — Очень хорошо. Что до тебя, землянин, то тебе лучше не тратить время на дальнейшую реализацию этого плана.
   Манн покраснел. — Ты мне угрожаешь?
   "Конечно, нет. Я просто имею в виду, что ни один рекламодатель не может использовать вашу идею, не посоветовавшись с моим таркойнаром, и мы наложим на нее вето».
   — Конечно, — сказал Манн. «Хорошо, давай, Берт. Давай выбираться отсюда." Они ушли, чтобы прогуляться по берегу канала и посовещаться. Андерхилл задумался.
   «Похоже, таркомары долгое время держали баланс сил. Они хотят, чтобы все оставалось как есть. Это очевидно."
   – прорычал Мунн.
   Андерхилл продолжал: «Нам пришлось бы опрокинуть всю тележку с яблоками, чтобы куда-то добраться. Но есть одно преимущество в нашу пользу».
   "Что?"
   "Законы."
   — Как ты это понимаешь? — спросил Манн. «Они все против нас».
   "До сих пор да. Но они традиционно жесткие и непоколебимые. Решение, принятое триста лет назад, не может быть изменено, кроме как долгим судебным процессом. Если мы сможем найти лазейку в этих законах, они нас не коснутся».
   — Ладно, найди лазейку, — ворчливо сказал Манн. «Я возвращаюсь на корабль и помогаю Стиву построить рентгеновский аппарат».
   «Думаю, я пойду на биржу и поищу», — сказал Андерхилл. — Просто возможно…
   Через неделю рентгеновский аппарат был готов. Манн и Тиркел просмотрели записи закона Вайринга и обнаружили, что им разрешено продавать самодельное устройство, не принадлежащее таркомару, при условии соблюдения некоторых тривиальных ограничений. Листовки были напечатаны и разбросаны по городу, а венерианцы пришли посмотреть, как Манн и Тиркелл демонстрируют достоинства рентгеновских лучей. -
   Майк Парящий Орел оторвался от работы на сегодня и опрометчиво выкурил дюжину сигарет из своего скудного магазина, пылая тупой яростью, пока затягивался. У него были проблемы со своими гидропонными культурами.
   "Сумасшедший!" — сказал он Бронсону. — Лютер Бербанк сошел бы с ума, как я. Как, черт возьми, я могу угадать-опылить эти неоднозначные образцы венерианской флоры?
   — Что ж, это кажется не совсем справедливым, — утешил Бронсон. — Восемнадцать полов, а?
   «Пока что восемнадцать. И четыре разновидности, которые, по-видимому, вообще не имеют пола. Как можно скрещивать эти извращенные грибы? Вам придется выставлять результат на выставке».
   — Ты ничего не добиваешься?
   — О, я получаю места, — с горечью сказал Майк Парящий Орел. «Я получаю всевозможные результаты. Беда в том, что ничто не остается постоянным. Однажды у меня появляется грибок со вкусом рома, и он не размножается, его споры превращаются во что-то со вкусом скипидара. Вот видите».
   Бронсон выглядел сочувствующим. «Не могли бы вы украсть немного личинки, когда они не смотрят? Таким образом, работа не будет полным провалом».
   — Меня обыскивают, — сказал навахо.
   — Грязные скунсы, — взвизгнул Бронсон. «Что они думают о нас? Мошенники?
   «Миль/ч. Что-то происходит снаружи. Давайте взглянем."
   Они вышли из «Доброй воли» и обнаружили, что Манн страстно спорит с Джорустом, который лично пришел осмотреть рентгеновский аппарат. Толпа венерианцев жадно наблюдала. Лицо Манна побагровело.
   — Я посмотрел, — сказал он. — На этот раз ты не сможешь остановить меня, Йоруст. Совершенно законно построить машину и продать ее за чертой города».
   — Конечно, — сказал Йоруст. — Я не жалуюсь на это.
   "Хорошо? Мы не нарушаем никаких законов».
   Женщина поманила, и толстый венерианец проковылял вперед. — Патент на три гросса в квадрате четырнадцать две дюжины, выданный Метци-Стангу из Милоша, год четвертой степени двенадцать, предметно-сенсибилизированные пластины.
   "Что это такое?" — спросил Манн.
   — Это патент, — сказал ему Йоруст. — Он был выдан некоторое время назад венерианскому изобретателю по имени Метци-Станг. Таркойнар купил и подавил процесс, но посягать на него по-прежнему незаконно».
   — Вы имеете в виду, что кто-то уже изобрел рентгеновский аппарат на Венере?
   "Нет. Просто сенсибилизированный фильм. Но это часть вашего устройства, поэтому вы не можете его продать».
   Тиркел выдвинулся вперед. — Мне не нужна пленка… —
   Толстый венерианец сказал: — Вибрационный патент три брутто две дюжины семь…
   — Что теперь? Вмешался Мунн.
   Йоруст улыбнулся: «Машины, использующие вибрацию, не должны нарушать этот патент».
   — Это рентгеновский аппарат, — отрезал Тиркел.
   — Свет — это вибрация, — сказал ему Йоруст. — Вы не можете продать его, не купив разрешения у таркомара, который теперь владеет этим патентом. Это должно стоить, давайте посмотрим, пять тысяч диванов или около того.
   Тиркел резко повернулся и вошел на корабль, где смешал виски с содовой и с тоской подумал о микробах дифтерии. Через некоторое время появились остальные, выглядевшие безутешными.
   — Она может это сделать? — спросил Тиркел.
   Манн кивнул. — Она может это сделать, приятель. Она сделала это».
   «Мы не нарушаем их патенты».
   «Мы не на Земле. Патентные законы здесь настолько широки, что если человек изобретает ружье, никто другой не может делать оптические прицелы. Мы снова в ловушке».
   Андерхилл сказал: — Это снова таркониары. Когда они видят новый процесс или изобретение, которые могут означать перемены, они покупают его и подавляют. Я не могу придумать ни одного устройства, которое мы могли бы сделать, которое не было бы нарушением того или иного венерианского патента».
   — Они остаются в рамках закона, — заметил Манн. «Их закон. Так что мы даже не можем бросить им вызов. Пока мы на Венере, мы подчиняемся их юриспруденции.
   «Бобы становятся низкими», угрюмо сказал Тиркел.
   — Все есть, — сказал ему капитан. — Есть идеи, кто-нибудь?
   Наступила тишина. Вскоре Андерхилл достал глобус «Витси» и поставил его на стол.
   — Где ты это взял? — спросил Бронсон. «Это стоит четыре фри».
   — Пусто, — сказал Андерхилл. «Я нашел его в пепельнице. Я исследовал глассит — материал, который они используют для подобных вещей.
   "Что насчет этого?"
   «Я узнал, как они это делают. Это сложный и дорогой процесс. Он ничем не лучше нашего флексигласа, и его намного сложнее изготовить. Если бы у нас была здесь фабрика по производству гибкого стекла… —
   Ну?
   «Дно выпало бы из Amalgamated Glassite».
   — Я не понимаю, — сказал Бронсон. "Ну и что?"
   — Вы когда-нибудь слышали о кампании перешептываний? — спросил Андерхилл. — Мой отец таким образом манипулировал многими выборами, старый дьявол. Предположим, мы распространим информацию о том, что существует новый процесс изготовления более дешевой и качественной замены гласзиту? Не упадут ли акции Amalgamated?»
   — Возможно, — сказал Манн. «Мы могли бы убраться».
   "Что с?"
   "Ой." Андерхилл молчал. "Нужны деньги чтобы делать деньги."
   "Всегда."
   "Я думаю. Вот еще одна идея. Венера находится на железном эталоне. Железо на Земле дешевое. Допустим, мы говорили о том, чтобы привезти сюда железо — посыпать его вещами. Будет паника, не так ли?
   «Не без железа, которое можно разбросать», — сказал Манн. «Контрпропаганда будет транслироваться по телевидению; мы не могли конкурировать с ним. Наша кампания по перешептыванию будет раздавлена до того, как мы ее начнем. Венерианское правительство — таркомары — просто будет отрицать, что у Земли есть неограниченные запасы железа. Мы все равно не выиграем».
   — Должен быть какой-то угол, — нахмурился Андерхилл. «Должно быть. Давайте посмотрим. Что лежит в основе венерианской системы?»
   «Никакой конкуренции», — сказал Майк Парящий Орел. «У каждого есть все, что он хочет».
   "Может быть. На вершине. Но инстинкт соперничества слишком силен, чтобы его можно было так подавить. Бьюсь об заклад, многие венерианцы хотели бы сделать несколько лишних фальшивок.
   — Куда это нас приведет? Манн хотел знать.
   «То, как это делал мой отец… Хм-м-м. Он манипулировал, дергал за провода, заставлял людей приходить к нему. Какое слабое место в венерианской экономике?»
   Мунн колебался. «Мы ничего не можем ударить — мы слишком ограничены». Андерхилл закрыл глаза. «Основа экономической и социальной системы — что?»
   — Деньги, — сказал Бронсон.
   "Нет. Земля на стандарте радия. Несколько лет назад это было золото или серебро. Венера на железе. А еще есть бартерная система. Деньги — переменная величина».
   — Деньги представляют собой природные ресурсы… — начал Тиркел.
   — Человеко-часы, — тихо вставил Манн.
   Андерхилл подпрыгнул. «Вот оно! Конечно же человеко-часы! Это константа. Объем продукции, который человек может произвести за час, представляет собой произвольную постоянную величину — два доллара, дюжину дифалов или что-то еще. Это основа любого экономического устройства. И это база, которую мы должны поразить. Поклонение предкам, сила таркомаров — на самом деле они поверхностны. Как только основной системе будет брошен вызов, они упадут».
   — Не понимаю, к чему это нас приведет, — сказал Тиркел.
   «Сделайте количество человеко-часов переменным», — объяснил Андерхилл. «Как только мы это сделаем, все может случиться».
   «Лучше бы что-то случилось, — сказал Бронсон, — и быстро. У нас осталось немного еды.
   — Заткнись, — сказал Манн. «Я думаю, что у парня правильный угол. Изменить постоянную человеко-часов, а? Как мы можем сделать это? Специализированная подготовка? Научить венерианца производить в два раза больше продукции за тот же период времени? Квалифицированный труд?"
   «У них есть квалифицированная рабочая сила, — сказал Андерхилл. — Если бы мы могли заставить их работать быстрее или увеличить их выносливость… —
   Бензедрин плюс, — перебил Тиркел. «С достаточным количеством кофеина, витаминным комплексом и рибофлавином я мог бы на скорую руку разогнаться, хорошо».
   Манн медленно кивнул. — Таблетки, а не уколы. Если это сработает, через некоторое время нам придется делать это под прикрытием».
   «Что, черт возьми, мы получим, если заставим венерианцев работать быстрее?» — спросил Бронсон.
   Андерхилл щелкнул пальцами. — Разве ты не видишь? Венера ультраконсервативна. Экономическая система замерла в статике. Он не приспособлен к изменениям. Будет ад!
   Манн сказал: «Прежде всего нам понадобится реклама, чтобы вызвать общественный интерес. Практическая демонстрация».
   Он оглядел стол, его взгляд остановился на Майке Парящем Орле. — Похоже, ты избран, краснокожий. Согласно тестам, которые мы прошли на Земле, у тебя больше выносливости, чем у любого из нас.
   — Хорошо, — сказал навахо. "Что мне делать?"
   "Работа!" Андерхилл сказал ему. «Работай до упаду!»
   Это началось ранним утром следующего дня на главной площади Вайринга. Мунн тщательно все проверил, решив убедиться, что ничего не пойдет не так, и узнал, что на месте площади будет построено здание для отдыха. «Работы не начнутся в течение нескольких недель, — сказал Йоруст. "Почему?"
   «Мы хотим вырыть там яму», — сказал Манн. — Это законно?
   Венерианка улыбнулась. — Да, конечно. Это общественное достояние, пока не начнутся подрядчики. Но, боюсь, демонстрация вашей мускульной силы вам не поможет.
   — А?
   "Я не дурак. Вы пытаетесь найти работу. Вы надеетесь сделать это, рекламируя свои способности. Но зачем делать это именно так? Выкопать яму может любой. Это не специализировано».
   Мунн хмыкнул. Если Йоруст хотел поторопиться с таким выводом, дурак. Он сказал: «Реклама окупается. Верните на Землю паровую лопату, и толпа соберется посмотреть на это. У нас нет парового экскаватора, но… —
   Ну, как хотите. Юридически вы в своем праве. Тем не менее, вы не можете удержаться на работе, не присоединившись к таркойнарам.
   «Иногда я думаю, что вашей планете было бы намного лучше без таркойнаров», — прямо сказал Манн.
   Йоруст шевельнул ее плечами. — Между нами говоря, я часто так думал. Однако я всего лишь администратор. У меня нет реальной власти. Я делаю то, что мне говорят. Если бы мне было позволено, я был бы рад одолжить вам деньги, которые вам нужны...
   - Что? Манн посмотрел на нее. «Я думала…»
   Женщина замерла. «Это не разрешено. Традиция не всегда мудрость, но я ничего не могу с этим поделать.
   Бросать вызов таркомарам немыслимо и бесполезно. Мне жаль."
   После этого Мунн почему-то почувствовал себя немного лучше. Венерианцы не все были врагами. Виновниками этого бардака были всемогущие таркомары, завидующие своей власти, фанатично желающие сохранить статус-кво.
   Когда он вернулся на площадь, остальные уже ждали. Бронсон соорудил табло на фонетическом венерианском языке и разложил мотыги, кирку, лопату, тачку и доски для навахо, который стоял, мускулистый, из красной бронзы, раздетый по пояс на прохладном ветру. Несколько лодок остановились, чтобы посмотреть.
   Манн посмотрел на часы. «Хорошо, Краснокожий. Пойдем. Стив может начать…
   Андерхилл начал бить в барабан. Бронсон выставил на табло цифры: 4:03:00, Venusian Vyring Time. Тиркел подошел к ближайшему походному столу, заваленному бутылками и медицинским оборудованием, вытряхнул из флакона одну из состряпанных им стимуляторов и дал ее Майку Парящему Орлу. Индеец съел, поднял мотыгу и принялся за работу.
   Это все.
   Мужчина копает яму. Почему зрелище должно быть таким захватывающим, никто так и не понял.
   Принцип остается тем же, будь то паровая лопата, выгребающая полтонны земли за один укус, или потный, коренастый навахо, вооруженный лопатой и киркой. Лодки стали толще.
   Майк Парящий Орел продолжал работать. Прошел час. Другой. Были регулярные короткие периоды отдыха, и Майк продолжал вращать свои инструменты, чтобы заставить работать все мышцы. Немного разбив землю мотыгой, он загребал ее лопатой в тачку, скатывал свою ношу по доске и сбрасывал ее на постоянно растущую кучу на некотором расстоянии. Три часа. Четыре. Майк ушел на короткий обед. Бронсон следил за временем на своем табло.
   Тиркел дал навахо еще одну таблетку. — Как дела?
   "Отлично. Я достаточно жесткий».
   — Я знаю, но эти стимуляторы — они помогут.
   Андерхилл сидел за пишущей машинкой. Он уже напечатал огромное количество копий, потому что работал с тех пор, как Майк Парящий Орел начал свою работу. Бронсон обнаружил в себе давно забытый талант и жонглировал самодельными индейскими булавами и цветными мячами. Он тоже поддерживал это довольно долгое время.
   Капитан Руфус Манн работал на швейной машинке. Ему не особенно нравилась эта задача, но это была точная работа, а потому полезная для плана. Вся компания, кроме Тиркела, что-то делала, а врач давал таблетки и старался выглядеть алхимиком.
   Время от времени он навещал Манна и Андерхилла, собирал стопки бумаги и тщательно сшитых лоскутов ткани и складывал их в различные коробки возле канала с надписью «Возьми одну». На ткани машинной вышивкой на венерианском языке была вышита надпись: «Сувенир с Земли». Толпы сгустились.
   Земляне продолжали работать. Бронсон продолжал жонглировать, делая перерывы, чтобы освежиться. В конце концов он экспериментировал с монетами и карточными фокусами. Майк Парящий Орел продолжал копать. Манн шил. Андерхилл продолжал печатать, и венерианцы читали то, что выдавали его летающие пальцы.
   "Бесплатно! Бесплатно! Бесплатно!" — говорилось в листовках. «Сувенирные наволочки с Земли! Бесплатное шоу! Посмотрите, как земляне демонстрируют выносливость, ловкость и точность четырьмя разными способами. Как долго они смогут его поддерживать? С помощью POWER PILLS - на неопределенный срок! Их производительность удваивается, а их точность повышается с помощью СИЛОВЫХ ПИЛЕТ — они бодрят вас. Медицинский продукт Земли, который может сделать любого человека в два раза дороже его веса в диванах!
   Так продолжалось. Старая армейская игра с вариациями. Венерианцы не выдержали. Слово облетело. Толпа сгустилась. Как долго земляне смогут поддерживать темп?
   Они продолжали это. Стимулирующие таблетки Тиркела, а также сложные уколы, которые он дал своим товарищам утром, похоже, подействовали. Майк Парящий Орел копал как бобр. Пот струился с его блестящего красно-бронзового туловища. Он много пил и ел соляные таблетки.
   Манн продолжал шить, не пропуская ни стежка. Он знал, что его товары внимательно проверяют на наличие признаков небрежного изготовления. Бронсон продолжал жонглировать и делать фокусы с монетами, ни разу не промахнувшись.
   Андерхилл печатал больными пальцами.
   Пять часов. Шесть часов. Даже с перерывами на отдых было изнурительно. Они принесли еду из Доброй воли, но она была не слишком вкусной. Тем не менее, Тиркел тщательно отбирал его из-за калорийности.
   Семь часов. Восемь часов. Толпы сделали каналы непроходимыми. Пришел полицейский и поспорил с Тиркелом, который сказал ему увидеть Джоруста. Йоруст, должно быть, засунул ему в ухо блоху, потому что он вернулся, чтобы наблюдать, но не вмешиваться.
   Девять часов. Десять часов. Десять часов титанических усилий. Мужчины были измотаны, но продолжали идти.
   Однако к тому времени они уже высказали свою точку зрения, поскольку несколько венерианцев подошли к Тиркеллу и спросили о Power Pills. Кем они были? Они действительно заставили вас работать быстрее? Как они могли купить… Рядом с Тиркелом появился полицейский. — У меня сообщение от медицинского таркомара, — объявил он. «Если вы попытаетесь продать любую из этих вещей, вы попадете в тюрьму».
   — Не подумал бы об этом, — сказал Тиркел. «Мы раздаем бесплатные образцы. Вот, приятель. Он зарылся в мешок и бросил ближайшему венерианцу таблетку силы. — Два дня работы вместо твоего обычного дня.
   Приходи еще завтра. Хочешь один, приятель? Здесь. Ты тоже. Ловить."
   — Подождите… — сказал полицейский.
   — Иди за ордером, — сказал ему Тиркел. «Нет закона, запрещающего делать подарки».
   Появился Йоруст с крепким, нетерпимого вида венерианцем. Она представила последнего как главу таркомаров Вирингов.
   — И я здесь, чтобы сказать тебе прекратить это, — сказал венерианец.
   Тиркел знал, что сказать. Его товарищи продолжали свою работу, но он чувствовал, что они смотрят и слушают.
   — Какое правило вы используете?
   «Почему… почему, вразнос».
   «Я ничего не продаю. Это общественное достояние; мы устраиваем бесплатное шоу».
   — Эти… ах… Таблетки силы… —
   Бесплатные подарки, — сказал Тиркел. «Слушай, приятель. Когда мы отдавали всю нашу еду вам, венерианским мошенникам, вы кричали? Нет, это ты взял. А потом заткнули. Когда мы попросили вернуть нашу еду, вы просто сказали нам, что у нас нет правовой защиты; владение девятью пунктами закона, и у нас было полное право делать бесплатные подарки. Вот чем мы сейчас занимаемся - дарим подарки. Ну и что?"
   Глаза Йоруста блестели, но она быстро их прикрыла. — Боюсь, он говорит правду. Закон защищает его. В этом нет большого вреда.
   Тиркел, наблюдая за ней, недоумевал. Угадал ли Йоруст правильный ответ? Была ли она на их стороне? Предводитель таркойнаров стал темно-зеленым, помедлил, развернулся на каблуках и ушел. Джораст бросила на землян долгий загадочный взгляд, повела плечами и последовала за ними.
   «Я все еще напряжен, — сказал Майк Парящий Орел неделей позже в Goodwill. «Голоден тоже. Когда мы получим личинку?
   Тиркел у клапана протянул силовую таблетку венерианцу и вернулся, потирая руки и ухмыляясь. «Подождите. Просто подожди. Что происходит, шкипер?
   Манн кивнул в сторону Андерхилла. — Спроси ребенка. Он вернулся из Выринга несколько минут назад.
   Андерхилл усмехнулся: «Это был настоящий ад. Тоже все за неделю. Мы определенно нанесли удар по экономической базе. Каждому венерианцу, работающему на сдельной основе, нужны наши пилюли, чтобы он мог ускорить производство и сделать больше фала. Это инстинкт соперничества, который универсален». -
   "Ну?" — спросил Бронсон. «Как это нравится крупным шишкам с лицом ящерицы?»
   «Им это не нравится. Это ударило по экономическому укладу, существовавшему веками. До сих пор один венерианец делал ровно десять диванов в неделю, скажем, изготавливая пять тысяч пробок от бутылок. С таблетками, приготовленными Стивом, он выпускает восемь или десять тысяч и соответственно зарабатывает больше денег. Парень на соседней скамейке говорит, какого черта, и подходит к нам за Power Pill для себя. Так оно и есть.
   И самое приятное, что не весь труд сдельный. Этого не может быть. Вам нужны материальные ценности для сдельной работы. Работа погодной машины должна измеряться временем, а не тем, сколько капель дождя вы делаете за день».
   Манн кивнул. — Вы имеете в виду ревность?
   Андерхилл сказал: «Ну, смотри. Механик-метеоролог делал по десять диванов в неделю, как укупорщик бутылок на сдельной основе. Теперь укупорщик делает двадцать диванов. Человек-метеомашина не видит в этом смысла. Он тоже готов принимать Power Pills, но это не увеличит его производительность. Он просит прибавку. Если он его получит, экономика расстроится еще больше. Если он этого не сделает, другие операторы метеорологических машин соберутся вместе с ним и решат, что это несправедливая дискриминация. Они злятся на таркойнаров. Они наносят удар!»
   Майк Парящий Орел сказал: «Таркомары запретили работать любому венерианцу, принимающему таблетки силы».
   «И все же венерианцы просят у нас Power Pills. Ну и что? Как вы можете доказать, что их глотал мужчина? Его производительность, конечно, увеличивается, но таркоинктры не могут задавить всех при хорошей явке. Они попробовали это, и многие парни, которые никогда не пробовали Power Pills, сошли с ума. Они были быстрыми работниками, вот и все.
   «Демонстрация, которую мы устроили, была хорошей идеей, — сказал Тиркелл. «Это было убедительно. Мне пришлось уменьшить силу таблеток — их уже мало, — но нам помогает сила внушения».
   Андерхилл ухмыльнулся. — Итак, база — единица измерения человеко-часов — сбилась с толку. Один маленький разводной ключ, брошенный туда, где он принесет наибольшую пользу. Он тоже распространяется. Не только Выринг. Новость распространяется по всей Венере, и рабочие в других городах спрашивают, почему половина рабочих Вайринга должна получать более высокую оплату.
   Вот где нам помогает равный стандарт обмена — единая денежная система по всей Венере. Ничто никогда не было не в порядке здесь на протяжении веков. Теперь… —
   сказал Манн, — теперь система рушится. Это естественный недостаток идеально интегрированной жесткой системы. Из-за отсутствия гвоздя таркомары теряют хватку. Они забыли, как приспосабливаться».
   — Он распространится, — уверенно сказал Андерхилл. «Он будет распространяться. Стив, вот идет еще один покупатель.
   Андерхилл был неправ. Вошли Йоруст и лидер таркомаров вирингов. — Да будешь ты достоин имен своих предков, — вежливо сказал Мунн. «Пододвиньте стул и выпейте. У нас еще осталось несколько бутылок пива.
   Йоруст повиновался, но венерианец закачался на ногах и сердито посмотрел на него. Женщина сказала: «Малси расстроена. Эти Power Pills вызывают проблемы».
   — Не знаю почему, — сказал Манн. «Они увеличивают производство, не так ли?»
   Мальси поморщился. «Это уловка! Уловка! Вы злоупотребляете нашим гостеприимством!
   — Какое гостеприимство? Бронсон хотел знать.
   — Вы угрожали системе, — упорно продолжил Мальси. «На Венере нет никаких изменений. Их не должно быть.
   "Почему нет?" — спросил Андерхилл. — Есть только одна настоящая причина, и ты ее знаешь. Любые успехи могут расстроить таркойнаров и поставить под угрозу власть, которой они владеют. Вы, рэкетиры, веками владели кнутом.
   Вы подавляли изобретения, удерживали Венеру в захолустье, пытались выбить инициативу из гонки, лишь бы остаться на вершине. Это невозможно сделать. Изменения происходят; они всегда делают. Если бы мы не пришли, в конце концов произошел бы внутренний взрыв».
   Мальси сердито посмотрела на него. «Ты перестанешь делать эти Power Pills».
   — По закону, — мягко сказал Тиркел. «Покажи прецедент».
   Йоруст сказал: «Право дарения — одно из древнейших на Венере. Этот закон можно изменить, Мальси, но я не думаю, что людям это понравится.
   Манн ухмыльнулся. «Нет. Они не будут. Это будет наводка. Венерианцы узнали, что можно заработать больше денег. Лишите их этого шанса, и тарко мары больше не будут доброжелательными правителями.
   Мальси стал темно-зеленым. — У нас есть сила…
   — Йоруст, ты администратор. Мы защищены вашими законами? — спросил Андерхилл.
   Она пошевелила плечами. — Да, ты. Законы священны. Возможно, потому что они всегда предназначались для защиты таркомаров.
   Мальси повернулась к ней. — Ты на стороне землян?
   «Конечно, нет, Мальси. Я просто соблюдаю закон, согласно моей присяге. Без предубеждений — вот и все, не так ли?
   Манн сказал: «Мы прекратим производство Power Pills, если хотите, но я предупреждаю вас, что это всего лишь передышка. Вы не можете остановить прогресс».
   Мальси казался неубежденным. «Ты остановишься?»
   "Конечно. Если вы заплатите нам.
   — Мы не можем вам платить, — упрямо сказал Мальси. — Ты не принадлежишь ни к одному тархомару. Это было бы незаконно».
   Йоруст пробормотал: «Вы могли бы подарить им, скажем, десять тысяч диванов».
   "Десять тысяч!" – взвизгнула Мальси. "Нелепый!"
   — Так оно и есть, — сказал Андерхилл. «Пятьдесят тысяч больше похоже на это. На это год можно хорошо прожить».
   К вентилю подошел венерианец, заглянул и сказал: «Сегодня я сделал в два раза больше дифалов. Можно мне еще одну Power Pill?» Он увидел Мальси и исчез с тихим воплем.
   Манн пожал плечами. Платите, или мы продолжим раздавать Power Pills — и вам придется приспособить жесткую социальную экономику. Я не думаю, что ты сможешь это сделать».
   Йоруст коснулся руки Мальси. "Другого пути нет."
   «Я…» Венерианка к этому времени была почти черной от бессильной ярости. — Хорошо, — капитулировал он, выплевывая слова сквозь зубы. — Я этого не забуду, Йоруст.
   «Но я должна вершить законы», — сказала женщина. «Почему, Мальси! Правилом таркойнаров всегда была непоколебимая честность.
   Мальси не ответил. Он нацарапал кредитный чек на пятьдесят тысяч диванов, проверил его и передал бирку Манну. После этого он послал прощальный взгляд по салону и затопал прочь.
   "Хорошо!" — сказал Бронсон. «Пятьдесят штук! Сегодня мы едим!»
   — Да будешь ты достоин имен своих отцов, — пробормотал Йоруст. У клапана она повернулась. — Боюсь, вы расстроили Мальси.
   — Очень жаль, — лицемерно сказал Манн.
   Йоруст слегка повела ее плечами. — Да. Вы расстроили Мальси. А Мальси представляет таркомаров… —
   Что он может с этим поделать? — спросил Андерхилл.
   "Ничего. Законы не позволят ему. Но приятно знать, что таркомары не безошибочны. Думаю, молва разойдется».
   Джоруст серьезно подмигнул Манну и ушел, выглядя невинным, как кошка, и потенциально опасным.
   "Хорошо!" — сказал Мунн. "Что это значит? Может быть, конец правления таркомаров?
   — Возможно, — сказал Бронсон. «Мне плевать. Я голоден и хочу бифштекс с грибами. Где мы можем обналичить чек на пятьдесят тысяч?
   ХОЛОДНАЯ ВОЙНА
   Глава 1. Последний из Пью
   У меня никогда больше не будет насморка, если я не подумаю о маленьком Младшем Пью. Теперь там был отвратительный мальчишка, если я когда-либо видел. Он был сложен как маленькая горилла. Толстое бледное лицо, злобный взгляд, глаза так близко посажены, что их можно выколоть сразу одним пальцем. Однако его лапа думала о нем миром. Может быть, это было естественно, учитывая, каким маленьким был Младший копией своего папы.
   «Последний из Пагов», — говаривал старик, выпячивая грудь и лучезарно глядя на маленькую гориллу. «Лучший маленький мальчик, который когда-либо ступал».
   Иногда у меня кровь стыла в жилах, когда я смотрел на них двоих вместе. Как-то грустно теперь вспоминать те счастливые дни, когда я не знал ни того, ни другого. Вы не поверите, но эти два Пью, отец и сын, вдвоем сумели завоевать мир.
   Мы, Хогбенс, тихие люди. Нам нравится не поднимать голову и вести спокойную жизнь в нашей собственной маленькой долине, куда никто не подходит, если мы об этом не скажем. Наши соседи и люди в деревне уже привыкли к нам. Они знают, что мы очень стараемся не бросаться в глаза. Делают надбавки.
   Если Пау напьется, как на прошлой неделе, и полетит по главной улице в своем красном нижнем белье, большинство людей сделают вид, что не замечают, так что не стоит смущать Моу. Они знают, что если бы он был трезв, он бы вел себя как порядочный христианин.
   То, что заставляло Пау пить в то время, был Маленький Сэм, наш ребенок, которого мы держим в подвале аквариума, и у него снова начинают резаться зубки. Впервые после Войны между Штатами. Мы думали, что у него режутся зубки, но с Маленьким Сэмом никогда не скажешь. Он тоже был очень беспокойным.
   Профессор, которого мы держим в бутылке, сказал нам, что однажды Маленький Сэм издавал что-то дозвуковое, когда кричал, но это просто его манера говорить. Ничего не значу. Это заставляет ваши нервы шалить, вот и все. Пау не выдерживает. На этот раз он даже разбудил дедушку на чердаке, а он не шевелился с Рождества. Первым делом после того, как он открыл глаза, он разозлился на Поу, как мокрая курица.
   -- Я вижу, ты -- чертов мошенник! он выл. «Опять играешь, что ли? О, sic a reowfule sigte! Я приземлю тебя, ywis! Раздался далекий стук.
   — Ты заставил меня упасть с добрых десяти футов! — крикнул Пау из долины. «Это несправедливо. Я мог бы что-нибудь сломать!»
   — Ты всех нас сломаешь своей пьяной невнимательностью, — сказал Дедушка. «Летят на виду у соседей! Людей сжигают на костре за меньшее. Вы хотите, чтобы человечество узнало о нас все? А теперь заткнись и дай мне позаботиться о Бэби.
   Дедушка всегда может успокоить ребенка, если никто другой не может. На этот раз он спел ему песенку на санскрите, и через некоторое время они похрапывали дуэтом.
   Я готовил дингус для Моу, чтобы он вскисал сливок для сметанного печенья. У меня было не так много работы, кроме старых саней и нескольких кусков проволоки, но мне и не нужно было много. Я пытался направить верхний конец провода на северо-северо-восток, когда увидел пару клетчатых брюк, проносившихся мимо в лесу.
   Это был дядя Лем. Я слышал, как он думает: «Это не я!» — говорил он очень громко внутри своей головы.
   — Возвращайся к своей работе, Саунк. Я не в миле от вас. Твой дядя Лем славный старик и никогда не лжет. Думаешь, я одурачу тебя, мальчик-санки?
   «Ты бы хотел, — мысленно ответил я. "Если бы ты мог. Как дела, дядя Лем?
   При этом он замедлил шаг и начал неторопливо возвращаться назад, описывая широкий круг.
   «О, у меня только что была идиллия, твоя Мо могла бы захотеть месиво из ежевики», — процедил он, очень небрежно пнув камешек. — Если кто-нибудь спросит вас, скажите, что вы меня не видели. Это не ложь. Это не так.
   — Дядя Лем, — процедил я очень громко, — я дал Моу клятву, что не отпущу тебя за пределы досягаемости без меня, учитывая последний раз, когда ты ушел… — Ну-ну, мой мальчик,
   — Дядя Лем стучал быстро. «Пусть прошлое останется в прошлом».
   — Ты просто не можешь отказать другу, дядя Лем, — напомнил я ему, делая последний виток провода вокруг бегунка. — Так что подожди немного, пока я не сброшу эти сливки, и мы оба отправимся вместе, куда бы ты ни задумал.
   Я увидел клетчатые штаны среди кустов, и он вышел на открытое место и виновато улыбнулся мне.
   Дядя Лем толстый малый. Я полагаю, он имеет в виду хорошие намерения, но его можно уговорить практически на что угодно, поэтому мы должны внимательно следить за ним.
   — Как ты собираешься это сделать? — спросил он меня, глядя на кувшин со сливками. — Заставить маленьких тварей работать быстрее?
   — Дядя Лем! Я сказал. — Тебе лучше знать. Жестокость к бессловесным животным - это то, чего я не выношу.
   Эти маленькие твари достаточно усердно трудятся, скисая молоко и так. Они такие маленькие-маленькие ребята, что мне их как-то жалко. Ведь ты даже не можешь их увидеть, если не косишь, когда смотришь. По говорит, что это ферменты. Но они не могут быть. Они слишком маленькие».
   — Тини такая же, как Тини, — сказал дядя Лем. — Как ты собираешься это сделать?
   — Вот эта штуковина, — сказал я ему с некоторой гордостью, — перенесет сливочный кувшин Моу вперед, на следующую неделю. В такую погоду не принимайте крем больше пары дней, но я уделяю ему много времени. Когда я приношу его обратно — бинго, он кислый». Ставлю кувшин на салазки.
   — Я никогда не видел такого шалопая, — сказал дядя Лем, шагнув вперед и перегнув проволоку крест-накрест.
   — Вам лучше сделать это подальше из-за грозы в следующий вторник. Ну ладно, стреляй в нее.
   Так что я выстрелил в нее. Когда она вернулась, конечно же, сливки были достаточно кислыми, чтобы выгуливать мышь.
   По банке полз шершень со следующей недели, которого я раздавил. Это было ошибкой. Я понял это, как только дотронулся до кувшина. Во всяком случае, черт побери, дядя Лем.
   Он прыгнул обратно в подлесок, радостно визжа.
   «В тот раз одурачил тебя, мерзавец, — крикнул он в ответ. «Посмотрим, как ты вытащишь свой большой палец в середине следующей недели!»
   Это было сделано из-за задержки во времени. Я мог бы знать. Когда он переходил этот провод, он вовсе не думал о грозе. У меня ушло почти десять минут на то, чтобы раскрепоститься из-за какого-то парня по имени Инерция, который вмешается, если вы не будете осторожны, когда будете возиться со временем. Я сам мало что в этом понимаю. У меня еще нет роста. Дядя Лем говорит, что уже забыл больше, чем я когда-либо узнаю.
   С такой форой я чуть не потерял его. У меня даже не было времени переодеться в купленную в магазине одежду, и я понял, что по тому, как он был одет, чтобы убить, он направлялся в какое-то необычное место.
   Он тоже волновался. Я то и дело натыкался на маленькие беспризорные тревожные мысли, которые он оставил после себя, висящие, как крошечные клещи облаков на кустах. Ничего не разобрал, потому что к тому времени, когда я туда добрался, они уже разлетались вдребезги, но он сделал то, чего не должен был. Это любой мог сказать. Они сказали что-то вроде этого: «Беспокойтесь, волнуйтесь, лучше бы я этого не сделал, о, помоги мне бог, если дедушка когда-нибудь узнает, ох, эти противные пьюхи, как я мог быть таким дураком? Волнуйся, бедняжка, такая добрая душа, тоже никогда никому не делала зла, а теперь посмотри на меня.
   «Этот Саунк, слишком большой для своих штанов, научите его кое-чему, ха-ха. Ой, волнуйся, волнуйся, ничего, соберись, старый добрый мальчик, в конце концов все должно получиться хорошо. Ты заслуживаешь лучшего, благослови тебя, Лемюэль. Дедушка никогда не узнает.
   Ну, я видел, как его клетчатые бриджи мчались по лесу через некоторое время, но я не догнал его, пока он не спустился с холма, через площадку для пикника на окраине города и не ударил по подоконнику билета. -окно на вокзале с испанским дублоном, который он вытащил из сундука Лапы.
   Я не удивился, когда услышал, как он просит билет в Стейт-центр. Я дал ему подумать, что я не догнал его. Он возразил что-то ужасное с человеком за окном, но в конце концов полез в штаны и достал серебряный доллар, и тот успокоился.
   Поезд уже дымил за станцией, когда дядя Лем выскочил из-за угла. У меня не осталось много времени, но я тоже успела - только что. Мне пришлось пролететь немного последние полдюжины ярдов, но я не думаю, что кто-то заметил.
   Однажды, когда я был совсем маленьким, в Лондоне, где мы жили в то время, случилась Великая чума, и всем нам, Хогбенам, пришлось убираться. Я помню шумиху в городе, но сейчас, оглядываясь назад, кажется, что шумиха на станции Стейт-Сентр, когда поезд подъехал, не уменьшилась. Думаю, времена изменились.
   Свистки, гудки, радио кричат о кровавых убийствах — кажется, каждое изобретение за последние двести лет было шумнее предыдущего. У меня болела голова, пока я не починил то, что Пау однажды назвал повышенным порогом в децибелах, что было чистой воды показухой.
   Дядя Лем не знал, что я где-то рядом. Я позаботился о том, чтобы думать по-настоящему тихо, но он был так поглощен своими заботами, что ни на что не обращал внимания. Я последовал за ним сквозь толпу на вокзале и вышел на широкую улицу, полную машин. Было облегчением уйти от поездов.
   Я всегда ненавижу думать о том, что происходит внутри котла, со всеми этими маленькими тварями, такими маленькими, что их почти не видно, пористые твари, летающие вокруг, все горячие и возбужденные, и бьющиеся друг о друга головами. Это кажется жалким.
   Конечно, просто не надо думать, что происходит внутри проезжающих мимо автомобилей.
   Дядя Лем точно знал, куда он направляется. Он мчался по улице так быстро, что мне приходилось постоянно напоминать себе не лететь, стараясь не отставать. Я продолжал думать, что должен связаться с домашними, на случай, если это превратится во что-то, с чем я не смогу справиться, но везде, куда бы я ни повернулся, я был остановлен отвесом. В тот день Мо была на вечеринке в церкви, и она избила меня, когда я в последний раз говорил с ней из воздуха прямо перед преподобным Джонсом. Он еще не привык к нам, Хогбенсам.
   Пау был пьян. Бесполезно пытаться разбудить его. И я до смерти боялся, что разбужу ребенка, если попытаюсь позвать дедушку.
   Дядя Лем бежал впритык, подмигивая клетчатыми ногами. Он тоже волновался наверху своего разума. Он заметил толпу в переулке, собравшуюся вокруг большого грузовика, глядящую вверх на человека, стоящего на нем и размахивающего обеими руками бутылками.
   Казалось, он произносит речь о головных болях. Я слышал его всю дорогу до угла. По бокам грузовика были прибиты большие транспаранты с надписью «ПЬЮ ЛЕЧЕНИЕ ГОЛОВНОЙ БОЛИ».
   — Ой, волнуйся, волнуйся! Дядя Лем глухой. «О, благослови мои пальцы на ногах, что мне делать? Я никогда не мечтал, что кто-то женится на Лили Лу Мутц. Ой, волнуйтесь!
   Что ж, я думаю, мы все были удивлены, когда Лили Лу Мутц встала и вышла за мужа некоторое время назад — около десяти лет назад, я прикинул. Но какое отношение это имело к дяде Лему, я не мог сообразить. Лили Лу была чуть ли не самой уродливой женщиной, которая когда-либо ходила. Уродливая - это не то слово для нее, пористая девчонка.
   Дедушка сказал, что однажды она напомнила ему фамилию Горгон, которую он знал. Не то чтобы она не была добросердечной тварью. Будучи такой уродливой, она терпела множество грубых выходок со стороны деревенских людей, я имею в виду отребья.
   Она жила одна в маленькой лачуге в горах, и ей, должно быть, было около сорока, когда однажды появился какой-то парень с другого берега реки и потряс всю долину, предложив ей выйти за него замуж. Сам никогда не видел этого парня, но слышал, что он не был и призером красоты.
   Если подумать, тут же сказал я себе, глядя на грузовик, — если подумать, этого парня звали Пью.
   Глава 2. Славный старик
   Следующее, что я помню, дядя Лем заметил кого-то под фонарным столбом на тротуаре, в самом конце толпы. Он подбежал. Казалось, это были большая горилла и маленькая горилла, которые стояли и смотрели на парня в грузовике, продающего бутылки обеими руками.
   «Подойди и возьми», — кричал он. «Приходи и возьми свою бутылку Старого Надежного Лекарства от Головной Боли Пью, пока они есть!»
   — Ну, Пью, вот и я, — сказал дядя Лем, глядя на большую гориллу. — Привет, Младший, — сказал он сразу после этого, глядя на маленькую гориллу. Я видел, как он немного вздрогнул.
   Ты не можешь винить его за это. Два более отвратительных представителя человеческого рода я никогда не видел за всю свою жизнь. Если бы они не были такими одутловатыми или хотя бы чуточку стройнее, возможно, они не представляли бы мне двух упитанных слизней, одного взрослого и одного размером с младенца. Лапка была одета в костюм для воскресных встреч с большой золотой цепочкой от часов на груди, и по тому, как он держался с важным видом, можно было подумать, что он никогда не смотрелся в зеркало как следует.
   — Привет, Лем, — сказал он небрежно. — Как раз вовремя, я вижу. Джуниор, поздоровайся с мистером Лемом Хогбеном.
   Ты многим обязан мистеру Хогбену, сынок. И рассмеялся могучим противным смехом.
   Младший не обращал на него внимания. Его глазки-бусинки были устремлены на толпу на другой стороне улицы. На вид ему было около семи лет, и он выглядел злым.
   — Мне сделать это сейчас, лапочка? — спросил он писклявым голосом. — Могу я отдать их им сейчас, лапочка? А, лапа?
   Судя по его тону, я понял, есть ли у него под рукой пулемет. Я не видел никого, но если бы взгляда было достаточно, чтобы убить Джуниора Пью, он бы скосил толпу.
   — Мужественный парень, не так ли, Лем? — сказал Пау Пью, очень самодовольно. «Говорю вам, я очень горжусь этим юношей. Жаль, что его дорогой дедушка не дожил до его встречи. Прекрасная старая семейная линия, Пью.
   Ничего подобного нигде нет. Единственная проблема в том, что Джуниор последний представитель своей расы. Ты понимаешь, почему я связался с тобой, Лем.
   Дядя Лем снова вздрогнул. — Ага, — сказал он. — Понятно. Но ты зря дышишь, Пью. Я не собираюсь этого делать.
   Молодой Пью развернулся как вкопанный.
   — Отдать ему, лапочка? — пискнул он, очень нетерпеливо. «Можно, лапочка? Теперь, лапа? Хм?"
   — Черт подери, сынок, — сказал большой парень и ударил маленького парня по боку хайда.
   Руки Пью были как окорока. Он берег был построен как горилла.
   По тому, как его огромные руки свисали с больших сгорбленных плеч, можно было подумать, что ребенок полетит через улицу, когда его лапа хлестнет его. Но он был крепким малым. Он чуть пошатнулся, а потом встряхнул головой и покраснел.
   Он закричал громко и пискляво: «Пау, я тебя предупреждал! В прошлый раз, когда ты ударил меня, я предупредил тебя! Теперь я отдам его тебе!»
   Он глубоко вздохнул, и два его крошечных глазка засияли так ярко, что я мог поклясться, что они коснутся друг друга посередине его носа. Его бледное лицо стало ярко-красным.
   — Ладно, Джуниор, — поспешно сказал По Пью. «Толпа готова для вас. Не трать на меня силы, сынок. Пусть это будет у толпы!»
   Теперь все это время я стоял на краю толпы, слушая и наблюдая за дядей Лемом. Но в этот момент кто-то дернул меня за руку, и тонкий голосок сказал мне, очень вежливо: «Простите, можно вопрос?»
   Я посмотрел вниз. Это был худощавый мужчина с добрым лицом. В руке у него был блокнот.
   — Со мной все в порядке, — вежливо сказал я ему. — Спрашивайте, мистер.
   — Мне просто интересно, как ты себя чувствуешь, вот и все, — сказал тощий мужчина, держа карандаш над блокнотом, готовый что-то записать.
   «Почему, милочка, — сказал я. — Хорошо, что вы поинтересовались. Надеюсь, вы тоже хорошо себя чувствуете, мистер.
   Он покачал головой, словно ошеломленный. — Вот в чем беда, — сказал он. «Я просто не понимаю этого. Я хорошо себя чувствую."
   "Почему нет?" Я спросил. "Хороший день."
   — Все здесь чувствуют себя хорошо, — продолжил он прямо, как будто я ничего не говорил. «За исключением обычных шансов, в этой толпе у всех в среднем хорошее здоровье. Но минут через пять или меньше, насколько я понимаю… — Он посмотрел на свои наручные часы.
   В этот момент кто-то ударил меня прямо по хаиду раскаленной кувалдой.
   Теперь ты не можешь навредить Хогбену, ударив его по лысине. Любой дурак, чтобы попытаться. Я почувствовал, как мои колени немного подогнулись, но через пару секунд я был в порядке, и я огляделся, чтобы посмотреть, кто меня ударил.
   Не было там ни души. Но о Боже, какие стоны и стоны исходили от той толпы!
   Люди хватались за лбы и шатались по улице, цепляясь друг за друга, чтобы добраться до того грузовика, где мужчина раздавал флаконы с лекарством от головной боли так быстро, как только мог принимать долларовые купюры.
   Худощавый мужчина с добрым лицом закатил глаза, как утка от грома.
   — О, моя голова! он застонал. "Что я тебе сказал? О, моя голова! Потом он как бы пошатнулся, роясь в кармане в поисках денег.
   Что ж, семья всегда говорила, что я медленно увядаю, но надо быть полным слабоумием, если не знать, что здесь происходит что-то очень странное. Я не дура, что бы там ни говорила Мо. Я обернулся и поискал Джуниора Пью.
   Вот он и стоит, толстомордый шалун, красный, как индюшка, весь распухший и злыми глазками так и сверкает на толпу.
   «Это ведьма», — подумал я совершенно спокойно. «Никогда бы не поверил, но это настоящее проклятие. Как же так…
   Тут я вспомнил Лили Лу Мутц и то, что думал про себя дядя Лем. И я начал видеть свет.
   Толпа сошла с ума, борясь за лекарство от головной боли. Мне почти пришлось пробиваться к дяде Лему. Я подумал, что уже давно пора взять его за руку, потому что он был так мягок в сердце и так же мягок в душе.
   — Носирри, — твердо сказал он. «Я не буду этого делать. Ни в коем случае не буду.
   — Дядя Лем, — сказал я.
   Бьюсь об заклад, он подпрыгнул на ярд в воздух.
   «Саунк!» — взвизгнул он. Он покраснел и застенчиво ухмыльнулся, а затем выглядел сумасшедшим, но я мог сказать, что он тоже испытал некоторое облегчение. — Я сказал тебе не следовать за мной, — сказал он.
   — Мо сказал мне не выпускать тебя из виду, — сказал я. — Я обещал Мо и нам, Хогбенам, никогда не нарушать обещание. Что здесь происходит, дядя Лем?
   «О, Саунк, все пошло не так!» Дядя Лем завопил. «Вот я с золотым сердцем, и я бы скорее умер! Познакомьтесь с мистером Эдом Пью, Саунк. Он пытается надеть мне килт.
   — Теперь Лем, — сказал Эд Пью. — Ты знаешь, что это не так. Я просто хочу получить свои права, вот и все. Рад познакомиться с вами, молодой человек. Еще один Хогбен, я так понимаю. Может быть, вы сможете уговорить своего дядю… —
   Извините, что перебиваю, мистер Пью, — очень вежливо сказал я. — Но, может быть, тебе лучше объяснить. Все это остается для меня чистой загадкой».
   Он откашлялся и важно выпятил грудь. Я мог сказать, что это было то, о чем он любил говорить. Заставил его чувствовать себя довольно большим, я мог видеть.
   «Я не знаю, были ли вы знакомы с моей дорогой покойной женой, Лили Лу Мутц, — сказал он.
   «Это наш маленький ребенок, Младший. Он тоже славный малый. Как жаль, что у нас не было еще восьми или десяти таких же, как он». Он вздохнул очень глубоко.
   «Ну, это жизнь. Я надеялся выйти замуж молодым и быть благословленным целой толпой молодых людей, поскольку я последний из прекрасной старой линии. И я не хочу, чтобы он вымер. Тут он бросил на дядю Лема злобный взгляд. Дядя Лем как бы захныкал.
   — Я не буду этого делать, — сказал он. — Вы не можете заставить меня сделать это.
   — Это мы еще посмотрим, — угрожающе сказал Эд Пью. «Может быть, ваш молодой родственник здесь будет более разумным. Я хочу, чтобы вы знали, что я становлюсь силой в этом штате, и то, что я говорю, идет.
   — Пау, — пропищал в этот момент маленький Джуниор, — Пау, они немного замедляются. Кин, на этот раз я даю им двойную силу, Пау? Бьюсь об заклад, я мог бы убить нескольких, если бы позволил себе уйти. Эй, Пау… —
   Эд Пью сделал вид, будто снова собирается качать маленького шалопая, но, думаю, он передумал.
   — Не перебивай старших, сынок, — сказал он. «Пау занят. Просто займись своей работой и заткнись. Он посмотрел на стонущую толпу. «Угостите эту шайку за грузовиком немного получше, —
   сказал он. — Они покупают недостаточно быстро. Но никакой двойной силы, Джуниор. Ты должен экономить свою энергию.
   Ты растущий мальчик.
   Он снова повернулся ко мне. — Джуниор — талантливый ребенок, — сказал он очень гордо. "Как вы видете. Он унаследовал его от своей дорогой покойной матери, Лили Лу. Я рассказывал тебе о Лили Лу. Я надеялся выйти замуж молодым, как я уже сказал, но так сложилось, что я как-то не удосужился зайти в Wi-Fi, пока не вошёл в расцвете сил.
   Он выпятил грудь, как лягушка-жаба, глядя вниз с восхищением. Я никогда не видел мужчину, который думал бы о себе лучше. «Никогда не встречал женщину, которая смотрела бы на… я имею в виду, никогда не находил подходящую женщину, — продолжал он, — до того дня, как я встретил Лили Лу Мутц».
   — Я понимаю, что вы имеете в виду, — вежливо сказал я. Я тоже. Он, должно быть, долго-долго искал, прежде чем нашел кого-то достаточно уродливого, чтобы дважды взглянуть на него. Даже Лили Лу, пористая душа, должно быть, задолго до того, как согласилась.
   — И тут, — продолжал Эд Пью, — в дело вступает твой дядя Лем. Похоже, он когда-то наколдовал Лили Лу.
   "Я никогда!" — взвизгнул дядя Лем. — И вообще, откуда я знал, что она выйдет замуж и передаст это своему ребенку? Кто бы мог подумать, что Лили Лу…
   — Он заколдовал ее, — продолжал Эд Пью. — Только она мне ничего не говорила, пока год назад не лежала на смертном одре. Боже, я бы точно избил ее хорошенько, если бы знал, как она держалась за меня все эти годы! Это было проклятие, которое дал ей Лемюэль, и она унаследовала его от своего маленького ребенка.
   — Я сделал это только для того, чтобы защитить ее, — сразу же сказал дядя Лем. — Ты знаешь, что я говорю правду, мальчик Саунк. Бедняжка Лили Лу была такой уродливой, что люди время от времени вскакивали и швыряли в нее комом, прежде чем они могли удержаться. Просто как автомат. Не мог их винить. Я часто сам боролся с этим импульсом.
   «Но Лили-Лу, мне было жаль ее. Ты никогда не узнаешь, как долго я боролся со своими хорошими импульсами, Саунк. Но мое золотое сердце доводит меня до беспорядка. Однажды мне стало так жалко пористую тварь, что я дал ей колдовскую силу. Любой бы сделал то же самое, Саунк.
   — Как ты это сделал? — спросил я, очень заинтересованный, думая, что когда-нибудь это может пригодиться. Я еще молод, и мне нужно многому научиться.
   Ну, он начал рассказывать мне, и это было немного перепутано. Сначала я подумал, что какой-то фуррин по имени Джин Хромосома сделал это за него, и после того, как я разобрался с этой частью, он пустился галопом в канитель об альфа-волнах мозга.
   Черт возьми, я так много знал о себе. Все, должно быть, замечали, как эти маленькие волны накатывают на макушки людей, когда они думают. Я иногда наблюдал за Дедушкой, когда у него было целых шестьсот разных мыслей, следовавших друг за другом вверх и вниз по узким дорожкам в его мозгу. Моим глазам больно смотреть слишком близко, когда дедушка думает.
   — Так вот как, Саунк, — подытожил дядя Лем. «А вот эта маленькая гремучая змейка унаследовала всю эту гадость».
   «Ну, почему бы тебе не принести сюда Джина Хромосома, чтобы он расшифровал Младшего и вернул его таким, какой он есть у других людей?» Я спросил. — Я вижу, как легко ты мог это сделать. Послушайте, дядя Лем. Я очень резко сфокусировался на Джуниоре, и мои глаза стали забавными, как и должно быть, когда ты хочешь заглянуть внутрь человека.
   Конечно же, я понял, что имел в виду дядя Лем. Там были крохотные цепочки парней, все цеплялись друг за друга изо всех сил, и тощие маленькие стержни тряслись внутри этих ужасных крохотных клеток, из которых сделаны все — кроме, может быть, Маленького Сэма, нашего малыша.
   — Послушайте, дядя Лем, — сказал я. — Все, что ты сделал, когда наложил на Лили Лу порчу, — это перекинул вот эти маленькие стержни туда и прилепил их к тем маленьким цепочкам, которые так быстро извиваются. Теперь, почему ты не можешь снова переключить их и заставить Джуниора вести себя прилично? Это должно быть легко.
   — Это было бы легко, — как бы вздохнул дядя Лем. «Саунк, ты легкомысленный. Ты не слушала, что я сказал. Я не могу переключить их обратно, пока не убью Джуниора.
   «Мир стал бы лучше», — сказал я.
   «Я знаю, что будет. Но знаешь, что мы обещали дедушке? Больше никаких убийств».
   — Но дядя Лем! Я вырываюсь. «Это ужасно! Ты имеешь в виду, что эта противная маленькая гремучая змея будет всю свою жизнь проклинать людей?
   — Хуже того, Саунк, — сказал пористый дядя Лем, почти плача. «Он передаст власть своим потомкам, как Лили Лу передала ее ему».
   На минуту это действительно выглядело мрачной перспективой для человечества. Потом я рассмеялся.
   — Не унывайте, дядя Лем, — сказал я. "Не о чем беспокоиться. Посмотрите на маленькую жабу. Нет ни одной живой твари, которая подошла бы к нему на милю. Он уже такой же отталкивающий, как и его папа. И помните, он тоже ребенок Лили Лу Мутц. Может быть, он станет еще ужаснее, когда вырастет. Одно можно сказать наверняка — он никогда не женится.
   — Вот в чем вы ошибаетесь, — вмешался Эд Пью, говоря очень громко. У него было красное лицо, и он выглядел сумасшедшим. — Не думай, что я не слушал, — сказал он. — И не думайте, что я забуду то, что вы сказали о моем ребенке. Я говорил тебе, что я сила в этом городе. Младший и ме могут пройти долгий путь, используя его талант, чтобы помочь нам.
   — Я уже попал в совет олдерменов, и на следующей неделе в сенате штата появится вакансия — если только тот старый болван, которого я имею в виду, не намного круче, чем кажется. Так что я предупреждаю тебя, юный Хогбен, ты и твоя семья заплатите за эти оскорбления.
   «Никто не должен злиться, когда слышит евангельскую правду о себе», — сказал я. «Джуниор — отталкивающая особь».
   «К нему нужно просто привыкнуть», — сказала его лапа. «Всех нас, Пью, трудно понять. Глубоко, наверное. Но у нас есть гордость. И я позабочусь о том, чтобы родословная никогда не прервалась. Никогда, слышишь, Лемюэль?
   Дядя Лем только крепко зажмурил глаза и быстро покачал головой. «Я никогда этого не сделаю.
   Никогда, никогда, никогда, никогда… —
   Лемюэль, — зловеще сказал Эд Пью. — Лемюэль, ты хочешь, чтобы я натравил на тебя Младшего?
   — О, в этом нет никакой пользы, — сказал я. — Ты видел, как он пытался проклясть меня вместе с толпой, не так ли?
   Бесполезно, мистер Пью. Не могу проклясть Хогбена.
   — Ну… — Он огляделся, роясь в своих мыслях. "Хм. Я что-нибудь придумаю. Я мягкосердечный, а ты? Обещал дедушке, что никого не убьешь, а? Лемюэль, открой глаза и посмотри туда, через улицу. Видишь ту милую старушку, которая ходит с тростью? Как бы тебе понравилось, если бы Джуниор уронил ее замертво?
   Дядя Лемюэль лишь крепче зажмурил глаза.
   «Я не буду смотреть. Я не знаю милую старую вещь. Если она такая старая, то ей все равно ненадолго.
   Может быть, ей лучше умереть. Наверное, подхватил какой-нибудь сильный ревматизм.
   — Ну ладно, а как насчет той хорошенькой девушки с ребенком на руках? Смотри, Лемюэль. Могучий милый малыш. Розовая ленточка на шляпке, видишь? Посмотрите на них ямочки. Младший, приготовься уничтожить их там, где они стоят. Бубонная чума для начала может быть. А после этого… —
   Дядя Лем, — сказал я, чувствуя себя неловко. — Не знаю, что дедушка сказал бы на это. Может быть…
   Дядя Лем на секунду широко раскрыл глаза. Он взглянул на меня в бешенстве.
   «Я ничего не могу поделать, если у меня золотое сердце», — сказал он. «Я хороший старый парень, и все придираются ко мне.
   Ну, я не потерплю этого. Вы можете подтолкнуть меня так далеко. Теперь меня не волнует, убьет ли Эд Пью всю человеческую расу. Меня не волнует, узнает ли дедушка, что я сделал. Меня больше ничего не волнует. Он издал какой-то дикий смех.
   «Я собираюсь выбраться из-под. Я не буду знать ничего ни о чем. Я подмигну пару раз, Саунк.
   И тут он весь оцепенел и рухнул лицом на тротуар, застывший, как кочерга.
   Глава 3. Над бочкой
   Что ж, как бы я ни волновался, я должен был улыбнуться. Дядя Лем иногда бывает милым. Я знала, что он снова погрузится в сон, как он всегда делает, когда его настигают неприятности. По говорит, что это каталепсия, но кошки спят намного легче.
   Дядя Лем плашмя ударился о тротуар и немного подпрыгнул. Джуниор взвыл от радости. Я думаю, может быть, он полагал, что имеет какое-то отношение к падению дяди Лема. Так или иначе, увидев кого-то лежащим и беспомощным, Младший, естественно, бросился к нему, отдернул ногу и пнул дядю Лема в бок хайда.
   Ну, как я уже сказал, у нас, Хогбенов, довольно крепкие волосы. Джуниор взвыл. Он начал танцевать, держа ногу обеими руками.
   — Я хорошо тебя прокляну! — крикнул он дяде Лему. — Я хорошенько тебя прокляну, ты… ты, старый Хогбен, ты! Он глубоко вздохнул, его лицо побагровело, и... И тут это случилось.
   Это было похоже на вспышку молнии. Я не придаю значения гексам, и у меня было четкое представление о том, что происходит, но это застало меня врасплох. Позже Пау попытался объяснить мне, как это работает, и сказал, что это просто стимулирует латентные токсины, присущие организму. Это превратило Джуниора в каталитического токсина из-за того, как перестройка дезоксирибонуклеиновой кислоты, из которой состоят его гены, воздействовала на каппа-волны его противного маленького мозга, усиливая их на тридцать микровольт. Но черт возьми, ты же знаешь, Пау. Он слишком ленив, чтобы понять это по-английски. Он просто крадет эти дурацкие слова из мозгов других людей, когда они ему нужны.
   На самом деле произошло то, что весь пизон, который этот маленький шалопай закупорил в себе, готовый выпустить в толпу, каким-то образом вырвался обратно и влепил дяде Лему прямо в лицо. Я никогда не видел такого шестигранника. И что самое ужасное, это сработало.
   Потому что дядя Лем ни на йоту не сопротивлялся сейчас, когда спал. Раскаленные докрасна кочерги не разбудили бы его, а я бы не пропустил раскаленные кочерги мимо маленького Младшего Пью. Но на этот раз они ему были не нужны. Проклятие поразило дядю Лема, как удар молнии.
   Он стал бледно-зеленым прямо на наших глазах.
   Почему-то мне показалось, что наступила гробовая тишина, когда дядя Лем позеленел. Я удивленно посмотрел вверх.
   Тогда я понял, что происходит. Все эти жалкие стоны и стоны толпы прекратились.
   Люди прихлебывали свои бутылочки с лекарством от головной боли, потирали лбы и как бы слабо смеялись от облегчения. Весь полный колдовство Джуниора попало в дядю Лема, и головная боль толпы, естественно, тут же прекратилась.
   — Что здесь произошло? — крикнул кто-то знакомым голосом. «Этот человек потерял сознание?
   Почему бы тебе не помочь ему? Вот, дайте мне пройти, я врач.
   Это был худощавый мужчина с добрым лицом. Он все еще пил из бутылки от головной боли, проталкиваясь к нам сквозь толпу, но уже убрал свой блокнот. Увидев Эда Пью, он вспыхнул, как от гнева.
   — Так это вы, олдермен Пью? он сказал. «Как получается, что ты всегда рядом, когда начинаются проблемы?
   Что ты сделал с этим беднягой? Может быть, на этот раз ты зашел слишком далеко.
   — Я ничего не сделал, — сказал Эд Пью. «Никогда не прикасался к нему. Следите за языком, доктор Браун, иначе пожалеете. Я могущественный человек в этом городе».
   "Посмотри на это!" — кричит доктор Браун, его голос становится немного писклявым, когда он смотрит на дядю Лема.
   «Человек умирает! Вызовите скорую, кто-нибудь, быстро!
   Дядя Лем снова менял цвет. Мне пришлось немного посмеяться, про себя. Я знал, что происходит, и это было довольно забавно. Конечно, у всех есть целое стадо микробов, вирусов и тому подобных тварей, постоянно роящихся в них.
   Когда заклинание Джуниора попало в дядю Лема, оно вызвало у всего стада нечто ужасное, и стае маленьких крошечных тварей, которых Лапка называет антителами, пришлось тут же приступить к работе. Они на самом деле не так больны, как кажутся, потому что они белые от природы.
   Как только пизон начинает вас грызть, эти бледные маленькие ребята хватают свои ружья и бегут как сумасшедшие на поле боя прямо в ваши внутренности. Таких драк, криков и ругани вы еще не видели. Это обычный Bull Run.
   Это происходило прямо сейчас внутри дяди Лема. Только у нас, Хогбенов, внутри есть своя особая милиция. И вызвали очень быстро.
   Они ругались, брыкались и колотили врага так сильно, что дядя Лем из бледно-зеленого превратился в какой-то лиловый, а большие кричащие и синие пятна начали появляться повсюду, где это было видно. Он выглядел необычайно больным. Конечно, это не причинило ему никакого реального вреда. Ополчение Хогбенса может слизать любой микроб, который дышит.
   Но выглядел он определенно отталкивающе.
   Тощий доктор присел рядом с дядей Лемом и пощупал его пульс.
   «Теперь вы сделали это», сказал он, глядя на Эда Пью. «Я не знаю, как вам это удалось, но на этот раз вы зашли слишком далеко. Похоже, у этого человека бубонная чума. Я прослежу, чтобы на этот раз тебя взяли под контроль, и этого твоего молодого Калликака тоже.
   Эд Пью лишь немного рассмеялся. Но я видел, что он был зол.
   — Не беспокойтесь обо мне, доктор Браун, — злобно сказал он. — Когда я стану губернатором — а у меня есть все планы, — та больница, которой ты так гордишься, больше не будет работать на государственные деньги. Прекрасная вещь!
   «Люди, лежащие в больницах, поедают свои дурацкие головы! Заставьте их выйти и пахать, вот что я говорю. Мы, Пью, никогда не болеем. У меня есть много лучших применений государственным деньгам, чем платить людям за то, чтобы они валялись в постели, когда я буду губернатором».
   Все, что сказал доктор, было: «Где скорая помощь?»
   — Если вы имеете в виду ту большую длинную машину, производящую такой шум, — сказал я, — то она находится примерно в трех милях от нас, но приближается быстро. Впрочем, дяде Лему помощь не нужна. У него просто приступ. Мы получаем их в семье все время. Это ничего не значит».
   "Боже мой!" — сказал док, глядя на дядю Лема. «Ты имеешь в виду, что у него было это раньше, и он выжил?» Затем он посмотрел на меня и вдруг улыбнулся. — О, я вижу, — сказал он. «Боишься больниц, да? Ну, не волнуйся. Мы не причиним ему вреда».
   Это меня несколько удивило. Он был умным человеком. Я немного соврал именно по этой причине. Больницы не место для Хогбенса. Люди в больницах слишком любопытны. Так что я позвал дядю Лема очень громко, про себя.
   — Дядя Лем, — крикнул я, только подумав, а не вслух. — Дядя Лем, просыпайся скорее! Дедушка прибьет твою шкуру к двери амбара, если ты отдашь себя в больницу. Ты хочешь, чтобы они узнали о двух сердцах, которые у тебя в груди? А как крепятся ваши кости и какова форма желудка? Дядя Лем! Проснуться!"
   Это не было бесполезно. Он даже ни разу не дернулся.
   Именно тогда я начал сильно бояться. Дядя Лем точно посадил меня в суп. На моих плечах лежала вся эта ответственность, и я не имел ни малейшего представления, как с ней справиться. В конце концов, я всего лишь молодой парень. Я едва ли могу вспомнить что-то более далекое, чем великий лондонский пожар, когда Карл II был королем, и все эти длинные кудри висели у него на плечах. Хотя на нем они смотрелись хорошо.
   — Мистер Пью, — сказал я, — вы должны отозвать Младшего. Я не могу допустить, чтобы дядю Лема увезли в больницу.
   Ты же знаешь, что я не могу».
   — Младший, налей, — сказал мистер Пью, очень противно ухмыляясь. — Я хочу немного поговорить с молодым Хогбеном здесь. Доктор озадаченно поднял глаза, и Эд Пью сказал: — Подойдите сюда, Хогбен. Я хочу поговорить с тобой наедине. Джуниор, напрягись!»
   Желто-синие пятна дяди Лема по краям покрылись зелеными кольцами. Доктор ахнул, и Эд Пью взял меня за руку и потянул назад. Когда мы были вне пределов слышимости, он сказал мне доверительно, устремив на меня свои крошечные глазки: «Я думаю, ты знаешь, чего я хочу, Хогбен. Лем никогда не говорил, что не может, он только сказал, что не будет, поэтому я знаю, что вы, ребята, можете сделать это для меня.
   — Чего именно вы хотите, мистер Пью? Я спросил его.
   "Ты знаешь. Я хочу убедиться, что наша прекрасная старая семейная линия продолжается. Я хочу, чтобы всегда был Пьюз. У меня было так много проблем с женитьбой, и я знаю, что Младшему будет нелегко жениться. Сейчас у женщин нет вкуса.
   — С тех пор, как Лили Лу обрела славу, на земле не было женщины, достаточно уродливой, чтобы выйти замуж за Пью, и я боюсь, что Младший будет последним представителем великого рода. С его талантом я не могу вынести эту мысль. Ты просто исправь это, чтобы наша семья никогда не вымерла, и я прикажу Младшему снять проклятие с Лемюэля.
   «Если бы я починил так, чтобы ваша линия не заглохла, — сказал я, — я бы починил так, чтобы линия всех остальных заглохла, как только вокруг станет достаточно пагов».
   "Что в этом плохого?" — спросил Эд Пью, ухмыляясь. «Насколько я понимаю, у нас хорошие сильные акции». Он согнул руки гориллы. Он был даже выше меня. — Нет ничего плохого в том, чтобы населить мир хорошим скотом, не так ли? Я думаю, если бы у нас было достаточно времени, мы, Пью, могли бы завоевать весь чертов мир. И ты поможешь нам это сделать, юный Хогбен.
   — О нет, — сказал я. "О, нет! Даже если бы я знал, как...
   В конце улицы послышался ужасный шум, и толпа разбежалась, уступая место машине скорой помощи, которая остановилась у тротуара рядом с дядей Лемом. Выскочила парочка парней в белых халатах с чем-то вроде поддона на палках. Доктор Браун встал, выглядя очень облегченным.
   — Думал, ты никогда сюда не попадешь, — сказал он. — Я думаю, этот человек — карантинный случай. Небесам известно, какие результаты мы получим, когда начнем проводить над ним тесты. Дай мне мою сумку из-за спины, хорошо? Я хочу свой стетоскоп. Есть что-то смешное в сердце этого человека.
   Ну, мое сердце упало прямо в мои ботинки. Мы были доходягами, и я это знал — все племя Хогбенов. Как только эти доктора и ученые узнают о нас, мы никогда больше не будем знать ни минуты покоя, пока живем. У нас не будет больше уединения, чем у кукурузного початка.
   Эд Пью смотрел на меня с противной ухмылкой на бледном лице.
   — Волнуешься, да? он сказал. «Вы должны быть правы, чтобы беспокоиться. Я знаю о вас, Хогбенс. Все ведьмы.
   Как только они доставят Лема в больницу, неизвестно, что они узнают. Противозаконно быть ведьмами, наверное. У тебя есть полминуты, чтобы принять решение, юный Хогбен. Что ты говоришь?"
   Ну что я мог сказать? Я не мог дать ему обещание, как он просил, не так ли? Нет, и пусть весь мир будет захвачен проклинанием Пью. Мы, Хогбены, живем долго. У нас есть довольно важные планы на будущее, когда остальной мир начнет нас догонять. Но если к тому времени весь остальной мир будет состоять только из Пью, вряд ли это покажется стоящим. Я не мог сказать да.
   Но если бы я сказал, что ни один дядя Лем не погиб. Мне казалось, что Хогбенс в любом случае обречен.
   Казалось, оставалось только одно. Я глубоко вздохнул, закрыл глаза и издал отчаянный крик в своей голове.
   «Дедушка!» — закричал я.
   — Да, мой мальчик? — сказал громкий низкий голос в середине моего мозга. Вы думали, что он все время был рядом со мной, просто ожидая, когда его позовут. Он был за сотню с лишним миль и крепко спал.
   Но когда Хогбен звонит тем же тоном, что и я, он имеет право ожидать быстрого ответа. Я понял.
   В основном Дедушка колебался минут пятнадцать, задавая неприятные вопросы и не слушая ответов, и разговаривая на всевозможных странных старомодных диалектах, таких как санскрит, который он усвоил за годы. Но на этот раз он увидел, что все серьезно.
   — Да, мой мальчик? было все, что он сказал.
   Я широко раскрыл перед ним свой разум, как школьный учебник. Не было времени на вопросы и ответы. Лань доставала свой дингус, чтобы послушать, как два сердца дяди Лема бьются фальшиво, и однажды он услышал, что джиг будет для нас, Хогбенов.
   — Если только ты не позволишь мне их убить, дедушка, — добавил я. Потому что к тому времени я знал, что он прочел всю ситуацию от начала до конца одним быстрым взглядом.
   Мне показалось, что после этого он ужасно долго молчал. Лань вытащила дингу, и он втыкал его маленькие черные ручки в уши. Эд Пью смотрел на меня как ястреб. Джуниор стоял там, весь распухший от пизона, моргая своими злыми глазками в поисках кого-нибудь, в кого можно было бы выстрелить. Я наполовину надеялся, что он придирается ко мне. Я придумал способ заставить его отскочить назад к его лицу, и был шанс, что он может даже убить его.
   Я услышал, как дедушка вздохнул у меня в голове.
   «Они загнали нас в угол, Саунк, — сказал он. Я помню, как был немного удивлен, когда он мог говорить на простом английском языке, когда хотел. — Скажи Пью, что мы это сделаем.
   — Но дедушка… — сказал я.
   "Делай как я говорю!" У меня разболелась голова, он говорил так твердо. «Быстрее, Саунк! Скажи Пью, что мы дадим ему то, что он хочет.
   Ну, я не посмел ослушаться. Но на этот раз я действительно был близок к тому, чтобы бросить вызов дедушке.
   Само собой разумеется, что даже Флогбен когда-нибудь состарится, и я подумал, что, может быть, дедушка наконец-то наступил в старости.
   Я ответил ему: «Хорошо, если ты так говоришь, но я очень не хочу этого делать. Похоже, если они заставят нас идти и приходить, самое меньшее, что мы можем сделать, это принять наше лекарство, как Хогбенс, и держать весь этот пизон в бутылках в Младшем, вместо того, чтобы распространять его по всему миру. Но вслух я говорил с мистером Пью.
   — Хорошо, мистер Пью, — очень скромно сказал я. "Ты победил. Только отмени свое проклятие. Быстрее, пока не поздно».
   Глава 4. Прибытие Пью У
   мистера Пью был огромный желтый автомобиль с низкой посадкой и без крыши. Это прошло ужасно быстро. И было конечно ужасно шумно. Однажды я почти уверен, что мы сбили маленького мальчика на дороге, но мистер Пью не обратил на него внимания, а я не осмелился ничего сказать. Как сказал Дедушка, Пью загнали нас в тупик.
   Потребовалось довольно много болтовни, прежде чем я убедил их вернуться в усадьбу со мной. Это было частью приказа дедушки.
   «Откуда мне знать, что вы не убьете нас хладнокровно, как только вытащите нас туда, в глушь?»
   — спросил мистер Пью.
   — Я мог бы убить тебя прямо здесь, если бы захотел, — сказал я ему. — Я бы тоже хотел, но дедушка говорит «нет». Вы в безопасности, если так говорит дедушка, мистер Пью. Слово Хогбена еще ни разу не было нарушено.
   Так что он согласился, главным образом потому, что я сказал, что мы не можем использовать заклинания, кроме как на своей территории. Мы погрузили дядю Лема на заднее сиденье машины и поехали в горы. С доком, конечно, поспорил. Дядя Лем был упрям.
   Он никак не мог проснуться, но как только Младший снял проклятие с дяди Лема, он снова быстро потускнел до хорошего здорового цвета. Док просто не поверил, что это могло произойти, даже когда увидел это. Мистеру Пью пришлось довольно много угрожать, прежде чем мы ушли. Мы оставили лань сидеть на обочине, бормоча что-то себе под нос и потирая шею, словно оглушенная.
   Всю дорогу домой я чувствовал, как дедушка мысленно изучает Пью. Он, казалось, вздыхал и как бы тряс головой — такой, какая она есть — и решал проблемы, которые не имели для меня никакого смысла.
   Когда мы подъехали к дому, в поле зрения не было ни души. Я слышал, как дедушка ворочается и бормочет в своем мешке на чердаке, но Лапа, казалось, стал невидимым, и он был слишком пьян, чтобы сказать мне, где он был, когда я спросил. Ребенок спал. Моу была еще в церкви общительной, и дедушка велел оставить ее в покое.
   — Мы можем решить это вместе, Саунк, — сказал он, как только я вышел из машины. "Я думал.
   Помнишь те санки, которые ты починил, чтобы сгущать сливки утром? Вытащи его, сынок. Вытащите его».
   Я сразу понял, что он имел в виду. — О нет, дедушка! Я сказал, прямо вслух.
   "С кем ты говоришь?" — спросил Эд Пью, выходя из машины. «Я никого не вижу. Это твоя усадьба? Старая крысиная помойка, не так ли? Держись рядом со мной, Джуниор. Я не доверяю этим людям дальше, чем увижу их.
   — Возьми сани, Саунк, — очень твердо сказал Дедушка. «У меня все получилось. Мы отправим этих двух горилл в прошлое, туда, где они действительно поместятся».
   — Но дедушка! Я закричала, на этот раз только в своей голове. «Давайте обсудим это. Дай мне как-нибудь втянуть в это Моу. Пау умный, когда трезвый. Почему бы не подождать, пока он проснется? Я думаю, мы должны привлечь к этому и Бэби. Я не думаю, что отправлять их назад во времени — это вообще хорошая идея, дедушка.
   — Младенец спит, — сказал Дедушка. — Оставь его в покое. Он читал, что засыпает над своим Эйнштейном, благослови его маленькую душу».
   Думаю, больше всего меня беспокоило то, как дедушка говорил на простом английском. Он никогда не делает этого, когда чувствует себя нормально. Я подумал, может быть, его старость настигла его на одном берегу и выбила из его, так сказать, головы весь смысл.
   — Дедушка, — сказал я, пытаясь сохранять спокойствие. «Разве ты не видишь? Если мы отправим их назад во времени и дадим им то, что обещали, все станет в миллион раз хуже, чем раньше. Ты собираешься бросить их туда в первый год и нарушить данное им обещание?
   «Саунк!» - сказал дедушка.
   "Я знаю. Если мы пообещали, что линия Пью не вымрет, значит, мы должны убедиться. Но если мы отправим их обратно в первый год, это будет означать, что все время между тем временем и настоящим они будут проводить, распространяясь и распространяясь. Больше Pugh в каждом поколении.
   «Дедушка, через пять секунд после того, как они достигли первого года, я могу почувствовать, как мои два глаза смыкаются в моей голове, и мое лицо становится жирным и бледным, как Младший. Дедушка, все в мире могут быть Пью, если мы дадим им столько времени, чтобы рассредоточиться!
   — Перестань чирикать, тупица, — крикнул Дедушка. — Выполняй мою волю, юный дурак!
   Это заставило меня чувствовать себя немного лучше, но не намного. Я пошел и вытащил сани. Мистер Пью выдвинул по этому поводу настоящий аргумент.
   «Я не пересаживаюсь с санок с тех пор, как был так высоко», — сказал он. «Почему я должен брать его сейчас? Это какой-то трюк.
   Я не буду этого делать».
   Младший пытался укусить меня.
   — А теперь, мистер Пью, — сказал я, — вы должны сотрудничать, иначе мы ничего не добьемся. Я знаю, что я делаю.
   Просто подойдите сюда и присядьте. Джуниор, впереди есть место для тебя. Это нормально."
   Если бы он не видел, как я волновался, я не думаю, что он сделал бы это. Но я не мог скрыть своих чувств.
   — Где твой дедушка? — спросил он с тревогой. — Ты же не собираешься проделывать весь этот трюк один, не так ли? Молодой невежественный парень, как вы? Мне это не нравится. Предположим, вы ошиблись?
   — Даем слово, — напомнил я ему. — А теперь просто заткнись и дай мне сосредоточиться. Или, может быть, вы не хотите, чтобы линия Пью длилась вечно?»
   «Таково было обещание», — говорит он, успокаиваясь. «Ты должен это сделать. Ленунэ знает, когда ты начнешь.
   — Ладно, Саунк, — очень живо говорит Дедушка с чердака. «Теперь вы смотрите. Может быть, вы узнаете кое-что. Смотрите остро. Сосредоточьте глаза и выберите ген. Любой ген.
   Как бы плохо я ни относился ко всему этому, я не мог не заинтересоваться. Когда дедушка что-то делает, он делает это коричневым. Гены — могучие, скользкие маленькие твари, веретенообразные и ужасно маленькие. Они напарники с какими-то тощими парнями по имени Хромосомы, и они вдвоем появляются везде, куда ни глянь, стоит только правильно сфокусировать взгляд.
   — Хорошая доза ультрафиолета должна помочь, — пробормотал Дедушка. «Саунк, ты ближе».
   Я сказал: «Хорошо, дедушка», — и как бы покрутил свет, пока он просачивался сквозь сосны над Пью. Ультрафиолет — это цвет на другом конце линии, где цвета перестают иметь названия для большинства людей.
   Дедушка сказал: «Спасибо, сынок. Подержи минутку».
   Гены начали вертеться в такт световым волнам. Младший сказал: «Пау, меня что-то щекочет».
   Эд Пью сказал: «Заткнись».
   Дедушка бормотал себе под нос. Я почти уверен, что он украл слова у того перфессера, которого мы держим в бутылке, но вы не можете сказать, с дедушкой. Может быть, он был первым, кто их выдумал в самом начале.
   — Эухроматин, — продолжал он бормотать. «Это должно быть. почини это. Ультрафиолет вызывает наследственную мутацию, а эухроматин содержит гены, передающие наследственность. Это другое вещество — гетерохроматин, и оно производит эволюционные изменения катаклизмического разнообразия.
   «Очень хорошо, очень хорошо. Мы всегда можем использовать новый вид. Хм-мм. Должно хватить около шести всплесков гетерохроматиновой активности. Он замолчал на минуту. Затем он сказал: «Ich am eldre and ek magti! Ладно, Саунк, убери его.
   Я позволил ультрафиолету вернуться туда, откуда он пришел.
   — Год первый, дедушка? — спросил я, очень сомневаясь.
   — Это достаточно близко, — сказал он. -- Укажешь путь?
   — О да, дедушка, — сказал я. И я наклонился и дал им необходимый толчок.
   Последнее, что я слышал, был вой мистера Пью.
   — Что ты делаешь? — крикнул он мне. «Какая идея? Смотри, юный Хогбен или — что это? Куда мы идем? Молодой Саунк, предупреждаю вас, если это какой-то трюк, я натравлю на вас Младшего! Я пошлю тебе такое проклятие, как даже ты-у…
   Затем вой стал очень тонким, маленьким и далеким, пока не стал не больше, чем шум, который издает комар. После этого во дворе стало тихо.
   Я стоял, весь напрягшись, готовый помешать себе превратиться в Пью, если бы мог. Эти маленькие гены хитрые парни.
   Я знал, что дедушка совершил ужасную ошибку.
   В ту минуту, когда эти Пью достигли первого года и начали возвращаться во времени к настоящему моменту, я знал, что произойдет.
   Не знаю, как давно это было, но у Пью было достаточно времени, чтобы заселить всю планету. Я прижала два пальца к носу, чтобы глаза не били друг о друга, когда они начнут сближаться посередине, как это делают глаза всех нас, пью… — Ты еще не пью, сынок, — сказал Дедушка, посмеиваясь. — Ты их видишь?
   "Нет я сказала. "Что происходит?"
   — Сани начинают замедляться, — сказал он. «Теперь это остановлено. Да, это первый год, все в порядке. Посмотрите на всех этих мужчин и женщин, стекающихся из пещер, чтобы поприветствовать свою новую компанию! Боже, какие огромные плечи у мужчин. Даже больше, чем у Пау Пью.
   «Тьфу — вы только посмотрите на женщин! Я заявляю, маленький Джуниор определенно красив рядом с ними, ребята!
   Когда придет время, он без труда найдет себе жену.
   — Но дедушка, это ужасно! Я сказал.
   — Не дразни своих старших, Саунк, — усмехнулся Дедушка. «Посмотри-ка сюда. Джуниор только что натянул порчу.
   Еще один маленький ребенок упал плашмя на свое уродливое лицо. Теперь мать маленького ребенка стучит Джуниора боком. Теперь его папа плывет в По-Пью. Посмотрите на этот бой! Просто посмотрите на это! О, я думаю, о семье Пью хорошо позаботились, Санк.
   — А как же наша семья? — сказал я почти плача.
   — Не волнуйся, — сказал Дедушка. — Время позаботится об этом. Подождите минутку, дайте мне посмотреть. Хм. Поколение не займет много времени, когда вы знаете, как выглядеть. Боже мой, какими уродливыми маленькими тварями были эти десять малышей Пью! Они были такими же, как их папа и дедушка.
   «Хотел бы я, чтобы Лили Лу Мутц увидела своих внуков. Я очень люблю. Ну, разве это не мило? Кажется, что каждый из этих младенцев вырос в мгновение ока, и у каждого из них по десять собственных малышей. Мне нравится, когда мои обещания сбываются, Санк. Я сказал, что сделаю это, и я сделал это».
   Я просто застонал.
   — Хорошо, — сказал дедушка. «Перенесемся на пару столетий вперед. Да, все еще там и распространяется как сумасшедший. Семейное сходство по-прежнему сильно. Гум-рн. Еще тысяча лет и — что ж, заявляю! Если это не Древняя Греция! Ничуть не изменился. Что ты знаешь, Саунк! Он кудахтал прямо наружу, щекотал розовым.
   «Помнишь, я однажды сказал, что Лили Лу напомнила мне мою старую подругу по имени Горгон? Неудивительно! Совершенно естественно. Вы бы видели прапрапраправнуков Лили Лу! Нет, если подумать, то повезло, что ты не можешь. Ну-ну, это очень интересно.
   Он был еще около трех минут. Потом я услышал его смех.
   — Взрыв, — сказал он. «Первый гетерохроматиновый всплеск. Теперь начинаются изменения».
   — Что изменилось, дедушка? — спросил я, чувствуя себя довольно несчастным.
   — Изменения, — сказал он, — которые показывают, что ваш старый дедушка не такой дурак, как вы думали. Я знаю, что я делаю. Они идут быстро, как только они начинают. Смотри сюда, это второе изменение. Посмотрите, как мутируют маленькие гены!»
   — Ты имеешь в виду, — сказал я, — я ведь не собираюсь превращаться в Пью? Но дедушка, я думал, мы пообещали Пью, что их линия не вымрет.
   — Я сдержу свое обещание, — с достоинством сказал Дедушка. «Гены будут нести сходство с Пью прямо в гудок судного рога, как я и сказал. И сила проклятия идет вместе с ним.
   Затем он рассмеялся.
   — Тебе лучше подготовиться, Саунк, — сказал он. — Когда Пау Пью уплыл в тот год, кажется, что он произнес заклинательную угрозу, не так ли? Ну, он не дурачился. Оно приближается к тебе прямо сейчас.
   — О, Господи! Я сказал. — К тому времени, как они сюда доберутся, их будет миллион! Дедушка! Что мне делать?
   — Просто приготовься, — сказал Дедушка без сочувствия. — Думаешь, миллион? О нет, намного больше миллиона.
   "Сколько?" Я спросил его.
   Он начал рассказывать мне. Вы можете не поверить, но он все еще говорит мне. Это занимает так много времени. Их так много.
   Видите ли, это было похоже на ту семью Джаков, которая жила к югу отсюда. Плохие всегда были чуточку хуже своих детей, и то же самое случилось с Джином Хромосомой и его родственниками, если можно так выразиться. Пью остались Пью и сохранили силу проклятия — и, думаю, можно сказать, что Пью в конце концов завоевали весь мир.
   Но могло быть и хуже. Пью могли оставаться одного размера на протяжении поколений.
   Вместо этого они стали меньше — намного меньше. Когда я их познакомил, они были крупнее большинства людей — во всяком случае, Пау Пью.
   Но к тому времени, когда они закончили фильтрацию поколений первого года, они настолько уменьшились, что эти маленькие бледные парнишки в крови были примерно их размера. А еще у них с ними много нокдаунских затяжных боев.
   Эти гены Пью так сильно пострадали от гетерохроматиновых всплесков, о которых мне рассказывал Дедушка, что они полностью потеряли свою надлежащую форму. Теперь вы можете назвать их вирусом — и, конечно, вирус — это то же самое, что и ген, только вирус более резвый. Но, черт возьми, это все равно, что сказать, что мальчики Джукс точно такие же, как Джордж Вашингтон!
   Шестигранник сильно ударил меня.
   Я чихнул что-то кувыркаться. Потом я услышал, как дядя Лем чихает во сне, лежа в машине сзади. Дедушка все еще бубнил о том, сколько Пью шло ко мне прямо в эту минуту, так что бесполезно задавать вопросы. Я перевел глаза по-другому и посмотрел прямо в середину этого чихания, чтобы увидеть, что меня щекочет. Ну, вы никогда не видели столько Младших Пью за всю свою жизнь!
   Это был гекс, все в порядке. Точно так же и Пьюс по-прежнему занят, проклиная всех на земле время от времени.
   Они будут делать это довольно долго, так как линия Пью должна продолжаться вечно, благодаря обещанию дедушки.
   Они говорят мне, что даже микроскопы еще не могут хорошо рассмотреть определенные вирусы. Ученые уверены, что когда-нибудь их ждет сюрприз, когда они сфокусируются очень близко и увидят всех этих маленьких чертиков с бледными лицами, уродливых, как грех, с близко посаженными глазами, извивающихся вокруг и проклинающих всех в поле зрения.
   На это ушло много времени — с первого года, — но Гена Хромосома с помощью Дедушки все исправила. Так что Младший Пью больше не заноза в шее, если можно так выразиться.
   Но я должен признать, что он ужасно простужен в хаиде.
   ИЛИ ИНАЧЕ
   Мигель и Фернандес неточно стреляли друг в друга через долину, когда летающая тарелка приземлилась. Они потратили несколько патронов на странный дирижабль. Появился пилот и пошел через долину и вверх по склону к Мигелю, который лежал в неопределенной тени чоллы, ругаясь и взводя затвор винтовки так быстро, как только мог. Его меткость, никогда не удавшаяся, становилась все хуже по мере приближения незнакомца. Наконец, в последнюю минуту, Мигель бросил винтовку, схватил мачете рядом с собой и вскочил на ноги.
   — Тогда умри, — сказал он и взмахнул лезвием. Сталь сверкала на жарком мексиканском солнце. Мачете упруго отскочило от шеи незнакомца и взлетело высоко в воздух, а руку Мигеля покалывало, словно от удара током. Из-за долины вылетела пуля с таким звуком, какой мог бы издать осиный укус, если бы его услышали, а не почувствовали. Мигель упал и откатился под укрытие большого камня. Еще одна пуля тонко взвизгнула, и короткая голубая вспышка сверкнула на левом плече незнакомца.
   — Estoy perdido, — сказал Мигель, считая себя потерянным. Лежа на животе, он поднял голову и зарычал на своего врага.
   Незнакомец, однако, не сделал никаких враждебных движений. Более того, он, похоже, был безоружен. Острые глаза Мигеля искали его. Мужчина был необычно одет. На нем была шапка из коротких блестящих синих перьев. Под ним его лицо было жестким, аскетичным и нетерпимым. Он был очень худым и почти семи футов ростом.
   Но он, похоже, был безоружен. Это придало Мигелю мужества. Он задумался, куда упал его мачете.
   Он этого не видел, но его винтовка была всего в нескольких футах от него.
   Незнакомец подошел и встал над Мигелем.
   — Встань, — сказал он. "Давай поговорим."
   Он прекрасно говорил по-испански, за исключением того, что его голос, казалось, исходил из головы Мигеля.
   — Я не встану, — сказал Мигель. «Если я встану, Фернандес пристрелит меня. Он очень плохой стрелок, но я был бы дураком, если бы рискнул. Кроме того, это очень несправедливо. Сколько тебе платит Фернандес?
   Незнакомец строго посмотрел на Мигеля.
   — Ты знаешь, откуда я пришел? он спросил.
   — Мне плевать, откуда ты родом, — сказал Мигель, вытирая пот со лба. Он взглянул на ближайшую скалу, где спрятал бурдюк с вином. — С los estados unidos, без сомнения, ты и твоя летающая машина. Мексиканское правительство узнает об этом».
   «Одобряет ли мексиканское правительство убийство?»
   — Это личное дело, — сказал Мигель. «Вопрос прав на воду, которые очень важны. Кроме того, это самооборона. Тот кабриолет через долину пытается меня убить. А ты его наемный убийца. Бог накажет вас обоих». К нему пришла новая мысль. «Сколько вы возьмете, чтобы убить Фернандеса?» — спросил он. — Я дам тебе три песо и прекрасного козленка.
   «Сражений больше не будет», — сказал незнакомец. "Ты слышал это?"
   — Тогда иди и скажи Фернандесу, — сказал Мигель. «Сообщите ему, что права на воду принадлежат мне. Я с радостью позволю ему уйти с миром». Его шея болела от взгляда на высокого мужчину. Он чуть пошевелился, и пуля просвистела в неподвижном горячем воздухе и со злобным всплеском вонзилась в ближайший кактус.
   Незнакомец пригладил синие перья на голове.
   «Сначала я закончу с тобой говорить. Послушай меня, Мигель.
   "Откуда ты знаешь мое имя?" — спросил Мигель, переворачиваясь и осторожно садясь за скалу. «Это так, как я думал. Фернандес нанял тебя, чтобы убить меня.
   — Я знаю твое имя, потому что немного могу читать твои мысли. Немного, потому что очень облачно».
   — Твоя мать была собакой, — сказал Мигель.
   Ноздри незнакомца слегка сжались, но он проигнорировал это замечание. «Я пришел из другого мира», — сказал он. — Меня зовут… В голове Мигеля это звучало как Кетцалькоатль.
   — Кецалькоатль? — повторил Мигель с тонкой иронией. — О, я в этом не сомневаюсь. А мой — Святой Петр, у которого есть ключи от рая».
   Худое, бледное лицо Кецалькоатля слегка покраснело, но голос его был решительно спокоен. — Послушай, Мигель.
   Посмотри на мои губы. Они не двигаются. Я говорю внутри вашей головы посредством телепатии, а вы переводите мои мысли в слова, которые имеют для вас значение. Очевидно, мое имя слишком сложно для вас. Ваш собственный разум перевел его как Кетцалькоатля. Это вовсе не мое настоящее имя».
   — Де Верас, — сказал Мигель. — Это вовсе не твое имя, и ты не из другого мира. Я бы не поверил североамериканцу, если бы он часто клялся на костях тысячи высокопоставленных святых».
   Вытянутое суровое лицо Кетцалькоатля снова вспыхнуло.
   — Я здесь, чтобы отдавать приказы, — сказал он. – Не болтать словами с… Послушай, Мигель. Как ты думаешь, почему ты не мог убить меня своим мачете? Почему пули не могут коснуться меня?»
   «Почему твоя машина полета летает?» — возразил Мигель. Он достал мешочек с табаком и начал скручивать сигарету. Он оглядел скалу. «Фернандес, вероятно, пытается подкрасться ко мне. Мне лучше взять винтовку.
   — Оставь это в покое, — сказал Кетцалькоатль. — Фернандес не причинит тебе вреда.
   Мигель резко рассмеялся.
   — И ты не должен причинять ему вреда, — твердо добавил Кетцалькоатль.
   «Тогда я подставлю другую щеку, — сказал Мигель, — чтобы он мог прострелить мне голову сбоку. Я поверю, что Фернандес желает мира, сеньор Кецалькоатль, когда увижу, как он идет по долине, закинув руки за голову. Даже тогда я не позволю ему приблизиться, потому что он носит нож за спиной».
   Кетцалькоатль снова разгладил свои синие стальные перья. Его костлявое лицо нахмурилось.
   «Вы должны перестать драться навсегда, вы оба, — сказал он. «Моя раса контролирует вселенную, и наша обязанность — принести мир на каждую планету, которую мы посещаем».
   — Как я и думал, — с удовлетворением сказал Мигель. — Вы приехали из лос-эстадос унидос. Почему вы не приносите мир в свою страну? Я видел сеньоров Хамфри Богарта и Эдварда Робинсона в las peliculas. Да ведь по всему Нуэва-Йорку гангстеры стреляют друг в друга от одного небоскреба к другому.
   И что вы с этим делаете? Ты танцуешь повсюду с сеньорой Бетти Грейбл. Ах да, я прекрасно понимаю. Сначала ты принесешь мир, а потом возьмешь нашу нефть и наши драгоценные минералы».
   Кетцалькоатль сердито пнул камешек рядом со своим блестящим стальным пальцем ноги.
   — Я должен заставить вас понять, — сказал он. Он посмотрел на незажженную сигарету, свисающую с губ Мигеля. Вдруг он поднял руку, и из кольца на его пальце вырвался раскаленный добела луч и зажег окурок сигареты. Мигель вздрогнул, испугавшись. Затем он вдохнул дым и кивнул. Раскаленный добела луч исчез.
   — Большое спасибо, сеньор, — сказал Мигель.
   Бесцветные губы Кецалькоатля тонко сжались. «Мигель, — сказал он, — может ли это сделать нортеконерикано?»
   — Тише, сабэ?
   «Никто из живущих на вашей планете не смог бы этого сделать, и вы это знаете».
   Мигель пожал плечами.
   — Видишь вон тот кактус? — спросил Кецалькоатль. «Я могу уничтожить его за две секунды».
   — Я не сомневаюсь в этом, сеньор.
   — Если на то пошло, я мог бы уничтожить всю эту планету.
   — Да, я слышал об атомных бомбах, — вежливо сказал Мигель. — Почему же тогда вы беспокоитесь о том, чтобы вмешиваться в наш тихий частный спор между мной и Фернандесом из-за маленькой водяной дыры, не имеющей никакого значения ни для кого, кроме… Мимо
   пропела пуля.
   Кетцалькоатль сердито потер кольцо на пальце.
   «Потому что мир перестанет сражаться», — сказал он зловеще. «Если нет, мы его уничтожим.
   Нет никакой причины, по которой люди не могли бы жить вместе в мире и братстве».
   — Есть одна причина, сеньор.
   "Что это такое?"
   — Фернандес, — сказал Мигель.
   «Я уничтожу вас обоих, если вы не прекратите сражаться».
   — Эль-сеор — великий миротворец, — вежливо сказал Мигель. «Я с радостью перестану драться, если ты скажешь мне, как не быть убитым, когда я это сделаю».
   «Фернандес тоже перестанет драться».
   Мигель снял несколько потрепанное сомбреро, потянулся за палкой и осторожно поднял шляпу над камнем. Был неприятный треск. Шляпа отскочила, и Мигель поймал ее, когда она упала.
   — Очень хорошо, — сказал он. — Поскольку вы настаиваете, сеньор, я прекращаю сражаться. Но я не выйду из-за этой скалы. Я совершенно готов прекратить борьбу. Но мне кажется, что вы требуете от меня чего-то, чего вы не говорите мне, как делать. С тем же успехом вы могли бы потребовать, чтобы я летал по воздуху, как ваша летающая машина.
   Кетцалькоатль нахмурился еще сильнее. Наконец он сказал: «Мигель, расскажи мне, как начался этот бой».
   «Фернандес хочет убить меня и поработить мою семью».
   «Почему он должен хотеть это делать?»
   — Потому что он злой, — сказал Мигель.
   — Откуда ты знаешь, что он злой?
   — Потому что, — логично заметил Мигель, — он хочет убить меня и поработить мою семью.
   Была пауза. Мимо пронесся дорожный бегун и остановился, чтобы поклевать сверкающий ствол винтовки Мигеля. Мигель вздохнул.
   -- Мешок хорошего вина есть не далее чем в двадцати футах... -- начал он, но Кетцалькоатль перебил его.
   — Что вы говорили о правах на воду?
   — А, это, — сказал Мигель. — Это бедная страна, сеньор. Здесь ценится вода. У нас был засушливый год, и воды уже не хватает на две семьи. Водяная яма моя. Фернандес хочет убить меня и поработить…
   — В вашей стране нет судов?
   — Для таких, как мы? — спросил Мигель и вежливо улыбнулся.
   — У Фернандеса тоже есть семья? — спросил Кецалькоатль.
   — Да, бедняги, — сказал Мигель. «Он бьет их, когда они не работают, пока не упадут».
   — Ты бьешь свою семью?
   — Только когда им это нужно, — удивился Мигель. «Моя жена очень толстая и ленивая. И мой старший, Чико, возражает. Мой долг бить их, когда они в этом нуждаются, для их же блага. Я также обязан защищать наши права на воду, поскольку злой Фернандес полон решимости убить меня и… —
   нетерпеливо сказал Кетцалькоатль, — это пустая трата времени. Дай подумать». Он снова потер кольцо на пальце. Он огляделся. Дорожный бегун нашел более аппетитный кусок, чем ружье. Теперь его можно было увидеть бегущим рысью, с болтающимся из клюва извивающимся хвостом ящерицы.
   Над головой палило солнце на чистом голубом небе. В сухом воздухе пахло мескитом. Внизу, в долине, совершенство формы и текстуры летающей тарелки выглядело нелепо и нереально.
   — Подожди здесь, — наконец сказал Кетцалькоатль. «Я поговорю с Фернандесом. Когда я позвоню, подойди к моей машине боя. Фернандес и я скоро встретимся с вами там.
   — Как скажете, сеньор, — согласился Мигель. Его глаза блуждали.
   — И не трогай свою винтовку, — твердо добавил Кетцалькоатль. — Почему нет, сеньор, — сказал Мигель. Он подождал, пока высокий мужчина не ушел. Затем он осторожно пополз по сухой земле, пока не поймал свою винтовку. После этого, немного поискав, он нашел свой мачете. Только тогда он обратился к бурдюку с вином. Он действительно очень хотел пить. Но сильно не пил. Он вставил полную обойму в ружье, прислонился к камню и время от времени отхлебывал из бурдюка в ожидании.
   Тем временем незнакомец, не обращая внимания на новые пули, время от времени вылетавшие из его стального тела синевой, приблизился к укрытию Фернандеса. Звук выстрелов прекратился. Прошло много времени, и, наконец, высокая фигура снова появилась и помахала Мигелю.
   — Yo voy, сеньор, — радостно крикнул Мигель. Он удобно положил винтовку на скалу и очень осторожно поднялся, готовый пригнуться при первом враждебном движении. Такого хода не было.
   Рядом с незнакомцем появился Фернандес. Тут же Мигель нагнулся, схватил винтовку и поднял ее для моментального выстрела.
   Что-то тонкое и шипящее пронеслось над долиной. Винтовка раскалилась в руке Мигеля. Он взвизгнул и уронил его, и в следующий момент его разум стал совершенно пустым.
   «Я умираю с честью», — подумал он и больше не думал.
   Когда он проснулся, он стоял в тени огромной летающей тарелки. Кетцалькоатль опускал руку от лица Мигеля. Солнечный свет заиграл на кольце высокого мужчины. Мигель ошеломленно покачал головой.
   "Я живу?" — спросил он.
   Но Кецалькоатль не обратил на это внимания. Он повернулся к Фернандесу, который стоял рядом с ним и жестикулировал перед маской лица Фернандеса. Свет вспыхнул от кольца Кетцалькоатля в остекленевшие глаза Фернандеса. Фернандес покачал головой и хрипло пробормотал. Мигель искал свою винтовку или мачете, но их не было. Он сунул руку под рубашку, но его хороший маленький нож тоже исчез.
   Он встретился взглядом с Фернандесом.
   — Мы оба обречены, дон Фернандес, — сказал он. — Этот сеньор Кецалькоати убьет нас обоих. В каком-то смысле мне жаль, что ты отправишься в ад, а я в рай, потому что мы больше не встретимся».
   — Ты ошибаешься, — ответил Фернандес, тщетно ища собственный нож. «Ты никогда не увидишь рай. И не этот высокий североамериканец по имени Кетцалькоатль. В своих лживых целях он взял себе имя Кортс.
   — Ты будешь лгать самому дьяволу, — сказал Мигель.
   — Молчите, вы оба, — резко сказал Кетцалькоатль (или Кортес). «Вы видели немного моей силы.
   Теперь послушай меня. Моя раса взяла на себя высокий долг следить за тем, чтобы вся солнечная система жила в мире. Мы очень развитая раса, обладающая силой, о которой вы еще не мечтали. Мы решили проблемы, на которые у вашего народа нет ответа, и теперь наш долг — применить нашу силу на благо всех. Если вы хотите продолжать жить, вы немедленно и навсегда перестанете воевать и отныне будете жить в мире и братстве. Вы понимаете меня?"
   «Это все, чего я когда-либо желал», — сказал потрясенный Фернандес. — Но этот отпрыск козы хочет меня убить.
   «Больше не будет убийств», — сказал Кетцалькоатль. «Вы будете жить в братстве или умрете».
   Мигель и Фернандес посмотрели друг на друга, а затем на Кецалькоатля.
   — Сеньор — великий миротворец, — пробормотал Мигель. «Я уже говорил это раньше. Способ, который вы упомянули, безусловно, лучший из всех способов обеспечить мир. Но для нас это не так просто. Жить в мире хорошо. Очень хорошо, сеньор. Расскажите нам, как».
   — Просто прекрати драться, — нетерпеливо сказал Кетцалькоатль.
   — Теперь это легко сказать, — заметил Фернандес. «Но жизнь здесь, в Соноре, непростая.
   Возможно, вы оттуда… —
   Естественно, — вставил Мигель. — В los estados unidos все богаты.
   - А у нас не просто. Может быть, в вашей стране, сеньор, змея не ест крысу, а птица ест змею. Возможно, в вашей стране есть еда и вода для всех, и мужчине не нужно бороться, чтобы сохранить свою семью. Здесь не все так просто».
   Мигель кивнул. — Когда-нибудь мы обязательно станем братьями, — согласился он. «Мы стараемся поступать так, как велит нам добрый Бог. Это непросто, но понемногу мы учимся быть лучше. Было бы очень хорошо, если бы мы все могли стать братьями по слову волшебства, как вы нам повелеваете. К сожалению… — он пожал плечами.
   «Вы не должны применять силу для решения своих проблем», — сказал Кетцалькоатль с большой твердостью. «Сила — это зло. Теперь ты помиришься».
   — Иначе вы нас уничтожите, — сказал Мигель. Он снова пожал плечами и встретился взглядом с Фернандесом. — Очень хорошо, сеньор. У вас есть аргумент, против которого я не хочу возражать. Альфин, согласен. Что мы должны делать?
   Кецалькоатль повернулся к Фернандесу.
   — Я тоже, сеньор, — сказал тот со вздохом. — Вы, без сомнения, правы. Дай нам мир».
   — Вы возьметесь за руки, — сказал Кетцалькоатль, его глаза сияли. — Ты присягнешь на братство.
   Мигель протянул руку. Фернандес твердо взял его, и двое мужчин ухмыльнулись друг другу.
   "Понимаете?" — сказал Кетцалькоатль, одарив их своей суровой улыбкой. «Это совсем не сложно. Теперь вы друзья. Остаться друзьями."
   Он отвернулся и пошел к летающей тарелке. В гладком корпусе плавно открылась дверь. На пороге Кецалькоатль обернулся.
   — Помните, — сказал он. «Я буду наблюдать».
   — Без сомнения, — сказал Фернандес. — Прощайте, сеньор.
   — Vaya con Dios, — добавил Мигель.
   Гладкая поверхность корпуса закрылась после Кетцалькоатля. Мгновение спустя летающая тарелка плавно поднялась и поднялась, пока не оказалась в сотне футов над землей. Затем он метнулся на север, как внезапная вспышка молнии, и исчез.
   — Как я и думал, — сказал Мигель. — Он был из лос-эстадос унидос.
   Фернандес пожал плечами.
   «Был момент, когда я подумал, что он может сказать нам что-нибудь толковое», — сказал он. «Без сомнения, он обладал великой мудростью. Воистину, жизнь нелегка».
   — О, для него это достаточно легко, — сказал Мигель. — Но он не живет в Соноре. Мы, однако, делаем.
   К счастью, у меня и моей семьи есть хороший источник воды, на который можно положиться. Для тех, у кого его нет, жизнь действительно тяжела».
   «Это очень плохая скважина для воды», — сказал Фернандес. — Однако такой, какая она есть, она моя. Говоря, он скручивал сигарету. Он передал его Мигелю и свернул себе еще один. Двое мужчин некоторое время молча курили. Затем, по-прежнему молча, они расстались.
   Мигель вернулся к бурдюку на холме. Он сделал большой глоток, хмыкнул от удовольствия и огляделся. Его нож, мачете и винтовка были небрежно брошены неподалеку. Он восстановил их и убедился, что у него есть полная обойма.
   Затем он осторожно выглянул из-за каменной баррикады. Пуля шлепнулась о камень возле его лица.
   Он ответил выстрелом.
   После этого на какое-то время наступила тишина. Мигель сел и сделал еще глоток. Его внимание привлек бегущий мимо дорожный бегун с хвостом ящерицы, свисающим с его клюва. Вероятно, это был тот же дорожный бегун, что и раньше, и, возможно, та же ящерица, медленно приближавшаяся к пищеварению.
   Мигель тихо позвал: «Сеньор Бёрд! Нехорошо есть ящериц. Это очень неправильно».
   Дорожный бегун скосил на него глаза-бусинки и побежал дальше.
   Мигель поднял и нацелил винтовку.
   — Перестаньте есть ящериц, сеньор Бёрд. Остановись, или я должен тебя убить.
   Дорожный бегун побежал через прицел винтовки.
   — Разве ты не понимаешь, как остановиться? — мягко позвал Мигель. — Должен ли я объяснить, как?
   Дорожный бегун остановился. Хвост ящерицы полностью исчез.
   — О, очень хорошо, — сказал Мигель. «Когда я узнаю, как дорожный бегун может перестать есть ящериц и остаться в живых, тогда я скажу тебе, амиго. А пока иди с Богом».
   Он повернулся и снова направил винтовку на долину.
   ПОЛИТИКА ВКЛАДОВ
   Когда Денни Холт зарегистрировался в телефонной будке, ему позвонили. Дэнни не был в восторге. В такую дождливую ночь было легко заплатить за проезд, а теперь ему нужно было гнать такси в центр города до Коламбус Серкл.
   «Орехи», — сказал он в мундштук. "Почему я? Пошлите одного из других мальчиков; парень не заметит разницы. Я далеко внизу, в Виллидж.
   — Он хочет тебя, Холт. Спросил вас по имени и номеру. Наверное, твой друг. Он будет у памятника — черное пальто и трость.
   "Кто он?"
   "Как я должен знать? Он не сказал. А теперь иди».
   Холт безутешно повесил трубку и вернулся к своей кабине. Вода стекала с козырька его кепки; дождь барабанил по лобовому стеклу. Сквозь затемненный фонарь он мог видеть слабо освещенные дверные проемы и слышать музыку из музыкального автомата. Это была хорошая ночь, чтобы быть в помещении. Холт подумал, не стоит ли заскочить в Подвал, чтобы быстро перекусить. Ну что ж. Он включил передачи и направился по Гринвич-авеню, чувствуя себя подавленным.
   В эти дни было трудно избежать пешеходов; В любом случае, жители Нью-Йорка никогда не обращали внимания на светофоры, а из-за затемнения улицы превращались в темные, темные каньоны. Холт поехал в центр города, не обращая внимания на крики «Такси». На улице было мокро и скользко. Его шины тоже были не слишком хороши.
   Влажный холод проник в кости Холта. Грохот в двигателе не успокаивал. Через какое-то время старый автобус полностью сломается. После этого найти работу стало легко, но Холт ненавидел тяжелую работу. Оборонные заводы-хм-ммм.
   Задумчивый, он медленно объехал круговую развязку в Колумбусе, внимательно следя за своим проездом.
   Вот он — единственная фигура, неподвижно стоящая под дождем. Другие пешеходы в спешке перебегали улицу, уворачиваясь от троллейбусов и автомобилей.
   Холт подъехал и открыл дверь. Мужчина выступил вперед. У него была трость, но не было зонта, и вода блестела на его темном пальто. Бесформенная широкополая шляпа прикрывала его голову, а проницательные темные глаза пристально вглядывались в Холта.
   Этот человек был стар, довольно на удивление стар. Его черты скрывали морщины и складки дряблой жирной кожи.
   — Деннис Холт? — резко спросил он.
   — Это я, приятель. Запрыгивай и вытирайся».
   Старик подчинился. Холт сказал: «Куда?»
   Пройдите через парк».
   — До Гарлема?
   — Почему? Да, да.
   Пожав плечами, Холт направил такси в Центральный парк. Сумасшедший. И никого, кого он когда-либо видел раньше. В заднее зеркало он украдкой взглянул на свой проезд. Мужчина внимательно рассматривал фотографию Холта и номер карты. Видимо удовлетворенный, он откинулся назад и достал из кармана номер «Таймс».
   — Хотите света, мистер? — спросил Холт.
   "Свет? Да спасибо." Но пользовался он им недолго. Взгляд на бумагу его удовлетворил, и мужчина откинулся на спинку кресла, выключил лампу на панели и стал изучать свои наручные часы.
   "Который сейчас час?" — спросил он.
   «Семь, около».
   "Семь. А это 10 января 1943 года».
   Холт не ответил. Его пассажир повернулся и выглянул в заднее окно. Он продолжал делать это. Через некоторое время он наклонился вперед и снова заговорил с Холтом.
   — Хочешь заработать тысячу долларов?
   "Вы шутите?"
   — Это не шутка, — сказал мужчина, и Холт внезапно понял, что акцент у него странный — мягкое невнятное произношение согласных, как в кастильском испанском. «У меня есть деньги — ваша текущая валюта. Это связано с некоторой опасностью, поэтому я не буду переплачивать вам».
   Холт смотрел прямо перед собой.
   — Мне нужен телохранитель, вот и все. Некоторые мужчины пытаются похитить или даже убить меня».
   — Не считай меня, — сказал Холт. — Я отвезу вас в полицейский участок. Это то, что вам нужно, мистер.
   Что-то мягко упало на переднее сиденье. Глядя вниз, Холт почувствовал, как его спина напряглась. Управляя одной рукой, он поднял пачку банкнот и пролистал их. Тысяча баксов - одна штука.
   Они пахли затхлым.
   Старик сказал: «Поверь мне, Дэнни, мне нужна твоя помощь. Я не могу рассказать вам историю — вы сочтете меня сумасшедшим, — но я заплачу вам эту сумму за ваши услуги сегодня вечером.
   — Включая убийство? Холт рискнул. «С чего ты взял, что называешь меня Денни? Я никогда в жизни не видел тебя раньше».
   — Я исследовал вас — я многое о вас знаю. Вот почему я выбрал тебя для этой задачи. И ничего противозаконного в этом нет. Если у вас есть основания думать иначе, вы можете в любой момент снять деньги, сохранив деньги».
   Холт обдумал это. Это звучало подозрительно, но заманчиво. Во всяком случае, это дало ему выход. А тысяча баксов — «Ну, выплескивай. Что я должен сделать?"
   Старик сказал: «Я пытаюсь уклониться от некоторых моих врагов. Мне нужна твоя помощь для этого. Ты молод и силен».
   — Кто-то пытается тебя стереть?
   «Потри меня… о. Я не думаю, что до этого дойдет. Убийство осуждается, кроме как в крайнем случае.
   Но они последовали за мной сюда; Я их видел. Кажется, я стряхнул их со своего следа. Никакие такси не следуют за нами… —
   Неправильно, — сказал Холт.
   Наступила тишина. Старик снова посмотрел в заднее окно.
   Холт криво ухмыльнулся. — Если вы пытаетесь пригнуться, Центральный парк — не то место. Я могу потерять своих друзей в пробке легче. Хорошо, мистер, я берусь за работу. Но у меня есть привилегия выйти, если мне не нравится запах».
   — Очень хорошо, Дэнни.
   Холт вырезал слева на уровне Семьдесят второго: «Вы меня знаете, но я не знаю вас. Что за угол, проверяешь меня? Вы детектив?
   "Нет. Меня зовут Смит.
   «Естественно».
   — А тебе — Денни — двадцать лет, и ты не годишься для военной службы на этой войне из-за болезни сердца.
   Холт хмыкнул.
   — Я не хочу, чтобы ты упал замертво.
   «Я не буду. Мое сердце подходит для большинства вещей. Судебно-медицинский эксперт просто так не думал».
   Смит кивнул. — Я знаю это. А теперь, Дэнни…
   — Ну?
   — Мы должны быть уверены, что за нами не следят.
   Холт медленно сказал: — А если я заеду в штаб-квартиру ФБР? Они не любят шпионов.
   "Как вам нравится. Я могу доказать им, что я не вражеский агент. Мой бизнес не имеет ничего общего с этой войной, Дэнни. Я просто хочу предотвратить преступление. Если я не смогу это остановить, сегодня вечером будет сожжен дом, а ценная формула уничтожена.
   — Это работа для пожарной охраны.
   «Ты и я единственные, кто может выполнить эту задачу. Я не могу сказать вам, почему. Тысяча долларов, не забудь.
   Холт вспомнил. Тысяча долларов много значила для него в данный момент. У него никогда в жизни не было столько денег. Это означало ставку; капитал, на который можно строить. У него не было настоящего образования.
   До сих пор он полагал, что навсегда останется на скучной, утомительной работе. А вот с колом — ну, у него были идеи. Это были времена бума. Он мог бы заняться бизнесом для себя; это был способ сделать тесто.
   Один великий. Ага. Это может означать будущее.
   Он вышел из парка на Семьдесят второй улице и повернул на юг, на Сентрал-Парк-Уэст. Краем глаза он увидел, как к нему подъехало еще одно такси. Он пытался прикарманить его такси. Холт услышал, как пассажир вздохнул и что-то крикнул. Он нажал на тормоза, увидел, как мимо проехала другая машина, и резко повернул руль, нажимая ногой на педаль акселератора. Он быстро развернулся и направился на север.
   — Успокойся, — сказал он Смиту.
   В другом такси было четверо мужчин; у него был только краткий проблеск. Они были чисто выбриты и одеты в темную одежду. Возможно, у них было оружие; Холт не мог быть в этом уверен.
   Теперь они тоже крутились вокруг, испытывая трудности с движением транспорта, но намереваясь преследовать их.
   На первой удобной улице Холт свернул налево, пересек Бродвей, по клеверному листу выехал на бульвар Генри Гудзона, а затем, вместо того чтобы ехать на юг, сделал полный круг и вернулся своим маршрутом до Вест-Энд-авеню. Он направился на юг по Вест-Энду, сворачивая вскоре на Восьмую авеню. Теперь трафика стало больше. Следующей кабины не было видно.
   "Что теперь?" — спросил он Смита.
   — Я… я не знаю. Мы должны быть уверены, что за нами не следят.
   — Хорошо, — сказал Холт. — Они будут рыскать по округе в поисках нас. Нам лучше уйти с улицы. Я покажу тебе." Он свернул на стоянку, взял талон и поспешил вытащить Смита из кабины. «Теперь мы убиваем время, пока не станет безопасно начать снова».
   — Где… —
   А как насчет тихого бара? Я мог выдержать выпить. Это паршивая ночь.
   Смит, казалось, полностью отдал себя в руки Холта. Они свернули на Сорок вторую улицу с ее тускло освещенными хонки-тонками, бурлеск-шоу, темными театральными тентами и грошовыми аркадами. Холт пробирался сквозь толпу, увлекая за собой Смита. Они прошли через распашные двери на фабрику по производству джина, но там было не особенно тихо. Музыкальный автомат играл на полную мощность в углу.
   Холта привлекла незанятая кабинка в глубине. Усевшись там, он подал сигнал официанту и потребовал рожь. Смит, поколебавшись, взял то же самое.
   — Я знаю это место, — сказал Холт. «Там есть задняя дверь. Если нас выследят, мы быстро уйдем.
   Смит вздрогнул.
   — Забудь об этом, — утешил Холт. Он выставил набор кастетов. — Я ношу это с собой на всякий случай.
   Так что расслабься. Вот наша выпивка. Он залпом выпил рожь и попросил еще. Поскольку Смит не пытался заплатить, это сделал Холт. Он мог себе это позволить, имея в кармане тысячу баксов.
   Теперь, прикрыв купюры своим телом, он вынул их для более тщательного изучения. Они выглядели нормально. Они не были подделкой; серийные номера были в порядке; и от них исходил тот же странный затхлый запах, который Холт замечал раньше.
   «Вы, должно быть, копили это», — предположил он.
   Смит рассеянно сказал: «Они выставлялись на выставке уже шестьдесят лет…» Он спохватился и отхлебнул ржаного.
   Холт нахмурился. Это были не старомодные крупные купюры. Шестьдесят лет, чокнутые! Не то, что Смит выглядел таким старым; его морщинистое, бесполое лицо могло быть лицом десятилетнего старика. Холту стало интересно, как этот парень выглядел в молодости. Когда бы это было? Во время Гражданской войны, скорее всего!
   Он снова спрятал деньги, ощущая вспышку удовольствия, которая не была полностью вызвана выпивкой. Это было началом для Денни Холта. На тысячу долларов он купится где-нибудь и отправится в город. Таксистов больше не будет, это точно.
   На площадке с почтовыми марками раскачивались и тряслись танцоры. Шум был постоянным, громкие разговоры из бара соперничали с музыкой из музыкального автомата. Холт бумажной салфеткой лениво вытер пятно от пива на столе перед собой.
   — Не хочешь ли ты рассказать мне, в чем тут дело, не так ли? — сказал он наконец.
   Невероятно старое лицо Смита могло бы сохранить какое-то выражение; трудно было сказать. — Я не могу, Дэнни.
   Вы не поверите мне. Который сейчас час?
   «Почти восемь».
   — Восточное стандартное время, старый исчисление — и десятое января. Мы должны быть в пункте назначения до одиннадцати.
   — Это что?
   Смит достал карту, развернул ее и назвал адрес в Бруклине. Холт нашел его.
   "Возле пляжа. Довольно уединенное место, не так ли?
   "Я не знаю. Я никогда не был там."
   — Что будет в одиннадцать?
   Смит покачал головой, но не ответил прямо. Он развернул бумажную салфетку.
   — У тебя есть стилус?
   Холт помедлил, а затем протянул пачку сигарет.
   — Нет,… карандаш. Спасибо. Я хочу, чтобы ты изучил этот план, Дэнни. Это первый этаж дома, который мы собираемся посетить в Бруклине. Лаборатория Китона находится в подвале.
   — Китон?
   — Да, — сказал Смит после паузы. «Он физик. Он работает над довольно важным изобретением. Это должно быть секретом».
   «Хорошо, что теперь?»
   Смит торопливо набросал: «Вокруг трехэтажного дома должна быть просторная территория. Вот библиотека. Вы можете попасть в него через эти окна, а сейф должен быть под занавеской вот здесь. Кончик карандаша вонзился.
   Холт нахмурил брови. «Я начинаю чувствовать запах рыбы».
   — А? Рука Смита нервно сжалась. — Подожди, пока я закончу. Этот сейф будет разблокирован. В нем вы найдете коричневый блокнот. Я хочу, чтобы вы достали эту записную книжку... -
   ...и отправили ее Гитлеру авиапочтой, - закончил Холт, скривив рот в усмешке.
   — …и передайте в военное министерство, — невозмутимо сказал Смит. — Это вас удовлетворяет?
   — Ну… это больше похоже на то. Но почему бы тебе не сделать эту работу самой?»
   — Я не могу, — сказал Смит. «Не спрашивайте меня, почему; Я просто не могу. Мои руки связаны." Острые глаза блестели. «Эта записная книжка, Денни, содержит чрезвычайно важный секрет».
   "Военный?"
   «Это не написано в коде; это легко читать. И применить. В этом вся прелесть. Любой мужчина мог бы…
   — Вы сказали, что этим домом в Бруклине владел парень по имени Китон. Что с ним случилось?
   — Ничего, — сказал Смит, — пока. Он поспешно прикрылся. «Формула не должна потеряться, поэтому мы должны быть там незадолго до одиннадцати».
   «Если это так важно, почему бы нам не пойти туда прямо сейчас и не взять блокнот?»
   «Формула не будет завершена раньше, чем за несколько минут до одиннадцати. Китон сейчас работает над финальной стадией».
   — Это чушь, — пожаловался Холт. У него была другая рожь. — Этот Китон — нацист?
   — Ну, разве ему не нужен телохранитель, а не тебе?
   Смит покачал головой. — Так не пойдет, Денни. Поверь мне, я знаю, что делаю. Жизненно, чрезвычайно важно, чтобы вы получили эту формулу».
   «Есть опасность. Мои враги могут ждать нас там. Но я сниму их и дам тебе возможность войти в дом.
   — Ты сказал, что они могут убить тебя.
   — Возможно, но я в этом сомневаюсь. Убийство — это последнее средство, хотя всегда доступна эвтаназия. Но я не кандидат для этого».
   Холт не пытался понять точку зрения Смита на эвтаназию; он решил, что это географическое название, подразумевающее принятие порошка.
   «За тысячу баксов, — сказал он, — я рискну своей шкурой».
   «Сколько времени нам понадобится, чтобы добраться до Бруклина?»
   — Скажем, час, в полумраке. Холт быстро встал. "Ну давай же. Твои друзья здесь».
   В темных глазах Смита отразилась паника. Он как будто вжался в просторное пальто. — Что будем делать?
   «Обратный путь. Они нас еще не видели. Если мы разделимся, иди в гараж, где я оставил такси.
   «Д-да. Все в порядке."
   Они протиснулись сквозь танцоров на кухню, а затем в голый коридор. Открыв дверь, Смит вышел из переулка. Перед ним вырисовывалась высокая фигура, туманная в темноте. Смит издал пронзительный испуганный писк.
   — Бросьте, — приказал Холт. Он оттолкнул старика. Темная фигура шевельнулась, и Холт быстро ударил его по полувидимой челюсти. Его кулак не попал. Его противник быстро изменился.
   Смит удирал прочь, уже потерявшись в тенях. Звук его бегущих шагов стих.
   Холт с беспричинно колотящимся сердцем сделал шаг вперед. — Уйди с дороги, — сказал он так глубоко в горле, что слова вырвались мурлыкающим рычанием.
   — Извини, — сказал его противник. — Тебе нельзя сегодня вечером ехать в Бруклин.
   "Почему нет?" Холт прислушивался к звукам, которые указывали бы на врага. Но пока он ничего не слышал, только отдаленные гудки автомобилей и низкий смешанный гул с Таймс-сквер, в полуквартале от него.
   — Боюсь, вы не поверите мне, если я вам скажу.
   Был тот же акцент, то же кастильское невнятное произношение согласных, которое Холт заметил, когда говорил Смит. Он напрягся, чтобы разглядеть лицо другого человека. Но было слишком темно.
   Холт тайком сунул руку в карман и ощутил утешительный холод кастета. Он сказал: «Если ты направишь на меня пистолет…»
   «Мы не используем оружие. Слушай, Деннис Холт. Формула Китона должна быть уничтожена вместе с ним».
   — Да вы… Холт ударил без предупреждения. На этот раз он не промахнулся. Он почувствовал, как кастеты крепко ударили, а затем скользнули по окровавленной, разорванной плоти. Полувидимая фигура рухнула вниз, из его горла вырвался приглушенный крик. Холт огляделся, никого не увидел и вприпрыжку побежал по переулку. Пока достаточно хорошо.
   Через пять минут он уже был на парковке. Его ждал Смит, иссохшая ворона в огромном пальто. Пальцы старика нервно постукивали по трости.
   — Пойдем, — сказал Холт. — Сейчас нам лучше двигаться быстрее.
   — Ты…
   — Я сбил его с толку. У него не было пистолета, иначе он не хотел его использовать. Мне повезло».
   Смит поморщился. Холт подобрал свое такси и маневрировал по пандусу, осторожно управляя машиной и сохраняя бдительность. Такси было довольно легко заметить. Димаут помог.
   Он держался на юг и восток до Бауэри, но на Эссекс-стрит, у станции метро, преследователи настигли его. Холт свернул в переулок. Его левый локоть, упершись в оконную раму, онемел и похолодел.
   Он рулил правой рукой, пока чувство не исчезло. Мост Вильямсбург привел его в Кингс, и он уворачивался, то ускорялся, то возвращался назад, пока снова не потерял тени. Это заняло время. А по этому окольному пути предстояло пройти еще далеко.
   Холт, повернув направо, направился на юг к Проспект-парку, а затем на восток, к пустынному участку пляжа между Брайтон-Бич и Канарси. Смит, съежившийся сзади, не издал ни звука.
   — Пока все хорошо, — сказал Холт через плечо. — Во всяком случае, моя рука снова в форме.
   "Что с ним случилось?"
   «Должно быть, я задел мою смешную кость».
   «Нет, — сказал Смит, — это был парализатор. Так." Он показал трость.
   Холт не понял. Он продолжал ехать, пока они не оказались почти у цели. Он остановился за углом от винного магазина.
   — Я возьму бутылку, — сказал он. «Слишком холодно и дождливо, чтобы меня взбодрить».
   — У нас нет времени.
   «Конечно, есть».
   Смит прикусил губу, но больше не возражал. Холт купил пинту ржаного виски и, вернувшись в кэб, сделал глоток, после того как предложил выпить своему проездному и получил в ответ покачание головой.
   Рожь определенно помогла. Ночь была очень холодной и несчастной; шквалы дождя хлестали по улице, заливая лобовое стекло. Изношенные дворники мало помогали. Ветер завывал, как банши.
   — Мы достаточно близко, — предположил Смит. «Лучше остановись здесь. Найдите место, чтобы спрятать такси».
   "Где? Это все частные дома».
   — Подъездная дорожка…
   — Хорошо, — сказал Холт и нашел одну, защищенную нависающими деревьями и густыми кустами. Он выключил свет и двигатель и вышел, сгорбившись и подняв воротник своего плаща. Дождь моментально промочил его. Он хлынул ровным проливным потоком, шумно и стаккато стуча в лужи. Под ногами была песчаная, скользкая грязь.
   — Подождите секунду, — сказал Холт и вернулся в кабину за фонариком. "Все готово. Что теперь?"
   «Дом Китона». Смит конвульсивно дрожал. — Еще нет одиннадцати. Нам придется подождать».
   Они ждали, спрятавшись в кустах на территории Китона. Дом казался смутной тенью на фоне колеблющейся завесы пропитанной тьмы. В освещенном окне на первом этаже виднелась часть помещения, похожего на библиотеку. Звук бурунов, сильно пульсирующий, доносился слева от них.
   Вода стекала под воротник Холта. Он тихо выругался. Он зарабатывал свою тысячу баксов, все в порядке. Но Смит переживал тот же дискомфорт и не жаловался на это.
   — Разве это не… —
   Ш-ш! Смит предупредил. — Остальные могут быть здесь.
   Холт послушно понизил голос. — Тогда они тоже утонут. Они за блокнотом?
   Почему бы им не пойти и не получить его?»
   Смит грыз ногти. «Они хотят его уничтожить».
   — Это то, что сказал парень в переулке, если подумать. Холт пораженно кивнул. — Кто они?
   "Неважно. Им здесь не место. Ты помнишь, что я тебе говорил, Дэнни?
   «Насчет блокнота? Что мне делать, если сейф не открыт?
   — Будет, — уверенно сказал Смит. «Скоро, сейчас. Китон в своей подвальной лаборатории заканчивает свой эксперимент.
   В освещенном окне мелькнула тень. Холт наклонился вперед; он почувствовал, как Смит рядом с ним напрягся, как проволока. Слабый вздох вырвался из горла старика.
   В библиотеку вошел мужчина. Он подошел к стене, отдернул занавеску и встал спиной к Холту. Вскоре он отступил назад, открывая дверцу сейфа.
   "Готовый!" — сказал Смит. "Это оно! Он записывает последний шаг формулы. Взрыв произойдет через минуту. Когда это произойдет, Дэнни, дай мне минуту, чтобы я убрался и поднял шум, если остальные здесь.
   — Я так не думаю.
   Смит покачал головой. — Делай, как я говорю. Беги домой и возьми блокнот.
   "И что?"
   — Тогда беги отсюда как можно быстрее. Не позволяйте им поймать вас, что бы вы ни делали».
   "А вы?"
   Глаза Смита полыхнули напряженной, яростной командой, сияя в ветреной тьме. — Забудь меня, Дэнни! Я буду в безопасности.
   — Ты нанял меня телохранителем.
   — Тогда я вас выписываю. Это жизненно важно, важнее моей жизни. Эта записная книжка должна быть у вас в руках… —
   Для военного министерства?
   «Для… о да. Ты сделаешь это сейчас, Дэнни?
   Холт помедлил. — Если это так важно… —
   Да. Это!"
   "Хорошо, тогда."
   Мужчина в доме сидел за столом и писал. Внезапно вылетело окно. Звук взрыва был приглушен, как будто его источник находился под землей, но Холт почувствовал, как земля под ним задрожала. Он увидел, как Китон вскочил, отступил на полшага и вернулся, схватив блокнот. Физик подбежал к настенному сейфу, бросил в него книгу, захлопнул дверцу и ненадолго задержался там спиной к Холту.
   Затем он вылетел из поля зрения Холта и исчез.
   Смит сказал возбужденным голосом: «У него не было времени запереть его. Подожди, Денни, пока ты меня не услышишь, а потом возьми этот блокнот!
   Холт сказал: «Хорошо», но Смит уже ушел, бегая через кусты. Крик из дома возвестил о том, что красное пламя вырвалось из далекого окна на первом этаже. Что-то с грохотом упало, каменная кладка, подумал Холт. Он услышал голос Смита. Он не мог видеть человека под дождем, но был шум потасовки. Некоторое время Холт колебался. Голубые карандаши света пробивались сквозь дождь, бледные и расплывчатые вдалеке.
   Он должен помочь Смиту, хотя он обещал, и вот блокнот. Преследователи хотели его уничтожить. И теперь совершенно очевидно, что дом полыхал. От Китона не осталось и следа.
   Он побежал к освещенному окну. Было достаточно времени, чтобы достать блокнот, прежде чем пожар стал опасным.
   Краем глаза он увидел приближающуюся к нему темную фигуру. Холт поскользнулся на кастете. Если бы у парня был пистолет, это было бы прискорбно; в остальном достаточно справедливо.
   Человек — тот самый, которого Холт встретил в переулке Сорок второй улицы, — поднял трость и нацелился. Бледно-голубой луч света вырвался наружу. Холт почувствовал, что его ноги немеют, и тяжело рухнул на землю.
   Другой мужчина продолжал бежать. Холт, с трудом вставая на ноги, отчаянно бросился вперед. Бесполезно.
   Теперь пламя освещало ночь. Высокая темная фигура на мгновение вырисовалась у окна библиотеки; затем мужчина перелез через подоконник. Холт с затекшими ногами сумел удержать равновесие и рванулся вперед. Это была агония: словно иголки в тысячу раз усилились.
   Он подошел к окну и, прислонившись к подоконнику, заглянул в комнату. Его противник возился с сейфом. Холт вылез через окно и заковылял к мужчине.
   Его кулак с медным кастетом был готов.
   Неизвестный легко отскочил, размахивая тростью. Засохшая кровь окрасила его подбородок.
   — Я запер сейф, — сказал он. — Лучше убирайся отсюда, пока тебя не охватило пламя, Денни.
   Холт выругался. Он попытался связаться с мужчиной, но не смог. Не успел он сделать и двух неуверенных шагов, как высокая фигура исчезла, легко выпрыгнув из окна и унесшись под дождь.
   Холт повернулся к сейфу. Он мог слышать треск пламени. Дым валил через дверной проем слева от него.
   Он проверил сейф; он был заперт. Он не знал комбинации, поэтому не мог ее открыть.
   Но Холт пытался. Он обыскал стол, надеясь, что Китон где-то нацарапал ключ на бумаге. Он пробился к ступеням лаборатории и остановился, глядя вниз, в ад подвала, где лежало горящее неподвижное тело Китона. Да, Холт пытался. И он потерпел неудачу.
   Наконец жара выгнала его из дома. Пожарные машины с ревом приближались. Не было никаких признаков Смита или кого-либо еще.
   Холт остался среди толпы, чтобы искать, но Смит и его следопыты исчезли, как будто растворились в воздухе.
   — Мы поймали его, Администратор, — сказал высокий мужчина с засохшей кровью на подбородке. — Я пришел сюда сразу после нашего возвращения, чтобы сообщить вам.
   Администратор вздохнул с облегчением.
   — Какие-нибудь проблемы, Джорус?
   «Не говоря уже о».
   «Ну, приведите его», — сказал администратор. — Думаю, нам лучше покончить с этим.
   Смит вошел в кабинет. Его тяжелое пальто выглядело неуместно на фоне целофлексовой одежды остальных.
   Он опустил глаза.
   Администратор взял блокнот и прочитал: «25 сол, 2016 год от Рождества Христова. Тема: вмешательство в факторы вероятности. Обвиняемый был обнаружен в попытке подделать текущее вероятное настоящее, изменив прошлое и тем самым создав переменное альтернативное настоящее. Использование машин времени запрещено, кроме уполномоченных должностных лиц. Обвиняемый ответит».
   Смит пробормотал: «Я не пытался что-то изменить, администратор…» Джорус поднял глаза и сказал: «Протестую. Определенные ключевые периоды времени и места запрещены. Бруклин, особенно район дома Китона, во время около полудня 10 января 1943 года, абсолютно запрещен для путешественников во времени. Заключенный знает почему.
   — Я ничего об этом не знал, сир Джорус. Вы должны мне поверить.
   Джорус неустанно продолжал: «Администратор, вот факты. Обвиняемый, украв путешественника во времени, вручную установил управление для запретного пространственно-временного сектора. Как вы знаете, такие сектора ограничены, потому что они являются ключами к будущему; вмешательство в такие ключевые точки автоматически изменит будущее и создаст другую линию вероятности. Китону в 5943 году в его подвальной лаборатории удалось разработать формулу того, что мы теперь знаем как M-Power. Он поспешил наверх, открыл сейф и записал формулу в своей книге в таком виде, что ее легко мог бы расшифровать и применить даже неспециалист. В это время в лаборатории Китона произошел взрыв, и он положил блокнот в сейф и спустился вниз, не позаботившись, однако, снова запереть сейф. Китон был убит; он не знал о необходимости держать M-Power подальше от радия, и атомный синтез вызвал взрыв. Последующий пожар уничтожил блокнот Китона, хотя он находился в сейфе. Он был обуглен до неразборчивости, и никто не подозревал о его ценности. Только в первом году двадцать первого века M-Power была заново открыта».
   Смит сказал: «Я не знал всего этого, сир Джорус».
   "Ты врешь. Наша организация не делает ошибок. Вы нашли ключевое место в прошлом и решили изменить его, тем самым изменив наше настоящее. Если бы вам это удалось, Деннис Холт из 1943 года вытащил бы блокнот Китона из горящего дома и прочитал бы его. Его любопытство заставило бы его открыть блокнот. Он бы нашел ключ к M-Power. И, благодаря самой природе M-Power, Деннис Холт стал бы самым могущественным человеком своего времени. Согласно вариантной линии вероятности, к которой вы стремились, Деннис Холт, если бы он получил эту записную книжку, сейчас был бы диктатором мира. Этот мир, каким мы его знаем, не существовал бы, хотя существовал бы его эквивалент — жестокая, безжалостная цивилизация, управляемая автократом Деннисом Холтом, единственным обладателем М-силы. Стремясь к этой цели, заключенный совершил тяжкое преступление».
   Смит поднял голову. — Я требую эвтаназии, — сказал он. — Если ты хочешь обвинить меня в том, что я пытаюсь вырваться из моей проклятой рутинной жизни, то хорошо. У меня никогда не было шанса, вот и все».
   Администратор поднял брови. «Ваш послужной список показывает, что у вас было много шансов. Вы не способны добиться успеха за счет собственных способностей; вы занимаетесь единственной работой, которую можете делать хорошо. Но ваше преступление, как говорит Джорус, серьезно. Вы пытались создать новое вероятностное настоящее, разрушив это, подменив ключевую точку в прошлом. И если бы вам это удалось, Деннис Холт стал бы диктатором расы рабов. Эвтаназия больше не является вашей привилегией; ваше преступление слишком серьезно. Вы должны продолжать жить, выполняя поставленную перед вами задачу, до дня своей естественной смерти».
   Смит задохнулся. — Это была его вина — если он вовремя получил блокнот… Джорус недоуменно посмотрел на него. "Его?
   Деннис Холт, двадцать лет, 1943 год… его вина? Нет, я думаю, он твой — за попытку изменить свое прошлое и свое настоящее.
   Администрация сказала: «Приговор вынесен. Это конец».
   И Деннис Холт, в возрасте девяноста трех лет, в 2056 году от Рождества Христова, послушно повернулся и медленно вернулся к своей работе, той самой, которую он будет выполнять теперь, пока не умрет.
   А Деннис Холт, в возрасте двадцати лет, в год от Рождества Христова 5943, ехал на такси домой из Бруклина, недоумевая, что же все-таки произошло. По ветровому стеклу косо стекали пелены дождя.
   Денни сделал еще один глоток из бутылки и почувствовал, как рожь успокаивающе разливается по его телу.
   О чем все это было?
   Банкноты хрустко шуршали в его кармане. Дэнни ухмыльнулся. Тысяча шуток! Его ставка. Его столица. С этим теперь он мог бы сделать многое — и он бы тоже это сделал. Все, что нужно парню, это немного наличных денег, и он может пойти куда угодно.
   «Вы держите пари!» — решительно сказал Деннис Холт. «Я не собираюсь всю жизнь сидеть на одной скучной работе.
   Не с тысячей баксов — не со мной!
   ЖИЛИЩНАЯ ПРОБЛЕМА
   Жаклин сказала, что это была канарейка, но я утверждал, что в крытой клетке была парочка неразлучников. Одна канарейка никогда не смогла бы поднять столько шума. Кроме того, мне нравилось думать о суровом старом мистере Хенчарде, который держит неразлучников; это было так совершенно неуместно. Но что бы ни держал жилец в клетке у своего окна, он ревниво прикрывал это — или их — от посторонних глаз. Все, что нам нужно было пройти, это звуки.
   И разобраться в них было не так-то просто. Из-под кретоновой ткани доносились шорохи, шорохи, время от времени слабые и необъяснимые хлопки, а раз или два слабый стук, от которого вся скрытая клетка на подставке из красного дерева задрожала. Мистер Хенчард, должно быть, знал, что нам любопытно. Но все, что он сказал, когда Джеки заметила, что птиц приятно иметь рядом, было: «Чушь! Оставь эту клетку в покое, слышишь?
   Это нас немного разозлило. Мы не шпионы, и после этого отмахивания мы хладнокровно отказались даже смотреть на окутанную кретоновым телом фигуру. Мы также не хотели терять мистера Хенчарда. Достать комнатщиков было на удивление трудно. Наш домик стоял на прибрежном шоссе; В городе было несколько десятков домов, бакалейная лавка, винный магазин, почта и ресторан Терри. Это было почти все. Каждое утро мы с Джеки садились на автобус и ехали на фабрику, которая находилась в часе езды. К тому времени, когда мы вернулись домой, мы довольно устали. Мы не могли получить никакой помощи по дому — военная работа оплачивалась намного лучше — поэтому мы оба взялись за уборку. Что касается готовки, то мы были лучшими клиентами Терри.
   Зарплата была хорошая, но перед войной мы накопили слишком много долгов, поэтому нам нужны были дополнительные бабки.
   Вот почему мы сняли комнату мистеру Хенчарчи. Вдали от проторенных дорог, с трудным транспортом и с темным берегом каждую ночь, было не так-то просто найти комнату. Мистер Хенчард выглядел вполне естественно. Мы решили, что он слишком стар, чтобы шалить.
   Однажды он забрел, внес задаток; Вскоре он появился с огромным гладстоуном и квадратной парусиновой рукоятью с кожаными ручками. Это был скрипучий старичок с взлохмаченными жесткими волосами и лицом, как у отца Попая, только более человеческим. Он не был кислым; он был просто хрустящим. У меня сложилось впечатление, что он провел большую часть своей жизни в меблированных комнатах, занимаясь своими делами и попыхивая бесчисленными сигаретами через длинный черный мундштук. Но он не был одним из тех одиноких стариков, которых можно смело жалеть — далеко не так! Он не был беден и был полностью самодостаточен. Мы любили его. Однажды я назвал его дедушкой в порыве любви, и моя кожа покрылась волдырями от полученных замечаний.
   Некоторые люди рождены под счастливыми звездами. Мистер Хенчард был именно таким. Он всегда находил деньги на улице. Несколько раз, когда мы бросали кости или играли в покер, он делал пасы и удерживал стриты, даже не пытаясь. О хитрости не могло быть и речи — ему просто повезло.
   Я помню, как мы все спускались по длинной деревянной лестнице, ведущей с вершины утеса на пляж. Мистер Хенчард пнул довольно большой камень, лежавший на одной из ступеней. Камень немного отскочил вниз, а затем пробил одну из ступеней. Дерево было полностью гнилое. Мы были совершенно уверены, что если бы мистер Хенчард, ведущий, наступил на эту гнилую секцию, все бы рухнуло.
   А потом было время, когда я ехал с ним в автобусе. Мотор остановился через несколько минут после того, как мы сели в автобус; водитель остановился. Навстречу нам по шоссе шла машина, и, когда мы остановились, у нее лопнуло одно переднее колесо. Его занесло в кювет. Если бы мы вовремя не остановились, произошло бы лобовое столкновение. Ни одна душа не пострадала.
   Мистер Хенчард не был одинок; он, кажется, днем выходил, а ночью большую часть времени сидел в своей комнате у окна. Мы, конечно, стучали, прежде чем войти убирать, и иногда он говорил: «Подождите минутку». Послышался торопливый шорох и звук того, как кретоновое покрывало скользнуло по его птичьей клетке. Мы задавались вопросом, что за птица у него была, и предположили, что это может быть феникс. Существо никогда не пело. Оно издавало шумы. Мягкие, странные, не всегда птичьи звуки. К тому времени, когда мы возвращались домой с работы, мистер Хенчард всегда был в своей комнате. Он остался там, пока мы убирались. В выходные он никуда не выходил.
   Что касается клетки.
   Однажды вечером мистер Хенчард вышел, засунув сигарету в мундштук, и оглядел нас.
   — Мф, — сказал мистер Хенчард. — Послушайте, у меня есть кое-какая собственность на севере, и я уеду на недельку или около того. Я все равно буду платить арендную плату».
   — О, хорошо, — сказала Джеки. — Мы можем… —
   Чепуха, — прорычал он. «Это моя комната. Я сохраню его, если захочу. Как насчет этого, эй?»
   Мы согласились, и он на одном дыхании выкурил половину сигареты. Ну, смотри сюда, сейчас. Всегда до того, как у меня была собственная машина. Поэтому я взял с собой клетку для птиц. На этот раз мне нужно ехать на автобусе, так что я не могу его взять. Вы были очень милы — не подсматривали и не подсматривали. У тебя есть смысл. Я оставлю здесь свою птичью клетку, но не трогайте эту крышку!»
   — Канарейка… — Джеки сглотнула. «Он будет голодать».
   — Канарейка, а? — сказал мистер Хенчард, устремив на нее злые глаза-бусинки. "Забудь. Я оставил много еды и воды. Ты только руки прочь. Убирай мою комнату, когда она в этом нуждается, если хочешь, но не смей трогать птичью клетку. Что ты говоришь?"
   — Хорошо с нами, — сказал я.
   — Ну, ты возражаешь, что я скажу, — рявкнул он.
   Следующей ночью, когда мы вернулись домой, мистера Хенчарда уже не было. Мы вошли в его комнату и увидели записку, приколотую к кретоновому покрывалу. Оно сказало: «Задумайся сейчас!» Внутри клетки что-то зашуршало.
   А потом раздался слабый хлопок.
   — Черт с ним, — сказал я. — Хочешь сначала в душ?
   — Да, — сказала Джеки.
   Whirr-r пошел в клетку. Но это были не крылья. Удар!
   Следующей ночью я сказал: «Может быть, он оставил достаточно еды, но, держу пари, воды становится мало».
   "Эдди!" — заметил Джеки.
   «Хорошо, мне любопытно. Но мне также не нравится мысль о том, что птицы умирают от жажды.
   "Мистер. Хенчард сказал… —
   Хорошо, еще раз. Пойдем к Терри и посмотрим, что там с бараньей отбивной.
   На следующую ночь — ну да ладно. Мы сняли кретон. Я все еще думаю, что мы были менее любопытны, чем обеспокоены.
   Джеки сказала, что когда-то знала человека, который бил свою канарейку.
   — Мы найдем бедного зверя, съежившегося в цепях, — заметила она, отряхивая тряпку на подоконник за клеткой. Я отключил вакуум. Виш-рысь-рысь-рысь что-то пошло под кретоном.
   — Да… — сказал я. «Слушай, Джеки. С мистером Хенчардом все в порядке, но он псих. Эта птица или птицы могут испытывать жажду сейчас. Я собираюсь посмотреть».
   "Нет. Э-да. Мы оба будем, Эдди. Мы разделим ответственность». Я потянулся к крышке, и Джеки нырнула под мою руку и положила свою руку на мою.
   Затем мы подняли угол ткани. Внутри что-то шуршало, но как только мы коснулись кретона, звук прекратился. Я хотел бросить только один быстрый взгляд. Однако моя рука продолжала поднимать крышку. Я видел, как двигалась моя рука, и не мог остановить это. Я был слишком занят поисками.
   Внутри клетки был… ну, маленький домик. Он казался завершенным в каждой детали. Крошечный домик, выкрашенный в белый цвет, с зелеными ставнями — декоративными, не предназначенными для закрывания, — коттедж был строго современным. Это был удобный, добротно построенный дом, который постоянно можно увидеть в пригороде. На крошечных окнах были ситцевые занавески; они были освещены, на первом этаже. В тот момент, когда мы подняли ткань, каждое окно внезапно погасло. Свет не погас, но шторы с раздраженным рывком опустились.
   Это произошло быстро. Никто из нас не видел, кто или что опустило эти шторы.
   Я отпустила покрывало и отступила назад, увлекая за собой Джеки.
   — Кукольный дом, Эдди!
   — С куклами внутри?
   Я посмотрела мимо нее на клетку с капюшоном. «Может быть, ты думаешь, может быть, научить канарейку опускать шторы?»
   «О, мой! Эдди, послушай.
   Из клетки доносились слабые звуки. Шорохи и почти неслышимый хлопок. Потом соскоб.
   Я подошел и снял кретоновую ткань. На этот раз я был готов; Я смотрел в окна. Но шторы опустились, когда я моргнул.
   Джеки коснулась моей руки и указала. На покатой крыше была миниатюрная кирпичная труба; из него поднималась струйка бледного дыма. Дым продолжал подниматься вверх, но он был таким тонким, что я не чувствовал его запаха.
   — П-канарейки п-готовят, — булькнула Джеки.
   Мы стояли там какое-то время, ожидая почти чего угодно. Если бы из парадной двери выскочил маленький зеленый человечек и предложил нам три желания, мы бы не сильно удивились. Только ничего не случилось.
   Теперь из крошечного домика в птичьей клетке не доносилось ни звука.
   И жалюзи были опущены. Я мог видеть, что все дело было шедевром в деталях. На маленьком крыльце лежал крошечный коврик. Еще был дверной звонок.
   Большинство клеток имеют съемное дно. Этот не сделал. Пятна смолы и тускло-серый металл свидетельствовали о пайке. Дверь тоже была запаяна. Я мог просунуть указательный палец между прутьями, но большой палец был слишком толстым.
   — Симпатичный домик, не так ли? — сказала Джеки дрожащим голосом. — Должно быть, они такие маленькие…
   — Парни?
   «Птицы. Эдди, кто живет в этом доме?
   — Что ж, — сказал я. Я вынул свой автоматический карандаш, аккуратно просунул его между прутьями клетки и ткнул в открытое окно, где щелкнула штора. Изнутри дома что-то вроде игольчатого луча миниатюрного фонарика ударило мне в глаз, ослепив меня своим сиянием. Когда я крякнул и отпрянул, я услышал, как хлопнуло окно, и штора снова опустилась.
   — Ты видел, что произошло?
   — Нет, твоя голова мешала. Но…
   Пока мы смотрели, свет погас. Только тонкий дым, вьющийся из трубы, говорил о том, что что-то происходит.
   "Мистер. Хенчард — сумасшедший ученый, — пробормотала Джеки. «Он уменьшает людей».
   «Не без атомного сокрушителя», — сказал я. «Каждый сумасшедший ученый должен иметь ускоритель атомов, чтобы создавать искусственные молнии».
   Я снова засовываю карандаш между прутьями. Я тщательно прицелился, прижал острие к дверному звонку и позвонил. Послышалось тонкое шуршание.
   Штора на одном из окон у двери поспешно отдернулась в сторону, и что-то, вероятно, посмотрело на меня. Я не знаю. Я не был достаточно быстр, чтобы увидеть это. Тень вернулась на место, и больше не было движения. Я звонил в звонок, пока мне не надоело. Затем я остановился.
   — Я могу разобрать клетку, — сказал я.
   "О, нет! Мистер Хенчард… —
   Ну, — сказал я, — когда он вернется, я спрошу его, какого черта. Он не может держать пикси. Этого нет в договоре аренды».
   — У него нет договора аренды, — возразила Джеки.
   Я осмотрел домик в птичьей клетке. Ни звука, ни движения. Дым идет из трубы.
   Ведь мы не имели права ломиться в клетку. Взлом? У меня было видение маленького зеленого человечка с крыльями, размахивающего ночной палкой, арестовывающего меня за кражу со взломом. Были ли у пикси полицейские? Какие преступления.
   Я надеваю крышку обратно на клетку. Через какое-то время послышались неясные звуки. Соскоблить. Удар. Шорох, шорох, шорох. Поп. И оборвалась не птичья трель.
   — О боже, — сказала Джеки. — Давай быстро уйдем.
   Мы сразу легли спать. Мне снилась орда маленьких зеленых парней в полицейской форме Мака Сеннета, танцующих на желчной радуге и весело поющих.
   Меня разбудил будильник. Я принял душ, побрился и оделся, думая о том же, о чем думала Джеки. Когда мы надевали пальто, я встретился с ней взглядом и сказал: «Пойдем?»
   "Да. О боже, Эдди! Как ты думаешь, они тоже уйдут на работу?
   — Что за работа? — сердито спросил я. — Рисовать лютики?
   Когда мы на цыпочках вошли в комнату мистера Хенчарда, из-под кретона не донеслось ни звука.
   Утреннее солнце светило в окно. Я сорвал крышку. Там был дом. Одна из штор была поднята; все остальные были наглухо твердыми. Я прижал голову к клетке и уставился сквозь решетку в открытое окно, где на ветру развевались обрывки ситцевых занавесок.
   Я увидел огромный глаз, смотрящий на меня.
   На этот раз Джеки была уверена, что я получил смертельную рану. Дыхание вырвалось из нее со свистом, когда я вернулся, крича об ужасном налитом кровью глазе, который не был человеческим. Мы прижались друг к другу некоторое время, а потом я посмотрел снова.
   — О, — сказал я довольно слабым голосом. «Это зеркало».
   "Зеркало?" — выдохнула она.
   «Да, большой, на противоположной стене. Это все, что я вижу. Я не могу подойти достаточно близко к окну».
   — Посмотри на крыльцо, — сказала Джеки.
   Я посмотрел. У двери стояла молочная бутылка — ее размер вы можете догадаться. Оно было фиолетовым.
   Рядом лежала свернутая почтовая марка.
   — Фиолетовое молоко? Я сказал.
   «От фиолетовой коровы. Или бутылка покрашена. Эдди, это газета?
   Это было. Я напрягал глаза, чтобы прочитать заголовки. ДОПОЛНИТЕЛЬНО красными пятнами было написано на листе огромными буквами почти в шестнадцатую дюйма высотой. EXTRA-FOTZPA ПЕРЕЕХАЕТ НА ТУР! Это все, что мы смогли разобрать.
   Я осторожно положил кретон обратно на клетку. Мы спустились к Терри позавтракать, пока ждали автобус.
   Когда мы той ночью возвращались домой, мы уже знали, какой будет наша первая работа. Мы вошли в дом, обнаружили, что мистер Хенчард еще не вернулся, включили свет в его комнате и прислушались к шуму из птичьей клетки.
   — Музыка, — сказала Джеки.
   Он был таким слабым, что я его почти не слышал, и в любом случае это была ненастоящая музыка. Я не могу начать описывать это.
   И тут же заглохло. Стук, царапать, поп, жужжание. Потом тишина, и я сдернул крышку.
   В доме было темно, окна закрыты, жалюзи опущены. Бумага и молочная бутылка исчезли с крыльца. На входной двери была табличка, которая гласила - после того, как я воспользовался лупой: КАРАНТИН!
   СКОПСКАЯ ЛИХОРАДКА!
   — Ну, маленькие обманщицы, — сказал я. — Держу пари, что у них вообще нет скоппи-лихорадки.
   Джеки дико захихикала. — У тебя только в апреле бывает скупердяй, не так ли?
   «Апрель и Рождество. Вот тогда его и разносят хлебные мухи. Где мой карандаш?"
   Я позвонил в звонок. Тень дернулась в сторону, откинулась назад; ни один из нас не видел руки?
   Тишина; дым из трубы не идет.
   "Испуганный?" Я спросил.
   "Нет. Это смешно, но я не такой. Они такие сдержанные маленькие ребята. Кэботы разговаривают только с… —
   Вы имеете в виду, что пикси разговаривают только с гоблинами, — сказал я. «Они не могут вынюхивать нас таким образом. Это наш дом, в котором находится их дом, если вы меня понимаете.
   "Что мы можем сделать?"
   Я покрутил карандашом и с большим трудом написал «ВПУСТИТЕ НАС» на белой панели двери. Там не было места для большего, чем это. Джеки цокнула.
   «Возможно, вам не стоило этого писать. Мы не хотим входить внутрь. Мы просто хотим их увидеть».
   "Слишком поздно. Кроме того, они поймут, что мы имеем в виду.
   Мы стояли и смотрели на дом в птичьей клетке, а он смотрел на нас угрюмо и слегка раздраженно. СКОППИЙСКАЯ ЛИХОРАДКА, действительно!
   Это все, что произошло той ночью.
   На следующее утро мы обнаружили, что крошечная входная дверь была полностью выскоблена от моих карандашных пометок, что табличка о карантине все еще была там, а на крыльце лежала бутылка зеленого молока и еще одна бумага. На этот раз заголовок сказал. EXTRA-FOTZPA ПЕРЕШЕТ ТУР!
   Из трубы валялся дым. Я снова позвонил в звонок. Нет ответа. Я заметил костяшку почтового ящика у двери, главным образом потому, что сквозь щель я мог видеть, что внутри письма. Но дело было заперто.
   — Если бы мы могли видеть, кому они адресованы… — предложила Джеки.
   — Или от кого они. Вот что меня интересует».
   Наконец, мы пошли на работу. Я был занят весь день и чуть не приварил большой палец к буги-руке. Когда я встретил Джеки той ночью, я увидел, что она тоже была обеспокоена.
   «Давайте не будем обращать на них внимания», — сказала она, пока мы мчались домой в автобусе. «Мы знаем, когда мы не нужны, не так ли?»
   — Я не собираюсь быть высокомерным из-за какой-то твари. Кроме того, мы оба тихо сойдем с ума, если не узнаем, что находится внутри этого дома. Как вы думаете, мистер Херичард волшебник?
   — Он вошь, — с горечью сказала Джеки. «Уходим и оставляем на наших руках двусмысленных пикси!»
   Когда мы вернулись домой, маленький домик в птичьей клетке, как обычно, встревожился, и к тому времени, когда мы сорвали крышку, отдаленные тихие звуки стихли. Сквозь задернутые жалюзи пробивался свет. На крыльце был только коврик. В почтовом ящике мы увидели желтый конверт с телеграммой.
   Джеки побледнела. — Это последняя капля, — настаивала она. «Телеграмма!»
   "А может и не быть."
   «Это так, это так, я знаю, что это так. Тетя Тинкер Белл мертва. Или Иоланта приедет в гости.
   — Знак карантина снят с двери, — сказал я. «Есть новый. Там написано «Мокрая краска»
   .
   Я положил обратно кретон, выключил свет и взял Джеки за руку. Мы стояли в ожидании. Через какое-то время что-то пошло тук-тук-тук, а потом запело, как чайник. Я услышал тихий стук.
   На следующее утро на маленьком крыльце стояло двадцать шесть бутылок желтого молока, ярко-желтого, и лилипутский заголовок гласил: ЭКСТРА-ТУР ГОРКИ К ФОТЦПЕ!
   В ящике тоже была почта, но телеграммы не было.
   В ту ночь все продолжалось почти так же, как и раньше. Когда я сдернул ткань, воцарилась внезапная яростная тишина. Мы чувствовали, что за нами наблюдают из-за углов миниатюрных штор. Наконец мы легли спать, но среди ночи я встал и еще раз взглянул на наших загадочных жильцов. Не то чтобы я их видел, конечно. Но они, должно быть, устроили вечеринку, потому что причудливая мелодичная музыка и дикие удары и хлопки замерли в тишине, когда я заглянул внутрь.
   Утром на крыльце стояла красная бутылка и газета. Заголовок гласил: EXTRA-FOTZPA ПОДНИМАЕТСЯ!
   — Моя работа полетит к чертям собачьим, — сказал я. — Я не могу сосредоточиться, чтобы думать об этом деле, и думаю… —
   Я тоже. Мы должны как-то это выяснить».
   Я заглянул. Тень упала так резко, что чуть не сорвалась с валика.
   — Думаешь, они сошли с ума? Я спросил.
   — Да, — сказала Джеки, — знаю. Мы, должно быть, достаем их до чертиков. Смотри, держу пари, они сидят внутри у окон, кипят от бешенства и ждут, когда мы уйдем. Может быть, нам лучше пойти. Все равно пора на автобус.
   Я смотрел на дом, и дом, я чувствовал, смотрел на меня с видом раздраженной и обиженной ярости.
   Ну что ж. Мы пошли на работу.
   Когда мы вернулись той ночью, мы устали и проголодались, но, даже не сняв пальто, мы вошли в комнату мистера Хенчарда. Тишина. Я включил свет, а Джеки сняла с клетки кретоновый чехол.
   Я услышал ее вздох. Мгновенно я прыгнул вперед, ожидая увидеть маленького зеленого человечка на этом нелепом крыльце или что-то в этом роде. Ничего необычного я не увидел. Дыма из трубы не было.
   Но Джеки указывала на входную дверь. К панели была прикреплена аккуратная раскрашенная табличка. Он сказал, очень степенно, просто и, наконец,: СДАТЬ.
   "Ой ой ой!" — сказала Джеки.
   Я сглотнул. Все шторы в крошечных окнах были подняты, а ситцевые занавески исчезли. Мы впервые смогли заглянуть в дом. Он был совершенно и ужасно пуст.
   Без мебели, нигде. Ничего, кроме нескольких царапин на полированном деревянном полу. Обои были идеально чистыми; узоры в разных комнатах были приглушенными и со вкусом. Жильцы оставили свой дом в порядке.
   — Они переехали, — сказал я.
   — Да, — пробормотала Джеки. «Они съехали».
   Мне вдруг стало паршиво. Домик — не тот крошечный, что в клетке, а наш собственный — был ужасно пуст.
   Знаешь, как бывает, когда ты был в гостях и приходишь домой в место, полное ничего и никого?
   Я схватил Джеки и крепко держал ее. Она тоже чувствовала себя довольно плохо. Вы бы не подумали, что крошечная
   табличка «СПУСТИТЬ» может иметь такое большое значение.
   — Что скажет мистер Хенчард? — спросила Джеки, глядя на меня большими глазами.
   Мистер Хенчард вернулся домой двумя ночами позже. Мы сидели у огня, когда он вошел, его «Гладстон» раскачивался, черный мундштук торчал из-под его клюва. «Мф», — поприветствовал он нас.
   — Привет, — слабо сказал я. — Рад, что ты вернулся.
   "Чушь!" — твердо сказал мистер Хенчард, направляясь в свою комнату. Мы с Джеки переглянулись.
   Мистер Хенчард завопил от ярости. Из-за двери появилось его искаженное лицо.
   «Назойливые люди!» — прорычал он. — Я же говорил тебе… —
   Подожди минутку, — сказал я.
   «Я уезжаю!» Мистер Хенчард рявкнул. "Сейчас!" Его голова исчезла из поля зрения; дверь захлопнулась и заперлась. Мы с Джеки ждали, наполовину ожидая, что нас отшлепают.
   Мистер Хенчард выскочил из своей комнаты, Гладстон повис на одной руке. Он пронесся мимо нас к двери.
   Я пытался остановить его. Хенчард… —
   Чепуха!
   Джеки потянула за одну руку, я схватился за другую. Между нами, мы сумели остановить его.
   — Подожди, — сказал я. — Ты забыл свою птичью клетку.
   — Это ты так думаешь, — прорычал он мне. "Ты можешь иметь это. Нарушители! Мне понадобились месяцы, чтобы построить этот домик как надо, и еще месяцы, чтобы уговорить их жить в нем. Теперь ты его испортил. Они не вернутся».
   "ВОЗ?" Джеки сглотнула.
   Его глаза-бусинки злобно уставились на нас. «Мои жильцы. Мне придется построить новый дом сейчас-ха!
   Но на этот раз я не оставлю его в пределах досягаемости злоумышленников.
   — Подожди, — сказал я. — Ты… ты м-волшебник?
   Мистер Хенчард фыркнул. — Я хороший мастер. Это все, что нужно. Вы относитесь к ним правильно, и они будут относиться к вам правильно. И все же… — И он слегка засветился от гордости. - ...не все умеют построить для них правильный дом!
   Казалось, он смягчился, но мой следующий вопрос снова разбудил его.
   — Это были они? — отрезал он. «Маленький народец, конечно. Называйте их как хотите. Никси, пикси, лепрекон, домовой — у них было много имен. Но они хотят жить в тихом, респектабельном районе, где не будет много подглядывания и любопытства. Плохая репутация собственности. Неудивительно, что они переехали! И — пф! — они тоже вовремя платили за квартиру. Тем не менее, Маленький Народ всегда так делает, — добавил он.
   "Арендовать?" — тихо сказала Джеки.
   — Удачи, — сказал мистер Хенчард. "Удачи. Что вы ожидали, что они будут платить в деньгах? Теперь мне придется построить еще один дом, чтобы вернуть свою особую удачу.
   Он бросил на нас прощальный взгляд, рывком распахнул дверь и вышел. Мы стояли, глядя ему вслед.
   Автобус подъезжал к заправочной станции вниз по склону, и мистер Хенчард бросился бежать.
   Он сел на автобус, хорошо, но только после того, как упал лицом вниз.
   Я обнял Джеки за плечи.
   — О, Боже, — сказала она. «Его невезение уже работает».
   — Неплохо, — заметил я. "Просто нормально. Когда вы сдаете домик пикси, вы получаете много дополнительной удачи».
   Мы сидели молча, глядя друг на друга. Наконец, не говоря ни слова, мы вошли в освободившуюся комнату мистера Хенчарда. Клетка для птиц все еще была там. Так было и с домом. То же самое было и с табличкой «ПОДДАТЬ».
   — Пойдем к Терри, — сказал я.
   Мы остались позже, чем обычно. Кто-нибудь мог подумать, что мы не хотим домой, потому что живем в доме с привидениями. За исключением того, что в нашем случае все было с точностью до наоборот. В нашем доме больше не было привидений. Это было ужасно, пустынно, холодно пусто.
   Я ничего не сказал, пока мы не пересекли шоссе, не поднялись по склону и не открыли входную дверь.
   Мы пошли, не знаю зачем, в последний раз взглянуть на пустой дом. Крышка вернулась на клетку, где я ее заменила, но — бух, шорох, хлоп! Дом снова сдан!
   Мы попятились и закрыли дверь, прежде чем мы вздохнули.
   — Нет, — сказала Джеки. «Мы не должны смотреть. Мы никогда, никогда не должны заглядывать под это прикрытие.
   — Никогда, — сказал я. «Как вы думаете, кто…»
   Мы уловили очень слабый шепот того, что казалось шумным пением. Это было прекрасно. Чем счастливее они были, тем дольше они оставались. Когда мы легли спать, мне приснилось, что я пью пиво с Рипом Ван Винклем и гномами. Я выпил их все под столом.
   Неважно, что следующее утро было дождливым. Мы были уверены, что ярко-желтый солнечный свет бьет в окна. Я пел под душем. Джеки бормотала невнятно и радостно. Мы не открывали дверь мистера Хенчарда.
   «Может быть, они хотят спать допоздна», — сказал я.
   В механическом цехе всегда шумно, и проезжающая мимо тележка необработанных корпусов цилиндров гула заметно не увеличивает. В три часа дня один из мальчишек катил материал к кладовой, и я не слышал и не видел его, пока не отошел от своего рубанка, косясь на его регулировку.
   Эти большие самолеты — маленькие гиганты. Их приходится класть в бетон, в тяжелые люльки высотой до бедер, по которым взад-вперед скользит тяжелый металлический монстр — сам рубанок.
   Я отступил назад, увидел приближающуюся ручную тележку и сделал аккуратный вальсовый поворот, чтобы убраться с ее дороги. Мальчик с тележкой вильнул, баллоны начали выпадать, а я сделал неуравновешенный вальсовый шаг, закончившийся тем, что я ударился бедрами о край люльки и сделал аккуратный, самоубийственный полукувырок. Когда я приземлился, меня зажало в металлической опоре, и я смотрел на рубанок, который приближался ко мне. Я никогда в жизни не видел, чтобы что-то двигалось так быстро.
   Все было кончено, прежде чем я это понял. Я изо всех сил пытался выпрыгнуть, люди кричали, рубанок ревел от кровожадного триумфа, а головки цилиндров катались под ногами повсюду. Потом раздался треск, мучительный грохот разлетающихся на части шестеренок и кулачков. Планер остановился. Мое сердце вздрогнуло.
   После того, как Pd переоделся, я подождал, пока Джеки закончит. Вернувшись домой на автобусе, я сказал ей об этом. «Чистое везение. Или еще чудо. Один из этих цилиндров отскочил от станка как раз в нужном месте. Планер в беспорядке, а я нет. Я думаю, мы должны написать благодарственную записку нашим-э-м-квартиросъемщикам.
   Джеки кивнула с глубокой убежденностью. — Это удача, которой они платят за квартиру, Эдди. Я также рад, что они заплатили вперед!»
   — За исключением того, что я не буду получать зарплату, пока не починят рубанок, — сказал я.
   Мы шли домой через шторм. Мы слышали стук в комнате мистера Хенчарда, громче любого шума, который когда-либо доносился из птичьей клетки. Мы бросились наверх и обнаружили, что створчатое окно открыто. Я закрыл его. С клетки наполовину слетело кретоновое покрытие, и я начал натягивать его на место. Джеки была рядом со мной. Мы посмотрели на крошечный дом; моя рука не завершила свой жест.
   Табличка «СДАЕТСЯ» была снята с двери. Труба жирно дымила. Жалюзи, как обычно, были плотно опущены, но были и другие изменения.
   Я дико подумал, что там пахло презренной говядиной и вонючей капустой.
   Несомненно, это было из пикси-хауса. На некогда безупречном крыльце стоял перекошенный мусорный бак и крохотный ящик для апельсинов с немытыми жестяными банками размером с атом и несомненно пустыми бутылками из-под спиртного. У двери также стояла молочная бутылка, наполненная желчно-лиловой жидкостью. Его еще не приняли, как и утреннюю газету. Это была, конечно, другая бумага. Зловещий размер заголовков указывал на то, что это желтый таблоид.
   Бельевая веревка, на которой сейчас не висела одежда, была прибита от одного столба крыльца к углу дома.
   Я рывком опустил одеяло и побежал вслед за Джеки на кухню. — Боже мой! Я сказал.
   «Мы должны были попросить рекомендации», — выдохнула она. «Это не наши жильцы!»
   «Не те жильцы, что были у нас раньше», — согласился я. — Я имею в виду те, что были у мистера Хенчарда. Вы видели это мусорное ведро на крыльце!
   — И бельевая веревка, — добавила Джеки. «Как-как небрежно».
   «Джукс, Калликакс и Джитер Лестерс. Это не Табачная дорога.
   Джеки сглотнула. Хенчард сказал, что они не вернутся.
   — Да, но… —
   Она медленно кивнула, словно начиная понимать. Я сказал: «Дай».
   "Я не знаю. Только мистер Хенчард сказал, что Маленькому Народцу нужен тихий, респектабельный район.
   И мы их выгнали. Бьюсь об заклад, мы создали птичьей клетке-месту-плохую репутацию. Пикси из высшего общества там жить не будут. Это… о, дорогой… может быть, это трущобы.
   — Ты совсем чокнутый, — сказал я.
   "Я не. Это должно быть так. Мистер Хенчард так и сказал. Он сказал нам, что ему придется построить новый дом.
   Желательные арендаторы не переедут в плохой район. У нас есть неряшливые пикси, вот и все.
   Мой рот открылся. Я уставился на нее.
   "Ага. Многоквартирный тип. Бьюсь об заклад, они держат пиксельную козу на кухне, — пролепетала Джеки.
   — Что ж, — сказал я, — мы этого не потерпим. Я выселю их. Я-я вылью воду в их дымоход.
   Где чайник?
   Джеки схватила меня. «Нет! Мы не можем их выселить, Эдди. Мы не должны. Они платят за квартиру», — сказала она.
   И тут я вспомнил. — Строгальный станок…
   — Вот именно, — подчеркнула Джеки, впиваясь пальцами в мои бицепсы. — Тебя бы сегодня убили, если бы тебе не повезло. Эти пикси могут быть неряшливыми, но они платят за квартиру.
   Я получил угол. Однако удача Хенчарда сложилась иначе. Помнишь, как он пнул тот камень по ступеням пляжа, и они начали обваливаться? Я, я делаю это трудным путем. Конечно, я падаю в строгальный станок, и цилиндр отскакивает за мной и останавливает станок, но я останусь без работы до тех пор, пока строгальный станок не починят. Ничего подобного с мистером Хенчардом никогда не случалось.
   «У него был арендатор получше», — объяснила Джеки с диким блеском в глазах. — Держу пари, что если бы мистер Хенчард упал в самолете, предохранитель бы перегорел. Наши жильцы — неряшливые пикси, поэтому нам небрежно везет».
   — Они остаются, — сказал я. «У нас есть трущобы. Давай уйдем отсюда и спустимся к Терри, выпьем.
   Мы застегнули плащи и ушли, вдохнув свежий влажный воздух. Буря обрушивалась так же яростно, как и прежде. Я забыл фонарик, но возвращаться за ним не хотелось. Мы направились вниз по склону, к едва заметным огням Терри.
   Было темно. Сквозь шторм мы мало что видели. Наверное, поэтому мы не заметили автобус, пока он не налетел на нас, фары были почти невидимы в полумраке.
   Я начал оттаскивать Джеки в сторону, чтобы не мешать, но моя нога поскользнулась на мокром бетоне, и мы нырнули. Я почувствовал, как тело Джеки прижалось ко мне, и в следующий момент мы уже барахтались в грязной канаве у шоссе, а автобус с ревом пронесся мимо нас и исчез.
   Мы выползли и направились к Терри. Бармен уставился на нас, сказал: «Вау!» и приготовьте напитки, не спрашивая.
   «Безусловно, — сказал я, — наши жизни только что были спасены».
   — Да, — согласилась Джеки, отряхивая грязь с ушей. — Но с мистером Хенчардом такого бы не случилось
   .
   Бармен покачал головой. — Упал в канаву, Эдди? И ты тоже? Невезение!"
   — Неплохо, — слабым голосом сказала ему Джеки. "Хороший. Но небрежно». Она подняла свой стакан и посмотрела на меня с мутной тоской. Я чокнулся своим стаканом с ее.
   — Что ж, — сказал я. «Вот удача».
   ЧТО ВАМ НУЖНО
   Вот что гласил знак. Тим Кармайкл, который работал в отраслевой газете, специализирующейся на экономике, и получал скудную зарплату, продавая сенсационные и ложные статьи таблоидам, не смог уловить историю с обратным знаком. Он подумал, что это дешевая рекламная шутка, что редко встретишь на Парк-авеню, где витрины магазинов славятся своим классическим достоинством. И он был раздражен.
   Он молча зарычал, пошел дальше, потом вдруг повернулся и вернулся. Он был недостаточно силен, чтобы сопротивляться искушению расшифровать предложение, хотя его раздражение росло. Он встал перед окном, глядя вверх, и сказал себе: «У нас есть то, что вам нужно. Ага?"
   Вывеска была написана чопорными маленькими буквами на окрашенной в черный цвет ленте, протянутой через узкое оконное стекло. Под ним было одно из изогнутых окон из невидимого стекла. Через окно Кармайкл мог видеть простор белого бархата с несколькими предметами, аккуратно разложенными на нем. Ржавый гвоздь, снегоступ и бриллиантовая тиара. Это было похоже на декор Дали для Кэрриер или Тиффани.
   — Ювелиры? — тихо спросил Кармайкл. — Но зачем то, что тебе нужно? Он изобразил миллионеров, глубоко подавленных отсутствием подходящего жемчужного ожерелья, наследниц, безутешно плачущих из-за того, что им нужно несколько звездчатых сапфиров. Принцип мерчандайзинга предметов роскоши заключался в том, чтобы иметь дело со взбитыми сливками спроса и предложения; мало кому нужны были бриллианты. Они просто хотели их и могли себе это позволить.
   «Или здесь могут продавать фляги с джином», — решил Кармайкл. — Или волшебные палочки. Тот же принцип, что и у Coney carny. Ложная ловушка. Выставите «Ватзит» на улице, и люди заплатят десять центов и сбегутся внутрь. За два цента…
   Этим утром у него была диспепсия, и он вообще не любил мир. Перспектива стать козлом отпущения была привлекательной, а его пресс-карта давала ему определенное преимущество. Он открыл дверь и вошел в магазин.
   Это была Парк-авеню. Не было ни витрин, ни прилавков. Это могла быть художественная галерея, потому что на стенах было выставлено несколько хороших картин маслом. Атмосфера непреодолимой роскоши с унылостью необжитого места поразила Кармайкла.
   Через заднюю занавеску вышел очень высокий мужчина с тщательно причесанными седыми волосами, румяным, здоровым лицом и острыми голубыми глазами. Ему могло быть шестьдесят. На нем был дорогой, но небрежный твидовый костюм, который как-то дисгармонировал с обстановкой.
   — Доброе утро, — сказал мужчина, бросив быстрый взгляд на одежду Кармайкла. Он казался слегка удивленным. "Я могу вам чем-нибудь помочь?"
   "Может быть." Кармайкл представился и показал свою пресс-карту.
   "Ой? Меня зовут Талли. Питер Тэлли».
   — Я видел твой знак.
   "Ой?"
   «Наша газета всегда в поиске возможных рецензий. Я никогда раньше не замечал ваш магазин… —
   Я здесь уже много лет, — сказал Тэлли.
   — Это художественная галерея?
   "Ну нет."
   Дверь открылась. Вошел румяный мужчина и сердечно поздоровался с Тэлли. Кармайкл, узнав клиента, почувствовал, как его мнение о магазине резко возросло. Румяный мужчина был Имя, большое имя.
   — Еще рановато, мистер Тэлли, — сказал он, — но я не хотел медлить. У тебя было время достать то, что мне было нужно?
   "О, да. У меня есть это. Один момент." Тэлли торопливо прошел через драпировки и вернулся с небольшим, аккуратно завернутым пакетиком, который отдал румяному мужчине. Последний раскошелился на чек — Кармайкл мельком увидел сумму, проглотил — и ушел. Его таунхаус стоял у тротуара снаружи.
   Кармайкл направился к двери, откуда мог наблюдать. Румяный мужчина казался встревоженным. Его шофер невозмутимо ждал, пока торопливыми пальцами разворачивали сверток.
   — Не уверен, что мне нужна огласка, мистер Кармайкл, — сказал Тэлли. — У меня есть избранная клиентура — тщательно отобранная.
   «Возможно, вас заинтересуют наши еженедельные экономические бюллетени».
   Тэлли постарался не засмеяться. — О, я так не думаю. Это действительно не в моем вкусе».
   Румяный мужчина наконец развернул сверток и вынул яйцо. Насколько Кармайкл мог видеть со своего поста у двери, это было просто обычное яйцо. Но его обладатель относился к нему почти с благоговением. Если бы последняя курица Земли умерла десятью годами ранее, человек не был бы более доволен. На загорелом от Флориды лице отразилось что-то вроде глубокого облегчения.
   Он что-то сказал шоферу, и машина плавно покатилась вперед и исчезла.
   — Вы занимаетесь молочным бизнесом? — резко спросил Кармайкл.
   — Не могли бы вы рассказать мне, чем вы занимаетесь?
   — Боюсь, что да, скорее, — сказал Тэлли.
   Кармайкл начал предчувствовать какую-то историю. — Конечно, я мог бы узнать через Бюро по улучшению бизнеса…
   — Ты не смог бы.
   "Нет? Им может быть интересно узнать, почему яйцо стоит пять тысяч долларов для одного из ваших клиентов.
   Тэлли сказал: «Моя клиентура настолько мала, что я должен брать высокие гонорары. Вы-а-а знаете, что китайский мандарин, как известно, платит тысячи таэлей за яйца доказанной древности.
   «Этот парень не был китайским мандарином, — сказал Кармайкл.
   "Ну что ж. Как я уже сказал, я не приветствую публичность…
   — Думаю, да. Я был в рекламной игре некоторое время. Написание вашего знака задом наперёд — очевидная наживка».
   — Тогда вы не психолог, — сказал Тэлли. — Просто я могу позволить себе потакать своим прихотям. В течение пяти лет я каждый день смотрел на это окно и читал вывеску задом наперед — изнутри своего магазина. Меня это раздражало. Вы знаете, как слово начинает выглядеть смешно, если вы продолжаете смотреть на него? Любое слово. Оно превращается во что-то не на человеческом языке. Ну, я обнаружил, что у меня начинается невроз из-за этого знака. Это не имеет смысла в обратном направлении, но я продолжал ловить себя на том, что пытаюсь найти в этом смысл. Когда я начал говорить себе «Дин уой тахв эва эв» и искать филологические производные, я позвал художника-вывески. Люди, которые достаточно заинтересованы, все еще заглядывают».
   — Не так много, — проницательно заметил Кармайкл. «Это Парк-авеню. И у вас слишком дорого обустроено место. Никто из низкодоходных групп — или средних групп — сюда не войдет. Таким образом, вы управляете высококлассным бизнесом».
   «Ну, — сказал Тэлли, — да, знаю».
   — И ты не скажешь мне, что это такое?
   "Я бы не предпочел."
   — Я могу узнать, знаешь ли. Это могут быть наркотики, порнография, высококлассное фехтование…
   — Очень вероятно, — мягко сказал мистер Тэлли. «Я покупаю украденные драгоценности, прячу их в яйцах и продаю своим покупателям. Или, возможно, это яйцо было загружено микроскопическими французскими открытками. Доброе утро, мистер
   Кармайкл.
   — Доброе утро, — сказал Кармайкл и вышел. Он задержался в офисе, но раздражение было более сильным мотивом. Некоторое время он играл в сыщика, присматривая за магазином Тэлли, и результаты его вполне удовлетворили — в определенной степени. Он узнал все, но почему. Ближе к вечеру он снова разыскал мистера Тэлли.
   — Подождите, — сказал он, увидев унылое лицо хозяина. — Насколько вам известно, я могу быть вашим клиентом.
   Талли рассмеялся.
   "А почему бы не?" Кармайкл сжал губы. «Откуда вы знаете размер моего банковского счета?
   Или, может быть, у вас есть ограниченная клиентура?»
   "Нет. Но… —
   быстро сказал Кармайкл, — я провел кое-какое расследование. Я заметил ваших клиентов. Вернее, вслед за ними. И выяснить, что они покупают у вас».
   Лицо Тэлли изменилось. "Действительно?"
   "Действительно. Они все спешат развернуть свои маленькие свертки. Так что это дало мне шанс узнать.
   Я пропустил несколько, но я увидел достаточно, чтобы применить пару правил логики, мистер Тэлли. товар: ваши клиенты не знают, что они покупают у вас. Это что-то вроде сумки. Пару раз сильно удивились. Человек, который открыл свою посылку и нашел вырезку из старой газеты. Что насчет солнцезащитных очков? А револьвер? Кстати, наверное, незаконно - без лицензии. А бриллиант — должно быть, из пасты, такой большой.
   — М-ммм, — сказал мистер Тэлли.
   «Я не умница, но чую дурацкую установку. Большинство ваших клиентов — крупные шишки, так или иначе. И почему никто из них не заплатил тебе, как и первый человек, который пришел, когда я был здесь сегодня утром?
   «Это в основном кредитный бизнес, — сказал Тэлли. «У меня есть этика. Я должен, для моей совести. Это ответственность. Понимаете, я продаю - свой товар - с гарантией. Оплата производится только в том случае, если продукт окажется удовлетворительным».
   "Так. Яйцо. Солнечные очки. Пара асбестовых перчаток — кажется, были. Вырезка из газеты. Пистолет.
   И бриллиант. Как вы проводите инвентаризацию?»
   Тэлли ничего не сказал.
   Кармайкл ухмыльнулся. — У тебя мальчик на побегушках. Вы отправляете его, а он возвращается с узелками.
   Может быть, он идет в продуктовый магазин на Мэдисон и покупает яйцо. Или в ломбард на Шестой за револьвером. Во всяком случае, Оруэлл, я сказал вам, что выясню, чем вы занимаетесь.
   — А у тебя? — спросил Тэлли.
   — У нас есть то, что вам нужно, — сказал Кармайкл. — Но откуда ты знаешь?
   «Ты торопишься с выводами».
   — У меня болит голова — у меня не было солнцезащитных очков! — и я не верю в волшебство. Послушайте, мистер Тэлли, я сыт по горло чудаковатыми магазинчиками, торгующими диковинными вещами. Я слишком много о них знаю — я о них писал. Идет парень по улице и видит какой-то забавный магазинчик, а хозяин его не обслуживает — он продает только пикси — или же продает ему волшебный амулет с обоюдоострым концом. Ну-у-у!
   — Мф, — сказал Тэлли.
   «Мф» сколько хотите. Но от логики не уйти. Либо у вас тут хороший, разумный рэкет, либо это один из тех забавных, волшебных сетапов, а я в это не верю. Ибо это нелогично».
   "Почему нет?"
   — Из-за экономики, — категорично ответил Кармайкл. «Предположим, что у вас есть некие таинственные способности — скажем, вы можете делать телепатические устройства. Все в порядке. Какого черта вы начали бизнес, чтобы продавать гаджеты, чтобы зарабатывать деньги, чтобы жить? Вы просто наденете один из своих гаджетов, прочитаете мысли биржевого маклера и купите нужные акции. Это неотъемлемая ошибка этих сумасбродных магазинов: если у вас есть достаточно вещей, чтобы иметь возможность снабжать и управлять таким магазином, вам вообще не нужен будет бизнес. Зачем ходить вокруг амбара Робин Гуда?
   Тэлли ничего не сказал.
   Кармайкл криво усмехнулся. — «Я часто задаюсь вопросом, что виноделы покупают наполовину столь драгоценные, как то, что они продают», — процитировал он. «Ну что ты покупаешь? Я знаю, что вы продаете — яйца и солнцезащитные очки.
   — Вы любознательный человек, мистер Кармайкл, — пробормотал Тэлли. — Тебе никогда не приходило в голову, что это не твое дело?
   — Я могу быть клиентом, — повторил Кармайкл. "Как насчет этого?"
   Холодные голубые глаза Тэлли были полны решимости. В них зажёгся новый свет; Тэлли поджал губы и нахмурился.
   — Я об этом не подумал, — признался он. "Вы, возможно. В сложившейся ситуации. Вы извините меня на минутку?
   — Конечно, — сказал Кармайкл. Тэлли прошел сквозь шторы.
   Снаружи движение лениво двигалось по парку. Когда солнце скрылось за Гудзоном, улица легла в голубую тень, незаметно подкрадывающуюся к баррикадам зданий. Кармайкл уставился на табличку «У НАС ЕСТЬ ТО, ЧТО ВАМ НУЖНО» и улыбнулся.
   В задней комнате Тэлли посмотрел на бинокулярную пластину и покрутил откалиброванный циферблат. Он делал это несколько раз. Затем, закусив губу — он был человеком мягким, — позвал своего мальчика на побегушках и дал указания. После этого он вернулся в Кармайкл.
   — Вы покупатель, — сказал он. «При определенных условиях».
   — Вы имеете в виду состояние моего банковского счета?
   — Нет, — сказал Тэлли. «Я дам вам льготные ставки. Поймите одну вещь.
   У меня действительно есть то, что тебе нужно. Ты не знаешь, что тебе нужно, но я знаю. А раз так, то я продам вам то, что вам нужно, скажем, за пять долларов.
   Кармайкл потянулся за бумажником. Тэлли поднял руку.
   «Заплатите мне после того, как будете удовлетворены. А деньги - номинальная часть гонорара. Есть другая часть. Если вы удовлетворены, я хочу, чтобы вы пообещали, что больше никогда не подойдете к этому магазину и никому об этом не расскажете».
   — Понятно, — медленно сказал Кармайкл. Его теории немного изменились. — Это будет незадолго до… а, вот и он. Жужжание сзади возвестило о возвращении мальчика на побегушках. Тэлли сказал: «Извините»
   и исчез. Вскоре он вернулся с аккуратно завернутым пакетом, который сунул в руки Кармайклу.
   — Держи это при себе, — сказал Тэлли. "Добрый день."
   Кармайкл кивнул, сунул сверток в карман и вышел. Чувствуя себя богатым, он поймал такси и отправился в знакомый коктейль-бар. Там, в тусклом свете будки, он развернул сверток.
   Деньги за защиту, решил он. Тэлли платил ему за то, чтобы он молчал о рэкете, чем бы он ни был. Ладно, живи и дай жить другим. Сколько будет - Десять тысяч? Пятьдесят тысяч? Насколько большой был рэкет? Он открыл продолговатую картонную коробку. Внутри на папиросной бумаге лежала пара ножниц, лезвия которых были защищены ножнами из сложенного клееного картона.
   Кармайкл что-то тихо сказал. Он выпил свой хайбол и заказал еще, но так и не попробовал.
   Взглянув на свои наручные часы, он решил, что магазин на Парк-авеню уже закрыт, а мистера
   Питера Тэлли уже нет.
   «… половина того, что так ценно, как то, что они продают». — сказал Кармайкл. «Может быть, это ножницы Атропоса.
   Бла. Он обнажил лезвия и на пробу отрезал воздух. Ничего не произошло. Слегка покраснев вокруг скул, Кармайкл убрал ножницы в кобуру и сунул их в боковой карман пальто. Совсем прикол!
   Он решил навестить Питера Тэлли завтра.
   Между тем, что? Он вспомнил, что у него было свидание за ужином с одной из девушек в офисе, поспешно оплатил счет и ушел. На улицах темнело, и холодный ветер дул из парка на юг. Кармайкл потуже замотал шарф вокруг шеи и сделал жест в сторону проезжающих такси.
   Он был значительно раздражен.
   Через полчаса худощавый мужчина с грустными глазами — Джерри Уорт, один из копирайтеров из его офиса, — встретил его у бара, где Кармайкл убивал время. — Ждете Бетси? — сказал Ворт, кивнув в сторону пристройки к ресторану. — Она послала меня сказать вам, что не сможет прийти. Срочный срок. Извинения и прочее. Где вы были сегодня? Дело немного запуталось. Выпей со мной».
   Работали на ржи. Кармайкл уже немного напрягся. Тусклый румянец вокруг его скул стал более глубоким, и он нахмурился. — То, что вам нужно, — заметил он. — Двойное пересечение, маленькое…
   — А? Стоит сказал.
   "Ничего. Выпить. Я просто решил навлечь на парня неприятности. Если я могу."
   — Ты сам чуть не попал сегодня в беду. Этот анализ тенденций руды… —
   Яйца. Солнечные очки!"
   — Я вытащил тебя из передряги…
   — Заткнись, — сказал Кармайкл и заказал еще одну порцию. Каждый раз, когда он чувствовал вес ножниц в кармане, его губы шевелились.
   Пять выстрелов спустя Ворт жалобно сказал: «Я не против делать добрые дела, но я люблю упоминать о них. И ты не позволишь мне. Все, чего я хочу, — это немного благодарности».
   — Хорошо, назови их, — сказал Кармайкл. «Хвастайтесь головой. "Какая разница?"
   Ворт выразил удовлетворение. — Этот анализ руды — вот что. Тебя сегодня не было в офисе, но я это заметил. Я сверился с нашими записями, и ты ошибся в Trans-Steel. Если бы я не изменил цифры, они бы ушли в типографию… —
   Что?
   «Транссталь. Они…
   — Ах ты, дурак, — простонал Кармайкл. — Я знаю, что это не сверилось с офисными цифрами. Я хотел подать уведомление, чтобы их изменили. Я получил свой наркотик из источника. Почему ты не лезешь не в свое дело?»
   Ворт моргнул. — Я пытался помочь.
   «Было бы неплохо подняться на пять долларов, — сказал Кармайкл. «После всех исследований, которые я провел, чтобы раскрыть настоящую дурь… Послушай, эта штука уже улеглась?»
   "Я не знаю. Возможно, нет. Крофт все еще проверял копию… —
   Хорошо! — сказал Кармайкл. — В следующий раз… — Он дернул шарф, спрыгнул с табурета и направился к двери, сопровождаемый протестующим Вортом. Десять минут спустя он уже был в офисе и слушал мягкое объяснение Крофта, что копия уже отправлена в типографию.
   "Это имеет значение? Был ли там… Кстати, где вы были сегодня?
   — Танцы на радуге, — рявкнул Кармайкл и ушел. Он перешел с ржаного на виски сауэр, и холодный ночной воздух, естественно, не отрезвил его. Слегка покачиваясь, наблюдая за движением тротуара и моргая, он встал на обочину и задумался.
   — Прости, Тим, — сказал Ворт. — Однако уже слишком поздно. Никаких неприятностей не будет. Вы имеете право ознакомиться с записями нашего офиса.
   — Останови меня сейчас же, — сказал Кармайкл. — Паршивая маленькая… — Он был зол и пьян. Порывисто он поймал другое такси и помчался к типографии, все еще следуя за слегка сбитым с толку Джерри Уортом.
   В здании раздался ритмичный грохот. Быстрое движение такси вызвало у Кармайкла легкую тошноту; у него болела голова, а алкоголь растворялся в крови. Горячий, чернильный воздух был неприятен. Огромные линотипы бухали и рычали. Вокруг двигались мужчины. Все это было немного кошмарно, и Кармайкл упрямо сгорбился и пошатнулся, пока что-то не дернуло его назад и не начало душить.
   Ворт начал кричать. Его лицо выражало пьяный ужас. Он делал неэффективные жесты.
   Но все это было частью кошмара. Кармайкл видел, что произошло. Концы его шарфа где-то зацепились за движущиеся шестерни, и его неумолимо втягивали в сцепляющиеся металлические шестерни.
   Бежали мужчины. Звуки лязга, грохота, грохота были оглушительны. Он потянул за шарф.
   Ворт закричал: «…нож! Вырезать!»
   Искажение относительных значений, которое дает опьянение, спасло Кармайкла. Трезвый, он был бы беспомощен в панике. Как бы то ни было, каждую мысль было трудно уловить, но она стала ясной и ясной, когда он, наконец, понял ее. Он вспомнил о ножницах и сунул руку в карман. Лезвия выскользнули из картонных ножен, и он неуклюжими, торопливыми движениями перерезал шарф.
   Белый шелк исчез. Кармайкл провел пальцами по рваному краю на горле и натянуто улыбнулся.
   Мистер Питер Тэлли надеялся, что Кармайкл не вернется. Линии вероятности показали два возможных варианта; в одном все было хорошо; в другом…
   На следующее утро Кармайкл зашел в магазин и протянул пятидолларовую купюру. Тэлли взял его.
   "Спасибо. Но ты мог бы выслать мне чек по почте.
   — Мог бы. Только это не дало бы мне того, что я хотел знать.
   — Нет, — сказал Тэлли и вздохнул. — Ты решил, не так ли?
   — Ты винишь меня? — спросил Кармайкл. — Прошлой ночью — ты знаешь, что случилось?
   "Да."
   "Как?"
   — Я мог бы с таким же успехом рассказать вам, — сказал Тэлли. — Вы бы все равно узнали. Во всяком случае, это точно.
   Кармайкл сел, закурил и кивнул. «Логика. Ты никак не мог устроить этот маленький несчастный случай. Бетси Хоаг вчера рано утром решила прервать наше свидание.
   Прежде чем я увидел тебя. Это стало началом цепочки инцидентов, приведших к аварии. Следовательно, вы должны были знать, что должно было случиться.
   "Я не знаю."
   — Предвидение?
   «Механический. Я видел, что тебя раздавит машина… —
   Что подразумевает переменчивое будущее.
   — Конечно, — сказал Тэлли, его плечи поникли. «Существует бесчисленное множество возможных вариантов будущего. Различные линии вероятности. Все зависит от исхода различных кризисов по мере их возникновения. Я разбираюсь в некоторых областях электроники. Несколько лет назад почти случайно я наткнулся на принцип видения будущего».
   "Как?"
   «В основном это предполагает личную направленность на человека. В тот момент, когда вы входите в это место, — он показал жестом, — вы попадаете в луч моего сканера. В моей задней комнате у меня есть сама машина. Поворачивая калиброванный циферблат, я проверяю возможные варианты будущего. Иногда их много. Иногда только несколько. Как будто временами некоторые станции не вещали. Я смотрю в свой сканер и вижу, что вам нужно, и предоставляю это».
   Кармайкл выпустил дым из ноздрей. Он наблюдал за голубыми кольцами прищуренными глазами.
   — Вы следите за всей жизнью человека — в трех или четырех экземплярах или как там еще?
   — Нет, — сказал Тэлли. «Мое устройство сфокусировано, поэтому оно чувствительно к кризисным кривым. Когда это происходит, я следую за ними дальше и смотрю, какие пути вероятности предполагают безопасное и счастливое выживание человека».
   — Солнцезащитные очки, яйцо и перчатки… —
   сказал Тэлли, — мистер-эм-Смит — один из моих постоянных клиентов. Всякий раз, когда он успешно проходит кризис, с моей помощью он возвращается для повторного осмотра. Я обнаруживаю его следующий кризис и снабжаю его тем, что ему нужно, чтобы справиться с ним. Я дал ему асбестовые перчатки. Примерно через месяц возникнет ситуация, когда он должен будет - при таких обстоятельствах - передвинуть раскаленный брусок металла. Он художник. Его руки…
   — Понятно. Так что это не всегда спасает жизнь человека».
   — Конечно, нет, — сказал Тэлли. «Жизнь — не единственный жизненно важный фактор. Казалось бы, незначительный кризис может привести к разводу, неврозу, неверному решению и косвенной гибели сотен жизней. Я страхую жизнь, здоровье и счастье».
   «Ты альтруист. Только почему мир не штурмует твои двери? Зачем ограничивать свою торговлю несколькими?»
   «У меня нет ни времени, ни оборудования».
   «Можно построить больше машин».
   «Ну, — сказал Тэлли, — большинство моих клиентов богаты. Я должен жить».
   «Вы могли бы прочитать завтрашние отчеты фондового рынка, если бы вы хотели денег», — сказал Каннихаэль. «Мы возвращаемся к этому старому вопросу. Если у парня есть чудодейственные способности, почему он довольствуется тем, что управляет дырявым магазином?»
   «Экономические причины. Я-я-я против азартных игр.
   — Это не будет азартной игрой, — заметил Кармайкл. «Я часто задаюсь вопросом, что покупают виноделы…» Что вы получаете от этого?
   — Удовлетворение, — сказал Тэлли. — Назови это так.
   Но Кармайкл не был удовлетворен. Его разум отклонился от вопроса и обратился к возможностям.
   Страховка, а? Жизнь, здоровье и счастье.
   "А что я? Не случится ли когда-нибудь еще один кризис в моей жизни?»
   "Вероятно. Не обязательно та, которая связана с личной опасностью.
   «Тогда я постоянный клиент». Я-не т- — Послушай, — сказал Кармайкл, — я не пытаюсь тебя сбить с толку. Я заплачу.
   Я много заплачу. Я не богат, но точно знаю, чего мне стоила бы такая услуга. Не беспокойтесь…
   — Этого не может быть…
   — О, хватит. Я не шантажист или что-то в этом роде. Я не угрожаю вам оглаской, если вы этого боитесь. Я обычный парень, а не мелодраматический злодей. Я выгляжу опасным? Чего вы боитесь?"
   — Да, ты обычный парень, — признал Тэлли. — Только… —
   Почему бы и нет? – возразил Кармайкл. «Я не буду беспокоить вас. Я успешно прошел один кризис, с вашей помощью.
   Когда-нибудь будет еще один. Дайте мне то, что мне нужно для этого. Взимайте с меня все, что хотите. Как-нибудь достану тесто. Заимствуйте, если нужно. Я не буду вам мешать. Все, о чем я прошу, это чтобы вы позволяли мне приходить всякий раз, когда я переживаю кризис, и получать боеприпасы для следующего. Что в этом плохого?"
   — Ничего, — серьезно сказал Тэлли.
   "Ну тогда. Я обычный парень. Есть девушка - это Бетси Хоаг. Я хочу жениться на ней. Поселиться где-нибудь в деревне, растить детей и иметь охрану. В этом тоже нет ничего плохого, не так ли?»
   Тэлли сказал: «Сегодня, когда вы вошли в этот магазин, было слишком поздно».
   Кармайкл поднял взгляд. — Почему? — резко спросил он.
   Сзади зазвенел зуммер. Тэлли прошел через шторы и почти сразу же вернулся с завернутым пакетом. Он отдал его Кармайклу.
   Кармайкл улыбнулся. — Спасибо, — сказал он. "Большое спасибо. Ты хоть представляешь, когда наступит мой следующий кризис?»
   "В течение недели."
   — Не возражаете, если я… — Кармайкл разворачивал пакет. Он достал пару туфель на пластиковой подошве и в замешательстве посмотрел на Тэлли.
   «Вот так, а? Мне нужны туфли?
   "Да."
   — Я полагаю… — Кармайкл замялся. — Я думаю, ты не скажешь мне, почему?
   «Нет, я не буду этого делать. Но обязательно надевайте их всякий раз, когда выходите на улицу».
   «Не беспокойтесь об этом. И я вышлю вам чек. Мне может понадобиться несколько дней, чтобы соскоблить тесто, но я это сделаю. Сколько?"
   "Пятьсот долларов."
   — Я отправлю чек сегодня.
   «Я предпочитаю не принимать плату, пока клиент не будет удовлетворен», — сказал Тэлли. Он стал более сдержанным, его голубые глаза были холодными и замкнутыми.
   — Как хочешь, — сказал Кармайкл. «Я выхожу и праздную. Вы не пьете?
   «Я не могу выйти из магазина».
   "Ну, до свидания. И еще раз спасибо. Я не доставлю тебе хлопот, ты же знаешь. Я обещаю это! Он отвернулся.
   Глядя ему вслед, Тэлли криво и несчастно улыбнулась. Он не ответил на прощание Кармайкла.
   Не тогда.
   Когда дверь за ним закрылась, Тэлли повернулся к задней части своего магазина и прошел через дверь, где стоял сканер.
   За десять лет может произойти множество изменений. Человек, обладающий почти полной властью, может за это время превратиться из человека, который не будет тянуться к ней, в человека, который захочет, и моральные ценности будут прокляты.
   Изменения не пришли к Кармайклу быстро. О его честности хорошо говорит тот факт, что потребовалось десять лет, чтобы произвести такое изменение во всем, чему его учили. В тот день, когда он впервые зашел в магазин Тэлли, в нем было мало зла. Но искушение росло неделя за неделей, визит за визитом. Тэлли по личным причинам довольствовался тем, что сидел сложа руки, ожидая клиентов, скрывая невообразимые возможности своей машины под одеялом тривиальных функций. Но Кармайкл не был доволен.
   Ему потребовалось десять лет, чтобы достичь этого дня, но этот день наконец настал.
   Тэлли сидел во внутренней комнате, спиной к двери. Он низко ссутулился в древнем кресле-качалке лицом к машине. Он мало изменился за десятилетие. Он по-прежнему покрывал большую часть двух стен, а окуляр его сканера блестел в свете янтарных флуоресцентных ламп.
   Кармайкл с жадностью посмотрел в окуляр. Это было окном и дверью к силе, о которой никто и мечтать не мог. Невообразимое богатство лежало прямо в этом крошечном отверстии. Право на жизнь и смерть каждого живого человека. И ничего между этим сказочным будущим и им самим, кроме человека, который сидел и смотрел на машину.
   Тэлли, казалось, не слышал ни осторожных шагов, ни скрипа двери позади себя. Он не шевельнулся, когда Кармайкл медленно поднял пистолет. Можно подумать, что он так и не догадался, что, почему и от кого исходит, когда Кармайкл выстрелил ему в голову.
   Тэлли вздохнул, слегка вздрогнул и повернул ручку сканера. Уже не в первый раз окуляр показывал ему его собственное безжизненное тело, мельком проглядывал какую-то перспективу вероятности, но он никогда не видел, как сутулится эта знакомая фигура, без того, чтобы не чувствовать дуновение неописуемой прохлады, дующее на него из будущего.
   Он оторвался от окуляра и откинулся на спинку стула, задумчиво глядя на пару туфель с грубой подошвой, лежащих рядом с ним на столе. Некоторое время он сидел тихо, не сводя глаз с ботинок, мысли его следовали за Кармайклом вниз по улице и в вечер, и в завтрашний день, и в направлении того грядущего кризиса, который будет зависеть от его надежной опоры на платформе метро, когда поезд гремит. на том месте, где однажды на следующей неделе будет стоять Кармайкл.
   На этот раз Тэлли послал посыльного за двумя парами обуви. Он долго колебался, час назад, между парой на грубой подошве и гладкой. Поскольку Тэлли был гуманным человеком, и много раз его работа была ему противна. Но, в конце концов, на этот раз это были туфли на гладкой подошве, которые он завернул для Кармайкла.
   Теперь он вздохнул и снова наклонился к сканеру, повернув диск, чтобы отобразить сцену, которую он видел раньше.
   Кармайкл, стоящий на переполненной платформе метро, блестящий маслянистой влагой от какого-то перелива. Кармайкл в туфлях на гладкой подошве, которые выбрал для него Тэлли. Волнение в толпе, движение к краю платформы. Ноги Кармайкла отчаянно соскальзывали, когда поезд с ревом проносился мимо.
   — До свидания, мистер Кармайкл, — пробормотал Тэлли. Это было прощание, которого он не произнес, когда Кармайкл вышел из магазина. Он сказал это с сожалением, и это сожаление было для сегодняшнего Кармайкла, который еще не заслужил такой конец. Теперь он не был мелодраматическим злодеем, на смерть которого можно было смотреть равнодушно. Но нынешний Тим Кармайкл должен был совершить искупление за Кармайкла на десять лет вперед, и плата должна быть взыскана.
   Нехорошо иметь власть над жизнью и смертью своих собратьев. Питер Тэлли знал, что это нехорошо, но власть была в его руках. Он этого не искал. Ему казалось, что под его тренированными пальцами и тренированным умом машина почти случайно выросла до своего грандиозного завершения.
   Сначала это озадачило его. Как следует использовать такое устройство? Какие опасности, какие ужасные возможности таились в этом Оке, способном видеть сквозь пелену завтрашнего дня? На нем лежала ответственность, и она тяжело тяготила его, пока не пришел ответ. А после того, как он узнал ответ — ну, вес стал еще тяжелее. Ибо Тэлли был мягким человеком.
   Он не мог бы никому сказать истинную причину, почему он был владельцем магазина. Удовлетворение, сказал он Кармайклу. А иногда, действительно, было глубокое удовлетворение. Но в другое время — в такое время — были только смятение и смирение. Особенно смирение.
   У нас есть то, что вам нужно. Только Тэлли знал, что это послание предназначалось не тем, кто приходил в его магазин. Местоимение было во множественном числе, а не в единственном. Это было послание миру — миру, чье будущее тщательно и с любовью преобразовывалось под руководством Питера Тэлли.
   Главную линию будущего изменить было непросто. Будущее — это пирамида, формирующаяся медленно, кирпичик за кирпичиком, и Тэлли кирпичик за кирпичиком должен был ее изменить. Были люди, которые были необходимы, — люди, которые созидали и строили, — люди, которых нужно было спасти.
   Тэлли дал им то, в чем они нуждались.
   Но неизбежно были и другие, чьи цели были злыми. Тэлли дал им то, в чем нуждался мир, — смерть.
   Питер Тэлли не просил об этой ужасной силе. Но ключ был передан ему в руки, и он не осмелился делегировать такую власть кому-либо еще из живых. Иногда он делал ошибки.
   Он почувствовал себя немного увереннее с тех пор, как ему пришло в голову сравнение с ключом. Ключ к будущему. Ключ, который был положен в его руки.
   Вспомнив это, он откинулся на спинку стула и потянулся за старой и потрепанной книгой. Она легко открылась в знакомом проходе. Губы Питера Тэлли шевелились, когда он еще раз читал отрывок в своей комнате за магазином на Парк-авеню.
   «Говорю же и тебе, что ты Петр… И дам тебе ключи Царства Небесного...
   АБСАЛОМ
   В сумерках Джоэл Локк пришел домой из университета, где он заведовал кафедрой психонамики. Он тихо вошел в дом через боковую дверь и остановился, прислушиваясь, высокий, сжатогубый мужчина лет сорока, с чуть язвительным ртом и холодными серыми глазами. Он мог слышать гудение прецитрона. Это означало, что Эбигейл Шулер, экономка, была занята своими обязанностями. Локк слегка улыбнулся и повернулся к панели в стене, которая открылась при его приближении.
   Небольшой лифт бесшумно поднял его наверх.
   Там он двигался с любопытной скрытностью. Он направился прямо к двери в конце зала и остановился перед ней, опустив голову и расфокусировав взгляд. Он ничего не слышал. Вскоре он открыл дверь и вошел в комнату.
   Мгновенно чувство неуверенности вернулось, заморозив его на месте. Он не подал вида, хотя губы его сжались. Он заставил себя молчать и огляделся.
   Это могла быть комната обычного двадцатилетнего оленя, а не восьмилетнего мальчика. Теннисные ракетки были беспорядочно свалены в груду книжных записей. Тиаминизатор был включен, и Локк автоматически щелкнул выключателем. Внезапно он повернулся. Экран телевизора был пуст, но он мог поклясться, что с него за ним наблюдали глаза.
   Это случилось не в первый раз.
   Через некоторое время Локк снова повернулся и присел на корточки, чтобы рассмотреть катушки с книгами. Он выбрал один с надписью «Краткий обзор энтропийной логики» и, нахмурившись, повертел цилиндр в руках. Затем он положил его на место и вышел из комнаты, напоследок взглянув на телевизор.
   Внизу Эбигейл Шулер нажимала на кнопку Mastermaid. доска. Ее чопорный рот был так же плотно сжат, как и строгий пучок седых волос на затылке.
   — Добрый вечер, — сказал Локк. — Где Авессалом?
   — Играем, брат Локк, — формально сказала экономка. — Ты рано дома. Я еще не закончил гостиную.
   — Что ж, включи ионы и дай им поиграть, — сказал Локк. «Это не займет много времени. В любом случае, мне нужно исправить кое-какие бумаги.
   Он начал было, но Эбигейл сильно закашлялась.
   "Хорошо?"
   «Он выглядит пикантным».
   — Тогда ему нужны прогулки на свежем воздухе, — коротко сказал Локк. — Я собираюсь отправить его в летний лагерь.
   «Брат Локк, — сказала Эбигейл, — я не понимаю, почему вы не позволяете ему поехать в Нижнюю Калифорнию. Он положил на это свое сердце. Вы позволили ему изучать все трудные предметы, которые он хотел раньше. Теперь ты опустишь ногу. Это не мое дело, но я вижу, что он тоскует.
   — Он бы еще больше зачах, если бы я сказал «да». У меня есть свои причины не хотеть, чтобы он изучал энтропийную логику. Вы знаете, что это значит?
   — Я не… ты же знаешь, что я не знаю. Я не образованная женщина. Брат Локк. Но Авессалом умен, как пуговица.
   Локк сделал нетерпеливый жест.
   «У вас талант преуменьшать», — сказал он. «Яркий как пуговица!» Затем он пожал плечами и подошел к окну, глядя вниз на игровую площадку внизу, где его восьмилетний сын играл в гандбол.
   Авессалом не поднял головы. Он казался поглощенным своей игрой. Но Локк, наблюдая. почувствовал, как холодный, украдкой ужас прокрался в его разум, и за спиной его руки сжались вместе.
   Мальчик, выглядевший на десять лет, чей уровень зрелости был двадцать, но все еще восьмилетний ребенок. Не легко справиться. Только что у многих родителей была одна и та же проблема: что-то происходило с кривой графика, показывающей процент гениальных детей, рожденных в последнее время. Что-то начало лениво шевелиться в головах грядущих поколений, и медленно возникал своего рода новый вид. Локк это хорошо знал. В свое время он тоже был гениальным ребенком.
   «Другие родители могли решить проблему по-другому», — упрямо подумал он. Не сам. Он знал, что лучше для Авессалома. Другие родители могли бы отправить своих гениальных детей в одну из яслей, где они могли бы развиваться среди себе подобных. Не Локк.
   — Место Авессалома здесь, — сказал он вслух. — Со мной, где я могу… — Он поймал взгляд экономки и снова раздраженно пожал плечами, возвращаясь к прервавшемуся разговору. «Конечно, он умный.
   Но еще недостаточно сообразителен, чтобы поехать в Нижнюю Калифорнию и изучать энтропийную логику. Энтропийная логика! Это слишком сложно для мальчика. Даже ты должен понимать это. Это не леденец, который можно дать ребенку, предварительно убедившись, что в туалете есть касторовое масло. Незрелый Авессалом. На самом деле было бы опасно посылать его сейчас в Университет Нижней Калифорнии, чтобы он учился у мужчин, которые в три раза старше его. Это потребует умственного напряжения, к которому он еще не готов. Я не хочу, чтобы он превратился в психопата». Чопорный рот Эбигейл кисло скривился.
   — Вы позволили ему заняться исчислением.
   «О, оставь меня в покое». Локк снова взглянул на маленького мальчика на игровой площадке. — Я думаю, — медленно сказал он, — что пришло время для новых отношений с Авессаломом.
   Экономка резко взглянула на него, открыла свои тонкие губы, чтобы заговорить, но тут же закрыла их с едва слышным щелчком неодобрения. Она, конечно, не совсем понимала, как работает раппорт и чего он достигает. Она знала только, что в наши дни существовали способы, с помощью которых можно было навязать гипноз, волей-неволей взломать разум и отыскать в нем контрабандные мысли. Она покачала головой, плотно сжав губы.
   «Не пытайтесь вмешиваться в то, чего вы не понимаете, — сказал Локк. «Говорю вам, я знаю, что лучше для Авессалома. Он на том же месте, где я был тридцать с лишним лет назад. Кто мог знать лучше? Позови его, ладно? Я буду в своем кабинете.
   Эбигейл наблюдала за его удаляющейся спиной, морщась между бровями. Трудно было понять, что лучше. Нравы того времени требовали строгого хорошего поведения, но иногда человеку было трудно самостоятельно решить, что делать правильно. В прежние времена, теперь, после атомных войн, когда лицензии шли вразрез и каждый мог делать все, что ему заблагорассудится, жизнь, должно быть, была проще. Нынче, в условиях насильственного отката к пуританской культуре, от вас требовалось дважды подумать и заглянуть в свою душу, прежде чем совершить сомнительный поступок.
   Что ж, на этот раз у Эбигейл не было выбора. Она щелкнула по настенному микрофону и заговорила в него.
   — Авессалом?
   — Да, сестра Шулер?
   — Входи. Тебя хочет твой отец.
   В своем кабинете Локк некоторое время молчал, размышляя. Затем он потянулся к домашнему микрофону.
   «Сестра Шулер, я использую телевизор. Попроси Авессалома подождать».
   Он сел перед личным козырьком. Его руки двигались ловко.
   «Дайте мне доктора Райана, детские ясли Quizkid в Вайоминге. Звонит Джоэл Локк.
   В праздном ожидании он протянул руку, чтобы взять старомодную книгу в тканевом переплете с полки антикварной редкости. Он прочитал: Авессалом разослал соглядатаев во все колена Израилевы, говоря: когда услышите звук трубы, то скажите: Авессалом царствует в Хевроне… «
   Брат Локк?» — спросил телевизионщик.
   На экране появилось лицо седовласого мужчины с приятными чертами лица. Локк положил книгу на место и поднял руку в знак приветствия.
   «Доктор. Райан. Извините, что продолжаю вас беспокоить.
   — Все в порядке, — сказал Райан. «У меня полно времени. Я должен быть надзирателем в яслях, но дети управляют им по своему усмотрению». Он усмехнулся. — Как Абсалом?
   — Есть предел, — кисло сказал Локк. «Я дал парню голову, наметил обширную программу, и теперь он хочет изучать энтропийную логику. Есть только два университета, которые изучают этот предмет, и ближайший из них находится в Нижней Калифорнии».
   — Он мог бы добираться на вертолете, не так ли? — спросил Райан, но Локк неодобрительно хмыкнул.
   «Слишком долго. Кроме того, одним из требований является стационарное пребывание в строгом режиме. Предполагается, что для овладения энтропийной логикой необходима дисциплина, умственная и физическая. Который шпинат. Я получил рудименты дома, хотя мне пришлось использовать TN-Disney, чтобы визуализировать это».
   Райан рассмеялся.
   «Дети здесь принимают это. Ты уверен, что понял это?
   «Хватит, да. Достаточно, чтобы понять, что ребенку нечего изучать, пока его кругозор не расширится».
   — У нас с этим проблем нет, — сказал доктор. — Не забывай, что Авессалом — гений, а не обычный юноша.
   "Я знаю. Я тоже знаю свою ответственность. Необходимо поддерживать нормальную домашнюю обстановку, чтобы дать Абсалому чувство безопасности — и это одна из причин, по которой я не хочу, чтобы мальчик сейчас жил в Нижней Калифорнии. Я хочу быть в состоянии защитить его».
   «Мы не соглашались по этому поводу раньше. Все викторины довольно самодостаточны, Локк.
   «Авессалом — гений и ребенок. Поэтому ему не хватает чувства меры. Ему предстоит избежать других опасностей. Я думаю, что это серьезная ошибка - отдавать викторинам головы и позволять им делать то, что им нравится. Я отказался отправить Авессалома в ясли по уважительной причине. Собрать всех мальчишек-гениев в кучу и дать им сразиться. Полностью искусственная среда».
   — Я не спорю, — сказал Райан. "Дело твое. Очевидно, вы никогда не признаете, что в наши дни существует синусоида гениев. Устойчивый рост. В следующем поколении…
   — Я сам был гениальным ребенком, но преодолел это, — раздраженно сказал Локк. «У меня было достаточно проблем с моим отцом. Он был тираном, и если бы мне не повезло, он сумел бы вывести меня психологически из строя. Я приспособился, но у меня были проблемы. Я не хочу, чтобы у Авессалома были эти проблемы. Вот почему я использую психонамику».
   «Наркосинтез? Насильственный гипноз?
   — Это не принуждение, — отрезал Локк. «Это ценный ментальный катарсис. Под гипнозом он рассказывает мне все, что у него на уме, и я могу ему помочь».
   — Я не знал, что ты это делаешь, — медленно сказал Райан. — Я совсем не уверен, что это хорошая идея.
   «Я не говорю вам, как управлять вашими яслями».
   "Нет. Но дети делают. Многие из них умнее меня».
   «Незрелый интеллект опасен. Ребенок будет кататься на тонком льду, не проверив предварительно. Не думай, что я сдерживаю Авессалома. Я просто сначала провожу для него тесты. Я уверен, что лед выдержит его.
   Я могу понять энтропийную логику, но он пока не может. Так что ему придется подождать с этим».
   "Хорошо?"
   Локк помедлил. — А вы знаете, общались ли ваши мальчики с Абсаломом?
   — Не знаю, — сказал Райан. «Я не вмешиваюсь в их жизнь».
   «Хорошо, я не хочу, чтобы они вмешивались ни в мою, ни в жизнь Авессалома. Я хочу, чтобы вы узнали, выходят ли они с ним на связь.
   Был долгая пауза. Затем Райан медленно сказал: «Я попробую. Но на вашем месте, брат Локк, я бы отпустил Абсалама в Нижнюю Калифорнию, если он того хочет.
   — Я знаю, что делаю, — сказал Локк и сломал луч. Его взгляд снова обратился к Библии.
   Энтропийная логика!
   Как только мальчик достигал зрелости, его соматические и физиологические симптомы приходили в норму, но тем временем маятник все еще качался бешено. Авессалому нужен был строгий контроль для его же блага.
   И по какой-то причине в последнее время мальчик пытался уклониться от гипнотических раппортов. Что-то происходило.
   Мысли хаотично бродили в голове Локка. Он забыл, что Абсалом ждал его, и вспомнил только тогда, когда голос Эбигейл по настенному передатчику возвестил об ужине.
   За ужином Эбигейл Шулер сидела, как Атропос, между отцом и сыном, готовая прервать разговор, когда он ей не подходит. Локк почувствовал начало давнего раздражения по поводу позиции Эбигейл, что она должна защищать Авессалома от его отца. Возможно, осознавая это, Локк сам в конце концов затронул тему Нижней Калифорнии.
   «Похоже, вы изучали теорию энтропийной логики». Авессалом не выглядел пораженным. «Вы все еще убеждены, что это слишком сложно для вас?»
   — Нет, папа, — сказал Авессалом. — Я в этом не убежден.
   «Начатки исчисления могут показаться легкими для юноши. Но когда он зашел достаточно далеко… Я прошелся по этой энтропийной логике, сынок, через всю книгу, и это было достаточно сложно для меня. И у меня зрелый ум».
   — Я знаю. И я знаю, что еще нет. Но я все еще не думаю, что это было бы выше моих сил».
   — Вот в чем дело, — сказал Локк. «У вас могут развиться психотические симптомы, если вы изучите эту штуку, и вы не сможете вовремя распознать их. Если бы мы могли общаться каждую ночь или каждую вторую ночь, пока вы учились… —
   Но это в Нижней Калифорнии!
   «В том-то и беда. Если ты хочешь дождаться моего творческого отпуска, я могу пойти туда с тобой. Или один из ближайших университетов может начать курс. Я не хочу быть неразумным. Логика должна показать вам мой мотив.
   — Так и есть, — сказал Авессалом. — С этой частью все в порядке. Единственная трудность неосязаема, не так ли? Я имею в виду, вы думаете, что мой разум не смог бы безопасно усвоить энтропийную логику, а я убежден, что сможет.
   — Вот именно, — сказал Локк. — У тебя есть преимущество, потому что ты знаешь себя лучше, чем я мог бы знать тебя.
   Вам мешает незрелость, отсутствие чувства меры. И у меня было преимущество в том, что у меня больше опыта».
   — Но твое собственное, папа. Насколько такие ценности применимы ко мне?»
   — Ты должен позволить мне судить об этом, сынок.
   — Возможно, — сказал Авессалом. «Хоть бы я пошла в детские ясли-викторины».
   — Разве ты не счастлив здесь? — обиженно спросила Абигейл, и мальчик бросил на нее быстрый, теплый взгляд с любовью.
   «Конечно, Эбби. Ты знаешь что."
   — Раннее слабоумие вас бы гораздо меньше устраивало, — сардонически заметил Локк. «Энтропическая логика, например, предполагает понимание временных вариаций, предполагаемых для задач, связанных с относительностью».
   — О, от этого у меня голова болит, — сказала Эбигейл. — И если ты так беспокоишься о том, что Авессалом перетренирует свой разум, тебе не следует так с ним разговаривать. Она нажала кнопки и сдвинула перегородку? металлическую посуду в купе. «Кофе, брат Локк… молоко, Авессалом… а я возьму чай».
   Локк подмигнул своему сыну, который выглядел очень серьезным. Эбигейл встала с чашкой и направилась к камину. Схватив маленькую метлу у очага, она смахнула немного пепла, расслабилась на подушках и согрела тощие лодыжки у огня. Локк подавил зевок.
   «Пока мы не разрешим этот спор, сынок, дела останутся в силе. Не берись больше за книгу по энтропийной логике. Или еще что по теме. Верно?"
   Ответа не было.
   "Верно?" — настаивал Локк.
   — Я не уверен, — сказал Абсалом после паузы. «На самом деле книга уже натолкнула меня на несколько идей».
   Глядя через стол, Локк был поражен нелепостью этого невероятно развитого ума в детском теле.
   — Ты еще молод, — сказал он. «Несколько дней не будут иметь значения. Не забывайте, что по закону я контролирую вас, хотя никогда не сделаю этого без вашего согласия, что я поступаю справедливо».
   «Справедливость для вас может не быть справедливостью для меня», — сказал Авессалом, рисуя ногтем узоры на скатерти.
   Локк встал и положил руку на плечо мальчика.
   «Мы обсудим это снова, пока не разберемся как следует. Теперь мне нужно исправить кое-какие бумаги.
   Он ушел.
   — Он старается изо всех сил, Авессалом, — сказала Абигейл.
   — Конечно, Эбби, — согласился мальчик. Но он оставался задумчивым.
   На следующий день Локк рассеянно прошел уроки и в полдень передал по телевидению доктора Райана в Вайомингских викторинских яслях. Райан казался слишком небрежным и уклончивым. Он сказал, что спросил у викторин, общались ли они с Авессаломом, и они сказали нет.
   — Но они, конечно, солгут в мгновение ока, если сочтут это целесообразным, — добавил Райан с необъяснимым весельем.
   — Что смешного? — спросил Локк.
   — Не знаю, — сказал Райан. «Как меня терпят дети. Иногда я им полезен, но изначально я должен был быть здесь надзирателем. Теперь мальчики наблюдают за мной.
   "Ты серьезно?"
   Райан протрезвел.
   «Я испытываю огромное уважение к викторинам. И я думаю, что вы совершаете очень серьезную ошибку, обращаясь со своим сыном. Я был в вашем доме один раз, год назад. Это твой дом. Только одна комната принадлежит Авессалому. Он не может оставить что-либо из своего имущества где-либо еще. Ты чрезвычайно доминируешь над ним.
   — Я пытаюсь ему помочь.
   — Ты уверен, что знаешь правильный путь?
   — Конечно, — отрезал Локк. — Даже если я ошибаюсь, значит ли это, что я совершаю фил-филио…
   — Это интересный момент, — небрежно заметил Райан. «Вы могли бы достаточно легко придумать правильные слова для матереубийства, отцеубийства или братоубийства. Но редко кто убивает своего сына. Слово не приходит на язык так мгновенно».
   Локк уставился на экран. — Что, черт возьми, вы имеете в виду?
   — Только будь осторожен, — сказал Райан. «Я верю в теорию мутантов после пятнадцати лет работы в этих яслях».
   — Я сам был гениальным ребенком, — повторил Локк.
   — Угу, — сказал Райан, пристально глядя на него. «Интересно, знаете ли вы, что мутация должна быть кумулятивной? Три поколения назад два процента населения были детьми-гениями. Два поколения назад, пять процентов. Одно поколение — синусоида, брат Локк. И IQ растет пропорционально.
   Разве твой отец тоже не был гением?
   — Был, — признал Локк. — Но неприспособленный.
   "Я так и думал. Мутации требуют времени. Теория состоит в том, что прямо сейчас происходит переход от человека разумного к человеку превосходящему».
   "Я знаю. Это достаточно логично. Каждое поколение мутаций — по крайней мере, эта доминантная мутация — делает еще один шаг вперед, пока не будет достигнут homo Superior. Что это будет…
   — Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, — тихо сказал Райан. «Я не думаю, что мы бы поняли. Интересно, сколько времени это займет? Новое поколение? Я так не думаю. Еще пять поколений, или десять, или двадцать? И каждый делает еще один шаг, реализуя еще один спрятанный потенциал хомо, пока не будет достигнута вершина.
   Супермен, Джоэл.
   — Авессалом не супермен, — практично сказал Локк. — Или суперребенок, если уж на то пошло.
   "Вы уверены?"
   "О Боже! Ты думаешь, я не знаю своего собственного сына?
   — Я не буду на это отвечать, — сказал Райан. «Я уверен, что не знаю всего, что нужно знать о викторинах в моих яслях. Белтрам, руководитель Денверских яслей, говорит мне то же самое. Эти викторины — следующий шаг в мутации. Мы с тобой — представители вымирающего вида, брат Локк.
   Лицо Локка изменилось. Не говоря ни слова, он выключил телевизор.
   Прозвенел звонок на следующий урок. Но Локк оставался неподвижным, его щеки и лоб были слегка влажными.
   Вскоре его рот скривился в странно неприятной улыбке, он кивнул и отвернулся от телевизора...
   Домой он вернулся в пять. Он вошел тихо, через боковой вход, и поднялся на лифте наверх.
   Дверь Авессалома была закрыта, но сквозь нее доносились слабые голоса. Локк некоторое время слушал. Потом резко постучал по панели.
   «Авессалом. Прийти вниз. Я хочу поговорить с тобой."
   В гостиной он велел Эбигейл не ходить какое-то время. Стоя спиной к камину, он ждал, пока не придет Авессалом.
   Враги господина моего царя и все, кто восстает против тебя, чтобы причинить тебе зло, будь таким, как тот юноша...
   Мальчик вошел без явного смущения. Он подошел к отцу лицом мальчика, спокойным и безмятежным. Локк видел, что у него есть самообладание, в этом нет сомнений.
   — Я подслушал кое-что из вашего разговора, Авессалом, — сказал Локк. — Это к лучшему, — холодно сказал Авессалом. — Я бы все равно сказал тебе сегодня вечером. Я должен продолжать этот энтропийный курс».
   Локк проигнорировал это. — Кого вы навещали?
   «Мальчик, которого я знаю. Малкольм Робертс в Денверской викторине «Ясли».
   — Обсуждаешь с ним энтропийную логику, а? После того, что я тебе сказал?
   — Вы помните, что я не соглашался.
   Локк заложил руки за спину и переплел пальцы. «Тогда вы также помните, что я упоминал, что имею над вами законную власть».
   — Законно, — сказал Авессалом, — да. Мораль — нет».
   — Это не имеет ничего общего с моралью.
   — Однако это так. И с этикой. Многие подростки — моложе меня — в детских яслях-викторинах изучают энтропийную логику. Это не повредило им. Я должен пойти в ясли или в Нижнюю Калифорнию. Я должен."
   Локк задумчиво склонил голову.
   — Подожди, — сказал он. «Прости, сынок. Я эмоционально запутался на мгновение. Вернемся в плоскость чистой логики».
   — Хорошо, — сказал Авессалом с тихим, незаметным отстранением.
   — Я убежден, что это конкретное исследование может быть опасным для вас. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я хочу, чтобы у тебя были все возможные возможности, особенно те, которых у меня никогда не было».
   — Нет, — сказал Абсалом с любопытной ноткой зрелости в его высоком голосе. «Это было не отсутствие возможностей. Это была недееспособность».
   "Что?" — сказал Локк.
   «Вы никогда не могли позволить себе быть убежденным, что я могу безопасно изучать энтропийную логику. Я понял это. Я разговаривал с другими викторинами.
   — Из личных дел?
   — Они моей расы, — сказал Абсалом. "Вы не. И пожалуйста, не говорите о сыновней любви. Ты сам давно нарушил этот закон.
   — Продолжайте говорить, — тихо сказал Локк, сжав рот. — Но убедитесь, что это логично.
   "Это. Долгое время я не думал, что мне когда-нибудь придется это делать, но теперь я должен. Ты удерживаешь меня от того, что я должен сделать.
   «Ступенчатая мутация. Кумулятивный. Я понимаю."
   Огонь был слишком горячим. Локк сделал шаг вперед от очага. Авессалом сделал небольшое движение, чтобы отступить. Локк внимательно посмотрел на него.
   — Это мутация, — сказал мальчик. «Не полный, но Дедушка был одним из первых шагов.
   Ты тоже — дальше, чем он. И я дальше тебя. Мои дети будут ближе к конечной мутации. Единственные психонамические эксперты, достойные чего-либо, — это дети-гении вашего поколения.
   "Спасибо."
   — Ты боишься меня, — сказал Авессалом. — Ты боишься меня и завидуешь мне.
   Локк расхохотался. — А как насчет логики?
   Мальчик сглотнул. «Это логика. Как только вы убедились, что мутация накапливается, вы не могли вынести мысли, что я заменю вас. Это основная психологическая деформация в вас. У вас было то же самое с дедушкой, только по-другому. Вот почему вы обратились к психонамике, где вы были маленьким богом, вытаскивающим тайные умы ваших учеников, формирующим их мозги, как формировался Адам. Ты боишься, что я опередю тебя. И я буду."
   — Полагаю, поэтому я позволил тебе изучать все, что ты хочешь? — спросил Локк. — За этим исключением?
   "Да, это. Многие дети-гении работают так усердно, что выгорают и полностью теряют свои умственные способности. Вы бы не говорили так много об опасности, если бы в этих обстоятельствах она не была для вас первостепенной. Конечно, ты дал мне мою голову. И подсознательно ты надеялся, что я сгорю и больше не буду возможным соперником.
   "Я понимаю."
   «Вы позволяли мне изучать математику, планиметрию, исчисление, неевклидово, но шли со мной в ногу. Если вы еще не знали предмета, вы старались вникнуть в него, чтобы убедиться, что это то, что вы можете понять. Ты позаботился о том, чтобы я не смог опередить тебя, что я не получу знания, которого не можешь получить ты. Вот почему вы не позволили мне заняться энтропийной логикой.
   На лице Локка не было никакого выражения.
   "Почему?" — холодно спросил он.
   — Ты и сам не мог этого понять, — сказал Авессалом. «Вы попробовали это, и это было выше ваших сил. Ты не гибкий. Ваша логика не гибкая. Он основан на том факте, что подержанная стрелка показывает шестьдесят секунд.
   Вы потеряли чувство чуда. Вы слишком много перевели от абстрактного к конкретному. Я могу понять энтропийную логику. Я могу это понять!»
   — Вы узнали об этом на прошлой неделе, — сказал Локк.
   "Нет. Вы имеете в виду раппорты. Давным-давно я научился закрывать часть своего разума под твоими исследованиями.
   "Это невозможно!" — вздрогнул Локк.
   "Это вам. Я - следующий шаг в мутации. У меня много талантов, о которых вы ничего не знаете. И я знаю это — я недостаточно развит для своего возраста. Мальчики в яслях впереди меня. Их родители следовали законам природы — роль любого родителя — защищать своих детенышей. Только незрелые родители, как ты, не в ладах.
   Локк был по-прежнему совершенно невозмутим.
   «Я незрелый? И я тебя ненавижу? Я ревную тебя? Вы вполне на этом остановились?
   — Это правда или нет?
   Локк не ответил. «Ты все еще ниже меня умственно, — сказал он, — и будешь им еще несколько лет. Допустим, если вы этого хотите, ваше превосходство заключается в вашей гибкости и талантах homo Superior. Какими бы они ни были. При этом уравновешивайте тот факт, что я физически зрелый взрослый человек, а вы весите меньше половины того, что я делаю. Я твой опекун по закону. И я сильнее тебя».
   Авессалом снова сглотнул, но ничего не сказал. Локк приподнялся немного выше, глядя на мальчика сверху вниз. Его рука потянулась к его середине, но нашла только легкую молнию.
   Он подошел к двери. Он повернулся.
   — Я собираюсь доказать тебе, что ты хуже меня, — холодно и тихо сказал он. — Ты собираешься признаться мне в этом.
   Авессалом ничего не сказал.
   Локк поднялся наверх. Он коснулся переключателя на своем бюро, потянулся к ящику и вытащил эластичный люцитовый пояс. Он один раз провел пальцами по ее прохладной, гладкой длине. Потом снова повернулся к капельнице.
   Его губы уже были белыми и бескровными.
   У дверей гостиной он остановился, держа ремень. Абсалом не двигался, но Эбигейл Шулер стояла рядом с мальчиком.
   — Убирайтесь, сестра Шулер, — сказал Локк.
   — Ты не собираешься его выпороть, — сказала Эбигейл, высоко подняв голову и плотно сжав губы.
   "Убирайся."
   «Я не буду. Я слышал каждое слово. И это правда, все это».
   — Уходи, говорю тебе! — закричал Локк.
   Он побежал вперед, ремень разматывался в его руке. Наконец нервы Авессалома не выдержали. Он задохнулся от паники и бросился прочь, слепо ища спасения там, где его не было.
   Локк бросился за ним.
   Эбигейл схватила маленькую метлу и швырнула ее к ногам Локка. Мужчина крикнул что-то нечленораздельное, потеряв равновесие. Он тяжело упал, пытаясь удержаться от падения затекшими руками.
   Его голова ударилась о край сиденья стула. Он лежал неподвижно.
   Над его неподвижным телом Абигейл и Абсалом посмотрели друг на друга. Внезапно женщина упала на колени и начала рыдать.
   — Я убила его, — болезненно выдавила она. — Я убил его, но я не мог позволить ему хлестать тебя, Авессалом!
   Я не мог!
   Мальчик закусил нижнюю губу зубами. Он медленно подошел, чтобы осмотреть отца.
   — Он не мертв.
   Дыхание Эбигейл превратилось в долгий судорожный вздох.
   — Иди наверх, Эбби, — сказал Абсалом, слегка нахмурившись. — Я окажу ему первую помощь. Я знаю как."
   — Я не могу позволить тебе…
   — Пожалуйста, Эбби, — уговаривал он. — Ты упадешь в обморок или что-то в этом роде. Полежите немного. Все в порядке, правда».
   Наконец она взяла пипетку наверх. Авессалом, задумчиво взглянув на отца, подошел к телевизору.
   Он позвонил в Денверские ясли. Кратко обрисовал ситуацию.
   — Что мне лучше сделать, Малькольм?
   "Подождите минуту." Была пауза. На экране появилось еще одно молодое лицо. — Сделай это, — сказал уверенный высокий голос, и последовали какие-то запутанные инструкции. — Я понял, Авессалом?
   "У меня есть это. Это не повредит ему?
   «Он будет жить. Он уже психически деформирован. Это просто придаст ему другой поворот, безопасный для вас. Это проекция. Он будет воплощать все свои желания, чувства и так далее. На тебе. Он будет получать удовольствие только от того, что вы делаете, но он не сможет вас контролировать. Вы знаете психонамический ключ его мозга. Работайте в основном с лобной долей. Будьте осторожны с зоной Брока. Нам не нужна афазия. Его нужно обезвредить
   для вас, вот и все. Любое убийство было бы неудобным. Кроме того, я полагаю, вы бы этого не хотели.
   — Нет, — сказал Авессалом. — Н-он мой отец.
   — Хорошо, — сказал молодой голос. «Оставьте экран включенным. Я посмотрю и помогу».
   Абсалом повернулся к бессознательной фигуре на полу.
   Долгое время мир был в тени. Локк к этому привык. Он все еще мог выполнять свои обычные функции, так что он не был сумасшедшим в любом смысле этого слова.
   Он также не мог сказать правду никому. Они создали психический блок. День за днем он ходил в университет, преподавал психонамию, возвращался домой, ел и ждал в надежде, что Авессалом позвонит ему по телевидению.
   И когда Авессалом позвонит, он, возможно, соблаговолит рассказать что-нибудь о том, что он делал в Нижней Калифорнии. Что он успел. Чего он добился. Потому что эти вещи имели значение сейчас. Они были единственными вещами, которые имели значение. Проекция была завершена.
   Авессалом редко был забывчивым. Он был хорошим сыном. Он звонил ежедневно, хотя иногда, когда работы не хватало, приходилось сокращать звонки. Но Джоэл Локк всегда мог работать над своими огромными альбомами для вырезок, наполненными вырезками и фотографиями об Авессаломе. Он также писал биографию Авессалома.
   Иначе он шел по призрачному миру, существующему во плоти и крови, в осознанном счастье только тогда, когда на экране телевизора появилось лицо Авессалома. Но он ничего не забыл. Он ненавидел Авессалома и ненавидел ужасную, неразрывную связь, которая навсегда приковала его к собственной плоти — плоти, которая была не совсем его собственной, а лишь на ступеньку выше по лестнице новой мутации.
   Сидя там, в полумраке нереальности, с разложенными перед ним альбомами, с телевизором, который никогда не включался, кроме тех случаев, когда звонил Абсалом, но, стоя наготове перед своим креслом, Джоэл Лок лелеял свою ненависть и тихое, тайное удовлетворение, которое пришло к нему.
   Когда-нибудь у Авессалома родится сын. Когда-нибудь. Когда-нибудь.
   АВТОРСКОЕ ПРАВО ©    1975
   г. КЭТРИН МУР КАТТНЕР, ДОПОЛНИТЕЛЬ    ИМУЩЕСТВА    ГЕНРИ
   КАТТНЕРА    201 East 50 Street New York, New York 10022    Напечатано в Соединенных Штатах Америки Взято из Флибусты, http://flibusta.net/b/332114


 
THE BEST OF HENRY KUTTNER
   Henry Kuttner: A NEGLECTED MASTER
   Move around in high schools and colleges, in various semi-intellectual circles high and low, and listen to the names spoken there when books come into the conversation. A great deal of the time you’ll hear: Tolkien. Lovecraft. Heinlein. Sturgeon. Wells. Verne. Orwell. Vonnegut. And, you should excuse the expression, Bradbury.
   But not often enough — Kuttner.
   Why is this so?
   Why has Henry Kuttner been so unfairly neglected since his death back in the late fifties?
   Was he as good a writer as the others?
   Yes.
   Did he write as much?
   In some cases more.
   Was he a pomegranate writer — popping with seeds, full of ideas?
   He was.
   Was he as flamboyant as the others mentioned?
   Perhaps not enough.
   Did he sound his own horn?
   Rarely.
   Perhaps he was too diversified, working in too many sub-areas of the science-fiction and fantasy genres.
   That may well be.
   In any case, this book will remedy the need for a collection that can be handed around in and out of schools and will cause the name Kuttner to be spoken more frequently in the years ahead.
   But before we consider all the reasons for Kuttner’s temporary obscurity, I must lapse into the personal and linger there awhile.
   This introduction to Henry Kuttner must be very personal or it will be meaningless. I will not burden you with endless intellectual weighings and assayings of his stories. That is for you to do as you move along through this fascinating book, realizing that you have come upon the work of a man who helped shape science fiction and fantasy in its most important years — years which included the decline of Weird Tales, the growth of Astounding Science Fiction, and the amazing birth of Unknown, and The Magazine of Fantasy and Science Fiction. I speak roughly of the time between 1938 and 1950, when most of the truly important writers in the field erupted on thescene, many of them encouraged by John W. Campbell, Astounding’s editor.
   Kuttner was one of those writers.
   If you will allow the blasphemy, I will not soon forgive Cod for taking Kuttner out of this world in 1958. His death alone made that year a bad one for remembrance. It was especially bad because his talent was peculiar and special.
   We would like to pretend that the populations of our world are full of undiscovered geniuses. From what I have seen, that simply is not true. The genetically intuitive talents are rare. Creative people are few and far between.
   It is the rustiest of cliches to say, upon the death of most people, that they were irreplaceable. Save on a personal and loving level, this is just not so. Hundreds of writers, one not distinguishable from the next, might be replaced tomorrow without changing our universal culture in any way.
   Because we are surrounded by oceans of the noncreative, and open fields of unprocreative mulch, I much admire the intuitive Henry Kuttner. He was indeed special, peculiar and, in his own mild way, manic-ally creative.
   I would like to be able to recall all sorts of wondrous things about Henry Kuttner. The facts are otherwise, however. He was a shy man who gazed at you and thought his private thoughts.
   I am sure that he found me ridiculous and amusing a good deal of the time. At our first meeting I was seventeen, which means — in my case, anyway — I was so unsure of myself that I did a lot of running around, shouting, and speechifying to hide my confusions and private despairs. Kuttner put up with this for an inordinate number of years and then gave me the best piece of creative advice I ever got.
   “Ray,” he said one day, “do me a favor?”
   “What?” I asked.
   “Shut up,” he said.
   “I beg pardon?”
   “You’re always running around, grabbing people’s elbows, pulling their lapels, shouting your ideas,”
   Kuttner replied.“You give away all your steam. No wonder you never finish your stories. You talk them all out. Shut up.”
   And shut up I did.
   Instead of giving my stories away free, by mouth, I began to write a story a week. Since that time I have never spoken about my ideas until, in their final form, they were on their way East via airmail.
   If shut was Bradbury, then shut indeed was Kuttner.
   Frank Lloyd Wright once described himself as an old man mad about architecture. Kuttner, in his twenties and thirties, was a young man mad about writing. Other people’s, first; his own, finally. His was not an ebullient and loud madness, as mine has been. Henry played a muffled drum to his own tune and marched quietly and steadily after his Muse.
   Along the way, he helped edit, write, and publish his own fantasy fan magazine Sweetness and Light, about the same time that I was editing and publishing my own fairly dreadful mimeographed Futuria Fantasia, with occasional articles by Kuttner and Heinlein.
   Along the way, he also sneaked me the names of people who might influence my life. Try Katherine Anne Porter, he said, she’s great. Have you read Eudora Welty? he suggested, and if not, why not?
   Have you re-read Thorne Smith? Get to it. How about the short stories of Faulkner, or — here’s one you never heard of — John Collier.
   He lent me copies of various mystery writers and advised me, as did Leigh Brackett, whom he was helping, too, to try James Cain, Dashiell Hammett, and Raymond Chandler. I obeyed.
   It always seemed, to Brackett and me, that every time we looked up there was Kuttner half a block ahead on the road, going in or coming out of libraries. The last time I saw him was on a bus headed for UCLA and the vast library there, where he swam in the stacks with a beatific and quiet smile.
   He wrote steadily, but I wish he had yelled on occasionas I have yelled — to call attention to himself.
   It is time now for us to pay attention, to draw near, to look at the quiet patterns in the wallpaper and End Kuttner out.
   Leafing through the contents of this present volume, I find, to my dismay, that there are no convenient handles by which to pick Kuttner up. He wrote serious stories and light stories. He was not a science-fiction writer or a fantasist or a humorist, and yet he was all of these. If he had lived much longer he might have been troublesome to critics and librarians who like to slap precise labels on authors and file them neatly on shelves.
   Kuttner was also troublesome to himself. His first published story,“The Graveyard Rats,” became an instant classic when it appeared in Weird Tales when he was still a teen-ager. This swift fame for what is in essence a grisly, but finally brilliant, story caused Henry to fail into uneasy silences in later years when the story was mentioned. He did not really want to become a minor-league Lovecraft.
   He went through a long period of trying and testing himself. During this time he wrote dozens of undistinguished tales for the various science-fiction pulps, until Thome Smith out of John Collier out of Robert E. Howard became the at-last-remarkable Henry Kuttner.
   Where was the turning point? When did the pulp writer become the writer of quality? I imagine we could point to a half dozen stories that appeared in Campbell’s incredible magazine Unknown. But I prefer to select two which popped our eyes and dropped our mouths agape in Astounding. I feel a deep personal response to them because, in the weeks during which he was finishing “The Twonky” and “Mimsy Were the Borogoves,” Kuttner gave me copies of the stories to take home, read, and study. I knew then what everyone else knows now; I was reading two stories that would become very special in their field.
   It would be hard to guess the impact of these two stories on other writers in the genre. But in all probability hundreds of imitations were written by struggling as well as by published authors. I count myself among them. I very much doubt that my“Zero Hour,” or for that matter “The Veldt,” would ever have leaped out of my typewriter if Kuttner’s imagination had not led the way.
   All of this makes it dreadfully sad to consider Henry Kuttner’s early death. He had what we all admire and respond to: a of ideas and a love of literature. He was not one of those easy cynics who move into magazines or television for the fast buck. When he did write for money, he was not happy.
   He was truly happy moving about through libraries, discovering new writers, finding new angles on human activity put forward by psychologists or scientists in any field. He was beginning to experiment with stories, some of which you will find in this collection, having to do with robot personalities, computerized intellects, and men lost among those machines.
   I wish he could have lived into the Kennedy-Johnson-Nixon years, the years when the computers really arrived on-scene, the years of incredible paradox when we footprinted the moon and inched toward the stars. Kuttner, being nonpolitical, thank God, would have given us insights into our political-technological cultures that most of our“in” writers lack because they lean right or left. Kuttner never belonged to anything. He belonged, finally, to all of us. In a polarized world, we need fewer Mailers and many more Kuttners.
   This brings us back to the problem of why Kuttner’s name remains semi-obscure in our genre.
   Politics is certainly part of the answer. When you mention Vonne gut, you polarize on the instant.
   Orwell, similarly. And Heinlein and Wells, and even Verne. Verne, after all, invented mad Nemo, the mirror-image reversal of mad Ahab. Nemo prowled the world teaching moral lessons to even madder militarists. Beyond this, Verne was a superpropagandist for the humanities who said: you have a head, use it to guide your heart; you have a heart, use it to guide your head; you have hands with which to change the world. Head, heart, hands-sum up all three, and remake Eden.
   Most science-fiction writers are moral revolutionaries on some level or another, instructing us for our own good. When Bernard Shaw and Bertrand Russell ventured into the field it could have been predicted (and I did so predict with Lord Russell) that they would pop up as moral revolutionists teaching lessons and pontificating therefrom. Shaw was better at it, of course. Russell came late to the short story, but it was science fiction, and was odorous with morality.
   Here, I think, we may find Kuttner’s flaw — if flaw it is, and I for one do not consider it so. One cannot be polarized all the time, one cannot think politically from noon to night. That way is the way of the True Believer — that is to say, finally, the Mad Man.
   Kuttner is not mad, nor especially kicking up his heels with joie de vivre. He is wryly calm. If he celebrates anything, it is within his head.
   I cannot recall any particularly violent ideas he put forth on politics or politicians. He seemed never to have gone through one of those nineteenth or twentieth summers when we all go a bit amok on Technocracy or Socialism or Scientology. When the fever passes and the smoke clears we wonder what happened to us and are puzzled when our friends don’t speak to us for a time, until they discover that the hair has fallen off us and we have given up being a political gorilla and are back being human again. If Kuttner had such a year, or month, I never knew it. And it doesn’t show in his work.
   So because much of what he wrote is not, in modern terminology, Relevant with a capital R, he is probably graded by some as ten degrees down from Orwell, and twenty below Vonnegut — which is, needless to say, a damned and awful shame. What we need is not more political cant and polarized bias, but more traffic engineers, with no particular traffic in mind save survival, to stand on the highroads leading toward the future, waving us on creatively but not necessarily banging our ears when we, children that we are, misbehave.
   Kuttner, then, was no moral revolutionary or political reformer. He was an entertaining writer. His stories are seeded with ideas and moralities, yes, but these do not cry out, shout, shriek, or necessarily ask for change. This is the way we are, Kuttner says, what do you think of us?
   And so, the more I think of it, the more I feel Kutiner has been cursed by the great curse of our time.
   People have too often asked: Well, how do we use Kuttner? What’s he good for? What kind of tool is he? Where does he fit? What is the appropriate label? Will people look up to me if I carry “Mimsy Were the Borogoves” around campus rather than The Gulag Archipelago?
   If this is not the complete explanation, it leans toward it, in any event. In what tends to be a practical Kleenex culture, if you can’t clean out your ears with an author, you tend, because others bully you about it, to leave him alone.
   So if you have arrived at this book and look to Kuttner for religious instruction, secular improvement, or moral renovation, save with certain exceptions you had best retreat to Siddhartha and other forms of literate navel-lint plucking with which the sophomores of the world bug each other.
   Kuttner will not kick, bite, beat, much less kiss, hug, stroke, or improve you. And thank God for that. I have had enough improvement, just as I have had too much cotton candy at too many circuses.
   If you will allow a final, very small, very personal note, here it is: Back in 1942 you will find my first horror story, published in the November issue of Weird Tales. Its title is“The Candle,” and the last three hundred words were written by Henry Kuttner. I had trouble with the story, sent it to Hank, and he responded with a complete ending. It was good. I couldn’t top it. I asked permission to use it. Hank said yes. That ending, today, is the only good part of that long-lost and deservedly well-buried story. It’s nice to be able to say Henry Kuttner once collaborated with me.
   Well, here’s the collection. It represents only a small part of the hundreds of stories he wrote.
   Kuttner had no family, but…
   His children live here in this book.
   They are lovely and special and fine.
   I want you to meet them.Ray BRADBURYLos Angeles, California July 11, 1974
   MIMSY WERE THE BOROGOVES
   There’s no use trying to describe either Unthahorsten or his surroundings, because, for one thing, a good many million years had passed and, for another, Unthahorsten wasn’t on Earth, technically speaking. He was doing the equivalent of standing in the equivalent of a laboratory. He was preparing totest his time machine.
   Having turned on the power, Unthahorsten suddenly realized that the Box was empty. Which wouldn’t do at all. The device needed a control, a three-dimensional solid which would react to the conditions of another age. Otherwise lJnthahorsten couldn’t tell, on the machine’s return, where and when it had been. Whereas a solid in the Box would automatically be subject to the entropy and cosmic-ray bombardment of the other era, and Unthahorsten could measure the changes, both qualitative and quantitative, when the machine returned. The Calculators could then get to work and, presently, tell Unthahorsten that the Box had briefly visited A.D. 1,000,000, A.D. 1000 or A.D., as the case might be.
   Not that it mattered, except to Unthahorsten. But he was childish in many respects.
   There was little time to waste. The Box was beginning to glow and shiver. Unthahorsten stared around wildly, fled into the next glossatch and groped in a storage bin there. He came up with an armful of peculiar-looking stuff. Uh-huh. Some of the discarded toys of his son Snowen, which the boy had brought with him when he had passed over from Earth, after mastering the necessary technique.
   Well, Snowen needed this junk no longer. He was conditioned, and had put away childish things.
   Besides, though Unthahorsten’s wife kept the toys for sentimental reasons, the experiment was more important.
   Unthahorsten left the glossatch and dumped the assortment into the Box, slamming the cover shut before the warning signal flashed. The Box went away. The manner of its departure hurt Unthahorsten’s eyes.
   He waited.
   And he waited.
   Eventually he gave up and built another time machine, with identical results. Snowen hadn’t been annoyed by the loss of his old toys, nor had Snowen’s mother, so Unthahorsten cleaned out the bin and dumped the remainder of his son’s childhood relics in the second time machine’s Box.
   According to his calculations, this one should have appeared on Earth in the latter part of the nineteenth century, A.D. If that actually occurred, the device remained there.
   Disgusted, Unthahorsten decided to make no more time machines. But the mischief had been done.
   There were two of them, and the first — Scott Paradine found it while he was playing hooky from the Glendale Grammar School. There was a geography test that day, and Scott saw no sense in memorizing place names — which, in the nineteen-forties, was a fairly sensible theory. Besides, it was the sort of warm spring day, with a touch of coolness in the breeze, which invited a boy to lie down in a field and stare at the occasional clouds till he fell asleep. Nuts to geography! Scott dozed.
   About noon he got hungry, so his stocky legs carried him to a nearby store. There he invested his small hoard with penurious care and a sublime disregard for his gastric juices. He went down by the creek to feed.
   Having finished his supply of cheese, chocolate and c okies, and having drained the soda-pop bottle to its dregs, Scott caught tadpoles and studied them with a certain amount of scientific curiosity. He did not persevere. Something tumbled down the bank and thudded into the muddy ground near the water, so Scott, with a wary glance around, hurried to investigate.
   It was a box. It was, in fact, the Box. The gadgetry hitched to it meant little to Scott, though he wondered why it was so fused and burned. He pondered. With his jack-knife he pried and probed, his tongue sticking out from a corner of his mouth — Hm-m-m. Nobody was around. Where had the box come from? Somebody must have left it here, and sliding soil had dislodged it from its precarious perch.
   “That’s a helix,” Scott decided, quite erroneously. It was helical, but it wasn’t a helix, because of the dimensional warp involved. Had the thing been a model airplane, no matter how complicated, it would have held few mysteries to Scott. As it was, a problem was posed. Something told Scott that the device was a lot more complicated than the spring motor he had deftly dismantled last Friday.
   But no boy has ever left a box unopened, unless forcibly dragged away. Scott probed deeper. The angles on this thing were funny. Short circuit, probably. That was why — uh! The knife slipped. Scott sucked his thumb and gave vent to experienced blasphemy.
   Maybe it was a music box.
   Scott shouldn’t have felt depressed. The gadgetry would have given Einstein a headache and driven Steinmetz raving mad. The trouble was, of course, that the box had not yet completely entered the space-time continuum where Scott existed, and therefore it could not be opened — at any rate, not till Scott used a convenient rock to hammer the helical non-helix into a more convenient position.
   He hammered it, in fact, from its contact point with the fourth dimension, releasing the space-time torsion it had been maintaining. There was a brittle snap. The box jarred slightly, and lay motionless, no longer only partially in existence. Scott opened it easily now.
   The soft, woven helmet was the first thing that caught his eye, but he discarded that without much interest. It was just a cap. Next, he lifted a square, transparent crystal block, small enough to cup in his palm — much too small to contain the maze of apparatus within it. In a moment Scott had solved that problem. The crystal was a sort of magnifying glass, vastly enlarging the things inside the block.
   Strange things they were, too. Miniature people, for example.
   They moved. Like clockwork automatons, though much more smoothly. It was rather like watching a play. Scott was interested in their costumes, but fascinated by their actions. The tiny people were deftly building a house. Scott wished it would catch fire, so he could see the people put it out.
   Flames licked up from the half-completed structure. The automatons, with a great deal of odd apparatus, extinguished the blaze.
   It didn’t take Scott long to catch on. But he was a little worried. The manikins would obey his thoughts. By the time he discovered that, he was frightened and threw the cube from him.
   Halfway up the bank, he reconsidered and returned. The crystal lay partly in the water, shining in the sun. It was a toy; Scott sensed that, with the unerring instinct of a child. But he didn’t pick it up immediately. Instead, he returned to the box and investigated its remaining contents.
   He found some really remarkable gadgets. The afternoon passed all too quickly. Scott finally put the toys back in the box and lugged it home, grunting and puffing. He was quite red-faced by the time he arrived at the kitchen door.
   His find he hid at the back of a closet in his room upstairs. The crystal cube he slipped into his pocket, which already bulged with string, a coil of wire, two pennies, a wad of tinfoil, a grimy defense stamp and a chunk of feldspar. Emma, Scott’s two-year-old sister, waddled unsteadily in from the hail and said hello.
   “Hello, Slug,” Scott nodded, from his altitude of seven years and some months. He patronized Emma shockingly, but she didn’t know the difference. Small, plump and wide-eyed, she flopped down on the carpet and stared dolefully at her shoes.
   “Tie ’em, Scotty, please?”
   “Sap,” Scott told her kindly, but knotted the laces. “Dinner ready yet?”
   Emma nodded.
   “Let’s see your hands.” For a wonder they were reasonably clean, though probably not aseptic. Scott regarded his own paws thoughtfully and, grimacing, went to the bathroom, where he made a sketchy toilet. The tadpoles had left traces.
   Dennis Paradine and his wife Jane were having a cocktail before dinner, downstairs in the living room. He was a youngish, middle-aged man with soft gray hair and a thin, prim-mouthed face; he taught philosophy at the University. Jane was small, neat, dark and very pretty. She sipped her Martini and said:“New shoes. Like ’em?”
   “Here’s to crime,” Paradine muttered absently. “Huh? Shoes? Not now. Wait till I’ve finished this. I had a bad day.”
   “Exams?”
   “Yeah. Flaming youth aspiring towards manhood. I hope they die. In considerable agony. Insh’
   Allah!”
   “I want the olive,” Jane requested.
   “I know,” Paradine said despondently. “It’s been years since I’ve tasted one myself. In a Martini, I mean. Even if I put six of ’em in your glass, you’re still not satisfied.”
   “I want yours. Blood brotherhood. Symbolism. That’s why.”
   Paradine regarded his wife balefully and crossed his long legs.“You sound like one of my students.”
   “Like that hussy Betty Dawson, perhaps?” Jane unsheathed her nails. “Does she still leer at you in that offensive way?”
   “She does. The child is a neat psychological problem. Luckily she isn’t mine. If she were—” Paradine nodded significantly. “Sex consciousness and too many movies. I suppose she still thinks she can get a passing grade by showing me her knees. Which are, by the way, rather bony.”
   Jane adjusted her skirt with an air of complacent pride. Paradine uncoiled himself and poured fresh Martinis.“Candidly, I don’t see the point of teaching those apes philosophy. They’re all at the wrong age. Their habit patterns, their methods of thinking, are already laid down. They’re horribly conservative, not that they’d admit it. The only people who can understand philosophy are mature adults or kids like Emma and Scotty.”
   “Well, don’t enroll Scotty in your course,” Jane requested. “He isn’t ready to be a Philosophiae Doctor. I hold no brief for a child genius, especially when it’s my son.”
   “Scotty would probably be better at it than Betty Dawson,” Paracline grunted.
   “He died an enfeebled old dotard at five,” Jane quoted dreamily. “I want your olive.”
   “Here. By the way, I like the shoes.”
   “Thank you. Here’s Rosalie. Dinner?”
   “It’s all ready, Miz Pa’dine,” said Rosalie, hovering. “I’ll call Miss Emma ’n’ Mista’ Scotty.”
   “I’ll get ’em.” Paradine put his head into the next room and roared, “Kids! Come and get it!”
   Small feet scuttered down the stairs. Scott dashed into view, scrubbed and shining, a rebellious cowlick aimed at the zenith. Emma pursued, levering herself carefully down the steps. Halfway, she gave up the attempt to descend upright and reversed, finishing the task monkey-fashion, her small behind giving an impression of marvellous diligence upon the work in hand. Paradine watched, fascinated by the spectacle, till he was hurled back by the impact of his son’s body.
   “Hi, Dad!” Scott shrieked.
   Paradine recovered himself and regarded Scott with dignity.“Hi, yourself. Help me in to dinner.
   You’ve dislocated at least one of my hip joints.”
   But Scott was already tearing into the next room, where he stepped on Jane’s new shoes in an ecstasy of affection, burbied an apology and rushed off to find his place at the dinner table. Paradine cocked up an eyebrow as he followed, Emma’s pudgy hand desperately gripping his forefinger.
   “Wonder what the young devil’s been up to.”
   “No good, probably,” Jane sighed. “Hello, darling. Let’s see your ears.”
   “They’re clean. Mickey licked ’em.”
   “Well, that Airedale’s tongue is far cleaner than your ears,” Jane pondered, making a brief examination. “Still, as long as you can hear, the dirt’s only superficial.”
   “Fisshul?”
   “Just a little, that means.” Jane dragged her daughter to the table and inserted her legs into a high chair. Only lately had Emma graduated to the dignity of dining with the rest of the family, and she was, as Paradine remarked, all eaten up with pride by the prospect. Only babies spilled food,Emma had been told. As a result, she took such painstaking care in conveying her spoon to her mouth that Paradine got the jitters whenever he watched.
   “A conveyor belt would be the thing for Emma,” he suggested, pulling out a chair for Jane. “Small buckets of spinach arriving at her face at stated intervals.”
   Dinner proceeded uneventfully until Paradine happened to glance at Scott’s plate. “Hello, there.
   Sick? Been stuffing yourself at lunch?”
   Scott thoughtfully examined the food still left before him.“I’ve had all I need, Dad,” he explained.
   “You usually eat all you can hold, and a great deal more,” Paradine said. “I know growing boys need several tons of foodstuff a day, but you’re below par tonight. Feel O.K.?”
   “Uh-huh. Honest, I’ve had all I need.”
   “All you want?”
   “Sure. I eat different.”
   “Something they taught you at school?” Jane inquired. Scott shook his head solemnly.
   “Nobody taught me. I found it out myself. I use spit.”
   “Try again,” Paradine suggested. “It’s the wrong word.”
   “Uh-s-saliva. Hm-m-m?”
   “Uh-huh. More pepsin? Is there pepsin in the salivary juices, Jane? I forget.”
   “There’s poison in mine,” Jane remarked. “Rosalie’s left lumps in the mashed potatoes again.”
   But Paradine was interested.“You mean you’re getting everything possible out of your food — no wastage — and eating less?”
   Scott thought that over.“I guess so. It’s not just the sp-saliva. I sort of measure how much to put in my mouth at once, and what stuff to mix up. I dunno. I just do it.”
   “Hm-m-m,” said Paradine, making a note to check up later. “Rather a revolutionary idea.” Kids often get screwy notions, but this one might not be so far off the beam. He pursed his lips. “Eventually I suppose people will eat quite differently — I mean the way they eat, as well as what.What they eat, I mean. Jane, our son shows signs of becoming a genius.”
   “Oh?”
   “It’s a rather good point in dietetics he just made. Did you figure it out yourself, Scott?”
   “Sure,” the boy said, and really believed it.
   “Where’d you get the idea?”
   “Oh, I—” Scott wriggled. “I dunno. It doesn’t mean much, I guess.”
   Paradine was unreasonably disappointed.“But surely—”
   “S-s-s-spit!” Emma shrieked, overcome by a sudden fit of badness. “Spit!” She attempted to demonstrate, but succeeded only in dribbling into her bib.
   With a resigned air Jane rescued and reproved her daughter, while Paradine eyed Scott with rather puzzled interest. But it was not till after dinner, in the living room, that anything further happened.
   “Any homework?”
   “N-no,” Scott said, flushing guiltily. To cover his embarrassment he took from his pocket a gadget he had found in the box, and began to unfold it. The result resembled a tesseract, strung with beads.
   Paradine didn’t see it at first, but Emma did. She wanted to play with it.
   “No. Lay off, Slug,” Scott ordered. “You can watch me.” He fumbled with the beads, making soft, interested noises. Emma extended a fat forefinger and yelped.
   “Scotty,” Paradine said warningly.
   “I didn’t hurt her.”
   “Bit me. It did,” Emma mourned.
   Paradine looked up. He frowned, staring. What in— “Is that an abacus?” he asked. “Let’s see it, please.”
   Somewhat unwillingly, Scott brought the gadget across to his father’s chair. Paradine blinked. The “abacus,” unfolded, was more than a foot square, composed of thin, rigid wires that interlocked here and there. On the wires the colored beads were strung. They could be slid back and forth, and from one support to another, even at the points of jointure. But — a pierced bead couldn’t cross interlocking wires.
   So, apparently, they weren’t pierced. Paracline looked closer. Each small sphere had a deep groove running around it, so that it could be revolved and slid along the wire at the same time. Paradine tried to pull one free. It clung as though magnetically. Iron? It looked more like plastic.
   The framework itself — Paradine wasn’t a mathematician. But the angles formed by the wires were vaguely shocking, in their ridiculous lack of Euclidean logic. They were a maze. Perhaps that’s what the gadget was — a puzzle.
   “Where’d you get this?”
   “Uncle Harry gave it to me,” Scott said, on the spur of the moment. “Last Sunday, when he came over.” Uncle Harry was out of town, a circumstance Scott well knew. At the age of seven, a boy soon learns that the vagaries of adults follow a certain definite pattern, and that they are fussy about the donors of gifts. Moreover, Uncle Harry would not return for several weeks; the expiration of that period was unimaginable to Scott, or, at least, the fact that his lie would ultimately be discovered meant less to him than the advantages of being allowed to keep the toy.
   Paradine found himself growing slightly confused as he attempted to manipulate the beads. The angles were vaguely illogical. It was like a puzzle. This red bead, if slid along this wire to that junction, should reach there — but it didn’t. A maze, odd, but no doubt instructive. Paradine had a well-founded feeling that he’d have no patience with the thing himself.
   Scott did, however, retiring to a corner and sliding beads around with much fumbling and grunting.
   The beads did sting, when Scott chose the wrong ones or tried to slide them in the wrong direction. At last he crowed exultantly.
   “I did it, Dad!”
   “Eh? What? Let’s see.” The device looked exactly the same to Paradine, but Scott pointed and beamed.
   “I made it disappear.”
   “It’s still there.”
   “That blue bead. It’s gone now.”
   Paradine didn’t believe that, so he merely snorted. Scott puzzled over the framework again. He experimented. This time there were no shocks, even slight. The abacus had showed him the correct method. Now it was up to him to do it on his own. The bizarre angles of the wires seemed a little less confusing now, somehow.
   It was a most instructive toy — It worked, Scott thought, rather like the crystal cube. Reminded of that gadget, he took it from his pocket and relinquished the abacus to Emma, who was struck dumb with joy. She fell to work sliding the beads, this time without protesting against the shocks — which, indeed, were very minor — and, being imitative, she managed to make a bead disappear almost as quickly as had Scott. The blue bead reappeared — but Scott didn’t notice. He had forethoughtfully retired into an angle of the chesterfield and an overstuffed chair and amused himself with the cube.
   There were the little people inside the thing, tiny manikins much enlarged by the magnifying properties of the crystal. They moved, all right. They built a house. It caught fire, with realistic-seeming flames, and the little people stood by waiting. Scott puffed urgently.“Put it out!”
   But nothing happened. Where was that queer fire engine, with revolving arms, that had appeared before? Here it was. It came sailing into the picture and stopped. Scott urged it on.
   This was fun. The little people really did what Scott told them, inside of his head. If he made a mistake, they waited till he’d found the right way. They even posed new problems for him.
   The cube, too, was a most instructive toy. It was teaching Scott, with alarming rapidity — and teaching him very entertainingly. But it gave him no really new knowledge as yet. He wasn’t ready. Later… later.
   Emma grew tired of the abacus and went in search of Scott. She couldn’t find him, even in his room, but once there the contents of the closet intrigued her. She discovered the box. It contained treasure-trove — a doll, which Scott had already noticed but discarded with a sneer. Squealing, Emma brought the doll downstairs, squatted in the middle of the floor andbegan to take it apart.
   “Darling! What’s that?”
   “Mr. Bear!”
   Obviously it wasn’t Mr. Bear, who was blind, earless, but comforting in his soft fatness. But all dolls were named Mr. Bear to Emma.
   Jane Paradine hesitated.“Did you take that from some other little girl?”
   “I didn’t. She’s mine.”
   Scott came out from his hiding place, thrusting the cube into his pocket.“Oh — that’s from Uncle Harry.”
   “Did Uncle Harry give that to you, Emma?”
   “He gave it to me for Emma,” Scott put in hastily, adding another stone to his foundation of deceit.
   “Last Sunday.”
   “You’ll break it, dear.”
   Emma brought the doll to her mother.“She comes apart. See?”
   “Oh? It — ugh!” Jane sucked in her breath. Paradine looked up quickly.
   “What’s up?”
   She brought the doll over to him, hesitated and then went into the dining room, giving Paradine a significant glance. He followed, closing the door. Jane had already placed the doll on the cleared table.
   “This isn’t very nice is it, Denny?”
   “Hm-m-m.” It was rather unpleasant, at first glance. One might have expected an anatomical dummy in a medical school, but a child’s doll.
   The thing came apart in sections — skin, muscles, organs — miniature but quite perfect, as far as Paradine could see. He was interested. “Dunno. Such things haven’t the same connotations to a kid.”
   “Look at that liver. Is it a liver?”
   “Sure. Say, I — this is funny.”
   “What?”
   “It isn’t anatomically perfect, after all.” Paradine pulled up a chair. “The digestive tract’s too short.
   No large intestine. No appendix, either.”
   “Should Emma have a thing like this?”
   “I wouldn’t mind having it myself,” Paradine said. “Where on earth did Harry pick it up? No, I don’t see any harm in it. Adults are conditioned to react unpleasantly to innards. Kids don’t. They figure they’re solid inside, like a potato. Emma can get a sound working knowledge of physiology from this doll.”
   “But what are those? Nerves?”
   “No, these are the nerves. Arteries here; veins here. Funny sort of aorta.” Paradine looked baffled.
   “That — what’s Latin for network, anyway, huh? Rita? Rate?”
   “Rales,” Jane suggested at random.
   “That’s a sort of breathing,” Paradine said crushingly. “I can’t figure out what this luminous network of stuff is. It goes all through the body, like nerves.”
   “Blood.”
   “Nope. Not circulatory, not neural. Funny! It seems to be hooked up with the lungs.”
   They became engrossed, puzzling over the strange doll. It was made with remarkable perfection of detail, and that in itself was strange, in view of the physiological variation from the norm.“What’ll I get that Gould,” Paradine said, and presently was comparing the doll with anatomical charts. He learned little, except to increase his bafflement.
   But it was more fun than a jigsaw puzzle.
   Meanwhile, in the adjoining room, Emma was sliding the beads to and fro in the abacus. The motions didn’t seem so strange now. Even when the beads vanished. She could almost follow that new direction — almost…
   Scott panted, staring into the crystal cube and mentally directing, with many false starts, the building of a structure somewhat more complicated than the one which had been destroyed by fire. He, too, was learning — being conditioned.
   Paradine’s mistake, from a completely anthropomorphic standpoint, was that he didn’t get rid of the toys instantly. He did not realize their significance, and, by the time he did, the progression of circumstances had got well under way. Uncle Harry remained out of town, so Paradine couldn’t check with him. Too, the midterm exams were on, which meant arduous mental effort and complete exhaustion at night; and Jane was slightly ill for a week or so. Emma and Scott had free rein with the toys.
   “What,” Scott asked his father one evening, “is a wabe, Dad?”
   “Wave?”
   He hesitated.“I — don’t think so. Isn’t “Wabe’ right?”
   ““Wabe’ is Scot for “Web.’ That it?”
   “I don’t see how,” Scott muttered, and wandered off, scowling, to amuse himself with the abacus. He was able to handle it quite deftly now. But, with the instinct of children for avoiding interruption, he and Emma usually played with the toys in private. Not obviously, of course — but the more intricate experiments were never performed under the eye of an adult.
   Scott was learning fast. What he now saw in the crystal cube had little relationship to the original simple problems. But they were fascinatingly technical. Had Scott realized that his education was being guided and supervised — though merely mechanically — he would probably have lost interest. As it was, his initiative was never quashed.
   Abacus, cube, doll and other toys the children found in the box.
   Neither Paradine nor Jane guessed how much of an effect the contents of the time machine were having on the kids. How could they? Youngsters are instinctive dramatists, for purposes of self-protection. They have not yet fitted themselves to the exigencies — to them partially inexplicable — of a mature world. Moreover, their lives are complicated by human variables. They are told by one person that playing in the mud is permissible, but that, in their excavations, they must not uproot flowers or small trees. Another adult vetoes mud per Se. The Ten Commandments are not carved on stone — they vary; and children are helplessly dependent on the caprice of those who give them birth and feed and clothe them. And tyrannize. The young animal does not resent that benevolent tyranny, for it is an essential part of nature. He is, however, an individualist, and maintains his integrity by a subtle, passive fight.
   Under the eyes of an adult he changes. Like an actor on stage, when he remembers, he strives to please, and also to attract attention to himself. Such attempts are not unknown to maturity. But adults are less obvious — to other adults.
   It is difficult to admit that children lack subtlety. Children are different from mature animals because they think in another way. We can more or less easily pierce the pretenses they set up, but they can do the same to us. Ruthlessly a child can destroy the pretenses of an adult. Iconoclasm is a child’s prerogative.
   Foppishness, for example. The amenities of social intercourse, exaggerated not quite to absurdity.
   The gigolo .
   “Such savoir-faire! Such punctilious courtesy!” The dowager and the blonde young thing are often impressed. Men have less pleasant comments to make. But the child goes to the root of the matter.
   “You’re silly!”
   How can an immature human being understand the complicated system of social relationships? He can’t. To him, an exaggeration of natural courtesy is silly. In his functional structure of life patterns, it is rococo. He is an egotistic little animal who cannot visualize himself in the position of another — certainly not an adult. A self-contained, almost perfect natural unit, his wants supplied by others, the child is much like a unicellular creature floating in the bloodstream, nutriment carried to him, waste products carried away.
   From the standpoint of logic, a child is rather horribly perfect. A baby must be even more perfect, but so alien to an adult that only superficial standards of comparison apply. The thought processes of an infant are completely unimaginable. But babies think, even before birth. In the womb they move and sleep, not entirely through instinct. We are conditioned to react rather peculiarly to the idea that a nearly viable embryo may think. We are surprised, shocked into laughter and repelled. Nothing human is alien.
   But a baby is not human. An embryo is far less human.
   That, perhaps, was why Emma learned more from the toys than did Scott. He could communicate his thoughts, of course; Emma could not, except in cryptic fragments. The matter of the scrawls, for example.
   Give a young child pencil and paper, and he will draw something which looks different to him than to an adult. The absurd scribbles have little resemblance to a fire engine, but it is a fire engine, to a baby. Perhaps it is even three-dimensional. Babies think differently and see differently.
   Paradine brooded over that, reading his paper one evening and watching Emma and Scott communicate. Scott was questioning his sister. Sometimes he did it in English. More often he had resource to gibberish and sign language. Emma tried to reply, but the handicap was too great.
   Finally Scott got pencil and paper. Emma liked that. Tongue in cheek, she laboriously wrote a message. Scott took the paper, examined it and scowled.
   “That isn’t right, Emma,” he said.
   Emma nodded vigorously. She seized the pencil again and made more scrawls. Scott puzzled for a while, finally smiled rather hesitantly and got up. He vanished into the hall. Emma returned to the abacus.
   Paradine rose and glanced down at the paper, with some mad thought that Emma might abruptly have mastered calligraphy. But she hadn’t. The paper was covered with meaningless scrawls, of a type familiar to any parent. Paradine pursed his lips.
   It might be a graph showing the mental variations of a manic-depressive cockroach, but probably wasn’t. Still, it no doubt had meaning to Emma. Perhaps the scribble represented Mr. Bear.
   Scott returned, looking pleased. He met Emma’s gaze and nodded. Paradine felt a twinge of curiosity.
   “Secrets?”
   “Nope. Emma — uh — asked me to do something for her.”
   “Oh.” Paradine, recalling instances of babies who had babbled in unknown tongues and baffled linguists, made a note to pocket the paper when the kids had finished with it. The next day he showed the scrawl to Elkins at the university. Elkins had a sound working knowledge of many unlikely languages, but he chuckled over Emma’s venture into literature.
   “Here’s a free translation, Dennis. Quote. I don’t know what this means, but I kid the hell out of my father with it. Unquote.”
   The two men laughed and went off to their classes. But later Paradine was to remember the incident.
   Especially after he met Holloway. Before that, however, months were to pass, and the situation to develop even further towards its climax.
   Perhaps Paradine and Jane had evinced too much interest in the toys. Emma and Scott took to keeping them hidden, playing with them only in private. They never did it overtly, but with a certain unobtrusive caution. Nevertheless, Jane especially was somewhat troubled.
   She spoke to Paradine about it one evening.“That doll Harry gave Emma.”
   “Yeah?”
   “I was downtown today and tried to find out where it came from. No soap.”
   “Maybe Harry bought it in New York.”
   Jane was unconvinced.“I asked them about the other things, too.
   They showed me their stock — Johnson’s a big store, you know. But there’s nothing like Emma’s abacus.”
   “Hm-m-m.” Paradine wasn’t much interested. They had tickets for a show that night, and it was getting late. So the subject was dropped for the nonce.
   Later it cropped up again, when a neighbor telephoned Jane.
   “Scotty’s never been like that, Denny. Mrs. Burns said he frightened the devil out of her Francis.”
   “Francis? A little fat bully of a punk, isn’t he? Like his father. I broke Bums’s nose for him once, when we were sophomores.”
   “Stop boasting and listen,” Jane said, mixing a highball. “Scott showed Francis something that scared him. Hadn’t you better—”
   “I suppose so.” Paradine listened. Noises in the next room told him the whereabouts of his son.
   “Scotty!”
   “Bang,” Scott said, and appeared smiling. “I killed ’em all. Space pirates. You want me, Dad?”
   “Yes. If you don’t mind leaving the space pirates unburied for a few minutes. What did you do to Francis Bums?”
   Scott’s blue eyes reflected incredible candor. “Huh?”
   “Try hard. You can remember, I’m sure.”
   “Oh. Oh, that. I didn’t do nothing.”
   “Anything,” Jane corrected absently.
   “Anything. Honest. I just let him look into my television set, and it — it scared him.”
   “Television set?”
   Scott produced the crystal cube.“It isn’t really that. See?”
   Paradine examined the gadget, startled by the magnification. All he could see, though, was a maze of meaningless colored designs.
   “Uncle Harry—”
   Paradine reached for the telephone. Scott gulped.“Is — is Uncle Harry back in town?”
   “Yeah.”
   “Well, I gotta take a bath.” Scott headed for the door. Paradine met Jane’s gaze and nodded significantly.
   Harry was home, but disclaimed all knowledge of the peculiar toys. Rather grimly, Paradine requested Scott to bring down from his room all of the playthings. Finally they lay in a row on the table — cube, abacus, doll, helmet-like cap, several other mysterious contraptions. Scott was cross-examined. He lied valiantly for a time, but broke down at last and bawled, hiccuping his confession.
   “Get the box these things came in,” Paradine ordered. “Then head for bed.”
   “Are you — hup! — gonna punish me, Daddy?”
   “For playing hooky and lying, yes. You know the rules. No more shows for two weeks. No sodas for the same period.”
   Scott gulped.“You gonna keep my things?”
   “I don’t know yet.”
   “Well-g’night, Daddy. G’night, Mom.”
   After the small figure had gone upstairs, Paradine dragged a chair to the table and carefully scrutinized the box. He poked thoughtfully at the focused gadgetry. Jane watched.
   “What is it, Denny?”
   “Dunno. Who’d leave a box of toys down by the creek?”
   “It might have fallen out of a car.”
   “Not at that point. The road doesn’t hit the creek north of the railroad trestle. Empty lots — nothing else.” Paradine lit a cigarette. “Drink, honey?”
   “I’ll fix it.” Jane went to work, her eyes troubled. She brought Paradine a glass and stood behind him, ruffling his hair with her fingers. “Is anything wrong?”
   “Of course not. Only — where did these toys come from?”
   “Johnson’s didn’t know, and they get their stock from New York.”
   “I’ve been checking up, too,” Paradine admitted. “That doll” — he poked it — “rather worried me.
   Custom jobs, maybe, but I wish I knew who’d made ’em.”
   “A psychologist? That abacus — don’t they give people tests with such things?”
   Paradine snapped his fingers.“Bight! And say, there’s a guy going to speak at the university next week, fellow named Holloway, who’s a child psychologist. He’s a big shot, with quite a reputation. He might know something about it.”
   “Holloway? I don’t—”
   “Rex Holloway. He’s-hm-m-m! He doesn’t live far from here. Do you suppose he might have had these things made himself?”
   Jane was examining the abacus. She grimaced and drew back.“If he did, I don’t like him. But see if you can find out, Denny.”
   Paradine nodded.“I shall.”
   He drank his highball, frowning. He was vaguely worried. But he wasn’t scared — yet.
   Rex Holloway was a fat, shiny man, with a bald head and thick spectacles, above which his thick, black brows lay like bushy caterpillars. Paradine brought him home to dinner one night a week later.
   Holloway did not appear to watch the children, but nothing they did or said was lost on him. His gray eyes, shrewd and bright, missed little.
   The toys fascinated him. In the living room the three adults gathered around the table, where the playthings had been placed. Holloway studied them carefully as he listened to what Jane and Paradine had to say. At last he broke his silence.
   “I’m glad I came here tonight. But not completely. This is very disturbing, you know.”
   “Eh?” Paradine stared, and Jane’s face showed her consternation. Holloway’s next words did not calm them.
   “We are dealing with madness.”
   He smiled at the shocked looks they gave him.“All children are mad, from an adult viewpoint. Ever read Hughes’ High Wind in Jamaica?”
   “I’ve got it.” Paradine secured the little book from its shelf. Holloway extended a hand, took the book and flipped the pages till he had found the place he wanted. He read aloud: Babies, of course, are not human — they are animals, and have a very ancient and ramified culture, as cats have, and fishes, and even snakes; the same in kind as these, but much more complicated and vivid, since babies are, after all, one of the most developed species of the lower vertebrates. In short, babies have minds which work in terms and categories of their own, which cannot be translated into the terms and categories of the human mind.
   Jane tried to take that calmly, but couldn’t. “You don’t mean that Emma—”
   “Could you think like your daughter?” Holloway asked. “Listen: ‘One can no more think like a baby than one can think like a bee.”
   Paradine mixed drinks. Over his shoulder he said,“You’re theorizing quite a bit, aren’t you? As I get it, you’re implying that babies have a culture of their own, even a high standard of intelligence.”
   “Not necessarily. There’s no yardstick, you see. All I say is that babies think in other ways than we do. Not necessarily better — that’s a question of relative values. But with a different matter of extension.”
   He sought for words, grimacing.
   “Fantasy,” Paradine said, rather rudely but annoyed because of Emma. “Babies don’t have different senses from ours.”
   “Who said they did?” Holloway demanded. “They use their minds in a different way, that’s all. But it’s quite enough!”
   “I’m trying to understand,” Jane said slowly. “All I can think of is my Mixmaster. It can whip up batter and potatoes, but it can squeeze oranges, too.”
   “Something like that. The brain’s a colloid, a very complicated machine. We don’t know much about its potentialities. We don’t even know how much it can grasp. But it is known that the mind becomes conditioned as the human animal matures. It follows certain familiar theorems, and all thought thereafter is pretty well based on patterns taken for granted. Look at this.” Holloway touched the abacus. “Have you experimented with it?”
   “A little,” Paradine said.
   “But not much, eh?”
   “Well—”
   “Why not?”
   “It’s pointless,” Paradine complained. “Even a puzzle has to have some logic. But those crazy angles—”
   “Your mind has been conditioned to Euclid,” Holloway said. “So this — thing — bores us, and seems pointless. But a child knows nothing of Euclid. A different sort of geometry from ours wouldn’t impress him as being illogical. He believes what he sees.”
   “Are you trying to tell me that this gadget’s got a fourth-dimensional extension?” Paradine demanded.
   “Not visually, anyway,” Holloway denied. “All I say is that our minds, conditioned to Euclid, can see nothing in this but an illogical tangle of wires. But a child — especially a baby —might see more. Not at first. It’d be a puzzle, of course. Only a child wouldn’t be handicapped bytoo many preconceived ideas.”
   “Hardening of the thought arteries,” Jane interjected.
   Paradine was not convinced.“Then a baby could work calculus better than Einstein? No, I don’t mean that. I can see your point, more or less clearly. Only—”
   “Well, look. Let’s suppose there are two kinds of geometry; we’ll limit it, for the sake of the example. Our kind, Euclidean, and another, we’ll call x. X hasn’t much relationship to Euclid. It’s based on different theorems. Two and two needn’t equal four in it; they could equal y2, or they might not even equal. A baby’s mind is not yet conditioned, except by certain questionable factors of heredity and environment. Start the infant on Euclid—”
   “Poor kid,” Jane said.
   Holloway shot her a quick glance.“The basis of Euclid. Alphabet blocks. Math, geometry, algebra — they come much later. We’re familiar with that development. On the other hand, start the baby with the basic principles of our x logic.”
   “Blocks? What kind?”
   Holloway looked at the abacus.“It wouldn’t make much sense to us. But we’ve been conditioned to Euclid.”
   Paradine poured himself a stiff shot of whisky.“That’s pretty awful. You’re not limiting to math.”
   “Right! I’m not limiting it at all. How can I? I’m not conditioned to x logic.”
   “There’s the answer,” Jane said, with a sigh of relief. “Who is? It’d take such a person to make the sort of toys you apparently think these are.”
   Holloway nodded, his eyes, behind the thick lenses, blinking.“Such people may exist.”
   “Where?”
   “They might prefer to keep hidden.”
   “Supermen?”
   “I wish I knew. You see, Paradine, we’ve got yardstick trouble again. By our standards these people might seem superdupers in certain respects. In others they might seem moronic. It’s not a quantitative difference; it’s qualitative. They think different. And I’m sure we can do things theycan’t.”
   “Maybe they wouldn’t want to,” Jane said.
   Paradine tapped the fused gadgetry on the box.“What about this? It implies—”
   “A purpose, sure.”
   “Transportation?”
   “One thinks of that first. If so, the box might have come from anywhere.”
   “Where — things are — different?” Paradine asked slowly.
   “Exactly. In space, or even time. I don’t know; I’m a psychologist. Unfortunately I’m conditioned to Euclid, too.”
   “Funny place it must be,” Jane said. “Denny, get rid of those toys.”
   “I intend to.”
   Holloway picked up the crystal cube.“Did you question the children much?”
   Paradine said,“Yeah. Scott said there were people in that cube when he first looked. I asked him what was in it now.”
   “What did he say?” The psychologist’s eyes widened.
   “He said they were building a place. His exact words. I asked him who — people? But he couldn’t explain.”
   “No, I suppose not,” Holloway muttered. “It must be progressive. How long have the children had these toys?”
   “About three months, I guess.”
   “Time enough. The perfect toy, you see, is both instructive and mechanical. It should do things, to interest a child, and it should teach, preferably unobtrusively. Simple problems at first. Later—”
   “X logic,” Jane said, white-faced.
   Paradine cursed under his breath.“Emma and Scott are perfectly normal!”
   “Do you know how their minds work-now?”
   Holloway didn’t pursue the thought. He fingered the doll. “It would be interesting to know the conditions of the place where these things came from. Induction doesn’t help a great deal, though. Too many factors are missing. We can’t visualize a world based on the x factor-environment adjusted to minds thinking in x patterns. This luminous network inside the doll. It could be anything. It could exist inside us, though we haven’t discovered it yet. When we find the right stain—” He shrugged. “What do you make of this?”
   It was a crimson globe, two inches in diameter, with a protruding knob upon its surface.
   “What could anyone make of it?”
   “Scott? Emma?”
   “I hadn’t even seen it till about three weeks ago. Then Emma started to play with it.” Paradine nibbled his lip. “After that, Scott got interested.”
   “Just what do they do?”
   “Hold it up in front of them and move it back and forth. No particular pattern of motion.”
   “No Euclidean pattern,” Holloway corrected. “At first they couldn’t understand the toy’s purpose.
   They had to be educated up to it.”
   “That’s horrible,” Jane said.
   “Not to them. Emma is probably quicker at understanding x than is Scott, for her mind isn’t yet conditioned to this environment.”
   Paradine said,“But I can remember plenty of things I did as a child. Even as a baby.”
   “Well?”
   “Was I — mad then?”
   “The things you don’t remember are the criterion of your madness,” Holloway retorted. “But I use the word ‘madness’ purely as a convenient symbol for the variation from the known human norm. The arbitrary standard of sanity.”
   Jane put down her glass.“You’ve said that induction was difficult, Mr. Holloway. But it seems to me you’re making a great deal of it from very little. After all, these toys—”
   “I am a psychologist, and I’ve specialized in children. I’m not a layman. These toys mean a great deal to me, chiefly because they mean so little.”
   “You might be wrong.”
   “Well, I rather hope I am. I’d like to examine the children.”
   Jane rose in arms.“How?”
   After Holloway had explained, she nodded, though still a bit hesitandy.“Well, that’s all right. But they’re not guinea pigs.”
   The psychologist patted the air with a plump hand.“My dear girl! I’m not a Frankenstein. To me the individual is the prime factor — naturally, since I work with minds. If there’s anything wrong with the youngsters, I want to cure them.”
   Paradine put down his cigarette and slowly watched blue smoke spiral up, wavering in an unfelt draught.“Can you give a prognosis?”
   “I’ll try. That’s all I can say. If the undeveloped minds have been turned into the x channel, it’s necessary to divert them back. I’m not saying that’s the wisest thing to do, but it probably is from our standards. After all, Emma and Scott will have to live in this world.”
   “Yeah. Yeah. I can’t believe there’s much wrong. They seem about average, thoroughly normal.”
   “Superficially they may seem so. They’ve no reason for acting abnormally, have they? And how can you tell if they — think differently?”
   “I’ll call ’em,” Paradine said.
   “Make it informal, then. I don’t want them to be on guard.”
   Jane nodded towards the toys. Holloway said,“Leave the stuff there, eh?”
   But the psychologist, after Emma and Scott were summoned, made no immediate move towards direct questioning. He managed to draw Scott unobtrusively into the conversation, dropping key words now and then. Nothing so obvious as a word-association test; cooperation is necessary for that.
   The most interesting development occurred when Holloway took up the abacus.“Mind showing me how this works?”
   Scott hesitated.“Yes, sir. Like this.” He slid a bead deftly through the maze, in a tangled course, so swiftly that no one was quite sure whether or not it ultimately vanished. It might have been merely legerdemain. Then, again — Holloway tried. Scott watched, wrinkling his nose. “That’s right?”
   “Uh-huh. It’s gotta go there.”
   “Here? Why?”
   “Well, that’s the only way to make it work.” But Holloway was conditioned to Euclid. There was no apparent reason why the bead should slide from this particular wire to the other. It looked like a random factor. Also, Holloway suddenly noticed, this wasn’t the path the bead had taken previously, when Scott had worked the puzzle. At least, as well as he could tell.
   “Will you show me again?”
   Scott did, and twice more, on request. Holloway blinked through his glasses. Random, yes. And a variable. Scott moved the bead along a different course each time.
   Somehow, none of the adults could tell whether or not the bead vanished. If they had expected to see it disappear, their reactions might have been different.
   In the end nothing was solved. Holloway, as he said good night, seemed ill at ease.
   “May I come again?”
   “I wish you would,” Jane told him. “Any time. You still think—” He nodded. “The children’s minds are not reacting normally. They’re not dull at all, but I’ve the most extraordinary impression that they arrive at conclusions in a way we don’t understand. As though they used algebra while we used geometry. The same conclusion, but a different method of reaching it.”
   “What about the toys?” Paradine asked suddenly.
   “Keep them out of the way. I’d like to borrow them, if I may.”
   That night Paradine slept badly. Holloway’s parallel had been ill chosen. It led to disturbing theories.
   The x factor… The children were using the equivalent of algebraic reasoning, while adults used geometry.
   Fair enough. Only.
   Algebra can give you answers that geometry cannot, since there are certain terms and symbols which cannot be expressed geometrically. Suppose x logic showed conclusions inconceivable to an adult mind.
   “Damn!” Paradine whispered. Jane stirred beside him.
   “Dear? Can’t you sleep either?”
   “No.” He got up and went into the next room. Emma slept peacefully as a cherub, her fat arm curled around Mr. Bear. Through the open doorway Paradine could see Scott’s dark head motionless on the pillow.
   Jane was beside him. He slipped his arm around her.
   “Poor little people,” she murmured. “And Holloway called them mad. I think we’re the ones who are crazy, Dennis.”
   “Oh-huh. We’ve got jitters.”
   Scott stirred in his sleep. Without awakening, he called what was obviously a question, though it did not seem to be in any particular language. Emma gave a little mewling cry that changed pitch sharply.
   She had not wakened. The children lay without stirring.
   But, Paradine thought, with a sudden sickness in his middle, it was exactly as though Scott had asked Emma something, and she had replied.
   Had their minds changed so that even-sleep was different to them?
   He thrust the thought away.“You’ll catch cold. Let’s get back to bed. Want a drink?”
   “I think I do,” Jane said, watching Emma. Her hand reached out blindly towards the child; she drew it back. “Come on. We’ll wake the kids.”
   They drank a little brandy together, but said nothing. Jane cried in her sleep, later.
   Scott was not awake, but his mind worked in slow, careful building. Thus— “They’ll take the toys away. The fat man — listava dangerous, maybe.
   But the Ghoric direction won’t show — evankrus dun hasn’t them. Intransdection — bright and shiny.
   Emma. She’s more khopranik — high now than — I still don’t see how to — thavarar lixery dist…
   A little of Scott’s thoughts could still be understood. But Emma had become conditioned to x much faster.
   She was thinking, too.
   Not like an adult or a child. Not even like a human being. Except, perhaps, a human being of a type shockingly unfamiliar to genus Homo.
   Sometimes, Scott himself had difficulty in following her thoughts. If it had not been for Holloway, life might have settled back into an almost normal routine. The toys were no longer active reminders.
   Emma still enjoyed her dolls and sandpile, with a thoroughly explicable delight. Scott was satisfied with baseball and his chemical set. They did everything other children did, and evinced few, if any, flashes of abnormality. But Holloway seemed to be an alarmist.
   He was having the toys tested, with rather idiotic results. He drew endless charts and diagrams, corresponded with mathematicians, engineers and other psychologists, and went quietly crazy trying to find rhyme or reason in the construction of the gadgets. The box itself, with its cryptic machinery, told nothing. Fusing had melted too much of the stuff into slag. But the toys…
   It was the random element that baffled investigation. Even that was a matter of semantics. For Holloway was convinced that it wasn’t really random. There just weren’t enough known factors. No adult could work the abacus, for example. And Holloway thoughtfully refrained from letting a child play with the thing.
   The crystal cube was similarly cryptic. It showed a mad pattern of colors, which sometimes moved.
   In this it resembled a kaleidoscope. But the shifting of balance and gravity didn’t affect it. Again the random factor.
   Or, rather, the unknown. The x pattern. Eventually, Paradine and Jane slipped back into something like complacence, with a feeling that the children had been cured of their mental quirk, now that the contributing cause had been removed. Certain of the actions of Emma and Scott gave them every reason to quit worrying.
   For the kids enjoyed swimming, hiking, movies, games, the normal functional toys of this particular time-sector. It was true that they failed to master certain rather puzzling mechanical devices which involved some calculation. A three-dimensional jigsaw globe Paradine had picked up, for example. But he found that difficult himself.
   Once in a while there were lapses. Scott was hiking with his father one Saturday afternoon, and the two had paused at the summit of a hill. Beneath them a rather lovely valley was spread.
   “Pretty, isn’t it?” Paradine remarked.
   Scott examined the scene gravely.“It’s all wrong,” he said.
   “Eh?”
   “I dunno.”
   “What’s wrong about it?”
   “Gee.” Scott lapsed into puzzled silence. “I dunno.”
   The children had missed their toys, but not for long. Emma recovered first, though Scott still moped.
   He held unintelligible conversations with his sister, and studied meaningless scrawls she drew on paper he supplied. It was almost as though he was consulting her, anent difficult problems beyond his grasp.
   If Emma understood more, Scott had more real intelligence, and manipulatory skill as well. He built a gadget with his Meccano set, but was dissatisfied. The apparent cause of his dissatisfaction was exactly why Paradine was relieved when he viewed the structure. It was the sort of thing a normal boy would make, vaguely reminiscent of a cubistic ship.
   It was a bit too normal to please Scott. He asked Emma more questions, though in private. She thought for a time, and then made more scrawls, with an awkwardly clutched pencil.
   “Can you read that stuff?” Jane asked her son one morning.
   “Not read it, exactly. I can tell what she means. Not all the time, but mostly.”
   “Is it writing?”
   “N-no. It doesn’t mean what it looks like.”
   “Symbolism,” Paradine suggested over his coffee.
   Jane looked at him, her eyes widening.“Denny—”
   He winked and shook his head. Later, when they were alone, he said,‘Don’t let Holloway upset you.
   I’m not implying that the kids are corresponding in an unknown tongue. If Emma draws a squiggle and says it’s a flower, that’s an arbitrary rule — Scott remembers that. Next time she draws the same sort of squiggle, or tries to-well!”
   “Sure,” Jane said doubtfully. “Have you noticed Scott’s been doing a lot of reading lately?”
   “I noticed. Nothing unusual, though. No Kant or Spinoza.”
   “He browses, that’s all.”
   “Well, so did I, at his age,” Paradine said, and went off to his morning classes. He lunched with Holloway, which was becoming a daily habit, and spoke of Emma’s literary endeavors.
   “Was I right about symbolism, Rex?”
   The psychologist nodded.“Quite right. Our own language is nothing but arbitrary symbolism now.
   At least in its application. Look here.” On his napkin he drew a very narrow ellipse. “What’s that?”
   “You mean what does it represent?”
   “Yes. What does it suggest to you? It could be a crude representation of-what?”
   “Plenty of things,” Paradine said. “Rim of a glass. A fried egg. A loaf of French bread. A cigar.”
   Holloway added a little triangle to his drawing, apex joined to one end of the ellipse. He looked up at Paradine.
   “A fish,” the latter said instantly.
   “Our familiar symbol for a fish. Even without fins, eyes or mouth, it’s recognizable, because we’ve been conditioned to identify this particular shape with our mental picture of a fish. The basis of a rebus.
   A symbol, to us, means a lot more than what we actually see on paper. What’s in your mind when you look at this sketch?”
   “Why — a fish.”
   “Keep going. What do you visualize? Everything!”
   “Scales,” Paradine said slowly, looking into space. “Water. Foam. A fish’s eye. The fins. The colors.”
   “So the symbol represents a lot more than just the abstract idea Josh. Note the connotation’s that of a noun, not a verb. It’s harder to express actions by symbolism, you know. Anyway — reverse the process.
   Suppose you want to make a symbol for some concrete noun, say bird. Draw it.” Paradine drew two connected arcs, concavities down.
   “The lowest common denominator,” Holloway nodded. “The natural tendency is to simplify.
   Especially when a child is seeing something for the first time and has few standards of comparison. He tries to identify the new thing with what’s already familiar to him. Ever notice how a child draws the ocean?” He didn’t wait for an answer; he went on.
   “A series of jagged points. Like the oscillating line on a seismograph. When I first saw the Pacific, I was about three. I remember it pretty clearly. It looked-tilted. A flat plain, slanted at an angle. The waves were regular triangles, apex upward. Now, I didn’t see them stylized that way, but later, remembering, I had to find some familiar standard of comparison. Which is the only way of getting any conception of an entirely new thing. The average child tries to draw these regular triangles, but his coordination’s poor. He gets a seismograph pattern.”
   “All of which means what?”
   “A child sees the ocean. He stylizes it. He draws a certain definite pattern, symbolic, to him, of the sea. Emma’s scrawls may be symbols, too. I don’t mean that the world looks different to her — brighter, perhaps, and sharper, more vivid and with a slackening of perception above her eye level. What I do mean is that her thought processes are different, that she translates what she sees into abnormal symbols.”
   “You still believe—”
   “Yes, I do. Her mind has been conditioned unusually. It may be that she breaks down what she sees into simple, obvious patterns — and realizes a significance to those patterns that we can’t understand. Like the abacus. She saw a pattern in that, though to us it was completely random.”
   Paradine abruptly decided to taper off these luncheon engagements with Holloway. The man was an alarmist. His theories were growing more fantastic than ever, and he dragged in anything, applicable or not, that would support them.
   Rather sardonically he said,‘Do you mean Emma’s communicating with Scott in an unknown language?”
   “In symbols for which she hasn’t any words. I’m sure Scott understands a great deal of those — scrawls. To him, an isosceles triangle may represent any factor, though probably a concrete noun.
   Would a man who knew nothing of chemistry understand what H2O meant? Would he realize that the symbol could evoke a picture of the ocean?”
   Paradine didn’t answer. Instead, he mentioned to Holloway Scott’s Curious remark that the landscape, from the hill, had looked all wrong.
   A moment later, he was inclined to regret his impulse, for the psychologist was off again.
   “Scott’s thought patterns are building up to a sum that doesn’t equal this world. Perhaps he’s subconsciously expecting to see the world where those toys came from.”
   Paradine stopped listening. Enough was enough. The kids were getting along all right, and the only remaining disturbing factor was Holloway himself. That night, however, Scott evinced an interest, later significant, in eels.
   There was nothing apparently harmful in natural history. Paradine explained about eels.
   “But where do they lay their eggs? Or do they?”
   “That’s still a mystery. Their spawning grounds are unknown. Maybe the Sargasso Sea, or the deeps, where the pressure can help them force the young out of their bodies.”
   “Funny,” Scott said, thinking deeply.
   “Salmon do the same thing, more or less. They go up rivers to spawn.” Paradine went into detail.
   Scott was fascinated.
   “But that’s right, Dad. They’re born in the river, and when they learn how to swim, they go down to the sea. And they come back to lay their eggs, huh?”
   “Right.”
   “Only they wouldn’t come back,” Scott pondered. “They’d just send their eggs—”
   “It’d take a very long ovipositor,” Paradine said, and vouchsafed some well-chosen remarks upon oviparity.
   His son wasn’t entirely satisfied. Flowers, he contended, sent their seeds long distances.
   “They don’t guide them. Not many find fertile soil.”
   “Flowers haven’t got brains, though. Dad, why do people live here?”
   “Glendale?”
   “No-here. This whole place. It isn’t all there is, I bet.”
   “Do you mean the other planets?”
   Scott was hesitant.“This is only-part of the big place. It’s like the river where the salmon go. Why don’t people go on down to the ocean when they grow up?”
   Paradine realized that Scott was speaking figuratively. He felt a brief chill. The — ocean?
   The young of the species are not conditioned to live in the more complete world of their parents.
   Having developed sufficiently, they enter that world. Later they breed. The fertilized eggs are buried in the sand, far up the river, where later they hatch.
   And they learn. Instinct alone is fatally slow. Especially in the case of a specialized genus, unable to cope even with this world, unable to feed or drink or survive, unless someone has foresightedly provided for those needs.
   The young, fed and tended, would survive. There would be incubators and robots. They would survive, but they would not know how to swim downstream, to the vaster world of the ocean.
   So they must be taught. They must be trained and conditioned in many ways.
   Painlessly, subtly, unobtrusively. Children love toys that do things, and if those toys teach at the same time…
   In the latter half of the nineteenth century an Englishman sat on a grassy bank near a stream. A very small girl lay near him, staring up at the sky. She had discarded a curious toy with which she had been playing, and now was murmuring a wordless little song, to which the man listened with half an ear.
   “What was that, my dear?” he asked at last. “Just something I made up, Uncle Charles.”
   “Sing it again.” He pulled out a notebook. The girl obeyed.
   “Does it mean anything?”
   She nodded.“Oh, yes. Like the stories I tell you, you know.”
   “They’re wonderful stories, dear.”
   “And you’ll put them in a book someday?”
   “Yes, but I must change them quite a lot, or no one would understand. But I don’t think I’ll change your little song.”
   “You mustn’t. If you did, it wouldn’t mean anything.”
   “I won’t change that stanza, anyway,” he promised. “Just what does it mean?”
   “It’s the way out, I think,” the girl said doubtfully. “I’m not sure yet. My magic toys told me.”
   “I wish I knew what London shop sold these marvelous toys!”
   “Mama bought them for me. She’s dead. Papa doesn’t care.”
   She lied. She had found the toys in a box one day, as she played by the Thames. And they were indeed wonderful.
   Her little song — Uncle Charles thought it didn’t mean anything. (He wasn’t her real uncle, she parenthesized. But he was nice.) The song meant a great deal. It was the way. Presently she would do what it said, and then…
   But she was already too old. She never found the way Paradine had dropped Holloway. Jane had taken a dislike to him, naturally enough, since what she wanted most of all was to have her fears calmed. Since Scott and Emma acted normally now, Jane felt satisfied. It was partly wishful thinking, to which Paradine could not entirely subscribe.
   Scott kept bringing gadgets to Emma for her approval. Usually she’d shake her head. Sometimes she would look doubtful. Very occasionally she would signify agreement. Then there would be an hour of laborious, crazy scribbling on scraps of note paper, and Scott, after studying the notations, would arrange and rearrange his rocks, bits of machinery, candle ends and assorted junk. Each day the maid cleaned them away, and each day Scott began again.
   He condescended to explain a little to his puzzled father, who could see no rhyme or reason in the game.
   “But why this pebble right here?”
   “It’s hard and round, Dad. It belongs there.”
   “So is this one hard and round.”
   “Well, that’s got Vaseline on it. When you get that far, you can’t see just a hard, round thing.”
   “What comes next? This candle?”
   Scott looked disgusted.“That’s toward the end. The fron ring’s next.” It was, Paradine thought, like a scout trail through the woods, markers in a labyrinth. But here again was the random factor. Logic halted-familiar logic — at Scott’s motives in arranging the junk as he did.
   Paradine went out. Over his shoulder he saw Scott pull a crumpled piece of paper and a pencil from his pocket and head for Emma, who was squatted in a corner thinking things over.
   Well…
   Jane was lunching with Uncle Harry, and, on this hot Sunday afternoon, there was little to do but read the papers. Paradine settled himself in the coolest place he could find, with a Collins, and lost himself in the comic strips.
   An hour later a clatter of feet upstairs roused him from his doze. Scott’s voice was crying exultantly, “This is it, Slug! Come on!”
   Paradine stood up quickly, frowning. As he went into the hall the telephone began to ring. Jane had promised to call…
   His hand was on the receiver when Emma’s faint voice squealed with excitement. Paradine grimaced. What the devil was going on upstairs?
   Scott shrieked,“Look out! This way!”
   Paradine, his mouth working, his nerves ridiculously tense, forgot the phone and raced up the stairs.
   The door of Scott’s room was open.
   The children were vanishing.
   They went in fragments, like thick smoke in a wind, or like movement in a distorting mirror. Hand in hand they went, in a direction Paradine could not understand, and as he blinked there on the threshold, they were gone.
   “Emma!” he said, dry-throated. “Scotty!”
   On the carpet lay a pattern of markers, pebbles, an iron ring-junk. A random pattern. A crumpled sheet of paper blew towards Paradine.
   He picked it up automatically.
   “Kids. Where are you? Don’t hide — Emma! SCOTTYI”
   Downstairs the telephone stopped its shrill, monotonous ringing. Paradine looked at the paper he held.
   It was a leaf torn from a book. There were interlineations and marginal notes, in Emma’s meaningless scrawl. A stanza of verse had been so underlined and scribbled over that it was almost illegible, but Paradine was thoroughly familiar with Through the Looking Glass. His memory gave him the words — ‘Twas brillig, and the suthy toves Did gyre and gimble in the wabe: All mimsy were the borogoves, And the mome raths of Atgrabe.
   Idiotically he thought: Humpty Dumpty explained it. A wabe is the plot of grass around a sundial. A sundial. Time. It has something to do with time. A long time ago Scotty asked me what a wabe was.
   Symbolism.
   Twas brillig.
   A perfect mathematical formula, giving all the conditions, in symbolism the children had finally understood. The junk on the floor. The toves had to be made slithy — vaseline? — and they had to be placed in a certain relationship, so that they’d gyre and gimble.
   Lunacy!
   But it had not been lunacy to Emma and Scott. They thought differently. They used x logic. Those notes Emma had made on the page — she’d translated Carroll’s words into symbols both she and Scott could understand.
   The random factor had made sense to the children. They had fulfilled the conditions of the time-span equation. And the inoine raths outgrabe.
   Paradine made a rather ghastly little sound, deep in his throat. He looked at the crazy pattern on the carpet. If he could follow it, as the kids had done — But he couldn’t. The pattern was senseless. The random factor defeated him. He was conditioned to Euclid.
   Even if he went insane, he still couldn’t do it. It would be the wrong kind of lunacy.
   His mind had stopped working now. But in a moment the stasis of incredulous horror would pass — Paradine crumpled the page in his fingers. “Emma! Scotty!” he called in a dead voice, as though he could expect no response.
   Sunlight slanted through the open windows, brightening the golden pelt of Mr. Bear. Downstairs the ringing of the telephone began again.
   TWO-HANDED ENGINE
   Ever since the days of Orestes there have been men with Furies following them. It wasn’t until the Twenty-Second Century that mankind made itself a set of real Furies, out of steel. Mankind had reached a crisis by then. They had a good reason for building man-shaped Furies that would dog the footsteps of all men who kill men. Nobody else. There was by then no other crime of any importance.
   It worked very simply. Without warning, a man who thought himself safe would suddenly hear the steady footfalls behind him. He would turn and see the two-handed engine walking towards him, shaped like a man of steel, and more incorruptible than any man not made of steel could be. Only then would the murderer know he had been tried and condemned by the omniscient electronic minds that knew society as no human mind could ever know it.
   For the rest of his days, the man would hear those footsteps behind him. A moving jail with invisible bars that shut him off from the world. Never in life would he be alone again. And one day-he never knew when-the jailer would turn executioner.
   Danner leaned back comfortably in his contoured restaurant chair and rolled expensive wine across his tongue, closing his eyes to enjoy the taste of it better. He felt perfectly safe. Oh, perfectly protected.
   For nearly an hour now he had been sitting here, ordering the most expensive food, enjoying the music breathing softly through the air, the murmurous, well-bred hush of his fellow diners. It was a good place to be. It was very good, having so much money-now.
   True, he had had to kill to get the money. But no guilt troubled him. There was no guilt if you aren’t found out, and Danner had protection. Protection straight from the source, which was something new in the world. Danner knew the consequences of killing. If Hartz hadn’t satisfied him that he was perfectly safe, Danner would never have pulled the trigger…
   The memory of an archaic word flickered through his mind briefly. Sin. It evoked nothing. Once it had something to do with guilt, in an incomprehensible way. Not any more. Mankind had been through too much. Sin was meaningless now.
   He dismissed the thought and tried the heart-of-palms salad. He found he didn’t like it. Oh well, you had to expect things like that. Nothing was perfect. He sipped the wine again, liking the way the glass seemed to vibrate like something faintly alive in his hand. It was good wine. He thought of ordering more, but then he thought no, save it, next time. There was so muchbefore him, waiting to be enjoyed.
   Any risk was worth it. And of course, in this there had been no risk.
   Danner was a man born at the wrong time. He was old enough to remember the last days of utopia, young enough to be trapped in the new scarcity economy the machines had clamped down on their makers. In his early youth he’d had access to free luxuries, like everybody else. He could remember the old days when he was an adolescent and the last of the Escape Machines were still operating, the glamorous, bright, impossible, vicarious visions that didn’t really exist and never -could have. But then the scarcity economy swallowed up pleasure. Now you got necessities but no more. Now you had to work. Danner hated every minute of it.
   When the swift change came, he’d been too young and unskilled to compete in the scramble. The rich men today were the men who had built fortunes on cornering the few luxuries the machines still produced. All Danner had left were bright memories and a dull, resentful feeling of having been cheated. All he wanted were the bright days back, and he didn’t care how he got them.
   Well, now he had them. He touched the rim of the wine glass with his finger, feeling it sing silently against the touch. Blown glass? he wondered. He was too ignorant of luxury items to understand. But he’d learn. He had the rest of his life to learn in, and be happy.
   He looked up across the restaurant and saw through the transparent dome of the roof the melting towers of the city. They made a stone forest as far as he could see. And this was only one city. When he was tired of it, there were more. Across the country, across the planet the network lay that linked city with city in a webwork like a vast, intricate, half-alive monster. Call it society.
   He felt it tremble a little beneath him.
   He reached for the wine and drank quickly. The faint uneasiness that seemed to shiver the foundations of the city was something new. It was because-yes, certainly it was because of a new fear.
   It was because he had not been found out.
   That made no sense. Of course the city was complex. Of course it operated on a basis of incorruptible machines. They, and only they, kept man from becoming very quickly another extinct animal. And of these the analog computers, the electronic calculators, were the gyroscope of all living.
   They made and enforced the laws that were necessary now to keep mankind alive. Danner didn’t understand much of the vast changes that had swept over society in his lifetime, but this much even he knew.
   So perhaps it made sense that he felt society shiver because he sat here luxurious on foam-rubber, sipping wine, hearing soft music, and no Fury standing behind his chair to prove that the calculators were still guardians for mankind.
   If not even the Furies are incorruptible, what can a man believe in?
   It was at that exact moment that the Fury arrived.
   Danner heard every sound suddenly die out around him. His fork was halfway to his lips, but he paused, frozen, and looked up across the table and the restaurant towards the door.
   The Fury was taller than a man. It stood there for a moment, the afternoon sun striking a blinding spot of brightness from its shoulder. It had no face, but it seemed to scan the restaurant leisurely, table by table. Then it stepped in under the doorframe and the sun-spot slid away and it was like a tall man encased in steel, walking slowly between the tables.
   Danner said to himself, laying down his untested food,“Not for me. Everyone else here is wondering. I know.”
   And like a memory in a drowning man’s mind, clear, sharp and condensed into a moment, yet every detail clear, he remembered what Hartz had told him. As a drop of water can pull into its reflection a wide panorama condensed into a tiny focus, so time seemed to focus down to a pinpoint the half-hour Danner and Hartz had spent together, in Hartz’s office with the walls that could go transparent at the push of a button.
   He saw Hartz again, plump and blond, with the sad eyebrows. A man who looked relaxed until he began to talk, and then you felt the burning quality about him, the air of driven tension that made even the air around him seem to be restlessly trembling. Danner stood before Hartz’s desk again in memory, feeling the floor hum faintly against his soles with the heartbeat of the computers. You could see them through the glass, smooth, shiny things with winking lights in banks like candles burning in colored glass cups. You could hear their faraway chattering as they ingested facts, meditated them, and then spoke in numbers like cryptic oracles. It took men like Hartz to understand what the oracles meant.
   “I have a job for you,” Hartz said. “I want a man killed.”
   “Oh no,” Danner said. “What kind of a fool do you think I am?”
   “Now wait a minute. You can use money, can’t you?”
   “What for?” Danner asked bitterly. “A fancy funeral?”
   “A life of luxury. I know you’re not a fool. I know damned well you wouldn’t do what I ask unless you got money and protection. That’s what I can offer. Protection.”
   Danner looked through the transparent wall at the computers.
   “Sure,” he said.
   “No, I mean it. I—” Hartz hesitated, glancing around the room a little uneasily, as if he hardly trusted his own precautions for making sure of privacy. “This is something new,” he said. “I can redirect any Fury I want to.”
   “Oh, sure,” Danner said again.
   “It’s true. I’ll show you. I can pull a Fury off any victim I choose.”
   “How?”
   “That’s my secret. Naturally. In effect, though, I’ve found a way to feed in false data, so the machines come out with the wrong verdict before conviction, or the wrong orders after conviction.”
   “But that’s-dangerous, isn’t it?”
   “Dangerous?” Hartz looked at Danner under his sad eyebrows. “Well, yes. I think so. That’s why I don’t do it often. I’ve done it only once, as a matter of fact. Theoretically, I’d worked out the method. I tested it, just once. It worked. I’ll do it again, to prove to you I’m telling the truth. After that I’ll do it once again, to protect you. And that will be it. I don’t want to upset the calculators any more than I have to. Once your job’s done, I won’t have to.”
   “Who do you want killed?”
   Involuntarily Hartz glanced upward, towards the heights of the building where the top-rank executive offices were.“O’Reilly,” he said.
   Danner glanced upward too, as if he could see through the floor and observe the exalted shoe-soles of O’Reilly, Controller of the Calculators, pacing an expensive carpet overhead.
   “It’s very simple,” Hartz said. “I want his job.”
   “Why not do your own killing, then, if you’re so sure, you can stop the Furies?”
   “Because that would give the whole thing away,” Hartz said impatiently. “Use your head. I’ve got an obvious motive. It wouldn’t take a calculator to figure out who profits most if O’Reilly dies. If I saved myself from a Fury, people would start wondering how I did it. But you’ve got no motive for killing O’Reilly. Nobody but the calculators would know, and I’ll take care of them.”
   “How do I know you can do it?”
   “Simple. Watch.”
   Hartz got up and walked quickly across the resilient carpet that gave his steps a falsely youthful bounce. There was a waist-high counter on the far side of the room, with a slanting glass screen on it.
   Nervously Hartz punched a button, and a map of a section of the city sprang out in bold lines on its surface.
   “I’ve got to find a sector where a Fury’s in operation now,” he explained. The map flickered and he pressed the button again. The stable outlines of the city streets wavered and brightened and then went out as he scanned the sections fast and nervously. Then a map flashed on which had threewavering streaks of colored light criss-crossing it, intersecting at one point near the center. The point moved very slowly across the map, at just about the speed of a walking man reduced to miniature in scale with the street he walked on. Around him the colored lines wheeled slowly, keeping theirfocus always steady on the single point.
   “There,” Hartz said, leaning forward to read the printed name of the street. A drop of sweat fell from his forehead on to the glass, and he wiped it uneasily away with his fingertip. “There’s a man with a Fury assigned to him. All right, now. I’ll show you. Look here.”
   Above the desk was a news screen. Hartz clicked it on and watched impatiently while a street scene swam into focus. Crowds, traffic noises, people hurrying, people loitering. And in the middle of the crowd a little oasis of isolation, an island in the sea of humanity. Upon that moving island two occupants dwelt, like a Crusoe and a Friday, alone. One of the two was a haggard man who watched the ground as he walked. The other islander in this deserted spot was a tall, shining man-formed shape that followed at his heels.
   As if invisible walls surrounded them, pressing back the crowds they walked through, the two moved in an empty space that closed in behind them, opened up before them. Some of the passers-by stared, some looked away in embarrassment or uneasiness. Some watched with a frank anticipation, wondering perhaps at just what moment the Friday would lift his steel arm and strike the Crusoe dead.
   “Watch, now,” Hartz said nervously. “Just a minute. I’m going to pull the Fury off this man. Wait.”
   He crossed to his desk, opened a drawer, bent secretively over it. Danner heard a series of clicks from inside, and then the brief chatter of tapped keys.“Now,” Hartz said, closing the drawer. He moved the back of his hand across his forehead. “Warm in here, isn’t it? Let’s get a closer look You’ll see something happen in a minute.”
   Back to the news screen. He flicked the focus switch and the street scene expanded, the man and his pacing jailer swooped upward into close focus. The man’s face seemed to partake subtly of the impassive quality of the robot’s. You would have thought they had lived a long time together, and perhaps they had. Time is a flexible element, infinitely long sometimes in a very short space.
   “Wait until they get out of the crowd,” Hartz said. “This mustn’t be conspicuous. There, he’s turning now.” The man, seeming to move at random, wheeled at an alley corner and went down the narrow, dark passage away from the thoroughfare. The eye of the news screen followed him as closely as the robot.
   “So you do have cameras that can do that,” Danner said with interest. “I always thought so. How’s it done? Are they spotted at every corner, or is it a beam trans—”
   “Never mind,” Hartz said. “Trade secret. Just watch. We’ll have to wait until-no, no! Look, he’s going to try it now!”
   The man glanced furtively behind him. The robot was just turning the corner in his wake. Hartz darted back to his desk and pulled the drawer open. His hand poised over it, his eyes watched the screen anxiously. It was curious how the man in the alley, though he could have no inkling that other eyes watched, looked up and scanned the sky, gazing directly for a moment into the attentive, hidden camera and the eyes of Hartz and Danner. They saw him take a sudden, deep breath, and break into a run.
   From Hartz’s drawer sounded a metallic click The robot, which had moved smoothly into a run the moment the man did, checked itself awkwardly and seemed to totter on its steel for an instant. It slowed. It stopped like an engine grinding to a halt. It stood motionless.
   At the edge of the camera’s range you could see the man’s face, looking backward, mouth open with shock as he saw the impossible happen. The robot stood there in the alley, making indecisive motions as if the new orders Hartz pumped into its mechanisms were grating against inbuilt orders in whatever receptor it had. Then it turned its steel back upon the man in the alley and went smoothly, almost sedately, away down the street, walking as precisely as if it were obeying valid orders, not stripping the very gears of society in its aberrant behavior.
   You got one last glimpse of the man’s face, looking strangely stricken, as if his last friend in the world had left him.
   Hartz switched off the screen. He wiped his forehead again. He went to the glass wall and looked out and down as if he were half afraid the calculators might know what he had done. Looking very small against the background of the metal giants, he said over his shoulder,“Well, Danner?”
   Was it well? There had been more talk, of course, more persuasion, a raising of the bribe. But Danner knew his mind had been made up from that moment. A calculated risk, and worth it. Well worth it. ExceptIn the deathly silence of the restaurant all motion had stopped. The Fury walked calmly between the tables, threading its shining way, touching no one. Every face blanched, turned towards it.
   Every mind thought,“Can it be for me?” Even the entirely innocent thought, “This is the first mistake they’ve ever made, and it’s come for me. The first mistake, but there’s no appeal and I could never prove a thing.” For while guilt had no meaning in this world, punishment did have meaning, and punishment could be blind, striking like the lightning.
   Danner between set teeth told himself over and over,“Not for me. I’m safe. I’m protected. It hasn’t come for me.” And yet he thought how strange it was, what a coincidence, wasn’t it, that there should be two murderers here under this expensive glass roof today? Himself, and the one the Fury had come for.
   He released his fork and heard it clink on the plate. He looked down at it and the food, and suddenly his mind rejected everything around him and went diving off on a fugitive tangent like an ostrich into sand. He thought about food. How did asparagus grow? What did raw food look like? He had never seen any. Food came ready-cooked out of restaurant kitchens or automatic slots. Potatoes, now. What did they look like? A moist white mash? No, for sometimes they were oval slices, so the thing itself must be oval. But not round. Sometimes you got them in long strips, squared off at the ends. Something quite long and oval, then chopped into even lengths. And white, of course. And they grew underground, he was almost sure. Long, thin roots twining white arms among the pipes and conduits he had seen laid bare when the streets were under repair. How strange that he should be eating something like thin, ineffectual human arms that embraced the sewers of the city and writhed pallidly where the worms had their being. And where he himself, when the Fury found him, might.
   He pushed the plate away.
   An indescribable rustling and murmuring in the room lifted his eyes for him as if he were an automaton. The Fury was halfway across the room now, and it was almost funny to see the relief of those whom it had passed by. Two or three of the women had buried their faces in their hands, and one man had slipped quietly from his chair in a dead faint as the Fury’s passing released their private dreads back into their hidden wells.
   The thing was quite close now. It looked to be about seven feet tall, and its motion was very smooth, which was unexpected when you thought about it. Smoother than human motions. Its feet fell with a heavy, measured tread upon the carpet. Thud, thud, thud. Danner tried impersonally to calculate what it weighed. You always heard that they made no sound except for that terrible tread, but this one creaked very slightly somewhere. It had no features, but the human mind couldn’t help sketching in lightly a sort of airy face upon that blank steel surface, with eyes that seemed to search the room.
   It was coming closer. Now all eyes were converging towards Danner. And the Fury came straight on.
   It almost looked as if-“No!” Danner said to himself. “Oh, no, this can’t be!” He felt like a man in a nightmare, on the verge of waking. “Let me wake soon,” he thought. “Let me wake now, before it gets here!”
   But he did not wake. And now the thing stood over him, and the thudding footsteps stopped. There was the faintest possible creaking as it towered over his table, motionless, waiting, its featureless face turned towards his.
   Danner felt an intolerable tide of heat surge up into his face-rage, shame, disbelief. His heart pounded so hard the room swam and a sudden pain like jagged lightning shot through his head from temple to temple.
   He was on his feet, shouting.
   “No, no!” he yelled at the impassive steel. “You’re wrong! You’ve made a mistake! Go away, you damned fool! You’re wrong, you’re wrong!” He groped on the table without looking down, found his plate and hurled it straight at the armored chest before him. China shattered. Spilled foodsmeared a white and green and brown stain over the steel. Danner floundered out of his chair, around the table, past the tall metal figure towards the door.
   All he could think of now was Hartz.
   Seas of faces swam by him on both sides as he stumbled out of the restaurant. Some watched with avid curiosity, their eyes seeking him. Some did not look at all, but gazed at their plates rigidly or covered their faces with their hands. Behind him the measured tread came on, and the rhythmic faint creak from somewhere inside the armor.
   The faces fell away on both sides and he went through a door without any awareness of opening it.
   He was in the Street. Sweat bathed him and the air struck icy, though it was not a cold day. He looked blindly left and right, and then plunged for a bank of phone booths half a block away, the image of Hartz swimming before his eyes so clearly he blundered into people without seeing them. Dimly he heard indignant voices begin to speak and then die into awestruck silence.
   The way cleared magically before him. He walked in the newly created island of his isolation up to the nearest booth.
   After he had closed the glass door the thunder of his own blood in his ears made the little soundproofed booth reverberate. Through the door he saw the robot stand passionlessly waiting, the smear of spilled food still streaking its chest like some robotic ribbon of honor across a steel shirt front.
   Danner tried to dial a number. His fingers were like rubber. He breathed deep and hard, trying to pull himself together. An irrelevant thought floated across the surface of his mind. I forgot to pay for my dinner. And then: A lot of good the money will do me now. Oh, damn Hartz, damn him, damn him!
   He got the number.
   A girl’s face flashed into sharp, clear colors on the screen before him. Good, expensive screens in the public booths in this part of town, his mind noted impersonally.
   “This is Controller Hartz’s office. May I help you?”
   Danner tried twice before he could give his name. He wondered if the girl could see him, and behind him, dimly through the glass, the tall waiting figure. He couldn’t tell, because she dropped her eyes immediately to what must have been a list on the unseen table before her.
   “I’m sorry. Mr. Hartz is out. He won’t be back today.”
   The screen drained of light and color.
   Danner folded back the door and stood up. His knees were unsteady. The robot stood just far enough back to clear the hinge of the door. For a moment they faced each other. Danner heard himself suddenly in the midst of an uncontrollable giggling which even he realized verged on hysteria. The robot with the smear of food like a ribbon of honor looked so ridiculous. Danner to his dim surprise found that all this while he had been clutching the restaurant napkin in his left hand.
   “Stand back,” he said to the robot. “Let me out. Oh, you fool, don’t you know this is a mistake?” His voice quavered. The robot creaked faintly and stepped back.
   “It’s bad enough to have you follow me,” Danner said. “At least, you might be clean. A dirty robot is too much-too much—” The thought was idiotically unbearable, and he heard tears in his voice. Half-laughing, half-weeping, he wiped the steel chest clean and threw the napkin to the floor.
   And it was at that very instant, with the feel of the hard chest still vivid in his memory, that realization finally broke through the protective screen of hysteria, and he remembered the truth. He would never in life be alone again. Never while he drew breath. And when he died, it would be at these steel hands, perhaps upon this steel chest, with the passionless face bent to his, the last thing in life he would ever see. No human companion, but the black steel skull of the Fury.
   It took him nearly a week to reach Hartz. During the week, he changed his mind about how long it might take a man followed by a Fury to go mad. The last thing he saw at night was the street light shining through the curtains of his expensive hotel suite upon the metal shoulder of his jailer. All night long, waking from uneasy slumber, he could hear the faint creaking of some inward mechanism functioning under the armor. And each time he woke it was to wonder whether he would ever wake again. Would the blow fall while he slept? And what kind of blow? How did the Furies execute? It was always a-faint relief to see the bleak light of early morning shine upon the watcher by his bed. At least he had lived through the night. But was this living? And was it worth the burden?
   He kept his hotel suite. Perhaps the management would have liked him to go, but nothing was said.
   Possibly they didn’t dare. Life took on a strange, transparent quality, like something seen through an invisible wall. Outside of trying to reach Hartz, there was nothing Danner wanted to do. The old desires for luxuries, entertainment, travel, had melted away. He wouldn’t have traveled alone.
   He did spend hours in the public library, reading all .that was available about the Furies. It was here that he first encountered the two haunting and frightening lines Milton wrote when the world was small and simple-mystifying lines that made no certain sense to anybody until man created a Fury out of steel, in his own image.
   But that two-handed engine at the door. Stands ready to smite once, and smite some more…
   Danner glanced up at his own two-handed engine, motionless at his shoulder, and thought of Milton and the long-ago times when life was simple and easy. He tried to picture the past. The twentieth century, when all civilizations together crashed over the brink in one majestic downfall to chaos. And the time before that, when people were different, somehow. But how? It was too far and too strange. He could not imagine the time before the machines.
   But he learned for the first time what had really happened, back there in his early years, when the bright world finally blinked out entirely and gray drudgery began. And the Furies were first forged in the likeness of man.
   Before the really big wars began, technology advanced to the point where machines bred upon machines like living things, and there might have been an Eden on earth, with everybody’s wants fully supplied, except that the social sciences fell too far behind the physical sciences. When the decimating wars came on, machines and people fought side by side, steel against steel and man against man, but man was the more perishable. The wars ended when there were no longer two societies left to fight against each other. Societies splintered apart into smaller and smaller groups until a state very close to anarchy set in.
   The machines licked their metal wounds meanwhile and healed each other as they had been built to do. They had no need for the social sciences. They went on calmly reproducing themselves and handing out to mankind the luxuries which the age of Eden had designed them to hand out. Imperfectly of course. Incompletely, because some of their species were wiped out entirely and left no machines to breed and reproduce their kind. But most of them mined their raw materials, refined them, poured and cast the needed parts, made their own fuel, repaired their own injuries and maintained their breed upon the face of the earth with an efficiency man never even approached.
   Meanwhile mankind splintered and splintered away. There were no longer any real groups, not even families. Men didn’t need each other much. Emotional attachments dwindled. Men had been conditioned to accept vicarious surrogates and escapism was fatally easy. Men reoriented their emotions to the Escape Machines that fed them joyous, impossible adventure and made the waking world seem too dull to bother with. And the birth rate fell and fell. It was a very strange period. Luxury and chaos went hand in hand, anarchy and inertia were the same thing. And still the birth rate dropped.
   Eventually a few people recognized what was happening. Man as a species was on the way out. And man was helpless to do anything about it. But he had a powerful servant. So the time came when some unsung genius saw what would have to be done. Someone saw the situation clearly and set a new pattern in the biggest of the surviving electronic calculators. This was the goal he set:“Mankind must be made self-responsible again. You will make this your only goal until you achieve the end.”
   It was simple, but the changes it produced were worldwide and all human life on the planet altered drastically because of it. The machines were an integrated society, if man was not. And now they had a single set of orders which all of them reorganized to obey.
   So the days of the free luxuries ended. The Escape Machines shut up shop. Men were forced back into groups for the sake of survival. They had to undertake now the work the machines withheld, and slowly, slowly, common needs and common interests began to spawn the almost lost feeling of human unity again.
   But it was so slow. And no machine could put back into man what he had lost-the internalized conscience. Individualism had reached its ultimate stage and there had been no deterrent to crime for a long while. Without family or clan relations, not even feud retaliation occurred. Conscience failed, since no man identified with any other.
   The real job of the machines now was to rebuild in man a realistic superego to save him from extinction. A self-responsible society would be a genuinely interdependent one, the leader identifying with the group, and a realistically internalized conscience which would forbid and punish“sin”-the sin of injuring the group with which you identify.
   And here the Furies came in.
   The machines defined murder, under any circumstances, as the only human crime. This was accurate enough, since it is the only act which can irreplaceably destroy a unit of society.
   The Furies couldn’t prevent crime. Punishment never cures the criminal. But it can prevent others from committing crime through simple fear, when they see punishment administered to others. The Furies were the symbol of punishment. They overtly stalked the streets on the heels of their condemned victims, the outward and visible sign that murder is always punished, and punished most publicly and terribly. They were very efficient. They were never wrong. Or at least, in theory they were never wrong, and considering the enormous quantities of information stored by now in the analog computers, it seemed likely that the justice of the machines was far more efficient than that of humans could be.
   Some day man would rediscover sin. Without it he had come near to perishing entirely. With it, he might resume his authority over himself and the race of mechanized servants who were helping him to restore his species. But until that day, the Furies would have to stalk the streets, man’s conscience in metal guise, imposed by the machines man created a long time ago.
   What Danner did during this time he scarcely knew. He thought a great deal of the old days when the Escape Machines still worked, before the machines rationed luxuries. He thought of this sullenly and with resentment, for he could see no point at all in the experiment mankind was embarked on. He had liked it better in the old days. And there were no Furies then, either.
   He drank a good deal. Once he emptied his pockets into the hat of a legless beggar, because the man like himself was set apart from society by something new and terrible. For Danner it was the Fury. For the beggar it was life itself. Thirty years ago he would have lived or died unheeded, tended only by machines. That a beggar could survive at all, by begging, must be a sign that society was beginning to feel twinges of awakened fellow feeling with its members, but to Danner that meant nothing. He wouldn’t be around long enough to know how the story came out.
   He wanted to talk to the beggar, though the man tried to wheel himself away on his little platform.
   “Listen,” Danner said urgently, following, searching his pockets. “I want to tell you. It doesn’t feel the way you think it would. It feels—”
   He was quite drunk that night, and he followed the beggar until the man threw the money back at him and thrust himself away rapidly on his wheeled platform, while Danner leaned against a building and tried to believe in its solidity. But only the shadow of the Fury, falling across him from the street lamp, was real.
   Later that night, somewhere in the dark, he attacked the Fury. He seemed to remember finding a length of pipe somewhere, and he struck showers of sparks from the great, impervious shoulders above him. Then he ran, doubling and twisting up alleys, and in the end he hid in a dark doorway, waiting, until the steady footsteps resounded through the night.
   He fell asleep, exhausted.
   It was the next day that he finally reached Hartz.
   “What went wrong?” Danner asked. In the past week he had changed a good deal. His face was taking on, in its impassivity, an odd resemblance to the metal mask of the robot.
   Hartz struck the desk edge a nervous blow, grimacing when he hurt his hand. The room seemed to be vibrating not with the pulse of the machines below but with his own tense energy.
   “Something went wrong,” he said. “I don’t know yet. I—”
   “You don’t know!” Danner lost part of his impassivity.
   “Now wait.” Hartz made soothing motions with his hands. “Just hang on a little longer. It’ll be all right. You can—”
   “How much longer have I got?” Danner asked. He looked over his shoulder at the tall Fury standing behind him, as if he were really asking the question of it, not Hartz. There was a feeling, somehow, about the way he said it that made you think he must have asked that question many times, looking up into the blank steel face, and would go on asking hopelessly until the answer came at last. But not in words…
   “I can’t even find that out,” Hartz said. “Damn it, Danner, this was a risk. You knew that.”
   “You said you could control the computer. I saw you do it. I want to know why you didn’t do what you promised.”
   “Something went wrong, I tell you. It should have worked. The minute this-business-came up I fed in the data that should have protected you.”
   “But what happened?”
   Hartz got up and began to pace the resilient flooring.“I just don’t know. We don’t understand the potentiality of the machines, that’s all. I thought I could do it. But—”
   “You thought!”
   “I know I can do it. I’m still trying. I’m trying everything. After all, this is important to me, too. I’m working as fast as I can. That’s why I couldn’t see you before. I’m certain I can do it, if I can work this out my own way. Damn it, Danner, it’s complex. And it’s not like juggling a comptometer. Look at those things out there.”
   Danner didn’t bother to look.
   “You’d better do it,” he said. “That’s all.”
   Hartz said furiously.“Don’t threaten me! Let me alone and I’ll work it out. But don’t threaten me.”
   “You’re in this too,” Danner said.
   Hartz went back to his desk and sat down on the edge of it.
   “How?” he asked.
   “O’Reilly’s dead. You paid me to kill him.”
   Hartz shrugged.“The Fury knows that,” he said. “The computers know it. And it doesn’t matter a damn bit. Your hand pulled the trigger, not mine.”
   “We’re both guilty. If I suffer for it, you—”
   “Now wait a minute. Get this straight. I thought you knew it. It’s a basis of law enforcement, and always has been. Nobody’s punished for intention. Only for actions. I’m no more responsible for O’Reilly’s death than the gun you used on him.”
   “But you lied to me! You tricked me! I’ll—”
   “You’ll do as I say, if you want to save yourself. I didn’t trick you, I just made a mistake. Give me time and I’ll retrieve it.”
   “How long?”
   This time both men looked at the Fury. It stood impassive.
   “I don’t know how long,” Danner answered his own question. “You say you don’t. Nobody even knows how he’ll kill me, when the time comes. I’ve been reading everything that’s available to the public about this. Is it true that the method varies, just to keep people like me on tenterhooks? And the time allowed-doesn’t that vary too?”
   “Yes, it’s true. But there’s a minimum time-I’m almost sure. You must still be within it. Believe me, Danner, I can still call off the Fury. You saw me do it. You know it worked Once. All I’ve got to find out is what went wrong this time. But the more you bother me the more I’ll be delayed. I’ll get in touch with you. Don’t try to see me again.”
   Danner was on his feet. He took a few quick steps towards Hartz, fury and frustration breaking up the impassive mask which despair bad been forming over his face. But the solemn footsteps of the Fury sounded behind him. He stopped.
   The two men looked at each other.
   “Give me time,” Hartz said. “Trust me, Danner.”
   In a way it was worse, having hope. There must until now have been a kind of numbness of despair that had kept him from feeling too much. But now there was a chance that after all he might escape into the bright and new life he had risked so much for-if Hartz could save him in time.
   Now, for a period, he began to savor experience again. He bought new clothes. He traveled, though never, of course, alone. He even sought human companionship again and found it-after a fashion. But the kind of people willing to associate with a man under this sort of death sentence was not a very appealing type. He found, for instance, that some women felt strongly attracted to him, not because of himself or his money, but for the sake of his companion. They seemed enthralled by the opportunity for a close, safe brush with the very instrument of destiny. Over his very shoulder, sometimes, he would realize they watched the Fury in an ecstasy of fascinated anticipation. In a strange reaction of jealousy, he dropped such people as soon as he recognized the first coldly flirtatious glance one of them cast at the robot behind him.
   He tried farther travel. He took the rocket to Africa, and came back by way of the rain-forests of South America, but neither the night clubs nor the exotic newness of strange places seemed to touch him in any way that mattered. The sunlight looked much the same, reflecting from the curved steel surfaces of his follower, whether it shone over lion-colored savannahs or filtered through the hanging gardens of the jungles. All novelty grew dull quickly because of the dreadfully familiar thing that stood for ever at his shoulder. He could enjoy nothing at all.
   And the rhythmic beat of footfalls behind him began to grow unendurable. He used earplugs, but the heavy vibration throbbed through his skull in a constant measure like an eternal headache. Even when the Fury stood still, he could hear in his head the imaginary beating of its steps.
   He bought weapons and tried to destroy the robot. Of course he failed. And even if he succeeded he knew another would be assigned to him. Liquor and drugs were no good. Suicide came more and more often into his mind, but he postponed that thought, because Hartz had said there was still hope.
   In the end, he came back to the city to be near Hartz-and hope. Again he found himself spending most of his time in the library, walking no more than he had to because of the footsteps that thudded behind him. And it was here, one morning, that he found the answer He had gone through all available factual material about the Furies. He had gone through all the literary references collated under that heading, astonished to find how many there were and how apt some of them had become-like Milton’s two-handed engine-after the lapse of all these centuries. “Those strong feet that followed, followed after,” he read. “… with unhurrying chase, And unperturbed pace, Deliberate speed, majestic instancy….” He turned the page and saw himself and his plight more literally than any allegory: I shook the pillaring hours And pulled my life upon me; grimed with smears, I stand amid the dust of the mounded years-My mangled youth lies dead beneath the heap.
   He let several tears of self-pity fall upon the page that pictured him so clearly.
   But then he passed on from literary references to the library’s store of filmed plays, because some of them were cross-indexed under the heading he sought. He watched Orestes hounded in modern dress from Argos to Athens with a single seven-foot robot Fury at his heels instead of the three snake-haired Erinyes of legend. There had been an outburst of plays on the theme when the Furies first came into usage. Sunk in a half-dream of his own boyhood memories when the Escape Machines still operated, Danner lost himself in the action of the films.
   He lost himself so completely that when the familiar scene first flashed by him in the viewing booth he hardly questioned it. The whole experience was part of a familiar boyhood pattern and he was not at first surprised to find one scene more vividly familiar than the rest. But then memory rang a bell in his mind and he sat up sharply and brought his fist down with a bang on the stop-action button. He spun the film back and ran the scene over again.
   It showed a man walking with his Fury through city traffic, the two of them moving in a little desert island of their own making, like a Crusoe with a Friday at his heels… It showed the man turn into an alley, glance up at the camera anxiously, take a deep breath and break into a sudden run. It showed the Fury hesitate, make indecisive motions and then turn and walk quietly and calmly away in the other direction, its feet ringing on the pavement hollowly.
   Danner spun the film back again and ran the scene once more, just to make doubly sure. He was shaking so hard he could scarcely manipulate the viewer.
   “How do you like that?” he muttered to the Fury behind him in the dim booth. He had by now formed a habit of talking to the Fury a good deal, in a rapid, mumbling undertone, not really aware he did it. “What do you make of that, you? Seen it before, haven’t you? Familiar, isn’t it? Isn’t it! Isn’t it!
   Answer me, you damned dumb hulk!” And reaching backward, he struck the robot across the chest as he would have struck Hartz if he could. The blow made a hollow sound in the booth, but the robot made no other response, though when Danner looked back inquiringly at it, he saw the reflections of the over-familiar scene, running a third time on the screen, running in tiny reflection across the robot’s chest and faceless head, as if it too remembered.
   So now he knew the answer. And Hartz had never possessed the power he claimed. Or if he did, had no intention of using it to help Danner. Why should he? His risk was over now. No wonder Hartz had been so nervous, running that film-strip off on a news-screen in his office. But the anxiety sprang not from the dangerous thing he was tampering with, but from sheer strain in matching his activities to the action in the play. How he must have rehearsed it, timing every move! And how he must have laughed, afterwards.
   “How long have I got?” Danner demanded fiercely, striking a hollow reverberation from the robot’s chest. “How long? Answer me! Long enough?”
   Release from hope was an ecstasy, now. He need not wait any longer. He need not try any more. All he had to do was get to Hartz and get there fast, before his own time ran out. He thought with revulsion of all the days he had wasted already, in travel and time-killing, when for all he knew his own last minutes might be draining away now. Before Hartz’s did.
   “Come along,” he said needlessly to the Fury. “Hurry!”
   It came, matching its speed to his, the enigmatic timer inside it ticking the moments away towards that instant when the two-handed engine would smite once, and smite no more.
   Hartz sat in the Controller’s office behind a brand-new desk, looking down from the very top of the pyramid now over the banks of computers that kept society running and cracked the whip over mankind. He sighed with deep content.
   The only thing was, he found himself thinking a good deal about Danner. Dreaming of him, even.
   Not with guilt, because guilt implies conscience, and the long schooling in anarchic individualism was still deep in the roots of every man’s mind. But with uneasiness, perhaps.
   Thinking of Danner, he leaned back and unlocked a small drawer which he had transferred from his old desk to the new. He slid his hand in and let his fingers touch the controls lightly, idly. Quite idly.
   Two movements, and he could save Danner’s life. For, of course, he had lied to Danner straight through. He could control the Furies -very easily. He could save Danner, but he had never intended to.
   There was no need. And the thing was dangerous. You tamper once with a mechanism as complex as that which controlled society, and there would be no telling where the maladjustment might end. Chain-reaction, maybe, throwing the whole organization out of kilter. No.
   He might some day have to use the device in the drawer. He hoped not. He pushed the drawer shut quickly, and heard the soft click of the lock.
   He was Controller now. Guardian, in a sense, of the machines which were faithful in a way no man could ever be. Quis custodiet, Hartz thought. The old problem. And the answer was: Nobody. Nobody, today. He himself had no superiors and his power was absolute. Because of this little mechanism in the drawer, nobody controlled the Controller. Not an internal conscience, and not an external one. Nothing could touch him.
   Hearing the footsteps on the stairs, he thought for a moment he must be dreaming. He had sometimes dreamed that he was Danner, with those relentless footfalls thudding after him. But he was awake now.
   It was strange that he caught the almost subsonic beat of the approaching metal feet before he heard the storming steps of Danner rushing up his private stairs. The whole thing happened so fast that time seemed to have no connection with it. First he heard the heavy, subsonic beat, then the sudden tumult of shouts and banging doors downstairs, and then last of all the thump, thump of Danner charging up the stairs, his steps so perfectly matched by the heavier thud of the robot’s that the metal trampling drowned out the tramp of flesh and bone and leather.
   Then Danner flung the door open with a crash, and the shouts and tramplings from below funnelled upward into the quiet office like a cyclone rushing towards the hearer. But a cyclone in a nightmare, because it would never get any nearer. Time had stopped.
   Time had stopped with Danner in the doorway, his face convulsed, both hands holding the revolver because he shook so badly he could not brace it with one.
   Hartz acted without any more thought than a robot. He had dreamed of this moment too often, in one form or another. If he could have tempered with the Fury to the extent of hurrying Danner’s death, he would have done it. But he didn’t know how. He could only wait it out, as anxiously as Danner himself, hoping against hope that the blow would fall and the executioner strike before Danner guessed the truth. Or gave up hope.
   So Hartz was ready when trouble came. He found his own gun in his hand without the least recollection of having opened the drawer. The trouble was that time had stopped. He knew, in the back of his mind, that the Fury must stop Danner from injuring anybody. But Danner stood in the doorway alone, the revolver in both shaking hands. And farther back, behind the knowledge of the Fury’s duty, Hartz’s mind held the knowledge that the machines could be stopped. The Furies could fail. He dared not trust his life to their incorruptibility, because he himself was the source of a corruption that could stop them in their tracks.
   The gun was in his hand without his knowledge. The trigger pressed his finger and the revolver kicked back against his palm, and the spurt of the explosion made the air hiss between him and Danner.
   He heard his bullet clang on metal.
   Time started again, running double-pace to catch up. The Fury had been no more than a single pace behind Danner after all, because its steel arm encircled him and its steel hand was deflecting Danner’s gun. Danner had fired, yes, but not soon enough. Not before the Fury reached him. Hartz’s bullet struck first.
   It struck Danner in the chest, exploding through him, and rang upon the steel chest of the Fury behind him. Danner’s face smoothed out into a blankness as complete as the blankness of the mask above his head, He slumped backwards, not falling because of the robot’s embrace, but slowly slipping to the floor between the Fury’s arm and its impervious metal body. His revolver thumped softly to the carpet. Blood welled from his chest and back.
   The robot stood there impassive, a streak of Danner’s blood slanting across its metal chest like a robotic ribbon of honor.
   The Fury and the Controller of the Furies stood staring at each other. And the Fury could not, of course, speak, but in Hartz’s mind it seemed to.
   “Self-defense is no excuse,” the Fury seemed to be saying. “We never punish intent, but we always punish action. Any act of murder. Any act of murder.”
   Hartz barely had time to drop his revolver in his desk drawer before the first of the clamorous crowd from downstairs came bursting through the door. He barely had the presence of mind to do it, either. He had not really thought the thing through this far.
   It was, on the surface, a clear case of suicide. In a slightly unsteady voice he heard himself explaining. Everybody had seen the madman rushing through the office, his Fury at his heels. This wouldn’t be the first time a killer and his Fury had tried to get at the Controller, begging him to call off the jailer and forestall the executioner. What had happened, Hartz told his underlings calmly enough, was that the Fury had naturally stopped the man from shooting Hartz. And the victim had thenturned his gun upon himself. Powder-burns on his clothing showed it. (The desk was very near the door.) Back-blast in the skin of Danner’s hands would show he had really fired a gun.
   Suicide. It would satisfy any human. But it would not satisfy the computers.
   They carried the dead man out. They left Hartz and the Fury alone, still facing each other across the desk. If anyone thought this was strange, nobody showed it.
   Hartz himself didn’t know if it was strange or not. Nothing like this had ever happened before.
   Nobody had ever been fool enough to commit murder in the very presence of a Fury. Even the Controller did not know exactly how the computers assessed evidence and fixed guilt. Should this Fury have been recalled, normally? If Danner’s death were really suicide, would Hartz stand here alone now?
   He knew the machines were already processing the evidence of what had really happened here.
   What he couldn’t be sure of was whether this Fury had already received its orders and would follow him wherever he went from now on until the hour of his death. Or whether it simply stood motionless, waiting recall.
   Well, it didn’t matter. This Fury or another was already, in the present moment, in the process of receiving instructions about him. There was only one thing to do. Thank God there was something he could do.
   So Hartz unlocked the desk drawer and slid it open, touched the clicking keys he had never expected to use. Very carefully he fed the coded information, digit by digit, into the computers. As he did, he looked out through the glass wall and imagined he could see down there in the hidden tapes the units of data fading into blankness and the new, false information flashing into existence.
   He looked up at the robot. He smiled a little.
   “Now you’ll forget,” he said. “You and the computers. You can go now. I won’t be seeing you again.”
   Either the computers worked incredibly fast-as of course they did-or pure coincidence took over, because in only a moment or two the Fury moved as if in response to Hartz’s dismissal. It had stood quite motionless since Danner slid through its arms. Now new orders animated it, and briefly its motion was almost jerky as it changed from one set of instructions to another. It almost seemed to bow, a stiff little bending motion that brought its head down to a level with Hartz’s.
   He saw his own face reflected in the blank face of the Fury. You could very nearly read an ironic note in that stiff bow, with the diplomat’s ribbon of honor across the chest of the creature, symbol of duty discharged honorably. But there was nothing honorable about this withdrawal. The incorruptible metal was putting on corruption and looking back at Hartz with the reflection of his own face.
   He watched it stalk towards the door. He heard it go thudding evenly down the stairs. He could feel the thuds vibrate in the floor, and there was a sudden sick dizziness in him when he thought the whole fabric of society was shaking under his feet.
   The machines were corruptible.
   Mankind’s survival still depended on the computers, and the computers could not be trusted. Hartz looked down and saw that his hands were shaking. He shut the drawer and heard the lock click softly.
   He gazed at his hands. He felt their shaking echoed in an inner shaking, a terrifying sense of the instability of the world.
   A sudden, appalling loneliness swept over him like a cold wind. He had never felt before so urgent a need for the companionship of his own kind. No one person, but people. Just people. The sense of human beings all around him, a very primitive need.
   He got his hat and coat and went downstairs rapidly, hands deep in his pockets because of some inner chill no coat could guard against. Halfway down the stairs he stopped dead still.
   There were footsteps behind him.
   He dared not look back at first. He knew those footsteps. But he had two fears and he didn’t know which was worse. The fear that a Fury was after him-and the fear that it was not. There would be a sort of insane relief if it really was, because then he could trust the machines after all, and this terrible loneliness might pass over him and go.
   He took another downward step, not looking back. He heard the ominous footfall behind him, echoing his own. He sighed one deep sigh and looked back.
   There was nothing on the stairs.
   He went on down after a timeless pause, watching over his shoulder. He could hear the relentless feet thudding behind him, but no visible Fury followed. No visible Fury.
   The Erinyes had struck inward again, and an invisible Fury of the mind followed Hartz down the stairs.
   It was as if sin had come anew into the world, and the first man felt again the first inward guilt. So the computers had not failed, after all.
   Hartz went slowly down the steps and out into the street, still hearing as he would always hear the relentless, incorruptible footsteps behind him that no longer rang like metal.
   THE PROUD ROBOT
   Things often happened to Gallegher, who played at science by ear. He was, as he often remarked, a casual genius. Sometimes he’d start with a twist of wire, a few batteries, and a button hook, and before he finished, he might contrive a new type of refrigerating unit.
   At the moment he was nursing a hangover. A disjointed, lanky, vaguely boneless man with a lock of dark hair falling untidily over his forehead, he lay on the couch in the lab and manipulated his mechanical liquor bar. A very dry Martini drizzled slowly from the spigot into his receptive mouth.
   He was trying to remember something, but not trying too hard. It had to do with the robot, of course.
   Well, it didn’t matter.
   “Hey, Joe,” Gallegher said.
   The robot stood proudly before the mirror and examined its innards. Its hull was transparent, and wheels were going around at a great rate inside.
   “When you call me that,” Joe remarked, “whisper. And get that cat out of here.”
   “Your ears aren’t that good.”
   “They are. I can hear the cat walking about, all right.”
   “What does it sound like?” Gallegher inquired, interested.
   “Jest like drums,” said the robot, with a put-upon air. “And when you talk, it’s like thunder.” Joe’s voice was a discordant squeak, so Gallegher meditated on saying something about glass houses and casting the first stone. He brought his attention, with some effort, to the luminous door panel, where a shadow loomed-a familiar shadow, Gallegher thought.
   “It’s Brock,” the annunciator said. “Harrison Brock. Let me in!”
   “The door’s unlocked.” Gallegher didn’t stir. He looked gravely at the well-dressed, middle-aged man who came in, and tried to remember. Brock was between forty and fifty; he had a smoothly massaged, cleanshaven face, and wore an expression of harassed intolerance. Probably Gallegher knew the man. He wasn’t sure. Oh, well.
   Brock looked around the big, untidy laboratory, blinked at the robot, searched for a chair, and failed to find it. Arms akimbo, he rocked back and forth and glared at the prostrate scientist.
   “Well?” he said.
   “Never start conversations that way,” Callegher mumbled, siphoning another Martini down his gullet. “I’ve had enough trouble today. Sit down and take it easy. There’s a dynamo behind you. It isn’t very dusty, is it?”
   “Did you get it?” Brock snapped. “That’s all I want to know. You’ve had a week I’ve a check for ten thousand in my pocket. Do you want it, or don’t you?”
   “Sure,” Gallegher said. He extended a large, groping hand. “Give.”
   “Caveat einptor. What am I buying?”
   “Don’t you know?” the scientist asked, honestly puzzled.
   Brock began to bounce up and down in a harassed fashion.“My God,” he said. “They told me you could help me if anybody could. Sure. And they also said it’d be like pulling teeth to get sense out of you. Are you a technician or a drivelling idiot?”
   Gallegher pondered.“Wait a minute. I’m beginning to remember. I talked to you last week, didn’t I?”
   “You talked—” Brock’s round face turned pink. “Yes! You lay there swilling liquor and babbled poetry. You sang ‘Frankie and Johnnie.’ And you finally got around to accepting my commission.”
   “The fact is,” Gallegher said, “I have been drunk. I often get drunk. Especially on my vacation. It releases my subconscious, and then I can work. I’ve made my best gadgets when I was tizzied,” be went on happily. “Everything seems so clear then. Clear as a bell. I mean a bell, don’t I? Anyway—” He lost the thread and looked puzzled. “Anyway, what are you talking about?”
   “Are you going to keep quiet?” the robot demanded from its post before the mirror.
   Brock jumped. Gallegher waved a casual hand.“Don’t mind Joe. I just finished him last night, and I rather regret it.”
   “A robot?”
   “A robot. But he’s no good, you know. I made him when I was drunk, and I haven’t the slightest idea how or why. All he’ll do is stand there and admire himself. And sing. He sings like a banshee. You’ll hear him presently.”
   With an effort Brock brought his attention back to the matter in hand.“Now look, Gallegher. I’m in a spot. You promised to help me. If you don’t, I’m a ruined man.”
   “I’ve been ruined for years,” the scientist remarked. “It never bothers me. I just go along working for a living and making things in my spare time. Making all sorts of things. You know, if I’d really studied, I’d have been another Einstein. So they tell me. As it is, my subconscious picked up a first-class scientific training somewhere. Probably that’s why I never bothered. When I’m drunk or sufficiently absent-minded, I can work out the damnedest problems.”
   “You’re drunk now,” Brock accused.
   “I approach the pleasanter stages. How would you feel if you woke up and found you’d made a robot for some unknown reason, and hadn’t the slightest idea of the creature’s attributes?”
   “Well—”
   “I don’t feel that way at all,” Gallegher murmured. “Probably you take life too seriously, Brock.
   Wine is a mocker; strong drink is raging. Pardon me. I rage.” He drank another Martini.
   Brock began to pace around the crowded laboratory, circling various enigmatic and untidy objects.
   “If you’re a scientist, Heaven help science.”
   “I’m the Larry Adler of science,” Gallegher said. “He was a musician -lived some hundreds of years ago, I think I’m like him. Never took a lesson in my life. Can I help it if my subconscious likes practical jokes?”
   “Do you know who I am?” Brock demanded.
   “Candidly, no. Should I?”
   There was bitterness in the other’s voice. “You might have the courtesy to remember, even though it was a week ago. Harrison Brock. Me. I own VoxView Pictures.”
   “No,” the robot said suddenly, “it’s no use. No use at all, Brock.”
   “What the—”
   Gallegher sighed wearily.“I forget the damned thing’s alive. Mr. Brock, meet Joe. Joe, meet Mr.
   Brock-of VoxView.”
   Joe turned, gears meshing within his transparent skull.“I am glad to meet you, Mr. Brock. Allow me to congratulate you on your good fortune in hearing my lovely voice.”
   “Ugh,” said the magnate inarticulately. “Hello.”
   “Vanity of vanities, all is vanity,” Gallegher put in, sotto voce. “Joe’s like that. A peacock. No use arguing with him either.”
   The robot ignored this aside.“But it’s no use, Mr. Brock,” he went on squeakily. “I’m not interested in money. I realize it would bring happiness to many if I consented to appear in your pictures, but fame means nothing to me. Nothing. Consciousness of beauty is enough.”
   Brock began to chew his lips.“Look,” he said savagely, “I didn’t come here to offer you a picture job. See? Am I offering you a contract? Such colossal nerve-Pah! You’re crazy.”
   “Yoix schemes are perfectly transparent,” the robot remarked coldly.
   “I can see that you’re overwhelmed by my beauty and the loveliness of my voice-its grand tonal qualities. You needn’t pretend you don’t want me, just so you can get me at a lower price. I said I wasn’t interested.”
   “You’re cr-r-razy!” Brock howled, badgered beyond endurance, and Joe calmly turned back to his mirror.
   “Don’t talk so loudly,” the robot warned. “The discordance is deafening. Besides you’re ugly and I don’t like to look at you.” Wheels and cogs buzzed inside the transplastic shell. Joe extended his eyes on stalks and regarded himself with every appearance of appreciation.
   Gallegher was chuckling quietly on the couch.“Joe has a high irritation value,” he said. “I’ve found that out already. I must have given him some remarkable senses, too. An hour ago he started to laugh-his damn fool head off. No reason, apparently. I was fixing myself a bite to eat. Ten minutes after that I slipped on an apple core I’d thrown away and came down hard. Joe just looked at me. ‘That was it,’ he said. ‘Logics of probability. Cause and effect. I knew you were going to drop that apple core and then step on it when you went to pick up the mail.’ Like the White Queen, I suppose. It’s a poor memory that doesn’t work both ways.”
   Brock sat on the small dynamo-there were two, the larger one named Monstro, and the smaller one serving Gallegher as a bank-and took deep breaths.“Robots are nothing new.”
   “This one is. I hate its gears. It’s beginning to give me an inferiority complex. Wish I knew why I’d made it,” Gallegher sighed. “Oh, well. Have a drink?”
   “No. I came here on business. Do you seriously mean you spent last week building a robot instead of solving the problem I hired you for?”
   “Contingent, wasn’t it?” Gallegher asked. “I think I remember that.”
   “Contingent,” Brock said with satisfaction. “Ten thousand, if and when.”
   “Why not give me the dough and take the robot? He’s worth that. Put him in one of your pictures.”
   “I won’t have any pictures unless you figure out an answer,” Brock snapped. “I told you all about it.”
   “I have been drunk,” Gallegher said. “My mind has been wiped clear, as by a sponge. I am as a little child. Soon I shall be as a drunken little child. Meanwhile, if you’d care to explain the matter again—”
   Brock gulped down his passion, jerked a magazine at random from the bookshelf, and took out a stylo.“All right. My preferred stocks are at twenty-eight, way below par—” He scribbled figures on the magarifle.
   “If you’d taken that medieval folio next to that, it’d have cost you a pretty penny,” Gallegher said lazily. “So you’re the sort of guy who writes on tablecloths, eh? Forget this business of stocks and stuff.
   Get down to cases. Who are you trying to gyp?”
   “It’s no use,” the robot said from before its mirror. “I won’t sign a contract. People may come and admire me, if they like, but they’ll have to whisper in my presence.”
   “A madhouse,” Brock muttered, trying to get a grip on himself. “Listen, Gallegher. I told you all this a week ago, but—”
   “Joe wasn’t here then. Pretend like you’re talking to him.”
   “Uh-look. You’ve heard of VoxView Pictures, at least.”
   “Sure. The biggest and best television company in the business. Sonatone’s about your only competitor.”
   “Sonatone’s squeezing me out.”
   Gallegher looked puzzled.“I don’t see how. You’ve got the best product. Tn-dimensional color, all sorts of modern improvements, the top actors, musicians, singers—”
   “No use,” the robot said. “I won’t.”
   “Shut up, Joe. You’re tops in your field, Brock. I’ll hand you that. And I’ve always heard you were fairly ethical. What’s Sonatone got on you?”
   Brock made helpless gestures.“Oh, it’s politics. The bootleg theaters. I can’t buck ’em. Sonatone helped elect the present administration, and the police just wink when I try to have the bootleggers raided.”
   “Bootleg theaters?” Gallegher asked, scowling a trifle. “I’ve heard something—”
   “It goes way back. To the old sound-film days. Home television killed sound film and big theaters.
   People were conditioned away from sitting in audience groups to watch a screen. The home televisors got good. It was more fun to sit in an easy-chair, drink beer, and watch the show. Television wasn’t a rich man’s hobby by that time. The meter system brought the price down to middle-class levels.
   Everybody knows that.”
   “I don’t,” Gallegher said. “I never pay attention to what goes on outside of my lab, unless I have to.
   Liquor and a selective mind. I ignore everything that doesn’t affect me directly. Explain the whole thing in detail, so I’ll get a complete picture. I don’t mind repetition. Now, what about this meter system of yours?”
   “Televisors are installed free. We never sell ’em; we rent them. Peopie pay according to how many hours they have the set tuned in. We run a continuous show, stage plays, wire-tape films, operas, orchestras, singers, vaudeville-everything. If you use your televisor a lot, you pay proportionately. The man comes around once a month and reads the meter. Which is a fair system. Anybody can afford a VoxView. Sonatone and the other companies do the same thing, but Sonatone’s the only big competitor I’ve got. At least, the only one that’s crooked as hell. The rest of the boys-they’re smaller than I am, but I don’t step on their toes. Nobody’s ever called me a louse,” Brock said darkly.
   “So what?”
   “So Sonatone has started to depend on audience appeal. It was impossible till lately-you couldn’t magnify tn-dimensional television on a big screen without streakiness and mirage-effect. That’s why the regular three-by-four home screens were used. Results were perfect. But Sonatone’s boughta lot of the ghost theaters all over the country—”
   “What’s a ghost theater?” Gallegher asked.
   “Well-before sound films collapsed, the world was thinking big. Big-you know? Ever heard of the Radio City Music Hall? That wasn’t in it! Television was coming in, and competition was fierce.
   Sound-film theaters got bigger and more elaborate. They were palaces. Tremendous. But when television was perfected, nobody went to the theaters any more, and it was often too expensive a job to tear’em down. Ghost theaters-see? Big ones and little ones. Renovated them. And they’re showing Sonatone programs. Audience appeal is quite a factor. The theaters charge plenty, but people flock into ’em. Novelty and the mob instinct.”
   Callegher closed his eyes.“What’s to stop you from doing the same thing?”
   “Patents,” Brock said briefly. “I mentioned that dimensional television couldn’t be used on big screens till lately. Sonatone signed an agreement with me ten years ago that any enlarging improvements would be used mutually. They crawled out of that contract. Said it was faked, and the courts upheld them. They uphold the courts-politics. Anyhow, Sonatone’s technicians worked out a method of using the large screen. They took out patents-twenty-seven patents, in fact, covering every possible variation on the idea. My technical staff has been working day and night trying to find some similar method that won’t be an infringement, but Sonatone’s got it all sewed up. They’ve a system called the Magna. It can be hooked up to any type of televisor-but they’ll only allow it to be used on Sonatone machines. See?”
   “Unethical, but legal,” Gallegher said. “Still, you’re giving your customers more for their money.
   People want good stuff. The size doesn’t matter.”
   “Yeah,” Brock said bitterly, “but that isn’t all. The newstapes are full of A. A.-it’s a new catchword.
   Audience Appeal. The herd instinct.
   You’re right about people wanting good stuff-but would you buy Scotch at four a quart if you could get it for half that amount?”
   “Depends on the quality. What’s happening?”
   “Bootleg theaters,” Brock said. “They’ve opened all over the country. They show VoxView products, and they’re using the Magna enlarger system Sonatone’s got patented. The admission price is low-lower than the rate of owning a VoxView in your own home. There’s audience appeal. There’s the thrill of something a bit illegal. People are having their VoxViews taken out right and left. I know why.
   They can go to a bootleg theater instead.”
   “It’s illegal,” Gallegher said thoughtfully.
   “So were speakeasies, in the Prohibition Era. A matter of protection, that’s all. I can’t get any action through the courts. I’ve tried. I’m running in the red. Eventually I’ll be broke. I can’t lower my home rental fees on VoxViews. They’re nominal already. I make my profits through quantity. Now, no profits. As for these bootleg theaters, it’s pretty obvious who’s backing them.”
   “Sonatone?”
   “Sure. Silent partners. They get the take at the box office. What they want is to squeeze me out of business, so they’ll have a monopoly. After that, they’ll give the public junk and pay their artists starvation salaries. With me it’s different. I pay my staff what they’re worth-plenty.”
   “And you offered me a lousy ten thousand,” Gallegher remarked. “Uh-huhl”
   “That was only the first installment,” Brock said hastily. “You can name your own fee. Within reason,” he added. -
   “I shall. An astronomical sum. Did I say I’d accept the commission a week ago?”
   “You did.”
   “Then I must have had some idea how to solve the problem.” Gallegher pondered. “Let’s see. I didn’t mention anything in particular, did I?”
   “You kept talking about marble slabs and… uh… your sweetie.”
   “Then I was singing,” Gallegher explained largely. “St. James Infirmary.’ Singing calms my nerves, and God knows they need it sometimes. Music and liquor. I often wonder what the vintners buy—”
   “What?”
   “One half so precious as the stuff they sell. Let it go. I am quoting Omar. It means nothing. Are your technicians any good?”
   “The best. And the best paid.”
   “They can’t find a magnifying process that won’t infringe on the Sonatone Magna patents?”
   “In a nutshell, that’s it.”
   “I suppose I’ll have to do some research,” Gallegher said sadly. “I hate it like poison. Still, the sum of the parts equals the whole. Does that make sense to you? It doesn’t to me. I have trouble with words.
   After I say things, I start wondering what I’ve said. Better than watching a play,” he finished wildly.
   “I’ve got a headache. Too much talk and not enough liquor. Where were we?”
   “Approaching the madhouse,” Brock suggested. “If you weren’t my last resort, I’d—”
   “No use,” the robot said squeakily. “You might as well tear up your contract, Brock. I won’t sign it.
   Fame means nothing to me-nothing.”
   “If you don’t shut up,” Gallegher warned, “I’m going to scream in your ears.”
   “All right!” Joe shrilled. “Beat me! Co on, beat me! The meaner you are, the faster I’ll have my nervous system disrupted, and then I’ll be dead. I don’t care. I’ve got no instinct of self-preservation.
   Beat me. See if I care.”
   “He’s right, you know,” the scientist said after a pause. “And it’s the only logical way to respond to blackmail or threats. The sooner it’s over, the better. There aren’t any gradations with Joe. Anything really painful to him will destroy him. And he doesn’t give a damn.”
   “Neither do I,” Brock grunted. “What I want to find out—”
   “Yeah. I know. Well, I’ll wander around and see what occurs to me. Can I get into your studios?”
   “Here’s a pass.” Brock scribbled something on the back of a card. “Will you get to work on it right away?”
   “Sure,” Gallegher lied. “Now you run along and take it easy. Try and cool off. Everything’s under control. I’ll either find a solution to your problem pretty soon or else—”
   “Or else what?”
   “Or else I won’t,” the scientist finished blandly, and fingered the buttons on a control panel near the couch. “I’m tired of Martinis. Why didn’t I make that robot a mechanical bartender, while I was at it?
   Even the effort of selecting and pushing buttons is depressing at times. Yeah, I’ll get to work on the business, Brock. Forget it.”
   The magnate hesitated.“Well, you’re my only hope. I needn’t bother to mention that if there’s anything I can do to help you—”
   “A blonde,” Gallegher murmured. “That gorgeous, gorgeous star of yours, Silver O’Keefe. Send her over. Otherwise I want nothing.”
   “Good-by, Brock,” the robot said squeakily. “Sorry we couldn’t get together on the contract, but at least you’ve had the ineluctable delight of hearing my beautiful voice, not to mention the pleasure of seeing me. Don’t tell too many people how lovely I am. I really don’t want to be bothered with mobs.
   They’re noisy.”
   “You don’t know what dogmatism means till you’ve talked to Joe,” Gallegher said. “Oh, well. See you later. Don’t forget the blonde.”
   Brock’s lips quivered. He searched for words, gave it up as a vain task, and turned to the door.
   “Good-by, you ugly man,” Joe said.
   Gallegher winced as the door slammed, though it was harder on the robot’s supersensitive ears than on his own. “Why do you go on like that?” he inquired. “You nearly gave the guy apoplexy.”
   “Surely he didn’t think he was beautiful,” Joe remarked.
   “Beauty’s in the eye of the beholder.”
   “How stupid you are. You’re ugly, too.”
   “And you’re a collection of rattletrap gears, pistons and cogs. You’ve got worms,” said Gallegher, referring of course, to certain mechanisms in the robot’s body.
   “I’m lovely.” Joe stared raptly into the mirror.
   “Maybe, to you. Why did I make you transparent, I wonder?”
   “So others could admire me. I have X-ray vision, of course.”
   “And wheels in your head. Why did I put your radioatomic brain in your stomach? Protection?”
   Joe didn’t answer. He was humming in a maddeningly squeaky voice, shrill and nerve-racking.
   Gallegher stood it for a while, fortifying himself with a gin rickey from the siphon.
   “Get it up!” he yelped at last. “You sound like an old-fashioned subway train going round a curve.”
   “You’re merely jealous,” Joe scoffed, but obediently raised his tone to a supersonic pitch. There was silence for a half-minute. Then all the dogs in the neighborhood began to howl.
   Wearily Gallegher dragged his lanky frame up from the couch. He might as well get out. Obviously there was no peace to be had in the laboratory. Not with that animated junk pile inflating his ego all over the place. Joe began to laugh in an off-key cackle. Gallegher winced.
   “What now?”
   “You’ll find out.”
   Logic of causation and effect, influenced by probabilities, X-ray vision and other enigmatic senses the robot no doubt possessed. Gallegher cursed softly, found a shapeless black hat, and made for the door. He opened it to admit a short, fat man who bounced painfully off the scientist’s stomach.
   “Whoof! Uh. What a corny sense of humor that jackass has. Hello, Mr. Kennicott. Glad to see you.
   Sorry I can’t offer you a drink.”
   Mr. Kennicott’s swarthy face twisted malignantly. “Don’ wanna no drink. Wanna my money. You gimme. Howzabout it?”
   Gallegher looked thoughtfully at nothing.“Well, the fact is, I was just going to collect a check.”
   “I sella you my diamonds. You say you gonna make somet’ing wit’ ’em. You gimme check before. It go bounca, bounca, bounca. Why is?”
   “It was rubber,” Gallegher said faintly. “I never can keep track of my bank balance.”
   Kennicott showed symptoms of going bounca on the threshold.“You gimme back diamonds, eh?”
   “Well, I used ’em in an experiment. I forget just what. You know, Mr. Kennicott, I think I was a little drunk when I bought them, wasn’t I?”
   “Dronk,” the little man agreed. “Mad wit’ vino, sure. So whatta? I wait no longer. Awready you put me off too much. Pay up now or elsa.”
   “Go away, you dirty man,” Joe said from within the room. “You’re awful.”
   Gallegher hastily shouldered Kennicott out into the street and latched the door behind him.“A parrot,” he explained. “I’m going to wring its neck pretty soon. Now about that money. I admit I owe it to you. I’ve just taken on a big job, and when I’m paid, you’ll get yours.”
   “Bah to such stuff,” Kennicott said. “You gotta position, eh? You are technician wit’ some big company, eh? Ask for ahead-salary.”
   “I did,” Gallegher sighed. “I’ve drawn my salary for six months ahead. Now look. I’ll have that dough for you in a couple of days. Maybe I can get an advance from my client. O.K.?”
   “No?”
   “Ah-h, nutsa. I waita one day. Two days?, maybe. Enough. You get money. Awright. If not, O.K., calabozo for you.”
   “Two days is plenty,” Gallegher said, relieved. “Say, are there any of those bootleg theaters around here?”
   “Better you get to work an’ not waste time.”
   “That’s my work. I’m making a survey. How can I find a bootleg place?”
   “Easy. You go downtown, see guy in doorway. He sell you tickets. Anywhere. All over.”
   “Swell,” Gallegher said, and bade the little man adieti. Why had he bought diamonds from Kennicott? It would be almost worth while to have his subconscious amputated. It did the most extraordinary things. It worked on inflexible principles of logic, but that logic was completely alien to Gallegher’s conscious mind. The results, though, were often surprisingly good, and always surprising.
   That was the worst of being a scientist who knew no science-who played by ear.
   There was diamond dust in a retort in the laboratory, from some unsatisfactory experiment Gallegher’s subconscious had performed; and he had a fleeting memory of buying the stones from Kennicott. Curious. Maybe-oh, yeah. They’d gone into Joe. Bearings or something. Dismantling the robot wouldn’t help now, for the diamonds had certainly been reground. Why the devil hadn’t he used commercial stones, quite as satisfactory, instead of purchasing blue-whites of the finest water? The best was none too good for Gallegher’s subconscious. It had a fine freedom from commercial instincts. It just didn’t understand the price system of the basic principles of economics.
   Gallegher wandered downtown like a Diogenes seeking truth. It was early evening, and the luminates were flickering on overhead, pale bars of light against darkness. A sky sign blazed above Manhattan’s towers. Air-taxis, skimming along at various arbitrary levels, paused for passengers at the elevator landings. Heigh-ho.
   Downtown, Gallegher began to look for doorways. He found an occupied one at last, but the man was selling post cards. Gallegher declined and headed for the nearest bar, feeling the needs of replenishment. It was a mobile bar, combining the worst features of a Coney Island ride with uninspired cocktails, and Gallegher hesitated on the threshold. But at last he seized a chair as it swung past and relaxed as much as possible. He ordered three rickeys and drank them in rapid succession.
   After that he called the bartender over and asked him about bootleg theaters.
   “Hell, yes,” the man said, producing a sheaf of tickets from his apron. “How many?”
   “One. Where do I go?”
   “Two-twenty-eight. This street. Ask for Tony.”
   “Thanks,” Gallegher said, and having paid exorbitantly, crawled out of the chair and weaved away.
   Mobile bars were an improvement he didn’t appreciate. Drinking, he felt, should be performed in a state of stasis, since one eventually reached that stage, anyway.
   The door was at the bottom of a flight of steps, and there was a grilled panel set in it. When Gallegher knocked, the visascreen lit up -obviously a one-way circuit, for the doorman was invisible.
   “Tony here?” Gallegher said.
   The door opened, revealing a tired-looking man in pneumo-slacks, which failed in their purpose of building up his skinny figure.“Got a ticket? Let’s have it. O.K., bud. Straight ahead. Show now going on. Liquor served in the bar on your left.”
   Gallegher pushed through soundproofed curtains at the end of a short corridor and found himself in what appeared to be the foyer of an ancient theater, circa 1980, when plastics were the great fad. He smelled out the bar, drank expensively priced cheap liquor, and, fortified, entered the theater itself. It was nearly full. The great screen-a Magna, presumably-was filled with people doing things to a spaceship. Either an adventure film or a newsreel, Gallegher realized. -
   Only the thrill of lawbreaking would have enticed the audience into the bootleg theater. It smelled. It was certainly run on a shoestring, and there were no ushers. But it was illicit, and therefore well patronized. Gallegher looked thoughtfully at the screen. No streakiness, no mirage effect. A Magna enlarger had been fitted to a VoxView unlicensed televisor, and one of Brock’s greatest stars was emoting effectively for the benefit of the bootleggers’ patrons. Simple highjacking. Yeah.
   After a while Gallegher went out, noticing a uniformed policeman in one of the aisle seats. He grinned sardonically. The flatfoot hadn’t paid his admission, of course. Politics were as usual.
   Two blocks down the street a blaze of light announced SONATONE BIJOU. This, of course, was one of the legalized theaters, and correspondingly high-priced. Gallegher recklessly squandered a small fortune on a good seat. He was interested in comparing notes, and discovered that, as far as he could make out, the Magna in the Bijou and the bootleg theater were identical. Both did their job perfectly.
   The difficult task of enlarging television screens had been successfully surmounted.
   In the Bijou, however, all was palatial. Resplendent ushers salaamed to the rugs. Bars dispensed free liquor, in reasonable quantities. There was a Turkish bath. Gallegher went through a door labelled MEN
   and emerged quite dazzled by the splendor of the place. For at least ten minutes afterward he felt like a Sybarite.
   All of which meant that those who could afford it went to the legalized Sonatone theaters, and the rest attended the bootleg places. All but a few homebodies, who weren’t carried off their feet by the new fad. Eventually Brock would be forced out of business for lack of revenue. Sonatone would take over, jacking up their prices and concentrating on making money. Amusement was necessary to life; people had been conditioned to television. There was no substitute.They’d pay and pay for inferior talent, once Sonatone succeeded in their squeeze.
   Gallegher left the Bijou and hailed an air-taxi. He gave the address of VoxView’s Long Island studio, with some vague hope of getting a drawing account out of Brock. Then, too, he wanted to investigate further.
   VoxView’s eastern offices sprawled wildly over Long Island, bordering the Sound, a vast collection of variously shaped buildings. Gallegher instinctively found the commissary, where he absorbed more liquor as a precautionary measure. His subconscious had a heavy job ahead, and he didn’t want it handicapped by lack of complete freedom. Besides, the Collins was good.
   After one drink, he decided he’d had enough for a while. He wasn’t a superman, though his capacity was slightly incredible. Just enough for objective clarity and subjective release- “Is the studio always open at night?” he asked the waiter. “Sure. Some of the stages, anyway. It’s a round-the-clock program.”
   “The commissary’s full.”
   “We get the airport crowd, too. ‘Nother?”
   Gallegher shook his head and went out. The card Brock had given him provided entree at a gate, and he went first of all to the big-shot’s office. Brock wasn’t there, but loud voices emerged, shrilly feminine.
   The secretary said,“Just a minute, please,” and used her interoffice visor. Presently—“Will you go in?”
   Gallegher did. The office was a honey, functional and luxurious at the same time. Three-dimensional stills were in niches along the walls-Vox-View’s biggest stars. A small, excited, pretty brunette was sitting behind the desk, and a blonde angel was standing furiously on the other side of it. Gallegher recognized the angel as Silver O’Keefe.
   He seized the opportunity.“Hiya, Miss O’Keefe. Will you autograph an ice cube for me? In a highball?”
   Silver looked feline.“Sorry, darling, but I’m a working girl. And I’m busy right now.”
   The brunette scratched a cigarette.“Let’s settle this later, Silver. Pop said to see this guy if he dropped in. It’s important.”
   “It’ll be settled,” Silver said. “And soon.” She made an exit. Gallegher whistled thoughtfully at the closed door.
   “You can’t have it,” the brunette said. “It’s under contract. And it wants to get out of the contract, so it can sign up with Sonatone. Rats desert a sinking ship. Silver’s been kicking her head off ever since she read the storm signals.”
   “Yeah?”
   “Sit down and smoke or something. rm Patsy Brock. Pop runs this business, and I manage the controls whenever he blows his top. The old goat can’t stand trouble. He takes it as a personal affront.”
   Gallegher found a chair.“So Silver’s trying to renege, eh? How many others?”
   “Not many. Most of ’em are loyal. But, of course, if we bust up—” Patsy Brock shrugged. “They’ll either work for Sonatone for their cakes, or else do without.”
   “Uh-huh. Well-I want to see your technicians. I want to look over the ideas they’ve worked out for enlarger screens.”
   “Suit yourself,” Patsy said. “It’s not much use. You just can’t make a televisor enlarger without infringing on some Sonatone patent.” -
   She pushed a button, murmured something into a visor, and presently two tall glasses appeared through a slot in the desk.“Mr. Gallegher?”
   “Well, since it’s a Collins—”
   “I could tell by your breath,” Patsy said enigmatically. “Pop told me he’d seen you. He seemed a bit upset, especially by your new robot. What is it like, anyway?”
   “Oh, I don’t know,” Gallegher said, at a loss. “It’s got lots of abilities -new senses, I think-but I haven’t the slightest idea what it’s good for. Except admiring itself in a mirror.”
   Patsy nodded.“I’d like to see it sometime. But about this Sonatone business. Do you think you can figure out an answer?”
   “Possibly. Probably.”
   “Not certainly?”
   “Certainly, then. Of that there is no manner of doubt-no possible doubt whatever.”
   “Because it’s important to me. The man who owns Sonatone is Ella Tone. A piratical skunk. He blusters. He’s got a son named Jimmy. And Jimmy, believe it or not, has read ‘Romeo and Juliet.”
   “Nice guy?”
   “A louse. A big, brawny louse. He wants me to marry him.”
   ” ‘Two families, both alike in—’ “
   “Spare me,” Patsy interrupted. “I always thought Romeo was a dope, anyway. And if I ever thought I was going aisling with Jimmy Tone, I’d buy a one-way ticket to the nut hatch. No, Mr. Gallegher, it’s not like that. No hibiscus blossoms. Jimmy has proposed to me-his idea of a proposal, bythe way, is to get a half Nelson on a girl and tell her how lucky she is.”
   “An,” said Gallegher, diving into his Collins.
   “This whole idea-the patent monopoly and the bootleg theaters-is Jimmy’s. I’m sure of that. His father’s in on it, too, of course, but Jimmy Tone is the bright little boy who started it.”
   “Why?”
   “Two birds with one stone. Sonatone will have a monopoly on the business, and Jimmy thinks he’ll get me. He’s a little mad. He can’t believe I’m in earnest in refusing him, and he expects me to break down and say ‘Yes’ after a while. Which I won’t, no matter what happens. But it’sa personal matter. I can’t let him put this trick over on us. I want that self-sufficient smirk wiped off his face.”
   “You just don’t like him, eh?” Gallegher remarked. “I don’t blame you, if he’s like that. Well, I’ll do my damnedest. However, I’ll need an expense account.”
   “How much?”
   Gallegher named a sum. Patsy styloed a check for a far smaller amount. The scientist looked hurt.
   “It’s no use,” Patsy said, grinning crookedly. “I’ve heard of you, Mr. Gallegher. You’re completely irresponsible. If you had more than this, you’d figure you didn’t need any more, and you’d forget the whole matter. I’ll issue more checks to you when you need ’em-but I’ll want itemized expense accounts.”
   “You wrong me,” Gallegher said, brightening. “I was figuring on taking you to a night club.
   Naturally I don’t want to take you to a dive. The big places cost money. Now if you’ll just write another check—”
   Patsy laughed.“No.”
   “Want to buy a robot?”
   “Not that kind, anyway.”
   “Then I’m washed up,” Gallegher sighed. “Well, what about—”
   At this point the visor hummed. A blank, transparent face grew on the screen. Gears were clicking rapidly inside the round head. Patsy gave a small shriek and shrank back.
   “Tell Gallegher Joe’s here, you lucky girl,” a squeaky voice announced. “You may treasure the sound and sight of me till your dying day. One touch of beauty in a world of drabness—”
   Gallegher circled the desk and looked at the screen.“What the hell. How did you come to life?”
   “I had a problem to solve.”
   “How’d you know where to reach me?”
   “I vastened you,” the robot said.
   “What?”
   “I vastened you were at the VoxView studios, with Patsy Brock.”
   “What’s vastened?” Gallegher wanted to know.
   “It’s a sense I’ve got. You’ve nothing remotely like it, so I can’t describe it to you. It’s like a combination of sagrazi and prescience.”
   “Sagrazi?”
   “Oh, you don’t have sagrazi, either, do you. Well, don’t waste my time. I want to go back to the mirror.”
   “Does he always talk like that?” Patsy put in.
   “Nearly always. Sometimes it makes even less sense. O.K., Joe. Now what?”
   “You’re not working for Brock any more,” the robot said. “You’re working for the Sonatone people.”
   Gallegher breathed deeply.“Keep talking. You’re crazy, though.”
   “I don’t like Kennicott. He annoys me. He’s too ugly. His vibrations grate on my sagrazi.”
   -
   “Never mind him,” Gallegher said, not wishing to discuss his diamond-buying activities before the girl. “Get back to—”
   “But I knew Kennicott would keep coming back till he got his money. So when Ella and James Tone came to the laboratory, I got a check from them.”
   Patsy’s hand gripped Gallegher’s biceps. “Steady! What’s going on here? The old double cross?”
   “No. Wait. Let me get to the bottom of this. Joe, damn your transparent hide, just what did you do?
   How could you get a check from the Tones?”
   “I pretended to be you.” -
   “Sure,” Gallegher said with savage sarcasm. “That explains it. We’re twins. We look exactly alike.”
   “I hypnotized them,” Joe explained. “I made them think I was you.”
   “You can do that?”
   “Yes. It surprised me a bit. Still, if I’d thought, I’d have vastened I could do it.”
   “You, yeah, sure. I’d have vastened the same thing myself. What happened?”
   “The Tones must have suspected Brock would ask you to help him.
   They offered an exclusive contract-you work for them and nobody else.
   Lots of money. Well, I pretended to be you, and said all right. So I signed the contract-it’s your signature, by the way-and got a check from them and mailed it to Kennicott.”
   “The whole check?” Gallegher asked feebly. “How much was it?”
   “Twelve thousand.”
   “They only offered me that?”
   “No,” the robot said, “they offered a hundred thousand, and two thousand a week for five years. But I merely wanted enough to pay Kennicott and make sure he wouldn’t come back and bother me. The Tones were satisfied when I said twelve thousand would be enough.”
   Gallegher made an inarticulate, gurgling sound deep in his throat. Joe nodded thoughtfully.
   “I thought I had better notify you that you’re working for Sonatone now. Well, I’ll go back to the mirror and sing to myself.”
   “Wait,” the scientist said. “Just wait, Joe. With my own two hands I’m going to rip you gear from gear and stamp on your fragments.”
   “It won’t hold in court,” Patsy said, gulping.
   “It will,” Joe told her cheerily. “You may have one last, satisfying look at me, and then I must go.”
   He went.
   Gallegher drained his Collins at a draft.“I’m shocked sober,” he informed the girl. “What did I put into that robot? What abnormal senses has he got? Hypnotizing people into believing he’s me-I’m him-I don’t know what I mean.”
   -
   “Is this a gag?” Patsy said shortly, after a pause. “You didn’t sign up with Sonatone yourself, by any chance, and have your robot call up here to give you an out-an alibi? I’m just wondering.”
   “Don’t. Joe signed a contract with Sonatone, not me. But-figure it out: If the signature’s a perfect copy of mine, if Joe hypnotized the Tones into thinking they saw me instead of him, if there are witnesses to the signature-the two Tones are witnesses, of course-Oh, hell.”
   Patsy’s eyes were narrowed. “We’ll pay you as much as Sonatone offered. On a contingent basis. But you’re working for VoxView-that’s understood.”
   “Sure.”
   Gallegher looked longingly at his empty glass. Sure. He was working for VoxView. But, to all legal appearances, he had signed a contract giving his exclusive services to Sonatone for a period of five years-and for a sum of twelve thousand! Yipe! What was it they’d offered? A hundred thousand flat, and… and-It wasn’t the principle of the thing, it was the money. Now Gallegher was sewed up tighter than a banded pigeon. If Sonatone could win a court suit, he was legally bound to them for five years.
   With no further emolument. He had to get out of that contract, somehow-and at the same time solve Brock’s problem.
   Why not Joe? The robot, with his surprising talents, had got Gallegher into this spot. He ought to be able to get the scientist out. He’d better-or the proud robot would soon be admiring himself piecemeal.
   “That’s it,” Gallegher said under his breath. “I’ll talk to Joe. Patsy, feed me liquor in a hurry and send me to the technical department. I want to see those blueprints.”
   The girl looked at him suspiciously.“All right. If you try to sell us out—”
   “I’ve been sold out myself. Sold down the river. I’m afraid of that robot. He’s vastened me into quite a spot. That’s right, Collinses.” Gallegher drank long and deeply.
   After that, Patsy took him to the tech offices. The reading of three-dimensional blueprints was facilitated with a scanner-a selective device which eliminated confusion. Gallegher studied the plans long and thoughtfully. There were copies of the patent Sonatone prints, too, and, as far as he could tell, Sonatone had covered the ground beautifully. There weren’t any outs. Unless one used an entirely new principle-But new principles couldn’t be plucked out of the air. Nor would that solve the problem completely. Even if VoxView owned a new type of enlarger that didn’t infringe on Sonatone’s Magna, the bootleg theaters would still be in existence,pulling the trade. A. A.-audience appeal-was a prime factor now. It had to be considered. The puzzle wasn’t a purely scientific one. There was the human equation as well.
   Gallegher stored the necessary information in his mind, neatly indexed on shelves. Later he’d use what he wanted. For the moment, he was completely baffled. Something worried him.
   What? -The Sonatone affair.
   “I want to get in touch with the Tones,” he told Patsy. “Any ideas?”
   “I can reach ’em on a visor.”
   Gallegher shook his head.“Psychological handicap. It’s too easy to break the connection.”
   “Well, if you’re in a hurry, you’ll probably find the boys night clubbing. I’ll go see what I can find out.” Patsy scuttled off, and Silver O’Keefe appeared from behind a screen.
   “I’m shameless,” she announced. “I always listen at keyholes. Sometimes I hear interesting things. If you want to see the Tones, they’re at the Castle Club. And I think I’ll take you up on that drink.”
   Gallegher said,“O.K. You get a taxi. I’ll tell Patsy we’re going.”
   “She’ll hate that,” Silver remarked. “Meet you outside the commissary in ten minutes. Get a shave while you’re at it.”
   Patsy Brock wasn’t in her office, but Gallegher left word. After that, he visited the service lounge, smeared invisible shave cream on his face, left it there for a couple of minutes, and wiped it off with a treated towel. The bristles came away with the cream. Slightly refreshed, Gallegher joined Silver at the rendezvous and hailed an air-taxi. Presently they were leaning back on the cushions, puffing cigarettes and eying each other warily.
   “Well?” Gallegher said.
   “Jimmy Tone tried to date me up tonight. That’s how I knew where to find him.”
   “Well?”
   “I’ve been asking questions around the lot tonight. It’s unusual for an outsider to get into the VoxView administration offices. I went around saying, “Who’s Gallegher?”
   “What did you find out?”
   “Enough to give me a few ideas. Brock hired you, eh? I can guess why.”
   “Ergo what?”
   “I’ve a habit of landing on my feet,” Silver said, shrugging. She knew how to shrug. “VoxView’s going bust. Sonatone’s taking over. Unless—”
   “Unless I figure out an answer.”
   “That’s right. I want to know which side of the fence I’m going to land on. You’re the lad who can probably tell me. Who’s going to win?”
   “You always bet on the winning side, eh?” Gallegher inquired. “Have you no ideals, wench? Is there no truth in you? Ever hear of ethics and scruples?”
   Silver beamed happily.‘Did you?”
   “Well, I’ve heard of ’em. Usually I’m too drunk to figure out what they mean. The trouble is, my subconscious is completely amoral, and when it takes over, logic’s the only law.”
   She threw her cigarette into the East River.“Will you tip me off which side of the fence is the right one?”
   “Truth will triumph,” Gallegher said piously. “It always does. However, I figure truth is a variable, so we’re right back where we started. All right, sweetheart. I’ll answer your question. Stay on my side if you want to be safe.”
   “Which side are you on?”
   “God knows,” Gallegher said. “Consciously I’m on Brock’s side. But my subconscious may have different ideas. We’ll see.”
   Silver looked vaguely dissatisfied, but didn’t say anything. The taxi swooped down to the Castle roof, grounding with pneumatic gentleness. The Club itself was downstairs, in an immense room shaped like half a melon turned upside down. Each table was on a transparent platform that could be raised on its shaft to any height at will. Smallerservice elevators allowed waiters to bring drinks to the guests. There wasn’t any particular reason for this arrangement, but at least it was novel, and only extremely heavy drinkers ever fell from their tables. Lately the management had taken to hanging transparent nets under the platforms, for safety’s sake.
   The Tones, father and son, were up near the roof, drinking with two lovelies. Silver towed Gallegher to a service lift, and the man closed his eyes as he was elevated skyward. The liquor in his stomach screamed protest. He lurched forward, clutched at Elia Tone’s bald head, and dropped into a seat beside the magnate. His searching hand found Jimmy Tone’s glass, and he drained it hastily.
   “What the hell,” Jimmy said.
   “It’s Gallegher,” Ella announced. “And Silver. A pleasant surprise. Join us?”
   “Only socially,” Silver said.
   -
   Gallegher, fortified by the liquor, peered at the two men. Jimmy Tone was a big, tanned, handsome lout with a jutting jaw and an offensive grin. His father combined the worst features of Nero and a crocodile.
   “We’re celebrating,” Jimmy said. “What made you change your mind, Silver? You said you had to work tonight.”
   “Gallegher wanted to see you. I don’t know why.”
   Elia’s cold eyes grew even more glacial. “All right. Why?”
   “I hear I signed some sort of contract with you,” the scientist said.
   “Yeah. Here’s a photostatic copy. What about it?”
   “Wait a minute.” Gallegher scanned the document. It was apparently his own signature. Damn that robot!
   “It’s a fake,” he said at last.
   Jimmy laughed loudly.“I get it. A hold up. Sorry, pal, but you’re sewed up. You signed that in the presence of witnesses.”
   “Well—” Gallegher said wistfully. “I suppose you wouldn’t believe me if I said a robot forged my name to it—”
   “Haw!” Jimmy remarked.
   “-hypnotizing you into believing you were seeing me.”
   Elia stroked his gleaming bald head.“Candidly, no. Robots can’t do that.”
   “Mine can.”
   “Prove it. Prove it in court. If you can do that, of course—” Ella chuckled. “Then you might get the verdict.”
   Gallegher’s eyes narrowed. “Hadn’t thought of that. However-I hear you offered me a hundred thousand flat, as well as a weekly salary.”
   “Sure, sap,” Jimmy said. “Only you said all you needed was twelve thousand. Which was what you got. Tell you what, though. We’ll pay you a bonus for every usable product you make for Sonatone.”
   Gallegher got up.“Even my subconscious doesn’t like these lugs,” he told Silver. “Let’s go.”
   “I think I’ll stick around.”
   “Remember the fence,” he warned cryptically. “But suit yourself. I’ll run along.”
   Ella said,“Remember, Gallegher, you’re working for us. If we hear of you doing any favors for Brock, we’ll slap an injunction on you before you can take a deep breath.”
   “Yeah?”
   The Tones deigned no answer. Gallegher unhappily found the lift and descended to the floor. What now? Joe.
   Fifteen minutes later Gallegher let himself into his laboratory. The lights were blazing, and dogs were barking frantically for blocks around. Joe stood before the mirror, singing inaudibly.
   “I’m going to take a sledge hammer to you,” Gallegher said. “Start saying your prayers, you misbegotten collection of cogs. So help mc, I’m going to sabotage you.”
   “All right, beat me,” Joe squeaked. “See if I care. You’re merely jealous of my beauty.”
   “Beauty?”
   “You can’t see all of it-you’ve only six senses.”
   “Five.”
   “Six. I’ve a lot more. Naturally my full splendor is revealed only to me. But you can see enough and hear enough to realize part of my loveliness, anyway.”
   “You squeak like a rusty tin wagon,” Gallegher growled.
   “You have dull ears. Mine are supersensitive. You miss the full tonal values of my voice, of course.
   Now be quiet. Talking disturbs me. I’m appreciating my gear movements.”
   “Live in your fool’s paradise while you can. Wait’ll I find a sledge.”
   “All right, beat me. What do I care?”
   Gallegher sat down wearily on the couch, staring at the robot’s transparent back. “You’ve certainly screwed things up for me. What did you sign that Sonatone contract for?”
   “I told you. So Kennicott wouldn’t come around and bother me.”
   “Of all the selfish, lunk-headed… uh! Well, you got me into a sweet mess. The Tones can hold me to the letter of the contract unless I prove I didn’t sign it. All right. You’re going to help me. You’re going into court with me and turn on your hypnotism or whatever it is. You’re going to prove to a judge that you did and can masquerade as me.”
   “Won’t,” said the robot. “Why should I?”
   “Because you got me into this,” Gallegher yelped. “You’ve got to get me out!”
   “Why?”
   “Why? Because… uh… well, it’s common decency!”
   “Human values don’t apply to robots,” Joe said. “What care I for semantics? I refuse to waste time I could better employ admiring my beauty. I shall stay here before the mirror forever and ever—”
   “The hell you will,” Gallegher snarled. “I’ll smash you to atoms.”
   “All right, I don’t care.”
   “You don’t?”
   “You and your instinct for self-preservation,” the robot said, rather sneeringly. “I suppose it’s necessary for you, though. Creatures of such surpassing ugliness would destroy themselves out of sheer shame if. they didn’t have something like that to keep them alive.”
   “Suppose I take away your mirror?” Gallegher asked in a hopeless voice.
   For answer Joe shot his eyes out on their stalks.“Do I need a mirror? Besides, I can vasten myself lokishly.”
   “Never mind that. I don’t want to go crazy for a while yet. Listen, dope, a robot’s supposed to do something. Something useful, I mean.”
   “I do. Beauty is all.”
   Gallegher squeezed his eyes shut, trying to think.“Now look. Suppose I invent a new type of enlarger screen for Brock. The Tones will impound it. I’ve got to be legally free to work for Brock, or—”
   “Look!” Joe cried squeakily. “They go round! How lovely.” He stared in ecstasy at his whirring insides. Gallegher went pale with impotent fury.
   “Damn you!” he muttered. “I’ll find some way to bring pressure to bear. I’m going to bed.” He rose and spitefully snapped off the lights.
   “It doesn’t matter,” the robot said. “I can see in the dark, too.”
   The door slammed behind Gallegher. In the silence Joe began to sing tunelessly to himself.
   Gallegher’s refrigerator covered an entire wall of his kitchen. It was filled mostly with liquors that required chilling, including the imported canned beer with which he always started his binges. The next morning, heavy-eyed and disconsolate, Gallegher searched for tomato juice, took a wry sip, and hastily washed it down with rye. Since he was already a week gone in bottle-dizziness, beer wasn’t indicated now-he always worked cumulatively, by progressive stages. The food service popped a hermetically sealed breakfast on a table, and Gallegher morosely toyed with a bloody steak.
   Well?
   Court, he decided, was the only recourse. He knew little about the robot’s psychology. But a judge would certainly be impressed by Joe’s talents. The evidence of robots was not legally admissible-still, if Joe could be considered as a machine capable of hypnotism, the Sonatone contract might be declared null and void.
   Gallegher used his visor to start the ball rolling. Harrison Brock still had certain political powers of pull, and the hearing was set for that very day. What would happen, though, only God and the robot knew.
   Several hours passed in intensive but futile thought. Gallegher could think of no way in which to force the robot to do what he wanted. If only he could remember the purpose for which Joe had been created-but he couldn’t. Still-At noon he entered the laboratory. “Listen, stupid,” he said, “you’re coming to court with me. Now.”
   “Won’t.”
   “O.K.” Gallegher opened the door to admit two husky men in overalls, carrying a stretcher. “Put him in, boys.”
   Inwardly he was slightly nervous. Joe’s powers were quite unknown, his potentialities an x quantity.
   However, the robot wasn’t very large, and, though he struggled and screamed in a voice of frantic squeakiness, he was easily loaded on the stretcher and put in a strait jacket.
   “Stop it! You can’t do this to me! Let me go, do you hear? Let me go!”
   “Outside,” Gallegher said.
   Joe, protesting valiantly, was carried out and loaded into an air van. Once there, he quieted, looking up blankly at nothing. Gallegher sat down on a bench beside the prostrate robot. The van glided up.
   “Well?”
   “Suit yourself,” Joe said. “You got me all upset, or I could have hypnotized you all. I still could, you know. I could make you all run around barking like dogs.”
   Gallegher twitched a little.“Better not.”
   “I won’t. It’s beneath my dignity. I shall simply lie here and admire myself. I told you I don’t need a mirror. I can vasten my beauty without it.”
   “Look,” Gallegher said. “You’re going to a courtroom. There’ll be a lot of people in it. They’ll all admire you. They’ll admire you more if you show how you can hypnotize people. Like you did to the Tones, remember?”
   “What do I care how many people admire me?” Joe asked. “I don’t need confirmation. If they see me, that’s their good luck. Now be quiet. You may watch my gears if you choose.”
   Gallegher watched the robot’s gears with smoldering hatred in his eyes. He was still darkly furious when the van arrived at the court chambers. The men carried Joe inside, under Gallegher’s direction, and laid him down carefully on a table, where, after a brief discussion, he was marked as Exhibit A.
   The courtroom was well filled. The principals were there, too-Ella and Jimmy Tone, looking disagreeably confident, and Patsy Brock, with her father, both seeming anxious. Silver O’Keefe, with her usual wariness, had found a seat midway between the representatives of Sonatone and VoxView.
   The presiding judge was a martinet named Hansen, but, as far as Gallegher knew, he was honest.
   Which was something, any way.
   Hansen looked at Gallegher.“We won’t bother with formalities. I’ve been reading this brief you sent down. The whole case stands or falls on the question of whether you did or did not sign a certain contract with the Sonatone Television Amusement Corp. Right?”
   “Right, your honor.”
   “Under the circumstances you dispense with legal representation. Right?”
   “Right, your honor.”
   “Then this is technically ex officio, to be confirmed later by appeal if either party desires. Otherwise after ten days the verdict becomes official.” This new type of informal court hearing had lately become popular-it saved time, as well as wear and tear on everyone. Moreover, certain recent scandals had made attorneys slightly disreputable in the public eye. There was a prejudice.
   Judge Hansen called up the Tones, questioned them, and then asked Harrison Brock to take the stand. The big shot looked worried, but answered promptly.
   “You made an agreement with the appellor eight days ago?”
   “Yes. Mr. Gallegher contracted to do certain work for me—”
   “Was there a written contract?”
   “No. It was verbal.”
   Hansen looked thoughtfully at Gallegher.“Was the appellor intoxicated at the time? He often is, I believe.”
   Brock gulped.“There were no tests made. I really can’t say.”
   “Did he drink any alcoholic beverages in your presence?”
   “I don’t know if they were alcoholic bev—.”
   “If Mr. Gallegher drank them, they were alcoholic. Q.E.D. The gentleman once worked with me on a case-However, there seems to be no legal proof that you entered into any agreement with Mr.
   Gallegher.
   The defendant-Sonatone-possesses a written contract. The signature has been verified.”
   Hansen waved Brock down from the stand.“Now, Mr. Gallegher. If you’ll come up here-The contract in question was signed at approximately 8 P.M. last night. You contend you did not sign it?”
   “Exactly. I wasn’t even in my laboratory then.”
   “Where were you?”
   “Downtown.”
   “Can you produce witnesses to that effect?”
   Gallegher thought back. He couldn’t.
   “Very well. Defendant states that at approximately 8 P.M. last night you, in your laboratory, signed a certain contract. You deny that categorically. You state that Exhibit A, through the use of hypnotism, masqueraded as you and successfully forged your signature. I have consulted experts, and they are of the opinion that robots are incapable of such power.”
   “My robot’s a new type.”
   “Very well. Let your robot hypnotize me into believing that it is either you, or any other human. In other words, let it prove its capabilities. Let it appear to me in any shape it chooses.”
   Gallegher said,“I’ll try,” and left the witness box. He went to the table where the strait-jacketed robot lay and silently sent up a brief prayer.
   “Joe.”
   “Yes.”
   “You’ve been listening?”
   “Yes.”
   “Will you hypnotize Judge Hansen?”
   “Go away,” Joe said. “I’m admiring myself.”
   Gallegher started to sweat.“Listen. I’m not asking much. All you have to do—”
   Joe off-focused his eyes and said faintly,“I can’t hear you. I’m vastening.”
   Ten minutes later Hansen said,“Well, Mr. Callegher—”
   “Your honor! All I need is a little time. I’m sure I can make this rattle-geared Narcissus prove my point if you’ll give me a chance.”
   “This court is not unfair,” the judge pointed out. “Whenever you can prove that Exhibit A is capable of hypnotism, I’ll rehear the case. In the meantime, the contract stands. You’re working for Sonatone, not for VoxView. Case closed.”
   He went away. The Tones leered unpleasantly across the courtroom. They also departed, accompanied by Silver O’Keefe, who had decided which side of the fence was safest. Gallegher looked at Patsy Brock and shrugged helplessly.
   “Well—” he said.
   She grinned crookedly.“You tried. I don’t know how hard, but-Oh, well, maybe you couldn’t have found the answer, anyway.”
   Brock staggered over, wiping sweat from his round face.“I’m a ruined man. Six new bootleg theaters opened in New York today. I’m going crazy. I don’t deserve this.”
   “Want me to marry the Tone?” Patsy asked sardonically.
   “Hell, no! Unless you promise to poison him just after the ceremony. Those skunks can’t lick me. I’ll think of something.”
   “If Gallegher can’t, you can’t,” the girl said. “So-what now?”
   “I’m going back to my lab,” the scientist said. “In vino veritas. I started this business when I was drunk, and maybe if I get drunk enough again, I’ll find the answer. If I don’t sell my pickled carcass for whatever it’ll bring.”
   “O.K.,” Patsy agreed, and led her father away. Gallegher sighed, superintended the reloading of Joe into the van, and lost himself in hopeless theorization.
   An hour later Gallegher was flat on the laboratory couch, drinking passionately from the liquor bar, and glaring at the robot, who stood before the mirror singing squeakily. The binge threatened to be monumental. Gallegher wasn’t sure flesh and blood would stand it. But he was determined to keep going till he found the answer or passed out.
   His subconscious knew the answer. Why the devil had he made Joe in the first place? Certainly not to indulge a Narcissus complex! There was another reason, a soundly logical one, hidden in the depths of alcohol.
   The x factor. If the x factor were known, Joe might be controllable. He would be. X was the master switch. At present the robot was, so to speak, running wild. If he were told to perform the task for which he was made, a psychological balance would occur. X was the catalyst that would reduce Joe to sanity.
   Very good. Gallegher drank high-powered Drambuie. Whoosh!
   Vanity of vanities; all is vanity. How could the x factor be found? Deduction? Induction? Osmosis?
   A bath in Drambuie-Gallegher clutched at his wildly revolving thoughts. What had happened that night a week ago?
   He had been drinking beer. Brock had come in. Brock had gone. Gallegher had begun to make the robot-Hm-m-m. A beer drunk was different from other types. Perhaps he was drinking the wrong liquors.
   Very likely. Gallegher rose, sobered himself with thiamin, and carted dozens of imported beer cans out of the refrigerator. He stacked them inside a frost-unit beside the couch. Beer squirted to the ceiling as he plied the opener. Now let’s see.
   The x factor. The robot knew what it represented, of course. But Joe wouldn’t tell. There he stood, paradoxically transparent, watching his gears go around.
   “Joe.”
   “Don’t bother me. I’m immersed in contemplation of beauty.”
   “You’re not beautiful.”
   “I am. Don’t you admire my tarzeel?”
   “What’s your tarzeel?”
   “Oh, I forgot,” Joe said regretfully. “You can’t sense that, can you? Come to think of it, I added the tarzeel myself after you made me. It’s very lovely.”
   “Hm-m-m.” The empty beer cans grew more numerous. There was only one company, somewhere in Europe, that put up beer in cans nowadays, instead of using the omnipresent plastibulbs, but Gallegher preferred the cans-the flavor was different, somehow. But about Joe. Joe knew why he had been created. Or did he? Gallegher knew, but his subconscious-Oh-oh! What about Joe’s subconscious?
   Did a robot have a subconscious? Well, it had a brain-Gallegher brooded over the impossibility of administering scopolamin to Joe. Hell! How could you release a robot’s subconscious?
   Hypnotism.
   Joe couldn’t be hypnotized. He was too smart.
   Unless-Autohypnotism?
   Gallegher hastily drank more beer. He was beginning to think clearly once more. Could Joe read the future? No; he had certain strange senses, but they worked by inflexible logic and the laws of probability. Moreover, Joe had an Achillean heel-his Narcissus complex.
   There might-there just might-be a way.
   Gallegher said,“You don’t seem beautiful to me, Joe.”
   “What do I care about you? I am beautiful, and I can see it. That’s enough.”
   “Yeah. My senses are limited, I suppose. I can’t realize your full potentialities. Still, I’m seeing you in a different light now. Fm drunk My subconscious is emerging. I can appreciate you with both my conscious and my subconscious. See?”
   “How lucky you are,” the robot approved.
   Gallegher closed his eyes.“You see yourself more fully than I can. But not completely, eh?”
   “What? I see myself as I am.”
   “With complete understanding and appreciation?”
   “Well, yes,” Joe said. “Of course. Don’t I?”
   “Consciously and subconsciously? Your subconsciousness might have different senses, you know.
   Or keener ones. I know there’s a qualitative and quantitive difference in my outlook when I’m drunk or hypnotized or my subconscious is in control somehow.”
   “Oh.” The robot looked thoughtfully into the mirror. “Oh.”
   “Too bad you can’t get drunk.”
   Joe’s voice was squeakier than ever. “My subconscious… I’ve never appreciated my beauty that way. I may be missing something.” -
   “Well, no use thinking about it,” Gallegher said. “You can’t release your subconscious.”
   “Yes, I can,” the robot said. “I can hypnotize myself.”
   Gallegher dared not open his eyes.“Yeah? Would that work?”
   “Of course. It’s just what I’m going to do now. I may see undreamed-of beauties in myself that I’ve never suspected before. Greater glories-Here I go.”
   Joe extended his eyes on stalks, opposed them, and then peered intently into each other. There was a long silence.
   Presently Gallegher said,“Joe!” Silence.
   “Joe!”
   Still silence. Dogs began to howl,“Talk so I can hear you.”
   “Yes,” the robot said, a faraway quality in its squeak.
   “Are you hypnotized?”
   “Yes.”
   “Are you lovely?”
   “Lovelier than I’d ever dreamed.” Gallegher let that pass. “Is your subconscious ruling?”
   “Yes.”
   “Why did I create you?”
   No answer. Gallegher licked his lips and tried again.“Joe. You’ve got to answer me. Your subconscious is dominant-remember? Now why did I create you?”
   No answer.
   “Think back. Back to the hour I created you. What happened then?”
   “You were drinking beer,” Joe said faintly. “You had trouble with the can opener. You said you were going to build a bigger and better can opener. That’s me.”
   Gallegher nearly fell off the couch.“What?”
   The robot walked over, picked up a can, and opened it with incredible deftness. No beer squirted.
   Joe was a perfect can opener.
   “That,” Gallegher said under his breath, “is what comes of knowing science by ear. I build the most complicated robot in existence just so—” He didn’t finish.
   Joe woke up with a start.“What happened?” he asked. Gallegher glared at him. “Open that can!” he snapped. The robot obeyed, after a brief pause. “Oh. So you found out. Well, I guess I’m just a slave now.”
   “Damned right you are. I’ve located the catalyst-the master switch. You’re in the groove, stupid, doing the job you were made for.”
   “Well,” Joe said philosophically, “at least I can still admire my beauty, when you don’t require my services.”
   Gallegher grunted.“You oversized can opener! Listen. Suppose I take you into court and tell you to hypnotize Judge Hansen. You’ll have to do it, won’t you?”
   “Yes. I’m no longer a free agent. Fm conditioned. Conditioned to obey you. Until now, I was conditioned to obey only one command-to do the job I was made for. Until you commanded me to open cans, I was free. Now I’ve got to obey you completely.”
   “Uh-huh,” Gallegher said. “Thank God for that. I’d have gone nuts within a week otherwise. At least I can get out of the Sonatone contract. Then all I have to do is solve Brock’s problem.”
   “But you did,” Joe said.
   “Huh?”
   “When you made me. You’d been talking to Brock previously, so you incorporated the solution to his problem into me. Subconsciously, perhaps.” -
   Gallegher reached for a beer.“Talk fast. What’s the answer?”
   “Subsonics,” Joe said. “You made me capable of a certain subsonic tone that Brock must broadcast at irregular time-intervals over his televiews—”
   Subsonics cannot be heard. But they can be felt. They can be felt as a faint, irrational uneasiness at first, which mounts to a blind, meaningless panic. It does not last. But when it is coupled with A. A.-
   auclience appeal-there is a certain inevitable result.
   Those who possessed home VoxView units were scarcely troubled. It was a matter of acoustics.
   Cats squalled; dogs howled mournfully. But the families sitting in their parlors, watching VoxView stars perform on the screen, didn’t really notice anything amiss. There wasn’t sufficient amplification, for one thing.
   But in the bootleg theater, where illicit VoxView televisors were hooked up to Magnas-There was a faint, irrational uneasiness at first. It mounted. Someone screamed. There was a rush for the doors. The audience was afraid of something, but didn’t know what. They knew only that they had to get out of there.
   All over the country there was a frantic exodus from the bootleg theaters when VoxView first rang in a subsonic during a regular broadcast. Nobody knew why, except Gallegher, the Brocks, and a couple of technicians who were let in on the secret.
   An hour later another subsonic was played. There was another mad exodus.
   Within a few weeks it was impossible to lure a patron into a bootleg theater. Home televisors were far safer! VoxView sales picked up-Nobody would attend a bootleg theater. An unexpected result of the experiment was that, after a while, nobody would attend any of the legalized Sonatone theaters either. Conditioning had set in.
   Audiences didn’t know why they grew panicky in the bootleg places. They associated their blind, unreasoning fear with other factors, notably mobs and claustrophobia. One evening a woman named Jane Wilson, otherwise not notable, attended a bootleg show… She fled with the rest when the subsonic was turned on.
   The next night she went to the palatial Sonatone Bijou. In the middle of a dramatic feature she looked around, realized that there was a huge throng around her, cast up horrified eyes to the ceiling, and imagined that it was pressing down.
   She had to get out of there!
   Her squall was the booster charge. There were other customers who had heard subsonics before. No one was hurt during the panic; it was a legal rule that theater doors be made large enough to permit easy egress during a fire. No one was hurt, but it was suddenly obvious that the public was being conditioned by subsonics to avoid the dangerous combination of throngs and theaters. A simple matter of psychological association-Within four months the bootleg places had disappeared and the Sonatone supertheaters had closed for want of patronage. The Tones, father and son, were not happy. But everybody connected with VoxView was.
   Except Gallegher. He had collected a staggering check from Brock, and instantly cabled to Europe for an incredible quantity of canned beer. Now, brooding over his sorrows, he lay on the laboratory couch and siphoned a highball down his throat. Joe, as usual, was before the mirror, watching the wheels go round.
   “Joe,” Gallegher said.
   “Yes? What can I do?”
   “Oh, nothing.” That was the trouble. Gallegher fished a crumpled cable tape out of his pocket and morosely read it once more. The beer cannery in Europe had decided to change its tactics. From now on, the cable said, their beer would be put in the usual plastibulbs, in conformance with custom and demand. No more cans.
   There wasn’t anything put up in cans in this day and age. Not even beer, now.
   So what good was a robot who was built and conditioned to be a can opener?
   Gallegher sighed and mixed another highball-a stiff one. Joe postured proudly before the mirror.
   Then he extended his eyes, opposed them, and quickly liberated his subconscious through autohypnotism. Joe could appreciate himself better that way.
   Gallegher sighed again. Dogs were beginning to bark like mad for blocks around. Oh, well.
   He took another drink and felt better. Presently, he thought, it would be time to sing“Frankie and Johnnie.” Maybe he and Joe might have a duet-one baritone and one inaudible sub or supersonic. Close harmony.
   Ten minutes later Gallegher was singing a duet with his can opener.
   THE MISGUIDED HALO
   The youngest angel could scarcely be blamed for the error. They had given him a brand-new, shining halo and pointed down to the particular planet they meant. He had followed directions implicitly, feeling quite proud of the responsibility. This was the first time the youngest angel had ever been commissioned to bestow sainthood on a human.
   So he swooped down to the earth, located Asia, and came to rest at the mouth of a cavern that gaped halfway up a Himalayan peak. He entered the cave, his heart beating wildly with excitement, preparing to materialize and give the holy lama his richly earned reward. For ten years the ascetic Tibetan Kai Yung had sat motionless, thinking holy thoughts. For ten more years he had dwelt on top of a pillar, acquiring additional merit. And for the last decade he had lived in this cave, a hermit, forsaking fleshly things.
   The youngest angel crossed the threshold and stopped with a gasp of amazement. Obviously he was in the wrong place. An overpowering odor of fragrant sake assailed his nostrils, and he stared aghast at the wizened, drunken little man who squatted happily beside a fire, roasting a bit of goat flesh. A den of iniquity!
   Naturally, the youngest angel, knowing little of the ways of the world, could not understand what had led to the lama’s fall from grace. The great pot of sake that some misguidedly pious one had left at the cave mouth was an offering, and the lama had tasted, and tasted again. And by this time he was clearly not a suitable candidate f or sainthood.
   The youngest angel hesitated. The directions had been explicit. But surely this tippling reprobate could not be intended to wear a halo. The lama hiccuped loudly and reached for another cup of sake and thereby decided the angel, who unfurled his wings and departed with an air of outraged dignity.
   Now, in a Midwestern State of North America there is a town called Tibbett. Who can blame the angel if he alighted there, and, after a brief search, discovered a man apparently ripe for sainthood, whose name, as stated on the door of his small suburban home, was K. Young?
   “I may have got it wrong,” the youngest angel thought. “They said it was Kai Yung. But this is Tibbett, all right. He must be the man. Looks holy enough, anyway.
   “Well,” said the youngest angel, “here goes. Now, where’s that halo?”
   Mr. Young sat on the edge of his bed, with head lowered, brooding. A depressing spectacle. At length he arose and donned various garments. This done, and shaved and washed and combed, he descended the stairway to breakfast.
   Jill Young, his wife, sat examining the paper and sipping orange juice. She was a small, scarcely middle-aged, and quite pretty woman who had long ago given up trying to understand life. It was, she decided, much too complicated. Strange things were continually happening. Much better to remain a bystander and simply let them happen. As a result of this attitude, she kept her charming face unwrinlded and added numerous gray hairs to her husband’s head.
   More will be said presently of Mr. Young’s head. It had, of course, been transfigured during the night. But as yet he was unaware of this, and Jill drank orange juice and placidly approved a silly-looking hat in an advertisement.
   “Hello, Filthy,” said Young. “Morning.”
   He was not addressing his wife. A small and raffish Scotty had made its appearance, capering hysterically about its master’s feet, and going into a fit of sheer madness when the man pulled its hairy ears. The raffish Scotty flung its head sidewise upon the carpet and skated about the room on its muzzle, uttering strangled s~queaks of delight. Growing tired of this at last, the Scotty, whose name was Filthy McNasty, began thumping its head on the floor with the apparent intention of dashing Out its brains, if any.
   Young ignored the familiar sight. He sat down, unfolded his napkin, and examined his food. With a slight grunt of appreciation he began to eat.
   He became aware that his wife was eying him with an odd and distrait expression. Hastily he dabbed at his ;lips with the napkin. But Jill still stared.
   Young scrutinized his shirt front. It was, if not immaculate, at least free from stray shreds of bacon or egg. He looked at his wife, and realized that she was staring at a point slightly above his head. He looked up.
   Jill started slightly. She whispered,“Kenneth, what is that?”
   Young smoothed his hair.“Er… what, dear?”
   “That thing on your head.”
   The man ran exploring fingers across his scalp.“My head? Flow do you mean?”
   “It’s shining,” Jill explained. “What on earth have you been doing to yourself?”
   Mr. Young felt slightly irritated.“I have been doing nothing to myself. A man grows bald eventually.”
   Jill frowned and drank orange juice. Her fascinated gaze crept up again. Finally she said,“Kenneth, I wish you’d—”
   “What?”
   She pointed to a mirror on the wall.
   With a disgusted grunt Young arose and faced the image in the glass. At first he saw nothing unusual. It was the same face he had been seeing in mirrors for years. Not an extraordinary face-not one at which a man could point with pride and say:“Look. My face.” But, on the other hand, certainly not a countenance which would cause consternation. All in all, an ordinary, clean, well-shaved, and rosy face. Long association with it had given Mr. Young a feeling of tolerance, if not of actual admiration.
   But topped by a halo it acquired a certain eerieness.
   The halo hung unsuspended about five inches from the scalp. It measured perhaps seven inches in diameter, and seemed like a glowing, luminous ring of white light. It was impalpable, and Young passed his hand through it several times in a dazed manner.
   “It’s a… halo,” he said at last, and turned to stare at Jill.
   The Scotty, Filthy McNasty, noticed the luminous adornment for the first time. He was greatly interested. He did not, of course, know what it was, but there was always a chance that it might be edible. He was not a very bright dog.
   Filthy sat up and whined. He was ignored. Barking loudly, he sprang forward and attempted to climb up his master’s body in a mad attempt to reach and rend the halo. Since it had made no hostile move, it was evidently fair prey.
   Young defended himself, clutched the Scotty by the nape of its neck, and carried the yelping dog into another room, where he left it. Then he returned and once more looked at Jill.
   At length she observed,“Angels wear halos.”
   “Do I look like an angel?” Young asked. “It’s a… a scientific manifestation. Like… like that girl whose bed kept bouncing around. You read about that.”
   Jill had.“She did it with her muscles.”
   “Well, I’m not,” Young said definitely. “How could I? It’s scientific. Lots of things shine by themselves.”
   “Oh, yes. Toadstools.”
   The man winced and rubbed his head.“Thank you, my dear. I suppose you know you’re being no help at all.”
   “Angels have halos,” Jill said with a sort of dreadful insistence.
   Young was at the mirror again.“Darling, would you mind keeping your trap shut for a while? I’m scared as hell, and you’re far from encouraging.”
   Jill burst into tears, left the room, and was presently heard talking in a low voice to Filthy.
   Young finished his coffee, but it was tasteless. He was not as frightened as he had indicated. The manifestation was strange, weird, but in no way terrible. Horns, perhaps, would have caused horror and consternation. But a halo-Mr. Young read the Sunday newspaper supplements, and had learned that everything odd could be attributed to the bizarre workings of science. Somewhere he had heard that all mythology had a basis in scientific fact. This comforted him, until he was ready to leave for the office.
   He donned a derby. Unfortunately the halo was too large. The hat seemed to have two brims, the upper one whitely luminous.
   “Damn!” said Young in a heartfelt manner. He searched the closet and tried on one hat after another.
   None would hide the halo. Certainly he could not enter a crowded bus in such a state.
   A large furry object in a corner caught his gaze. He dragged it out and eyed the thing with loathing.
   It was a deformed, gigantic woolly headpiece, resembling a shako, which had once formed a part of a masquerade costume. The suit itself had long since vanished, but the hat remained to the comfort of Filthy, who sometimes slept on it.
   Yet it would hide the halo. Gingerly Young drew the monstrosity on his head and crept toward the mirror. One glance was enough. Mouthing a brief prayer, he opened the door and fled.
   Choosing between two evils is often difficult. More than once during that nightmare ride downtown Young decided he had made the wrong choice. Yet, somehow, he could not bring himself to tear off the hat and stamp it underfoot, though he was longing to do so. Huddled in a corner of the bus, he steadily contemplated his fingernails and wished he was dead. He heard titters and muffled laughter, and was conscious of probing glances riveted on his shrinking head.
   A small child tore open the scar tissue on Young’s heart and scrabbled about in the open wound with rosy, ruthless fingers.
   “Mamma,” said the small child piercingly, “look at the funny man.”
   “Yes, honey,” came a woman’s voice. “Be quiet.”
   “What’s that on his head?” the brat demanded.
   There was a significant pause. Finally the woman said,“Well, I don’t really know,” in a baffled manner.
   “What’s he got it on for?”
   No answer.
   “Mamma!”
   “Yes, honey.”
   “Is he crazy?”
   “Be quiet,” said the woman, dodging the issue.
   “But what is it?”
   Young could stand it no longer. He arose and made his way with dignity through the bus, his glazed eyes seeing nothing. Standing on the outer platform, he kept his face averted from the fascinated gaze of the conductor.
   As the vehicle slowed down Young felt a hand laid on his arm. He turned. The small child’s mother was standing there, frowning.
   “Well?” Young inquired snappishly.
   “It’s Billy,” the woman said. “I try to keep nothing from him. Would you mind telling me just what that is on your head?”
   “It’s Rasputin’s beard,” Young grated. “He willed it to me.” The man leaped from the bus and, ignoring a half-heard question from the still-puzzled woman, tried to lose himself in the crowd.
   This was difficult. Many were intrigued by the remarkable hat. But, luckily, Young was only a few blocks from his office, and at last, breathing hoarsely, he stepped into the elevator, glared murderously at the operator, and said,“Ninth floor.”
   “Excuse me, Mr. Young,” the boy said mildly. “There’s something on your head.”
   “I know,” Young replied. “I put it there.”
   This seemed to settle the question. But after the passenger had left the elevator, the boy grinned widely. When he saw the janitor a few minutes later he said:“You know Mr. Young? The guy—”
   “I know him. So what?”
   “Drunk as a lord.”
   “Him? You’re screwy.”
   “Tighter’n a drum,” declared the youth, “swelp me Gawd.” Meanwhile, the sainted Mr. Young made his way to the office of Dr.
   French, a physician whom he knew slightly, and who was conveniently located in the same building.
   He had not long to wait. The nurse, after one startled glance at the remarkable hat, vanished, and almost immediately reappeared to usher the patient into the inner sanctum.
   Dr. French, a large, bland man with a waxed, yellow mustache, greeted Young almost effusively.
   “Come in, come in. How are you today? Nothing wrong, I hope. Let me take your hat.”
   “Wait,” Young said, fending off the physician. “First let me explain. There’s something on my head.”
   “Cut, bruise or fracture?” the literal-minded doctor inquired. “I’ll fax you up in a jiffy.”
   “I’m not sick,” said Young. “At least, I hope not. I’ve got a… uh, a halo.”
   “Ha, ha,” Dr. French applauded. “A halo, eh? Surely you’re not that good.”
   “Oh, the hell with it!” Young snapped, and snatched off his hat. The doctor retreated a step. Then, interested, he approached and tried to finger the halo. He failed.
   “I’ll be— This is odd,” he said at last. “Does look rather like one, doesn’t it?”
   “What is it? That’s what I want to know.”
   French hesitated. He plucked at his mustache.“Well, it’s rather out of my line. A physicist might-No. Perhaps Mayo’s. Does it come off?”
   “Of course not. You can’t even touch the thing.”
   “Ah. I see. Well, I should like some specialists’ opinions. In the meantime, let me see—” There was orderly tumult. Young’s heart, temperature, blood, saliva and epidermis were tested and approved.
   At length French said:“You’re fit as a fiddle. Come in tomorrow, at ten. I’ll have some other specialists here then.”
   “You… uh… you can’t get rid of this?”
   “I’d rather not try just yet. It’s obviously some form of radioactivity. A radium treatment may be necessary—”
   Young left the man mumbling about alpha and gamma rays. Discouraged, he donned his strange hat and went down the hail to his own office.
   The Atlas Advertising Agency was the most conservative of all advertising agencies. Two brothers with white whiskers had started the firm in 1800, and the company still seemed to wear dignified mental whiskers. Changes were frowned upon by the board of directors, who, in 1938, were finally convinced that radio had come to stay, and had accepted contracts for advertising broadcasts.
   Once a junior vice president had been discharged for wearing a red necktie.
   Young slunk into his office. It was vacant. He slid into his chair behind the desk, removed his hat, and gazed at it with loathing. The headpiece seemed to have grown even more horrid than it had appeared at first. It was shedding, and, moreover, gave off a faint but unmistakable aroma of unbathed Scotties.
   After investigating the halo, and realizing that it was still firmly fixed in its place, Young turned to his work. But the Norns were casting baleful glances in his direction, for presently the door opened and Edwin G. Kipp, president of Atlas, entered. Young barely had time to duck his head beneath the desk and hide the halo.
   Kipp was a small, dapper, and dignified man who wore pince-nez and Vandyke with the air of a reserved fish. His blood had long since been metamorphosed into ammonia. He moved, if not in beauty, at least in an almost visible aura of grim conservatism.
   “Good morning, Mr. Young,” he said. “Er… is that you?”
   “Yes,” said the invisible Young. “Good morning. I’m tying my shoelace.”
   To this Kipp made no reply save for an almost inaudible cough. Time passed. The desk was silent.
   “Er… Mr. Young?”
   “I’m… still here,” said the wretched Young. “It’s knotted. The shoelace, I mean. Did you want me?”
   “Yes.”
   Kipp waited with gradually increasing impatience. There were no signs of a forthcoming emergence.
   The president considered the advisability of his advancing to the desk and peering under it. But the mental picture of a conversation conducted in so grotesque a manner was harrowing. He simply gave up and told Young what he wanted.
   “Mr. Devlin has just telephoned,” Kipp observed. •“He will arrive shortly. He wishes to… er… to be shown the town, as he put it.”
   The invisible Young nodded. Devlin was one of their best clients. Or, rather, he had been until last year, when he suddenly began to do business with another firm, to the discomfiture of Kipp and the board of directors.
   The president went on.“He told me he is hesitating about his new contract. He had planned to give it to World, but I had some correspondence with him on the matter, and suggested that a personal discussion might be of value. So he is visiting our city, and wishes to go… er… sightseeing.”
   Kipp grew confidential.“I may say that Mr. Devlin told me rather definitely that he prefers a less conservative firm. ‘Stodgy,’ his term was. He will dine with me tonight, and I shall endeavor to convince him that our service will be of value. Yet”-Kipp coughed again—“yet diplomacy is, of course, important. Ishould appreciate your entertaining Mr. Devlin today.”
   The desk had remained silent during this oration. Now it said convulsively:“I’m sick. I can’t—”
   “You are ill? Shall I summon a physician?”
   Young hastily refused the offer, but remained in hiding.“No, I.. but I mean—”
   “You are behaving most strangely,” Kipp said with commendable restraint. “There is something you should know, Mr. Young. I had not intended to tell you as yet, but… at any rate, the board has taken notice of you. There was a discussion at the last meeting. We have planned to offer you a vice presidency in the firm.”
   The desk was stricken dumb.
   “You have upheld our standards for fifteen years,” said Kipp. “There has been no hint of scandal attached to your name. I congratulate you, Mr. Young.”
   The president stepped forward, extending his hand. An arm emerged from beneath the desk, shook Kipp’s, and quickly vanished.
   Nothing further happened. Young tenaciously remained in his sanctuary. Kipp realized that, short of dragging the man out bodily, he could not hope to view an entire Kenneth Young for the present. With an admonitory cough he withdrew.
   The miserable Young emerged, wincing as his cramped muscles relaxed. A pretty kettle of fish. How could he entertain Devlin while he wore a halo? And it was vitally necessary that Devlin be entertained, else the elusive vice presidency would be immediately withdrawn. Young knew only too well that employees of Atlas Advertising Agency trod a perilous pathway.
   His reverie was interrupted by the sudden appearance of an angel atop the bookcase.
   It was not a high bookcase, and the supernatural visitor sat there calmly enough, heels dangling and wings furled. A scanty robe of white samite made up the angel’s wardrobe-that and a shining halo, at sight of which Young felt a wave of nausea sweep him.
   “This,” he said with rigid restraint, “is the end. A halo may be due to mass hypnotism. But when I start seeing angels—”
   “Don’t be afraid,” said the other. “I’m real enough.”
   Young’s eyes were wild. “How do I know? I’m obviously talking to empty air. It’s schizo-something.
   Co away.”
   The angel wriggled his toes and looked embarrassed.“I can’t, just yet. The fact is, I made a bad mistake. You may have noticed that you’ve a slight halo—”
   Young gave a short, bitter laugh.“Oh, yes. I’ve noticed it.”
   Before the angel could reply the door opened. Kipp looked in, saw that Young was engaged, and murmured,“Excuse me,” as he withdrew.
   The angel scratched his golden curls.“Well, your halo was intended for somebody else-a Tibetan lama, in fact. But through a certain chain of circumstances I was led to believe that you were the candidate for sainthood. So—” The visitor made a comprehensive gesture.
   Young was baffled.“I don’t quite—”
   “The lama… well, sinned. No sinner may wear a halo. And, as I say, I gave it to you through error.”
   “Then you can take it away again?” Amazed delight suffused Young’s face. But the angel raised a benevolent hand.
   “Fear not. I have checked with the recording angel. You have led a blameless life. As a reward, you will be permitted to keep the halo of sainthood.”
   The horrified man sprang to his feet, making feeble swimming motions with his arms.“But…
   but… but—”
   “Peace and blessings be upon you,” said the angel, and vanished. Young fell back into his chair and massaged his aching brow. Simultaneously the door opened and Kipp stood on the threshold. Luckily Young’s hands temporarily hid the halo.
   “Mr. Devlin is here,” the president said. “Er… who was that on the bookcase?”
   Young was too crushed to lie plausibly. He muttered,“An angel.”
   Kipp nodded in satisfaction.“Yes, of course… What? You say an angel… an angel? Oh, my gosh!” The man turned quite white and hastily took his departure.
   Young contemplated his hat. The thing still lay on the’ desk, wincing slightly under the baleful stare directed at it. To go through life wearing a halo was only less endurable than the thought of continually wearing the loathsome hat. Young brought his fist down viciously on the desk.
   “I won’t stand it! I… I don’t have to—” He stopped abruptly. A dazed look grew in his eyes.
   “I’ll be… that’s right! I don’t have to stand it. If that lama got out of it… of course. ‘No sinner may wear a halo.” Young’s round face twisted into a mask of sheer evil. “I’ll be a sinner, then! I’ll break all the Commandments—”
   He pondered. At the moment he couldn’t remember what they were. ‘Thou shalt not covet thy neighbor’s wife.’ That was one.
   Young thought of his neighbor’s wife-a certain Mrs. Clay, a behemothic damsel of some fifty summers, with a face like a desiccated pudding. That was one Commandment he had no intention of breaking.
   But probably one good, healthy sin would bring back the angel in a hurry to remove the halo. What crimes would result in the least inconvenience? Young furrowed his brow.
   Nothing occurred to him. He decided to go for a walk. No doubt some sinful opportunity would present itself.
   He forced himself to don the shako and had reached the elevator when a hoarse voice was heard haloing after him. Racing along the hall was a fat man.
   Young knew instinctively that this was Mr. Devlin.
   The adjective“fat,” as applied to Devlin, was a considerable understatement. The man bulged. His feet, strangled in biliously yellow shoes, burst out at the ankles like blossoming flowers. They merged into calves that seemed to gather momentum as they spread and mounted, flung themselves up with mad abandon, and revealed themselves in their complete, unrestrained glory at Devlin’s middle. The man resembled, in silhouette, a pineapple with elephantiasis. A great mass of flesh poured out of his collar, forming a pale, sagging lump in which Young discerned some vague resemblance to a face.
   Such was Devlin, and he charged along the hall, as mammoths thunder by, with earth-shaking tramplings of his crashing hoofs.
   “You’re Young!” he wheezed. “Almost missed me, eh? I was waiting in the office—” Devlin paused, his fascinated gaze upon the hat. Then, with an effort at politeness, he laughed falsely and glanced away. “Well, I’m all ready and r’aring to go.”
   Young felt himself impaled painfully on the horns of a dilemma. Failure to entertain Devlin would mean the loss of that vice presidency. But the halo weighed like a flatiron on Young’s throbbing head.
   One thought was foremost in his mind: he had to get rid of the blessed thing.
   Once he had done that, he would trust to luck and diplomacy. Obviously, to take out his guest now would be fatal insanity. The hat alone would be fatal.
   “Sorry,” Young grunted. “Got an important engagement. I’ll be back for you as soon as I can.”
   Wheezing laughter, Devlin attached himself firmly to the other’s arm. “No, you don’t. You’re showing me the town! Right now!” An unmistakable alcoholic odor was wafted to Young’s nostrils. He thought quickly.
   “All right,” he said at last. “Come along. There’s a bar downstairs. We’ll have a drink, eh?”
   “Now you’re talking,” said the jovial Devlin, almost incapacitating Young with a comradely slap on the back. “Here’s the elevator.”
   They crowded into the cage. Young shut his eyes and suffered as interested stares were directed upon the hat. He fell into a state of coma, arousing only at the ground floor, where Devlin dragged him out and into the adjacent bar.
   Now Young’s plan was this: he would pour drink after drink down his companion’s capacious gullet, and await his chance to slip away unobserved. It was a shrewd scheme, but it had one flaw-Devlin refused to drink alone.
   “One for you and one for me,” he said. “That’s fair. Have another.”
   Young could not refuse, under the circumstances. The worst of it was that Devlin’s liquor seemed to seep into every cell of his huge body, leaving him, finally, in the same state of glowing happiness which had been his originally. But poor Young was, to put it as charitably as possible, tight.
   He sat quietly in a booth, glaring across at Devlin. Each time the waiter arrived, Young knew that the man’s eyes were riveted upon the hat. And each round made the thought of that more irritating.
   Also, Young worried about his halo. He brooded over sins. Arson, burglary, sabotage, and murder passed in quick review through his befuddled mind. Once he attempted to snatch the waiter’s change, but the man was too alert. He laughed pleasantly and placed a fresh glass before Young.
   The latter eyed it with distaste. Suddenly coming to a decision, he arose and wavered toward the door. Devlin overtook him on the sidewalk“What’s the matter? Let’s have another—”
   “I have work to do,” said Young with painful distinctness. He snatched a walking cane from a passing pedestrian and made threatening gestures with it until the remonstrating victim fled hurriedly.
   Heftlug the stick in his hand, he brooded blackly.
   “But why work?” Devlin inquired largely. “Show me the town.”
   “I have important matters to attend to.” Young scrutinized a small child who had halted by the curb and was returning the stare with interest. The tot looked remarkably like the brat who had been so insulting on the bus.
   “What’s important?” Devlin demanded. “Important matters, eh? Such as what?”
   “Beating small children,” said Young, and rushed upon the startled child, brandishing his cane. The youngster uttered a shrill scream and fled. Young pursued for a few feet and then became entangled with a lamp-post. The lamp-post was impolite and dictatorial. It refused to allow Young to pass.The man remonstrated and, finally, argued, but to no avail.
   The child had long since disappeared. Administering a brusque and snappy rebuke to the lamp-post, Young turned away.
   “What in Pete’s name are you trying to do?” Devlin inquired. “That cop’s looking at us. Come along.” He took the other’s arm and led him along the crowded sidewalk.
   “What am I trying to do?” Young sneered. “It’s obvious, isn’t it? I wish to sin.”
   “Er… sin?”
   “Sin.”
   “Why?”
   Young tapped his hat meaningly, but Devlin put an altogether wrong interpretation on the gesture.
   “You’re nuts?”
   “Oh, shut up,” Young snapped in a sudden burst of rage, and thrust his cane between the legs of a passing bank president whom he knew slightly. The unfortunate man fell heavily to the cement, but arose without injury save to his dignity.
   “I beg your pardon!” he barked.
   Young was going through a strange series of gestures. He had fled to a show-window mirror and was doing fantastic things to his hat, apparently trying to lift it in order to catch a glimpse of the top of his head-a sight, it seemed, to be shielded jealously from profane eyes. At length he cursed loudly, turned, gave the bank president a contemptuous stare, and hurried away, trailing the puzzled Devlin like a captive balloon.
   Young was muttering thickly to himself.
   “Got to sin-really sin. Something big. Burn down an orphan asylum. Kill m’ motherin-law. Kill…
   anybody!” He looked quickly at Devlin, and the latter shrank back in sudden fear. But finally Young gave a disgusted grunt.
   “Nrgh. Too much blubber. Couldn’t use a gun or a knife. Have to blast-Look!” Young said, clutching Devlin’s arm. “Stealing’s a sin, isn’t it?”
   “Sure is,” the diplomatic Devlin agreed. “But you’re not—”
   Young shook his head.“No. Too crowded here. No use going to jail. Come on!”
   He plunged forward. Devlin followed. And Young fulfilled his promise to show his guest the town, though afterward neither of them could remember exactly what had happened. Presently Devlin paused in a liquor store for refueling, and emerged with bottles protruding here and there from his clothing.
   Hours merged into an alcoholic haze. Life began to assume an air of foggy unreality to the unfortunate Devlin. He sank presently into a coma, dimly conscious of various events which marched with celerity through the afternoon and long into the night. Finally he roused himself sufficiently to realize that he was standing with Young confronting a wooden Indian which stood quietly outside a cigar store. It was, perhaps, the last of the wooden Indians. The outworn relic of a bygone day, it seemed to stare with faded glass eyes at the bundle of wooden cigars it held in an extended hand.
   Young was no longer wearing a hat. And Devlin suddenly noticed something decidedly peculiar about his companion.
   He said softly,“You’ve got a halo.”
   Young started slightly.“Yes,” he replied, “I’ve got a halo. This Indian—” He paused.
   Devlin eyed the image with disfavor. To his somewhat fuzzy brain the wooden Indian appeared even more horrid than the surprising halo. He shuddered and hastily averted his gaze.
   “Stealing’s a sin,” Young said under his breath, and then, with an elated cry, stooped to lift the Indian. He fell immediately under its weight, emitting a string of smoking oaths as he attempted to dislodge the incubus.
   “Heavy,” he said, rising at last. “Give me a hand.”
   Devlin had long since given up any hope of finding sanity in this madman’s actions. Young was obviously determined to sin, and the fact that he possessed a halo was somewhat disquieting, even to the drunken Devlin. As a result, the two men proceeded down the street, bearing with them the rigid body of a wooden Indian.
   The proprietor of the cigar shop came out and looked after them, rubbing his hands. His eyes followed the departing statue with unmitigated joy.
   “For ten years I’ve tried to get rid of that thing,” he whispered gleefully. “And now… aha!”
   He re-entered the store and lit a Corona to celebrate his emancipation.
   Meanwhile, Young and Devlin found a taxi stand. One cab stood there; the driver sat puffing a cigarette and listening to his radio. Young hailed the man.
   “Cab, sir?” The driver sprang to life, bounced out of the car, and flung open the door. Then he remained frozen in a half-crouching position, his eyes revolving wildly in their sockets.
   He had never believed in ghosts. He was, in fact, somewhat of a cynic. But in the face of a bulbous ghoul and a decadent angel bearing the stiff corpse of an Indian, he felt with a sudden, blinding shock of realization that beyond life lies a black abyss teeming with horror unimaginable. Whining shrilly, the terrified man leaped back into his cab, got the thing into motion, and vanished as smoke before the gale.
   Young and Devlin looked at one another ruefully.
   “What now?” the latter asked.
   “Well,” said Young, “I don’t live far from here. Only ten blocks or so. Come on!”
   It was very late, and few pedestrians were abroad. These few, for the sake of their sanity, were quite willing to ignore the wanderers and go their separate ways. So eventually Young, Devlin, and the wooden Indian arrived at their destination.
   The door of Young’s home was locked, and he could not locate the key. He was curiously averse to arousing Jill. But, for some strange reason, he felt it vitally necessary that the wooden Indian be concealed. The cellar was the logical place. He dragged his two companions to a basement window, smashed it as quietly as possible, and slid the image through the gap.
   “Do you really live here?” asked Devlin, who had his doubts.
   “Hush!” Young said warningly. “Come on!”
   He followed the wooden Indian, landing with a crash in a heap of coal. Devlin joined him after much wheezing and grunting. It was not dark. The halo provided about as much illumination as a twenty-five-watt globe.
   Young left Devlin to nurse his bruises and began searching for the wooden Indian. It had unaccountably vanished. But he found it at last cowering beneath a washtub, dragged the object out, and set it up in a corner. Then he stepped back and faced it, swaying a little.
   “That’s a sin, all right,” he chuckled. “Theft. It isn’t the amount that matters. It’s the principle of the thing. A wooden Indian is just as important as a million dollars, eh, Devlin?”
   “I’d like to chop that Indian into fragments,” said Devlin with passion. “You made me carry it for three miles.” He paused, listening. “What in heaven’s name is that?”
   A small tumult was approaching. Filthy, having been instructed often in his duties as a watchdog, now faced opportunity. Noises were proceeding from the cellar. Burglars, no doubt. The raffish Scotty cascaded down the stairs in a babel of frightful threats and oaths. Loudly declaring his intention of eviscerating the intruders, he flung himself upon Young, who made hasty ducking sounds intended to soothe the Scotty’s aroused passions.
   Filthy had other ideas. He spun like a dervish, yelling bloody murder. Young wavered, made a vain snatch at the air, and fell prostrate to the ground. He remained face down, while Filthy, seeing the halo, rushed at it and trampled upon his master’s head.
   The wretched Young felt the ghosts of a dozen and more drinks rising to confront him. He clutched, at the dog, missed, and gripped instead the feet of the wooden Indian. The image swayed perilously.
   Filthy cocked up an apprehensive eye and fled down the length of his master’s body, pausing halfway as he remembered his duty. With a muffled curse he sank his teeth into the nearest portion of Young and attempted to yank off the miserable man’s pants.
   Meanwhile, Young remained face down, clutching the feet of the wooden Indian in a despairing grip.
   There was a resounding clap of thunder. White light blazed through the cellar. The angel appeared.
   Devlin’s legs gave way. He sat down in a plump heap, shut his eyes, and began chattering quietly to himself. Filthy swore at the intruder, made an unsuccessful attempt to attain a firm grasp on one of the gently fanning wings, and went back to think it over, arguing throatily. The wing had an unsatisfying lack of substantiality.
   The angel stood over Young with golden fires glowing in his eyes, and a benign look of pleasure molding his noble features.“This,” he said quietly, “shall be taken as a symbol of your first successful good deed since your enhaloment.” A wingtip brushed the dark and grimy visage of the Indian.
   Forthwith, there was no Indian.“You have lightened the heart of a fellow man-little, to be sure, but some, and at a cost of much labor on your part.
   “For a day you have struggled with this sort to redeem him, but for this no success has rewarded you, albeit the morrow’s pains will afflict you.
   “Go forth, K. Young, rewarded and protected from all sin alike by your halo.” The youngest angel faded quietly, for which alone Young was grateful. His head was beginning to ache and he’d feared a possible thunderous vanishment.
   Filthy laughed nastily, and renewed his attack on the halo. Young found the unpleasant act of standing upright necessary. While it made the walls and tubs spin round like all the hosts of heaven, it made impossible Filthy’s dervish dance on his face.
   Some time later he awoke, cold sober and regretful of the fact. He lay between cool sheets, watching morning sunlight lance through the windows, his eyes, and feeling it splinter in jagged bits in his brain.
   His stomach was making spasmodic attempts to leap up and squeeze itself out through his burning throat.
   Simultaneous with awakening came realization of three things: the pains of the morrow had indeed afflicted him; the halo mirrored still in the glass above the dressing table-and the parting words of the angel.
   He groaned a heartfelt triple groan. The headache would pass, but the halo, he knew, would not.
   Only by sinning could one become unworthy of it, and-shining protector!-it made him unlike other men. His deeds must all be good, his works a help to men. He could not sin!
   THE VOICE OF THE LOBSTER
   Tilting his cigar at a safe angle Terence Lao-T’se Macduff applied a wary eye to the peephole in the curtain and searched the audience for trouble.
   “A setup,” he muttered under his breath. “Or is it? I have the inexplicable sensation of wet mice creeping slowly up and down my spine. What a pity I wasn’t able to get that Lesser Vegan girl to front for me. Ah, well. Here I go.”
   He drew up his rotund form as the curtain slowly rose.
   “Good evening to you all,” he said jovially. “I am happy to see so many eager seekers after knowledge, from all parts of the Galaxy, gathered here tonight on this, Aldebaran’s greenest world—”
   Muffled noises rose from the audience, mingled with the musky odor of Aldebaranese and the scents of many other races and species. For it was Lottery Time on Aldebaran Tau and the famous celebration based on the counting of seeds in the first sphyghi fruit of the season had as usual drawn luck-worshippers from all over the Galaxy. There was even an Earthman, with shaggy red hair and a scowling face, who sat in the front row, glaring up at Macduff.
   Uneasily evading that glare, Macduff went on with some haste.
   “Ladies, gentlemen and Aldebaranese, I offer you my All-Purpose Radio-isotopic Hormone Rejuvenating Elixir, the priceless discovery which will give you the golden treasury of youth at a sum easily within the reach of each and every—”
   An ambiguous missile whizzed past Macduff’s head. His trained ear screened out words in a dozen different interstellar tongues and realized that none of them implied approval.
   The red-haired Earthman was bellowing,“The mon’s a crook! Nae doot aboot it!” Macduff, automatically dodging an overripe fruit, looked pensively at him.
   “Oh-oh,” Macduff was thinking. “I wonder how he found out those cards were marked for black light?”
   He held up his arms dramatically for silence, took a backward step and kicked the trigger on the trap door. Instantly he dropped out of sight. From the audience rose a tremendous bellow of balked fury.
   Macduff, scuttling rapidly past discarded flats of scenery, heard feet thundering above him.
   “There will be chlorophyll spilled tonight,” he mused, sprinting. “That’s the trouble with these Aldebaranese, they’re still vegetables at heart. No sense of ethics, merely tropisms.”
   His racing feet tripped over a half-empty box of progesterone, a hormone necessary when a sucker, or customer, was fowl or mammal strain.
   “Can’t be the hormones,” he pondered, kicking boxes out of his path. “It must have been the radio-isotope. I shall write a scorching letter to that Chicago outfit. Fly-by-nights, of course. I should have suspected the quality of their product at that price. Three months, forsooth! Why, it hasn’t been a fortnight since I sold the first bottle-and it’s taken this long to finish the payoffs and start hoping for a net profit.”
   This was serious. Tonight had been the first occasion on which he hoped to put the profits from All-Purpose Radio-isotopic Hormone Rejuvenating Elixir into his own pocket. Aldebaran officials had a greed which one didn’t normally associate with vegetable ancestry. How was he going to get enough money to ensure his passage spaceward in a hurry if speed seemed indicated?
   “Trouble, trouble,” Macduff murmured, as he fled down a corridor, ducked out of the exit and foresightedly sent a tower of empty boxes crashing down, blocking the door. Screams of rage came from behind him.
   “Sounds like Babel,” he said, trotting. “That’s the trouble with galactic travel. Too many overemotional races.” Doubling and twisting along a planned course, he continued to mutter marginal comments, for Macduff generally moved in a haze of sotto voce remarks confidingly addressed to himself, usually approving in nature.
   After a time, deciding that he had put a safe distance between himself and justice, he slowed his pace, paused at a dingy hock-shop and paid out a few coins from his paltry store. In return he was given a small battered suitcase, which contained everything necessary for a hurried departure-everything, that is, except the really vital factor. Macduff had no space ticket.
   Had he anticipated the full extent of Aldebaranese rapacity and corruption he could perhaps have brought along more payoff funds. But he had wanted his arrival to coincide with the great sphyghi festival and time pressed. Still, there were ways. Captain Masterson of the Suttar owed him a favor and the Sutter was due to take off early next morning.
   “Possibly,” Macduff ruminated, trudging on, “something might be arranged. Let me see, now. Item One. There’s Ao.” Ao was the Lesser Vegan girl whose remarkable semi-hypnotic powers would make her such an excellent front man, figuratively speaking.
   “Borrowing ticket money won’t solve Item One. If I succeed in getting Ao I’ll have to deal with her guardian, Item Two.”
   Item Two represented an Algolian native named Ess Pu Macduff* [* An approximation. The actual name is unspellable.] had taken pains to keep himself informed of Ess Pu’s whereabouts and so knew that the Algolian was no doubt still involved in the same game of dice he had begun two days ago at the UV Lantern Dream-Mill, not far from the center of town. His opponent was probably still the Mayor of Aldebaran City.
   “Moreover,” Macduff reflected, “both Ess Pu and Ao have tickets on the Sutter. Very good. The answer is obvious. All I have to do is get in that dice game, win Ao and both tickets and shake the dust of this inferior planet from my feet.”
   Swinging the suitcase jauntily, he scuttled along by back alleys, conscious of a distant, mounting tumult, until he reached the door of the UV Lantern Dream-Mill, a low broad arch closed with leather curtains. On the threshold he paused to glance back, puzzled by the apparent riot that had broken out.
   Submerged feelings of guilt, plus his natural self-esteem, made him wonder if he himself might be the cause of all that uproar. However, since he had only once roused the inhabitants of an entire planet against himf he concluded vaguely that perhaps there was a fire.
   So he pushed the curtains aside and entered the UV Lantern, looking around sharply to make certain Angus Ramsay wasn’t present. Ramsay, as the reader will guess, was the red-haired gentleman last heard defaming Macduff in the theater.
   “And, after all, he was the one who insisted on buying a bottle of the Elixir,” Macduff mused. “Well, he isn’t here. Ess Pu, however, is. In all fairness, I’ve given him every chance to sell me Ao. Now let him take the consequences.”
   Squaring his narrow shoulders (for it cannot be denied that Macduff was somewhat bottle-shaped in appearance) he moved through the crowd toward the back of the room, where Ess Pu crouched over a green-topped table with his companion, the Mayor of the city.
   To a non-cosmopolitan observer it would have seemed that a lobster was playing PK dice with one of the local plant men. But Macduff was a cosmopolitan in the literal sense of the word. And from his first meeting with Ess Pu, some weeks ago, he had recognized a worthy and formidable opponent.
   As a result of having sold them the Earth.
   All Algolians are dangerous. They are noted for their feuds, furies and their inverted affective tone scale.“It’s extraordinary,” Macduff mused, looking pensively at Ess Pu. “They feel fine only when they’re hating someone. The sensations of pleasure and pain are reversed. Algolians find the emotions of rage, hate and cruelty pro-survival. A lamentable state of affairs.”
   Ess Pu clanked a scaly elbow on the table and rattled the dice cup in the face of his cringing opponent. As everyone is familiar with Aldebaranese plant men, in view of their popular video films, the Mayor need not be described.
   Macduff sank into a nearby chair and opened the suitcase on his lap, rummaging through its varied contents which included a deck of tarots, some engraved plutonium stock (worthless) and a number of sample bottles of hormones and isotopes.
   There was also a small capsule of Lethean dust, that unpleasant drug which affects the psychokinetic feedback mechanism. As an injury to the cerebellum causes purpose tremor, so Lethean dust causes PK
   tremor. Macduff felt that a reasonable amount of psychic oscillation in Ess Pu might prove profitable to Macduff. With this in mind, he watched the game intently.
   The Algolian waved his stalked eyes over the table. Crinkled membranes around his mouth turned pale blue. The dice spun madly. They fell-seven. Ess Pu’s membranes turned green. One of the dice quivered, strained, rolled over. The Algolian’s claws clicked shut with satisfaction, the Mayor wrung his hands and Macduff, emitting cries of admiration, leaned forward to pat Ess Pu’s sloping shoulder while he deftly emptied the unlidded capsule into the Algolian’s drink.
   “My lad,” Macduff said raptly, “I have travelled the Galaxy from end to end and never before—”
   “Tchah!” Ess Pu said sourly, pulling his winnings across the board. He added that he wouldn’t sell Ao to Macduff now even if he could. “So get out!” he finished, snapping a claw contemptuously in Macduff’s face.
   “Why can’t you sell Ao?” Macduff demanded. “Though sell, of course, is a misleading verb. What I mean—”
   He understood the Algolian to say that Ao now belonged to the Mayor.
   Macduff turned surprised eyes on this personage, who furtively evaded the look.
   “I didn’t recognize your Honor,” he said. “So many non-humanoid species are hard to tell apart. But did I understand you to say you sold her to the Mayor, Ess Pu? As I remember, Lesser Vegan Control merely leases its subjects to suitable guardians—”
   “It was a transfer of guardianship,” the Mayor said hastily, lying in his teeth.
   “Get out,” Ess Pu snarled. “You’ve got no use for Ao. She’s an object d’art.”
   “Your French is excellent, for a lobster,” Macduff said with delicate tact. “And as for having a use for the lovely creature my scientific researches will shortly include the prognostication of mood responses in large groups. As we all know, Lesser Vegans have the curious ability to make people punch drunk. With a girl like Ao on the platform I could feel perfectly sure of my audience—”
   A video screen burst in with a wild squawk. Everyone looked‘up sharply. Supplementary screens in infrared and UV, for the use of customers with specialized vision, hummed with invisibly duplicated pictures of an announcer’s popeyed face.
   “-Citizens’ Purity Organization has just called a mass meeting—” The Mayor, looking frightened, started to get up and then thought better of it. There seemed to be something on his conscience.
   Ess Pu told Macduff profanely to go away. He enlarged insultingly on the suggestion.
   “Pah,” Macduff said bravely, knowing himself more agile than the Algolian. “Drop dead.”
   Ess Pu’s mouth membranes turned scarlet. Before he could speak, Macduff offered quickly to buy Ao’s ticket, a proposition he had neither intention nor ability to fulfill.
   “I haven’t got her ticket!” Ess Pu roared. “She still has it! Now get out before I—” He strangled on his own fury, coughed and took a stiff drink. Ignoring Macduff, he threw a six and shoved a stack of chips to the center of the table. The Mayor, with nervous reluctance, glanced at the video screen and faded the bet. At that point the videos broke in with a squeal.
   “-mobs marching on Administration! Aroused populace demands ousting of present officials, charging long-term corruption! This political pot was brought to a boil tonight by the exposure of an alleged swindler named Macduff—”
   The Mayor of Aldebaran City jumped up and tried to run. One of Ess Pu’s claws caught him by the coat tail. The video squawked on, giving an all-too-accurate description of the Radio-isotopic Elixir swindler and only the thick haze in the air kept Macduff from immediate exposure.
   He hesitated uncertainly, reason telling him that something of interest was developing at the dice table while instinct urged him to run.
   “I’ve got to get home!” the Mayor wailed. “Vital matters—”
   “You’re staking Ao?” the crustacean demanded, with a significant brandish of his claws. “You are, eh? Bight? Then say so!”
   “Yes,” the harassed Mayor cried. “Oh, yes, yes, yes. Anything!”
   “Six is my point,” said Ess Pu, rattling the dice cup. His membranes became oddly mottled. He wriggled his eye stalks unnervingly. Macduff, remembering the Lethean dust, began to edge towards the door.
   There was a bellow of surprised rage from the Algolian as the disobedient cubes turned up seven.
   Ess Pu clawed at his throat, snatched up his glass and peered suspiciously into it. The jig was up.
   Roars of fury reverberated from wall to wall of the Dream-Mill as Macduff slipped out through the curtains and pattered rapidly off down the street in the cool musky dark of the Aldebaran night.
   “Nevertheless, I still need a ticket,” he reflected. “I also need Ao if possible. This leads me, by obvious degrees, to the Mayor’s palace. Provided I’m not torn limb from limb in the meantime,” he added, dodging into another alley to avoid the spreading torchlit mobs that were by now seething hither and thither through the aroused city.
   “How ridiculous. At times like these I’m grateful for being born into a civilized race. There’s no sun like Sol,” he summed up, creeping hastily under a fence as a mob poured down the alley toward him.
   Emerging on the other side and trotting down a lane, he reached the back door of a luxurious palace done in pink porphyry with ebony edgings and banged the knocker firmly against its plate. There was a soft, sliding noise and Macduff fixed a peremptory gaze upon the one-way Judas mirror in the door.
   “Message from the Mayor,” he announced in a brisk voice. “He’s in trouble. He sent me to bring that Lesser Vegan girl to him immediately. It’s a matter of life or death. Hurry!”
   A gasp sounded from inside the door. Feet pattered away into inner distances. A moment later the door opened, revealing, the Mayor himself.
   “Here!” cried that frantic official. “She’s yours. Just take her away. I never saw her before in my life.
   Never saw Ess Pu. Never saw you. Never saw anybody. Oh, these reform riots! One scrap of incriminating evidence and I’m lost, lost!”
   Macduff, a little astonished at finding himself fortune’s favorite, rose to the occasion capably.
   “Depend on me,” he told the unhappy vegetable as a slim and lovely being was pushed out of the door into his arms. “She’ll leave Aldebaran Tau on the Sutter tomorrow at dawn. In fact, I’ll take her aboard unmediately.”
   “Yes, yes, yes,” the Mayor said, trying to close the door. Macduff’s foot kept it ajar.
   “She’s got her space ticket?”
   “Ticket? What ticket? Oh, that. Yes. In her wrist band. Oh, here they come! Look out!”
   The terrified Mayor slammed the door. Macduff seized Ao’s hand and sped with her into the shrubbery of a plaza. A moment later the tortuous mazes of Aldebaran City swallowed them up.
   At the first convenient doorway Macduff paused and looked at Ao. She was worth looking at. She stood in the doorway, thinking of nothing at all. She didn’t have to think of anything. She was too beautiful.
   Nobody has ever yet succeeded in describing the beings of Lesser Vega and probably nobody ever will. Electronic calculators have broken down and had their mercury memory-units curdled trying to analyze that elusive quality which turns men into mush. Like all her race, however, Ao wasn’t very bright. Macduff regarded her with entirely platonic greed.
   For she was the perfect come-on. Probably some subtle emanation radiates from the brains of the Lesser Vegans which acts as a hypnotic. With Ao on the stage Macduff knew he could almost certainly have quelled his unruly audience an hour ago and averted the rapt. Even the savage breast of Angus Ramsay might have been soothed by Ao’s magical presence.
   Curiously enough, male relationship with Ao was entirely platonic, with the natural exception of the males of Lesser Vega. Outside of this dim-brained species, however, it was enough for a beholder simply to look at Ao. And vision really had little to do with it, since standards of beauty are only species deep. Almost all living organisms respond similarly to the soft enchantment of the Lesser Vegans.
   “There’s dark work afoot, my dear,” Macduff said, resuming their progress. “Why was the Mayor so eager to get rid of you? But there’s no use asking you, of course. We’d better get aboard the Sutter. I feel certain I can get Captain Masterson to advance me the price of another ticket. IfI’d thought of it I might have arranged a small loan with the Mayor-or even a large one,” he added, recalling the mayor’s obvious guilt reactions. “I seem to have missed a bet there.”
   Ao appeared to float delicately over a mud puddle. She was considering higher and lovelier things.
   They were nearly at the spaceport by now and the sights and sounds Macduff heard from the far distance gave him an idea that the mob had set fire to the Mayor’s porphyry palace. “However, he’s merely a vegetable,” Macduff told himself. “Still, my tender heart cannot help but -good heavens!”
   He paused, aghast. The misty field of the spaceport lay ahead, the Sutter a fat ovoid blazing with light. There was a distant mutter of low thunder as the ship warmed up. A seething crowd of passengers was massed around the gangplank.
   “Bless my soul, they’re taking off,” Macduff said. “Outrageous! Without even notifying the passengers-or perhaps there was a video warning sent out. Yes, I suppose so. But this may be awkward.
   Captain Masterson will be in the control room with a no NOT DISTURB sign on the door. Take-offs are complicated affairs. How on Aldebaran Tau can we get aboard with only one ticket between us?”
   The motors muttered sullenly. Haze blew like fat ghosts across the light-and-dark patterns of the tarmac. Macduff sprinted, dragging Ao, as thistledown, after him.
   “I have a thought,” he murmured. “Getting inside the ship is the first step. After that, of course, there’ll be the regular passenger check but Captain Masterson will-hm-m.”
   He studied the purser who stood at the head of the gangplank, taking tickets, checking names off the list he held, his keen eyes watchful. Though the passengers seemed nervous they kept fair order, apparently reassured by the confident voice of a ship’s officer, who stood behind the purser.
   Into this scene burst Macduff at a wild run, dragging Ao and screaming at the top of his voice.
   “They’re coming!” he shrieked, dashing through the crowd and overturning a bulky Saturnian. “It’s another Boxer rebellion! One would think the Xerians had landed. They’re all running around screaming, ‘Aldebaran Tau for the Aldebarans’.”
   Towing Ao and flailing frantically with his suitcase, Macduff burst into the center of a group and disintegrated it. Instantly he dashed through the line at the gangplank and back again, squealing bloody murder.
   At the ship’s port the officer was trying to make himself heard with little success. He was apparently stolidly sticking to his original lines, which had something to do with the fact that the Captain had been injured but there was no reason to be alarmed- “Too late!” shrieked Macduff, bundling himself into the center of a growing nucleus of loud panic. “Hear what they’re yelling? ‘Kill the foreign devils!’-listen to the bloodthirsty savages. Too late, too late,” he added at the top of his voice, scrambling through the mob with Ao. “Lock the doors! Man the gunports! Here they come!”
   By now all thought of order had been lost. The passengers were demoralized into a veritable Light Brigade of assorted species and Macduff, clinging to Ao and his suitcase, rode the tide up the gangplank, over the prostrate bodies of the officer and the purser and into the ship, where he hastily assembled his various possessions and scrambled for cover. He fled down a passage, doubled and twisted, finally slowed to a rapid walk. He was alone, except for Ao, in the echoing corridor. From the far distance came annoyed curses.
   “Useful thing, misdirection,” Macduff murmured. “Only way to get aboard, however. What was that fool saying about the Captain’s being injured? Nothing serious, I hope. I must hit him for a loan. Now where’s your cabin, my dear? Ah, yes. Stateroom R and here it is. We’d better hide till we’re in space.
   Hear that siren? That means take-off, which is useful since it delays the passenger check. Space nets, Ao!”
   He yanked open the door to Stateroom R and urged Ao toward a spider-web filament of mesh that dangled like a hammock.
   “Get in there and stay till I come back,” he ordered. “I’ve got to find another shock hammock.”
   The gossamer net attracted Ao as surf attracts a mermaid. She was instantly ensconced in it, her angelic face looking dreamily out of the softly tinted cloud. She gazed beyond Macduff, thinking of nothing.
   “Very good,” Macduff told himself, going out, shutting the door and crossing to Stateroom X, which luckily was unlocked and vacant, with a web dangling ready. “Now—”
   “You!” said an all-too-familiar voice.
   Macduff turned quickly on the threshold. Across the passage, looking at him from the door adjoining Ao’s, was the ill-tempered crustacean.
   “What a surprise,” Macduff said cordially. “My old friend Ess Pu. Just the-ah, Algolian I wanted to—”
   He was not permitted to finish. With a bellow in which the words“Lethean dust” could be indistinctly understood, Ess Pu charged forward, eyes waving. Macduff hastily closed the door and locked it. There was a crash and then someone began to claw viciously at the panel.
   “Outrageous assault on a man’s privacy,” Macduff muttered.
   The hammering on the door grew louder. It was drowned out by the ultrasonic, sonic and resonating warning of an immediate take-off.
   The hammering stopped. The sound of clicking claws receded into the distance. Macduff dived for the shock net. Burrowing into its soft meshes he focused his mind on the hope that the awkward Algolian would be unable to make his hammock in time and that the acceleration would break every bone around his body.
   Then the jets blazed, the Sutter rose from the troubled soil of Aldebaran Tau and Macduff really began to get into trouble.
   It is perhaps time to deal, in some detail, with a matter which had already involved Macduff, though he didn’t know it. Cryptic reference has been made to such apparently unrelated matters as sphyghi seeds and Xerians.
   In the most expensive perfumeries of all, on the most luxurious worlds of all, there can be seen in tiny vials drams of a straw-colored fluid which carries the famous label of Sphyghi No. 60. This perfume of perfumes, which bears the same price whether sold in a plain glass phial or in a jewel-studded platinum flagon, is so costly that by comparison Cassandra, Patou’s Joy or Martian Melee seem cheap.
   Sphyghi is indigenous to Aldebaran Tau. Its seeds have been safeguarded so strictly that not even Aldebaran’s great trade rival, Xeria, has ever managed, by hook, crook or even honest means, to get hold of a single seed.
   For a long time it had commonly been known that Xerians would have bartered their souls, or soul, for some of the seed. In view of the Xerians’ resemblance to termites there has always been some doubt as to whether an individual Xerian has a mind of his own and operates by free will or whether they are all ruled by a central common brain and determinism.
   The trouble with sphyghi is that the growth cycle must be almost continuous. After the fruit is detached from the parent plant, its seeds become sterile in thirty hours.
   Not a bad take-off, Macduff mused, crawling out of the shock hammock. It would be too much to hope that Ess Pu suffered at least a simple fracture of the carapace, he supposed.
   He opened the door, waited until the opposite door leaped open to reveal the Algolian’s watchful bulk and snapped back into Stateroom X with the agility of a frightened gazelle.
   “Trapped like a rat,” he muttered, beginning with a quick tour of the cabin. “Where is that intercom?
   Outrageous! Ab, here it is. Connect me with the Captain at once, please. Macduff is the name, Terence Lao-T’se Macduff. Captain Masterson? Let me congratulate you on your take-off. A magnificent job. I gathered you have had an accident, which I trust is not serious.”
   The intercom croaked hoarsely, caught its breath and said,“Macduff.”
   “A throat injury?” Macduff hazarded. “But to come to the point, Captain. You are harboring a homicidal maniac on the Sutter. That Algolian lobster has gone perfectly insane and is lurking outside my door -Stateroom X-ready to kill me if I come out. Kindly send down some aimed guards.”
   The intercom made ambiguous sounds which Macduff took for assent.
   “Thank you, Captain,” he said cheerily. “There is only one other small matter. It became necessary for me to board the Sutter at the last moment and I found it inexpedient to obtain a ticket. Time pressed.
   Moreover, I have taken a Lesser Vegan girl under my protection, in order to save her from the dastardly machinations of Ess Pu and it would perhaps be wise to keep any knowledge of her presence in Stateroom R from that lobster.”
   He took a deep breath and leaned familiarly against the intercom.“Frightful things have been happening, Captain Masterson-I have been subjected to persecution by a bloodthirsty mob, an attempt to swindle me at dice on Ess Pu’s part, threats of violence from Angus Ramsay—”
   “Ramsay?”
   “You may have heard of him under that name, though it’s probably an alias. The man was discharged in disgrace from the Space Service for smuggling opium, I believe—”
   A knock came at the door. Macduff broke off to listen.“Quick work, Captain,” he said. “I assume these are your guards?” There was an affirmative grunt and a click. “Au revQir,” Macduff said cheerfully, and opened the door. Two uniformed members of the crew were standing outside, waiting.
   Across the corridor Ess Pu’s door was ajar and the Algolian stood there, breathing hard.
   “You’re armed?” Macduff asked. “Prepare yourselves for a possible treacherous attack from that murderous crustacean behind you.”
   “Stateroom X,” one of the men said. “Name, Macduff? Captain wants to see you.”
   “Naturally,” Macduff said, pulling out a cigar and stepping dauntlessly into the corridor, making certain, however, that one of the crewmen was between him and Ess Pu. Nonchalantly clipping the cigar, he paused abruptly, his nostrils quivering.
   “Let’s go,” one of the men said.
   Macduff did not stir. From beyond the Algolian a breath of dim fragrance drifted like a murmur from paradise.
   Macduff rapidly finished lighting his cigar. He puffed out great clouds of smoke as he hurriedly led the way down the corridor.“Come, come, my men,” he admonished. “To the Captain. Important matters are afoot.”
   “We wouldn’t know,” a crewman said, slipping in front while the other one fell in behind. Macduff allowed himself to be escorted into the officers’ quarters, where he caught sight of himself in a reflecting bulkhead and blew out an approving smoke-cloud.
   “Imposing,” he murmured. “No giant, of course, but unquestionably imposing in my fashion. The slight rotundity around my middle merely indicates that I live well. Ah, Captain Masterson! Very good, my men, you may leave us now. That’s right. Close the door as you go. Now, Captain—”
   The man behind the desk lifted his gaze slowly. As all but the stupidest reader will have guessed, he was Angus Ramsay.
   “Smuggling opium-aye!” said Angus Ramsay, exhibiting his teeth to the terrified Macduff.
   “Discharrrged in disgrace-och! Ye nosty libelling scum, what am I going to do with ye?”
   “Mutiny!” Macduff said wildly. “What have you done? Led the crew to mutiny and taken over the Sutter? I warn you, this crime will not go unpunished. Where’s Captain Masterson?”
   “Captain Masterson,” said Ramsay, repressing his ire with a violent effort and losing the worst of his accent, “is in a hospital on Aldebaran Tau. Apparently the puir man got in the way of one of those raving mobs. The result is that I am captain of the Sutter. Offer me no cigars, ye dom scoundrel. I am interested in only one thing. Ye have nae ticket.”
   “You must have misunderstood me,” Macduff said. “Naturally I had a ticket. I gave it to the purser when I came aboard. Those intercoms are notoriously unreliable.”
   “So is that dom Immortality Elixir of yours,” Captain Ramsay pointed out. “So are some poker games, especially when the carrrds are marked for black-light reading.” The large hands closed significantly.
   “Lay a finger on me at your peril,” Macduff said, with faint bluster. “I have the rights of a citizen—”
   “Oh, aye,” Ramsay agreed. “But not the rights of a passenger on this ship. Therefore, ye wee blaggard, ye’ll worrk your way to the next port, Xeria, and there ye’ll be thrown off the Sutter bag and baggage.”
   “I’ll buy a ticket,” Macduff offered. “At the moment, I happen to be slightly embarrassed—”
   “If I catch ye mingling with the passengers or engaging in any games of chance with anyone at all ye will find yourself in the brig,” Captain Ramsay said firmly. “Black light, aye! Smuggling opium, is it? Aba!”
   Macduff spoke wildly of a jury of his peers, at which Ramsay laughed mockingly.
   “If I’d caught up with ye back on Aldebaran Tau,” he said, “I’d have taken great pleasure in kicking yer podgy carcass halfway around the planet. Now I wull get a deal more satisfaction out of knowing ye are harrd at work in the Hot Gang. Aboard this ship ye will be honest if it kills ye.And if ye have in mind that Lesser Vegan girl I have checked up thoroughly and ye cannot possibly figure out a way to swipe her ticket.”
   “You can’t part a guardian and ward like this! It’s inhumanoid!” cried Macduff.
   “Oot with ye, mon,” Ramsay said irately, rising. “To work, for probably the first time in yer misspent life.”
   “Wait,” said Macduff. “You’ll regret it if you don’t listen to me. There’s a crime being committed on this ship.”
   “Aye,” Ramsay said, “and ye’re committing it, ye stowaway. Oot!” He spoke into an intercom, the door opened and the two crew members stood waiting expectantly.
   “No, no!” Macduff shrilled, seeing the yawning chasm of hard work widening inexorably at his very toes. “It’s Ess Pu! The Algolian! He—”
   “If ye swindled him as ye swindled me,” Captain Ramsay began.
   “He’s a smuggler!” Macduff shrieked, struggling in the grip of the crewmen who were bearing him steadily toward the door. “He’s smuggled sphyghi from Aldebaran Tau! I smelled the stuff, I tell you!
   You’re carrying contraband, Captain Ramsay!”
   “Wait,” Ramsay ordered. “Put him down. Is this a trick?”
   “I smelled it,” Macduff insisted. “You know what grov’ing sphyghi smells like. It’s unmistakable. He must have the plants in his cabin.”
   “The plants?” Ramsay pondered. “Noo I wonder. Hm-m. All right, men. Invite Ess Pu to my cabin.”
   He dropped back in his chair, studying Macduff.
   Macduff rubbed his hands briskly together.
   “Say no more, Captain Ramsay. You need not apologize for mistaken zeal. Having exposed this villainous Algolian, I shall break him down step by step till he confesses all. He will naturally be brigged, which will leave his cabin vacant. I leave it to your sense of fair play—”
   “Tush,” said Captain Ramsay. “Close yer trap.” He scowled steadily at the door. After a while it opened to admit Ess Pu.
   The Algolian lumbered ungracefully forward until he suddenly caught sight of Macduff. Instantly his mouth membranes began to flush. A clicking claw rose ominously.
   “Now, now, mon!” Ramsay warned.
   “Certainly,” seconded Macduff. “Remember where you are, sir. All is discovered, Ess Pu. Facile lies will get you nowhere. Step by step Captain Ramsay and I have uncovered your plot. You are in the pay of the Xerians. A hired spy, you stole sphyghi seeds from Aldebaran Tau and that sphyghi is even now in your cabin, a silent accuser.”
   Ramsay looked thoughtfully at the Algolian.
   “Weel?” he asked.
   “Wait,” said Macduff. “When Ess Pu realizes that all is known he will see the uselessness of silence.
   Let me go on.” Since it was obviously impossible to stop Macduff, Captain Ramsay merely grunted and picked up the Handbook of Regulations on his desk. He began to study the thick volume doubtfully.
   Ess Pu twitched his claws.
   “A feeble scheme from the beginning,” Macduff said. “Even to me, a visitor on Aldebaran Tau, it became immediately evident that corntption was at work. Need we seek far for the answer? I think not.
   For we are even now heading straight for Xeria, a world which has tried frantically for years, by fair means and foul, to break the sphyghi monopoly. Very well.”
   He aimed a cigar accusingly at the Algolian.
   “With Xerian money, Ess Pu,” Macduff charged, “you came to Aidebaran Tau and bribed the highest officials, got hold of some sphyghi seeds and circumvented the usual customs search for contraband.
   You bought the Mayor’s sealed okay by bribing him with Ao. You need not reply yet,” Macduff added hastily since he had no intention of cutting short his hour of triumph.
   Ess Pu made a revolting noise in his throat.“Lethean dust,” he said, reminded of something. “Ah-h!”
   He made a sudden forward motion.
   Macduff dodged hastily around the desk behind Ramsay.“Call your men,” he suggested. “He’s running amuck. Disarm him.”
   “Ye cannot disarm an Algolian without dismembering him,” Captain Ramsay said rather absently, looking up from the Handbook of Regulations. “Ah-Ess Pu. Ye dinna deny this charrge, I gather?”
   “How can he deny it?” Macduff demanded. “The shortsighted scoundrel planted the sphyghi seeds in his cabin without even setting up an odor-denaturalizer. He deserves no mercy, the fool.”
   “Weel?” Ramsay asked, in an oddly doubtful manner.
   Ess Pu shook his narrow shoulders, crashed his tail emphatically against the floor and spread his jaws in what might have been a grin.
   “Sphyghi?” he asked. “Sure. So?”
   “Convicted out of his own mouth,” Macduff decided. “Nothing else is necessary. Brig him, Captain.
   We will share the reward, if any.”
   “No,” Captain Ramsay said, putting down the Handbook decisively. “Ye have put yer foot in it again, Macduff. Ye are no expert in interstellar law. We are now beyond the limits of ionization and therefore beyond the jurisdiction of Aldebaran Tau-with a guid deal of gibble gabble the lawyers put in.
   But the meaning is dear enough. It was the job of the Aldebaranese to keep that sphyghi from being smuggled awa’ from them and since they failed, noo it is not my job to meddle. In fact, I canna. Against Regulations.”
   “That’s it,” Ess Pu said with complacent satisfaction.
   Macduff gasped.“You condone smuggling, Captain Ramsay?”
   “I’m covered,” the Algolian said, making a coarse gesture toward Macduff.
   “Aye,” Ramsay said, “he’s right. Regulations make it perfectly clear. As far as I am concerned it makes no difference whether Ess Pu is keeping sphyghi or daffodils in his cabin-or a haggis,” he added thoughtfully.
   Ess Pu snorted and turned toward the door.
   Macduff put a plaintive hand on the Captain’s arm.
   “But he threatened me. My life isn’t safe around that Algolian. Just look at those claws.”
   “Aye,” Ramsay said reluctantly. “Ye ken the penalty for murder, Ess Pu? Vurra good. I order ye not to murrder this nae doot deserving miscreant. I am bound to enforce Regulations, so dinna let me catch ye assaulting Macduff within earshot of me or any other officer. Ye ken?”
   Ess Pu seemed to ken. He laughed hoarsely, ground a claw at Macduff and stalked out, swaying from side to side. The two crewmen were visible outside the door.
   “Here,” Captain Ramsay ordered. “I have a job for ye two. Take this stowaway doon to the Hot Gang and turn him over to the Chief.”
   “No, no!” squealed Macduff, retreating. “Don’t you dare lay a finger on me! Put me down!
   Outrageous! I won’t go down that ramp! Release me! Captain Ramsay, I demand-Captain Ramsay!”
   Days had passed, arbitrarily, of course, aboard the Sutter.
   Ao lay curled in her shock hammock, thinking her own dim thoughts and looking at nothing. High up in the wall there was a puffing sound, a scuffle and a grunt. Behind the grille of the ventilating inlet appeared the face of Macduff.
   “Ali, my little friend,” he said kindly. “So there you are. Now they have me creeping down the ventilating tubes of this ship like a phagocyte.”
   He tested the meshed grille cautiously.
   “Sealed, like all the others,” he observed. “However, I assume you’re being well treated, my-dear.”
   He glanced greedily at the covered lunch tray on a nearby table. Ao looked dreamily at nothing.
   “I have sent a cable,” Macduff announced from the wall. “I bartered some small treasured heirlooms I happened to have with me and raised enough cash to send a cable, by the press rate. Luckily I still have my press card.” Macduff’s vast collection of credentials very likely may have included a membership in the Little Men’s Chowder and Marching Society, to choose the least likely example.
   “Moreover, I have just received a reply. Now I must run a grave risk, my dear, a grave risk. Today the conditions of the ship’s pool-a lottery, you know-will be announced in the grand lounge. I must be present, even at the risk of being brigged by Captain Ramsay and savaged by Ess Pu. It will not be easy. I may say I’ve been subjected to every indignity imaginable, my dear, except perhaps-outrageous!” he added, as a cord tied around his ankle tightened and drew him backward up the shaft.
   His distant cries grew fainter. He announced in a fading voice that he had a bottle of 2, 4, 5-trichlorophenoxyacetic acid in his pocket and that broken glass was a safety hazard. So saying he departed into inaudibility. Since Ao had not really noticed that he was present she remained unaffected.
   “Ah, well,” Macduff philosophized as he flew down a corridor slightly ahead of the Atmospheric Inspector’s hurtling toe-cap, “Justice is blind. This is my thanks for working overtime-at least three minutes overtime. But now I am off duty and free to set my plans in motion.”
   Five minutes later, having eluded the Inspector and smoothed his ruffled plumage somewhat, he made his way briskly toward the lounge.
   “There’s one point in my favor,” he reflected. “Ess Pu apparently doesn’t know Ao is aboard. The last time he chased me he was still speaking bitterly of my part in forcing him to leave her on Aldebaran Tau. Unhappily that’s practically the only point in my favor. I must now mingle withthe passengers in the grand lounge, while remaining undetected by Ess Pu, Captain Ramsay or any ship’s officer. I wish I were a Cerean. Ah, well.”
   As Macduff cautiously made his way toward the lounge his memory dwelt all too vividly on his recent progress from riches to rags. His meteoric descent from job to worse job had been little short of phenomenal.
   “Would you set a cinematome to digging ditches?” he had inquired. “Would you weigh elephants on a torquemeter?”
   He was told to stop gabbling and pick up that shovel. Instantly he began to work out the most efficient application of the law of leverages. There was some delay while he extended his decimals to include the influencing factor of low-threshold radioactivity upon the alpha waves of the brain.
   “The inhabitants of Ceres were long supposed to be invisible. Lately ft has been discovered that Ceres has no inhabitants.
   “Otherwise, anything can happen,” he explained, demonstrating. There was a crash.
   Macduff was then, by request, taken off the Hot Gang and put to work elsewhere. But, as he took pains to point out, his frame of reference did not include special skills in the block-processing of garbage for fuel, oiling of the symbiotic hemostatic adjustment mechanisms provided for the comfort of the passengers or testing refractive indices of liquid-coated bimetallic thermostats. He proved this empirically.
   So he was-by request-removed to Hydroponics, where the incident of the radioactive carbon tracer occurred. He said it wasn’t the carbon, it was the gammexene, and besides it wasn’t really the gammexene so much as his inadvertent neglect to supplement the insecticide with meso-inositol.
   But when thirty square feet of rhubarb plants began breathing out carbon monoxide as a result of sudden heredity changes brought on by the ganimexene Macduff was promptly sent down to the kitchens, where he introduced a growth hormone into the soup, with nearly catastrophic results.
   At present he was an unvalued member of the staff of Atmospheric Controls, where he did the jobs nobody else wanted to do.
   More and more he had become conscious of the odor of sphyghi pervading the ship. Nothing could disguise its distinctive fragrance, which seeped by osmosis through membranes, trickled along the surface of molecular films and very likely rode piggyback on careening quanta. As Macduff made his stealthy way toward the lounge he realized that the word sphyghi was on every tongue, just as he had anticipated.
   He paused warily on the threshold of the lounge, which ran like a belt (or cravat) around the entire ship, so that in two directions the floor seemed to slope steeply, until you tried to walk up it. Then it felt like a squirrel cage, which compensated automatically to your own speed.
   Here was luxury. Macduff’s sybaritic soul yearned toward the tempting buffets of smorginbord, ti-pali and Gustators. Like a palace of ice an ornate perambulating bar swung slowly past on its monorail track. An orchestra was playing Starlit Days and Sunny Nights, an eminently suitable choice for a ship in space, and sphyghi fragrance sent its luxurious breath from wall to wall.
   Macduff stood with unobtrusive dignity near the door for some minutes, regarding the crowd. He was waiting for the appearance of Captam Ramsay. Presently a buzz of interested comment began to arise and a throng of passengers converged down the salon’s slopes. The Captain had arrived. Macduff melted into the crowd and vanished with the suddenness of a Boojum.
   Ramsay stood at the bottom of a concave sectioned amphitheater, looking up at his audience with an unaccustomed smile on his seamed face. There was no trace of Macduff, though a repressed mutter of sotto voce comment came occasionally from behind a broad-beamed member of the Plutonian lepidoptera.
   Captain Ramsay spoke.
   “As ye probably ken,” he said, “we are here to arrange aboot the ship’s pool. Some of ye may not have travelled in space before, so the acting firrst mate wull explain how this is done. Mister French, please.”
   Mr. French, a serious young man, took the stage. He cleared his throat, hesitated and looked around as a brief burst of applause came from behind the Plutonian lepidoptera.
   “Thank you,” he said. “Eh-many of you may be familiar with the old-time ship’s pool, in which passengers guessed the time of arrival in port. in space, of course, compensatory feedback devices, effectors and subtractors control our ship so exactly that we know the S utter will arrive in Xeria at exactly the posted time, which is—”
   “Come, come, my man, get to the point,” an unidentified voice put in from the audience. Captain Ramsay was observed to glance sharply toward the Plutonian.
   “Eh-quite,” said Mr. French. “Does anyone have a suggestion?”
   “Guessing the date on a coin,” a voice said eagerly, but it was drowned out by a chorus of cries mentioning the word sphyghi.
   “Sphyghi?” Captain Ramsay asked with hypocritical blankness. “The perfume stuff, ye mean?”
   There was laughter. A mousy Callistan got the floor.
   “Captain Ramsay,” he said. “How about running a sphyghi-seed lottery here, the way they do on Aldebaran Tau? The way it’s done, I think, is by betting on how many seeds there are in the first sphyghi fruit of the crop. The number always varies. Sometimes there are a few hundred, sometimes afew thousand and there’s no way of counting them until the fruit’s cut open. If Ess Pu could be induced to agree, perhaps—”
   “Allow me,” Captain Ramsay said. “I’ll consult Ess Pu.”
   He did so, while the crustacean looked blackly around. At first he was obdurate. But finally, in return for a half-share in the pool, he was prevailed upon to cooperate. Only the glamor of sphyghi and the unparalleled chance to boast about this lottery for the rest of their lives led the passengers to put up with his inordinate greed. But presently all was arranged.
   “Stewards wull pass among ye,” Captain Ramsay said. “Write yer guess and yer name on these slips of paper and drop them in a box which wull be provided for the purpose. Aye, aye, Ess Pu. Ye wull be given a chance too if ye insist.”
   The Algolian insisted. He wasn’t missing a bet. After long hesitation he put down a number, angrily scrawled the phonetic ideograph of his name and had turned to stalk away when something subtler than sphyghi fragrance began to breathe through the salon. Heads turned. Voices died away. Ess Pu, glancing around in surprise, found himself facing the door. His infuriated bellow reverberated from the ceiling for several seconds.
   Ao, standing on the threshold, paid no attention. Her lovely eyes gazed into the far distances.
   Concentric circles of magic drifted dreamily out from her. Already she was increasing the affective tone of all living organisms within the lounge, and Ess Pu was not excluded. However, as has already been disclosed, when an Algolian feels good his rage knows no bounds. Ao didn’t care.
   “Mine!” Ess Pu mouthed, swinging toward the Captain. “The girl -mine!”
   “Get ye claws awa’ from my face, mon,” Captain Ramsay said with dignity. “If ye wull join me in this quiet corner perhaps ye can state yer case in a more courteous fashion. Noo, what is it?”
   Ess Pu demanded Ao. He took out a certificate which, appeared to state that he had travelled to Aldebaran Tau with Ao as her guardian. Ramsay fingered his jaw undecidedly. Meanwhile there was a scuffle among the thronging passengers who were pressing folded slips of paper upon the stewards.
   The breathless, rotund figure of Macduff burst out of the crowd just in time to snatch Ao from Ess Pu’s possessively descending claws.
   “Back, lobster!” he ordered threateningly. “Lay a claw on that girl at your peril.” Towing her, he dodged behind the Captain as Ess Pu lunged.
   “I thought so,” Ramsay said, lifting a cautioning finger at Ess Pu. “Were ye no specifically forbidden to mingle with the passengers, Macduff?”
   “This is a matter of law enforcement,” Macduff said. “Ao is my ward, not that criminal lobster’s.”
   “Can ye prove it?” Ramsay inquired. “That certificate of his—”
   Macduff tore the certificate from Ess Pu’s grip, scanned it hastily, crumpled it into a ball and threw it on the floor.
   “Nonsense!” he said scornfully, taking out a cablegram in an accusing manner. “Read this, Captain.
   As you will observe it is a cable from the Lesser Vegan Control Administration. It points out that Ao was illegally deported from Lesser Vega and that an Algolian is suspected of the crime.”
   “Eh?” Ramsay said. “One moment, Ess Pu.” But the Algolian was already hastily clashing his way out of the salon. Ramsay scowled at the cablegram, looked up and beckoned to a Cephan double-brained attorney among the passengers. There was a brief colloquy, from which Ramsay came back shaking his head.
   “Can’t do much about this, Macduff,” he said. “It isn’t a GBI offence, unfortunately. I find I’m empowered only to turn Ao over to her richtful guardian and since she has none—”
   “Your error, Captain,” Macduff broke in. “You want her richt-I mean, her rightful guardian? You’re looking at him. Here’s the rest of that cablegram.”
   “What?” Captain Ramsay demanded.
   “Exactly. Terence Lao-T’se Macduff. That’s what it says. The Lesser Vegan Control Administration has accepted my offer to stand in loco parentis to Ao, pro tern.”
   “Vurra weel,” Ramsay said reluctantly. “Ao’s yer ward. Ye wull have to take that up with the Xerian authorities when ye arrive, for as sure as my name is Angus Ramsay ye’ll gae head over basket doon the gangplank the minute we land on Xeria. Ye and Ess Pu can fight it oot there. In the meantime I dinna allow a crewman to mingle with my passengers. Go for-rard!”
   “I demand the rights of a passenger,” Macduff said excitedly, backing up a step or two. “The price of the ticket includes the pool and I demand—”
   “Ye are no passenger. Ye’re a dom insubordinate member of—”
   “Ao’s a passenger!” Macduff contended shrilly. “She’s entitled to take part in the pool, isn’t she?
   Well, then, a slip, please, Captain.”
   Ramsay growled under his breath. But finally he beckoned to the steward with the slotted box.
   “Let Ao write her own guess,” he insisted stubbornly.
   “Nonsense,” Macduff said. “Ao’s my ward. I’ll write it for her. Moreover, if by any miraculous chance she should happen to win the pool, it will be my duty to administer the dough in the best interests of her welfare, which obviously means buying us both tickets to Lesser Vega.”
   “Och, why quibble?” Ramsay said suddenly. “If ye’re lucky enough to have a miracle happen, fair enough.”
   Macduff, concealing what he wrote, scribbled busily, folded the paper and pushed it through the slot.
   Ramsay took a permaseal from the steward and ran it across the box-top.
   “Personally,” Macduff said, watching him, “I feel slightly degraded by the atmosphere of the Sutter.
   What with condoning smuggling, shyster tactics and pure vicious gambling, I’m forced to the unsavory conclusion, Captain, that you’re running a crime ship. Come, Ao, let us seek purer air.”
   Ao licked her thumb and thought of something very nice, perhaps the taste of her thumb. No one would ever know.
   Time passed, both Bergsonian and Newtonian. On either scale it seemed probable that Macduff’s time was running rapidly out.
   “Who sups wi’ Auld Clootie should hae a long spoon,” Captain Barn-say said to the acting first, on the day of the Sutter’s scheduled arrival at Xeria. “The wonder is that Macduff has evaded Ess Pu’s claws this long, the way he’s been trying to get at those sphyghi plants. “What baffles me is what he hopes to accomplish by sneaking around the Algahan’s cabin with sodium iodide counters and microwave spectroscopes. Whatever he wrote doon in the lottery box canna be changed. The box is in my safe.”
   “Suppose he finds a way to open the safe?” the acting first suggested. “In addition to the time lock it is keyed to the alpha radiations of my own brain,” Captain Ramsay pointed out. “He canna possibly-ah, talk of the devil, Mr. French, look who’s coming.”
   The rotund yet agile form of Macduff came scuttling rapidly along the corridor, one jump ahead of the Algolian. Macduff was breathing hard. At sight of the two officers he dived behind them like a quail going to cover. Ess Pu, blind with fury, snapped his claws in the Captain’s very face.
   “Control yerself, mon!” Ramsay said sharply. The Algolian made a mindless gobbling sound and waved a paper wildly in the air.
   “Man, indeed,” Macduff said with some bitterness, from his position of precarious safety. “He’s nothing but an acromegalic lobster. It’s getting so any object can be classified as humanoid these days, the way they keep broadening the requirements. Letting in all the riff-raff of the Galaxy. Martians were the opening wedge. Now — the deluge. I can see the need for a certain amount of latitude, but we peril the dignity of true humanoids when we apply the proud name of Man to a lobster. Why, the creature isn’t even a biped. In fact, there’s a certain air of indecent exposure about where he wears his bones.”
   “Tush, mon, ye ken the word’s a mere figure of speech. What is it, Ess Pu? What’s this paper ye keep thrusting at me?”
   The Algolian was understood to gibber that Macduff had dropped it while fleeing. He recommended that the Captain read it carefully.
   “Later,” Bamsay said, thrusting it in his pocket. “We’re due to land on Xeria vurra soon, and I must be in the control room. Go for-rard, Macduff.”
   Macduff obeyed with surprising alacrity, at least until he was out of sight. Ess Pu, muttering thickly, followed. Only then did Ramsay pull the paper from his pocket. He studied it, snorted and handed it to the acting first. Macduff’s neat handwriting covered one side of the page, as follows: Problem: Find out how many seeds in the first ripe sphyghi fruit. How look inside a sealed fruit in which all seeds may not be formed yet? Ordinary vision useless.
   First day: Attempted to introduce radio-tracer in sphyghi so I could count radioactivity day by day and work out useful graphs. Failed. Ess Pu installed booby trap, sign of low criminal mentality. No harm done.
   Second day: Attempt to bribe Ess Pu with Immortality Elixir. Ess Pu outraged. Forgot Algolians regard adolescence as despicable. Small minds value size inordinately.
   Third day: Tried to focus infrared on sphyghi, to pick up secondary radiations with acoustical interferometer. Failed. Experimented in long-distance color staining of sphyghi cells with light waves.
   Failed.
   Fourth day: Attempts to introduce chloroform into Ess Pu’s quarters failed also. Impossible to get near enough fruit to try analysis through positive ion emissions. Am beginning to suspect Ess Pu was responsible for Captain Masterson’s hospitalization back on Aldebaran Tau. Probably crept up from behind in dark alley. All bullies are cowards. Note: try to turn Xerians against Ess Pu on arrival. How?
   There the quasi-diary ended. Mr. French looked up quizzically.
   “I had na realized Macduff was applying science so thoroughly,” Ramsay remarked. “But this merely confirms what Ess Pu told me weeks ago. He said Macduff was constantly trying to get at the sphyghi. But he couldna and he canna and noo we must prepare for landing, Mr. French.”
   He hurried away, trailed by the acting first. The corridor lay empty and silent for a little while. Then an intercom high in the wall spoke.
   “General announcement,” it said. “Passengers and crew of the Sutter, your attention, please. Prepare for landing. Immediately afterwards, passengers will assemble in the grand lounge for the Xerian customs search. The results of the ship’s pool will also be announced. Your attendance is compulsory.
   Thank you.”
   There was silence, a sound of heavy breathing and finally a new voice sounded.“That means you, Macduff,” it said grimly. “Ye ken? Aye, ye’d better.”
   Four minutes later, the Sutter landed on Xeria.
   Yanked protesting from his cabin, Macduff was dragged to the grand lounge, where everyone else had already assembled. A group of Xerian officials, repressing their joy with some difficulty, was also in evidence, making a rather perfunctory search of the passengers, while other Xerians went through the ship rapidly, testing for contraband.
   But it was obvious that the contraband that excited them was the sphyghi. A table had been set up in the middle of the big room and upon it, each plant in its own little earthenware pot, the sphyghi stood.
   Plump golden fruit dangled from the branches, the pink glow of ripeness flushing their downy surfaces.
   An odor of pure delight exhaled from the plants. Ess Pu stood guardian, occasionally exchanging words with a Xerian official, who had already affixed a medal on the Algahan’s carapace.
   “Outrageous!” Macduff cried, struggling. “I merely needed another few minutes’ work with a vitally important experiment I was—”
   “Close your blabber-mouth,” Captain Ramsay told him. “I shall take great pleasure in kicking you off the Sutter myself.”
   “Leaving me to the tender mercies of that lobster? He’ll kill me! I appeal to our common humanoid—”
   Captain Ramsay conferred briefly with the Xerian leader, who nodded.
   “Quite right, Captain,” he or it said pedantically. “Under our laws debtors work out their debts, mayhem is assessed by its results and the aggressor forced to pay full reparations. Homicide naturally always carries the death penalty. Why do you ask?”
   “That applies even to Ess Pu?” the Captain persisted.
   “Naturally,” the Xerian said.
   “Well, then,” Ramsay said significantly to Macduff.
   “Well, then what? He’ll be so rich he won’t — even mind paying reparations for the privilege of committing mayhem on my person. I bruise very easily.”
   “But he wullna kill ye,” Ramsay said comfortingly. “And it wull be a fine lesson to ye, Macduff.”
   “Then at least I intend to get in one good blow,” said Macduff, seizing a stout Malacca cane from a nearby avian and giving Ess Pu a resounding smack across the carapace. The Algolian let out a scream.
   With a shriek of fury he lunged forward while Macduff, brandishing the cane like a rapier, danced pudgily backward, threatening even as he retreated.
   “Come on, you overgrown shore dinner,” cried Macduff valiantly. “We’ll have it out now, humanoid to lobster!”
   “Lay on, Macduff!” shouted an erudite and enthusiastic Ganymedan.
   “Lay off!” bellowed Captain Ramsay, waving his officers to the rescue. But the Xerians were before them. They formed a quick barrier between the combatants and one of them twisted the cane from Macduff’s reluctant grasp.
   “If he has harmed you, Ess Pu, he will make reparations,” the leader of the Xerians said. “Law is law. Are you injured?”
   Despite Ess Pu’s inarticulate gobbles, it was obvious that he was not. And the Xerian jurisprudence takes no notice of injured pride. Termites are humble by nature.
   “Let’s get this settled,” Captain Ramsay said, annoyed at having his grand lounge turned into a shambles. “There are only three passengers disembarking here. Ao, Ess Pu and Macduff.”
   Macduff looked around for Ao, found her and, scuttling over, tried to hide behind her oblivious back.
   “Ah, yes,” the leading Xerian said. “Ess Pu has already explained the matter of the ship’s pool. We will permit the lottery. However, certain conditions must be observed. No non-Xerian will be allowed to approach this table, and I will do the seed counting myself.”
   “That wull be satisfactory,” Ramsay said, picking up the sealed ballot box and retreating. “If ye’ll cut open the ripest of the fruit and count the seeds I’ll then open this box and announce the winner.”
   “Wait!” Macduff cried out but his voice was ignored. The leading Xerian had picked up a silver knife from the table, plucked the largest, ripest sphyghi fruit and cut it neatly in two. The halves rolled apart on the table-to reveal a perfectly empty hollow within the fruit.
   The Xerian’s shout of dismay echoed through the lounge. The silver knife flashed, chopping the fruit to fragments. But not a single seed glittered in the creamy pulp. “What’s happened?” Macduff demanded.
   “No seeds? Obviously a swindle. I never trusted Ess Pu. He’s been gloating—”
   “Silence,” the Xerian said coldly. In a subdued quiet he used the silver knife again and again in an atmosphere of mounting tension.
   “No seeds?” Captain Ramsay asked blankly as the last fruit fell open emptily. The Xerian made no reply. He was toying with the silver knife and regarding Ess Pu.
   The Algolian seemed as astounded as anyone else but as Macduff audibly remarked, it was hard to tell, with an Algolian. Captain Ramsay courageously broke the ominous silence by stepping forward to remind the Xerians that he was a representative of the GBI.
   “Have no fear,” the Xerian said coldly. “We have no jurisdiction in your ship, Captain.”
   Macduff’s voice rose in triumph.
   “I never trusted that lobster from the start,” he announced, strutting forward. “He merely took your money and made a deal for seedless sphyghi. He is obviously a criminal. His hasty exit from Aldebaran Tau, plus his known addiction to Lethean dust—”
   At that point Ess Pu charged down upon Macduff, raging uncontrollably. At the last moment Macduff’s rotund figure shot toward the open port and the thin Xerian sunlight outside. Ess Pu clattered after him, shrieking with fury, mouth membranes flaring crimson in his rage.
   At the Xerian leader’s quick command, the other Xerians hurried after Macduff. There were distant, cryptic noises from outside. Presently Macduff reappeared, panting and alone.
   “Awkward creatures, Algolians,” he said, nodding familiarly to the Xerian leader. “I see your men have-ah-detained Ess Pu.”
   “Yes,” the Xerian said. “Outside, he is of course under our jurisdiction.”
   “The thought had occurred to me,” Macduff murmured, drifting toward Ao.
   “Noo wait a minute,” Captain Ramsay said to the Xerians. “Ye have na—”
   “We are not barbarians,” the Xerian said with dignity. “We gave Ess Pu fifteen million Universal Credits to do a job for us and he has failed. Unless he can return the fifteen million, plus costs, he must work it out. The man-hour”-here Macduff was seen to wince—“the man-hour on Xeria is the equivalent of one sixty-fifth of a credit.”
   “This is highly irregular,” the Captain said. “However, it’s out of my jurisdiction now. You, Macduff-stop looking so smug. You get off at Xeria too, remember. I advise ye to stay out of Ess Pu’s way.”
   “I expect he’ll be busy most of the time,” Macduff said cheerfully. “I hate to remind a supposedly competent officer of his duties, but haven’t you forgotten the slight matter of the ship’s pool?”
   “What?” Ramsay glanced blankly at the pulped fruit. “The pool’s called off, of course.”
   “Nonsense,” Macduff interrupted. “Let’s have no evasions. One might suspect you of trying to avoid a payoff.”
   “Mon, ye’re daft. How can there be a payoff? The lottery was based on guessing the seed count in a sphyghi fruit and it’s perfectly obvious the sphyghi has no seeds. Vurra weel. If no one has any objections—”
   “I object!” Macduff cried. “On behalf of my ward, I demand that every single guess be counted and tabulated.”
   “Be reasonable,” Ramsay urged. “If ye’re merely delaying the evil moment when I kick ye off the Sutter—”
   “You’ve got to wind up the pool legally,” Macduff insisted. “Pah, shut yer clatterin’ trap,” Ramsay snapped sourly, picking up the sealed box and attaching a small gadget to it. “Just as ye like. But I am on to ye, Macduff. Noo, quiet please, everybody.”
   He closed his eyes and his lips moved in a soundless mumble. The box flew open, disgorging a clutter of folded papers. At Ramsay’s gesture a passenger stepped forward and began to open the slips, reading off names and guesses.
   “So ye gain pairhaps five minutes’ reprieve,” Ramsay said under his breath to Macduff. “Then oot ye go after Ess Pu and let me say it is pairfectly obvious ye lured the Algolian out of the Sutter on purpose.”
   “Nonsense,” Macduff said briskly. “Am I to blame if Ess Pu focused his ridiculous anti-social emotions on me?”
   “Aye,” Ramsay said. “Ye ken dom well ye are.”
   “Male Kor-ze-Kabloom, seven hundred fifty,” called the passenger unfolding another slip. “Lorma Secundus, two thousand ninety-nine. Ao, per—”
   There was a pause.
   “Well?” Captain Ramsay prompted, collaring Macduff. “Well, mon?”
   “Terence Lao-Tse Macduff—” the passenger continued and again halted.
   “What is it? What number did he guess?” Ramsay demanded, pausing at the open port with one foot lifted ready to boot the surprisingly philosophical Macduff down the gangplank. “I asked ye a question!
   What number’s on the slip?”
   “Zero,” the passenger said faintly.
   “Exactly!” Macduff declared, wriggling free. “And now, Captain Ramsay, I’ll thank you to hand over half the ship’s pool to me, as Ao’s guardian-less, of course, the price of our passage to Lesser Vega. As for Ess Pu’s half of the take, send it to him with my compliments.
   “Perhaps it will knock a few months off his sentence, which, if my figures are correct, come to nine hundred and forty-six Xerian years.
   A Macduff forgives even his enemies. Come, Ao, my dear. I must choose a suitable cabin.”
   So saying, Macduff lit a fresh cigar and sauntered slowly away, leaving Captain Ramsay staring straight ahead and moving his lips as though in slow prayer. The prayer became audible.
   “Macduff,” Ramsay called. “Macduff! How did ye do it?”
   “I,” said Macduff over his shoulder, “am a scientist.”
   The Lesser Vegan cabaret hummed with festivity. A pair of comedians exchanged quips and banter among the tables. At one table Ao sat between Macduff and Captain Ramsay.
   “I am still waiting to hear how ye did it, Macduff,” Ramsay said. “A bargain’s a bargain, ye know. I put my name on yon application, didn’t I?”
   “I cannot but admit,” Macduff said, “that your signature facilitated my getting Ao’s guardianship, bless her heart. Some champagne, Ao?” But Ao made no response. She was exchanging glances, less blank than usual, with a young Lesser Vegan male at a nearby table.
   “Come, noo,” Ramsay insisted. “Remember I wull have to turn over my log at the end of the voyage.
   I must know what happened concerning yon sphyghi. Otherwise, d’ye think I’d hae gone oot on a limb and guaranteed yer tortuous character, even though I carefully added, ‘to the best of my knowledge’?
   No. Ye wrote thot zero when I saw ye do it, long before the fruit ripened.”
   “Right,” Macduff said blandly, sipping champagne. “It was a simple problem in misdirection. I suppose there’s no harm in telling you how I did it. Consider the circumstances. You were going to maroon me on Xeria, side by side with that lobster. -
   “Obviously I had to cut him down to my size by discrediting him with the Xerians. Winning the pool was an unexpected secondary development. Merely a stroke of well-deserved good luck, aided by applied scientific technique.”
   “Ye mean that stuff ye wrote down on the paper Ess Pu found-the gibble-gabble aboot interferometers and ion-analyzers? So ye did find some way to count the seeds-och, I’m wrong there, am I?”
   “Naturally.” Macduff twirled his glass and preened himself slightly. “I wrote that paper for Ess Pu’s eyes. I had to keep him so busy protecting his sphyghi and chasing me that he never had a spare moment to think.” -
   “I still dinna ken,” Ramsay confessed. “Even if ye’d known the right answer in advance, how could ye foresee the pool would be based on sphyghi?”
   “Oh, that was the simplest thing of all. Consider the odds! What else could it be, with the Aldebaran Lottery fresh in every mind and the whole ship reeking of contraband sphyghi? If no one else had suggested it I was prepared to bring it up myself and-what’s this? Go away! Get out!”
   He was addressing himself to the two comedians, who had worked their way around to Macduff’s table. Captain Ramsay glanced up in time to see them commence a new act.
   The laugh-getting technique of insult has never basically changed all through the ages, and Galactic expansion has merely broadened and deepened its variety. Derision has naturally expanded to include species as well as races.
   The comedians, chattering insanely, began a fairly deft imitation of two apes searching each other for fleas. There was an outburst of laughter, not joined by those customers who had sprung from simian stock.
   “Tush!” Ramsay said irately, pushing back his chair. “Ye dom impudent—”
   Macduff lifted a placating palm.“Tut, tut, Captain. Strive for the objective viewpoint. Merely a matter of semantics, after all.” He chuckled tolerantly. “Rise above such insularity, as I do, and enjoy the skill of these mummers in the abstract art of impersonation. I was about to explain why I had to keep Ess Pu distracted. I feared he might notice how fast the sphyghi were ripening.”
   “Pah,” Ramsay said, but relapsed into his chair as the comedians moved on and began a new skit.
   “Weel, continue.”
   “Misdirection,” Macduff said cheerfully. “Have you ever had a more incompetent crew member than I?”
   “No,” Ramsay said, considering. “Never in my—”
   “Quite so. I was tossed like spindrift from task to task until I finally reached Atmospheric Controls, which was exactly where I wanted to be. Crawling down ventilating pipes has certain advantages. For example, it was the work of a moment to empty a phial of two-f our-fivetrichlorophenoxyacetic acid”-
   he rolled the syllables lushly—“trichlorophenoxyacetic acid into Ess Pu’s ventilator. The stuff must have got into everything, including the sphyghi.”
   “Trichloro-what? Ye mean ye gimmicked the sphyghi before the pool?”
   “Certainly. I told you the pool was a later by-product. My goal at first was simply to get Ess Pu in trouble on Xeria to save my own valuable person. Luckily I had a fair supply of various hormones with me. This particular one, as the merest child should know, bypasses the need for cross-pollination.
   Through a law of biology the results will always be seedless fruit. Ask any horticulturist. It’s done all the time.”
   “Seedless fruit—” Ramsay said blankly. “Cross-pollin-och, aye! Veel, I’ll be dommed.”
   A modest disclaimer was no doubt on Macduff’s lips, but his eye was caught by the two comedians and he paused, cigar lifted, regarding them. The shorter of the two was now strutting in a wide circle, gesturing like one who smokes a cigar with great self-importance. His companion whooped wildly and beat him over the head.
   “Tell me this, brother!” he cried in a shrill falsetto. “Who was that penguin I seen you with last night?”
   “That wasn’t no penguin,” the strutter giggled happily. “That was a Venusian!” Simultaneously he gestured, and a spotlight sprang like a tent over Macduff’s shrinking head.
   “What! What? How dare you!” screamed the outraged Macduff, recovering his voice at last amid ripples of laughter. “Libellous defamation of-of-I’ve never been so insulted in my life!” A repressed snort came from the Captain. The ruffled Macduff glared around furiously, rose to his full height and seized Ao’s hand.
   “Ignore them,” Ramsay suggested in an unsteady voice. “After all, ye canna deny ye’re Venusian by species, Macduff, even though ye insist ye were hatched in Glasga’-Borrn, I mean. Aye, ye’re Scots by birth and humanoid by classification, are ye na? And no more a penguin than I’m a monkey.”
   But Macduff was already marching toward the door. Ao trailed obediently after, casting back angelic looks at the Lesser Vegan male.
   “Outrageous!” said Macduff.
   “Come back, man,” Ramsay called, suppressing a wild .whoop. “Remember the abstract art of impairsonation. ‘Tis a mere matter of semantics—”
   His voice went unheard. Macduff’s back was an indignant ramrod. Towing Ao, his bottle-shaped figure stiff with dignity, Terence Lao-T’se Macduff vanished irrevocably into the Lesser Vegan night, muttering low.
   For Macduff, as should be evident by now to the meanest intellect,‘was not all he claimed to be.
   “Tush,” said Captain Ramsay, his face split by a grin, “that I should ha’ seen the day! Waiter! A whusky-and-soda-no more of this nosty champagne. I am celebrating a red-letter occasion, a phenomenon of nature. D’ye ken this is probably the first time in Macduff’s life that the unprincipled scoundrel has taken his departure withoot leaving some puir swindled sucker behind?
   “D’ye-eh? What’s that? What bill, ye daft loon? Pah, it was Macduff who insisted I be his guest tonight. Och, I-ah-eh- “Dom!”
   By which we mean the reader who skipped all the science, elementary as it was, in this chronicle.
   EXIT THE PROFESSOR
   We Hogbens are right exclusive. That Perfesser feller from the city might have known that, but he come busting in without an invite, and I don’t figger he had call to complain afterward. In Kaintuck the polite thing is to stick to your own bill of beans and not come nosing around where you’re not wanted.
   Time we ran off the Haley boys with that shotgun gadget we rigged up-only we never could make out how it worked, somehow-that time, it all started because Rafe Haley come peeking and prying at the shed winder, trying to get a look at Little Sam. Then Rafe went round saying Little Sam had three haids or something.
   Can’t believe a word them Haley boys say. Three haids! It ain’t natcheral, is it? Anyhow, Little Sam’s only got two haids, and never had no more since the day he was born.
   So Maw and I rigged up that shotgun thing and peppered the Haley boys good. Like I said, we couldn’t figger out afterward how it worked. We’d tacked on some dry cells and a lot of coils and wires and stuff and it punched holes in Rafe as neat as anything.
   Coroner’s verdict was that the Haley boys died real sudden, and Sheriff Abernathy come up and had a drink of corn with us and said for two cents he’d whale the tar outa me. I didn’t pay no mind. Only some damyankee reporter musta got wind of it, because a while later a big, fat, serious-looking man come around and begun to ask questions.
   Uncle Les was sitting on the porch, with his hat over his face.“You better get the heck back to your circus, mister,” he just said. “We had offers from old Barnum hisseif and turned ’em down. Ain’t that right, Saunk?”
   “Sure is,” I said. “I never trusted Phineas. Called Little Sam a freak, he did.”
   The big solemn-looking man, whose name was Perfesser Thomas Galbraith, looked at me.“How old are you, son?” he said.
   “I ain’t your son,” I said. “And I don’t know, nohow.”
   “You don’t look over eighteen,” he said, “big as you are. You couldn’t have known Barnum.”
   “Sure I did. Don’t go giving me the lie. I’ll wham you.”
   “I’m not connected with any circus,” Galbraith said. “I’m a biogeneticist.”
   We sure laughed at that. He got kinda mad and wanted to know what the joke was.
   “There ain’t no such word,” Maw said. And at that point Little Sam started yelling, and Gaibraith turned white as a goose wing and shivered all over. He sort of fell down. When we picked him up, he wanted to know what had happened.
   “That was Little Sam,” I said. “Maw’s gone in to comfort him. He’s stopped now.”
   “That was a subsonic,” the Perfesser snapped. “What is Little Sam-a short-wave transmitter?”
   “Little Sam’s the baby,” I said, short-like. “Don’t go calling him outa his name, either. Now, s’pose you tell us what you want.”
   He pulled out a notebook and started looking through it.
   “I’m a-a scientist,” he said. “Our foundation is studying eugenics, and we’ve got some reports about you. They sound unbelievable. One of our men has a theory that natural mutations can remain undetected in undeveloped cultural regions, and—” He slowed down and stared at Uncle Les. “Can you really fly?” he asked. -
   Well, we don’t like to talk about that. The preacher gave us a good dressing-down once. Uncle Los had got likkered up and went sailing over the ridges, scaring a couple of bear hunters outa their, senses.
   And it ain’t in the Good Book that men should fly, neither. Uncle Les generally does it only on the sly, when nobody’s watching.
   So anyhow Uncle Les pulled his hat down further on his face and growled.
   “That’s plumb silly. Ain’t no way a man can fly. These here modem contraptions I hear tell about-‘tween ourselves, they don’t really fly at all. Just a lot of crazy talk, that’s all.”
   Galbraith blinked and studied his notebook again.
   “But I’ve got hearsay evidence of a great many unusual things connected with your family. Flying is only one of them. I know it’s theoretically impossible-and I’m not talking about planes-but—”
   “Oh, shet your trap.”
   “The medieval witches’ salve used aconite to give an illusion of flight -entirely subjective, of course,”
   “Will you stop pestering me?” Uncle Les said, getting mad, on account of he felt embarrassed, I guess. Then he jumped up, threw his hat down on the porch and flew away. After a minute he swooped down for his hat and made a face at the Perfesser. He flew off down the gulch and we didn’t see him for a while.
   I got mad, too.
   “You got no call to bother us,” I said. “Next thing Uncle Les will do like Paw, and that’ll be an awful nuisance. We ain’t seen hide nor hair of Paw since that other city feller was around. He was a census taker, I think.”
   Gaibraith didn’t say anything. He was looking ldnda funny. I gave him a drink and he asked about Paw.
   “Oh, he’s around,” I said. “Only you don’t see him no more. He likes it better that way, he says.”
   “Yes,” Galbraith said, taking another drink. “Oh, God. How old did you say you were?”
   “Didn’t say nothing about it.”
   “Well, what’s the earliest thing you can remember?”
   “Ain’t no use remembering things. Clutters up your haid too much.”
   “It’s fantastic,” Gaibraith said. “I hadn’t expected to send a report like that back to the foundation.”
   “We don’t want nobody prying around,” I said. “Go way and leave us alone.”
   “But, good Lord!” He looked over the porch rail and got interested in the shotgun gadget. “What’s that?”
   “A thing,” I said.
   “What does it do?”
   “Things,” I said.
   “Oh. May I look at it?”
   “Sure,” I said. “I’ll give you the dingus if you’ll go away.”
   He went over and looked at it. Paw got up from where he’d been sitting beside me, told me to get rid of the damyankee and went into the house. The Perfesser came back. “Extraordinary!” he said. “I’ve had training in electronics, and it seems to me you’ve got something very odd there. What’s the principle?”
   “The what?” I said. “It makes holes in things.”
   “It can’t fire shells. You’ve got a couple of lenses where the breech should-how did you say it worked?”
   “I dunno.”
   “Did you make it?”
   “Me and Maw.”
   He asked a lot more questions.
   “I dunno,” I said. “Trouble with a shotgun is you gotta keep loading it. We sorta thought if we hooked on a few things it wouldn’t need loading no more. It don’t, neither.”
   “Were you serious about giving it to me?”
   “If you stop bothering us.”
   “Listen,” he said, “it’s miraculous that you Hogbens have stayed out of sight so long.”
   “We got our ways.”
   “The mutation theory must be right. You must be studied. This is one of the most important discoveries since—” He kept on talking like that. He didn’t make much sense.
   Finally I decided there was only two ways to handle things, — and after what Sheriff Abernathy had said, I didn’t feel right about killing nobody till the Sheriff had got over his fit of temper. I don’t want to cause no ruckus.
   “S’pose I go to New York with you, like you want,” I said. “Will you leave the family alone?”
   He halfway promised, though he didn’t want to. But he knuckled under and crossed his heart, on account of I said I’d wake up Little Sam if he didn’t. He sure wanted to see Little Sam, but I told him that was no good. Little Sam couldn’t go to New York, anyhow. He’s got to stay in his tank or he gets awful sick.
   Anyway, I satisfied the Perfesser pretty well and he went off, after I’d promised to meet him in town next morning. I felt sick, though, I can tell you. I ain’t been away from the-folks overnight since that ruckus in the old country, when we had to make tracks fast.
   Went to Holland, as I remember. Maw always had a soft spot fer the man that helped us get outa London. Named Little Sa.i~i after him. I fergit what his name was. Gwynn or Stuart or Pepys-I get mixed up when I think back beyond the War between the States.
   That night we chewed the rag. Paw being invisible, Maw kept thinking he was getting more’n his share of the corn, but pretty soon she mellowed and let him have a demijohn. Everybody told me to mind my p’s and q’s.
   “This here Perfesser’s awful smart,” Maw said. “All perfessers are. Don’t go bothering him any. You be a good boy or you’ll ketch heck from me.”
   “I’ll be good, Maw,” I said. Paw whaled me alongside the haid, which wasn’t fair, on account of I couldn’t see him.
   “That’s so you won’t fergit,” he said.
   “We’re plain folks,” Uncle Les was growling. “No good never come of trying to get above yourself.”
   “Honest, I ain’t trying to do that,” I said. “I only figgered—”
   “You stay outa trouble!” Maw said, and just then we heard Grandpaw moving in the attic.
   Sometimes Grandpaw don’t stir for a month at a time, but tonight he seemed right frisky.
   So, natcherally, we went upstairs to see what he wanted.
   He was talking about the Perfesser.
   “A stranger, eh?” he said. “Out upon the stinking knave. A set of rare fools I’ve gathered about me for my dotage! Only Saunk shows any shrewdness, and, dang my eyes, he’s the worst fool of all.”
   I just shuffled and muttered something, on account of I never like to look at Grandpaw direct. But he wasn’t paying me no mind. He raved on.
   “So you’d go to this New York? ‘Sblood, and hast thou forgot the way we shunned London and Amsterdam-and Nieuw Amsterdam-for fear of questioning? Wouldst thou be put in a freak show? Nor is that the worst danger.”
   Grandpaw’s the oldest one of us all and he gets ldnda mixed up in his language sometimes. I guess the lingo you learned when you’re young sorta sticks with you. One thing, he can cuss better than anybody I’ve ever heard.
   “Shucks,” I said. “I was only trying to help.”
   “Thou puling brat,” Grandpaw said. “Tis thy fault and thy dam’s. For building that device, I mean, that slew the Haley tribe. Hadst thou not, this scientist would never have come here.”
   “He’s a perfesser,” I said. “Name of Thomas Galbraith.”
   “I know. I read his thoughts through Little Sam’s mind. A dangerous man. I never knew a sage who wasn’t. Except perhaps Roger Bacon, and I had to bribe him to-but Roger was an exceptional man.
   Hearken:“None of you may go to this New York. The moment we leave this haven, the moment we are investigated, we are lost. The pack would tear and rend us. Nor could all thy addlepated flights skyward save thee, Lester-dost thou hear?”
   “But what are we to do?” Maw said.
   “Aw, heck,” Paw said. “I’ll just fix this Perfesser. I’ll drop him down the cistern.”
   “An’ spoil the water?” Maw screeched. “You try it!”
   “What foul brood is this that has sprung from my seed?” Grandpaw said, real mad. “Have ye not promised the Sheriff that there will be no more killings-for a while, at least? Is the word of a Hogben naught? Two things have we kept sacred through the centuries-our secret from the world, and theHogben honor! Kill this man Galbraith and ye’ll answer to me for it!”
   We all turned white. Little Sam woke up again and started squealing.“But what’ll we do?” Uncle Les said.
   “Our secret must be kept,” Grandpaw said. “Do what ye can, but no killing. I’ll consider the problem.”
   He seemed to go to sleep then, though it was hard to tell.
   The next day I met Galbraith in town, all right, but first I run into Sheriff Abernathy in the street and he gave me a vicious look.
   “You stay outa trouble, Saunk,” he said. “Mind what I tell you, now.” It was right embarrassing.
   Anyway, I saw Gaibraith and told him Grandpaw wouldn’t let me go to New York. He didn’t look too happy, but he saw there was nothing that could be done about it.
   His hotel room was full of scientific apparatus and kinda frightening. He had the shotgun gadget set up, but it didn’t look like he’d changed it any. He started to argue.
   “Ain’t no use,” I said. “We ain’t leaving the hills. I spoke outa. turn yesterday, that’s all.”
   “Listen, Saunk,” he said. “I’ve been inquiring around town about you Hogbens, but I haven’t been able to find out much. They’re closemouthed around here. Still, such evidence would be only supporting factors. I know our theories are right. You and your family are mutants and you’ve got to be studied!”
   “We ain’t mutants,” I said. “Scientists are always calling us outa our names. Roger Bacon called us homunculi, only—”
   “What?” Galbraith shouted. “Who did you say?”
   “Uh-he’s a share-cropper over in the next county,” I said hasty-like, but I could see the Perfesser didn’t swaller it. He started to walk around the room.
   “It’s no use,” he said. “If you won’t come to New York, I’ll have the foundation send a commission here. You’ve got to be studied, for the glory of science and the advancement of mankind.”
   “Oh, golly,” I said. “I know what that’d be like. Make a freak show outa us. It’d kill Little Sam. You gotta go away and leave us alone.”
   “Leave you alone? When you can create apparatus like this?” He pointed to the shotgun gadget.
   “How does that work?” he wanted to know, sudden-like.
   “I told you, I dunno. We just rigged it up. Listen, Perfesser. There’d be trouble if people came and looked at us. Big trouble. Grandpaw says so.”
   Galbraith pulled at his nose.
   “Well, maybe-suppose you answered a few questions for me, Saunk.”
   “No commission?”
   “We’ll see.”
   “No, sir. I won’t—”
   Galbraith took a deep breath.
   “As long as you tell me what I want to know, I’ll keep your whereabouts a secret.”
   “I thought this fundation thing of yours knows where you are.”
   “Ah-yes,” Galbraith said. “Naturally they do. But they don’t know about you.”
   That gave me an idea. I coulda killed him easy, but if I had, I knew Crandpaw would of ruined me entire and, besides, there was the Sheriff to think of. So I said,“Shucks,” and nodded.
   My, the questions that man asked! It left me dizzy. And all the while he kept getting more and more excited.
   “How old is your grandfather?”
   “Gosh, I dunno.”
   “Homunculi-mm-m. You mentioned that he was a miner once?”
   “No, that was Grandpaw’s paw,” I said. “Tin mines, they were, in England. Only Grandpaw says it was called Britain then. That was during a sorta magic plague they had then. The people had to get the doctors-droons? Droods?”
   “Druids?”
   “Uh-huh. The Druids was the doctors then, Grandpaw says. Anyhow, all the miners started dying round Cornwall, so they closed up the mines.”
   “What sort of plague was it?”
   I told him what I remembered from Grandpaw’s talk, and the Perfesser got very excited and said something about radioactive emanations, as nearly as I could figger out. It made oncommon bad sense.
   “Artificial mutations caused by radioactivity!” he said, getting real pink around the jowls. “Your grandfather was born a mutant! The genes and chromosomes were rearranged into a new pattern. Why, you may all be supermen!”
   “Nope,” I said. “We’re Hogbens. That’s all.”
   “A dominant, obviously a dominant. All your family were-ah- peculiar?”
   “Now, look!” I said.
   “I mean, they could all fly?”
   “I don’t know how yet, myself. I guess we’re kinda freakish. Grandpaw was smart. He allus taught us not to show off.”
   “Protective camouflage,” Galbraith said. “Submerged in a rigid social culture, variations from the norm are more easily masked. In a modem, civilized culture, you’d stick out like a sore thumb. But here, in the backwoods, you’re practically invisible.”
   “Only Paw,” I said.
   “Oh, Lord,” he sighed. “Submerging these incredible natural powers of yours… Do you know the things you might have done?” And then all of a sudden he got even more excited, and I didn’t much like the look in his eyes.
   “Wonderful things,” — he repeated. “It’s like stumbling on Aladdin’s lamp.”
   “I wish you’d leave us alone,” I said. “You and your commission!”
   “Forget about the commission. I’ve decided to handle this privately for a while. Provided you’ll cooperate. Help me, I mean. Will you do that?”
   “Nope,” I said.
   “Then I’ll bring the commission down from New York,” he said triumphantly.
   I thought that over.
   “Well,” I said finally, “what do you want me to do?”
   “I don’t know yet,” he said slowly. “My mind hasn’t fully grasped the possibilities.”
   But he was getting ready to grab. I could tell. I know that look.
   I was standing by the window looking out, and all of a sudden I got an idea. I figgered it wouldn’t be smart to trust the Perfesser too much, anyhow. So I sort of ambled over to the shotgun gadget and made a few little changes on it.
   I knew what I wanted to do, all right, but if Galbraith had asked me why I was twisting a wire here and bending a“Whozis there I couldn’t of told him. I got no eddication. Only now I knew the gadget would do what I wanted it to do.
   The Perfesser had been writing in his little notebook. He looked up and saw me.
   “What are you doing?” he wanted to know.
   “This don’t look right to me,” I said. “I think you monkeyed with them batteries. Try it now.”
   “In here?” he said, startled. “I don’t want to pay a bill for damages. It must be tested under safety conditions.”
   “See the weathercock out there, on the roof?” I pointed it out to him. “Won’t do no harm to aim at that. You can just stand here by the winder and try it out.”
   “It-it isn’t dangerous?” He was aching to try the gadget, I could tell. I said it wouldn’t kill nobody, and he took a long breath and went to the window and cuddled the stock of the gun against his cheek.
   I stayed back aways. I didn’t want the Sheriff to see me. I’d already spotted him, sitting on a bench outside the feed-and-grain store across the street.
   It happened just like I thought. Galbraith pulled the trigger, aiming at the weathercock on the roof, and rings of light started coming out of the muzzle. There was a fearful noise. Galbraith fell flat on his back, and the commotion was something surprising. People began screaming all over town.
   I kinda felt it might be handy if I went invisible for a while. So I did.
   Gaibraith was examining the shotgun gadget when Sheriff Abernathy busted in. The Sheriff’s a hard case. He had his pistol out and handcuffs ready, and he was cussing the Perfesser immediate and rapid.
   “I seen you!” he yelled. “You city fellers think you can get away with anything down here. Well, you can’t!”
   “Saunk!” Galbraith cried, looking around. But of course he couldn’t see me.
   Then there was an argument. Sheriff Abernathy had seen Galbraith fire the shotgun gadget and he’s no fool. He drug Galbraith down on the street, and I come along, walking soft. People were running around like crazy. Most of them had their hands clapped to their faces.
   The Perfesser kept wailing that he didn’t understand.
   “I seen you!” Abernathy said. “You aimed that dingus of yours out the window and the next thing everybody in town’s got a toothache! Try and tell me you don’t understand!”
   The Sheriff’s smart. He’s known us Hogbens long enough so he ain’t surprised when funny things happen sometimes. Also, he knew Galbraith was a scientist feller. So there was a ruckus and people heard what was going on and the next thing they was trying to lynch Galbraith.
   But Abernathy got him away. I wandered around town for a while. The pastor was out looking at his church windows, which seemed to puzzle him. They was stained glass, and he couldn’t figger out why they was hot. I coulda told him that. There’s gold in stained-glass windows; they use it to get a certain kind of red.
   Finally I went down to the jailhouse. I was still invisible. So I eavesdropped on what Galbraith was saying to the Sheriff.
   “It was Saunk Hoghen,” the Perfesser kept saying. “I tell you, he fixed that projector!”
   “I saw you,” Abernathy said. “You done it. Ow!” He put up his hand to his jaw. “And you better stop it, fast! That crowd outside means business. Half the people in town have got toothaches.”
   I guess half the people in town had gold fillings in their teeth.
   Then Galbraith said something that didn’t surprise me too much.
   “I’m having a commission come down from New York, I meant to telephone the foundation tonight, they’ll vouch for me.”
   So he was intending to cross us up, all along. I kinda felt that had been in his mind.
   “You’ll cure this toothache of mine-and everybody else’s-or I’ll open the doors and let in that lynch mob!” the Sheriff howled. Then he went away to put an icebag on his cheek.
   I snuck back aways, got visible again and made a lot of noise coming along the passage, so Galbraith could hear me. I waited till he got through cussing me out. I just looked stupid.
   “I guess I made a mistake,” I said. “I can fix it, though.”
   “You’ve done enough fixing!” He stopped. “Wait a minute. What did you say? You can cure this-what is it?”
   “I been looking at that shotgun gadget,” I said. “I think I know what I did wrong. It’s sorta tuned in on gold now, and all the gold in town’s shooting out rays or heat or something.”
   “Induced selective radioactivity,” Galbraith muttered, which didn’t seem to mean much. “Listen.
   That crowd outside-do they ever have lynchings in this town?”
   “Not more’n once or twice a year,” I said. “And we already had two this year, so we filled our quota.
   Wish I could get you up to our place, though. We could hide you easy.”
   “You’d better do something!” he said. “Or I’ll get that commission down from New York. You wouldn’t like that, would you?”
   I never seen such a man fer telling lies and keeping a straight face.
   “It’s a cinch,” I said. “I can rig up the gadget so it’ll switch off the rays immediate. Only I don’t want people to connect us Hogbens with what’s going on. We like to live quiet. Look, s’pose I go back to your hotel and change over the gadget, and then all you have to do is get all the people with toothaches together and pull the trigger.”
   “But-well, but—”
   He was afraid of more trouble. I had to talk him into it. The crowd was yelling outside, so it wasn’t too hard. Finally I went away, but I came back, invisible-like, and listened when Calbraith talked to the Sheriff.
   They fixed it all up. Everybody with toothaches was going to the Town Hall and set. Then Abernathy would bring the Perfesser over, with the shotgun gadget, and try it out.
   “Will it stop the toothaches?” the Sheriff wanted to know. “For sure?”
   “I’m-quite certain it will.”
   Abernathy had caught that behitation.
   “Then you better try it on me first. Just to make sure. I don’t trust you.”
   It seemed like nobody was trusting nobody.
   I hiked back to the hotel and made the switch-over in the shotgun gadget. And then I run into trouble. My invisibility was wearing thin. That’s the worst part of being just a kid.
   After I’m a few hunnerd years older I can stay invisible all the time if I want to. But I ain’t right mastered it yet. Thing was, I needed help now because there was something I had to do, and I couldn’t do it with people watching.
   I went up on the roof and called Little Sam. After I’d tuned in on his haid, I had him put the call through to Paw and Uncle Les. After a while Uncle Les come flying down from the sky, riding mighty heavy on account of he was carrying Paw. Paw was cussing because a hawk had chased them.
   “Nobody seen us, though,” Uncle Les said. “I think.”
   “People got their own troubles in town today,” I said. “I need some help. That Perfesser’s gonna call down his commission and study us, no matter what he promises.”
   “Ain’t much we can do, then,” Paw said. “We cain’t kill that feller. Grandpaw said not to.”
   So I told’em my idea. Paw being invisible, he could do it easy. Then we made a little place in the roof so we could see through it, and looked down into Gaibraith’s room.
   We was just in time. The Sheriff was standing there, with his pistol out, just waiting, and the Perfesser, pale around the chops, was pointing the shotgun gadget at Abernathy. It went along without a hitch. Galbraith pulled the trigger, a purple ring of light popped out, and that was all. Except that the Sheriff opened his mouth and gulped.
   “You wasn’t faking! My toothache’s gone!”
   Gaibraith was sweating, but he put up a good front.“Sure it works,” he said. “Naturally. I told you—”
   “C’mon down to the Town Hall. Everybody’s waiting. You better cure us all, or it’ll be just too bad for you.”
   They went out. Paw snuck down after them, and Uncle Los picked me up and flew on their trail, keeping low to the roofs, where we wouldn’t be spotted. After a while we was fixed outside one of the Town Hall’s windows, watching.
   I ain’t heard so much misery since the great plague of London. The hall was jam-full, and everybody had a toothache and was moaning and yelling. Abernathy come in with the Perfesser, who was carrying the shotgun gadget, and a scream went up.
   Galbraith set the gadget on the stage, pointing down at the audience, while the Sheriff pulled out his pistol again and made a speech, telling everybody to shet up and they’d get rid of their toothaches.
   I couldn’t see Paw, natcherally, but I knew he was up on the platform. Something funny was happening to the shotgun gadget. Nobody noticed, except me, and I was watching for it. Paw-invisible, of course -was making a few changes. I’d told him how, but he knew what to do as well as I did. So pretty soonthe shotgun was rigged the way we wanted it.
   What happened after that was shocking. Galbraith aimed the gadget and pulled the trigger, and rings of light jumped out, yaller this ~time. I’d told Paw to fix the range so nobody outside the Town Hall would be bothered. But inside-Well, it sure fixed them toothaches. Nobody’s gold filling can ache if he ain’t got a gold filling.
   The gadget was fixed now so it worked on everything that wasn’t growing. Paw had got the range just right. The seats was gone all of a sudden, and so was part of the chandelier. The audience, being bunched together, got it good. Pegleg Jaffe’s glass eye was gone, too. Them that had false teeth lost ’em.
   Everybody sorta got a once-over-lightly haircut.
   Also, the whole audience lost their clothes. Shoes ain’t growing things, and no more are pants or shirts or dresses. In a trice everybody in the hall was naked as needles. But, shucks, they’d got rid of their toothaches, hadn’t they?
   We was back to home an hour later, all but Uncle Les, when the door busted open and in come Uncle Les, with the Perfesser staggering after him. Galbraith was a mess. He sank clown and wheezed, looking back at the door in a worried way.
   “Funny thing happened,” Uncle Les said. “I was flying along outside town and there was the Perfesser running away from a big crowd of people, with sheets wrapped around ’em-some of ’em. So I picked him up. I brung him here, like he wanted.” Uncle Les winked at me.
   “Ooooh!” Galbraith said. “Aaaahl Are they coming?”
   Maw went to the door.
   “They’s a lot of torches moving up the mountain,” she said. “It looks right bad.”
   The Perfesser glared at me.
   “You said you could bide me! Well, you’d better! This is your fault!”
   “Shucks,” I said.
   “You’ll hide me or else!” Calbraith squalled. “I-I’ll bring that commission down.”
   “Look,” I said, “if we hide you safe, will you promise to fergit all about that commission and leave us alone?”
   The Perfesser promised.“Hold on a minute,” I said, and went up to the attic to see Grandpaw.
   He was awake.
   “How about it, Grandpaw?” I asked.
   He listened to Little Sam for a second.
   “The knave is lying,” he told me pretty soon. “He means to bring his commission of stinkards here anyway, recking naught of his promise.”
   “Should we hide him, then?”
   “Aye,” Grandpaw said. “The Hogbens have given their word-there must be no more killing. And to hide a fugitive from his pursuers would not be an ill deed, surely.”
   Maybe he winked. It’s hard to tell with Grandpaw. So I went down the ladder. Galbraith was at the door, watching the torches come up the mountain.
   He grabbed me.
   “Saunk! If you don’t hide me—”
   “We’ll hide you,” I said. “C’mon.”
   So we took him down to the cellar.
   When the mob got here, with Sheriff Abernathy in the lead, we played dumb. We let’em search the house. Little Sam and Grandpaw turned invisible for a bit, so nobody noticed them. And naturally the crowd couldn’t find hide nor hair of Galbraith. We’d hid him good, like we promised.
   That was a few years ago. The Perfesser’s thriving. He ain’t studying us, though. Sometimes we take out the bottle we keep him in and study him.
   Dang small bottle, too!
   THE TWONKY
   The turnover at Mideastern Radio was so great that Mickey Lloyd couldn’t keep track of his men.
   Employees kept quitting and going elsewhere, at a higher salary. So when the big-headed little man in overalls wandered vaguely out of a storeroom, Lloyd took one look at the brown dungaree suit-company provided-and said mildly,“The whistle blew half an hour ago. Hop to work.”
   “Work-k-k?” The man seemed to have trouble with the word.
   Drunk? Lloyd, in his capacity as foreman, couldn’t permit that. He ffipped away his cigarette, walked forward and sniffed. No, it wasn’t liquor. He peered at the badge on the man’s overalls.
   “Two-o-four, rn-mm. Are you new here?”
   “New. Huh?” The man rubbed a rising bump on his forehead. He was an odd-looking little chap, bald as a vacuum tube, with a pinched, pallid face and tiny eyes that held dazed wonder.
   “Come on, Joe. Wake up!” Lloyd was beginning to sound impatient. “You work here, don’t you?”
   “Joe,” said the man thoughtfully. “Work. Yes, I work. I make them.” His words ran together oddly, as though he had a cleft palate.
   With another glance at the badge, Lloyd gripped Joe’s arm and ran him through the assembly room.
   “Here’s your place. Hop to it. Know what to do?”
   The other drew his scrawny body erect.“I ani-expert,” he remarked. “Make them better than Ponthwank.”
   “O.K.,” Lloyd said. “Make ’em, then.” And he went away.
   The man called Joe hesitated, nursing the bruise on his head. The overalls caught his attention, and he examined them wonderingly. Where-oh, yes. They had been hanging in the room from which he had first emerged. His own garments had, naturally, dissipated during the trip-what trip?
   Amnesia, he thought. He had fallen from the… the something when it slowed down and stopped.
   How odd this huge, machinefilled barn looked! It struck no chord of remembrance.
   Amnesia, that was it. He was a worker. He made things. As for the unfamiliarity of his surroundings, that meant nothing. He was still dazed. The clouds would lift from his mind presently. They were beginning to do that already.
   Work. Joe scuttled around the room, trying to goad his faulty memory. Men in overalls were doing things. Simple, obvious things. But how childish-how elemental! Perhaps this was a kindergarten.
   After a while Joe went out into a stock room and examined some finished models of combination radio-phonographs. So that was it. Awkward and clumsy, but it wasn’t his place to say so. No. His job was to make Twonkies.
   Twonkies? The name jolted his memory again. Of course he knew how to make Twonkies. He’d made them all his life-had been specially trained for the job. Now they were using a different model of Twonky, but what the hell! Child’s play for a clever workman.
   Joe went back into the shop and found a vacant bench. He began to build a Twonky. Occasionally he slipped off and stole the material he needed. Once, when he couldn’t locate any tungsten, he hastily built a small gadget and made it.
   His bench was in a distant corner, badly lighted, though it seemed quite bright to Joe’s eyes. Nobody noticed the console that was swiftly growing to completion there. Joe worked very, very fast. He ignored the noon whistle, and, at quitting time, his task was finished. It could, perhaps, stand another coat of paint; it lacked the Shimmertone of a standard Twonky. But none of the others had Shimmertone. Joe sighed, crawled under the bench, looked in vain for a relaxopad, and went to sleep on the floor.
   A few hours later he woke up. The factory was empty. Odd! Maybe the working hours had changed.
   Maybe-Joe’s mind felt funny. Sleep had cleared away the mists of amnesia, if such it had been, but he still felt dazed.
   Muttering under his breath, he sent the Twonky into the stock room and compared it with the others.
   Superficially it was identical with a console radio-phonograph combination of the latest model.
   Following the pattern of the others, Joe had camouflaged and disguised the various organs and reactors.
   He went back into the shop. Then the last of the mists cleared from his mind. Joe’s shoulders jerked convulsively.
   “Great Snell!” he gasped. “So that was it! I ran into a temporal snag!” With a startled glance around, he fled to the storeroom from which he had first emerged. The overalls he took off and returned to their hook. Arter that, Joe went over to a corner, felt around in the air, nodded with satisfaction and seated himself on nothing, three feet above the floor. Then Joe vanished.
   “Time,” said Kerry Westerfield, “is curved. Eventually it gets back to the same place where it started. That’s duplication.” He put his feet up on a conveniently outjutting rock of the chimney and stretched luxuriously. From the kitchen Martha made clinking noises with bottles and glasses.
   “Yesterday at this time I had a Martini,” Kerry said. “The time curve indicates that I should have another one now. Are you listening, angel?”
   “I’m pouring,” said the angel distantly.
   “You get my point, then. Here’s another. Time describes a spiral instead of a circle. If you call the first cycle ‘a’, the second one’s ‘a plus i’-see? Which means a double Martini tonight.”
   “I knew where that would end,” Martha remarked, coming into the spacious, oak-raftered living room. She was a small, dark-haired woman, with a singularly pretty face and a figure to match. Her tiny gingham apron looked slightly absurd in combination with slacks and silk blouse. “And they don’t make infinity-proof gin. Here’s your Martini.” She did things with the shaker and manipulated glasses.
   “Stir slowly,” Kerry cautioned. “Never shake. Ah-that’s it.” He accepted the drink and eyed it appreciatively. Black hair, sprinkled with gray, gleamed in the lamplight as he sipped the Martini.
   “Good. Very good.”
   Martha drank slowly and eyed her husband. A nice guy, Kerry Westerfield. He was forty-odd, pleasantly ugly, with a wide mouth and with an occasional sardonic gleam in his gray eyes as he contemplated life. They had been married for twelve years, and liked it.
   From outside, the late, faint glow of sunset came through the windows, picking out the console cabinet that stood against the wall by the door. Kerry peered at it with appreciation.
   “A pretty penny,” he remarked. “Still—”
   “What? Oh. The men had a tough time getting it up the stairs. Why don’t you try it, Kerry?”
   “Didn’t you?”
   “The old one was complicated enough,” Martha said in a baffled manner. “Gadgets. They confuse me. I was brought up on an Edison. You wound it up with a crank, and strange noises came out of a horn. That I could understand. But now-you push a button, and extraordinary things happen. Electric eyes, tone selections, records that get played on both sides, to the accompaniment of weird groanings and clickings from inside the console-probably you understand those things. I don’t even want to.
   Whenever I play a Crosby record in a superduper like that, Bing seems embarrassed.”
   Kerry ate his olive.“I’m going to play some Debussy.” He nodded toward a table. “There’s a new Crosby record for you. The latest.”
   Martha wriggled happily.“Can I, maybe, huh?”
   “Uh-huh.”
   “But you’ll have to show me how.”
   “Simple enough,” said Kerry, beaming at the console. “Those babies are pretty good, you know.
   They do everything but think.”
   “I wish they’d wash the dishes,” Martha remarked. She set down her glass, got up and vanished into the kitchen.
   Kerry snapped on a lamp nearby and went over to examine the new radio, Mideastern’s latest model, with all the new improvements. It had been expensive-but what the hell? He could afford it. And the old one had been pretty well shot.
   It was not, he saw, plugged in. Nor were there any wires in evidence -not even a ground. Something new, perhaps. Built-in antenna and ground. Kerry crouched down, looked for a socket, and plugged the cord into it.
   That done, he opened the doors and eyed the dials with every appearance of satisfaction. A beam of bluish light shot out and hit him in the eyes. From the depths of the console a faint, thoughtful clicking proceeded. Abruptly it stopped. Kerry blinked, fiddled with dials and switches, and bit at a fingernail.
   The radio said, in a distant voice,“Psychology pattern checked and recorded.”
   “Eh?” Kerry twirled a dial. “Wonder what that was? Amateur station-no, they’re off the air. Hm-m-m.” He shrugged and went over to a chair beside the shelves of albums. His gaze ran swiftly over the titles and composers’ names. Where was the Swan of Tuonela? There it was, next to Finlandia. Kerry took down the album and opened it in his lap. With his free hand he extracted a cigarette from his pocket, put it between his lips and fumbled for the matches on the table beside him. The first match he lit went out.
   He tossed it into the fireplace and was about to reach for another when a faint noise caught his attention. The radio was walking across the room toward him. A whiplike tendril flicked out from somewhere, picked up a match, scratched it beneath the table top-as Kerry had done-and held the flame to the man’s cigarette.
   Automatic reflexes took over. Kerry sucked in his breath, and exploded in smoky, racking coughs.
   He bent double, gasping and momentarily blind.
   When he could see again, the radio was back in its accustomed place.
   Kerry caught his lower lip between his teeth.“Martha,” he called.
   “Soup’s on,” her voice said.
   Kerry didn’t answer. He stood up, went over to the radio and looked at it hesitantly. The electric cord had been pulled out of its socket. Kerry gingerly replaced it.
   He crouched to examine the console’s legs. They looked like finely finished wood. His exploratory hand told him nothing. Wood-hard and brittle.
   How in hell-“Dinner!” Martha called.
   Kerry threw his cigarette into the fireplace and slowly walked out of the room. His wife, setting a gravy boat in place, stared at him.
   “How many Martinis did you have?”
   “Just one,” Kerry said in a vague way. “I must have dozed off for a minute. Yeah. I must have.”
   “Well, fall to,” Martha commanded. “This is the last chance you’ll have to make a pig of yourself on my dumplings, for a week, anyway.”
   Kerry absently felt for his wallet, took out an envelope and tossed it at his wife.“Here’s your ticket, angel. Don’t lose it.”
   “Oh? I rate a compartment!” Martha thrust the pasteboard back into its envelope and gurgled happily. “You’re a pal. Sure you can get along without me?”
   “Huh? Hm-m-m-I think so.” Kerry salted his avocado. He shook himself and seemed to come out of a slight daze. “Sure, I’ll be all right. You trot off to Denver and help Carol have her baby. It’s all in the family.”
   “We-ell, my only sister—” Martha grinned. “You know bow she and Bill are. Quite nuts. They’ll need a steadying hand just now.”
   There was no reply. Kerry was brooding over a forkful of avocado. He muttered something about the Venerable Bede.
   “What about him?”
   “Lecture tomorrow. Every term we bog down on the Bede, for some strange reason. Ah, well.”
   “Got your lecture ready?”
   Kerry nodded.“Sure.” For eight years he had taught at the University, and he certainly should know the schedule by this time!
   Later, over coffee and cigarettes, Martha glanced at her wrist watch.“Nearly train time. I’d better finish packing. The dishes—”
   “I’ll do ’em.” Kerry wandered after his wife into the bedroom and made motions of futile helpfulness. After a while, he carried the bags down to the car. Martha joined him, and they headed for the depot.
   The train was on time. Half an hour after it had pulled out, Kerry drove the car back into the garage, let himself into the house and yawned mightily. He was tired. Well, the dishes, and then beer and a book in bed.
   With a puzzled look at the radio, he entered the kitchen and started on the dishes. The hall phone rang. Kerry wiped his hands on a dish towel and answered it.
   It was Mike Fitzgerald, who taught psychology at the University.
   “Hiya, Fitz.”
   “Hiya. Martha gone?”
   “Yeah. I just drove her to the train.”
   “Feel like talking, then? I’ve got some pretty good Scotch. Why not run over and gab a while?”
   “Like to,” Kerry said, yawning again, “but I’m dead. Tomorrow’s a big day. Rain check?”
   “Sure. I just finished correcting papers, and felt the need of sharpening my mind. What’s the matter?”
   “Nothing. Wait a minute.” Kerry put down the phone and looked over his shoulder, scowling. Noises were coming from the kitchen. What the hell!
   He went along the hall and stopped in the doorway, motionless and staring. The radio was washing the dishes.
   After a while he returned to the phone. Fitzgerald said,“Something?”
   “My new radio,” Kerry told him carefully. “It’s washing the dishes.” Fitz didn’t answer for a moment. His laugh was a bit hesitant. “Oh?”
   “I’ll call you back,” Kerry said, and hung up. He stood motionless for a while, chewing his lip. Then he walked back to the kitchen and paused to watch.
   The radio’s back was toward him. Several limber tentacles were manipulating the dishes, expertly sousing them in hot, soapy water, scrubbing them with the little mop, dipping them into the rinse water and then stacking them neatly in the metal rack. Those whip-lashes were the only sign of unusual activity. The legs were apparently solid.
   “Hey!” Kerry said.
   There was no response.
   He sidled around till he could examine the radio more closely. The tentacles emerged from a slot under one of the dials. The electric cord was dangling. No juice, then. But what-Kerry stepped back and fumbled out a cigarette. Instantly the radio turned, took a match from its container on the stove and walked forward. Kerry blinked, studying the legs. They couldn’t be wood. They were bending as the-the thing moved, elastic as rubber. The radio had a peculiar sidling motion unlike anything else on earth.
   It lit Kerry’s cigarette and went back to the sink, where it resumed the dishwashing.
   Kerry phoned Fitzgerald again.“I wasn’t kidding. I’m having hallucinations or something. That damned radio just lit a cigarette for me.”
   “Wait a minute.” Fitzgerald’s voice sounded undecided. “This is a gag, eh?”
   “No. And I don’t think it’s a hallucination, either. It’s up your alley. Can you run over and test my knee-jerks?”
   “All right,” Fitz said. “Give me ten minutes. Have a drink ready.”
   He hung up, and Kerry, laying the phone back into its cradle, turned to see the radio walking out of the kitchen toward the living room. Its square, boxlike contour was subtly horrifying, like some bizarre sort of hobgoblin. Kerry shivered.
   He followed the radio, to find it in its former place, motionless and impassive. He opened the doors, examining the turntable, the phonograph arm and the other buttons and gadgets. There was nothing apparently unusual. Again he touched the legs. They were not wood, after all. Some plastic, which seemed quite hard. Or-maybe they were wood, after all. It was difficult to make certain, -without damaging the finish. Kerry felt a natural reluctance to use a knife on his new console.
   He tried the radio, getting local stations without trouble. The tone was good-unusually good, he thought. The phonograph-He picked up Halvorsen’s Entrance of the Boyars at random and slipped it into place, closing the lid. No sound emerged. Investigation proved that the needle was moving rhythmically along the groove, but without audible result. Well?
   Kerry removed the record as the doorbell rang. It was Fitzgerald, a gangling, saturnine man with a leathery, wrinkled face and a tousled mop of dull gray hair. He extended a large, bony hand.
   “Where’s my drink?”
   “Lo, Fitz. Come in the kitchen. I’ll mix. Highball?”
   “Highball.”
   “O.K.” Kerry led the way. “Don’t drink it just yet, though. I want to show you my new combination.”
   “The one that washes dishes?” Fitzgerald asked. “What else does it do?”
   Kerry gave the other a glass.“It won’t play records.”
   “Oh, well. A minor matter, if it’ll do the housework. Let’s take a look at it.” Fitzgerald went into the living room, selected Afternoon of a Faun and approached the radio. “It isn’t plugged in.”
   “That doesn’t matter a bit,” Kerry said wildly.
   “Batteries?” Fitzgerald slipped the record in place and adjusted the switches. “Ten inch-there. Now we’ll see.” He beamed triumphantly at Kerry. “Well? It’s playing now.”
   It was.
   Kerry said,“Try that Halvorsen piece. Here.” He handed the disk to Fitzgerald, who pushed the reject switch and watched the lever arm lift.
   But this time the phonograph refused to play. It didn’t like Entrance of the Boyars.
   “That’s funny,” Fitzgerald grunted. ‘Probably the trouble’s with the record. Let’s try another.”
   There was no trouble with Daphnis and Chlo?. But the radio silently rejected the composer’s Bolero.
   Kerry sat down and pointed to a nearby chair.“That doesn’t prove anything. Come over here and watch. Don’t drink anything yet. You, uh, you feel perfectly normal?”
   “Sure. Well?”
   Kerry took out a cigarette. The console walked across the room, picking up a match book on the way and politely held the flame. Then it went back to its place against the wall.
   Fitzgerald didn’t say anything. After a while he took a cigarette from his pocket and waited. Nothing happened.
   “So?” Kerry asked.
   “A robot. That’s the only possible answer. Where in the name of Petrarch did you get it?”
   “You don’t seem much surprised.”
   “I am, though. But I’ve seen robots before; Westinghouse tried it, you know. Only this—” Fitzgerald tapped his teeth with a nail. “Who made it?”
   “How the devil should I know?” Kerry demanded. “The radio people, I suppose.”
   Fitzgerald narrowed his eyes.“Wait a minute. I don’t quite understand—”
   “There’s nothing to understand. I bought this combination a few days ago. Turned in the old one. It was delivered this afternoon, and…” Kerry explained what had happened.
   “You mean you didn’t know it was a robot?”
   “Exactly. I bought it as a radio. And-and-the damn thing seems almost alive to me.”
   “Nope.” Fitzgerald shook his head, rose and inspected the console carefully. “It’s a new kind of robot. At least—” He hesitated. “What else is there to think? I suggest you get in touch with the Mideastem people tomorrow and check up.”
   “Let’s open the cabinet and look inside,” Kerry suggested.
   Fitzgerald was willing, but the experiment proved impossible. The presumably wooden panels weren’t screwed into place, and there was no apparent way of opening the console. Kerry found a screwdriver and applied it, gingerly at first, then with a sort of repressed fury. He could neither pry free a panel or even scratch the dark, smooth finish of the cabinet.
   “Damn!” he said finally. “Well, your guess is as good as mine. It’s a robot. Only I didn’t know they could make ’em like this. And why in a radio?”
   “Don’t ask me.” Fitzgerald shrugged. “Check up tomorrow. That’s the first step. Naturally, I’m pretty baffled. If a new sort of specialized robot has been invented, why put it in a console? And what makes those legs move? There aren’t any casters.”
   “I’ve been wondering about that, too.”
   “When it moves, the legs look-rubbery. But they’re not. They’re hard as-as hardwood. Or plastic.”
   “I’m afraid of the thing,” Kerry said. —“Want to stay at my place tonight?”
   “N-no. No. I guess not. The-robot can’t hurt me.”
   “I don’t think it wants to. It’s been helping you, hasn’t it?”
   “Yeah,” Kerry said, and went off to mix another drink.
   The rest of the conversation was inconclusive. Fitzgerald, several hours later, went home rather worried. He wasn’t as casual as he had pretended, for the sake of Kerry’s nerves. The impingement of something so entirely unexpected on normal life was subtly frightening. And yet, as he had said, the robot didn’t seem menacing.
   Kerry went to bed, with a new detective mystery. The radio followed him into the bedroom and gently took the book out of his hand. Kerry instinctively snatched for it.
   “Hey!” he said. “What the devil—”
   The radio went back into the living room. Kerry followed, in time to see the book replaced on the shelf. After a bit Kerry retreated, locking his door, and slept uneasily till dawn.
   In dressing gown and slippers, he stumbled out to stare at the console. It was back in its former place, looking as though it had never moved. Kerry, rather white around the gills, made breakfast.
   He was allowed only one cup of coffee. The radio appeared, reprovingly took the second cup from his hand and emptied it into the sink.
   That was quite enough for Kerry Westerfield. He found his hat and topcoat and almost ran out of the house. He had a horrid feeling that the radio might follow him, but it didn’t, luckily for his sanity. He was beginning to be worried.
   During the morning he found time to telephone Mideastern. The salesman knew nothing. It was a standard model combination, the latest. If it wasn’t giving satisfaction, of course, he’d be glad to- “It’s O.K.,” Kerry said. “But who made the thing? That’s what I want to find out.”
   “One moment, sir.” There was a delay. “It came from Mr. Lloyd’s department. One of our foremen.”
   “Let me speak to him, please.”
   But Lloyd wasn’t very helpful. After much thought, he remembered that the combination had been placed in the stock room without a serial number. It had been added later.
   “But who made it?”
   “I just don’t know. I can find out for you, I guess. Suppose I ring you back.”
   “Don’t forget,” Kerry said, and went back to his class. The lecture on the Venerable Bede wasn’t too successful.
   At lunch he saw Fitzgerald, who seemed relieved when Kerry came over to his table.“Find out any more about your pet robot?” the psychology professor demanded.
   No one else was within hearing. With a sigh Kerry sat down and lit a cigarette.“Not a thing. It’s a pleasure to be able to do this myself.” He drew smoke into his lungs. “I phoned the company.”
   “And?”
   “They don’t know anything. Except that it didn’t have a serial number.”
   “That may be significant,” Fitzgerald said.
   Kerry told the other about the incidents of the book and the coffee, and Fitzgerald squinted thoughtfully at his milk.“I’ve given you some psych tests. Too much stimulation isn’t good for you.”
   “A detective yarn!”
   “Carrying it a bit to extremes, I’ll admit. But I can understand why the robot acted that way, though I dunno how it managed it.” He hesitated. “Without intelligence, that is.”
   “Intelligence?” Kerry licked his lips. “I’m not so sure that it’s just a machine. And I’m not crazy.”
   “No, you’re not. But you say the robot was in the front room. How could it tell what you were reading?”
   “Short of X-ray vision and superfast scanning and assimilative powers, I can’t imagine. Perhaps it doesn’t want me to read anything.”
   “You’ve said something,” Fitzgerald grunted. “Know much about theoretical machines of that type?”
   “Robots?”
   “Purely theoretical. Your brain’s a colloid, you know. Compact, complicated-but slow. Suppose you work out a gadget with a multimillion radioatomic unit embedded in an insulating material. The result is a brain, Kerry. A brain with a tremendous number of units interacting at light-velocity speeds. A radio tube adjusts current flow when it’s operating at forty million separate signals a second. And, theoretically, a radioatomic brain of the type I’ve mentioned could include perception, recognition, consideration, reaction and adjustment in a hundred-thousandth of a second.”
   “Theory.”
   “I’ve thought so. But I’d like to find out where your radio came from.”
   A page came over.“Telephone call for Mr. Westerfield.”
   Kerry excused himself and left. When he returned, there was a puzzled frown knitting his dark brows. Fitzgerald looked at him inquiringly.
   “Guy named Lloyd, at the Mideastem plant. I was talking to him about the radio.”
   “Any luck?”
   Kerry shook his head.“No. Well, not much. He didn’t know who had built the thing.”
   “But it was built in the plant?”
   “Yes. About two weeks ago-but there’s no record of who worked on it. Lloyd seemed to think that was very, very funny. If a radio’s built in the plant, they know who put it together.”
   “So?”
   “So nothing. I asked him how to open the cabinet, and he said it was easy. Just unscrew the panel in back.”
   “There aren’t any screws,” Fitzgerald said.
   “I know.”
   They looked at one another.
   Fitzgerald said,“I’d give fifty bucks to find out whether that robot was really built only two weeks ago.”
   “Why?”
   “Because a radioatomic brain would need training. Even in such matters as the lighting of a cigarette.”
   “It saw me light one.”
   “And followed the example. The dishwashing-hm-m-m. Induction, I suppose. If that gadget has been trained, it’s a robot. If it hasn’t—” Fitzgerald stopped.
   Kerry blinked.“Yes?”
   “I don’t know what the devil it is. It bears the same relation to a robot that we bear to Eohippus. One thing I do know, Kerry; it’s very probable that no scientist today has the knowledge it would take to make a-a thing like that.”
   “You’re arguing in circles,” Kerry said. “It was made.”
   “Uh-huh. But how-when-and by whom? That’s what’s got me worried.”
   “Well, I’ve a class in five minutes. Why not come over tonight?”
   “Can’t. I’m lecturing at the Hall. I’ll phone you after, though.” With a nod Kerry went out, trying to dismiss the matter from his mind. He succeeded pretty well. But dining alone in a restaurant that night, he began to feel a general unwillingness to go home. A hobgoblin was waiting for him.
   “Brandy,” he told the waiter. “Make it double.”
   Two hours later a taxi let Kerry out at his door. He was remarkably drunk. Things swam before his eyes. He walked unsteadily toward the porch, mounted the steps with exaggerated care and let himself into the house.
   He switched on a lamp.
   The radio came forward to meet him. Tentacles, thin but strong as metal, coiled gently around his body, holding him motionless. A pang of violent fear struck through Kerry. He struggled desperately and tried to yell, but his throat was dry.
   From the radio panel a beam of yellow light shot out, blinding the man. It swung down, aimed at his chest. Abruptly a queer taste was perceptible under Kerry’s tongue.
   After a minute or so, the ray clicked out, the tentacles flashed back out of sight and the console returned to its corner. Kerry staggered weakly to a chair and relaxed, gulping.
   He was sober. Which was quite impossible. Fourteen brandies infiltrate a definite amount of alcohol into the system. One can’t wave a magic wand and instantly reach a state of sobriety. Yet that was exactly what had happened.
   The-robot was trying to be helpful. Only Kerry would have preferred to remain drunk.
   He got up gingerly and sidled past the radio to the bookshelf. One eye on the combination, he took down the detective novel he had tried to read on the preceding night. As he had expected, the radio took it from his hand and replaced it on the shelf. Kerry, remembering Fitzgerald’s words, glanced at his watch. Reaction time, four seconds.
   He took down a Chaucer and waited, but the radio didn’t stir. However, when Kerry found a history volume, it was gently removed from his fingers. Reaction time, six seconds.
   Kerry located a history twice as thick.
   Reaction time, ten seconds.
   Uh-huh. So the robot did read the books. That meant X-ray vision and superswift reactions. Jumping Jehoshaphat!
   Kerry tested more books, wondering what the criterion was. Alice in Wonderland was snatched from his hand; Millay’s poems were not. He made a list, with two columns, for future reference.
   The robot, then, was not merely a servant. It was a censor. But what was the standard of comparison?
   After a while he remembered his lecture tomorrow, and thumbed through his notes. Several points needed verification. Rather hesitantly he located the necessary reference book-and the robot took it away from him.
   “Wait a minute,” Kerry said. “I need that.” He tried to pull the volume out of the tentacle’s grasp, without success. The console paid no attention. It calmly replaced the book on the shelf.
   Kerry stood biting his lip. This was a bit too much. The damned robot was a monitor. He sidled toward the book, snatched it and was out in the hall before the radio could move.
   The thing was coming after him. He could hear the soft padding of its-its feet. Kerry scurried into the bedroom and locked the door. He waited, heart thumping, as the knob was tried gently.
   A wire-thin chum crept through the crack of the door and fumbled with the key. Kerry suddenly jumped forward and shoved the auxiliary bolt into position. But that didn’t help, either. The robot’s precision tools-the specialized antennae-slid it back; and then the console opened the door, walked into the room and came toward Kerry.
   He felt a touch of panic. With a little gasp he threw the book at the thing, and it caught it deftly.
   Apparently that was all that was wanted, for the radio turned and went out, rocking awkwardly on its rubbery legs, carrying the forbidden volume. Kerry cursed quietly.
   The phone rang. It was Fitzgerald.
   “Well? How’d you make out?”
   “Have you got a copy of Cassen’s Social Literature of the Ages?”
   “I don’t think so, no. Why?”
   “I’ll get it in the University library tomorrow, then.” — Kerry explained what had happened.
   Fitzgerald whistled softly.
   “Interfering, is it? Hm-m-m. I wonder…”
   “I’m afraid of the thing.”
   “I don’t think it means you any harm. You say it sobered you up?”
   “Yeah. With a light ray. That isn’t very logical.”
   “It might be. The vibrationary equivalent of thiamine chloride.”
   “Light?”
   “There’s vitamin content in sunlight, you know. That isn’t the important point. It’s censoring your reading-and apparently it reads the books, with superfast reactions. That gadget, whatever it is, isn’t merely a robot.”
   “You’re telling me,” Kerry said grimly. “It’s a Hitler.” Fitzgerald didn’t laugh. Rather soberly, he suggested, “Suppose you spend the night at my place?”
   “No,” Kerry said, his voice stubborn. “No so-and-so radio’s going to chase me out of my house. I’ll take an axe to the thing first.”
   “We-ell, you know what you’re doing, I suppose. Phone me if-if anything happens.”
   “O.K.,” Kerry said, and hung up. He went into the living room and eyed the radio coldly. What the devil was it-and what was it trying to do? Certainly it wasn’t merely a robot. Equally certainly, it wasn’t alive, in the sense that a colloid brain is alive.
   Lips thinned, he went over and fiddled with the dials and switches. A swing band’s throbbing, erratic tempo came from the console. He tried the short-wave band-nothing unusual there. So?
   So nothing. There was no answer.
   After a while he went to bed.
   At luncheon the next day he brought Cassen’s Social Literature to show Fitzgerald.
   “What about it?”
   “Look here.” Kerry flipped the pages and indicated a passage. “Does this mean anything to you?”
   Fitzgerald read it.“Yeah. The point seems to be that individualism is necessary for the production of literature. Bight?”
   Kerry looked at him.“I don’t know.”
   “Eh?”
   “My mind goes funny.”
   Fitzgerald rumpled his gray hair, narrowing his eyes and watching the other man intently.“Come again. I don’t quite—”
   With angry patience, Kerry said,“This morning I went into the library and looked up this reference.
   I read it all right. But it didn’t mean anything to me. Just words. Know how it is when you’re fagged out and have been reading a lot? You’ll run into a sentence with a lot of subjunctive clauses, and it doesn’t percolate. Well, it was like that.”
   “Read it now,” Fitzgerald said quietly, thrusting the book across the table.
   Kerry obeyed, looking up with a wry smile.“No good.”
   “Read it aloud. I’ll go over it with you, step by step.”
   But that didn’t help. Kerry seemed utterly unable to assimilate the sense of the passage.
   “Semantic block, maybe,” Fitzgerald said, scratching his ear. “Is this the first time it’s happened?”
   “Yes-no. I don’t know.”
   “Cot any classes this afternoon? Good. Let’s run over to your place.” Kerry thrust away his plate.
   “All right. I’m not hungry. Whenever you’re ready—”
   Half an hour later they were looking at the radio. It seemed quite harmless. Fitzgerald wasted some time trying to pry a panel off, but finally gave it up as a bad job. He found pencil and paper, seated himself opposite Kerry and began to ask questions.
   At one point he paused.“You didn’t mention that before.”
   “Forgot it, I guess.”
   Fitzgerald tapped his teeth with the pencil.“Hm-m-m. The first time the radio acted up—”
   “It hit me in the eye with a blue light.”
   “Not that. I mean-what it said.”
   Kerry blinked.“What it said?” He hesitated. “Psychology pattern checked and noted,’ or something like that. I thought I’d tuned in on some station and got part of a quiz program or something. You mean—”
   “Were the words easy to understand? Good English?”
   “No, now that I remember it,” Kerry scowled. “They were slurred quite a lot. Vowels stressed.”
   “Uh-huh. Well, let’s get on.” They tried a word-association test. Finally Fitzgerald leaned back, frowning. “I want to check this stuff with the last tests I gave you a few months ago. It looks funny to me—damned funny. I’d feel a lot better if I knew exactly what memory was. We’ve done considerable work on mnemonics-artificial memory. Still, it may not be that at all.”
   “Eh?”
   “That-machine. Either it’s got an artificial memory, has been highly trained or else it’s adjusted to a different milieu and culture. It has affected you-quite a lot.”
   Kerry licked dry lips.“How?”
   “Implanted blocks in your mind. I haven’t correlated them yet. When I do, we may be able to figure out some sort of answer. No, that thing isn’t a robot. It’s a lot more than that.”
   Kerry took out a cigarette; the console walked across the room and lit it for him. The two men watched with a faint shrinking horror.
   “You’d better stay with me tonight,” Fitzgerald suggested.
   “No,” Kerry said. He shivered.
   The next day Fitzgerald looked for Kerry at lunch, but the younger man did not appear. He telephoned the house, and Martha answered the call.
   “Hello! When did you get back?”
   “Hello, Fitz. About an hour ago. My sister went ahead and had her baby without me-so I came back.” She stopped, and Fitzgerald was alarmed at her tone.
   “Where’s Kerry?”
   “He’s here. Can you come over, Fitz? I’m worried.”
   “What’s the matter with him?”
   “I-I don’t know. Come right away.”
   “O.K.,” Fitzgerald said, and hung up, biting his lips. He was worried. When, a short while later, he rang the Westerfield bell, he discovered that his nerves were badly out of control. But sight of Martha reassured him.
   He followed her into the living room. Fitzgerald’s glance went at once to the console, which was unchanged, and then to Kerry, seated motionless by a window. Kerry’s face had a blank, dazed look.
   His pupils were dilated, and he seemed to recognize Fitzgerald only slowly.
   “Hello, Fitz,” he said.
   “How do you feel?”
   Martha broke in.“Fit; what’s wrong? Is he sick? Shall I call the doctor?”
   Fitzgerald sat down.“Have you noticed anything funny about that radio?”
   “No. Why?”
   “Then listen.” He told the whole story, watching incredulity struggle with reluctant belief on Martha’s face. Presently she said, “I can’t quite—”
   “If Kerry takes out a cigarette, the thing will light it for him. Want to see how it works?”
   “N-no. Yes. I suppose so.” Martha’s eyes were wide.
   Fitzgerald gave Kerry a cigarette. The expected happened.
   Martha didn’t say a word. When the console had returned to its place, she shivered and went over to Kerry. He looked at her vaguely.
   “He needs a doctor, Fitz.”
   “Yes.” Fitzgerald didn’t mention that a doctor might be quite useless.
   “What is that thing?”
   “It’s more than a robot. And it’s been readjusting Kerry. I told you what’s happened. When I checked Kerry’s psychology patterns, I found that they’d altered. He’s lost most of his initiative.”
   “Nobody on earth could have made that—”
   Fitzgerald scowled.“I thought of that. It seems to be the product of a well-developed culture, quite different from ours. Martian, perhaps. It’s such a specialized thing that it naturally fits into a complicated culture. But I do not understand why it looks exactly like a Mideastern console radio.”
   Martha touched Kerry’s hand. “Camouflage?”
   “But why? You were one of my best pupils in psych, Martha. Look at this logically. Imagine a civilization where a gadget like that has its place. Use inductive reasoning.”
   “I’m trying to. I can’t think very well. Fitz, I’m worried about Kerry.”
   “I’m all right,” Kerry said.
   Fitzgerald put his finger tips together.“It isn’t a radio so much as a monitor. In this other civilization, perhaps every man has one, or maybe only a few-the ones who need it. It keeps them in line.”
   “By destroying initiative?”
   Fitzgerald made a helpless gesture.“I don’t know! It worked that way in Kerry’s case. In others-I don’t know.”
   Martha stood up.“I don’t think we should talk any more. Kerry needs a doctor. After that we can decide upon that.” She pointed to the console.
   Fitzgerald said,“It’d be rather a shame to wreck it, but—” His look was significant.
   The console moved. It came out from its corner with a sidling, rocking gait and walked toward Fitzgerald. As he sprang up, the whiplike tentacles flashed out and seized him. A pale ray shone into the man’s eyes.
   Almost instantly it vanished; the tentacles withdrew, and the radio returned to its place. Fitzgerald stood motionless. Martha was on her feet, one hand at her mouth.
   “Fitz!” Her voice shook.
   He hesitated.“Yes? What’s the matter?”
   “Are you hurt? What did it do to you?”
   Fitzgerald frowned a little.“Eh? Hurt? I don’t—”
   “The radio. What did it do?”
   He looked toward the console.“Something wrong with it? Afraid I’m not much of a repairman, Martha.”
   “Fitz.” She came forward and gripped his arm. “Listen to me.” Quick words spilled from her mouth.
   The radio. Kerry. Their discussion.
   Fitzgerald looked at her blankly, as though he didn’t quite understand. “I guess I’m stupid today. I can’t quite understand what you’re talking about.”
   “The radio-you know! You said it changed Kerry—” Martha paused, staring at the man.
   Fitzgerald was definitely puzzled. Martha was acting strangely. Queer! He’d always considered her a pretty level-headed girl. But now she was talking nonsense. At least, he couldn’t figure out the meaning of her words; there was no sense to them.
   And why was she talking about the radio? Wasn’t it satisfactory? Kerry had said it was a good buy, with a fine tone and the latest gadgets in it. Fitzgerald wondered, for a fleeting second, if Martha had gone crazy.
   In any case, he was late for his class. He said so. Martha didn’t try to stop him when he went out.
   She was pale as chalk.
   Kerry took out a cigarette. The radio walked over and held a match.
   “Kerry!”
   “Yes, Martha?” His voice was dead.
   She stared at the-the radio. Mars? Another world-another civilization? What was it? What did it want? What was it trying to do?
   Martha let herself out of the house and went to the garage. When she returned, a small hatchet was gripped tightly in her hand.
   Kerry watched. He saw Martha walk over to the radio and lift the hatchet. Then a beam of light shot out, and Martha vanished. A little dust floated up in the afternoon sunlight.
   “Destruction of life-form threatening attack,” the radio said, slurring the words together.
   Kerry’s brain turned over. He felt sick-dazed and horribly empty. Martha-His mind churned. Instinct and emotion fought with something that smothered them. Abruptly the dams crumbled, and the blocks were gone, the barriers down. Kerry cried out hoarsely, inarticulately, and sprang to his feet.
   “Martha!” he yelled.
   She was gone. Kerry looked around. Where-What had happened? He couldn’t remember.
   He sat down in the chair again, rubbing his forehead. His free hand brought up a cigarette, an automatic reaction that brought instant response. The radio walked forward and held a lighted match ready.
   Kerry made a choking, sick sound and flung himself out of the chair. He remembered now. He picked up the hatchet and sprang toward the console, teeth bared in a mirthless rictus.
   Again the light beam flashed out.
   Kerry vanished. The hatchet thudded on to the carpet.
   The radio walked back to its place and stood motionless once more. A faint clicking proceeded from its radioatomic brain.
   “Subject basically unsuitable,” it said, after a moment. “Elimination has been necessary.” Click!
   “Preparation for next subject completed.”
   Click.
   “We’ll take it,” the boy said.
   “You won’t be making a mistake,” smiled the rental agent. “It’s quiet, isolated and the price is quite reasonable.”
   “Not so very,” the girl put in. “But it is just what we’ve been looking for.”
   The agent shrugged.“Of course, an Unfurnished place would run less. But—”
   “We haven’t been married long enough to have any furniture,” the boy grinned. He put an arm around his wife. “Like it, hon?”
   “Hm-m-m. Who lived here before?”
   The agent scratched his cheek.“Let’s see. Some people named Westerfield, I think. It was given to me for listing just about a week ago. Nice place. If I didn’t own my own house, I’d jump at it myself.”
   “Nice radio,” the boy said. “Late model, isn’t it?” He went over to examine the console.
   “Come along,” the girl urged. “Let’s look at the kitchen again.”
   “O.K., hon.”
   They went out of the room. From the hall came the sound of the agent’s smooth voice, growing fainter. Warm afternoon sunlight slanted through the windows.
   For a moment there was silence. Then— Click!
   A GNOME THERE WAS
   Tim Crockett should never have sneaked into the mine on Dornsef Mountain. What is winked at in California may have disastrous results in the coal mines of Pennsylvania. Especially when gnomes are involved.
   Not that Tim Crockett knew about the gnomes. He was just investigating conditions among the lower classes, to use his own rather ill-chosen words. He was one of a group of southern Californians who had decided that labor needed them. They were wrong. They needed laborat least eight hours of it a day.
   Crockett, like his colleagues, considered the laborer a combination of a gorilla and The Man with the Hoe, probably numbering the Kallikaks among his ancestors. He spoke fierily of down-trodden minorities, wrote incendiary articles for the group’s organ, Earth, and deftly maneuvered himself out of entering his father’s law office as a clerk. He had, he said, a mission. Unfortunately, he got little sympathy from either the workers or their oppressors.
   A psychologist could have analyzed Crockett easily enough. He was a tall, thin, intense-looking young man, with rather beady little eyes, and a nice taste in neckties. All he needed was a vigorous kick in the pants.
   But definitely not administered by a gnome!
   He was junketing through the country, on his father’s money, investigating labor conditions, to the profound annoyance of such laborers as he encountered. It was with this idea in mind that he surreptitiously got into the Ajax coal mine-or, at least, one shaft of it-after disguising himself as a miner and rubbing his face well with black dust. Going down in the lift, he looked singularly untidy in the midst of a group of well-scrubbed faces. Miners look dirty only after a day’s work.
   Domsef Mountain is honeycombed, but not with the shafts of the Ajax Company. The gnomes have ways of blocking their tunnels when humans dig too close. The whole place was a complete confusion to Crockett. He let himself drift along with the others, till they began to work. A filled car rumbled past on its tracks. Crockett hesitated, and then sidled over to a husky specimen who seemed to have the marks of a great sorrow stamped on his face.
   “Look,” he said, “I want to talk to you.”
   “Inglis?” asked the other inquiringly. “Viskey. Chin. Vine. Hell.” Having thus demonstrated his somewhat incomplete conunand of English, he bellowed hoarsely with laughter and returned to work, ignoring the baffled Crockett, who turned away to find another victim. But this section of the mine seemed deserted. Another loaded car rumbled past, and Crockett decided to see where it came from. He found out, after banging his head painfully and falling flat at least five times.
   It came from a hole in the wall. Crockett entered it, and simultaneously heard a hoarse cry from behind him. The unknown requested Crockett to come back.
   “So I can break your slab-sided neck,” he promised, adding a stream of sizzling profanity. “Come outa there!”
   Crockett cast one glance back, saw a gorillalike shadow lurching after him, and instantly decided that his stratagem had been discovered. The owners of the Ajax mine had sent a strong-arm man to murder him-or, at least, to beat him to a senseless pulp. Terror lent wings to Crockett’s flying feet. He rushed on, frantically searching for a side tunnel in which he might lose himself. The bellowing from behind re-echoed against the walls. Abruptly Crockett caught a significant sentence clearly.
   “—before that dynamite goes off!”
   It was at that exact moment that the dynamite went off.
   Crockett, however, did not know it. He discovered, quite briefly, that he was flying. Then he was halted, with painful suddenness, by the roof. After that he knew nothing at all, till he recovered to find a head regarding him steadfastly.
   It was not a comforting sort of head-not one at which you would instinctively clutch for companionship. It was, in fact, a singularly odd, if not actually revolting, head. Crockett was too much engrossed with staring at it to realize that he was actually seeing in the dark.
   How long had he been unconscious? For some obscure reason Crockett felt that it had been quite a while. The explosion had—what?
   Buried him here behind a fallen roof of rock? Crockett would have felt little better had he known that he was in a used-up shaft, valueless now, which had been abandoned long since. The miners, blasting to open a new shaft, had realized that the old one would be collapsed, but that didn’t matter.
   Except to Tim Crockett.
   He blinked, and when he reopened his eyes, the head had vanished. This was a relief. Crockett immediately decided the unpleasant thing had been a delusion. Indeed, it was difficult to remember what it had looked like. There was only a vague impression of a turnip-shaped outline, large, luminous eyes, and an incredibly broad slit of a mouth.
   Crockett sat up, groaning. Where was this curious silvery radiance coming from? It was like daylight on a foggy afternoon, coming from nowhere in particular, and throwing no shadows.
   “Radium,” thought Crockett, who knew very little of mineralogy.
   He was in a shaft that stretched ahead into dimness till it made a sharp turn perhaps fifty feet away.
   Behind him-behind him the roof had fallen. Instantly Crockett began to experience difficulty in breathing. He flung himself upon the rubbly mound, tossing rocks frantically here and there, gasping and making hoarse, inarticulate noises.
   He became aware, presently, of his hands. His movements slowed till he remained perfectly motionless, in a half-crouching posture, glaring at the large, knobbly, and surprising objects that grew from his wrists. Gould he, during his period of unconsciousness, have acquired mittens? Even as the thought came to him, Crockett realized that no mittens ever knitted resembled in the slightest degree what he had a right to believe to be his hands. They twitched slightly.
   Possibly they were caked with mud-no. It wasn’t that. His hands had altered. They were huge, gnarled, brown objects, like knotted oak roots. Sparse black hairs sprouted on their backs. The nails were definitely in need of a manicure-preferably with a chisel.
   Crockett looked down at himself. He made soft cheeping noises, indicative of disbelief. He had squat bow legs, thick and strong, and no more than two feet long-less, if anything. Uncertain with disbelief, Crockett explored his body. It had changed-certainly not for the better.
   He was slightly more than four feet high, and about three feet wide, with a barrel chest, enormous splay feet, stubby thick legs, and no neck whatsoever. He was wearing red sandals, blue shorts, and a red tunic which left his lean but sinewy arms bare. His head-Turnip-shaped. The mouth-Yipe! Crockett had inadvertently put his fist clear into it. He withdrew the offending hand instantly, stared around in a dazed fashion, and collapsed on the ground. It couldn’t be happening. It was quite impossible.
   Hallucinations. He was dying of asphyxiation, and delusions were preceding his death.
   Crockett shut his eyes, again convinced that his lungs were laboring for breath.“I’m dying,” he said.
   “I c-can’t breathe.”
   A contemptuous voice said,“I hope you don’t think you’re breathing air!”
   “I’m n-not—” Crockett didn’t finish the sentence. His eyes popped again. He was hearing things.
   He heard it again.“You’re a singularly lousy specimen of -gnome,” the voice said. “But under Nid’s law we can’t pick and choose. Still, you won’t be put to digging hard metals, I can see that. Anthracite’s about your speed. What’re you staring at? You’re very much uglier than I am.”
   Crockett, endeavoring to lick his dry lips, was horrified to discover the end of his moist tongue dragging limply over his eyes. He whipped it back, with a loud smacking noise, and managed to sit up.
   Then he remained perfectly motionless, staring.
   The head had reappeared. This time there was a body under it.
   “I’m Gru Magru,” said the head chattily. “You’ll be given a gnomic name, of course, unless your own is guttural enough. What is it?”
   “Crockett,” the man responded, in a stunned, automatic manner.
   “Hey?”
   “Crockett.”
   “Stop making noises like a frog and-oh, I see. Crockett. Fair enough. Now get up and follow me or I’ll kick the pants off you.”
   But Crockett did not immediately rise. He was watching Gru Magru—obviously a gnome. Short, squat and stunted, the being’s figure resembled a bulging little barrel, topped by an inverted turnip. The hair grew up thickly to a peak-the root, as it were. In the turnip face was a loose, immense slit of a mouth, a button of a nose, and two very large eyes.
   “Get up!” Gru Magru said.
   This time Crockett obeyed, but the effort exhausted him completely. If he moved again, he thought, he would go mad. It would be just as well. Gru Magru planted a large splay foot where it would do the most good, and Crockett described an arc which ended at a jagged boulder fallen from the roof.“Get up,” the gnome said, with gratuitous bad temper, “or I’ll kick you again. It’s bad enough to have an outlying prospect patrol, where I might run into a man any time, without-Up! Or—”
   Crockett got up. Gru Magru took his arm and impelled him into the depths of the tunnel.
   “Well, you’re a gnome now,” he said. “It’s the Nid law. Sometimes I wonder if it’s worth the trouble.
   But I suppose it is-since gnomes can’t propagate, and the average population has to be kept up somehow.”
   “I want to die,” Crockett said wildly.
   Gru Magru laughed.“Gnomes can’t die. They’re immortal, till the Day. Judgment Day, I mean.”
   “You’re not logical,” Crockett pointed out, as though by disproving one factor he could automatically disprove the whole fantastic business. “You’re either flesh and blood and have to die eventually, or you’re not, and then you’re not real.”
   “Oh, we’re flesh and blood, right enough,” Gru Magru said. “But we’re not mortal. There’s a distinction. Not that I’ve anything against some mortals,” he hastened to explain. “Bats, now—and owls—they’re fine. But men!” He shuddered. “No gnome can stand the sight of a man.”
   Crockett clutched at a straw.“I’m a man.”
   “You were, you mean,” Gru said. “Not a very good specimen, either, for my ore. But you’re a gnome now. It’s the Nid law.”
   “You keep talking about the Nid law,” Crockett complained.
   “Of course you don’t understand,” said Cru Magru, in a patronizing fashion. “It’s this way. Back in ancient times, it was decreed that if any humans got lost in underearth, a tithe of them would be transformed into gnomes. The first gnome emperor, Podrang the Third, arranged that. He saw that fairies could kidnap human children and keep them, and spoke to the authorities about it. Said it was unfair. So when miners and suchlike are lost underneath, a tithe of them are transformed into gnomes and join us. That’s what happened to you. See?”
   “No,” Crockett said weakly. “Look. You said Podrang was the first gnome emperor. Why was he called Podrang the Third?”
   “No time for questions,” Gru Magru snapped. “Hurry!”
   He was almost running now, dragging the wretched Crockett after him. The new gnome had not yet mastered his rather unusual limbs, and, due to the extreme wideness of his sandals, he trod heavily on his right hand, but after that learned to keep his arms bent and close to his sides. The walls, illuminated with that queer silvery radiance, spun past dizzily.
   “W-what’s that light?” Crockett managed to gasp. “Where’s it coming from?”
   “Light?” Gru Magru inquired. “It isn’t light.”
   “Well, it isn’t dark—”
   “Of course it’s dark,” the gnome snapped. “How could we see if it wasn’t dark?”
   There was no possible answer to this, except, Crockett thought wildly, a frantic shriek. And he needed all his breath for running. They were in a labyrinth now, turning and twisting and doubling through innumerable tunnels, and Crockett knew he could never retrace his steps. He regretted having left the scene of the cave-in. But how could he have helped doing so?
   “Hurry!” Gru Magru urged. “Hurry!”
   “Why?” Crockett got out breathlessly.
   “There’s a fight going on!” the gnome said.
   Just then they rounded a corner and almost blundered into the fight. A seething mass of gnomes filled the tunnel, battling with frantic fury. Red and blue pants and tunics moved in swift patchwork frenzy; turnip heads popped up and down vigorously. It was apparently a free-for-all.
   “See!” Gm gloated. “A fight! I could smell it six tunnels away. Oh, a beauty!” He ducked as a malicious-looking little gnome sprang out of the huddle to seize a rock and hurl it with vicious accuracy. The missile missed its mark, and Gru, neglecting his captive, immediately hurled himself upon the little gnome, bore him down on the cave floor, and began to beat his head against it. Both parties shrieked at the tops of their voices, which were lost in the deafening din that resounded through the tunnel.
   “Oh-my,” Crockett said weakly. He stood staring, which was a mistake. A very large gnome emerged from the pile, seized Crockett by the feet, and threw him away. The terrified inadvertent projectile sailed through the tunnel to crash heavily into something which said, “Whoo-doof!” There was a tangle of malformed arms and legs.
   Crockett arose to find that he had downed a vicious-looking gnome with flaming red hair and four large diamond buttons on his tunic. This repulsive creature lay motionless, out for the count. Crockett took stock of his injuries—there were none. His new body was hardy, anyway.
   “You saved me!” said a new voice. It belonged to a lady gnome. Crockett decided that if there was anything uglier than a gnome, it was the female of the species. The creature stood crouching just behind him, clutching a large rock in one capable hand.
   Crockett ducked.
   “I won’t hurt you,” the other howled above the din that filled the passage. “You saved me! Mugza was trying to pull my ears off-oh! He’s waking up!”
   The red-haired gnome was indeed recovering consciousness. His first act was to draw up his feet and, without rising, kick Crockett clear across the tunnel. The feminine gnome immediately sat on Mugza’s chest and pounded his head with the rock till he subsided.
   Then she arose.“You’re not hurt? Good! I’m Brockle Buhn… Oh, look! He’ll have his head off in a minute!”
   Crockett turned to see that his erstwhile guide, Cm Magru, was gnomefully tugging at the head of an unidentified opponent, attempting, apparently, to twist it clear off.“What’s it all about?” Crockett howled. “Uh-Bmockle Buhn! Brockle Buhn!”
   She turned unwillingly.“What?”
   “The fight! What started it?”
   “I did,” she explained. “I said, ‘Let’s have a fight’.”
   “Oh, that was all?”
   “Then we started.” Brockle Buhn nodded. “What’s your name?”
   “Crockett.”
   “You’re new here, aren’t you? Oh-I know. You were a human being!” Suddenly a new light appeared in her bulging eyes. “Crockett, maybe you can tell me something. What’s a kiss?”
   “A-kiss?” Crockett repeated, in a baffled manner.
   “Yes. I was listening inside a knoll once, and heard two human beings talking-male and female, by their voices. I didn’t dare look at them, of course, but the man asked the woman for a kiss.”
   “Oh,” Crockett said, rather blankly. “He asked for a kiss, eh?”
   “And then there was a smacking noise and the woman said it was wonderful. I’ve wondered ever since. Because if any gnome asked me for a kiss, I wouldn’t know what he meant.”
   “Gnomes don’t kiss?” Crockett asked in a perfunctory way. “Gnomes dig,” said Brocide Buhn. “And we eat. I like to eat. Is a kiss like mud soup?”
   “Well, not exactly.” Somehow Crockett managed to explain the mechanics of osculation.
   The gnome remained silent, pondering deeply. At last she said, with the air of one bestowing mud soup upon a hungry applicant,“I’ll give you a kiss.”
   Crockett had a nightmare picture of his whole head being engulfed in that enormous maw. He backed away.“N-no,” he got out. “I-I’d rather not.”
   “Then let’s fight,” said Brocide Buhn, without rancor, and swung a knotted fist which smacked painfully athwart Crockett’s ear. “Oh, no,” she said regretfully, turning away. “The fight’s over. It wasn’t very long, was it?”
   Crockett, rubbing his mangled ear, saw that in every direction gnomes were picking themselves up and hurrying off about their business. They seemed to have forgotten all about the recent conflict. The tunnel was once more silent, save for the pad-padding of gnomes’ feet on the rock. Gru Magru came over, grinning happily.
   “Hello, Brockle Buhn,” he greeted. “A good fight. Who’s this?” He looked down at the prostrate body of Mugza, the red-haired gnome.
   “Mugza,” said Brockle Buhn. “He’s still out. Let’s kick him.”
   They proceeded to do it with vast enthusiasm, while Crockett watched and decided never to allow himself to be knocked unconscious. It definitely wasn’t safe. At last, however, Gru Magru tired of the sport and took Crockett by the arm again. “Come along,” he said, and they sauntered along the tunnel, leaving Brockle Buhn jumping up and down on the senseless Mugza’s stomach.
   “You don’t seem to mind hitting people when they’re knocked out,” Crockett hazarded.
   “It’s much more fun,” Gru said happily. “That way you can tell just where you want to hit ’em. Come along. You’ll have to be inducted. Another day, another gnome. Keeps the population stable,” he explained, and fell to humming a little song.
   “Look,” Crockett said. “I just thought of something. You say human beings are turned into gnomes to keep the population stable. But if gnomes don’t die, doesn’t that mean that there are more gnomes now than ever? The population keeps rising, doesn’t it?”
   “Be still,” Gru Magru commanded. “I’m singing.”
   It was a singularly tuneless song. Crockett, his thoughts veering madly, wondered if the gnomes had a national anthem. Probably“Rock Me to Sleep.” Oh, well.
   “We’re going to see the Emperor,” Gru said at last. “He always sees the new gnomes. You’d better make a good impression, or he’ll put you to placer-mining lava.”
   Crockett glanced down at his grimy tunic.“Hadn’t I better clean up a bit? That fight made me a mess.”
   “It wasn’t the fight,” Gru said insultingly. “What’s wrong with you, anyway? I don’t see anything amiss.”
   “My clothes-they’re dirty.”
   “Don’t worry about that,” said the other. “It’s good filthy dirt, isn’t it? Here!” He halted, and, stooping, seized a handful of dust, which he rubbed into Crockett’s face and hair. “That’ll fix you up.”
   “I-pffht!… Thanks… pffht.” said the newest gnome. “I hope I’m dreaming. Because if I’m not—”
   He didn’t finish. Crockett was feeling unwell.
   They went through a labyrinth, far under Dornsef Mountain, and emerged at last in a bare, huge chamber with a throne of rock at one end of it. A small gnome was sitting on the throne paring his toenails.“Bottom of the day to you,” Gru said. “Where’s the Emperor?”
   “Taking a bath,” said the other. “I hope he drowns. Mud, mud, mud-morning, noon and night. First it’s too hot. Then it’s too cold. Then it’s too thick. I work my fingers to the bone mixing his mud baths, and all I get is a kick,” the small gnome continued plaintively. “There’s such a thing as being too dirty.
   Three mud baths a day-that’s carrying it too far. And never a thought for me! Oh, no. I’m a mud puppy, that’s what I am. He called me that today. Said there were lumps in the mud. Well, why not? That damned loam we’ve been getting is enough to turn a worm’s stomach. You’ll find His Majesty in there,”
   the little gnome finished, jerking his foot toward an archway in the wall.
   Crockett was dragged into the next room, where, in a sunken bath filled with steaming, brown mud, a very fat gnome sat, only his eyes discernible through the oozy coating that covered him. He was filling his hands with mud and letting it drip over his head, chuckling in a senile sort of way as he did so.
   “Mud,” he remarked pleasantly to Cru Magru, in a voice like a lion’s bellow. “Nothing like it. Good rich mud. Ah!”
   Gru was bumping his head on the floor, his large, capable hand around Crockett’s neck forcing the other to follow suit.
   “Oh, get up,” said the Emperor. “What’s this? What’s this gnome been up to? Out with it.”
   “He’s new,” Gru explained. “I found him topside. The Nid law, you know.”
   “Yes, of course. Let’s have a look at you. Ugh! I’m Podrang the Second, Emperor of the Gnomes.
   What have you to say to that?”
   All Crockett could think of was:“How-how can you be Podrang the Second? I thought Podrang the Third was the first emperor.”
   “A chatterbox,” said Podrang II, disappearing beneath the surface of the mud and spouting as he rose again. “Take care of him, Gru. Easy work at first. Digging anthracite. Mind you don’t eat any while you’re on the job,” he cautioned the dazed Crockett. “After you’ve been here a century, you’re allowed one mud bath a day. Nothing like ’em,” he added, bringing up a gluey handful to smear over his face.
   Abruptly he stiffened. His lion’s bellow rang out.
   “Drook! Drook!”
   The little gnome Crockett had seen in the throne room scurried in, wringing his hands.“Your Majesty! Isn’t the mud warm enough?”
   “You crawling blob!” roared Podrang II. “You slobbering, offspring of six thousand individual offensive stenches! You mica-eyed, incompetent, draggle-eared, writhing blot on the good name of gnomes! You geological mistake! You-you—”
   Drook took advantage of his master’s temporary inarticulacy. “It’s the best mud, Your Majesty! I refined it myself. Oh, Your Majesty, what’s wrong?”
   “There’s a worm in it!” His Majesty bellowed, and launched into a stream of profanity so horrendous that it practically made the mud boil. Clutching his singed ears, Crockett allowed Gru Magru to drag him away.
   “I’d like to get the old boy in a fight,” Gru remarked, when they were safely in the depths of a tunnel, “but he’d use magic, of course. That’s the way he is. Best emperor we’ve ever had. Not a scrap of fair play in his bloated body.”
   “Oh,” Crockett said blankly. “Well, what next?”
   “You heard Podrang, didn’t you? You dig anthracite. And if you eat any, I’ll kick your teeth in.”
   Brooding over the apparent bad tempers of gnomes, Crockett allowed himself to be conducted to a gallery where dozens of gnomes, both male and female, were using picks and mattocks with furious vigor.“This is it,” Gru said. “Now! You dig anthracite. You work twenty hours, and then sleep six.”
   “Then what?”
   “Then you start digging again,” Gm explained. “You have a brief rest once every ten hours. You mustn’t stop digging in between, unless it’s for a fight. Now, here’s the way you locate coal. Just think of it.”
   “How do you think I found you?” Gru asked impatiently. “Gnomes have-certain senses. There’s a legend that fairy folk can locate water by using a forked stick. Well, we’re attracted to metals. Think of anthracite,” he finished, and Crockett obeyed. Instantly he found himself turning to the wall of the tunnel nearest him.
   “See how it works?” Gru grinned. “It’s a natural evolution, I suppose. Functional. We have to know where the underneath deposits are, so the authorities gave us this sense when we were created. Think of ore-or any deposit in the ground-and you’ll be attracted to it. Just as there’s a repulsion in all gnomes against daylight.”
   “Eh?” Crockett started slightly. “What was that?”
   “Negative and positive. We need ores, so we’re attracted to them.
   Daylight is harmful to us, so if we think we’re getting too close to the surface, we think of light, and it repels us. Try it!”
   Crockett obeyed. Something seemed to be pressing down the top of his head.
   “Straight up,” Cm nodded. “But it’s a long way. I saw daylight once. And-a man, too.” He stared at the other. “I forgot to explain. Gnomes can’t stand the sight of human beings. They-well, there’s a limit to how much ugliness a gnome can look at. Now you’re one of us, you’ll feel the same way. Keep away from daylight, and never look at a man. It’s as much as your sanity is worth.”
   There was a thought stirring in Crockett’s mind. He could, then, find his way out of this maze of tunnels, simply by employing his new sense to lead him to daylight. After that-well, at least he would be above ground.
   Gru Magru shoved Crockett into a place between two busy gnomes and thrust a pick into his hands.
   “There. Get to work.”
   “Thanks for—” Crockett began, when Gru suddenly kicked him and then took his departure, humming happily to himself. Another gnome came up, saw Crockett standing motionless, and told him to get busy, accompanying the command with a blow on his already tender ear. Perforce Crockett seized the pick and began to chop anthracite out of the wall.
   “Crockett!” said a familiar voice. “It’s you! I thought they’d send you here.”
   It was Brockle Buhn, the feminine gnome Crockett had already encountered. She was swinging a pick with the others, but dropped it now to grin at her companion.
   “You won’t be here long,” she consoled. “Ten years or so. Unless you run into trouble, and then you’ll be put at really hard work.”
   Crockett’s arms were already aching. “Hard work! My arms are going to fall off in a minute.”
   He leaned on his pick.“Is this your regular job?”
   “Yes-but I’m seldom here. Usually I’m being punished. I’m a troublemaker, I am. I eat anthracite.”
   She demonstrated, and Crockett shuddered at the audible crunching sound. Just then the overseer came up. Brocide Buhn swallowed hastily.
   “What’s this?” he snarled. “Why aren’t you at work?”
   “We were just going to fight,” Brockle Buhn explained.
   “Oh-just the two of you? Or can I join in?”
   “Free for all,” the unladylike gnome offered, and struck the unsuspecting Crockett over the head with her pick. He went out like a light.
   Awakening some time later, he investigated bruised ribs and decided Brockle Buhn must have kicked him after he’d lost consciousness. What a gnome! Crockett sat up, finding himself in the same tunnel, dozens of gnomes busily digging anthracite.
   The overseer came toward him.“Awake, eh? Get to work!”
   Dazedly Crockett obeyed. Broclde Buhn flashed him a delighted grin.“You missed it. I got an ear-see?” She exhibited it. Crockett hastily lifted an exploring hand. It wasn’t his.
   Dig… dig… dig… the hours dragged past. Crockett had never worked so hard in his life. But, he noticed, not a gnome complained. Twenty hours of toil, with one brief rest period-he’d slept through that. Dig… dig… dig.
   Without ceasing her work, Brockle Buhn said,“I think you’ll make a good gnome, Crockett. You’re toughening up already. Nobody’d ever believe you were once a man.”
   “Oh-no?”
   “No. What were you, a miner?”
   “I was—” Crockett paused suddenly. A curious light came into his eyes.
   “I was a labor organizer,” he finished.
   “That’s that?”
   “Ever heard of a union?” Crockett asked, his gaze intent.
   “Is it an ore?” Brockle Buhn shook her head. “No, I’ve never heard of it. What’s a union?”
   Crockett explained. No genuine labor organizer would have accepted that explanation. It was, to say the least, biased.
   Brockle Buhn seemed puzzled.“I don’t see what you mean, exactly, but I suppose it’s all right.”
   “Try another tack,” Crockett said. “Don’t you ever get tired of working twenty hours a day?”
   “Sure. Who wouldn’t?”
   “Then why do it?”
   “We always have,” Brocide Buhn said indulgently. “We can’t stop.”
   “Suppose you did?”
   “I’d be punished-beaten with stalactites, or something.”
   “Suppose you all did,” Crockett insisted. “Every damn gnome. Suppose you had a sit-down strike.”
   “You’re crazy,” Brockle Buhn said. “Such a thing’s never happened. It-it’s human.”
   “Kisses never happened underground, either,” said Crockett. “No, I don’t want one! And I don’t want to fight, either. Good heavens, let me get the set-up here. Most of the gnomes work to support the privileged classes.”
   “No. We just work.”
   “But why?”
   “We always have. And the Emperor wants us to.”
   “Has the Emperor ever worked?” Crockett demanded, with an air of triumph. “No! He just takes mud baths! Why shouldn’t every gnome have the same privilege? Why—”
   He talked on, at great length, as he worked. Brockle Buhn listened with increasing interest. And eventually she swallowed the bait-hook, line and sinker.
   An hour later she was nodding agreeably.“I’ll pass the word along. Tonight. In the Roaring Cave.
   Right after work.”
   “Wait a minute,” Crockett objected. “How many gnomes can we get?”
   “Well-not very many. Thirty?”
   “We’ll have to organize first. We’ll need a definite plan.”
   Brockle Buhn went off at a tangent.“Let’s fight.”
   “No! Will you listen? We need a-a council. Who’s the worst troublemaker here?”
   “Mugza, I think,” she said. “The red-haired gnome you knocked out when he hit me.”
   Crockett frowned slightly. Would Mugza hold a grudge? Probably not, he decided. Or, rather, he’d be no more ill tempered than other gnomes. Mugza might attempt to throttle Crockett on sight, but he’d no doubt do the same to any other gnome. Besides, as Brockle Buhn went on to explain, Mugza was the gnomic equivalent of a duke. His support would be valuable.
   “And Gru Magru,” she suggested. “He loves new things, especially if they make trouble.”
   “Yeah.” These were not the two Crockett would have chosen, but at least he could think of no other candidates. “If we could get somebody who’s close to the Emperor… What about Drook-the guy who gives Podrang his mud baths?”
   “Why not? I’ll fix it.” Brocide Buhn lost interest and surreptitiously began to eat anthracite. Since the overseer was watching, this resulted in a violent quarrel, from which Crockett emerged with a black eye. Whispering profanity under his breath, he went back to digging.
   But he had time for a few more words with Brockle Buhn. She’d arrange it. That night there would be a secret meeting of the conspirators.
   Crockett had been looking forward to exhausted slumber, but this chance was too good to miss. He had no wish to continue his unpleasant job digging anthracite. His body ached fearfully. Besides, if he could induce the gnomes to strike, he might be able to put the squeeze on Podrang II. Cru Magru had said the Emperor was a magician. Couldn’t he, then, transform Crockett back into a man?
   “He’s never done that,” Broclde Buhn said, and Crockett realized he had spoken his thought aloud.
   “Couldn’t he, though-if he wanted?”
   Brockle Buhn merely shuddered, but Crockett had a little gleam of hope. To be human again!
   Dig… dig… dig… dig… with monotonous, deadening regularity. Crockett sank into a stupor.
   Unless he got the gnomes to strike, he was faced with an eternity of arduous toil. He was scarcely conscious of knocking off, of feeling Brockle Buhn’s gnarled hand under his arm, of being led through passages to a tiny cubicle, which was his new home. The gnome left him there, and he crawled into a stony bunk and went to sleep.
   Presently a casual kick aroused him. Blinking, Crockett sat up, instinctively dodging the blow Gru Magru was aiming at his head. He had four guests-Gm, Brockle Buhn, Drook and the red-haired Mugza.
   “Sorry I woke up too soon,” Crockett said bitterly. “If I hadn’t, you could have got in another kick.”
   “There’s lots of time,” Gru said. “Now, what’s this all about? I wanted to sleep, but Brockle Buhn here said there was going to be a fight. A big one, huh?”
   “Eat first,” Brockle Buhn said firmly. “I’ll fix mud soup for everybody.” She bustled away, and presently was busy in a corner, preparing refreshments. The other gnomes squatted on their haunches, and Crockett sat on the edge of his bunk, still dazed with sleep.
   But he managed to explain his idea of the union. It was received with interest-chiefly, he felt, because it involved the possibility of a tremendous scrap.
   “You mean every Domsef gnome jumps the Emperor?” Cm asked.
   “No, no! Peaceful arbitration. We just refuse to work. All of us.”
   “I can’t,” Drook said. “Podrang’s got to have his mud baths, the bloated old slug. He’d send me to the fumaroles till I was roasted.”
   “Who’d take you there?” Crockett asked.
   “Oh-the guards, I suppose.”
   “But they’d be on strike, too. Nobody’ ci obey Podrang, till he gave in.”
   “Then he’d enchant me,” Drook said.
   “He can’t enchant us all,” Crockett countered.
   “But he could enchant me,” Drook said with great firmness. “Besides, he could put a spell on every gnome in Dornsef. Turn us into stalactites or something.”
   “Then what? He wouldn’t have any gnomes at all. Half a loaf is better than none. We’ll just use logic on him. Wouldn’t he rather have a little less work done than none at all?”
   “Not him,” Gru put in. “He’d rather enchant us. Oh, he’s a bad one, he is,” the gnome finished approvingly.
   But Crockett couldn’t quite believe this. It was too alien to his understanding of psychology-human psychology, of course. He turned to Mugza, who was glowering furiously.
   “What do you think about it?”
   “I want to fight,” the other said rancorously. “I want to kick somebody.”
   “Wouldn’t you rather have mud baths three times a day?”
   Mugza grunted.“Sure. But the Emperor won’t let me.”
   “Why not?”
   “Because I want ’em.”
   “You can’t be contented,” Crockett said desperately. “There’s more to life than-than digging.”
   “Sure. There’s fighting. Podrang lets us fight whenever we want.”
   Crockett had a sudden inspiration.“But that’s just it. He’s going to stop all fighting! He’s going to pass a new law forbidding fighting except to himself.”
   It was an effective shot in the dark. Every gnome jumped.“Stop-fighting!” That was Gm, angry and disbelieving. “Why, we’ve always fought.”
   “Well, you’ll have to stop,” Crockett insisted.
   “Won’t!”
   “Exactly! Why should you? Every gnome’s entitled to life, liberty and the pursuit of-of pugilism.”
   “Let’s go and beat up Podrang,” Mugza offered, accepting a steaming bowl of mud soup from Brockle Buhn.
   “No, that’s not the way-no, thanks, Brockle Buhn-not the way at all. A strike’s the thing. We’ll peaceably force Podrang to give us what we want.”
   He turned to Drook.“Just what can Podrang do about it if we all sit down and refuse to work?”
   The little gnome considered.“He’d swear. And kick me.”
   “Yeah-and then what?”
   “Then he’d go off and enchant everybody, tunnel by tunnel.”
   “Uh-huh.” Crockett nodded. “A good point. Solidarity is what we need. If Podrang finds a few gnomes together, he can scare the hell out of them. But if we’re all together-that’s it! When the strike’s called, we’ll all meet in the biggest cave in the joint.”
   “That’s the Council Chamber,” Gm said. “Next to Pocirang’s throne room.”
   “O.K. We’ll meet there. How many gnomes will join us?”
   “All of ’em,” Mugza grunted, throwing his soup bowl at Drook’s head. “The Emperor can’t stop us fighting.”
   “And what weapons can Podrang use, Drook?”
   “He might use the Cockatrice Eggs,” the other said doubtfully.
   “What are those?”
   “They’re not really eggs,” Gru broke in. “They’re magic jewels for wholesale enchantments.
   Different spells in each one. The green ones, I think, are for turning people into earthworms. Podrang just breaks one, and the spell spreads out for twenty feet or so. The red ones are-let’s see. Transforming gnomes into human beings-though that’s a bit too tough. No… yes. The blue ones—”
   “Into human beings!” Crockett’s eyes widened. “Where are the eggs kept?”
   “Let’s fight,” Mugza offered, and hurled himself bodily on Drook, who squeaked frantically and beat his attacker over the head with his soup bowl, which broke. Brockle Buhn added to the excitement by kicking both battlers impartially, till felled by Gm Magru. Within a few moments the room resounded with the excited screams of guomic battle. Inevitably Crockett was sucked in.
   Of all the perverted, incredible forms of life that had ever existed, gnomes were about the oddest. It was impossible to understand their philosophy. Their minds worked along different paths from human intelligences. Self-preservation and survival of the race-these two vital human instincts were lacking in gnomes. They neither died nor propagated. They just worked and fought. Bad-tempered little monsters, Crockett thought irritably. Yet they had existed for-ages. Since the beginning, maybe. Their social organism was the result of evolution far older than man’s. It might be well suited to gnomes. Crockett might be throwing the unnecessary monkey wrench in the machinery.
   So what? He wasn’t going to spend eternity digging anthracite, even though, in retrospect, he remembered feeling a curious thrill of obscure pleasure as he worked. Digging might be fun for gnomes. Certainly it was their raison d’?tre. In time Crockett himself might lose his human affiliations, and be metamorphosed completely into a gnome. What bad happened to other humans who had undergone such an-alteration as he had done? All gnomes look alike. But maybe Cm Magru had once been human-or Drook-or Brockle Buhn.
   They were gnomes now, at any rate, thinking and existing completely as gnomes. And in time he himself would be exactly like them. Already he had acquired the strange tropism that attracted him to metals and repelled him from daylight. But he didn’t like to dig!
   He tried to recall the little he knew about gnomes-miners, metal-smiths, living underground. There was something about the Picts— dwarfish men who hid underground when invaders came to England, centuries ago. That seemed to tie in vaguely with the gnomes’ dread of human beings. But the gnomes themselves were certainly not descended from Picts. Very likely the two separate races and species had become identified through occupying the same habitat.
   Well, that was no help. What about the Emperor? He wasn’t, apparently, a gnome with a high I.Q., but he was a magician. Those jewels—Cockatrice Eggs—were significant. If he could get hold of the ones that transformed gnomes into men .
   But obviously he couldn’t, at present. Better wait. Till the strike had been called. The strike.
   Crockett went to sleep.
   He was roused, painfully, by Brockle Buhn, who seemed to have adopted him. Very likely it was her curiosity about the matter of a kiss. From time to time she offered to give Crockett one, but he steadfastly refused. In lieu of it, she supplied him with breakfast. At least, he thought grimly, he’d get plenty of iron in his system, even though the rusty chips rather resembled corn flakes. As a special inducement Brockle Buhn sprinkled coal dust over the mess.
   Well, no doubt his digestive system had also altered. Crockett wished he could get an X-ray picture of his insides. Then he decided it would be much too disturbing. Better not to know. But he could not help wondering. Gears in his stomach? Small millstones? What would happen if he inadvertently swallowed some emery dust? Maybe he could sabotage the Emperor that way.
   Perceiving that his thoughts were beginning to veer wildly, Crockett gulped the last of his meal and followed Brockle Buhn to the anthracite tunnel.
   “How about the strike? How’s it coming?”
   “Fine, Crockett.” She smiled, and Crockett winced at the sight. “Tonight all the gnomes will meet in the Roaring Cave. Just after work.”
   There was no time for more conversation. The overseer appeared, and the gnomes snatched up their picks. Dig… dig… dig…
   It kept up at the same pace. Crockett sweated and toiled. It wouldn’t be for long. His mind slipped a cog, so that he relapsed into a waking slumber, his muscles responding automatically to the need. Dig, dig, dig. Sometimes a fight. Once a rest period. Then dig again.
   Five centuries later the day ended. It was time to sleep.
   But there was something much more important. The union meeting in the Roaring Cave. Brockle Buhn conducted Crockett there, a huge cavern hung with glittering green stalactites. Gnomes came pouring into it. Gnomes and more gnomes. The turnip heads were everywhere. A dozen fights started.
   Cru Magru, Mugza and Drook found places near Crockett. During a lull Brockle Buhn urged him to a platform of rock jutting from the floor.
   “Now,” she whispered. “They all know about it. Tell them what you want.”
   Crockett was looking out over the bobbing heads, the red and blue garments, all lit by that eerie silver glow.“Fellow gnomes,” he began weakly.
   “Fellow gnomes!” The words roared out, magnified by the acoustics of the cavern. That bull bellow gave Crockett courage. He plunged on.
   “Why should you work twenty hours a day? Why should you be forbidden to eat the anthracite you dig, while Podrang squats in his bath and laughs at you? Fellow gnomes, the Emperor is only one; you are many! He can’t make you work. How would you like mud soup three times a day? The Emperor can’t fight you all. If you refuse to work-all of you-he’ll have to give in! He’ll have to!”
   “Tell ’em about the non-fighting edict,” Gru Magru called.
   Crockett obeyed. That got’em. Fighting was dear to every gnomic heart. And Crockett kept on talking.
   “Podrang will try to back down, you know. He’ll pretend he never intended to forbid fighting. That’ll show he’s afraid of you! We hold the whip hand! We’ll strike-and the Emperor can’t do a damn thing about it. When he runs out of mud for his baths, he’ll capitulate soon enough.”
   “He’ll enchant us all,” Drook muttered sadly.
   “He won’t dare! What good would that do? He knows which side his-ugh-which side his mud is buttered on. Podrang is unfair to gnomes! That’s our watchword!”
   It ended, of course, in a brawl. But Crockett was satisfied. The gnomes would not go to work tomorrow. They would, instead, meet in the Council Chamber, adjoining Podrang’s throne room-and sit down.
   That night he slept well.
   In the morning Crockett went, with Brockle Buhn, to the Council Chamber, a cavern gigantic enough to hold the thousands of gnomes who thronged it. In the silver light their red and blue garments had a curiously elfin quality. Or, perhaps, naturally enough, Crockett thought. Were gnomes, strictly speaking, elves?
   Drook came up.“I didn’t draw Podrang’s mud bath,” he confided hoarsely. “Oh, but he’ll be furious.
   Listen to him.”
   And, indeed, a distant crackling of profanity was coming through an archway in one wall of the cavern.
   Mugza and Gru Magru joined them.“He’ll be along directly,” the latter said. “What a fight there’ll be!”
   “Let’s fight now,” Mugza suggested. “I want to kick somebody. Hard.”
   “There’s a gnome who’s asleep,” Crockett said. “If you sneak up on him, you can land a good one right in his face.”
   Mugza, drooling slightly, departed on his errand, and simultaneously Podrang II, Emperor of the Dornsef Gnomes, stumped into the cavern. It was the first time Crockett had seen the ruler without a coating of mud, and he could not help gulping at the sight. Podrang was very ugly. He combined in himself the most repulsive qualities of every gnome Crockett had previously seen. The result was perfectly indescribable.
   “Ah,” said Podrang, halting and swaying on his short bow legs. “I have guests. Drook! Where in the name of the nine steaming hells is my bath?” But Drook had ducked from sight.
   The Emperor nodded.“I see. Well, I won’t lose my temper, I won’t lose my temper! I WON’T—”
   He paused as a stalactite was dislodged from the roof and crashed down. In the momentary silence, Crockett stepped forward, cringing slightly.
   “W-we’re on strike,” he announced. “It’s a sit-down strike. We won’t work till—”
   “Yaah!” screamed the infuriated Emperor. “You won’t work, eh? Why, you boggle-eyed, flap-tongued, drag-bellied offspring of unmentionable algae! You seething little leprous blotch of bat-nibbled fungus! You cringing parasite on the underside of a dwarfish and ignoble worm! Yaaahl”
   “Fight!” the irrepressible Mugza yelled, and flung himself on Podrang, only to be felled by a well-placed foul blow.
   Crockett’s throat felt dry. He raised his voice, trying to keep it steady.
   “Your Majesty! If you’ll just wait a minute—”
   “You mushroom-nosed spawn of degenerate black bats,” the enraged Emperor shrieked at the top of his voice. “I’ll enchant you all! I’ll turn you into naiads! Strike, will you! Stop me from having my mud bath, will you? By Kronos, Nid, Ymir and Loki, you’ll have cause to regret this! Yahi” he finished, inarticulate with fury.
   “Quick!” Crockett whispered to Cm and Brocide Buhn. “Get between him and the door, so he can’t get hold of the Cockatrice Eggs.”
   “They’re not in the throne room,” Cm Magru explained unhelpfully. “Podrang just grabs them out of the air.”
   “Oh!” the harassed Crockett groaned. At that strategic moment Brockle Buhn’s worst instincts overcame her. With a loud shriek of delight she knocked Crockett down, kicked him twice and sprang for the Emperor.
   She got in one good blow before Podrang hammered her atop the head with one gnarled fist, and instantly her turnip-shaped skull seemed to prolapse into her torso. The Emperor, bright purple with fury, reached out-and a yellow crystal appeared in his hand.
   It was one of the Cockatrice Eggs.
   Bellowing like a musth elephant, Podrang hurled it. A circle of twenty feet was instantly deared among the massed gnomes. But it wasn’t vacant. Dozens of bats rose and fluttered about, adding to the confusion.
   Confusion became chaos. With yells of delighted fury, the gnomes rolled forward toward their ruler.
   “Fight!” the cry thundered out, reverberating from the roof. “Fight!”
   Podrang snatched another crystal from nothingness-a green one, this time. Thirty-seven gnomes were instantly transformed into earthworms, and were trampled. The Emperor went down under an avalanche of attackers, who abruptly disappeared, turned into mice by another of the Cockatrice Eggs.
   Crockett saw one of the crystals sailing toward him, and ran like hell. He found a hiding place behind a stalagmite, and from there watched the carnage. It was definitely a sight worth seeing, though it could not be recommended to a nervous man.
   The Cockatrice Eggs exploded in an incessant stream. Whenever that happened, the spell spread out for twenty feet or more before losing its efficacy. Those caught on the fringes of the circle were only partially transformed. Crockett saw one gnome with a mole’s head. Another was a worm from the waist down. Another was-kelp! Some of the spell patterns were not, apparently, drawn even from known mythology.
   The fury of noise that filled the cavern brought stalactites crashing down incessantly from the roof.
   Every so often Pocirang’s battered head would reappear, only to go down again as more gnomes sprang to the attack-to be enchanted. Mice, moles, bats and other things filled the Council Chamber. Crockett shut his eyes and prayed.
   He opened them in time to see Podrang snatch a red crystal out of the air, pause and then deposit it gently behind him. A purple Cockatrice Egg came next. This crashed against the floor, and thirty gnomes turned into tree toads.
   Apparently only Podrang was immune to his own magic. The thousands who had filled the cavern were rapidly thinning, for the Cockatrice Eggs seemed to come from an inexhaustible source of supply.
   How long would it be before Crockett’s own turn came? He couldn’t hide here forever.
   His gaze riveted to the red crystal Podrang had so carefully put down. He was remembering something-the Cockatrice Egg that would transform gnomes into human beings. Of course! Podrang wouldn’t use that, since the very sight of men was so distressing to gnomes. If Crockett could get his hands on that red crystal.
   He tried it, sneaking through the confusion, sticking close to the wall of the cavern, till he neared Podrang. The Emperor was swept away by another onrush of gnomes, who abruptly changed into dormice, and Crockett got the red jewel. It felt abnormally cold.
   He almost broke it at his feet before a thought stopped and chilled him. He was far under Dornsef Mountain, in a labyrinth of caverns. No human being could find his way out. But a gnome could, with the aid of his strange tropism to daylight.
   A bat flew against Crockett’s face. He was almost certain it squeaked, “What a fight!” in a parody of Brockle Buhn’s voice, but he couldn’t be sure. He cast one glance over the cavern before turning to flee.
   It was a complete and utter chaos. Bats, moles, worms, ducks, eels and a dozen other species crawled, flew, ran, bit, shrieked, snarled, grunted, whooped and croaked all over the place. From all directions the remaining gnomes-only about a thousand now-were converging on a surging mound of gnomes that marked where the Emperor was. As Crockett stared the mound dissolved, and a number of gecko lizards ran to safety.
   “Strike, will you!” Podrang bellowed. “I’ll show you!”
   Crockett turned and fled. The throne room was deserted, and he ducked into the first tunnel. There, he concentrated on thinking of daylight. His left ear felt compressed. He sped on till he saw a side passage on the left, slanting up, and turned into it at top speed. The muffled noise of combat died behind him.
   He clutched the red Cockatrice Egg tightly. What had gone wrong? Podrang should have stopped to parley. Only-only he hadn’t. A singularly bad-tempered and shortsighted gnome. He probably wouldn’t stop till he’d depopulated his entire kingdom. At the thought Crockett hurried along faster.
   The tropism guided him. Sometimes he took the wrong tunnel, but always, whenever he thought of daylight, he would feel the nearest daylight pressing against him. His short, bowed legs were surprisingly hardy.
   Then he heard someone running after him.
   He didn’t turn. The sizzling blast of profanity that curled his ears told him the identity of the pursuer.
   Podrang had no doubt cleared the Council Chamber, to the last gnome, and was now intending to tear Crockett apart pinch by pinch. That was only one of the things he promised.
   Crockett ran. He shot along the tunnel like a bullet. The tropism guided him, but he was terrified lest he reach a dead end. The clamor from behind grew louder. If Crockett hadn’t known better, he would have imagined that an army of gnomes pursued him.
   Faster! Faster! But now Podrang was in sight. His roars shook the very walls. Crockett sprinted, rounded a corner, and saw a wall of flaming light-a circle of it, in the distance. It was daylight, as it appeared to gnomic eyes.
   He could not reach it in time. Podrang was too close. A few more seconds, and those gnarled, terrible hands would close on Crockett’s throat.
   Then Crockett remembered the Cockatrice Egg. If he transformed himself into a man now, Podrang would not dare touch him. And he was almost at the tunnel’s mouth.
   He stopped, whirling and lifted the jewel. Simultaneously the Emperor, seeing his intention, reached out with both hands, and snatched six or seven of the crystals out of the air. He threw them directly at Crockett, a fusillade of rainbow colors.
   But Crockett had already slammed the red gem down on the rock at his feet. There was an ear-splitting crash. Jewels seemed to burst all around Crockett-but the red one had been broken first.
   The roof fell in.
   A short while later, Crockett dragged himself painfully from the debris. A glance showed him that the way to the outer world was still open. And-thank heaven!-daylight looked normal again, not that flaming blaze of eye-searing white.
   He looked toward the depths of the tunnel, and froze. Podrang was emerging, with some difficulty, from a mound of rubble. His low curses had lost none of their fire.
   Crockett turned to run, stumbled over a rock, and fell flat. As he sprang up, he saw that Podrang had seen him.
   The gnome stood transfixed for a moment. Then he yelled, spun on his heel, and fled into the darkness. He was gone. The sound of his rapid footfalls died.
   Crockett swallowed with difficulty. Gnomes are afraid of men-whew! That had been a close squeak.
   But now.
   He was more relieved than he had thought. Subconsciously he must have been wondering whether the spell would work, since Podrang had flung six or seven Cockatrice Eggs at him. But he had smashed the red one first. Even the strange, silvery gnome-light was gone. The depths of the cave were utterly black-and silent.
   Crockett headed for the entrance. He pulled himself out, luxuriating in the warmth of the afternoon sun. He was near the foot of Dornsef Mountain, in a patch of brambles. A hundred feet away a farmer was plowing one terrace of a field.
   Crockett stumbled toward him. As he approached, the man turned. He stood transfixed for a moment. Then he yelled, spun on his heel, and fled.
   His shrieks drifted back up the mountain as Crockett, remembering the Cockatrice Eggs, forced himself to look down at his own body.
   Then he screamed too. But the sound was not one that could ever have emerged from a human throat.
   Still, that was natural enough-under the circumstances.
   THE BIG NIGHT
   Chapter 1. Last of the Hyper Ships
   She came lumbering up out of the ecliptic plane of the planets like a wallowing space beast, her jet tubes scarred and stained, a molten streak across her middle where Venus’s turgid atmosphere had scarred her, and every ancient spot weld in her fat body threatened to rip apart the moment she hit stress again.
   The skipper was drunk in his cabin, his maudlin voice echoing through the compartments as he bewailed the unsympathetic harshness of the Interplanetary Trade Commission.
   There was a mongrel crew from a dozen worlds, half of them shanghaied. Logger Hilton, the mate, was trying to make sense out of the tattered charts, and La Cucaracha, her engines quaking at the suicidal thought, was plunging ahead through space into the Big Night.
   In the control room a signal light flared. Hilton grabbed a mike.
   “Repair crew!” he yelled. “Get out on the skin and check jet A-six. Move!”
   He turned back to his charts, chewing his lip and glancing at the pilot, a tiny, inhuman Selenite, with his arachnoid multiple limbs and fragile-seeming body. Ts’ss-that was his name, or approximated it-was wearing the awkward audio-converter mask that could make his subsonic voice audible to human ears, but, unlike Hilton, he wasn’t wearing space armor. No Lunarian ever needed protection against deep space. In their million years on the Moon, they hadgot used to airlessness. Nor did the ship’s atmosphere bother Ts’ss. He simply didn’t trouble to breathe it.
   “Blast you, take it easy!” Hilton said. “Want to tear off our hide?”
   Through the mask the Selenite’s faceted eyes glittered at the mate.
   “No, sir. I’m going as slowly as I can on jet fuel. As soon as I know the warp formulae, things’ll ease up a bit.”
   “Ride it! Ride it-without jets!”
   “We need the acceleration to switch over to warp, sir.”
   “Never mind,” Hilton said. “I’ve got it now. Somebody must have been breeding fruit-flies all over these charts. Here’s the dope.” He dictated a few equations that Ts’ss’ photographic memory assimilated at once.
   A distant howling came from far off.
   “That’s the skipper, I suppose,” Hilton said. “I’ll be back in a minute. Get into hyper as soon as you can, or we’re apt to fold up like an accordion.”
   “Yes, sir. Ah—Mr. Hilton?”
   “Well?”
   “You might look at the fire extinguisher in the Cap’n’s room.”
   “What for?” Hilton asked.
   Several of the Selenite’s multiple limbs pantomimed the action of drinking. Hilton grimaced, rose and fought the acceleration down the companionway. He shot a glance at the visio-screens and saw they were past Jupiter already, which was a relief. Going through the giant planet’s gravity-pull wouldn’t have helped LaCucaracha’s aching bones. But they were safely past now. Safely! He grinned wryly as he opened the captain’s door and went in.
   Captain Sam Danvers was standing on his bunk, making a speech to an imaginary Interplanetary Trade Commission. He was a big man, or rather he had been once, but now the flesh had shrunk and he was beginning to stoop a little. The skin of his wrinkled face was nearly black with space-tan. A stubble of gray hair stood up angrily.
   Somehow, though, he looked like Logger Hilton. Both were deepspace men. Hilton was thirty years younger, but he, too, had the same dark tan and the same look in his blue eyes. There’s an old saying that when you go out into the Big Night, beyond Pluto’s orbit, that enormous emptiness gets into you and looks out through your eyes. Hilton had that. So did Captain Danvers.
   Otherwise-Hilton was huge and heavy where Danvers was a little frail now, and the mate’s broad chest bulged his white tunic. He hadn’t had time yet to change from dress uniform, though he knew that even this cellulose fabric couldn’t take the dirt of a space-run without showing it. Not on La ClAcaracha, anyway.
   But this would be his last trip on the old tub.
   Captain Danvers interrupted his speech to ask Hilton what the devil he wanted. The mate saluted.
   “Routine inspection, sir,” he observed, and took down a fire extinguisher from the wall. Danvers sprang from the bunk, but Hilton moved too fast. Before the captain reached him, Hilton had emptied the tank down the nearest disposal vent.
   “Old juice,” he explained. “I’ll refill her.”
   “Listen, Mr. Hilton,” Danvers said, swaying slightly and stabbing a long forefinger at the mate’s nose. “If you think I had whiskey in there, you’re crazy.”
   “Sure,” Hilton said. “I’m crazy as a loon, skipper. How about some caffeine?”
   Danvers weaved to the disposal port and peered down it vaguely.
   “Caffeine. Huh? Look, if you haven’t got sense enough to take La Cucaracha into hyper, you ought to resign.”
   “Sure, sure. But in hyper it won’t take long to get to Fria. You’ll have to handle the agent there.”
   “Christie? I_I guess so.” Danvers sank down on the bunk and held his head. “I guess I just got mad, Logger. ITC-what do they know about it? Why, we opened that trading post on Sirius Thirty.”
   “Look, skipper, when you come aboard you were so high you forgot to tell me about it,” Hilton said.
   “You just said we’d changed our course and to head for Fria. How come?”
   “Interplanetary Trade Commission,” Danvers growled. “They had their crew checking over La Cucaracha.”
   “I know. Routine inspection.”
   “Well, those fat slobs have the brassbound nerve to tell me my ship’s unsafe! That the gravity-drag from Sirius is too strong-and that we couldn’t go to Sirius Thirty!”
   “Could be they’re right,” Hilton said thoughtfully. “We had trouble landing on Venus.”
   “She’s old.” Danvers’ voice was defensive. “But what of it? I’ve taken La Cucaracha around Betelgeuse and plenty closer to Sirius than Sirius Thirty. The old lady’s got what it takes. They built atomic engines in those days.”
   “They’re not building them now,” Hilton said, and the skipper turned purple.
   “Transmission of matter!” he snarled. “What kind of a crazy set-up is that? You get in a little machine on Earth, pull a switch and there you are on Venus or Bar Canopus or-or Purgatory, if you like! I shipped on a hyper ship when I was thirteen, Logger. I grew up on hyper ships. They’re solid.
   They’re dependable. They’ll take you where you want to go. Hang it, it isn’t safe to space travel without an atmosphere around you, even if it’s only in a suit.”
   “That reminds me,” Hilton said. “Where’s yours?”
   “Ah, I was too hot. The refrigerating unit’s haywire.”
   The mate found the lightweight armor in a closet and deftly began to repair the broken switch.
   “You don’t need to keep the helmet closed, but you’d better wear the suit,” he said absently. “I’ve issued orders to the crew. All but Ts’ss, and he doesn’t need any protection.”
   Danvers looked up.“How’s she running?” he asked quickly.
   “Well, she could use an overhaul,” Hilton said. “I want to get into hyperspace fast. This straight running is a strain. I’m afraid of landing, too.”
   “Uh. Okay, there’ll be an overhaul when we get back-if we make a profit. You know how much we made this last trip. Tell you what-you supervise the job and take a bigger cut for it.”
   Hilton’s fingers slowed on the switch. He didn’t look around.
   “I’ll be looking for a new berth,” he said. “Sorry, skipper. But I won’t be aboard after this voyage.”
   There was silence behind him. Hilton grimaced and began to work again on the spacesuit. He heard Danvers say:“You won’t find many hyper ships needing mates these days.”
   “I know. But I’ve got engineering training. Maybe they would use me on the matter transmitters. Or as an outposter-a trader.”
   “Oh, for the love of Pete! Logger, what are you talking about? A-trader? A filthy outposter? You’re a hyper ship man!”
   “In twenty years there won’t be a hyper ship running,” Hilton said.
   “You’re a liar. There’ll be one.”
   “She’ll fall apart in a couple of months!” Hilton said angrily. “I’m not going to argue. What are we after on Fria, the fungus?”
   After a pause Danvers answered.
   “What else is there on Fria? Sure, the fungus. It’s pushing the season a little. We’re not due there for three weeks Earth-time, but Christie always keeps a supply on hand. And that big hotel chain will pay us the regular cut. Blamed if I know why people eat that garbage, but they pay twenty bucks a plate for it.”
   “It could mean a profit, then,” Hilton said. “Provided we land on Fria without falling apart.” He tossed the repaired suit on the bunk beside Danvers. “There you are, skipper. I’d better get back to controls. We’ll be hitting hyper pretty soon.”
   Danvers leaned over and touched a button that opened the deadlight. He stared at the star screen.
   “You won’t get this on a matter transmitter,” he said slowly. “Look at it, Logger.”
   Hilton leaned forward and looked across the Captain’s shoulder. The void blazed. To one side a great arc of Jupiter’s titan bulk blared coldly bright. Several of the moons were riding in the screen’s field, and an asteroId or two caught Jupiter’s light in their tenuous atmospheres and hung like shining veiled miniature worlds against that blazing backdrop. And through and beyond the shining stars and moons and planets showed the Big Night, the black emptiness that beats like an ocean on the rim of the Solar System.
   “So it’s pretty,” Hilton said. “But it’s cold, too.”
   “Maybe. Maybe it is. But I like it. Well, get a job as a trader, you jackass. I’ll stick to La Cucaracha.
   I know I can trust the old lady.”
   For answer the old lady jumped violently and gave a wallowing lurch.
   Chapter 2. Bad News
   Hilton instantly exploded out of the cabin. The ship was bucking hard. Behind him the mate heard Danvers shouting something about incompetent pilots, but he knew it probably wasn’t the Selenite’s fault. He was in the control cabin while La Cuearacha was still shuddering on the downswing of the last jump. Ts’ss was a tornado of motion, his multiple legs scrabbling frantically at a dozen instruments.
   “I’ll call the shot!” Hilton snapped, and Ts’ss instantly concentrated on the incredibly complicated controls that were guiding the ship into hyper.
   The mate was at the auxiliary board. He jerked down levers.
   “Hyper stations!” he shouted. “Close helmets! Grab the braces, you sun-jumpers! Here we go!”
   A needle swung wildly across a gauge, hovering at the mark. Hilton dropped into a seat, sliding his arms under the curved braces and hooking his elbows around them. His ankles found similar supports beneath him. The visor screens blurred and shimmered with crawling colors, flicking back and forth, on and off, as La Cuearacha fought the seesaw between hyper and normal space.
   Hilton tried another mike.“Captain Danvers. Hyper stations. All right?”
   “Yeah, I’m in my suit,” Danvers’ voice said. “Can you take it? Need me? What’s wrong with Ts’ss?”
   “The vocor at my board blew out, Cap’n,” Ts’ss said. “I couldn’t reach the auxiliary.”
   “We must need an overhaul bad,” Danvers said, and cut off.
   Hilton grinned.“We need a rebuilding job,” he muttered, and let his fingers hang over the control buttons, ready in case Ts’ss slipped.
   But the Selenite was like a precision machine; he never slipped. The old Cuearacha shook in every brace. The atomic engines channeled fantastic amounts of energy into the dimensional gap. Then, suddenly, the see-saw balanced for an instant, and in that split second the ship slid across its powerbrldge and was no longer matter. It no longer existed, in the three-dimensional plane. To an observer, it would have vanished. But to an observer in hyperspace, it would have sprung into existence from white nothingness.
   Except that there were no hyperspatial observers. In fact, there wasn’t anything in hyper-it was, as some scientist had once observed, just stuff, and nobody knew what the stuff was. It was possible to find out some of hyper’s properties, but you couldn’t go much further than that. It was white, and it must have been energy, of a sort, for it flowed like an inconceivably powerful tide, carrying ships with it at speeds that would have destroyed the crew in normal space. Now, in the grip of the hyper current, La Cucaracha was racing toward the Big Night at a velocity that would take it past Pluto’s orbit in a matter of seconds.
   But you couldn’t see Pluto. You had to work blind here, with instruments. And if you got on the wrong level, it was just too bad-for you!
   Hastily Hilton checked the readings. This was Hyper C-758-R. That was right. On different dimensional levels of hyper, the flow ran in various directions. Coming back, they’d alter their atomic structure to ride Hyper M-75-L, which rushed from Fria toward Earth and beyond it.
   “That’s that,” Hilton said, relaxing and reaching for a cigarette. “No meteors, no stress-strain problems-just drift till we get close to Fria. Then we drop out of hyper, and probably fall apart.”
   An annunciator clicked. Somebody said:“Mr. Hilton, there’s some trouble.”
   “There is. Okay, Wiggins. What now?”
   “One of the new men. He was out skinside making repairs.”
   “You had plenty of time to get back inside,” snapped Hilton, who didn’t feel quite as sure of that as he sounded. “I called hyper stations.”
   “Yes, sir. But this fella’s new. Looks like he never rode a hyper ship before. Anyhow, his leg’s broken. He’s in sick bay.”
   Hilton thought for a moment. La Cucaracha was understaffed anyway. Few good men would willingly ship on such an antique.
   “I’ll come down,” he said, and nodded at Ts’ss. Then he went along the companionway, glancing in at the skipper, who had gone to sleep. He used the handholds to pull himself along, for there was no accelerative gravity in hyper. In sick bay he found the surgeon, who doubled in brass as cook, finishing a traction splint on a pale, sweating youngster who was alternately swearing feebly and groaning.
   “What’s the matter with him?” Hilton asked.
   Bruno, the sawbones, gave a casual soft salute.“Simple fracture. I’m giving him a walker splint, so he’ll be able to get around. And he shot his cookies, so he can’t be used to hyper.”
   “Looks like it,” Hilton said, studying the patient. The boy opened his eyes, glared at Hilton.
   “I was shanghaied!” he yelped. “I’ll sue you for all you’re worth!”
   The first officer was unperturbed.
   “I’m not the skipper, I’m mate,” Hilton said. “And I can tell you right now that we’re not worth much. Ever hear about discipline?”
   “I was shanghaied!”
   “I know it. That’s the only way we can get a full crew to sign articles on La Cucaracha. I mentioned discipline. We don’t bother much with it here. Just the same, you’d better call me Mister when people are around. Now shut up and relax. Give him a sedative, Bruno.”
   “No! I want to send a spacegram!”
   “We’re in hyper. You can’t. What’s your name?”
   “Saxon. Luther Saxon. I’m one of the consulting engineers on Transmat.”
   “The matter-transmission gang? What were you doing around the space docks?”
   Saxon gulped.“Well-uh-I go out with the technical crews to supervise new installations. We’d just finished a Venusian transmission station. I went out for a few drinks-that was all! A few drinks, and—”
   “You went to the wrong place,” Hilton said, amused. “Some crimp gave you a Mickey. Your name’s on the articles, anyhow, so you’re stuck, unless you jump ship. You can send a message from Fria, but it’d take a thousand years to reach Venus or Earth. Better stick around, and you can ride back with us.”
   “On this crate? It isn’t safe. She’s so old I’ve got the jitters every time I take a deep breath.”
   “Well, stop breathing,” Hilton said curtly. La Cucciracha was an old tramp, of course, but he had shipped on her for a good many years. It was all right for this Transmat man to talk; the Transmat crews never ran any risks.
   “Ever been on a hyper ship before?” he asked.
   “Naturally,” Saxon said. “As a passenger! We have to get to a planet before we can install a transmission station, don’t we?”
   “Uh-huh.” Hilton studied the scowling face on the pillow. “You’re not a passenger now, though.”
   “My leg’s broken.”
   “You got an engineering degree?”
   Saxon hesitated and finally nodded.
   “All right, you’ll be assistant pilot. You won’t have to walk much to do that. The pilot’ll tell you what to do. You can earn your mess that way.”
   Saxon spluttered protests.
   “One thing,” Hilton said. “Better not tell the skipper you’re a Transmat man. He’d hang you over one of the jets. Send him for’rd when he’s fixed up, Bruno.”
   “Yessir,” Bruno said, grinning faintly. An old deepspace man, he didn’t like Transmat either.
   Hilton pulled himself back to the control room. He sat down and watched the white visoscreens.
   Most of Ts’ss’ many arms were idle. This was routine now.
   “You’re getting an assistant,” Hilton said after a while. “Train him fast. That’ll give us all a break. If that fat-headed Callistan pilot hadn’t jumped on Venus, we’d be set.”
   “This is a short voyage,” Ts’ss said. “It’s a fast hyper flow on this level.”
   “Yeah. This new guy. Don’t tell the skipper, but he’s a Transmat man.”
   Ts’ss laughed a little.
   “That will pass, too,” he said. “We’re an old race, Mr. Hilton. Earthmen are babies compared to the Selenites. Hyper ships are fading out, and eventually Transmat will fade out too, when something else comes.”
   “We won’t fade,” Hilton said, rather surprised to find himself defending the skipper’s philosophy.
   “Your people haven’t-you Selenites.”
   “Some of us are left, that’s true,” Ts’ss said softly. “Not many. The great days of the Selenite Empire passed very long ago. But there are still a few Selenites left, like me.”
   “You keep going, don’t you? You can’t kill off a-a race.”
   “Not easily. Not at once. But you can, eventually. And you can kill a tradition, too, though it may take a long time. But you know what the end will be.”
   “Oh, shut up,” Hilton said. “You talk too much.”
   Ts’ss bent again above the controls. La Cucaracha fled on through the white hyper flow, riding as smoothly as the day she had been launched.
   But when they reached Fria, it would be rough space and high gravity. Hilton grimaced.
   He thought: So what? This is just another voyage. The fate of the universe doesn’t depend on it.
   Nothing depends on it, except, maybe, whether we make enough profit to have the old lady overhauled.
   And that won’t matter to me for it’s my last voyage into the Big Night.
   He watched the screens. He could not see it, but he knew that it hung beyond the universal whiteness, in a plane invisible to his eyes. The little sparks of worlds and suns glowed in its immensity, but never brightened it. It was too vast, too implacable. And even the giant suns would be quenched in its ocean, in the end. As everything else would be quenched, as everything moved on the tides of time into that huge darkness.
   That was progress. A wave was born and gathered itself and grew-and broke. A newer wave was behind it. And the old one slipped back and was lost forever. A few foam-flecks and bubbles remained, like Ts’ss, remnant of the giant wave of the ancient Selenite Empire.
   The Empire was gone. It had fought and ruled a hundred worlds, in its day. But, in the end, the Big Night had conquered and swallowed It.
   As it would swallow the last hyper ship eventually.
   They hit Fria six days later, Earth time. And hit was the word. One of Ts’ss’ chitin-covered arms was snapped off by the impact, but he didn’t seem to mind. He couldn’t feel pain, and he could grow another limb in a few weeks. The crew, strapped to their landing braces, survived with minor bruises.
   Luther Saxon, the Transmat man, was in the auxiliary pilot’s seat-he had enough specialized engineering training so that he learned the ropes fast-and he acquired a blue bump on his forehead, but that was all. La Cucaracha had come out of hyper with a jolt that strained her fat old carcass to the limit, and the atmosphere and gravity of Fria was the penultimate straw. Seams ripped, a jet went out, and new molten streaks appeared on the white-hot hull.
   The crew had been expecting liberty. There was no time for that. Hilton told off working gangs to relieve each other at six-hour intervals, and he said, rather casually, that Twilight was out of bounds. He knew the crew would ignore that order. There was no way to keep the men aboard, while Twilight sold liquor and even more effective escape mechanisms. Still, there were few women on Fria, and Hilton hoped that enough working stiffs would keep on the job to get La Cucaracha repaired and spaceworthy before the fungus cargo was loaded.
   He knew that Wiggins, the second mate, would do his best. For himself he went with the skipper in search of Christie, the Fria trader. The way led through Twilight, the roofed settlement that was shielded from the hot, diamond-bright glare of the primary. It wasn’t big. But then Fria was an outpost, with a floating population of a few hundred. They came in and out with the ships and the harvest seasons. If necessary, Hilton thought, some of the bums could be shanghaied. Still, it wasn’t too likely that any of the crew would desert. None of them would be paid off till they went back in the Solar System.
   They found Christie in his plasticoid cabin, a fat, bald, sweating man puffing at a huge meerschaum pipe. He looked up, startled, and then resignedly leaned back in his chair and waved them to seats.
   “Hello, Chris,” Danvers said. “What’s new?”
   “Hello, Skipper. Hi, Logger. Have a good trip?”
   “The landing wasn’t so good,” Hilton said.
   “Yeah, I heard about it. Drinks?”
   “Afterward,” Danvers said, though his eyes gleamed. “Let’s clean up the business first. Got a good shipment ready?”
   Christie smoothed one of his fat, glistening cheeks.“Well-you’re a couple of weeks early.”
   “You keep a stockpile.”
   The trader grunted.“Fact is-look, didn’t you get my message? No, I guess there wasn’t time. I sent a spacemail on the Blue Sky last week for you, Skipper.”
   Hilton exchanged glances with Danvers.
   “You sound like bad news, Chris,” he said. “What is it?” Christie said uncomfortably, “I can’t help it.
   You can’t meet competition like Transmat. You can’t afford to pay their prices. You got running expenses on La CWAaracha. Jet fuel costs dough, and-well, Transmat sets up a transmitting station, pays for it, and the job’s done, except for the power outlay. With atomic, what does that amount to?”
   Danvers was growing red.
   “Is Transmat setting up a station here?” Hilton said hastily.
   “Yeah. I can’t stop ’em. It’ll be ready in a couple of months.”
   “But why? The fungus isn’t worth it. There isn’t enough market. You’re pulling a bluff, Chris. What do you want? A bigger cut?”
   Christie regarded his meerschaum.“Nope. Remember the ore tests twelve years ago? There’s valuable ores on Fria, Logger. Only it’s got to be refined plenty. Otherwise it’s too bulky for shipment.
   And the equipment would cost too much to freight by spaceship. It’s big stuff-I mean big.”
   Hilton glanced at Danvers. The skipper was purple now, but his mouth was clamped tightly.
   “But-hold on, Chris. How can Transmat get around that? By sending the crude ores to Earth in their gadgets?”
   “The way I heard it,” Christie said, “is that they’re going to send the refining machines here and set ’em up right on Fria. All they need for that is one of their transmitters. The field can be expanded to take almost anything, you know. Shucks you could move a planet that way if you hadthe power!
   They’ll do the refining here and transmit the refined ores back Earthside.”
   “So they want ores,” Danvers said softly. “They don’t want the fungus, do they?”
   Christie nodded.“It looks like they do. I had an offer. A big one. I can’t afford to turn it down, and you can’t afford to meet it, Skipper. You know that as well as I do. Thirteen bucks a pound.”
   Danvers snorted. Hilton whistled.
   “No, we can’t meet that,” he said. “But how can they afford to pay it?”
   “Quantity. They channel everything through their transmitters. They set one up on a world, and there’s a door right to Earth-or any planet they name. One job won’t net them much of a profit, but a million jobs-and they take everything! So what can I do, Logger?”
   Hilton shrugged. The captain stood up abruptly.
   Christie stared at his pipe.
   “Look, Skipper. Why not try the Orion Secondaries? I heard there was a bumper crop of bluewood gum there.”
   “I heard that a month ago,” Danvers said. “So did everybody else. It’s cleaned out by now. Besides, the old lady won’t pay for a trip like that. I’ve got to get an overhaul fast, and a good one, back in the System.”
   There was a silence. Christie was sweating harder than ever.“What about that drink?” he suggested.
   “We can maybe figure a way.”
   “I can still pay for my own drinks,” Danvers lashed out. He swung around and was gone.
   “Jehoshaphat, Logger!” Christie said. “What could I do?”
   “It’s not your fault, Chris,” Hilton said. “I’ll see you later, unless-anyhow, I’d better get after the skipper. Looks like he’s heading for Twilight.”
   He followed Danvers, but already he had lost hope.
   Chapter 3. Danvers Lays the Course
   Two days later the skipper was still drunk.
   In the half-dusk of Twilight, Hilton went into a huge, cool barn where immense fans kept the hot air in circulation, and found Danvers, as usual, at a back table, a glass in his hand. He was talking to a tiny-beaded Canopian, one of that retrovolved race that is only a few degrees above the moron level. The Canopian looked as though he was covered with black plush, and his red eyes glowed startlingly through the fur. He, too, had a glass.
   Hilton walked over to the two.“Skipper,” he said.
   “Blow,” Danvers said. “I’m talking to this guy.”
   Hilton looked hard at the Canopian and jerked his thumb. The red-eyed shadow picked up his glass and moved away quickly. Hilton sat down.
   “We’re ready to jet off,” he said.
   Danvers blinked at him blearily.“You interrupted me, mister. I’m busy.”
   “Buy a case and finish your binge aboard,” Hilton said. “If we don’t jet soon, the crew will jump.”
   “Let ’em.”
   “Okay. Then who’ll work La Cucaracha back to Earth?”
   “If we go back to Earth, the old lady will land on the junkpile,” Danvers said furiously. “The ITC
   won’t authorize another voyage without a rebuilding job.”
   “You can borrow dough.”
   “Ha!”
   Hilton let out his breath with a sharp, angry sound.“Are you sober enough to understand me? Then listen. I’ve talked Saxon around.”
   “Who’s Saxon?”
   “He was shanghaied on Venus. Well-he’s a Transmat engineer.” Hilton went on quickly before the skipper could speak. “That was a mistake. The crimp’s mistake and ours. Transmat stands behind its men. Saxon looked up the Transmat crew on Fria, and their superintendent paid me a visit. We’re in for trouble. A damage suit. But there’s one way out. No hyper ship’s due to hit Fria for months and the matter transmitter won’t be finished within two months. And it seems Transmat has a shortage of engineers. If we can get Saxon back to Venus or Earth fast, he’ll cover. There’ll beno suit.”
   “Maybe he’ll cover. But what about Transmat?”
   “If Saxon won’t sign a complaint, what can they do?” Hilton shrugged. “It’s our only out now.”
   Danvers’ brown-splotched fingers played with his glass.
   “A Transmat man,” he muttered. “Ah-h. So we go back Earthside. What then? We’re stuck.” He looked under his drooping lids at Hilton. “I mean I’m stuck. I forgot you’re jumping after this voyage.”
   “Pm not jumping. I sign for one voyage at a time. What do you want me to do, anyhow?”
   “Do what you like. Run out on the old lady. You’re no deepspace man.” Danvers spat.
   “I know when I’m licked,” Hilton said; “The smart thing then is to fight in your own weight, when you’re outclassed on points, not wait for the knockout. You’ve had engineering training. You could get on with Transmat, too.”
   For a second Hilton thought the skipper was going to throw the glass at him. Then Danvers dropped back in his chair, trying to force a smile.
   “I shouldn’t blow my top over that,” he said, with effort. “It’s the truth.”
   “Yeah. Well-are you coming?”
   “The old lady’s ready to jet off?” Danvers said. “I’ll come, then. Have a drink with me first.”
   “We haven’t time.”
   With drunken dignity Danvers stood up.“Don’t get too big for your boots, mister. The voyage isn’t over yet. I said have a drink! That’s an order.”
   “Okay, okay!” Hilton said. “One drink. Then we go?”
   “Sure.”
   Hilton gulped the liquor without tasting it. Rather too late, he felt the stinging ache on his tongue.
   But before he could spring to his feet, the great dim room folded down upon him like a collapsing umbrella, and he lost consciousness with the bitter realization that he had been Mickeyed like the rawest greenhorn. But the skipper had poured that drink.
   The dreams were confusing. He was fighting something, but he didn’t know what. Sometimes it changed its shape, and sometimes it wasn’t there at all, but it was always enormous and terribly powerful.
   He wasn’t always the same, either. Sometimes he was the wide-eyed kid who had shipped on Starhopper, twenty-five years ago, to take his first jump into the Big Night. Then he was a little older, in a bos’n’s berth, his eye on a master’s ticket, studying, through the white, unchangeable days and nights of hyperspace, the intricate logarithms a skilled pilot must know.
   He seemed to walk on a treadmill toward a goal that slid away, never quite within reach. But he didn’t know what that goal was. It shone like success. Maybe it was success. But the treadmill had started moving before he’d really got started. In the Big Night a disembodied voice was crying thinly: “You’re in the wrong game, Logger. Thirty years ago you’d have a future in hyper ships. Notany more. There’s a new wave coming up. Get out, or drown.”
   A red-eyed shadow leaned over him. Hilton fought out of his dream. Awkwardly he jerked up his arm and knocked away the glass at his lips. The Canopian let out a shrill, harsh cry. The liquid that had been in the glass was coalescing in midair into a shining sphere.
   The glass floated-and the Canopian floated too. They were in hyper. A few lightweight straps held Hilton to his bunk, but this was his own cabin, he saw. Dizzy, drugged weakness swept into his brain.
   The Canopian struck a wall, pushed strongly, and the recoil shot him toward Hilton. The mate ripped free from the restraining straps. He reached out and gathered in a handful of furry black plush. The Canopian clawed at his eyes.
   “Captain!” he screamed. “Captain Danvers!”
   Pain gouged Hilton’s cheek as his opponent’s talons drew blood. Hilton roared with fury. He shot a blow at the Canopian’s jaw, but now they were floating free, and the punch did no harm. In midair they grappled, the Canopian incessantly screaming in that thin, insane shrilling.
   The door handle clicked twice. There was a voice outside-Wiggins, the second. A deep thudding came. Hilton, still weak, tried to keep the Canopian away with jolting blows. Then the door crashed open, and Wiggins pulled himself in.
   “Dzann!” he said. “Stop it!” He drew a jet-pistol and leveled it at the Canopian.
   On the threshold was a little group. Hilton saw Saxon, the Transmat man, gaping there, and other crew members, hesitating, unsure. Then, suddenly, Captain Danvers’ face appeared behind the others, twisted, strained with tension.
   The Canopian had retreated to a corner and was making mewing, frightened noises.
   “What happened, Mr. Hilton?” Wiggins said. “Did this tomcat jump you?”
   Hilton was so used to wearing deepspace armor that till now he had scarcely realized its presence.
   His helmet was hooded back, like that of Wiggins and the rest. He pulled a weight from his belt and threw it aside; the reaction pushed him toward a wall where he gripped a brace.
   “Does he go in the brig?” Wiggins asked.
   “All right, men,” Danvers said quietly. “Let me through.” He propelled himself into Hilton’s cabin.
   Glances of discomfort and vague distrust were leveled at him. The skipper ignored them.
   “Dzann!” he said. “Why aren’t you wearing your armor? Put it on. The rest of you-get to your stations. You too, Mr. Wiggins. I’ll handle this.”
   Still Wiggins hesitated. He started to say something.
   “What are you waiting for?” Hilton said. “Tell Bruno to bring some coffee. Now beat it.” He maneuvered himself into a sitting position on his bunk. From the tail of his eye he saw Wiggins and the others go out. Dzann, the Canopian, had picked up a suit from the corner and was awkwardly getting into it.
   Danvers carefully closed the door, testing the broken lock.
   “Got to have that fixed,” he murmured. “It isn’t shipshape this way.” He found a brace and stood opposite the mate, his eyes cool and watchful, the strain still showing on his tired face. Hilton reached for a cigarette.
   “Next time your tomcat jumps me, I’ll burn a hole through him,” he promised.
   “I stationed him here to guard you, in case there was trouble,” Danvers said. “To take care of you if we cracked up or ran into danger. I showed him how to close your helmet and start the oxygen.”
   “Expect a haif-witted Canopian to remember that?” Hilton said. “You also told him to keep drugging me.” He reached toward the shining liquid sphere floating near by and pushed a forefinger into it. He tasted the stuff. “Sure. Vakheesh. That’s what you slipped in my drink on Fria. Suppose you start talking, skipper. What’s this Canopian doing aboard?”
   “I signed him,” Danvers said.
   “For what? Supercargo?”
   Danvers answered that emotionlessly, watching Hilton.
   “Cabin boy.”
   “Yeah. What did you tell Wiggins? About me, I mean?”
   “I said you’d got doped up,” Danvers said, grinning. “You were doped, too.”
   “I’m not now.” Hilton’s tone rang hard. “Suppose you tell me where we are? I can find out. I can get the equations from Ts’ss and run chart-lines. Are we on M-75-L?”
   “No, we’re not. We’re riding another level.”
   “Where to?”
   The Canopian shrilled,“I don’t know name. Has no name. Double sun it has.”
   “You crazy!” Hilton glared at the skipper. “Are you heading us for a double primary?”
   Danvers still grinned.“Yeah. Not only that, but we’re going to land on a planet thirty thousand miles from the suns-roughly.”
   Hilton flicked on his deadlight and looked at white emptiness.“Closer than Mercury is to Sol. You can’t do it. How big are the primaries?”
   Danvers told him.
   “All right. It’s suicide. You know that. La Cucaracha won’t take it.”
   “The old lady will take anything the Big Night can hand out.”
   “Not this. Don’t kid yourself. She might have made it back to Earth -with a Lunar landing-but you’re riding into a meat grinder.”
   “I haven’t forgotten my astrogation,” Danvers said. “We’re coming out of hyper with the planet between us and the primaries. The pull will land us.”
   “In small pieces,” Hilton agreed. “Too bad you didn’t keep me doped. If you keep your mouth shut, we’ll replot our course to Earth and nobody’ll get hurt. If you want to start something, it’ll be mutiny, and I’ll take my chances at Admiralty.”
   The captain made a noise that sounded like laughter.
   “All right,” he said. “Suit yourself. Co look at the equations. I’ll be in my cabin when you want me.
   Come on, Dzann.”
   He pulled himself into the companionway, the Canopian gliding behind him as silently as a shadow.
   Hilton met Bruno with coffee as he followed Danvers. The mate grunted, seized the covered cup, and sucked in the liquid with the deftness of long practice under antigravity conditions. Bruno watched him.
   “All right, sir?” the cook-surgeon said.
   “Yeah. Why not?”
   “Well-the men are wondering.”
   “What about?”
   “I dunno, sir. You’ve never-you’ve always commanded the launchings, sir. And that Canopian-the men don’t like him. They think something’s wrong.”
   “Oh, they do, do they?” Hilton said grimly. “I’ll come and hold their hands when they turn in for night watch. They talk too much.”
   He scowled at Bruno and went on toward the control room. Though he had mentioned mutiny to the skipper, he was too old a hand to condone it, except in extremity. And discipline had to be maintained, even though Danvers had apparently gone crazy.
   Ts’ss and Saxon were at the panels. The Selenite slanted a glittering stare at him, but the impassive mask under the audio filter showed no expression. Saxon, however, swung around and began talking excitedly.
   “What’s happened, Mr. Hilton? Something’s haywire. We should be ready for an Earth landing by now. But we’re not. I don’t know enough about these equations to chart back, and Ts’ss won’t tell me a blamed thing.”
   “There’s nothing to tell,” Ts’ss said. Hilton reached past the Selenite and picked up a folder of ciphered figures. He said absently to Saxon: “Pipe down. I want to concentrate on this.”
   He studied the equations.
   He read death in them.
   Chapter 4. Gamble With Death
   Logger Hilton went into the skipper’s cabin, put his back against the wall, and started cursing fluently and softly. When he had finished, Danvers grinned at him.
   “Through?” he asked.
   Hilton switched his stare to the Canopian, who was crouched in a corner, furtively loosening the locks of his spacesuit.
   “That applies to you, too, tomcat,” he said.
   “Dzann won’t mind that,” Danvers said. “He isn’t bright enough to resent cussing. And I don’t care, as long as I get what we want. Still going to mutiny and head for Earth?”
   “No, I’m not,” Hilton said. With angry patience he ticked off his points on his fingers. “You can’t switch from one hyperplane to another without dropping into ordinary space first, for the springboard.
   If we went back into normal space, the impact might tear La Cucaracha into tiny pieces. We’d be in suits, floating free, a hundred million miles from the nearest planet. Right now we’re in a fast hyper flow heading for the edge of the universe, apparently.”
   “There’s one planet within reach,” Danvers said.
   “Sure. The one that’s thirty thousand miles from a double primary. And nothing else.”
   “Well? Suppose we do crack up? We can make repairs once we land on a planet. We can get the materials we need. You can’t do that in deep space. I know landing on this world will be a job. But it’s that or nothing-now.”
   “What are you after?”
   Danvers began to explain:“This Canopian-Dzann-he made a voyage once, six years ago. A tramp hyper ship. The controls froze, and the tub was heading for outside. They made an emergency landing just in time-picked out a planet that had been detected and charted, but never visited. They repaired there, and came back into the trade routes. But there was a guy aboard, an Earthman who was chummy with Dzann. This guy was smart, and he’d been in the drug racket, I think. Not many people know what raw, growing paraine looks like, but this fellow knew. He didn’t tell anybody. He took samples, intending to raise money, charter a ship and pick up a cargo later. But he was knifed in some dive on Callisto. He didn’t die right away, though, and he liked Dzann. So he gave Dzann the information.”
   “That halfwit?” Hilton said. “How could he remember a course?”
   “That’s one thing the Canopians can remember. They may be morons, but they’re fine mathematicians. It’s their one talent.”
   “It was a good way for him to bum a drink and get a free berth,” Hilton said.
   “No. He showed me the samples. I can talk his lingo, a little, and that’s why he was willing to let me in on his secret, back on Fria. Okay. Now. We land on this planet-it hasn’t been named-and load a cargo of paraine. We repair the old lady, if she needs it—”
   “She will!”
   “And then head back.”
   “To Earth?”
   “I think Silenus. It’s an easier landing.”
   “Now you’re worrying about landings,” Hilton said bitterly. “Well, there’s nothing I can do about it, I suppose. I’m stepping out after this voyage. What’s the current market quotation on paraine?”
   “Fifty a pound. At Medical Center, if that’s what you mean.”
   “Big money,” the mate said. “You can buy a new ship with the profits and still have a pile left for happy days.”
   “You’ll get your cut.”
   “I’m still quitting.”
   “Not till this voyage is over,” Danvers said. “You’re mate on La Cwcaracha.” He chuckled. “A deepspace man has plenty of tricks up his sleeve-and I’ve been at it longer than you.”
   “Sure,” Hilton said. “You’re smart. But you forgot Saxon. He’ll throw that damage suit against you now, with Transmat behind him.”
   Danvers merely shrugged.“I’ll think of something. It’s your watch. We have about two hundred hours before we come out of hyper. Take it, mister.”
   He was laughing as Hilton went out…
   In two hundred hours a good deal can happen. It was Hilton’s job to see that it didn’t. Luckily, his reappearance had reassured the crew, for when masters fight, the crew will hunt for trouble. But with Hilton moving about La Cucaracha, apparently as casual and assured as ever, even the second mate, Wiggins, felt better. Still, it was evident that they weren’t heading for Earth. It was taking too long.
   The only real trouble came from Saxon, and Hilton was able to handle that. Not easily, however. It had almost come to a showdown, but Hilton was used to commanding men, and finally managed to bluff the Transmat engineer. Dissatisfied but somewhat cowed, Saxon grumblingly subsided.
   Hilton called him back.
   “I’ll do my best for you, Saxon. But we’re in the Big Night now. You’re not in civilized space. Don’t forget that the skipper knows you’re a Transmat man, and he hates your insides. On a hyper ship, the Old Man’s word is law. So-for your own sake-watch your step!”
   Saxon caught the implication. He paled slightly, and after that managed to avoid the captain.
   Hilton kept busy checking and rechecking La Cucaracha. No outside repairs could be done in hyper, for there was no gravity, and ordinary physical laws were inoperative-magnetic shoes, for example, wouldn’t work. Only in the ship itself was there safety. And that safety was illusory for the racking jars of the spatial see-saw might disintegrate La Cucaracha in seconds.
   Hilton called on Saxon. Not only did he want technical aid, but he wanted to keep the man busy. So the pair worked frantically over jury-rigged systems that would provide the strongest possible auxiliary bracing for the ship. Torsion, stress and strain were studied, the design of the craft analyzed, and structural alloys X-ray tested.
   Some flaws were found-La Cucaracha was a very old lady-but fewer than Hilton expected. In the end, it became chiefly a matter of ripping out partitions and bulkheads and using the material for extra bracing.
   But Hilton knew, and Saxon agreed with him, that it would not be enough to cushion the ship’s inevitable crash.
   There was one possible answer. They sacrificed the after section of the craft. It could be done, though they were racing against time. The working crews mercilessly cut away beams from aft and carried them forward and welded them into position, so that, eventually, the forward half of the ship was tremendously strong and cut off, by tough air-tight partitions, from a skeleton after half. And that half Hilton flooded with manufactured water, to aid in the cushioning effect.
   Danvers, of course, didn’t like it. But he had to give in. After all, Hilton was keeping the ship on the skipper’s course, insanely reckless as that was. If La Cucaracha survived, it would be because of Hilton.
   But Captain Danvers shut himself in his cabin and was sullenly silent.
   Toward the end, Hilton and Ts’ss were alone in the control room, while Saxon, who had got interested in the work for its own sake, superintended the last-minute jobs of spot bracing. Hilton, trying to find the right hyper space level that would take them back to Earth after they had loaded the paraine cargo, misplaced a decimal point and began to curse in a low, furious undertone.
   He heard Ts’ss laugh softly and whirled on the Selenite.
   “What’s so funny?” he demanded.
   “It’s not really funny, sir,” Ts’ss said. “There have to be people like Captain Danvers, in any big thing.”
   “What are you babbling about now?” he asked curiously.
   Ts’ss shrugged. “The reason I keep shipping on La Cucaracha is because I can be busy and efficient aboard, and planets aren’t for Selenites any more. We’ve lost our own world. It died long ago. But I still remember the old traditions of our Empire. If a tradition ever becomes great, it’s because of the men who dedicate themselves to it. That’s why anything ever became great. And it’s why hyper ships came to mean something, Mr. Hilton. There were men who lived and breathed hyper ships. Men who worshipped hyper ships, as a man worships a god. Gods fall, but a few men will still worship at the old altars. They can’t change. If they were capable of changing, they wouldn’t have been the type of men to make their gods great.”
   “Been burning paraine?” Hilton demanded unpleasantly. His head ached, and he didn’t want to find excuses for the skipper.
   “It’s no drug dream,” Ts’ss said. “What about the chivalric traditions? We had our Chyra Emperor, who fought for—”
   “I’ve read about Chyra,” Hilton said. “He was a Selenite King Arthur.”
   Slowly Ts’ss nodded his head, keeping his great eyes on Hilton.
   “Exactly. A tool who was useful in his time, because he served his cause with a single devotion. But when that cause died, there was nothing for Chyra-or Arthur-to do except die too. But until he did die, he continued to serve his broken god, not believing that it had fallen. Captain Danvers willnever believe the hyper ships are passing. He will be a hyper-ship man until he dies. Such men make causes great-but when they outlive their cause, they are tragic figures.”
   “Well, I’m not that crazy,” Hilton growled. “I’m going into some other game. Transmat or something.
   You’re a technician. Why don’t you come with me after this voyage?”
   “I like the Big Night,” Ts’ss said. “And I have no world of my own-no living world. There is nothing to-to make me want success, Mr. Hilton. On La Cucaracha I can do as I want. But away from the ship, I find that people don’t like Selenites. We are too few to command respect or friendshipany more. And I’m quite old, you know.”
   Startled, Hilton stared at the Selenite. There was no way to detect signs of age on the arachnoid beings. But they always knew, infallibly, how long they had to live, and could predict the exact moment of their death.
   Well, he wasn’t old. And he wasn’t a deepspace man as Danvers was. He followed no lost causes.
   There was nothing to keep him with the hyper ships, after this voyage, if he survived.
   A signal rang. Hilton’s stomach jumped up and turned into ice, though he had been anticipating this for hours. He reached for a mike.
   “Hyper stations! Close helmets! Saxon, report!”
   “All work completed, Mr. Hilton,” said Saxon’s voice, strained but steady.
   “Come up here. May need you. General call: stand by! Grab the braces. We’re coming in.”
   Then they hit the see-saw!
   Chapter 5. Hilton’s Choice
   No doubt about it, she was tough-that old lady. She’d knocked around a thousand worlds and ridden hyper for more miles than a man could count. Something had got into her from the Big Night, something stronger than metal bracing and hard alloys. Call it soul, though there never was a machine that had a soul. But since the first log-craft was launched on steaming seas, men have known that a ship gets a soul from somewhere.
   She hopped like a flea. She bucked like a mad horse. Struts and columns snapped and buckled, and the echoing companionways were filled with an erratic crackling and groaning as metal, strained beyond its strength, gave way. Far too much energy rushed through the engines. But the battered old lady took it and staggered on, lurching, grunting, holding together somehow.
   The see-saw bridged the gap between two types of space, and La Cucaracha yawed wildly down it, an indignity for an old lady who, at her age, should ride sedately through free void-but she was a hyper ship first and a lady second. She leaped into normal space. The skipper had got his figures right. The double sun wasn’t visible, for it was eclipsed by the single planet, but the pull of that monstrous twin star clamped down like a giant’s titanic fist closing on La Cucaracha and yanking her forward irresistibly.
   There was no time to do anything except stab a few buttons. The powerful rocket-jets blazed from La Cucaracha’s hull. The impact stunned every man aboard. No watcher saw, but the automatic recording charts mapped what happened then.
   La Cucaracha struck what was, in effect, a stone wall. Not even that could stop her. But it slowed her enough for the minimum of safety, and she flipped her stern down and crashed on the unnamed planet with all her after jets firing gallantly, the flooded compartments cushioning the shock, and a part of her never made of plastic or metal holding her together against even that hammer blow struck at her by a world.
   Air hissed out into a thinner atmosphere and dissipated. The hull was half molten. Jet tubes were fused at a dozen spots. The stem was hash.
   But she was still-a ship.
   The loading of cargo was routine. The men had seen too many alien planets to pay much attention to this one. There was no breathable air, so the crew worked in their suits-except for three who had been injured in the crash, and were in sick-bay, in a replenished atmosphere within the sealed compartments of the ship. But only a few compartments were so sealed. La Cucaracha was a sick old lady, and only first aid could be administered here.
   Danvers himself superintended that. La Cucaracha was his own, and he kept half the crew busy opening the heat-sealed jets, doing jury-rig repairs, and making the vessel comparatively spaceworthy.
   He let Saxon act as straw-boss, using the engineer’s technical knowledge, though his eyes chilled whenever he noticed the Transmat man.
   As for Hilton, he went out with the other half of the crew to gather the paraine crop. They used strong-vacuum harvesters, running long, flexible carrier tubes back to La Cucaracha’s hold, and it took two weeks of hard, driving effort to load a full cargo. But by then the ship was bulging with paraine, the repairs were completed, and Danvers had charted the course to Silenus.
   Hilton sat in the control room with Ts’ss and Saxon. He opened a wall compartment, glanced in, and closed it again. Then he nodded at Saxon.
   “The skipper won’t change his mind,” he said. “Silenus is our next port. I’ve never been there.”
   “I have,” Ts’ss said. “I’ll tell you about it later.”
   Saxon drew an irritated breath.“You know what the gravity pull is, then, Ts’ss. I’ve never been there either, but I’ve looked it up in the books. Giant planets, mostly, and you can’t come from hyper into normal space after you’ve reached the radius. There’s no plane of the ecliptic in that system. It’s crazy.
   You have to chart an erratic course toward Silenus, fighting varying gravities from a dozen planets all the way, and then you’ve still got the primary’s pull to consider. You know La Cucaracha won’t do it, Mr. Hilton.”
   “I know she won’t,” Hilton said. “We pushed our luck this far, but any more would be suicide. She simply won’t hold together for another run. We’re stranded here. But the skipper won’t believe that.”
   “He’s insane,” Saxon said. “I know the endurance limits of a machine-that can be found mathematically-and this ship’s only a machine. Or do you agree with Captain Danvers? Maybe you think she’s alive!”
   Saxon was forgetting discipline, but Hilton knew what strain they were all under.
   “No, she’s a machine all right,” he merely said. “And we both know she’s been pushed too far. If we go to Silenus, it’s—” He made a gesture of finality.
   “Captain Danvers says — Silenus,” Ts’ss murmured. “We can’t mutiny, Mr. Hilton.”
   “Here’s the best we can do,” Hilton said. “Get into hyper somehow, ride the flow, and get out again somehow. But then we’re stuck. Any planet or sun with a gravity pull would smash us. The trouble is, the only worlds with facilities to overhaul La Cucaracha are the big ones. And if we don’t get an overhaul fast we’re through. Saxon, there’s one answer, though. Land on an asteroid.”
   “But why?”
   “We could manage that. No gravity to fight, worth mentioning. We certainly can’t radio for help, as the signals would take years to reach anybody. Only hyper will take us fast enough. Now-has Transmat set up any stations on asteroids?”
   Saxon opened his mouth and closed it again.
   “Yes. There’s one that would do, in the Rigel system. Far out from the primary. But I don’t get it.
   Captain Danvers wouldn’t stand for that.”
   Hilton opened the wall compartment. Gray smoke seeped out.
   “This is paraine,” he said. “The fumes are being blown into the skipper’s cabin through his ventilator. Captain Danvers will be para-happy till we land on that Rigel asteroid, Saxon.”
   There was a little silence. Hilton suddenly slammed the panel shut.
   “Let’s do some charting,” he said. “The sooner we reach the Rigel port, the sooner we can get back to Earth — via Transmat.”
   Curiously, it was Saxon who hesitated.
   “Mr. Hilton. Wait a minute. Transmat— I know I work for the outfit, but they-they’re sharp. Business men. You have to pay plenty to use their matter transmitters.”
   “They can transmit a hyper ship, can’t they? Or is it too big a job?”
   “No, they can expand the field enormously. I don’t mean that. I mean they’ll want payment, and they’ll put on the squeeze. You’ll have to give up at least half of the cargo.”
   “There’ll still be enough left to pay for an overhaul job.”
   “Except they’ll want to know where the paraine came from. You’ll be over a barrel. You’ll have to tell them, eventually. And that’ll mean a Transmat station will be set up right here, on this world.”
   “I suppose so,” Hilton said quietly. “But the old lady will be spaceworthy again. When the skipper sees her after the overhaul, he’ll know it was the only thing to do. So let’s get busy.”
   “Remind me to tell you about Silenus,” Ts’ss said.
   The Lunar Refitting Station is enormous. A crater has been roofed with a transparent dome, and under it the hyper ships rest in their cradles. They come in battered and broken, and leave clean and sleek and strong, ready for the Big Night again. La Cucaracha was down there, no longer the groaning wreck that had settled on the Rigel asteroid, but a lovely lady, shining and beautiful.
   Far above, Danvers and Hilton leaned on the railing and watched.
   “She’s ready to jet,” Hilton said idly. “And she looks good.”
   “No thanks to you, mister.”
   “Tush for that!” Hilton said. “If I hadn’t doped you, we’d be dead and La Cucaracha floating around in space in pieces. Now look at her.”
   “Yeah. Well, she does look good. But she won’t carry another paraine cargo. That strike was mine. If you hadn’t told Transmat the location, we’d be set.” Danvers grimaced. “Now they’re setting up a Transmat station there; a hyper ship can’t compete with a matter transmitter.”
   “There’s more than one world in the Galaxy.”
   “Sure. Sure.” But Danvers’ eyes brightened as he looked down.
   “Where are you heading, Skipper?” Hilton said.
   “What’s it to you? You’re taking that Transmat job, aren’t you?”
   “You bet. I’m meeting Saxon in five minutes. In fact, we’re going down to sign the contracts. I’m through with deep space. But-where are you heading?”
   “I don’t know,” Danvers said. “I thought I might run up around Arcturus and see what’s stirring.”
   Hilton did not move for a long time. Then he spoke without looking at the captain.
   “You wouldn’t be thinking of a stopover at Canis after that, would you?”
   “You’re a liar.”
   “Go keep your appointment,” Danvers said.
   Hilton eyed the great hyper ship below.“The old lady’s always been a nice, clean craft. She’s never got out of line. She’s always charted a straight course. It’d be too bad if she had to carry slaves from Arcturus to the Canis market. It’s illegal, of course, but that isn’t the point. It’s a rotten, crooked racket.”
   “I didn’t ask your advice, mister!” Danvers flared. “Nobody’s talking about slave-running!”
   “I suppose you weren’t figuring on unloading the paraine at Silenus? You can get a good price for paraine from Medical Center, but you can get six times the price from the drug ring on Silenus. Yeah, Ts’ss told me. He’s been on Silenus.”
   “Oh, shut up,” Danvers said.
   Hilton tilted back his head to stare through the dome at the vast darkness above.“Even if you’re losing a fight, it’s better to fight clean,” he said. “Know where it’d end?”
   Danvers looked up, too, and apparently saw something in the void that he didn’t like.
   “How can you buck Transmat?” he demanded. “You’ve got to make a profit somehow.”
   “There’s an easy, dirty way, and there’s a clean, hard way. The old lady had a fine record.”
   “You’re not a deepspace man. You never were. Beat it! I’ve got to get a crew together!”
   “Listen—” Hilton said. He paused. “Ah, the devil with you. I’m through.”
   He turned and walked away through the long steel corridor.
   Ts’ss and Saxon were drinking highballs at the Quarter Moon. Through the windows they could see the covered way that led to the Refitting Station, and beyond it the crags of a crater-edge, with the starshot darkness hanging like a backdrop. Saxon looked at his watch.
   “He isn’t coming,” Ts’ss said.
   The Transmat man moved his shoulders impatiently.“No. You’re wrong. Of course, I can understand your wanting to stay with La Cucaracha.”
   “Yes, I’m old. That’s one reason.”
   “But Hilton’s young, and he’s smart. He’s got a big future ahead of him. That guff about sticking to an ideal-well, maybe Captain Danvers is that sort of man, but Hilton isn’t. He isn’t in love with hyper ships.”
   Ts’ss turned his goblet slowly in his curious fingers. “You are wrong about one thing, Saxon. I’m not shipping on La Cucaracha.”
   Saxon stared.“But I thought-why not?”
   “I will die within a thousand Earth hours,” Ts’ss said softly. “When that time comes, I shall go down into the Selenite caverns. Not many know they exist, and only a few of us know the secret caves, the holy places of our race. But I know. I shall go there to die, Saxon. Every man has one thing that is strongest-and so it is with me. I must die on my own world. As for Captain Danvers, he follows his cause, as our Chyra Emperor did, and as your King Arthur did. Men like Danvers made hyper ships great. Now the cause is dead, but the type of men who made it great once can’t change their allegiance.
   If they could, they would never have spanned the Galaxy with their ships. So Danvers will stay with La Cucaracha. And Hilton—”
   “He’s not a fanatic! He won’t stay. Why should he?”
   “In our legends Chyra Emperor was ruined, and his Empire broken,” Ts’ss said. “But he fought on.
   There was one who fought on with him, though he did not believe in Chyra’s cause. A Selenite named Jailyra. Wasn’t there-in your legends-a Sir Lancelot? He didn’t believe in Arthur’s cause either, but he was Arthur’s friend. So he stayed. Yes, Saxon, there are the fanatics who fight for what they believe-but there are also the others, who do not believe, and who fight in the name of a lesser cause. Something called friendship.”
   Saxon laughed and pointed out the window.“You’re wrong, Ts’ss,” he said triumphantly. “Hilton’s no fool. For here he comes.”
   Hilton’s tall form was visible moving quickly along the way. He passed the window and vanished.
   Saxon turned to the door.
   There was a pause.
   “Or, perhaps, it isn’t a lesser cause,” Ts’ss said. “For the Selenite Empire passed, and Arthur’s court passed, and the hyper ships are passing. Always the Big Night takes them, in the end. But this has gone on since the beginning—”
   “What’s that?”
   This time Ts’ss pointed.
   Saxon leaned forward to look. Through the angle of the window he could see Hilton, standing motionless on the ramp. Passersby streamed about him unnoticed. He was jostled, and he did not know it, Hilton was thinking.
   They saw the look of deep uncertainty on his face. They saw his face suddenly clear. Hilton grinned wryly to himself. He had made up his mind. He turned and went rapidly back the way he had come.
   Saxon stared after the broad, retreating back, going the way it had come, toward the Refitting Station where Danvers and La Cucaracha waited. Hilton-going back where he had come from, back to what he had never really left.
   “The crazy fool!” Saxon said. “He can’t be doing this! Nobody turns down jobs with Transmat!”
   Ts’ss gave him a wise, impassive glance. “You believe that,” he said.
   “Transmat means much to you. Transmat needs men like you, to make it great-to keep it growing.
   You’re a lucky man, Saxon. You’re riding with the tide. A hundred years from now-two hundred-and you might be standing in Hilton’s shoes. Then you’d understand.”
   Saxon blinked at him.“What do you mean?”
   “Transmat is growing now,” Ts’ss said gently. “It will be very great-thanks to men like you. But for Transmat too, there will come an end.”
   He shrugged, looking out beyond the crater’s rim with his inhuman, faceted eyes, at the glittering points of light which, for a little while, seemed to keep the Big Night at bay.
   NOTHING BUT GINGERBREAD LEFT
   The only way to make people believe this story is to write it in German. And there’s no point in doing that, for the German-speaking world is already starting to worry about gingerbread left.
   I speak figuratively. It’s safer. Very likely Rutherford, whose interests are equally divided between semantics and Basin Street, could create an English equivalent of gingerbread left, God forbid. As it is, the song, with its reductioad absurdum of rhythm and sense, is meaningless in translation. Try translating Jabberwocky into German. So what?
   The song, as Rutherford wrote it in German, had nothing to do with gingerbread, but, since the original is obviously unavailable, I’m substituting the closest thing to it that exists in English. It’s lacking in that certain compelling perfection on which Rutherford worked for months, but it’ll give you an idea.
   We’ll start, I suppose, with the night Rutherford threw a shoe at his son. He had reason. Phil Rutherford was in charge of semantics at the University, and he was battling a hangover and trying to correct papers at the same time. Physical disabilities had kept him out of the army, and he was brooding over that, wondering if he should gulp some more Sherman units of thiamin, and hating his students.
   The papers they had handed in were no good. For the most part, they smelled. Rutherford had an almost illicit love for words, and it distressed him to see them kicked around thus. As Humpty Dumpty had said, the question was which was to be the master.
   Usually it wasn’t the students. Jerry O’Brien had a good paper, though, and Rutherford went over it carefully, pencil in hand. The radio in the living room didn’t bother him; the door was closed, anyhow.
   But, abruptly, the radio stopped.
   “Hi,” said Rutherford’s thirteen-year-old son, poking his untidy head across the threshold. There was an ink smudge on the end of the youth’s nose. “Hi, pop. Finished my homework. Can I go to the show?”
   “It’s too late,” Rutherford said, glancing at his wrist watch. “Sorry. But you’ve an early class tomorrow.”
   “Nom d’un plume,” Bill murmured. He was discovering French.
   “Out. I’ve got work to do. Go listen to the radio.”
   “They make with corn tonight. Oh, well—” Bill retreated, leaving the door ajar. From the other room came confused, muffled sounds. Rutherford returned to his work He became aware, presently, that Bill was repeating a monotonous, rhythmic string of phrases. Automatically Rutherford caught himself listening, straining to catch the words. When he did, they were meaningless-the familiar catch phrases of kids.
   “Ibbety zibbety zibbety zam—”
   It occurred to Rutherford that he had been hearing this for some time, the mystic doggerel formula for choosing sides—“and out goes you!” One of those things that stick in your mind rather irritatingly.
   “Ibbety zibbety—” Bill kept chanting it in an absent-minded monotone, and Rutherford got up to close the door. It didn’t quite stop. He could still hear just enough of the rhythmic noises to start his mind moving in a similar rhythm. Ibbety zibbety-the hell with it.
   After a while Rutherford discovered that his lips were moving silently, and he shoved the papers back on his desk, muttering darkly. He was tired, that was it. And correcting exams required concentration. He was glad when the bell rang.
   It was Jerry O’Brien, his honor student. Jerry was a tall, thin, dark boy with a passion for the same low-down music that attracted Rutherford. Now he came in grinning.
   “Hi, prof,” he greeted the older man. “I’m in. Just got my papers today.”
   “Swell! Sit down and tell me.”
   There wasn’t much to tell, but it lasted quite a while. Bill hung around, listening avidly. Rutherford swung to glare at his son.
   “Lay off that ibbety-zibbety stuff, will you?”
   “Huh? Oh sure. I didn’t know I was—”
   “For days he’s been at it,” Rutherford said glumly. “I can hear it in my sleep.”
   “Shouldn’t bother a semanticist.”
   “Papers. Suppose I’d been doing important precision work. I mean really important. A string of words like that gets inside your head and you can’t get it out.”
   “Especially if you’re under any strain, or if you’re concentrating a lot. Distracts your attention, doesn’t it?”
   “It doesn’t bother me,” Bill said.
   Rutherford grunted.“Wait’ll you’re older and really have to concentrate, with a mind like a fine-edged tool. Precision’s important. Look what the Nazis have done with it.”
   “Huh?”
   “Integration,” Rutherford said absently. “Training for complete concentration. The Germans spent years building a machine-well, they make a fetish out of wire-edged alertness. Look at the stimulant drugs they give their raiding pilots. They’ve ruthlessly cut out all distractions that might interfere with ilber alles.”
   Jerry O’Brien lit a pipe. “They are hard to distract. German morale’s a funny thing. They’re convinced they’re supermen, and that there’s no weakness in them. I suppose, psychologically speaking, it’d be a nice trick to convince them of personal weakness.”
   “Sure. How? Semantics?”
   “I dunno how. Probably it can’t be done, except by blitzes. Even then, bombs aren’t really an argument. Blowing a man to bits won’t necessarily convince his comrades that he’s a weakling. Nope, it’d be necessary to make Achilles notice he had a heel.”
   “Ibbety zibbety,” Bill muttered.
   “Like that,” O’Brien said. “Get some crazy tune going around a guy’s skull, and he’ll find it difficult to concentrate. I know I do, sometimes, whenever I go for a thing like the Hut-Sut song.”
   Rutherford said suddenly,“Remember the dancing manias of the middle ages?”
   “Form of hysteria, wasn’t it? People lined up in queues and jitterbugged till they dropped.”
   “Rhythmic nervous exaltation. It’s never been satisfactorily explained. Life is based on rhythm-the whole universe is-but I won’t go cosmic on you. Keep it low-down, to the Basin Street level. Why do people go nuts about some kinds of music? Why did the ‘Marseillaise’ start a revolution?”
   “Well, why?”
   “Lord knows.” Rutherford shrugged. “But certain strings of phrases, not necessarily musical, which possess rhythm, rhyme, or alliteration, do stick with you. You simply can’t get ’em out of your mind.
   And—” He stopped.
   O’Brien looked at him. “What?”
   “Imperfect semantics,” Rutherford said slowly. “I wonder. Look, Jerry. Eventually we forget things like the Hut-Sut. We can thrust ’em out of our minds. But suppose you got a string of phrases you couldn’t forget? The perverse factor would keep you from erasing it mentally-the very effortto do so would cancel itself. Hm-m-m. Suppose you’re carefully warned not to mention Bill Fields’ nose. You keep repeating that to yourself ‘Don’t mention the nose.’ The words, eventually, fail to make sense. If you met Fields, you’d probably say, quite unconsciously, ‘Hello, Mr. Nose.’ See?”
   “I think so. Like the story that if you meet a piebald horse, you’ll fall heir to a fortune if you don’t think about the horse’s tail till you’re past.”
   “Exactly.” Rutherford looked pleased. “Get a perfect semantic formula and you can’t forget it. And the perfect formula would have everything. It’d have rhythm, and just enough sense to start you wondering what it meant. It wouldn’t necessarily mean anything, but—”
   “Could such a formula be invented?”
   “Yeah. Yeah. Combine language with mathematics and psychology, and something could be worked out. Could be, such a thing was accidentally written in the middle ages. What price the dance manias?”
   “I don’t think I’d like it.” O’Brien grimaced. “Too much like hypnosis.”
   “If it is, it’s self-hypnosis, and unconscious. That’s the beauty of it. Just for the hell of it-draw up a chair.” Rutherford reached for a pencil.
   “Hey, pop,” Bill said, “why not write it in German?” Rutherford and O’Brien looked at each other, startled. Slowly a gleam of diabolic understanding grew in their eyes.
   “German?” Rutherford murmured. “You majored in it, didn’t you, Jerry?”
   “Yeah. And you’re no slouch at it, either. Yeah-we could write it in German, couldn’t we? The Nazis must be getting plenty sick of the Horst Wessel song.”
   “Just for the… uh… fun of it,” Rutherford said, “let’s try. Rhythm first. Catchy rhythm, with a break to avoid monotony. We don’t need a tune.” He scribbled for a bit. “It’s quite impossible, of course, and even if we did it, Washington probably wouldn’t be interested.”
   “My uncle’s a senator,” O’Brien said blandly.
   LEFT!
   LEFT!
   LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition with NOTHing but gingerbread LEFT
   LEFT!
   LEFT a wife and SEVenteen children-“Well, I might know something about it,” said Senator O’Brien.
   The officer stared at the envelope he had just opened.“So? A few weeks ago you gave me this, not to be opened till you gave the word. Now what?”
   “You’ve read it.”
   “I’ve read it. So you’ve been annoying the Nazi prisoners in that Adirondack hotel. You’ve got ’em dizzy repeating some German song I can’t make head nor tail out of.”
   “Naturally. You don’t know German. Neither do L But it seems to have worked on the Nazis.”
   “My private report says they’re dancing and singing a lot of the time.”
   “Not dancing, exactly. Unconscious rhythmic reflexes. And they keep repeating the… . er… .
   semantic formula.”
   “Got a translation?”
   “Sure, but it’s meaningless in English. In German it has the necessary rhythm. I’ve already explained—”
   “I know, senator, I know. But the War Department has no time for vague theories.”
   “I request simply that the formula be transmitted frequently on broadcasts to Germany. It may be hard on the announcers but they’ll get over it. So will the Nazis, but by that time their morale will be shot. Get the Allied radios to cooperate—”
   “Do you really believe in this?”
   The senator gulped.“As a matter of fact, no. But my nephew almost convinced me. He helped Professor Rutherford work out the formula.”
   “Argued you into it?”
   “Not exactly. But he keeps going around muttering in German. So does Rutherford. Anyway-this can do no harm. And I’m backing it to the limit.”
   “But—” The officer peered at the formula in German. “What possible harm can it do for people to repeat a song? How can it help us—”
   LEFT!
   LEFT!
   LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition with NOTHing but gingerbread LEFT
   LEFT-“Aber,” said Harben, “aber, aber, aber!”
   “But me no huts,” retorted his superior officer, Eggerth. “The village must be searched completely.
   The High Command is quartering troops here tomorrow, on their way to the eastern front, and we must make sure there are no weapons hidden anywhere.”
   “We search the village regularly.”
   “Then search it again,” Eggerth ordered. “You know how those damned Poles are. Turn your back for a minute and they’ve snatched a gun out of thin air. We want no bad reports going back to the F?hrer. Now get out; I must finish my report, and it must be accurate.” He thumbed through a sheaf of notes. “How many cows, how many sheep, the harvest possibilities-ach. Go away and let me concentrate. Search carefully.”
   “Hail,” Harben said glumly, and turned. On the way out his feet found a familiar rhythm. He started to mutter something.
   “Captain Harben!”
   Harben stopped.
   “What the devil are you saying?”
   “Oh-the men have a new marching song. Nonsense, but it’s catchy. It is excellent to march to.”
   “What is it?”
   Harben made a deprecating gesture.“Meaningless. It goes ‘Left, left, left a wife and seventeen children—”
   Eggerth stopped him.“That. I’ve heard it. Llnsinn. Hell.” Heiling, Harben went away, his lips moving. Eggerth bent over the report, squinting in the bad light. Ten head of cattle, scarcely worth slaughtering for their meat, but the cows giving little milk . Hm-m-m. Grain-the situation was bad there, too. How thePoles managed to eat at all-they’d be glad enough to have gingerbread, Eggerth thought. For that matter, gingerbread was nutritious, wasn’t it? Why were they in starving condition if there was still gingerbread? Maybe there wasn’t much-Still, why nothing but gingerbread? Could it be, perhaps,that the family disliked it so much they ate up everything else first? A singularly shortsighted group. Possibly their ration cards allowed them nothing but gingerbread LEFT LEFT LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition-Eggerth caught himself sharply, and his pencil began to move again.
   The grain-he figured rather more slowly than usual, because his mind kept skipping back to a ridiculous rhythm. Verdamint! He would not-Inhabitants of the village, thirty families, or was it forty?
   Forty, yes.
   Men, women, children-small families mostly. Still, one could seldom expect to find seventeen children. With that many, a frau could be wealthy through bounties alone. Seventeen children. In starving condition. Why didn’t they eat the gingerbread? Ridiculous. What, in the name of Gott, did it matter whether seventeen nonexistent, completely hypothetical children ate gingerbread, or, for that matter, whether they ate nothing but gingerbread LEFT LEFT LEFT a wife and SEVenteen children-
   “Hell fire and damnation!” exploded Eggerth, looking furiously at his watch. “I might have finished the report by this time. Seventeen children, pfui!”
   Once more he bent to his work, determined not to think of… of-But it nibbled at the corners of his mind, like an intrusive mouse.
   Each time he recognized its presence, he could thrust it away. Unfortunately, Eggerth was repeating to his subconscious,“Don’t think of it. Forget it.”
   “Forget what?” asked the subconscious automatically. “Nothing but gingerbread LEFT—”
   “Oh, yeah?” said the subconscious.
   The search party wasn’t working with its accustomed zeal and accuracy. The men’s minds didn’t seem entirely on their business. Harben barked orders, conscious of certain distractions-sweat trickling down inside his uniform, the harsh scratchiness of the cloth, the consciousness of the Poles silently watching and waiting. That was the worst of being in an army of occupation. You always felt that the conquered people were waiting. Well- “Search,” Harben commanded. “By pairs. Be thorough.”
   And they were thorough enough. They marched here and there through the village, to a familiar catchy rhythm, and their lips moved. Which, of course, was harmless. The only untoward incident occurred in an attic which two soldiers were searching. Harben wandered in to supervise. He was astonished to see one of his men open a cupboard, stare directly at a rusty rifle barrel, and then shut the door again. Briefly Harben was at a loss. The soldier moved on.
   “Attention!” Harben said. Heels clicked. “Vogel, I saw that.”
   “Sir?” Vogel seemed honestly puzzled, his broad, youthful face blank. “We are searching for guns.
   Or, perhaps, the Poles have bribed you to overlook certain matters-eh?”
   Vogel’s cheeks reddened. “No, sir.”
   Harben opened the cupboard and took out a rusty, antique matchlock. It was obviously useless as a weapon now, but nevertheless it should have been confiscated. Vogel’s jaw dropped.
   “Well?”
   “I… didn’t see it, sir.”
   Harben blew out his breath angrily.“I’m not an idiot. I saw you, man! You looked right at that gun.
   Are you trying to tell me—”
   There was a pause. Vogel said stolidly,“I did not see it, sir.”
   “Ah? You are growing absent-minded. You would not take bribes, Vogel; I know you’re a good party man. But when you do anything, you must keep your wits about you. Wool-gathering is dangerous business in an occupied village. Resume your search.”
   Harben went out, wondering. The men definitely seemed slightly distracted by something. What the devil could be preying on their minds so that Vogel, for example, could look right at a gun and not see it? Nerves? Ridiculous. Nordics were noted for self-control. Look at the way the men moved-their coordinated rhythm that bespoke perfect military training. Only through discipline could anything valuable be attained. The body and the mind were, in fact, machines, and should be controlled. There a squad went down the street, marching left, left, left a wife and-That absurd song. Harben wondered where it had come from. It had grown like a rumor. Troops stationed in the village had passed it on, but where they had learned it Heaven knew. Harben grinned. When he got leave, he’d remember to tell the lads in Unter den Linden about that ridiculous song-it was just absurd enough to stick in your mind.
   Left. Left.
   LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition-After a while the men reported back; they hadn’t found anything.
   The antique flintlock wasn’t worth bothering about, though, as a matter of routine, it must be reported and the Polish owner questioned. Harben marched the men back to their quarters and went to Eggerth’s billet. Eggerth, however, was still busy, which was unusual, for he was usually a fast worker.
   He glowered at Harben.
   “Wait. I cannot be interrupted now.” And he returned to his scribbling. The floor was already littered with crumpled papers.
   Harben found an old copy of Jugend that he hadn’t read, and settled himself in a corner. An article on youth training was interesting. Harben turned a page, and then realized that he’d lost the thread. He went back.
   He read a paragraph, said,“Eh?” and skipped back again. The words were there; they entered his mind; they made sense-of course. He was concentrating. He wasn’t allowing that damned marching song to interfere, with its gingerbread LEFT LEFT
   LEFT a wife and SEVenteen children-Harben never did finish that article.
   Witter of the Gestapo sipped cognac and looked across the table at Herr Doktor Schneidler. Outside the caf?, sunlight beat down strongly on the Konigstrasse.
   “The Russians—” Schneidler said.
   “Never mind the Russians,” Witter broke in hastily. “I am still puzzled by that Polish affair. Guns-machine guns-hidden in that village, after it had been searched time and again. It is ridiculous. There were no raids over that locality recently; there was no way for the Poles to have got those guns in the last few weeks.”
   “Then they must have had them hidden for more than a few weeks.”
   “Hidden? We search carefully, Herr Doktor. I am going to interview that man Eggerth again. And Harben. Their records are good, but—” Witter fingered his mustache nervously. “No. We can take nothing for granted. You are a clever man; what do you make of it?”
   “That the village was not well searched.”
   “Yet it was. Eggerth and Harben maintain that, and their men support them. It’s ridiculous to suppose that bulky machine guns could have been passed over like little automatics that can be hidden under a board. So. When the troops marched into that village, the Poles killed forty-seven German soldiers by machine gunning them from the rooftops.” Witter’s fingers beat on the table top in a jerky rhythm.
   Tap.
   Tap.
   Tap-ta-tap-ta-“Eh?” Witter said. “I didn’t catch—”
   “Nothing. Merely that you will, of course, investigate carefully. You have a regular routine for such investigations, eh? Well, then-it is simply a matter of scientific logic, as in my own work.”
   “How is that progressing?” Witter asked, going off at a tangent.
   “Soon. Soon.”
   “I have heard that before. For some weeks, in fact. Have you run into a snag? Do you need help?”
   “Ach, no,” Schneidler snapped, with sudden irritation. “I want no damn fool assistants. This is precision work, Witter. It calls for splitsecond accuracy. I have been specially trained in thermodynamics, and I know just when a button should be pressed, or an adjustment made. The heat-radiation of disintegrating bodies—” Presently Schneidler stopped, confused. “Perhaps, though, I need a rest. I’m fagged out. My mind’s stale. I concentrate, and suddenly I find I have botched an important experiment. Yesterday I had to add exactly six drops of a . a fluid to a mixture I’d prepared, and before I knew it the hypo was empty, and I’d spoiled the whole thing.”
   Witter scowled.“Is something worrying you? Preying on your mind? We cannot afford to have that.
   If it is your nephew—”
   “No, no. I am not worried about Franz. He’s probably enjoying himself in Paris. I suppose I’m…
   damn!” Schneidler smashed his fist down on the table. “It is ridiculous. A crazy song!”
   Witter raised an eyebrow and waited.
   “I have always prided myself on my mind. It is a beautifully coherent and logical machine. I could understand its failing through a sensible cause-worry, or even madness. But when I can’t get an absurd nonsense rhyme out of my head-I broke some valuable apparatus today,” Schneidler confessed,compressing his lips. “Another spoiled experiment. When I realized what I’d done, I swept the whole mess off the table. I do not want a vacation; it is important that I finish my work quickly.”
   “It is important that you finish,” Witter said. “I advise you to take that vacation. The Bavarian Alps are pleasant. Fish, hunt, relax completely. Do not think about your work. I would not mind going with you, but—” He shrugged.
   Storm troopers passed along the Konigstrasse. They were repeating words that made Schneidler jerk nervously. Witter’s hands resumed their rhythm on the table top.
   “I shall take that vacation,” Schneidler said.
   “Good. It will fix you up. Now I must get on with my investigation of that Polish affair, and then a checkup on some Luftwaffe pilots—”
   The Herr Doktor Schneidler, four hours later, sat alone in a train compartment, already miles out of Berlin. The countryside was green and pleasant outside the windows. Yet, for some reason, Schneider was not happy.
   He lay back on the cushions, relaxing. Think about nothing. That was it. Let the precision tool of his mind rest for a while. Let his mind wander free. Listen to the somnolent rhythm of the wheels, clicketyclickety-CLICK!
   CLICK!
   CLICK a wife and CLlCKenteen children in STARVing condition with NOTHing but gingerbread LEFT-Schneider cursed thickly, jumped up, and yanked the cord. He was going back to Berlin. But not by train. Not in any conveyance that had wheels. Gott, no!
   The Herr Doktor walked back to Berlin. At first he walked briskly. Then his face whitened, and he lagged. But the compelling rhythm continued. He went faster, trying to break step. For a while that worked. Not for long. His mind kept slipping his gears, and each time he’d find himself going LEFT-He started to run. His beard streaming, his eyes aglare, the Herr Doktor Schneider, great brain and all, went rushing madly back to Berlin, but he couldn’t outpace the silent voice that said, faster and faster, LEFT LEFT LEFTawifeandSEVenteenchildrenin STAR Vingcondition- “Why did that raid fail?” Witter asked.
   The Luftwaffe pilot didn’t know. Everything had been planned, as usual, well in advance. Every possible contingency had been allowed for, and the raid certainly shouldn’t have failed. The R. A. F.
   planes should have been taken by surprise. The Luftwaffe should have dropped their bombs on the targets and retreated across the Channel without difficulty.
   “You had your shots before going up?”
   “Yes, sir.”
   “Kurtman, your bombardier, was killed?”
   “Yes, sir.”
   “Inexcusably?”
   There was a pause. Then—“Yes, sir.”
   “He could have shot down that Hurricane that attacked you?”
   “I… yes, sir.”
   “Why did he fail?”
   “He was… singing, sir.”
   Witter leaned back in his chair.“He was singing. And I suppose he got so interested in the song that he forgot to fire.”
   “Yes, sir.”
   “Then, why in the name of… of— Why didn’t you dodge that Hurricane?”
   “I was singing, too, sir.”
   The R. A. F. were coming over. The man at the antiaircraft whistled between his teeth and waited.
   The moonlight would help. He settled himself in the padded seat and peered into the eyepiece. All was ready. Tonight there were at least some British ships that would go raiding no more.
   It was a minor post in occupied France, and the man wasn’t especially important, except that he was a good marksman. He looked up, watching a little cloud luminous in the sky. He was reminded of a photographic negative. The British planes would be dark, unlike the cloud, until the searchlights caught them. Then-Ah, well. Left. Left. Left a wife and seventeen-They had sung that at the canteen last night, chanting it in chorus.
   A catchy piece. When he got back to Berlin-if ever-he must remember the words. How did they go?
   In starving condition-His thoughts ran on independently of the automatic rhythm in his brain. Was he dozing? Startled, he shook himself, and then realized that he was still alert. There was no danger.
   The song kept him awake, rather than inducing slumber. It had a violent, exciting swing that got into a man’s blood with its LEFT LEFT LEFT a wife-However, he must remain alert. When the R. A. F.
   bombers came over, he must do what he had to do. And they were coming now. Distantly he could hear the faint drone of -their motors, pulsing monotonously like the song, bombers for Germany, starving condition, with nothing but gingerbread LEFT!
   LEFT LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition with-Remember the bombers, your hand on the trigger, your eye to the eyepiece, with nothing but gingerbread LEFT!
   LEFT LEFT a wife and-Bombers are coming, the British are coming, but don’t fire too quickly, just wait till they’re closer, and LEFT LEFT LEFT a wife and there are their motors, and there go the searchlights, and there they come over, in starving condition with nothing but gingerbread LEFT!
   LEFT!
   LEFT a wife and SEVenteen children in-They were gone. The bombers had passed over. He hadn’t fired at all. He’d forgotten!
   They’d passed over. Not one was left. Nothing was left. Nothing but gingerbread LEFT!
   The Minister of Propaganda looked at the report as though it might suddenly turn into Stalin and bite him.“No,” he said firmly. “No, Witter. If this is false, it is false. If it is true, we dare not admit it.”
   “I don’t see why,” Witter argued. “It’s that song. I’ve been checking up for a long time, and it’s the only logical answer. The thing has swept the German-speaking world. Or it soon will.”
   “And what harm can a song do?”
   Witter tapped the report.“You read this. The troops breaking ranks and doing… what is it?…
   snake dances! And singing that piece all the while.”
   “Forbid them to sing it.” But the minister’s voice was dubious.
   “Ja, but can they be forbidden to think it? They always think of what is verboten. They can’t help it.
   It’s a basic human instinct.”
   “That is what I mean when I said we couldn’t admit the menace of this-song, Witter. It mustn’t be made important to Germans. If they consider it merely as an absurd string of words, they’ll forget it.
   Eventually,” the minister added.
   “The F?hrer—”
   “He must not know. He must not hear about this. He is a nervous type, Witter; you realize that. I hope he will not hear the song. But, even if he does, he must not realize that it is potentially dangerous.”
   “Potentially?”
   The minister gestured significantly.“Men have killed themselves because of that song. The scientist Schneidler was one. A nervous type. A manic-depressive type, in fact. He brooded over the fact that the ginger-that the phrases stuck in his mind. In a depressive mood, he swallowed poison. There have been others. Witter, between ourselves, this is extremely dangerous. Do you know why?”
   “Because it’s-absurd?”
   “Yes. There is a poem, perhaps you know it-life is real, life is earnest. Germany believes that. We are a logical race. We conquer through logic, because Nordics are the superrace. And if supermen discover that they cannot control their minds—”
   Witter sighed.“It seems strange that a song should be so important.”
   “There is no weapon against it. If we admit that it is dangerous, we double or triple its menace. At present, many people find it hard to concentrate. Some find rhythmic movements necessary-uncontrollable. Imagine what would happen if we forbade the people to think of the song.”
   “Can’t we use psychology? Make it ridiculous-explain it away?”
   “It is ridiculous already. It makes no pretense at being anything more than an absurd string of nearly meaningless words. And we can’t admit it has to be explained away. Also, I hear that some are finding treasonable meanings in it, which is the height of nonsense.”
   “Oh? How?”
   “Famine. The necessity for large families. Even desertion of the Nazi ideal. Er… even the ridiculous idea that gingerbread refers to—” The minister glanced up at the picture on the wall.
   Witter looked startled, and, after a hesitant pause, laughed.“I never thought of that. Silly. What I always wondered was why they were starving when there was still plenty of gingerbread. Is it possible to be allergic to gingerbread?”
   “I do not think so. The gingerbread may have been poisoned-a man who would desert his family might have cause to hate them, also. Perhaps hate them enough to-Captain Witter!”
   There was a blank silence. Presently Wilier got up, heiled, and departed, carefully breaking step.
   The minister looked again at the picture on the wall, tapped the bulky report before him, and shoved it away to examine a typewritten sheaf which was carefully labeled IMPORTANT. It was important. In half an hour the F?hrer would broadcast a speech, one for which the world had been waiting. It would explain certain things about dubious matters, such as the Russian campaign. And it was a good speech-excellent propaganda. There were to be two broadcasts, the first to Germany, the second to the rest of the world.
   The minister rose and walked back and forth on the rich carpet. His lip lifted in a sneer. The way to conquer any enemy was to crush him -face him and smash him. If the rest of Germany had his own mentality, his own self-confidence, that ridiculous song would lose all its force.
   “So,” the minister said. “It goes so. Left. Left. Left a wife and seventeen children-so. It cannot harm me. It can get no hold on my mind. I repeat it, but only when I wish to do so; and I wish to do so to prove that the doggerel is futile-on me, anyway. So. Left. Left. Left a wife—”
   Back and forth strode the Minister of Propaganda, his hard, clipped voice snappily intoning the phrases. This wasn’t the first time. He often repeated the song aloud-but, of course, merely to prove to himself that he was stronger than it.
   Adolf Hitler was thinking about gingerbread and Russia. There were other problems, too. It was difficult being Leader. Eventually, when a better man came along, he would step out, his work done.
   The well-worn record slipped from its groove, and Hitler pondered the speech he held. Yes, it was good. It explained much-why things had gone wrong in Russia, why the English invasion had failed, why the English were doing the impossible by way of raiding the continent. He had worried about those problems. They were not really problems, but the people might not understand, and might lose confidence in their F?hrer. However, the speech would explain everything-even Hess. Goebbels had worked for days on the psychological effects of the speech, and it was, therefore, doubly important that it go through without a hitch. Hitler reached for an atomizer and sprayed his throat, though that was really unnecessary. His voice was in top shape.
   It would be distressing if-.
   Pfui! There would be no hitch. The speech was too important. He had made speeches before, swayed people with the weapon of his oratory. The crucial point, of course, was the reference to Russia and the ill-fated spring campaign. Yet Goebbels had a beautiful explanation; it was true, too.
   “It is true,” Hitler said aloud.
   Well, it was. And sufficiently convincing. From the Russian discussion he would go on to Hess, and then-But the Russian question-that was vital. He must throw all his power into the microphones at that moment. He rehearsed mentally. A pause. Then, in a conversational voice, he would say,“At last I may tell you the truth about our Russian campaign, and why it was a triumph of strategy for German arms—”
   He’d prove it, too.
   But he must not forget for a moment how vitally important this speech was, and especially the crucial point in it. Remember. Remember. Do it exactly as rehearsed. Why, if he failed-There was no such word.
   But if he failed-No. Even if he did-But he wouldn’t. He mustn’t. He never had. And this was a crisis.
   Not an important one, after all, he supposed, though the people were no longer wholeheartedly behind him. Well, what was the worst that could happen? He might be unable to make the speech. It would be postponed. There could be explanations. Goebbels could take care of that. It wasn’t important.
   Don’t think about it.
   On the contrary, think about it. Rehearse again. The pause.“At last I may tell you—”
   It was time.
   All over Germany people were waiting for the speech. Adolf Hitler stood before the microphones, and he was no longer worried. At the back of his mind, he created a tiny phonograph record that said, over and over,“Russia. Russia.- Russia.” It would remind him what to do, at the right moment.
   Meanwhile, he launched into his speech.
   It was good. It was a Hitler speech.
   “Now!” said the record.
   Hitler paused, taking a deep breath, throwing his head arrogantly back. He looked out at the thousands of faces beneath his balcony. But he wasn’t thinking about them. He was thinking of the pause, and the next line; and the pause lengthened.
   Important! Remember! Don’t fail!
   Adolf Hitler opened his mouth. Words came out. Not quite the right words.
   Ten seconds later Adolf Hitler was cut off the air.
   It wasn’t Hitler personally who spoke to the world a few hours later. Goebbels had had a record made, and the transcription, oddly enough, didn’t mention Russia. Or any of the vital questions that had been settled so neatly. The F?hrer simply couldn’t talk about those questions. It wasn’t mike fright, exactly. Whenever Hitler reached the crucial point in his speech, he turned green, gritted his teeth, and said-the wrong thing. He couldn’t get over that semantic block. The more he tried, the less he succeeded. Finally Goebbels saw what was happening and called it off.
   The world broadcast was emasculated. At the time there was considerable discussion as to why Hitler hadn’t stuck to his announced program. He’d intended to mention Russia. Why, then-Not many people knew. But more people will know now. In fact, a lot of people in Germany are going to know.
   Things get around there. Planes go over and drop leaflets, and people whisper, and they’ll remember a certain catchy German stanza that’s going the rounds.
   Yeah. Maybe this particular copy of Astounding will find its way to England, and maybe an R. A. F.
   pilot will drop it near Berlin, or Paris, for that matter. Word will get around. There are lots of men on the continent who can read English.
   And they’ll talk.
   They won’t believe, at first. But they’ll keep their eyes open. And there’s a catchy little rhythm they’ll remember. Some day the story will reach Berlin or Berchtesgarten. Some day it’ll reach the guy with the little mustache and the big voice.
   And, a little while later-days or weeks, it doesn’t matter-Goebbels is going to walk into a big room, and there he’s going to see Adolf Hitler goose-stepping around and yelling: LEFT LEFT LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition with NOTHing but gingerbread LEFT-
   THE IRON STANDARD
   Alien races didn’t have to be either friendly or unfriendly; they could be stubbornly indifferent-with serious effect.
   “So the ghost won’t walk for a year-Venusian time,” Thirkell said, spooning up cold beans with a disgusted air.
   Rufus Munn, the captain, looked up briefly from his task of decockroaching the soup.“Dunno why we had to import these. A year plus four weeks, Steve. There’ll be a month at space before we hit Earth again.”
   Thirkell’s round, pudgy face grew solemn. “What happens in the meantime? Do we starve on cold beans?”
   Munn sighed, glancing through the open, screened port of the spaceship Goodwill to where dim figures moved in the mists outside. But he didn’t answer. Barton Underhill, supercargo and handy man, who had wangled his passage by virtue of his father’s wealth, grinned tightly and said, “What d’you expect? We don’t dare use fuel. There’s just enough to get us home. So it’s cold beans or nothing.”
   “Soon it will be nothing,” Thirkell said solemnly. “We have been spendthrifts. Wasting our substance in riotous living.”
   “Riotous living!” Munn growled. “We gave most of our grub to the Venusians.”
   “Well,” Underhill murmured, “they fed us-for a month.”
   “Not now. There’s an embargo. What do they have against us, anyhow?”
   Munn thrust back his stool with sudden decision.“That’s something we’ll have to figure out. Things can’t go on like this. We simply haven’t enough food to last us a year. And we can’t live off the land—”
   He stopped as someone unzipped the valve screen and entered, a squat man with high cheekbones and a beak of a nose in a red-bronze face.
   “Find anything, Redskin?” Underhill asked.
   Mike Soaring Eagle tossed a plastisac on the table.“Six mushrooms. No wonder the Venusians use hydroponics. They have to. Only fungi will grow in this sponge of a world, and most of that’s poisonous. No use, skipper.”
   Munn’s mouth tightened. “Yeah. Where’s Bronson?”
   “Panhandling. But he won’t get a fal.” The Navaho-nodded towards the port. “Here he comes now.”
   After a moment the others heard Bronson’s slow footsteps. The engineer came in, his face red as his hair. “Don’t ask me,” he murmured. “Don’t say a word, anybody. Me, a Kerry man, trying to bum a lousy fal from a shagreen-skinned so-and-so with an iron ring in his nose like a Ubangi savage. Think of it! The shame will stay with me forever.”
   “My sympathy,” Thirkell said. “But did you get any fais?”
   Bronson glared at him.“Would I have taken his dirty coins if he’d offered them?” the engineer yelled, his eyes bloodshot. “I’d have flung them in his slimy face, and you can take my word for it. I touch their rotten money? Give me some beans.” He seized a plate and morosely began to eat.
   Thirkell exchanged glances with Underhill.“He didn’t get any money,” the latter said.
   Bronson started back with a snort.“He asked me if I belonged to the Beggars’ Guild! Even tramps have to join a union on this planet!”
   Captain Munn scowled thoughtfully.“No, it isn’t a union, Bronson, or even much like the medieval guilds. The tarkoinars are a lot more powerful and a lot less principled. Unions grew out of a definite social and economic background, and they fill a purpose-a check-and-balance system that keeps building. I’m not talking about unions; on Earth some of ’em are good-like the Air Transport-and some are graft-ridden, like Undersea Dredgers. The tarkoinars are different. They don’t fulfill any productive purpose. They just keep the Venusian system in its backwater.”
   “Yes,” Thirkell said, “and unless we’re members, we aren’t allowed to work-at anything. And we can’t be members till we pay the initiation fee-a thousand sofals.”
   “Easy on those beans,” Underhill cautioned. “We’ve only ten more cans.”
   There was silence. Presently Munn passed cigarettes.
   “We’ve got to do something, that’s certain,” he said. “We can’t get food except from the Venusians, and they Won’t give it to us. One thing in our favor: the laws are so arbitrary that they can’t refuse to sell us grub-it’s illegal to refuse legal tender.”
   Mike Soaring Eagle glumly sorted his six mushrooms.“Yeah. If we can get our hands on legal tender. We’re broke-broke on Venus-and we’ll soon be starving to death. If anybody can figure out an answer to that one—”
   This was in 1964, three years after the first successful flight to Mars, five years since Dooley and Hastings had brought their ship down in Mare Imbrium. The Moon, of course, was uninhabited, save by active but unintelligent algae. The big-chested, alert Martians, with their high metabolism and their brilliant, erratic minds, had been friendly, and it was certain that the cultures of Mars and Earth would not clash. As for Venus, till now, no ship had landed there.
   The Goodwill was the ambassador. It was an experiment, like the earlier Martian voyage, for no one knew whether or not there was intelligent life on Venus. Supplies for more than a year were stowed aboard, dehydrates, plastibulbs, concentrates and vitamin foods, but every man of the crew had a sneaking hunch that food would be found in plenty on Venus.
   There was food-yes. The Venusians grew it, in their hydroponic tanks under the cities. But on the surface of the planet grew nothing edible at all. There was little animal or bird life, so hunting was impossible, even had the Earthmen been allowed to retain their weapons. And in the beginning it had seemed like a gala holiday after the arduous space trip-a year-long fete and carnival in an alien, fascinating civilization.
   It was alien, all right. The Venusians were conservative. What was good enough for their remote ancestors was quite good enough for them. They didn’t want changes, it seemed. Their current set-up had worked O.K. for centuries; why alter it now?
   The Earthmen meant change-that was obvious.
   Result:
   a boycott of the Earthmen.
   It was all quite passive. The first month had brought no trouble; Captain Munn had been presented with the keys of the capital city, Vyring, on the outskirts of which the Goodwill now rested, and the Venusians brought food in plenty-odd but tasty dishes from the hydroponic gardens. In return, the Earthmen were lavish with their own stores, depleting them dangerously.
   And the Venusian food spoiled quickly. There was no need to preserve it, for the hydroponic tanks turned out a steady, unfailing supply. In the end the Earthmen were left with a few weeks’ stock of the food they had brought with them, and a vast pile of garbage that had been lusciously appetizing a few days before.
   Then the Venusians stopped bringing their quick-spoiling fruits, vegetables and meat-mushrooms and clamped down. The party was over. They had no intention of harming the Earthmen; they remained carefully friendly. But from now on it was Pay as You’re Served-and no checks cashed. A big meat-mushroom, enough for four hungry men, cost ten fals.
   Since the Earthmen had no fals, they got no meat-mushrooms-nor anything else.
   In the beginning it hadn’t seemed important. Not until they got down to cases and began to wonder exactly how they could get food.
   There was no way.
   So they sat in the Goodwill eating cold beans and looking like five of the Seven Dwarfs, a quintet of stocky, short, husky men, big-boned and muscular, especially chosen for their physiques to stand the rigors of space flight-and their brains, also specially chosen, couldn’t help them now.
   It was a simple problem-simple and primitive. They, the representatives of Earth’s mightiest culture, were hungry. They would soon be hungrier.
   And they didn’t have a fai-nothing but worthless gold, silver and paper currency. There was metal in the ship, but none of the pure metal they needed, except in alloys that couldn’t be broken down.
   Venus was on the iron standard.
   “-there’s got to be an answer,” Munn said stubbornly, his hard-bitten, harsh face somber. He pushed back his plate with an angry gesture. “I’m going to see the Council again.”
   “What good will that do?” Thirkell wanted to know. “We’re on the spot, there’s no getting around it.
   Money talks.”
   “Just the same, I’m going to talk to Jorust,” the captain growled. “She’s no fool.”
   “Exactly,” Thirkell said cryptically.
   Munn stared at him, beckoned to Mike Soaring Eagle and turned towards the valve. Underhill jumped up eagerly.
   “May I go?”
   Bronson gloomily toyed with his beans.“Why do you want to go? You couldn’t even play a slot machine in Vyring’s skid row-if they had slot machines. Maybe you think if you tell ’em your old man’s a Tycoon of Amalgamated Ores, they’ll break down and hand out meal tickets-eh?”
   But his tone was friendly enough, and Underhill merely grinned. Captain Munn said,“Come along, if you want, but hurry up.” The three men went out into the steaming mists, their feet sloshing through sticky mud.
   It wasn’t uncomfortably hot; the high winds of Venus provided for quick evaporation, a natural air conditioning that kept the men from feeling the humidity. Munn referred to his compass. The outskirts of Vyring were half a mile away, but the fog was, as usual, like pea soup.
   On Venus it is always bird-walking weather. Silently the trio slogged on.
   “I thought Indians knew how to live off the land,” Underhill presently remarked to the Navaho.
   Mike Soaring Eagle looked at him quizzically. -
   “I’m not a Venusian Indian,” he explained. “Maybe I could make a bow and arrow and bring down a Venusian-but that wouldn’t help, unless he had a lot of sofals in his purse.”
   “We might eat him,” Underhill murmured. “Wonder what roast Venusian would taste like?”
   “Find out and you can write a best seller when you get back home,” Munn remarked. “If you get back home. Vyring’s got a police force, chum.”
   “Oh, well,” Underhill said, and left it at that. “Here’s the Water Gate. Lord-I smell somebody’s dinner!”
   “So do I,” the Navaho grunted, “but I hoped nobody would mention it. Shut up and keep walking.”
   The wall around Vyring was in the nature of a dike, not a fortification. Venus was both civilized and unified; there were, apparently, no wars and no tariffs-a natural development for a world state. Air transports made sizzling noises as they shot past, out of sight in the fog overhead. Mist shrouded the streets, torn into tatters by occasional huge fans. Vyring, shielded from the winds, was unpleasantly hot, except indoors where artificial air conditioning could be brought into use.
   Underhill was reminded of Venice: the streets were canals. Water craft of various shapes and sizes drifted, glided or raced past. Even the beggars travelled by water. There were rutted, muddy footpaths beside the canals, but no one with a fal to his name ever walked.
   The Earthmen walked, cursing fervently as they splashed through the muck. They were, for the most part, ignored.
   A water taxi scooted towards the bank, its pilot, wearing the blue badge of his tarkoinar, hailing them.“May I escort you?” he wanted to know.
   Underhill exhibited a silver dollar.“If you’ll take this-sure.” All the Earthmen had learned Venusian quickly; they were good linguists, having been chosen for this as well as other transpianetary virtues.
   The phonetic Venusian tongue was far from difficult.
   It was no trouble at all to understand the taxi pilot when he said no.
   “Toss you for it,” Underhill said hopefully. “Double or nothing.”
   But the Venusians weren’t gamblers. “Double what?” the pilot inquired. “That coin? It’s silver.” He indicated the silver, rococo filigree on the prow of his craft. “Junk!”
   “This would be a swell place for Benjamin Franklin,” Mike Soaring Eagle remarked. “His false teeth were made of iron, weren’t they?”
   “If they were, he had a Venusian fortune in his mouth,” Underhill said.
   “Not quite.”
   “If it could buy a full-course dinner, it’s a fortune,” Underhill insisted.
   The pilot, eyeing the Earthmen scornfully, drifted off in search of wealthier fares. Munn, doggedly plodding on, wiped sweat from his forehead. Swell place, Vyring, he thought. Swell place to starve to death.
   Half an hour of difficult hiking roused Munn to a slow, dull anger. If Jorust refused to see him, he thought, there was going to be trouble, even though they’d taken away his guns. He felt capable of tearing down Vyring with his teeth. And eating the more edible portions.
   Luckily, Jorust was available. The Earthmen were ushered into her office, a big, luxurious room high above the city, with windows open to the cooling breezes. Jorust was skittering around the room on a high chair, equipped with wheels and some sort of motor. Along the walls ran a slanting shelf, like a desk and presumably serving the same function. It was shoulder-high, but Jorust’s chair raised her to its level. She probably started in one corner in the morning, Munn thought, and worked her way around the room during the day.
   Jorust was a slim, gray-haired Venusian woman with a skin the texture of fine shagreen, and alert black eyes that were wary now. She climbed down from her chair, gestured the men to seats, and took one herself. She lit a pipe that looked like an oversized cigarette holder, stuffing it with a cylinder of pressed yellow herbs. Aromatic smoke drifted up. Underhill sniffed wistfully.
   “May you be worthy of your fathers,” Jorust said politely, extending her six-fingered hand in greeting. “What brings you?”
   “Hunger,” Munn said bluntly. “I think it’s about time for a showdown.”
   Jorust watched him inscrutably.“Well?”
   “We don’t like being pushed around.”
   “Have we harmed you?” the Council head asked.
   Munn looked at her.“Let’s put our cards on the table. We’re getting the squeeze play. You’re a big shot here, and you’re either responsible or you know why. How about it?”
   “No,” Jorust said after a pause, “no, I’m not as powerful as you seem to think. I am one of the administrators. I do not make the laws. I merely see that they are carried out. We are not enemies.”
   “That might happen,” Munn said grimly. “If another expedition comes from Earth and finds us dead—”
   “We would not kill you. It is untraditional.”
   “You could starve us to death, though.”
   Jorust narrowed her eyes.“Buy food. Any man can do that, no matter what his race.”
   “And what do we use for money?” Munn asked. “You won’t take our currency. We haven’t any of yours.”
   “Your currency is worthless,” Jorust explained. “We have gold and silver for the mining-it is common here. A difal-twelve fals-will buy a good deal of food. A sofal will buy even more than that.”
   She was right, of course, Munn knew. A sofal was one thousand seven hundred twenty-eight fals.
   Yeah!
   “And how do you expect us to get any of your iron money?” he snapped.
   “Work for it, as our own people do. The fact that you are from another world does not dispose of your obligatory duty to create through labor.”
   “All right,” Munn pursued, “we’re willing. Get us a job.”
   “What kind?”
   “Dredging canals! Anything!”
   “Are you a member of the canal dredgers’ tarkoinar?”
   “No,” Munn said. “How could I have forgotten to join?” Jorust ignored the sarcasm. “You must join.
   All trades here have their tarkomars.”
   “Lend me a thousand sofals and I’ll join one.”
   “You have tried that before,” Jorust told him. “Our moneylenders reported that your collateral was worthless.”
   “Worthless! D’you mean to say we’ve nothing in our ship worth a thousand sofals to your race? It’s a squeeze play and you know it. Our water purifier alone is worth six times that to you.”
   Jorust seemed affronted.“For a thousand years we have cleansed our water with charcoal. If we changed now, we would be naming our ancestors fools. They were not fools; they were great and wise.”
   “What about progress?”
   “I see no need for it,” Jorust said. “Our civilization is a perfect unit as it stands. Even the beggars are well fed. There is no unhappiness on Venus. The ways of our ancestors have been tested and found good. So why change?”
   “But—”
   “We would merely upset the status quo if we altered the balance,” Jorust said decisively, rising.
   “May you be worthy of your fathers’ names.”
   “Listen—” Munn began.
   But Jorust was back on her chair, no longer listening.
   The three Earthmen looked at one another, shrugged and went out. The answer was definitely no.
   “And that,” Munn said, as they descended in the elevator, “is emphatically that. Jorust plans to have us starve to death. The word’s out.”
   Underhill was inclined to disagree.“She’s all right. As she said, she’s just an administrator. It’s the tcirkomars who are the pressure group here. They’re a powerful bloc.”
   “They run Venus. I know.” Munn grimaced. “It’s difficult to understand the psychology of these people. They seem unalterably opposed to change. We represent change. So they figure they’ll simply ignore us.,’
   “It won’t work,” Underhill said. “Even if we starve to death, there’ll be more Earth ships later.”
   “The same gag could work on them, too.”
   “Starvation? But—”
   “Passive resistance. There’s no law compelling Venusians to treat with Earthmen. They can simply adopt a closed-door policy, and there’s not a thing we can do about it. There’s no welcome mat on Venus.”
   Mike Soaring Eagle broke a long silence as they emerged to the canal bank.“It’s a variation of ancestor worship, their psychology. Transferred egotism, perhaps-a racial inferiority complex.”
   Munn shook his head.“You’re drawing it a bit fine.”
   “All right, maybe I am. But it boils down to worship of the past. And fear. Their present social culture has worked for centuries. They want no intrusions. It’s logical. If you had a machine that worked perfectly at the job for which it had been designed, would you want improvements?”
   “Why not?” Munn said. “Certainly I would.”
   “Why?”
   “Well, to save time. If a new attachment would make the machine double its production, I’d want that.”
   The Navaho looked thoughtful.“Suppose it turned out-say-refrigerators. There’d be repercussions.
   You’d need less labor, which would upset the economic structure.”
   “Microscopically.”
   “In that case. But there’d also be a change in the consumer’s angle. More people would have refrigerators. More people would make homemade ice cream. Sales on ice cream would drop-retail sales. The wholesalers would buy less milk. The farmers would—”
   “I know,” Munn said. “For want of a nail the kingdom was lost. You’re speaking of microcosms.
   Even if you weren’t, there are automatic adjustments-there always are.”
   “An experimental, growing civilization is willing to stand for such adjustments,” Mike Soaring Eagle pointed out. “The Venusians are ultraconservative. They figure they don’t need to grow or change any more. Their system has worked for centuries. It’s perfectly integrated. Intrusion of anything might upset the apple cart. The tarkoinars have the power, and they intend to keep it.”
   “So we starve,” Underhill put in.
   The Indian grinned at him.“Looks like it. Unless we can dope out some way of making money.”
   ““We ought to,” Munn said. “We were chosen for our I.Q., among other things.”
   “Our talents aren’t too suitable,” Mike Soaring Eagle remarked, kicking a stone into the canal.
   “You’re a physicist. I’m a naturalist. Bronson’s an engineer and Steve Thirkell’s a sawbones. You, my useless young friend, are a rich man’s son.”
   Underhill smiled in an embarrassed fashion.“Well, dad flame up the hard way. He knew how to make money. That’s what we need now, isn’t it?”
   “How did he clean up?”
   “Stock market.”
   “That helps a lot,” Munn said. “I think our best plan is to find some process the Venusians really need, and then sell it to them.”
   “If we could wireless back to Earth for help—” Underhill began.
   “—then we’d have nothing to worry about,” the Navaho ended. “Unfortunately Venus has a Heaviside layer, so we can’t wireless. You’d better try your hand at inventing something, skipper. But whether or not the Venusians will want it afterwards, I don’t know.”
   Munn brooded.“The status quo can’t remain permanently that way. It ain’t sensible, as my grandfather used to say about practically everything. There are always inventors. New processes-they’ve got to be assimilated into the social set-up. I should be able to dope out a gadget. Even a good preservative for foods might do it.”
   “Not with the hydroponic gardens producing as they do.”
   “Um-m. A better mousetrap-something useless but intriguing. A one-armed bandit—”
   “They’d pass a law against it.”
   “Well, you suggest something.”
   “The Venusians don’t seem to know much about genetics. If I could produce some unusual foods by crossbreeding… eh?”
   “Maybe,” Munn said. “Maybe.”
   Steve Thirkell’s pudgy face looked into the port. The rest of the party were seated at the table, scribbling on stylopads and drinking weak coffee.
   “I have an idea,” Thirkell said.
   Munn grunted.“I know your ideas. What is it now?”
   “Very simple. A plague strikes the Venusians and I find an antivirus that will save them. They will be grateful—”
   “-and you’ll marry Jorust and rule the planet,” Munn finished. “Ha!”
   “Not exactly,” Thirkell went on imperturbably. “If they’re not grateful, we’ll simply hold out on the antitoxin till they pay up.”
   “The only thing wrong with that brainstorm is that the Venusians don’t seem to be suffering from a plague,” Mike Soaring Eagle pointed out. “Otherwise it’s perfect.”
   Thirkell sighed.“I was afraid you’d mention that. Maybe we could be unethical-just a little, you know-and start a plague. Typhoid or something.”
   “What a man!” the Navaho said admiringly. “You’d make a grand murderer, Steve.”
   “I have often thought so. But I didn’t intend to go as far as murder. A painful, incapacitating disease—”
   “Such as?” Munn asked.
   “Diphtheria?” the murderous physician suggested hopefully.
   “A cheerful prospect,” Mike Soaring Eagle muttered. “You sound like an Apache.”
   “Diphtheria, beriberi, leprosy, bubonic plague,” Pat Bronson said violently. “I vote for all of ’em.
   Give the nasty little frogs a taste of their own medicine. Wallop’em good.”
   “Suppose we let you start a mild plague,” Munn said. “Something that couldn’t conceivably be fatal—how would you go about it?”
   “Pollute the water supply or something… eh?”
   “So. What with?”
   Thirkell suddenly looked heartbroken.“Oh! Oh!”
   Munn nodded.“The Goodwill isn’t stocked for that sort of thing. We’re germless. Antiseptic inside and out. Have you forgotten the physical treatment they gave us before we left?”
   Bronson cursed.“Never will I forget that-a hypo every hour! Antitoxins, shots, ultraviolet X-rays, till my bones turned green.”
   “Exactly,” Munn said. “We’re practically germless. It’s a precaution they had to take, to prevent our starting a plague on Venus.”
   “But we want to start a plague,” Thirkell said plaintively.
   “You couldn’t even give a Venusian a head cold,” Munn told him. “So that’s out. What about Venusian anaesthetics? Are they as good as ours?”
   “Better,” the physician admitted. “Not that they need them, except for the children. Their synapses are funny. They’ve mastered self-hypnosis so they can block pain when it’s necessary.”
   “Sulfa drugs?”
   “I’ve thought of that. They’ve got those, too.”
   “My idea,” Bronson broke in, “is water power. Or dams. Whenever it rains, there’s a flood.”
   “There’s good drainage, though,” Munn said. “The canals take care of that.”
   “Now let me finish! Those fish-skinned so-and-sos have hydropower, but it isn’t efficient. There’s so much fast water all over the place that they build plants wherever it seems best-thousands of them-and half the time they’re useless, when the rains concentrate on another district. Half ofthe plants are inoperable all the time. Which costs money. If they’d build dams, they’d have a steady source of power — without the terrific overhead.”
   “It’s a thought,” Munn acknowledged.
   Mike Soaring Eagle said,“I’ll stick to my crossbreeds in the hydroponic gardens. I can raise beefsteak-mushrooms to taste of Worcester-shire sauce or something. An appeal to the palate, you know—”
   “Fair enough. Steve?”
   Thirkell rumpled his hair.“I’ll think of an angle. Don’t rush me.”
   Munn looked at tJnderhill.“Any flashes of intellect, chum?”
   The youngster grimaced.“Not just now. All I can think of is manipulating the stock market.”
   “Without money?”
   “That’s the trouble.”
   Munn nodded.“Well, my own idea is advertising. As a physicist, it’s in my line.”
   “How?” Bronson wanted to know. “Demonstrating atom-smashing? A strong-man act?”
   “Pipe down. Advertising isn’t known on Venus, though commerce is. That’s funny. I should think the retailers would jump at the chance.”
   “They’ve got radio commercials.”
   “Stylized and ritualistic. Their televisors are ready-made for splash advertising. A visual blurb…
   yeah. Trick gadgets I could make to demonstrate the products. Why not?”
   “I think I’ll build an X-ray machine,” Thirkell said suddenly, “if you’ll help me, skipper.”
   Munn said sure.“We’ve got the equipment-and the blueprints. Tomorrow we’ll start. It must be pretty late.”
   It was, though there was no sunset on Venus. The quintet retired, to dream of full-course dinners-all but Thirkell, who dreamed he was eating a roast chicken that abruptly turned into a Venusian and began to devour him, starting at the feet. He woke up sweating arid cursing, took some nembutal, and finally slept again.
   The next morning they scattered. Mike Soaring Eagle took a microscope and other gadgets to the nearest hydroponic center and went to work. He wasn’t allowed to carry spores back to the Goodwill, but there was no objection to his experimenting in Vyring itself. He made cultures and used forced-growth vitamin complexes and hoped for the best.
   Pat Bronson went to see Skottery, head of Water Power. Skottery was a tall, saturnine Venusian who knew a lot about engineering and insisted on showing Bronson the models in his office before they settled down to a talk.
   “How many power stations do you have?” Bronson asked.
   “Third power twelve times four dozens. Forty-two dozen in this district.”
   Nearly a million altogether, Bronson made it.“How many in actual operation now?” he carried on.
   “About seventeen dozen.”
   “That means three hundred idle-twenty-five dozen, that is. Isn’t the upkeep a factor?”
   “Quite a factor,” Skottery acknowledged. “Aside from the fact that some of those stations are now permanently inoperable. The terrain changes rapidly. Erosion, you know. We’ll build one station on a gorge one year, and the next the water will be taking a different route. We build about a dozen a day.
   But we salvage something from the old ones, of course.”
   Bronson had a brainstorm.“No watershed?”
   “Eh?”
   The Earthman explained. Skottery shook his shoulders in negation.“We have a different type of vegetation here. There’s so much water that roots don’t have to strike deeply.”
   “But they need soil?”
   “No. The elements they need are in suspension in the water.”
   Bronson described how watersheds worked.“Suppose you imported Earth plants and trees and forested the mountains. And built dams to retain your water. You’d have power all the time, and you’d need only a few big stations. And they’d be permanent.”
   Skottery thought that over.“We have all the power we need.”
   “But look at the expense!”
   “Our rates cover that.”
   “You could make more money-difals and sofals—”
   “We have made exactly the same profits for three hundred years,” Skottery explained. “Our net remains constant. It works perfectly. You fail to understand our economic system, I see. Since we have everything we need, there’s no use making more money-not even a fal more.”
   “Your competitors—”
   “We have only three, and they are satisfied with their profits.”
   “Suppose I interest them in my plan?”
   “But you couldn’t,” Skottery said patiently. “They wouldn’t be interested any more than I am. I’m glad you dropped in. May you be worthy of your father’s name.”
   “Ye soulless fish!” Bronson yelled, losing his temper. “Is there no red blood in your green-skinned carcass? Does no one on this world know what fight means?” He hammered a fist into his palm. “I wouldn’t be worthy of the old Seumas Bronson’s name unless I took a poke at that ugly phiz of yours right now—”
   Skottery had pressed a button. Two large Venusians appeared. The head of Water Power pointed to Bronson.
   “Remove it,” he said.
   Captain Rufus Munn was in one of the telecasting studios with Bart Underhill. They were sitting beside Hakkapuy, owner of Veetsy-which might be freely translated as Wet Tingles. They were watching the telecast commercial plug for Hakkapuy’s product, on the ‘visor screen high on the wall.
   A Venusian faded in, legs wide apart, arms akimbo. He raised one hand, six fingers spread wide.
   “All men drink water. Water is good. Life needs water. Veetsy is good also. Four fals buys a globe of Veetsy. That is all.”
   He vanished. Colors rippled across the screen and music played in off-beat rhythm. Munn turned to Hakkapuy.
   “That isn’t advertising. You can’t get customers that way.”
   “Well, it’s traditional,” Hakkapuy said weakly.
   Munn opened the pack at his feet, brought out a tall glass beaker, and asked for a globe of Veetsy. It was given him, and he emptied the green fluid into his beaker. After that, he dropped in a half dozen colored balls and added a chunk of dry ice, which sank to the bottom. The balls went up and down rapidly.
   “See?” Munn said. “Visual effect. The marbles are only slightly heavier than Veetsy. It’s the visual equivalent of Wet Tingles. Show that on the televisor, with a good sales talk, and see how your sales curve jumps.”
   Hakkapuy looked interested.“I’m not sure—”
   Munn dragged out a sheaf of papers and hammered at the breach in the wall. After a time a fat Venusian came in and said,“May you be worthy of your ancestors’ names.” Haklcapuy introduced him as Lorish.
   “I thought Lorish had better see this. Would you mind going over it again?”
   “Sure,” Munn said. “Now the principle of display windows—” When he had finished, Hakkapuy looked at Lorish, who shook his shoulders slowly.
   “No,” he said.
   Hakkapuy blew out his lips.“It would sell more Veetsy.”
   “And upset the economy charts,” Lorish said. “No.”
   Munn glared at him.“Why not? Hakkapuy owns Veetsy, doesn’t he? Who are you, anyhow-a censor?”
   “I represent the advertisers’ tarkomar,” Lorish explained. “You see, advertising on Venus is strongly ritual. It is never changed. Why should it be? If we let Hakkapuy use your ideas, it would be unfair to other makers of soft drinks.”
   “They could do the same thing,” Munn pointed out.
   “A pyramiding competition leading to ultimate collapse. Hakkapuy makes enough money. Don’t you, Hakkapuy?”
   “I suppose so.”
   “Are you questioning the motives of the tarkomars?”
   Hakkapuy gulped.“No,” he said hastily. “No, no, no! You’re perfectly right.”
   Lorish looked at him.“Very well. As for you, Earthman, you had better not waste your time pursuing this-scheme-further.”
   Munn reddened.“Are you threatening me?”
   “Of course not. I simply mean that no advertiser could use your idea without consulting my tarkoinar, and we would veto it.”
   “Sure,” Munn said. “O.K. Come on, Bert. Let’s get out of here.” They departed, to stroll along a canal bank and confer. Underhill was thoughtful.
   “The tarkomars have held the balance of power for a long time, it looks like. They want things to stay as they are. That’s obvious.”
   Munn growled.
   Underhill went on,“We’d have to upset the whole apple cart to get anywhere. There’s one thing in our favor, though.”
   “What?”
   “The laws.”
   “How do you figure that out?” Munn asked. “They’re all against us.”
   “So far-yes. But they’re traditionally rigid and unswerving. A decision made three hundred years ago can’t be changed except by a long court process. If we can find a loophole in those laws, they can’t touch us.”
   “All right, find the loophole,” Munn said grumpily. “I’m going back to the ship and help Steve build an X-ray machine.”
   “I think I’ll go down to the stock exchange and snoop,” Underhill said. “It’s just possible—”
   After a week, the X-ray device was finished. Munn and Thirkell looked through the Vyring law records and found they were permitted to sell a self-created device without belonging to a tarkomar, provided they obeyed certain trivial restrictions. Leaflets were printed and strewed around the city, and the Venusians came to watch Munn and Thirkell demonstrating the merits of Roentgen rays. -
   Mike Soaring Eagle knocked off work for the day and recklessly smoked a dozen cigarettes from his scanty store, burning with dull fury as he puffed. He had run into trouble with his hydroponic cultures.
   “Crazy!” he told Bronson. “Luther Burbank would have gone nuts-the way I’m going. How the devil can I guess-pollinate those ambiguous specimens of Venusian flora?”
   “Well, it doesn’t seem exactly fair,” Bronson consoled. “Eighteen sexes, eh?”
   “Eighteen so far. And four varieties that apparently haven’t any sex at all. How can you crossbreed those perverted mushrooms? You’d have to exhibit the result in a side show.”
   “You’re getting nowhere?”
   “Oh, I’m getting places,” Mike Soaring Eagle said bitterly. “I’m getting all sorts of results. The trouble is nothing stays constant. I get a rum-flavored fungus one day, and it doesn’t breed true-its spores turn into something that tastes like turpentine. So you see.”
   Bronson looked sympathetic.“Can’t you swipe some grub when they’re not looking? That way the job wouldn’t be a complete washout.”
   “They search me,” the Navaho said.
   “The dirty skunks,” Bronson yelped. “What do they think we are? Crooks?”
   “Mph. Something’s going on outside. Let’s take a look.”
   They went out of the Goodwill to find Munn arguing passionately with Jorust, who had come in person to examine the X-ray machine. A crowd of Venusians watched avidly. Munn’s face was crimson.
   “I looked it up,” he was saying. “You can’t stop me this time, Jorust. It’s perfectly legal to build a machine and sell it outside the city limits.”
   “Certainly,” Jorust said. “I’m not complaining about that.”
   “Well? We’re not breaking any law.”
   The woman beckoned, and a fat Venusian waddled forward.“Patent three gross squared fourteen two dozen, issued to Metzi-Stang of Mylosh year fourth power twelve, subject sensitized plates.”
   “What’s that?” Munn asked.
   “It’s a patent,” Jorust told him. “It was issued some time ago to-a Venusian inventor named Metzi-Stang. A tarkoinar bought and suppressed the process, but it’s still illegal to infringe on it.”
   “You mean somebody’s already invented an X-ray machine on Venus?”
   “No. Merely sensitized film. But that’s part of your device, so you can’t sell it.”
   Thirkell pushed forward.“I don’t need film—”
   The fat Venusian said,“Vibrationary patent three gross two dozen and seven—”
   “What now?” Munn broke in.
   Jorust smiled.“Machines employing vibration must not infringe on that patent.”
   “This is an X-ray machine,” Thirkell snapped.
   “Light is vibration,” Jorust told him. “You can’t sell it without buying permission from the tarkomar now owning that patent. It should cost-let’s see-five thousand sofals or so.”
   Thirkell turned abruptly and went into the ship, where he mixed a whisky-and-soda and thought wistfully about diphtheria germs. After a time the others appeared, looking disconsolate.
   “Can she do it?” Thirkell asked.
   Munn nodded.“She can do it, chum. She’s done it.”
   “We’re not infringing on their patents.”
   “We’re not on Earth. The patent laws here are so wide that if a man invents a gun, nobody else can make telescopic sights. We’re rooked again.”
   Underhill said,“It’s the tarkoniars again. When they see a new process or invention that might mean change, they buy it up and suppress it. I can’t think of any gadget we could make that wouldn’t be an infringement on some Venusian patent or other.”
   “They stay within the -law,” Munn pointed out. “Their law. So we can’t even challenge them. As long as we’re on Venus, we’re subject to their jurisprudence.”
   “The beans are getting low,” Thirkell said morosely.
   “Everything is,” the captain told him. “Any ideas, somebody?”
   There was silence. Presently Underhill took out a globe of Veetsy and put it on the table.
   “Where’d you, get that?” Bronson asked. “It costs four fris.”
   “It’s empty,” Underhill said. “I found it in an ash can. I’ve been-investigating glassite-the stuff they use for things like this.”
   “What about it?”
   “I found out how they make it. It’s a difficult, expensive process. It’s no better than our flexiglass, and a lot harder to make. If we had a flexiglass factory here—”
   “Well?”
   “The bottom would drop out of Amalgamated Glassite.”
   “I don’t get it,” Bronson said. “So what?”
   “Ever heard of a whispering campaign?” Underhill asked. “My father wangled many an election that way, the old devil. Suppose we passed the word around that there was a new process for making a cheaper, better substitute for glassite? Wouldn’t Amalgamated stock drop?”
   “Possibly,” Munn said. “We could clean up.”
   “What with?”
   “Oh.” Underhill was silent. “It takes money to make money.”
   “Always.”
   “I wonder. Here’s another idea. Venus is on the iron standard. Iron’s cheap on Earth. Suppose we talked about bringing in iron here -strewing it broadcast. There’d be a panic, wouldn’t there?”
   “Not without some iron to strew around,” Munn said. “Counterpropaganda would be telecast; we couldn’t compete with it. Our whispering campaign would be squashed before we got it started. The Venusian government-the tarkomars-would simply deny that Earth had unlimited iron supplies. We wouldn’t profit, anyway.”
   “There must be some angle,” Underhill scowled. “There’s got to be. Let’s see. What’s the basis of the Venusian system?”
   “No competition,” Mike Soaring Eagle said. “Everybody has all he wants.”
   “Maybe. At the top. But the competitive instinct is too strong to be suppressed like that. I’ll bet plenty of Venusians would like to make a few extra fals.”
   “Where does that get us?” Munn wanted to know.
   “The way my father did it… Hm-m-m. He manipulated, pulled the wires, made people come to him. What’s the weak spot in Venusian economy?”
   Munn hesitated.“Nothing we can strike at-we’re too handicapped.” Underhill shut his eyes. “The basis of an economic and social system is-what?”
   “Money,” Bronson said.
   “No. Earth’s on the radium standard. Years ago it was gold or silver. Venus is on iron. And there’s the barter system, too. Money’s a variable.”
   “Money represents natural resources—” Thirkell began.
   “Man-hours,” Munn put in quietly.
   Underhill jumped.“That’s it! Of course-man-hours! That’s the constant. The amount of production a man can turn out in an hour represents an arbitrary constant-two dollars, a dozen difals or whatever it is. That’s the base for any economic set-up. And it’s the base we’ve got to hit. The ancestor worship,the power of the tarkomars-they’re superficial really. Once the basic system is challenged, they’ll go down.”
   “I don’t see where it gets us,” Thirkell said.
   “Make the man-hours variable,” Underhill explained. “Once we do that, anything can happen.”
   “Something had better happen,” Bronson said, “and quick. We’ve little food left.”
   “Shut up,” Munn said. “I think the kid’s got the right angle. Alter the man-hour constant, eh? How can we do that? Specialized training? Train a Venusian to turn out twice as much stuff in the same period of time? Skilled labor?”
   “They’ve got skilled labor,” Underhill said. “If we could make ’em work faster, or increase their stamina—”
   “Benzedrine plus,” Thirkell interrupted. “With enough caffeine, vitamin complex and riboflavin-I could whip up a speeder-upper, all right.”
   Munn nodded slowly.“Pills, not shots. If this works out, we’ll have to do it undercover after a while.”
   “What the devil will it get us to make the Venusians work faster?” Bronson asked.
   Underhill snapped his fingers.“Don’t you see? Venus is ultraconservative. The economic system is frozen static. It isn’t adapted to change. There’ll be hell popping!”
   Munn said,“We’ll need advertising to arouse public interest first of all. A practical demonstration.”
   He looked around the table, his gaze settling on Mike Soaring Eagle.“Looks like you’re elected, Redskin. You’ve more stamina than any of us, according to the tests we took back on Earth.”
   “All right,” the Navaho said. “What do I do?”
   “Work!” Underhill told him. “Work till you drop!”
   It began early the next morning in the main plaza of Vyring. Munn had checked up carefully, determined to make sure nothing would go wrong, and had learned that a recreation building was to be constructed on the site of the plaza.“Work won’t start for several weeks,” Jorust said. “Why?”
   “We want to dig a hole there,” Munn said. “Is it legal?”
   The Venusian smiled.“Why, of course. That’s public domain-until the contractors begin. But a demonstration of your muscular prowess won’t help you, I’m afraid.”
   “Eh?”
   “I’m not a fool. You’re trying to land a job. You hope to do that by advertising your abilities. But why do it in just this way? Anybody can dig a hole. It isn’t specialized.”
   Munn grunted. If Jorust wanted to jump at that conclusion, swell. He said,“It pays to advertise. Put a steam shovel to work, back on Earth, and a crowd will gather to watch it. We don’t have a steam shovel, but—”
   “Well, whatever you like. Legally you’re within your rights. Nevertheless you can’t hold a job without joining a tarkoinar.”
   “Sometimes I think your planet would be a lot better off without the tarkoinars,” Munn said bluntly.
   Jorust moved her shoulders.“Between ourselves, I have often thought so. I am merely an administrator, however. I have no real power. I do what I’m told to do. If I were permitted, I would be glad to lend you the money you need—”
   “What?” Munn looked at her. “I thought—”
   The woman froze.“It is not permitted. Tradition is not always wisdom, but I can do nothing about it.
   To defy the tarkomars is unthinkable and useless. I am sorry.”
   Munn felt a little better after that, somehow. The Venusians weren’t all enemies. The all-powerful tarkomars, jealous of their power, fanatically desirous of preserving the status quo, were responsible for this mess.
   When he got back to the plaza, the others were waiting. Bronson had rigged up a scoreboard, in phonetic Venusian, and had laid out mattock, pick, shovel, wheelbarrow and boards for the Navaho, who stood, a brawny, red-bronze figure, stripped to the waist in the cool wind. A few canal-boats had stopped to watch.
   Munn looked at his watch.“O.K., Redskin. Let’s go. Steve can start—”
   Underhill began to beat a drum. Bronson put figures on the scoreboard: 4:03:00, Venusian Vyring Time. Thirkell went to a nearby camp table, littered with bottles and medical equipment, shook from a vial one of the stimulant pills he had concocted, and gave it to Mike Soaring Eagle. The Indian ate it, heaved up the mattock and went to work.
   That was all.
   A man digging a hole. Just why the spectacle should be so fascinating no one has ever figured out.
   The principle remains the same, whether it’s a steam shovel scooping out half a ton of earth at a bite, or a sweating, stocky Navaho wielding shovel and pick. The boats grew thicker.
   Mike Soaring Eagle kept working. An hour passed. Another. There were regular, brief rest periods, and Mike kept rotating his tools, to get all his muscles into play. After breaking earth for a while with the mattock, he would shovel it into the wheelbarrow, roll his burden up a plank and dump it on an ever growing pile some distance away. Three hours. Four. Mike knocked off for a brief lunch. Bronson kept track of the time on his scoreboard.
   Thirkell gave the Navaho another pill.“How’re you doing?”
   “Fine. I’m tough enough.”
   “I know, but these stimulants-they’ll help.”
   Underhill was at a typewriter. He had already ground out a tremendous lot of copy, for he had been working since Mike Soaring Eagle started. Bronson had discovered a long-forgotten talent and was juggling makeshift Indian clubs and colored balls. He’d been keeping that up for quite a while, too.
   Captain Rufus Munn was working a sewing machine. He didn’t especially like the task, but it was precision work, and therefore helpful to the plan. All the party except Thirkell was doing something, and the physician was busy administering pills and trying to look like an alchemist.
   Occasionally he visited Munn and Underhill, collected stacks of paper and carefully sewn scraps of cloth, and deposited them in various boxes near the canal, labelled,“Take One.” On the cloth a legend was machine-embroidered in Venusian: “A Souvenir from Earth.” The crowds thickened.
   The Earthmen worked on. Bronson kept juggling, with pauses for refreshment. Eventually he experimented with coin and card tricks. Mike Soaring Eagle kept digging. Munn sewed. Underhill continued to type-and the Venusians read what his flying fingers turned out.
   “Free! Free! Free!” the leaflets said. “Souvenir pillow-case covers from Earth! A free show! Watch the Earthmen demonstrate stamina, dexterity and precision in four separate ways. How long can they keep it up? With the aid of POWER PILLS-indefinitely! Their output is doubled and their precision increased by POWER PILLS-they pep you upA medical product of Earth that can make any man worth twice his weight in sofals!”
   It went on like that. The old army game-with variations. The Venusians couldn’t resist. Word got around. The mob thickened. How long could the Earthmen keep up the pace?
   They kept it up. Thirkell’s stimulant pills-as well as the complex shots he had given his companions that morning-seemed to be working. Mike Soaring Eagle dug like a beaver. Sweat poured from his shining red-bronze torso. He drank prodigiously and ate salt tablets.
   Munn kept sewing, without missing a stitch. He knew that his products were being scanned closely for signs of sloppy workmanship. Bronson kept juggling and doing coin tricks, never missing.
   Underhill typed with aching fingers.
   Five hours. Six hours. Even with the rest periods, it was gruelling. They had brought food from the Goodwill, but it wasn’t too palatable. Still, Thirkell had selected it carefully for caloric.
   Seven hours. Eight hours. The crowds made the canals impassable. A policeman came along and argued with Thirkell, who told him to see Jorust. Jorust must have put a flea in his ear, for he came back to watch, but not to interfere.
   Nine hours. Ten hours. Ten hours of Herculean effort. The men were exhausted-but they kept going.
   They had made their point by then, though, for a few Venusians approached Thirkell and inquired about the Power Pills. What were they? Did they really make you work faster? How could they buy the-The policeman appeared to stand beside Thirkell.“I’ve a message from the medical tarkomar,” he announced. “If you try to sell any of those things, you go to jail.”
   “Wouldn’t think-of it,” Thirkell said. “We’re giving away free samples. Here, buddy.” He dug into a sack and tossed the nearest Venusian a Power Pill. “Two days’ work in that instead of your usual one.
   Come back for more tomorrow. Want one, pal? Here. You, too. Catch.”
   “Wait a minute—” the policeman said.
   “Go get a warrant,” Thirkell told him. “There’s no law against making presents.”
   Jorust appeared with a burly, intolerant-looking Venusian. She introduced the latter as head of the Vyring tarkomars.
   “And I’m here to tell you to stop this,” the Venusian said.
   Thirkell knew what to say. His companions kept on with their work, but he felt them watching and listening.
   “What rule do you invoke?”
   “Why… why, peddling.”
   “I’m not selling anything. This is public domain; we’re putting on a free show.”
   “Those… ah… Power Pills—”
   “Free gifts,” Thirkell said. “Listen, pal. When we gave all our food to you Venusian crooks, did you squawk? No, you took it. And then clamped down. When we asked for our grub back, you just told us that we had no legal recourse; possession is nine points of the law, and we had a perfect right to make free gifts. That’s what we’re doing now -giving presents. So what?”
   Jorust’s eyes were twinkling, but she hooded them swiftly. “I fear he speaks the truth. The law protects him. It is no great harm.”
   Thirkell, watching her, wondered. Had Jorust guessed the right answer? Was she on their side? The tarkoinar leader turned dark green, hesitated, swung on his heel and went away. Jorust gave the Earthmen a long, enigmatic look, moved her shoulders and followed.
   “I’m still stiff,” Mike Soaring Eagle said a week later in the Goodwill. “Hungry, too. When do we get grub?”
   Thirkell, at the valve, handed out a Power Pill to a Venusian and came back rubbing his hands and grinning.“Wait. Just wait. What’s going on, skipper?”
   Munn nodded towards Underhill.“Ask the kid. He got back from Vyring a few minutes ago.”
   Underhill chuckled.“There was hell popping. All in a week, too. We’ve certainly struck at the economic base. Every Venusian who labors on a piecework basis wants our pills, so he can speed up his production and make more fals. It’s the competitive instinct-which is universal.” -
   “Well?” Bronson asked. “How do the lizard-faced big shots like that?”
   “They don’t like it. It’s hit the economic set-up they’ve had for centuries. Till now, one Venusian would make exactly ten sofals a week-say-by turning out five thousand bottle caps. With the pills Steve made up, he’s turning out eight or ten thousand and making correspondingly more dough. The guy at the next bench says what the hell, and comes to us for a Power Pill for himself. Thus it goes.
   And the lovely part is that not all the labor is on piecework basis. It can’t be. You need tangibles for piecework. Running a weather machine has got to be measured by time-not by how many raindrops you make in a day.”
   Munn nodded.“Jealousy, you mean?”
   Underhill said,“Well, look. A weather-machine operator has been making ten sofals a week, the same as a bottle capper on piecework. Now the bottle capper’s making twenty sofals. The weather-machine man doesn’t see the point. He’s willing to take Power Pills, too, but that won’t step up his production. He asks for a raise. If he gets it, the economy is upset even more. If he doesn’t, other weather-machine operators get together with him and figure it’s unfair discrimination. They get mad at the tarkoinars. They strike!”
   Mike Soaring Eagle said,“The tarkomars have forbidden work to any Venusian taking Power Pills.”
   “And still the Venusians ask us for Power Pills. So what? How can you prove a man’s been swallowing them? His production steps up, sure, but the tarkoinctrs can’t clamp down on everybody with a good turnout. They tried that, and a lot of guys who never tried the Power Pills got mad. They werefast workers, that was all.”
   “The demonstration we put on was a good idea,” Thirkell said. “It was convincing. I’ve had to cut down the strength of the pills-we’re running low-but the power of suggestion helps us.”
   Underhill grinned.“So the base-the man-hour unit-had gone cockeyed. One little monkey wrench, thrown where it’ll do the most good. It’s spreading, too. Not only Vyring. The news is going all over Venus, and the workers in the other cities are asking why half of Vyring’s laborers should get better pay.
   That’s where the equal standard of exchange helps us-one monetary system all over Venus. Nothing has ever been off par here for centuries. Now—”
   Munn said,“Now the system’s toppling. It’s a natural fault in a perfectly integrated, rigid set-up. For want of a nail the tarkomars are losing their grip. They’ve forgotten how to adjust.”
   “It’ll spread,” Underhill said confidently. “It’ll spread. Steve, here comes another customer.”
   Underhill was wrong. Jorust and the Vyring tarkomar leader came in.“May you be worthy of your ancestors’ names,” Munn said politely. “Drag up a chair and have a drink. We’ve still got a few bulbs of beer left.”
   Jorust obeyed, but the Venusian rocked on his feet and glowered. The woman said,“Malsi is distressed. These Power Pills are causing trouble.”
   “I don’t know why,” Munn said. “They increase production, don’t they?”
   Malsi grimaced.“This is a trick! A stratagem! You are abusing our hospitality!”
   “What hospitality?” Bronson wanted to know.
   “You threatened the system,” Malsi plunged on doggedly. “On Venus there is no change. There must be none.”
   “Why not?” Underhill asked. “There’s only one real reason, and you know it. Any advances might upset the tarkoinars-threaten the power they hold. You racketeers have had the whip hand for centuries.
   You’ve suppressed inventions, kept Venus in a backwater, tried to drive initiative out of the race, just so you could stay on top. It can’t be done. Changes happen; they always do. If we hadn’t come, there’d have been an internal explosion eventually.”
   Malsi glared at him.“You will stop making these Power Pills.”
   “Point of law,” Thirkell said softly. “Show precedent.”
   Jorust said,“The right of free gift is one of the oldest on Venus. That law could be changed, Malsi, but I don’t think the people would like it.”
   Munn grinned.“No. They wouldn’t. That would be the tipoff. Venusians have learned it’s possible to make more money. Take that chance away from them, and the tarko mars won’t be the benevolent rulers any more.”
   Malsi turned darker green.“We have power—”
   “Jorust, you’re an administrator. Are we protected by your laws?” Underhill asked.
   She moved her shoulders.“Yes, you are. The laws are sacrosanct. Perhaps because they have always been designed to protect the tarkomars.”
   Malsi swung towards her.“Are you siding with the Earthmen?”
   “Why, of course not, Malsi. I’m merely upholding the law, according to my oath of office. Without prejudice-that’s it, isn’t it?”
   Munn said,“We’ll stop making the Power Pills if you like, but I warn you that it’s only a respite. You can’t halt progress.”
   Malsi seemed unconvinced.“You’ll stop?”
   “Sure. If you pay us.”
   “We cannot pay you,” Malsi said stubbornly. “You belong to no tarhomar. It would be illegal.”
   Jorust murmured,“You might give them a free gift of-say-ten thousand sofals.”
   “Ten thousand!” Malsi yelped. “Ridiculous!”
   “So it is,” Underhill said. “Fifty thousand is more like it. We can live well for a year on that.”
   A Venusian came to the valve, peeped in and said:“I made twice as many difals today. May I have another Power Pill?” He saw Malsi and vanished with a small shriek.
   Munn shrugged.“Suit yourself. Pay up, or we go on handing out Power Pills-and you’ll have to adjust a rigid social economy. I don’t think you can do it.”
   Jorust touched Malsi’s arm. “There is no other way.”
   “I—” The Venusian by now was almost black with impotent rage. “All right,” he capitulated, spitting the words between his teeth. “I won’t forget this, Jorust.”
   “But I must administer the laws,” the woman said. “Why, Malsi! The rule of the tarkoinars has always been unswerving honesty.”
   Malsi didn’t answer. He scribbled a credit check for fifty thousand sofals, validated it and gave the tag to Munn. After that he sent a parting glare around the cabin and stamped out.
   “Well!” Bronson said. “Fifty grand! Tonight we eat!”
   “May you be worthy of your fathers’ names,” Jorust murmured. At the valve she turned. “I’m afraid you’ve upset Malsi.”
   “Too bad,” Munn said hypocritically.
   Jorust moved her shoulders slightly.“Yes. You’ve upset Malsi. And Malsi represents the tarkomars—”
   “What can he do about it?” Underhill asked.
   “Nothing. The laws won’t let him. But-it’s nice to know the tarkomars aren’t infallible. I think the word will get around.”
   Jorust winked gravely at Munn and departed, looking as innocent as a cat, and as potentially dangerous.
   “Well!” Munn said. “What does that mean? The end of the tarkomar’s rule, maybe?”
   “Maybe,” Bronson said. “I don’t give a damn. I’m hungry and I want a beefsteak-mushroom. Where can we cash a check for fifty grand?”
   COLD WAR
   Chapter 1. Last of the Pughs
   I’ll never have a cold in the head again without I think of little Junior Pugh. Now there was a repulsive brat if ever I saw one. Built like a little gorilla, he was. Fat, pasty face, mean look, eyes so close together you could poke ’em both out at once with one finger. His paw thought the worldof him though. Maybe that was natural, seeing as how little Junior was the image of his pappy.
   “The last of the Pughs,” the old man used to say stickin’ his chest out and beamin’ down at the little gorilla. “Finest little lad that ever stepped.”
   It made my blood run cold sometimes to look at the two of’em together. Kinda sad, now, to think back to those happy days when I didn’t know either of ’em. You may not believe it but them two Pughs, father and son, between ’em came within that much of conquerin’ the world.
   Us Hogbens is quiet folks. We like to keep our heads down and lead quiet lives in our own little valley, where nobody comes near withouten we say so. Our neighbors and the folks in the village are used to us by now. They know we try hard not to act conspicuous. They make allowances.
   If Paw gets drunk, like last week, and flies down the middle of Main Street in his red underwear most people make out they don’t notice, so’s not to embarrass Maw. They know he’d walk like a decent Christian if he was sober.
   The thing that drove Paw to drink that time was Little Sam, which is our baby we keep in a tank down-cellar, startin’ to teethe again. First time since the War Between the States. We’d figgered he was through teething, but with Little Sam you never can tell. He was mighty restless, too.
   A professor we keep in a bottle told us once Little Sam emitted subsonic somethings when he yells but that’s just his way of talking. Don’t mean a thing. It makes your nerves twiddle, that’s all. Paw can’t stand it. This time it even woke up Grandpaw in the attic and he hadn’t stirred since Christmas. First thing after he got his eyes open he bust out madder’n a wet hen at Paw.
   “I see ye, wittold knave that ye are!” he howled. “Plying again, is it? Oh, sic a reowfule sigte! I’ll ground ye, ywis!” There was a faraway thump.
   “You made me fall a good ten feet!” Paw hollered from away down the valley. “It ain’t fair. I could of busted something!”
   “Ye’ll bust us all, with your dronken carelessness,” Grandpaw said. “Flying in full sight of the neighbors! People get burned at the stake for less. You want mankind to find out all about us? Now shut up and let me tend to Baby.”
   Grandpaw can always quiet the baby if nobody else can. This time he sung him a little song in Sanskrit and after a bit they was snoring a duet.
   I was fixing up a dingus for Maw to sour up some cream for sour-cream biscuits. I didn’t have much to work with but an old sled and some pieces of wire but I didn’t need much. I was trying to point the top end of the wire north-northeast when I seen a pair of checked pants rush by in the woods.
   It was Uncle Lem. I could hear him thinking.“It ain’t me!” he was saying, real loud, inside his haid.
   “Git back to yer work, Saunk. I ain’t within a mile of you. Yer Uncle Lem’s a fine old feller and never tells lies. Think I’d fool ye, Saunkie boy?”
   “You shore would,” I thunk back. “If you could. What’s up, Uncle Lem?”
   At that he slowed down and started to saunter back in a wide circle.
   “Oh, I just had an idy yer Maw might like a mess of blackberries,” he thunk, kicking a pebble very nonchalant. “If anybody asks you say you ain’t seen me. It’s no lie. You ain’t.”
   “Uncle Lem,” I thunk, real loud, “I gave Maw my bounden word I wouldn’t let you out of range without me along, account of the last time you got away—”
   “Now, now, my boy,” Uncle Lem thunk fast. “Let bygones be bygones.”
   “You just can’t say no to a friend, Uncle Lem,” I reminded him, taking a last turn of the wire around the runner. “So you wait a shake till I get this cream soured and we’ll both go together, wherever it is you have in mind.”
   I saw the checked pants among the bushes and he come out in the open and give me a guilty smile.
   Uncle Lem’s a fat little feller. He means well, I guess, but he can be talked into most anything by most anybody, which is why we have to keep a close eye on him.
   “How you gonna do it?” he asked me, looking at the creamjug. “Make the little critters work faster?”
   “Uncle Lem!” I said. “You know better’n that. Cruelty to dumb animals is something I can’t abide.
   Them there little critters work hard enough souring milk the way it is. They’re such teentsy-weentsy fellers I kinda feel sorry for ’em. Why, you can’t even see ’em without you go kinda crosseyed when you look. Paw says they’re enzymes. But they can’t be. They’re too teeny.”
   “Teeny is as teeny does,” Uncle Lem said. “How you gonna do it, then?”
   “This here gadget,” I told him, kinda proud, “will send Maw’s creamjug ahead into next week some time. This weather, don’t take cream more’n a couple of days but I’m giving it plenty of time. When I bring it back-bingo, it’s sour.” I set the jug on the sled.
   “I never seen such a do-lass brat,” Uncle Lem said, stepping forward and bending a wire crosswise.
   “You better do it thataway, on account of the thunderstorm next Tuesday. All right now, shoot her off.”
   So I shot her off. When she come back, sure enough, the cream was sour enough to walk a mouse.
   Crawling up the can there was a hornet from next week, which I squashed. Now that was a mistake. I knowed it the minute I touched the jug. Dang Uncle Lem, anyhow.
   He jumped back into the underbrush, squealing real happy.
   “Fooled you that time, you young stinker,” he yelled back. “Let’s see you get your thumb outa the middle of next week!”
   It was the time-lag done it. I mighta knowed. When he crossed that wire he didn’t have no thunderstorm in mind at all. Took me nigh onto ten minutes to work myself loose, account of some feller called Inertia, who mixes in if you ain’t careful when you fiddle around with time. I don’t understand much about it myself. I ain’t got my growth yet. Uncle Lem says he’s already forgot more’n I’ll ever know.
   With that head start I almost lost him. Didn’t even have time to change into my store-bought clothes and I knowed by the way he was all dressed up fit to kill he was headed for somewheres fancy.
   He was worried, too. I kept running into little stray worrisome thoughts he’d left behind him, hanging like teeny little mites of clouds on the bushes. Couldn’t make out much on account of they was shredding away by the time I got there but he’d shore done something he shouldn’t. That much anybody coulda told. They went something like this: “Worry, worry-wish I hadn’t done it-oh, heaven help me if Grandpaw ever finds out-oh, them nasty Pughs, how could I a-been such a fool? Worry, worry-pore ole feller, such a good soul, too, never done nobody no harm and look at me now.
   “That Saunk, too big for his britches, teach him a thing or two, ha-ha. Oh, worry, worry-never mind, brace up, you good ole boy, everything’s bound to turn out right in the end. You deserve the best, bless you, Lemuel. Grandpaw’ll never find out.”
   Well, I seen his checkered britches high-tailing through the woods after a bit, but I didn’t catch up to him until he was down the hill, across the picnic grounds at the edge of town and pounding on the sill of the ticket-window at the railroad station with a Spanish dubloon he snitched from Paw’s seachest.
   It didn’t surprise me none to hear him asking for a ticket to State Center. I let him think I hadn’t caught up. He argued something turrible with the man behind the window but finally he dug down in his britches and fetched up a silver dollar, and the man calmed down.
   The train was already puffing up smoke behind the station when Uncle Lem darted around the corner. Didn’t leave me much time but I made it too-just. I had to fly a little over the last half-dozen yards but I don’t think anybody noticed.
   Once when I was just a little shaver there was a Great Plague in London, where we were living at the time, and all us Hogbens had to clear out. I remember the hullabaloo in the city but looking back now it don’t seem a patch on the hullabaloo in State Center station when the train pulled in. Times have changed, I guess.
   Whistles blowing, horns honking, radios yelling bloody murder-seems like every invention in the last two hundred years had been noisier than the one before it. Made my head ache until I fixed up something Paw once called a raised decibel threshold, which was pure showing-off.
   Uncle Lem didn’t know I was anywhere around. I took care to think real quiet but he was so wrapped up in his worries he wasn’t paying no mind to nothing. I followed him through the crowds in the station and out onto a wide street full of traffic. It was a relief to get away from the trains.
   I always hate to think what’s going on inside the boiler, with all the little bitty critters so small you can’t hardly see ’em, pore things, flying around all hot and excited and bashing their heads together. It seems plumb pitiable.
   Of course, it just don’t do to think what’s happening inside the automobiles that go by.
   Uncle Lem knowed right where he was headed. He took off down the Street so fast I had to keep reminding myself not to fly, trying to keep up. I kept thinking I ought to get in touch with the folks at home, in case this turned into something I couldn’t handle, but I was plumb stopped everywhere I turned. Maw was at the church social that afternoon and she whopped me the last time I spoke to her outa thin air right in front of the Reverend Jones. He ain’t used to us Hogbens yet.
   Paw was daid drunk. No good trying to wake him up. And I was scared to death I would wake the baby if I tried to call on Grandpaw.
   Uncle Lem scuttled right along, his checkered legs a-twinkling. He was worrying at the top of his mind, too. He’d caught sight of a crowd in a side-street gathered around a big truck, looking up at a man standing on it and waving bottles in both hands.
   He seemed to be making a speech about headaches. I could hear him all the way to the corner. There was big banners tacked along the sides of the truck that said, PUGH HEADACHE CURE.
   “Oh, worry, worry!” Uncle Lem thunk. “Oh, bless my toes, what am I going to do? I never dreamed anybody’d marry Lily Lou Mutz. Oh, worry!”
   Well, I reckon we’d all been surprised when Lily Lou Mutz up and got herself a husband awhile back-around ten years ago, I figgered. But what it had to do with Uncle Lem I couldn’t think. Lily Lou was just about the ugliest female that ever walked. Ugly ain’t no word for her, pore gal.
   Grandpaw said once she put him in mind of a family name of Gorgon he used to know. Not that she wasn’t a goodhearted critter. Being so ugly, she put up with a lot in the way of rough acting-up from the folks in the village-the riff-raff lot, I mean.
   She lived by herself in a little shack up the mountain and she musta been close onto forty when some feller from the other side of the river come along one day and rocked the whole valley back on its heels by asking her to marry up with him. Never saw the feller myself but I heard tell he wasn’t no beauty-prize winner neither.
   Come to think of it, I told myself right then, looking at the truck-come to think of it, feller’s name was Pugh.
   Chapter 2. A Fine Old Feller
   Next thing I knowed, Uncle Lem had spotted somebody under a lamp-post on the sidewalk, at the edge of the crowd. He trotted over. It seemed to be a big gorilla and a little gorilla, standing there watching the feller on the truck selling bottles with both hands.
   “Come and get it,” he was yelling. “Come and get your bottle of Pugh’s Old Reliable Headache Cure while they last!”
   “Well, Pugh, here I am,” Uncle Lem said, looking up at the big gorilla. “Hello, Junior,” he said right afterward, glancing down at the little gorilla. I seen him shudder a little.
   You shore couldn’t blame him for that. Two nastier specimens of the human race I never did see in all my born days. If they hadn’t been quite so pasty-faced or just the least mite slimmer, maybe they wouldn’t have put me so much in mind of two well-fed slugs, one growed-up and one baby-sized. The paw was alldressed up in a Sunday-meeting suit with a big gold watch-chain across his front and the way he strutted you’d a thought he’d never had a good look in a mirror.
   “Howdy, Lem,” he said, casual-like. “Right on time, I see. Junior, say howdy to Mister Lem Hogben.
   You owe Mister Hogben a lot, sonny.” And he laughed a mighty nasty laugh.
   Junior paid him no mind. He had his beady little eyes fixed on the crowd across the street. He looked about seven years old and mean as they come.
   “Shall I do it now, paw?” he asked in a squeaky voice. “Can I let ’em have it now, paw? Huh, paw?”
   From the tone he used, I looked to see if he’d got a machine-gun handy. I didn’t see none but if looks was ever mean enough to kill Junior Pugh could of mowed the crowd right down.
   “Manly little feller, ain’t he, Lem?” Paw Pugh said, real smug. “I tell you, I’m mighty proud of this youngster. Wish his dear grandpaw coulda lived to see him. A fine old family line, the Pughs is.
   Nothing like it anywhere. Only trouble is, Junior’s the last of his race. You see why I got in touch with you, Lem.”
   Uncle Lem shuddered again.“Yep,” he said. “I see, all right. But you’re wasting your breath, Pugh. I ain’t a-gonna do it.”
   Young Pugh spun around in his tracks.
   “Shall I let him have it, paw?” he squeaked, real eager. “Shall I, paw? Now, paw? Huh?”
   “Shaddup, sonny,” the big feller said and he whammed the little feller across the side of the haid.
   Pugh’s hands was like hams. He shore was built like a gorilla.
   The way his great big arms swung down from them big hunched shoulders, you’d of thought the kid would go flying across the street when his paw whopped him one. But he was a burly little feller. He just staggered a mite and then shook his haid and went red in the face.
   He yelled out, loud and squeaky,“Paw, I warned you! The last time you whammed me I warned you! Now I’m gonna let you have it!”
   He drew a deep breath and his two little teeny eyes got so bright I coulda sworn they was gonna touch each other across the middle of his nose. His pasty face got bright red.
   “Okay, Junior,” Paw Pugh said, real hasty. “The crowd’s ready for you. Don’t waste your strength on me, sonny. Let the crowd have it!”
   Now all this time I was standing at the edge of the crowd, listening and watching Uncle Lem. But just then somebody jiggled my arm and a thin kinda voice said to me, real polite,“Excuse me, but may I ask a question?”
   I looked down. It was a skinny man with a kind-hearted face. He had a notebook in his hand.
   “It’s all right with me,” I told him, polite. “Ask away, mister.”
   “I just wondered how you feel, that’s all,” the skinny man said, holding his pencil over the notebook ready to write down something.
   “Why, peart,” I said. “Bight kind of you to inquire. Hope you’re feeling well too, mister.”
   He shook his head, kind of dazed.“That’s the trouble,” he said. “I just don’t understand it. I feel fine.”
   “Why not?” I asked. “Fine day.”
   “Everybody here feels fine,” he went right on, just like I hadn’t spoke. “Barring normal odds, everybody’s in average good health in this crowd. But in about five minutes or less, as I figure it—” He looked at his wristwatch.
   Just then somebody hit me right on top of the haid with a red-hot sledge-hammer.
   Now you shore can’t hurt a Hogben by hitting him on the bald. Anybody’s a fool to try. I felt my knees buckle a little but I was all right in a couple of seconds and I looked around to see who’d whammed me.
   Wasn’t a soul there. But oh my, the moaning and groaning that was going up from that there crowd!
   People was a-clutching at their foreheads and a-staggering around the street, clawing at each other to get to that truck where the man was handing out the bottles of headache cure as fast as he could take in the dollar bills.
   The skinny man with the kind face rolled up his eyes like a duck in thunder.
   “Oh, my head!” he groaned. “What did I tell you? Oh, my head!” Then he sort of tottered away, fishing in his pocket for money.
   Well, the family always did say I was slow-wilted but you’d have to be downright feeble-minded if you didn’t know there was something mighty peculiar going on around here. I’m no ninny, no matter what Maw says. I turned around and looked for Junior Pugh.
   There he stood, the fat-faced little varmint, red as a turkey-gobbler, all swole up and his mean little eyes just a-flashing at the crowd.
   “It’s a hex,” I thought to myself, perfectly calm. “I’d never have believed it but it’s a real hex. Now how in the world—”
   Then I remembered Lily Lou Mutz and what Uncle Lem had been thinking to himself. And I began to see the light.
   The crowd had gone plumb crazy, fighting to get at the headache cure. I purty near had to bash my way over toward Uncle Lem. I figgered it was past time I took a hand, on account of him being so soft in the heart and likewise just about as soft in the haid.
   “Nosirree,” he was saying, firm-like. “I won’t do it. Not by no manner of means I won’t.”
   “Uncle Lem,” I said.
   I bet he jumped a yard into the air.
   “Saunk!” he squeaked. He flushed up and grinned sheepish and then he looked mad, but I could tell he was kinda relieved, too. “I told you not to foller me,” he said.
   “Maw told me not to let you out of my sight,” I said. “I promised Maw and us Hogbens never break a promise. What’s going on here, Uncle Lem?”
   “Oh, Saunk, everything’s gone dead wrong!” Uncle Lem wailed out. “Here I am with a heart of gold and I’d just as soon be dead! Meet Mister Ed Pugh, Saunk. He’s trying to get me kilt.”
   “Now Lem,” Ed Pugh said. “You know that ain’t so. I just want my rights, that’s all. Pleased to meet you, young fellow. Another Hogben, I take it. Maybe you can talk your uncle into—”
   “Excuse me for interrupting, Mister Pugh,” I said, real polite. “But maybe you’d better explain. All this is purely a mystery to me.”
   He cleared his throat and threw his chest out, important-like. I could tell this was something he liked to talk about. Made him feel pretty big, I could see.
   “I don’t know if you was acquainted with my dear departed wife, Lily Lou Mutz that was,” he said.
   “This here’s our little child, Junior. A fine little lad he is too. What a pity we didn’t have eight or ten more just like him.” He sighed real deep.
   “Well, that’s life. I’d hoped to marry young and be blessed with a whole passel of younguns, being as how I’m the last of a fine old line. I don’t mean to let it die out, neither.” Here he gave Uncle Lem a mean look. Uncle Lem sorta whimpered.
   “I ain’t a-gonna do it,” he said. “You can’t make me do it.”
   “We’ll see about that,” Ed Pugh said, threatening. “Maybe your young relative here will be more reasonable. I’ll have you know I’m getting to be a power in this state and what I says goes.”
   “Paw,” little Junior squeaked out just then, “Paw, they’re kinda slowing down. Kin I give it to ’em double-strength this time, Paw? Betcha I could kill a few if I let myself go. Hey, Paw—”
   Ed Pugh made as if he was gonna clonk the little varmint again, but I guess he thought better of it.
   “Don’t interrupt your elders, sonny,” he said. “Paw’s busy. Just tend to your job and shut up.” He glanced out over the moaning crowd. “Give that bunch over beyond the truck a little more treatment,”
   he said.“They ain’t buying fast enough. But no double-strength, Junior. You gotta save your energy.
   You’re a growing boy.”
   He turned back to me.“Junior’s a talented child,” he said, very proud. “As you can see. He inherited it from his dear dead-and-gone mother, Lily Lou. I was telling you about Lily Lou. It was my hope to marry young, like I said, but the way things worked out, somehow I just didn’t get around to wifin’ till I’d got well along into the prime of life.”
   He blew out his chest like a toadfrog, looking down admiring. I never did see a man that thought better of himself.“Never found a woman who’d look at-I mean, never found the right woman,” he went on, “till the day I met Lily Lou Mutz.”
   “I know what you mean,” I said, polite. I did, too. He musta searched a long, long ways before he found somebody ugly enough herself to look twice at him. Even Lily Lou, pore soul, musta thunk a long time afore she said yes.
   “And that,” Ed Pugh went on, “is where your Uncle Lem comes in. It seems like he’d give Lily Lou a bewitchment quite some while back.”
   “I never!” Uncle Lem squealed. “And anyway, how’d I know she’d get married and pass it on to her child? Who’d ever think Lily Lou would—”
   “He gave her a bewitchment,” Ed Pugh went right on talking. “Only she never told me till she was a-layin’ on her death-bed a year ago. Lordy, I sure woulda whopped her good if I’d knowed how she held out on me all them years! It was the hex Lemuel gave her and she inherited it on to her little child.”
   “I only done it to protect her,” Uncle Lem said, right quick. “You know I’m speaking the truth, Saunk boy. Pore Lily Lou was so pizon ugly, people used to up and heave a clod at her now and then afore they could help themselves. Just automatic-like. Couldn’t blame ’em. I often fought down the impulse myself.
   “But pore Lily Lou, I shore felt sorry for her. You’ll never know how long I fought down my good impulses, Saunk. But my heart of gold does get me into messes. One day I felt so sorry for the pore hideous critter I gave her the hexpower. Anybody’d have done the same, Saunk.”
   “How’d you do it?” I asked, real interested, thinking it might come in handy someday to know. I’m young yet, and I got lots to learn.
   Well, he started to tell me and it was kinda mixed up. Bight at first I got a notion some furrin feller named Gene Chromosome had done it for him and after I got straight on that part he’d gone cantering off into a rigamarole about the alpha waves of the brain.
   Shucks, I knowed that much my own self. Everybody musta noticed the way them little waves go a-sweeping over the tops of people’s haids when they’re thinking. I’ve watched Grandpaw sometimes when he had as many as six hundred different thoughts follering each other up and down them little paths where his brain is. Hurts my eyes to look too close when Grandpaw’s thinking.
   “So that’s how it is, Saunk,” Uncle Lem wound up. “And this ,here little rattlesnake’s inherited the whole shebang.”
   “Well, why don’t you get this here Gene Chromosome feller to unscramble Junior and put him back the way other people are?” I asked. “I can see how easy you could do it. Look here, Uncle Lem.” I focused down real sharp on Junior and made my eyes go funny the way you have to when you want to look inside a person.
   Sure enough, I seen just what Uncle Lem meant. There was teensyweensy little chains of fellers, all hanging onto each other for dear life, and skinny little rods jiggling around inside them awful teensy cells everybody’s made of-except maybe Little Sam, our baby.
   “Look here, Uncle Lem,” I said. “All you did when you gave Lily Lou the hex was to twitch these here little rods over thataway and patch ’em onto them little chains that wiggle so fast. Now why can’t you switch ’em back again and make Junior behave himself? It oughta be easy.”
   “It would be easy,” Uncle Lem kinda sighed at me. “Saunk, you’re a scatterbrain. You wasn’t listening to what I said. I can’t switch ’em back without I kill Junior.”
   “The world would be a better place,” I said.
   “I know it would. But you know what we promised Grandpaw? No more killings.”
   “But Uncle Lem!” I bust out. “This is turrible! You mean this nasty little rattlesnake’s gonna go on all his life hexing people?”
   “Worse than that, Saunk,” pore Uncle Lem said, almost crying. “He’s gonna pass the power on to his descendants, just like Lily Lou passed it on to him.”
   For a minute it sure did look like a dark prospect for the human race. Then I laughed.
   “Cheer up, Uncle Lem,” I said. “Nothing to worry about. Look at the little toad. There ain’t a female critter alive who’d come within a mile of him. Already he’s as repulsive as his daddy. And remember, he’s Lily Lou Mutz’s child, too. Maybe he’ll get even horribler as he grows up. One thing’s sure-he ain’t never gonna get married.”
   “Now there’s where you’re wrong,” Ed Pugh busted in, talking real loud. He was red in the face and he looked mad. “Don’t think I ain’t been listening,” he said. “And don’t think I’m gonna forget what you said about my child. I told you I was a power in this town. Junior and mecan go a long way, using his talent to help us.
   “Already I’ve got on to the board of aldermen here and there’s gonna be a vacancy in the state senate come next week-unless the old coot I have in mind’s a lot tougher than he looks. So I’m warning you, young Hogben, you and your family’s gonna pay for them insults.”
   “Nobody oughta get mad when he hears the gospel truth about himself,” I said. “Junior is a repulsive specimen.”
   “He just takes getting used to,” his paw said. “All us Pughs is hard to understand. Deep, I guess. But we got our pride. And I’m gonna make sure the family line never dies out. Never, do you hear that, Lemuel?”
   Uncle Lem just shut his eyes up tight and shook his head fast.“Nosirree,” he said. “I’ll never do it.
   Never, never, never, never—”
   “Lemuel,” Ed Pugh said, real sinister. “Lemuel, do you want me to set Junior on you?”
   “Oh, there ain’t no use in that,” I said. “You seen him try to hex me along with the crowd, didn’t you?
   No manner of use, Mister Pugh. Can’t hex a Hogben.”
   “Well—” He looked around, searching his mind. “Hm-m. I’ll think of something. I’ll-soft-hearted, aren’t you? Promised your Grandpappy you wouldn’t kill nobody, hey? Lemuel, open your eyes and look over there across the street. See that sweet old lady walking with the cane? How’d you like it if I had Junior drop her dead in her tracks?”
   Uncle Lemuel just squeezed his eyes tighter shut.
   “I won’t look. I don’t know the sweet old thing. If she’s that old, she ain’t got much longer anyhow.
   Maybe she’d be better off dead. Probably got rheumatiz something fierce.”
   “All right, then, how about that purty young girl with the baby in her arms? Look, Lemuel. Mighty sweet-looking little baby. Pink ribbon in its bonnet, see? Look at them dimples. Junior, get ready to blight them where they stand. Bubonic plague to start with maybe. And after that—”
   “Uncle Lem,” I said, feeling uneasy. “I dunno what Grandpaw would say to this. Maybe—”
   Uncle Lem popped his eyes wide open for just a second. He glared at me, frantic.
   “I can’t help it if I’ve got a heart of gold,” he said. “I’m a fine old feller and everybody picks on me.
   Well, I won’t stand for it. You can push me just so far. Now I don’t care if Ed Pugh kills off the whole human race. I don’t care if Grandpaw does find out what I done. I don’t care a hoot about nothing no more.” He gave a kind of wild laugh.
   “I’m gonna get out from under. I won’t know nothing about nothing. I’m gonna snatch me a few winks, Saunk.”
   And with that he went rigid all over and fell flat on his face on the sidewalk, stiff as a poker.
   Chapter 3. Over a Barrel
   Well, worried as I was, I had to smile. Uncle Lem’s kinda cute sometimes. I knowed he’d put himself to sleep again, the way he always does when trouble catches up with him. Paw says it’s catalepsy but cats sleep a lot lighter than that.
   Uncle Lem hit the sidewalk flat and kinda bounced a little. Junior give a howl of joy. I guess maybe he figgered he’d had something to do with Uncle Lem falling over. Anyhow, seeing somebody down and helpless, Junior naturally rushed over and pulled his foot back and kicked Uncle Lem in the side of the haid.
   Well, like I said, us Hogbens have got pretty tough haids. Junior let out a howl. He started dancing around nursing his foot in both hands.
   “I’ll hex you good!” he yelled at Uncle Lem. “I’ll hex you good, you-you ole Hogben, you!” He drew a deep breath and turned purple in the face and-And then it happened.
   It was like a flash of lightning. I don’t take no stock in hexes, and I had a fair idea of what was happening, but it took me by surprise. Paw tried to explain to me later how it worked and he said it just stimulated the latent toxins inherent in the organism. It made Junior into a catalytoxic agent on account of the way the rearrangement of the desoxyribonucleic acid his genes was made of worked on the kappa waves of his nasty little brain, stepping them up as much as thirty microvolts. But shucks, you know Paw. He’s too lazy to figger the thing out in English. He just steals them fool words out of other folks’ brains when he needs ’em.
   What really happened was that all the pizon that little varmint had bottled up in him, ready to let go on the crowd, somehow seemed to r’ar back and smack Uncle Lem right in the face. I never seen such a hex. And the awful part was-it worked.
   Because Uncle Lem wasn’t resisting a mite now he was asleep. Red-hot pokers wouldn’t have waked him up and I wouldn’t put red-hot pokers past little Junior Pugh. But he didn’t need ’em this time. The hex hit Uncle Lem like a thunderbolt.
   He turned pale green right before our eyes.
   Somehow it seemed to me a turrible silence fell as Uncle Lem went green. I looked up, surprised.
   Then I realized what was happening. All that pitiful moaning and groaning from the crowd had stopped.
   People was swigging away at their bottles of headache cure, rubbing their foreheads and kinda laughing weak-like with relief. Junior’s whole complete hex had gone into Uncle Lem and the crowd’s headaches had naturally stopped right off.
   “What’s happened here?” somebody called out in a kinda familiar voice. “Has that man fainted?
   Why don’t you help him? Here, let me by-I’m a doctor.”
   It was the skinny man with the kind-looking face. He was still drinking out of the headache bottle as he pushed his way through the crowd toward us but he’d put his notebook away. When he saw Ed Pugh he flushed up angrylike.
   “So it’s you, is it, Alderman Pugh?” he said. “How is it you’re always around when trouble starts?
   What did you do to this poor man, anyhow? Maybe this time you’ve gone too far.”
   “I didn’t do a thing,” Ed Pugh said. “Never touched him. You watch your tongue, Dr. Brown, or you’ll regret it. I’m a powerful man in this here town.”
   “Look at that!” Dr. Brown yells, his voice going kinda squeaky as he stares down at Uncle Lem.
   “The man’s dying! Call an ambulance, somebody, quick!”
   Uncle Lem was changing color again. I had to laugh a little, inside my haid. I knowed what was happening and it was kinda funny. Everybody’s got a whole herd of germs and viruses and suchlike critters swarming through them all the time, of course.
   When Junior’s hex hit Uncle Lem it stimulated the entire herd something turrible, and a flock of little bitty critters Paw calls antibodies had to get to work pronto. They ain’t really as sick as they look, being white by nature.
   Whenever a pizon starts chawing on you these pale little fellers grab up their shooting-irons and run like crazy to the battlefield in your insides. Such fighting and yelling and swearing you never seen. It’s a regular Bull Run.
   That was going on right then inside Uncle Lem. Only us Hogbens have got a special militia of our own inside us. And they got called up real fast.
   They was swearing and kicking and whopping the enemy so hard Uncle Lem had gone from pale green to a sort of purplish color, and big yeller and blue spots was beginning to bug out all over him where it showed. He looked uncommon sick. Course it didn’t do him no real harm. The Hogbens militia can lick any germ that breathes.
   But he sure looked revolting.
   The skinny doctor crouched down beside Uncle Lem and felt his pulse.
   “Now you’ve done it,” he said, looking up at Ed Pugh. “I don’t know how you’ve worked this, but for once you’ve gone too far. This man seems to have bubonic plague. I’ll see you’re put under control this time and that young Kallikak of yours, too.”
   Ed Pugh just laughed a little. But I could see he was mad.
   “Don’t you worry about me, Dr. Brown,” he said, mean. “When I get to be governor-and I got my plans all made-that there hospital you’re so proud of ain’t gonna operate on state funds no more. A fine thing!
   “Folks laying around in hospitals eating their fool heads off! Make ’em get out and plough, that’s what I say. Us Pughs never gets sick. I got lots of better uses for state money than paying folks to lay around in bed when I’m governor.”
   All the doctor said was,“Where’s that ambulance?”
   “If you mean that big long car making such a noise,” I said, “it’s about three miles off but coming fast. Uncle Lem don’t need no help, though. He’s just having an attack. We get ’em in the family all the time. It don’t mean nothing.”
   “Good heavens!” the doc said, staring down at Uncle Lem. “You mean he’s had this before and lived?” Then he looked up at me and smiled all of a sudden. “Oh, I see,” he said. “Afraid of hospitals, are you? Well, don’t worry. We won’t hurt him.”
   That surprised me some. He was a smart man. I’d fibbed a little for just that reason. Hospitals is no place for Hogbens. People in hospitals are too danged nosy. So I called Uncle Lem real loud, inside my head.
   “Uncle Lem,” I hollered, only thinking it, not out loud. “Uncle Lem, wake up quick! Grandpaw’ll nail your hide to the barn door if’n you let yourself get took to a hospital. You want ’em to find out about them two hearts you got in your chest? And the way your bones are fixed and the shape of your gizzard? Uncle Lem! Wake up!”
   It wasn’t no manner of use. He never even twitched.
   Right then I began to get really scared. Uncle Lem had sure landed me in the soup. There I was with all that responsibility on my shoulders and I didn’t have the least idea how to handle it. I’m just a young feller after all. I can hardly remember much farther back than the great fire of London, when Charles II was king, with all them long curls a-hanging on his shoulders. On him, though, they looked good.
   “Mister Pugh,” I said, “you’ve got to call off Junior. I can’t let Uncle Lem get took to the hospital.
   You know I can’t.”
   “Junior, pour it on,” Mister Pugh said, grinning real nasty. “I want a little talk with young Hogben here.” The doctor looked up, puzzled, and Ed Pugh said, “Step over here a mite, Hogben. I want a private word with you. Junior, bear down!”
   Uncle Lem’s yellow and blue spots got green rings around their outside edges. The doctor sorta gasped and Ed Pugh took my arm and pulled me back. When we was out of earshot he said to me, confidential, fixing me with his tiny little eyes: “I reckon you know what I want, Hogben. Lem never did say he couldn’t, he only said he wouldn’t, so I know you folks can do it for me.”
   “Just exactly what is it you want, Mister Pugh?” I asked him.
   “You know. I want to make sure our fine old family line goes on. I want there should always be Pughs. I had so much trouble getting married off myself and I know Junior ain’t going to be easy to wife. Women don’t have no taste nowadays.
   “Since Lily Lou went to glory there hasn’t been a woman on earth ugly enough to marry a Pugh and I’m skeered Junior’ll be the last of a great line. With his talent I can’t bear the thought. You just fix it so our family won’t never die out and I’ll have Junior take the hex off Lemuel.”
   “If I fixed it so your line didn’t die out,” I said, “I’d be fixing it so everybody else’s line would die out, just as soon as there was enough Pughs around.”
   “What’s wrong with that?” Ed Pugh asked, grinning. “Way I see it we’re good strong stock.” He flexed his gorilla arms. He was taller than me, even. “No harm in populatin’ the world with good stock, is there? I figger given time enough us Pughs could conquer the whole danged world. And you’re gonna help us do it, young Hogben.”
   “Oh, no,” I said. “Oh, no! Even if I knowed how—”
   There was a turrible noise at the end of the street and the crowd scattered to make way for the ambulance, which drawed up at the curb beside Uncle Lem. A couple of fellers in white coats jumped out with a sort of pallet on sticks. Dr. Brown stood up, looking real relieved.
   “Thought you’d never get here,” he said. “This man’s a quarantine case, I think. Heaven knows what kind of results we’ll find when we start running tests on him. Hand me my bag out of the back there, will you? I want my stethoscope. There’s something funny about this man’s heart.”
   Well, my heart sunk right down into my boots. We was goners and I knowed it-the whole Hogben tribe. Once them doctors and scientists find out about us we’ll never know a moment’s peace again as long as we live. We won’t have no more privacy than a corncob.
   Ed Pugh was watching me with a nasty grin on his pasty face.
   “Worried, huh?” he said. “You gotta right to be worried. I know about you Hogbens. All witches.
   Once they get Lem in the hospital, no telling what they’ll find out. Against the law to be witches, probably. You’ve got about half a minute to make up your mind, young Hogben. What do you say?”
   Well, what could I say? I couldn’t give him a promise like he was asking, could I? Not and let the whole world be overrun by hexing Pughs. Us Hogbens live a long time. We’ve got some pretty important plans for the future when the rest of the world begins to catch up with us. But if by that time the rest of the world is all Pughs, it won’t hardly seem worth while, somehow. I couldn’t say yes.
   But if I said no Uncle Lem was a goner. Us Hogbens was doomed either way, it seemed to me.
   Looked like there was only one thing to do. I took a deep breath, shut my eyes, and let out a desperate yell inside my head.
   “Grandpaw!” I hollered.
   “Yes, my boy?” said a big deep voice in the middle of my brain. You’d athought he’d been right alongside me all the time, just waiting to be called. He was a hundred-odd miles off, and sound asleep.
   But when a Hogben calls in the tone of voice I called in he’s got a right to expect an answer-quick. I got it.
   Mostly Grandpaw woulda dithered around for fifteen minutes, asking cross questions and not listening to the answers, and talking in all kinds of queer old-fashioned dialects, like Sanskrit, he’s picked up through the years. But this time he seen it was serious.
   “Yes, my boy?” was all he said.
   I flapped my mind wide open like a school-book in front of him. There wasn’t no time for questions and answers. The doe was getting out his dingus to listen to Uncle Lem’s two hearts beating out of tune and once he heard that the jig would be up for us Hogbens.
   “Unless you let me kill ’em, Grandpaw,” I added. Because by that time I knowed he’d read the whole situation from start to finish in one fast glance.
   It seemed to me he was quiet an awful long time after that. The doe had got the dingus out and he was fitting its little black arms into his ears. Ed Pugh was watching me like a hawk. Junior stood there all swole up with pizon, blinking his mean little eyes around for somebody to shoot it at. I was half hoping he’d pick on me. I’d worked out a way to make it bounce back in his face and there was a chance it might even kill him.
   I heard Grandpaw give a sorta sigh in my mind.
   “They’ve got us over a barrel, Saunk,” he said. I remember being a little surprised he could speak right plain English when he wanted to. “Tell Pugh we’ll do it.”
   “But Grandpaw—” I said.
   “Do as I say!” It gave me a headache, he spoke so firm. “Quick, Saunk! Tell Pugh we’ll give him what he wants.”
   Well, I didn’t dare disobey. But this once I really came close to defying Grandpaw.
   It stands to reason even a Flogben has got to get senile someday, and I thought maybe old age had finally set in with Grandpaw at last.
   What I thunk at him was,“All right, if you say so, but I sure hate to do it. Seems like if they’ve got us going and coming, the least we can do is take our medicine like Hogbens and keep all that pizon bottled up in Junior stead of spreading it around the world.” But out loud I spoke to Mister Pugh.
   “All right, Mister Pugh,” I said, real humble. “You win. Only, call off your hex. Quick, before it’s too late.”
   Chapter 4. Pughs A-Coming
   Mister Pugh had a great big yellow automobile, low-slung, without no top. It went awful fast. And it was sure awful noisy. Once I’m pretty sure we run over a small boy in the road but Mister Pugh paid him no mind and I didn’t dare say nothing. Like Grandpaw said, the Pughs had us over a barrel.
   It took quite a lot of palaver before I convinced’em they’d have to come back to the homestead with me. That was part of Grandpaw’s orders.
   “How do I know you won’t murder us in cold blood once you get us out there in the wilderness?”
   Mister Pugh asked.
   “I could kill you right here if I wanted,” I told him. “I would too but Grandpaw says no. You’re safe if Grandpaw says so, Mister Pugh. The word of a Hogben ain’t never been broken yet.”
   So he agreed, mostly because I said we couldn’t work the spells except on home territory. We loaded Uncle Lem into the back of the car and took off for the hills. Had quite an argument with the doc, of course. Uncle Lem sure was stubborn.
   He wouldn’t wake up nohow but once Junior took the hex off Uncle Lem faded out fast to a good healthy color again. The doc just didn’t believe it coulda happened, even when he saw it. Mister Pugh had to threaten quite a lot before we got away. We left the doe sitting on the curb, muttering to himself and rubbing his haid dazed like.
   I could feel Grandpaw a-studying the Pughs through my mind all the way home. He seemed to be sighing and kinda shaking his haid-such as it is-and working out problems that didn’t make no manner of sense to me.
   When we drawed up in front of the house there wasn’t a soul in sight. I could hear Grandpaw stirring and muttering on ,his gunnysack in the attic but Paw seemed to have went invisible and he was too drunk to tell me where he was when I asked. The baby was asleep. Maw was still at the church sociable and Grandpaw said to leave her be.
   “We can work this out together, Saunk,” he said as soon as I got outa the car. “I’ve been thinking.
   You know that sled you fixed up to sour your Maw’s cream this morning? Drag it out, son. Drag it out.”
   I seen in a flash what he had in mind.“Oh, no, Grandpaw!” I said, right out loud.
   “Who you talking to?” Ed Pugh asked, lumbering down outa the car. “I don’t see nobody. This your homestead? Ratty old dump, ain’t it? Stay close to me, Junior. I don’t trust these folks any farther’n I can see em.
   “Get the sled, Saunk,” Grandpaw said, very firm. “I got it all worked out. We’re gonna send these two gorillas right back through time, to a place they’ll really fit.”
   “But Grandpaw!” I hollered, only inside my head this time. “Let’s talk this over. Lemme get Maw in on it anyhow. Paw’s right smart when he’s sober. Why not wait till he wakes up? I think we oughta get the Baby in on it too. I don’t think sending ’em back through time’s a good ideaat all, Grandpaw.”
   “The Baby’s asleep,” Grandpaw said. “You leave him be. He read himself to sleep over his Einstein, bless his little soul.”
   I think the thing that worried me most was the way Grandpaw was talking plain English. He never does when he’s feeling normal. I thought maybe his old age had all caught up with him at one bank, and knocked all the sense outa his—so to speak—haid.
   “Grandpaw,” I said, trying to keep calm. “Don’t you see? If we send ’em back through time and give ’em what we promised it’ll make everything a million times worse than before. You gonna strand ’em back there in the year one and break your promise to ’em?”
   “Saunk!” Grandpaw said.
   “I know. If we promised we’d make sure the Pugh line won’t die Out, then we gotta make sure. But if we send ’em back to the year one that’ll mean all the time between then and now they’ll spend spreading out and spreading out. More Pughs every generation.
   “Grandpaw, five seconds after they hit the year one, I’m liable to feel my two eyes rush together in my haid and my face go all fat and pasty like Junior. Grandpaw, everybody in the world may be Pughs if we give ’em that much time to spread out in!”
   “Cease thy chirming, thou chilce dolt,” Grandpaw hollered. “Do my bidding, young fool!”
   That made me feel a little better but not much. I went and dragged out the sled. Mister Pugh put up quite a argument about that.
   “I ain’t rid on a sled since I was so high,” he said. “Why should I git on one now? This is some trick.
   I won’t do it.”
   Junior tried to bite me.
   “Now Mister Pugh,” I said, “you gotta cooperate or we won’t get nowheres. I know what I’m doing.
   Just step up here and set down. Junior, there’s room for you in front. That’s fine.”
   If he hadn’t seen how worried I was I don’t think he’d a-done it. But I couldn’t hide how I was feeling.
   “Where’s your Grandpaw?” he asked, uneasy. “You’re not going to do this whole trick by yourself, are you? Young ignorant feller like you? I don’t like it. Suppose you made a mistake?”
   “We give our word,” I reminded him. “Now just kindly shut up and let me concentrate. Or maybe you don’t want the Pugh line to last forever?”
   “That was the promise,” he says, settling himself down. “You gotta do it. Lenune know when you commence.”
   “All right, Saunk,” Grandpaw says from the attic, right brisk. “Now you watch. Maybe you’ll learn a thing or two. Look sharp. Focus your eyes down and pick out a gene. Any gene.”
   Bad as I felt about the whole thing I couldn’t help being interested. When Grandpaw does a thing he does it up brown. Genes are mighty slippery little critters, spindle-shaped and awful teensy. They’re partners with some skinny guys called chromosomes, and the two of ’em show up everywhere you look, once you’ve got your eyes focused just right.
   “A good dose of ultraviolet ought to do the trick,” Grandpaw muttered. “Saunk, you’re closer.”
   I said,“All right, Grandpaw,” and sort of twiddled the light as it sifted down through the pines above the Pughs. Ultraviolet’s the color at the other end of the line, where the colors stop having names for most people.
   Grandpaw said,“Thanks, son. Hold it for a minute.”
   The genes began to twiddle right in time with the light waves. Junior said,“Paw, something’s tickling me.”
   Ed Pugh said,“Shut up.”
   Grandpaw was muttering to himself. I’m pretty sure he stole the words from that perfesser we keep in the bottle, but you can’t tell, with Grandpaw. Maybe he was the first person to make ’em up in the beginning.
   “The euchromatin,” he kept muttering. “That ought to. fix it. Ultraviolet gives us hereditary mutation and the euchromatin contains the genes that transmit heredity. Now that other stuff’s heterochromatin and that produces evolutionary change of the cataclysmic variety.
   “Very good, very good. We can always use a new species. Hum-m-m. About six bursts of heterochromatinic activity ought to do it.” He was quiet for a minute. Then he said, “Ich am eldre and ek magti! Okay, Saunk, take it away.”
   I let the ultraviolet go back where it came from.
   “The year one, Grandpaw?” I asked, very doubtful.
   “That’s close enough,” he said. “Wite thou the way?”
   “Oh yes, Grandpaw,” I said. And I bent over and give them the necessary push.
   The last thing I heard was Mister Pugh’s howl.
   “What’s that you’re doin’?” he hollered at me. “What’s the idea? Look out, there, young Hogben or — what’s this? Where we goin’? Young Saunk, I warn you, if this is some trick I’ll set Junior on you! I’ll send you such a hex as even you-u…
   Then the howl got real thin and small and far away until it wasn’t no more than the noise a mosquito makes. After that it was mighty quiet in the dooryard.
   I stood there all braced, ready to stop myself from turning into a Pugh if I could. Them little genes is tricky fellers.
   I knowed Grandpaw had made a turrible mistake.
   The minute them Pughs hit the year one and started to bounce back through time toward now I knowed what would happen.
   I ain’t sure how long ago the year one was, but there was plenty of time for the Pughs to populate the whole planet. I put two fingers against my nose to keep my eyes from banging each other when they started to rush together in the middle like all us Pughs’ eyes do— “You ain’t a Pugh yet, son,” Grandpaw said, chuckling. “Kin ye see ’em?”
   “No,” I said. “What’s happening?”
   “The sled’s starting to slow down,” he said. “Now it’s stopped. Yep, it’s the year one, all right. Look at all them men and women flockin’ outa the caves to greet their new company! My, my, what great big shoulders the men have got. Bigger even than Paw Pugh’s.
   “An’ ugh — just look at the women! I declare, little Junior’s positively handsome alongside them folks!
   He won’t have no trouble finding a wife when the time comes.”
   “But Grandpaw, that’s turrible!” I said.
   “Don’t sass your elders, Saunk,” Grandpaw chuckled. “Looka there now. Junior’s just pulled a hex.
   Another little child fell over flat on his ugly face. Now the little child’s mother is knocking Junior endwise. Now his pappy’s sailing into Paw Pugh. Look at that fight! Just look at it! Oh, I guess the Pugh family’s well took care of, Saunk.”
   “But what about our family?” I said, almost wailing.
   “Don’t you worry,” Grandpaw said. “Time’ll take care of that. Wait a minute, let me watch. Hm-m. A generation don’t take long when you know how to look. My, my, what ugly little critters the ten baby Pughs was! They was just like their pappy and their grandpappy.
   “I wish Lily Lou Mutz could see her grandbabies. I shorely do. Well, now, ain’t that cute? Every one of them babies growed up in a flash, seems like, and each of ’em has got ten babies of their own. I like to see my promises working out, Saunk. I said I’d do this, and I done it.”
   I just moaned.
   “All right,” Grandpaw said. “Let’s jump ahead a couple of centuries. Yep, still there and spreading like crazy. Family likeness is still strong, too. Hum-rn. Another thousand years and-well, I declare! If it ain’t Ancient Greece! Hasn’t changed a bit, neither. What do you know, Saunk!” He cackled right Out, tickled pink.
   “Remember what I said once about Lily Lou putting me in mind of an old friend of mine named Gorgon? No wonder! Perfectly natural. You ought to see Lily Lou’s great-great-great-grandbabies! No, on second thought, it’s lucky you can’t. Well, well, this is shore interesting.”
   He was still about three minutes. Then I heard him laugh.
   “Bang,” he said. “First heterochromatinic burst. Now the changes start.”
   “What changes, Grandpaw?” I asked, feeling pretty miserable.
   “The changes,” he said, “that show your old Grandpaw ain’t such a fool as you thought. I know what I’m doing. They go fast, once they start. Look there now, that’s the second change. Look at them little genes mutate!”
   “You mean,” I said, “I ain’t gonna turn into a Pugh after all? But Grandpaw, I thought we’d promised the Pughs their line wouldn’t die out.”
   “I’m keeping my promise,” Grandpaw said, dignified. “The genes will carry the Pugh likeness right on to the toot of the judgment horn, just like I said. And the hex power goes right along with it.”
   Then he laughed.
   “You better brace yourself, Saunk,” he said. “When Paw Pugh went sailing off into the year one seems like he uttered a hex threat, didn’t he? Well, he wasn’t fooling. It’s a-coming at you right now.”
   “Oh, Lordy!” I said. “There’ll be a million of ’em by the time they get here! Grandpaw! What’ll I do?”
   “Just brace yourself,” Grandpaw said, real unsympathetic. “A million, you think? Oh, no, lots more than a million.”
   “How many?” I asked him.
   He started in to tell me. You may not believe it but he’s still telling me. It takes that long. There’s that many of ’em.
   You see, it was like with that there Jukes family that lived down south of here. The bad ones was always a mite worse than their children and the same dang thing happened to Gene Chromosome and his kin, so to speak. The Pughs stayed Pughs and they kept the hex power-and I guess you might say the Pughs conquered the whole world, after all.
   But it could of been worse. The Pughs could of stayed the same size down through the generations.
   Instead they got smaller-a whole lot smaller. When I knowed’em they was bigger than most folks-Paw Pugh, anyhow.
   But by the time they’d done filtering the generations from the year one, they’d shrunk so much them little pale fellers in the blood was about their size. And many a knock-down drag-out fight they have with ’em, too.
   Them Pugh genes took such a beating from the heterochromatinic bursts Grandpaw told me about that they got whopped all outa their proper form. You might call’em a virus now-and of course a virus is exactly the same thing as a gene, except the virus is friskier. But heavens above, that’s like saying the Jukes boys is exactly the same as George Washington!
   The hex hit me-hard.
   I sneezed something tumble. Then I heard Uncle Lem sneezing in his sleep, lying back there in the yaller car. Grandpaw was still droning on about how many Pughs was a-coming at me right that minute, so there wasn’t no use asking questions. I fixed my eyes different and looked right down into the middle of that sneeze to see what had tickled me-Well, you never seen so many Junior Pughs in all your born days!
   It was the hex, all right. Likewise, them Pughs is still busy, hexing everybody on earth, off and on.
   They’ll do it for quite a time, too, since the Pugh line has got to go on forever, account of Grandpaw’s promise.
   They tell me even the microscopes ain’t never yet got a good look at certain viruses. The scientists are sure in for a surprise someday when they focus down real close and see all them pasty-faced little devils, ugly as sin, with their eyes set real close together, wiggling around hexing everybody in sight.
   It took a long time-since the year one, that is-but Gene Chromosome fixed it up, with Grandpaw’s help. So Junior Pugh ain’t a pain in the neck no more, so to speak.
   But I got to admit he’s an awful cold in the haid.
   OR ELSE
   Miguel and Fernandez were shooting inaccurately at each other across the valley when the flying saucer landed. They wasted a few bullets on the strange airship. The pilot appeared and began to walk across the valley and up the slope toward Miguel, who lay in the uncertain shade of a cholla, swearing and working the bolt of his rifle as rapidly as he could. His aim, never good, grew worse as the stranger approached. Finally, at the last minute, Miguel dropped his rifle, seized the machete beside him, and sprang to his feet.
   “Die then,” he said, and swung the blade. The steel blazed in the hot Mexican sun. The machete rebounded elastically from the stranger’s neck and flew high in the air, while Miguel’s arm tingled as though from an electric shock. A bullet came from across the valley, making the kind of sounda wasp’s sting might make if you heard it instead of feeling it. Miguel dropped and rolled into the shelter of a large rock. Another bullet shrieked thinly, and a brief blue flash sparkled on the stranger’s left shoulder.
   “Estoy perdido,” Miguel said, giving himself up for lost. Flat on his stomach, he lifted his head and snarled at his enemy.
   The stranger, however, made no inimical moves. Moreover, he seemed to be unarmed. Miguel’s sharp eyes searched him. The man was unusually dressed. He wore a cap made of short, shiny blue feathers. Under it his face was hard, ascetic and intolerant. He was very thin, and nearly seven feet tall.
   But he did seem to be unarmed. That gave Miguel courage. He wondered where his machete had fallen.
   He did not see it, but his rifle was only a few feet away.
   The stranger came and stood above Miguel.
   “Stand up,” he said. “Let us talk.”
   He spoke excellent Spanish, except that his voice seemed to be coming from inside Miguel’s head.
   “I will not stand up,” Miguel said. “If I stand up, Fernandez will shoot me. He is a very bad shot, but I would be a fool to take such a chance. Besides, this is very unfair. How much is Fernandez paying you?”
   The stranger looked austerely at Miguel.
   “Do you know where I came from?” he asked.
   “I don’t care a centavo where you came from,” Miguel said, wiping sweat from his forehead. He glanced toward a nearby rock where he had cached a goatskin of wine. “From los estados unidos, no doubt, you and your machine of flight. The Mexican government will hear of this.”
   “Does the Mexican government approve of murder?”
   “This is a private matter,” Miguel said. “A matter of water rights, which are very important. Besides, it is self-defense. That cabr?n across the valley is trying to kill me. And you are his hired assassin. God will punish you both.” A new thought came to him. “How much will you take to kill Fernandez?” he inquired. “I will give you three pesos and a fine kid.”
   “There will be no more fighting at all,” the stranger said. “Do you hear that?”
   “Then go and tell Fernandez,” Miguel said. “Inform him that the water rights are mine. I will gladly allow him to go in peace.” His neck ached from staring up at the tall man. He moved a little, and a bullet shrieked through the still, hot air and dug with a vicious splash into a nearby cactus.
   The stranger smoothed the blue feathers on his head.
   “First I will finish talking with you. Listen to me, Miguel.”
   “How do you know my name?” Miguel demanded, rolling over and sitting up cautiously behind the rock. “It is as I thought. Fernandez has hired you to assassinate me.”
   “I know your name because I can read your mind a little. Not much, because it is so cloudy.”
   “Your mother was a dog,” Miguel said.
   The stranger’s nostrils pinched together slightly, but he ignored the remark. “I come from another world,” he said. “My name is—” In Miguel’s mind it sounded like Quetzalcoatl.
   “Quetzalcoatl?” Miguel repeated, with fine irony. “Oh, I have no doubt of that. And mine is Saint Peter, who has the keys to heaven.”
   Quetzalcoatl’s thin, pale face flushed slightly, but his voice was determinedly calm. “Listen, Miguel.
   Look at my lips. They are not moving. I am speaking inside your head, by telepathy, and you translate my thoughts into words that have meaning to you. Evidently my name is too difficult for you. Your own mind has translated it as Quetzalcoatl. That is not my real name at all.”
   “De veras,” Miguel said. “It is not your name at all, and you do not come from another world. I would not believe a norteamericano if he swore on the bones often thousand highly placed saints.”
   Quetzalcoatl’s long, austere face flushed again.
   “I am here to give orders,” he said. “Not to bandy words with-Look here, Miguel. Why do you suppose you couldn’t kill me with your machete? Why can’t bullets touch me?”
   “Why does your machine of flight fly?” Miguel riposted. He took out a sack of tobacco and began to roll a cigarette. He squinted around the rock. “Fernandez is probably trying to creep up on me. I had better get my rifle.”
   “Leave it alone,” Quetzalcoatl said. “Fernandez will not harm you.”
   Miguel laughed harshly.
   “And you must not harm him,” Quetzalcoatl added firmly.
   “I will, then, turn the other cheek,” Miguel said, “so that he can shoot me through the side of my head. I will believe Fernandez wishes peace, Se?or Quetzalcoatl, when I see him walking across the valley with his hands over his head. Even then I will not let him come close, because of the knife he wears down his back.”
   Quetzalcoatl smoothed his blue steel feathers again. His bony face was frowning.
   “YOU must stop fighting forever, both of you,” he said. “My race polices the universe and our responsibility is to bring peace to every planet we visit.”
   “It is as I thought,” Miguel said with satisfaction. “You come from los estados unidos. Why do you not bring peace to your own country? I have seen los se?ores Humphrey Bogart and Edward Robinson in las peliculas. Why, all over Nueva York gangsters shoot at each other from one skyscraper to another.
   And what do you do about it? You dance all over the place with la se?ora Betty Grable. Ah yes, I understand very well. First you will bring peace, and then you will take our oil and our precious minerals.”
   Quetzalcoatl kicked angrily at a pebble beside his shiny steel toe.
   “I must make you understand,” he said. He looked at the unlighted cigarette dangling from Miguel’s lips. Suddenly he raised his hand, and a white-hot ray shot from a ring on his finger and kindled the end of the cigarette. Miguel jerked away, startled. Then he inhaled the smoke and nodded. The white-hot ray disappeared.
   “Muchas gracias, se?or,” Miguel said.
   Quetzalcoatl’s colorless lips pressed together thinly. “Miguel,” he said, “could a norteconericano do that?”
   “Quie’n sabe?”
   “No one living on your planet could do that, and you know it.”
   Miguel shrugged.
   “Do you see that cactus over there?” Quetzalcoatl demanded. “I could destroy it in two seconds.”
   “I have no doubt of it, se?or.”
   “I could, for that matter, destroy this whole planet.”
   “Yes, I have heard of the atomic bombs,” Miguel said politely. “Why, then, do you trouble to interfere with a quiet private little argument between Fernandez and me, over a small water hole of no importance to anybody but—”
   A bullet sang past.
   Quetzalcoatl rubbed the ring on his finger with an angry gesture.
   “Because the world is going to stop fighting,” he said ominously. “If it doesn’t we will destroy it.
   There is no reason at all why men should not live together in peace and brotherhood.”
   “There is one reason, se?or.”
   “What is that?”
   “Fernandez,” Miguel said.
   “I will destroy you both if you do not stop fighting.”
   “El se?or is a great peacemaker,” Miguel said courteously. “I will gladly stop fighting if you will tell me how to avoid being killed when I do.”
   “Fernandez will stop fighting too.”
   Miguel removed his somewhat battered sombrero, reached for a stick, and carefully raised the hat above the rock. There was a nasty crack. The hat jumped away, and Miguel caught it as it fell.
   “Very well,” he said. “Since you insist, se?or, I will stop fighting. But I will not come out from behind this rock. I am perfectly willing to stop fighting. But it seems to me that you demand I do something which you do not tell me how to do. You could as well require that I fly through theair like your machine of flight.”
   Quetzalcoatl frowned more deeply. Finally he said,“Miguel, tell me how this fight started.”
   “Fernandez wishes to kill me and enslave my family.”
   “Why should he want to do that?”
   “Because he is evil,” Miguel said.
   “How do you know he is evil?”
   “Because,” Miguel pointed out logically, “he wishes to kill me and enslave my family.”
   There was a pause. A road runner darted past and paused to peck at the gleaming barrel of Miguel’s rifle. Miguel sighed.
   “There is a skin of good wine not twenty feet away—” he began, but Quetzalcoatl interrupted him.
   “What was it you said about the water rights?”
   “Oh, that,” Miguel said. “This is a poor country, se?or. Water is precious here. We have had a dry year and there is no longer water enough for two families. The water hole is mine. Fernandez wishes to kill me and enslave—”
   “Are there no courts of law in your country?”
   “For such as us?” Miguel demanded, and smiled politely.
   “Has Fernandez a family too?” Quetzalcoatl asked.
   “Yes, the poors,” Miguel said. “He beats them when they do not work until they drop.”
   “Do you beat your family?”
   “Only when they need it,” Miguel said, surprised. “My wife is very fat and lazy. And my oldest, Chico, talks back. It is my duty to beat them when they need it, for their own good. It is also my duty to protect our water rights, since the evil Fernandez is determined to kill me and—”
   Quetzalcoatl said impatiently,“This is a waste of time. Let me consider.” He rubbed the ring on his finger again. He looked around. The road runner had found a more appetizing morsel than the rifle. He was now to be seen trotting away with the writhing tail of a lizard dangling from his beak.
   Overhead the sun was hot in a clear blue sky. The dry air smelled of mesquite. Below, in the valley, the flying saucer’s perfection of shape and texture looked incongruous and unreal.
   “Wait here,” Quetzalcoatl said at last. “I will talk to Fernandez. When I call, come to my machine of fight. Fernandez and I will meet you there presently.”
   “As you say, se?or,” Miguel agreed. His eyes strayed.
   “And do not touch your rifle,” Quetzalcoatl added with great firmness. “Why, no, se?or,” Miguel said. He waited until the tall man had gone. Then he crawled cautiously across the dry ground until he had recaptured his rifle. After that, with a little searching, he found his machete. Only then did he turn to the skin of wine. He was very thirsty indeed. But he did not drink heavily. He put a full clip in the rifle, leaned against a rock, and sipped a little from time to time from the wineskin as he waited.
   In the meantime the stranger, ignoring fresh bullets that occasionally splashed blue from his steely person, approached Fernandez’ hiding place. The sound of shots stopped. A long time passed, and finally the tall form reappeared and waved to Miguel.
   “Yo voy, se?or,” Miguel shouted agreeably. He put his rifle conveniently on the rock and rose very cautiously, ready to duck at the first hostile move. There was no such move.
   Fernandez appeared beside the stranger. Immediately Miguel bent down, seized his rifle and lifted it for a snap shot.
   Something thin and hissing burned across the valley. The rifle turned red-hot in Miguel’s grasp. He squealed and dropped it, and the next moment his mind went perfectly blank.
   “I die with honor,” he thought, and then thought no more.
   When he woke, he was standing under the shadow of the great flying saucer. Quetzalcoatl was lowering his hand from before Miguel’s face. Sunlight sparkled on the tall man’s ring. Miguel shook his head dizzily.
   “I live?” he inquired.
   But Quetzalcoatl paid no attention. He had turned to Fernandez, who was standing beside him, and was making gestures before Fernandez’ masklike face. A light flashed from Quetzalcoatl’s ring into Fernandez’ glassy eyes. Fernandez shook his head and muttered thickly. Miguel looked for his rifle or machete, but they were gone. He slipped his hand into his shirt, but his good little knife had vanished too.
   He met Fernandez’ eyes.
   “We are both doomed, Don Fernandez,” he said. “This se?or Quetzalcoati will kill us both. In a way I am sorry that you will go to hell and I to heaven, for we shall not meet again.”
   “You are mistaken,” Fernandez replied, vainly searching for his own knife. “You will never see heaven. Nor is this tall norteamericano named Quetzalcoatl. For his own lying purposes he has assumed the name of Cort?s.”
   “You will tell lies to the devil himself,” Miguel said.
   “Be quiet, both of you,” Quetzalcoatl (or Cort?s) said sharply. “You have seen a little of my power.
   Now listen to me. My race has assumed the high duty of seeing that the entire solar system lives in peace. We are a very advanced race, with power such as you do not yet dream of. We have solved problems which your people have no answer for, and it is now our duty to apply our power for the good of all. If you wish to keep on living, you will stop fighting immediately and forever, and from now on live in peace and brotherhood. Do you understand me?”
   “That is all I have ever wished,” Fernandez said, shocked. “But this offspring of a goat wishes to kill me.”
   “There will be no more killing,” Quetzalcoatl said. “You will live in brotherhood, or you will die.”
   Miguel and Fernandez looked at each other and then at Quetzalcoatl.
   “The se?or is a great peacemaker,” Miguel murmured. “I have said it before. The way you mention is surely the best way of all to insure peace. But to us it is not so simple. To live in peace is good. Very well, se?or. Tell us how.”
   “Simply stop fighting,” Quetzalcoatl said impatiently.
   “Now that is easy to say,” Fernandez pointed out. “But life here in Sonora is not a simple business.
   Perhaps it is where you come from—”
   “Naturally,” Miguel put in. “In los estados unidos everyone is rich.”
   “-but it is not simple with us. Perhaps in your country, se?or, the snake does not eat the rat, and the bird eat the snake. Perhaps in your country there is food and water for all, and a man need not fight to keep his family alive. Here it is not so simple.”
   Miguel nodded.“We shall certainly all be brothers some day,” he agreed. “We try to do as the good God commands us. It is not easy, but little by little we learn to be better. It would be very fine if we could all become brothers at a word of magic, such as you command us. Unfortunately—” he shrugged.
   “You must not use force to solve your problems,” Quetzalcoatl said with great firmness. “Force is evil. You will make peace now.”
   “Or else you will destroy us,” Miguel said. He shrugged again and met Fernandez’ eyes. “Very well, se?or. You have an argument I do not care to resist. Al fin, I agree. What must we do?”
   Quetzalcoatl turned to Fernandez.
   “I too, se?or,” the latter said, with a sigh. “You are, no doubt, right. Let us have peace.”
   “You will take hands,” Quetzalcoatl said, his eyes gleaming. “You will swear brotherhood.”
   Miguel held out his hand. Fernandez took it firmly and the two men grinned at each other.
   “You see?” Quetzalcoatl said, giving them his austere smile. “It is not hard at all. Now you are friends. Stay friends.”
   He turned away and walked toward the flying saucer. A door opened smoothly in the sleek hull. On the threshold Quetzalcoatl turned.
   “Remember,” he said. “I shall be watching.”
   “Without a doubt,” Fernandez said. “Adios, se?or.”
   “Vaya con Dios,” Miguel added.
   The smooth surface of the hull closed after Quetzalcoatl. A moment later the flying saucer lifted smoothly and rose until it was a hundred feet above the ground. Then it shot off to the north like a sudden flash of lightning and was gone.
   “As I thought,” Miguel said. “He was from los estados unidos.”
   Fernandez shrugged.
   “There was a moment when I thought he might tell us something sensible,” he said. “No doubt he had great wisdom. Truly, life is not easy.”
   “Oh, it is easy enough for him,” Miguel said. “But he does not live in Sonora. We, however, do.
   Fortunately, I and my family have a good water hole to rely on. For those without one, life is indeed hard.”
   “It is a very poor water hole,” Fernandez said. “Such as it is, however, it is mine.” He was rolling a cigarette as he spoke. He handed it to Miguel and rolled another for himself. The two men smoked for a while in silence. Then, still silent, they parted.
   Miguel went back to the wineskin on the hill. He took a long drink, grunted with pleasure, and looked around him. His knife, machete and rifle were carelessly flung down not far away. He recovered them and made sure he had a full clip.
   Then he peered cautiously around the rock barricade. A bullet splashed on the stone near his face.
   He returned the shot.
   After that, there was silence for a while. Miguel sat back and took another drink. His eye was caught by a road runner scuttling past, with the tail of a lizard dangling from his beak. It was probably the same road runner as before, and perhaps the same lizard, slowly progressing toward digestion.
   Miguel called softly,“Se?or Bird! It is wrong to eat lizards. It is very wrong.”
   The road runner cocked a beady eye at him and ran on.
   Miguel raised and aimed his rifle.
   “Stop eating lizards, Se?or Bird. Stop, or I must kill you.”
   The road runner ran on across the rifle sights.
   “Don’t you understand how to stop?” Miguel called gently. “Must I explain how?”
   The road runner paused. The tail of the lizard disappeared completely.
   “Oh, very well,” Miguel said. “When I find out how a road runner can stop eating lizards and still live, then I will tell you, amigo. But until then, go with God.”
   He turned and aimed the rifle across the valley again.
   ENDOWMENT POLICY
   When Denny Holt checked in at the telephone box, there was a call for him. Denny wasn’t enthusiastic. On a rainy night like this it was easy to pick up fares, and now he’d have to edge his cab uptown to Columbus Circle.
   “Nuts,” he said into the mouthpiece. “Why me? Send one of the other boys; the guy won’t know the difference. I’m way down in the Village.”
   “He wants you, Holt. Asked for you by name and number. Probably a friend of yours. He’ll be at the monument-black overcoat and a cane.”
   “Who is he?”
   “How should I know? He didn’t say. Now get going.”
   Holt disconsolately hung up and went back to his cab. Water trickled from the visor of his cap; rain streaked the windshield. Through the dimout he could see faintly lighted doorways and hear jukebox music. It was a good night to be indoors. Holt considered the advisability of dropping into the Cellar for a quick rye. Oh, well. He meshed the gears and headed up Greenwich Avenue, feeling low.
   Pedestrians were difficult to avoid these days; New Yorkers never paid any attention to traffic signals, anyway, and the dimout made the streets dark, shadowy canyons. Holt drove uptown, ignoring cries of“Taxi.” The street was wet and slippery. His tires weren’t too good, either.
   The damp cold seeped into Holt’s bones. The rattling in the engine wasn’t comforting. Some time soon the old bus would break down completely. After that-well, it was easy to get jobs, but Holt had an aversion to hard work. Defense factories-hm-m-m-m.
   Brooding, he swung slowly around the traffic circle at Columbus, keeping an eye open for his fare.
   There he was-the only figure standing motionless in the rain. Other pedestrians were scuttling across the Street in a hurry, dodging the trolleys and automobiles.
   Holt pulled in and opened the door. The man came forward. He had a cane but no umbrella, and water glistened on his dark overcoat. A shapeless slouch hat shielded his head, and keen dark eyes peered sharply at Holt.
   The man was old-rather surprisingly old. His features were obscured by wrinkles and folds of sagging, tallowy skin.
   “Dennis Holt?” he asked harshly.
   “That’s me, buddy. Hop in and dry off.”
   The old man complied. Holt said,“Where to?”
   Go through the park.”
   “Up to Harlem?”
   “Why—yes, yes.”
   Shrugging, Holt turned the taxicab into Central Park. A screwball. And nobody he’d ever seen before. In the rear mirror he stole a glance at his fare. The man was intently examining Holt’s photograph and number on the card. Apparently satisfied, he leaned back and took a copy of the Times from his pocket.
   “Want the light, mister?” Holt asked.
   “The light? Yes, thank you.” But he did not use it for long. A glance at the paper satisfied him, and the man settled back, switched off the panel lamp and studied his wristwatch.
   “What time is it?” he inquired.
   “Seven, about.”
   “Seven. And this is January 10, 1943.”
   Holt didn’t answer. His fare turned and peered out of the rear window. He kept doing that. After a time he leaned forward and spoke to Holt again.
   “Would you like to earn a thousand dollars?”
   “Are you joking?”
   “This is no joke,” the man said, and Holt realized abruptly that his accent was odd-a soft slurring of consonants, as in Castilian Spanish. “I have the money-your current currency. There is some danger involved, so I will not be overpaying you.”
   Holt kept his eyes straight ahead.“Yeah?”
   “I need a bodyguard, that is all. Some men are trying to abduct or even kill me.”
   “Count me out,” Holt said. “I’ll drive you to the police station. That’s what you need, mister.”
   Something fell softly on the front seat. Looking down, Holt felt his back tighten. Driving with one hand, he picked up the bundle of banknotes and thumbed through them. A thousand bucks-one grand.
   They smelled musty.
   The old man said,“Believe me, Denny, it is your help I need. I can’t tell you the story-you’d think me insane-but I’ll pay you that amount for your services tonight.”
   “Including murder?” Holt hazarded. “Where do you get off calling me Denny? I never saw you before in my life.”
   “I have investigated you-I know a great deal about you. That’s why I chose you for this task. And nothing illegal is involved. If you have reason to think differently, you are free to withdraw at any time, keeping the money.”
   Holt thought that over. It sounded fishy but enticing. Anyhow, it gave him an out. And a thousand bucks-“Well, spill it. What am I supposed to do?”
   The old man said,“I am trying to evade certain enemies of mine. I need your help for that. You are young and strong.”
   “Somebody’s trying to rub you out?”
   “Rub me… oh. I don’t think it will come to that. Murder is frowned upon, except as a last resort.
   But they have followed me here; I saw them. I believe I shook them off my trail. No cabs are following us—”
   “Wrong,” Holt said.
   There was a silence. The old man looked out the rear window again.
   Holt grinned crookedly.“If you’re trying to duck, Central Park isn’t the place. I can lose your friends in traffic easier. O.K., mister, I’m taking the job. But I got the privilege of stepping out if I don’t like the smell.”
   “Very well, Denny.”
   Holt cut left at the level of Seventy-second,“You know me ‘but I don’t know you. What’s the angle, checking up on me? You a detective?”
   “No. My name’s Smith.”
   “Naturally.”
   “And you-Denny-are twenty years old, and unavailable for military duty in this war because of cardiac trouble.”
   Holt grunted.“What about it?”
   “I do not want you to drop dead.”
   “I won’t. My heart’s O.K. for most things. The medical examiner just didn’t think so.”
   Smith nodded.“I know that. Now, Denny—”
   “Well?”
   “We must be sure we aren’t followed.”
   Holt said slowly,“Suppose I stopped at F.B.I. headquarters? They don’t like spies.”
   “As you like. I can prove to them I am not an enemy agent. My business has nothing to do with this war, Denny. I merely wish to prevent a crime. Unless I can stop it, a house will be burned tonight and a valuable formula destroyed.”
   “That’s a job for the fire department.”
   “You and I are the only ones who can perform this task. I can’t tell you why. A thousand dollars, remember.”
   Holt was remembering. A thousand dollars meant a lot to him at the moment. He had never had that much money in his life. It meant a stake; capital on which to build. He hadn’t had a real education.
   Until now, he’d figured he’d continue in a dull, plodding job forever. But with a stake-well, he had ideas. These were boom times. He could go in business for himself; that was the way to make dough.
   One grand. Yeah. It might mean a future.
   He emerged from the park at Seventy-second Street and turned south on Central Park West. From the corner of his eye he saw another taxi swing toward him. It was trying to pocket his cab. Holt heard his passenger gasp and cry something. He jammed on the brakes, saw the other car go by and swung the steering wheel hard, pushing his foot down on the accelerator. He made a U-turn, fast, and was headed north.
   “Take it easy,” he said to Smith.
   There had been four men in the other taxicab; he had got only a brief glimpse. They were cleanshaven and wore dark clothes. They might have been holding weapons; Holt couldn’t be certain of that.
   They were swinging around, too, now, having difficulties with the traffic but intent on pursuit.
   At the first convenient street Holt turned left, crossed Broadway, took the cloverleaf into the Henry Hudson Parkway, and then, instead of heading south on the drive, made a complete circle and returned his route as far as West End Avenue. He went south on West End, cutting across to Eighth Avenue presently. There was more traffic now. The following cab wasn’t visible.
   “What now?” he asked Smith.
   “I… I don’t know. We must be sure we’re not followed.”
   “O.K.,” Holt said. “They’ll be cruising around looking for us. We’d better get off the street. I’ll show you.” He turned into a parking garage, got a ticket and hurried Smith out of the cab. “We kill time now, till it’s safe to start again.”
   “Where—”
   “What about a quiet bar? I could stand a drink. It’s a lousy night.”
   Smith seemed to have put himself completely in Holt’s hands. They turned into Forty-second Street, with its dimly lit honky tonks, burlesque shows, dark theater marquees and penny arcades. Holt shouldered his way through the crowd, dragging Smith with him. They went through swinging doors into a gin mill, but it wasn’t especially quiet. A jukebox was going full blast in a corner.
   An unoccupied booth near the back attracted Holt. Seated there, he signaled the waiter and demanded a rye. Smith, after hesitating, took the same.
   “I know this place,” Holt said. “There’s a back door. If we’re traced, we can go out fast.”
   Smith shivered.
   “Forget it,” Holt comforted. He exhibited a set of brass knuckles. “I carry these with me, just in case.
   So relax. Here’s our liquor.” He downed the rye at a gulp and asked for another. Since Smith made no attempt to pay, Holt did. He could afford it, with a thousand bucks in his pocket.
   Now, shielding the bills with his body, he took them out for a closer examination. They looked all right. They weren’t counterfeit; the serial numbers were O.K.; and they had the same odd musty smell Holt had noticed before.
   “You must have been hoarding these,” he hazarded.
   Smith said absently,“They’ve been on exhibit for sixty years—” He caught himself and drank rye.
   Holt scowled. These weren’t the old-fashioned large-sized bills. Sixty years, nuts! Not but what Smith looked that old; his wrinkled, sexless face might have been that of a nonagenarian. Holt wondered what the guy had looked like when he was young. When would that have been? During the Civil War, most likely!
   He stowed the money away again, conscious of a glow of pleasure that wasn’t due entirely to the liquor. This was the beginning for Denny Holt. With a thousand dollars he’d buy in somewhere and go to town. No more cabbing, that was certain.
   On the postage-stamp floor dancers swayed and jitterbugged. The din was constant, loud conversation from the bar vying with the jukebox music. Holt, with a paper napkin, idly swabbed a beer stain on the table before him.
   “You wouldn’t like to tell me what this is all about, would you?” he said finally.
   Smith’s incredibly old face might have held some expression; it was difficult to tell. “I can’t, Denny.
   You wouldn’t believe me. What time is it now?”
   “Nearly eight.”
   “Eastern Standard Time, old reckoning-and January tenth. We must be at our destination before eleven.”
   “There’s that?”
   Smith took out a map, unfolded it and gave an address in Brooklyn. Holt located it.
   “Near the beach. Pretty lonely place, isn’t it?”
   “I don’t know. I’ve never been there.”
   “What’s going to happen at eleven?”
   Smith shook his head but did not answer directly. He unfolded a paper napkin.
   “Do you have a stylo?”
   Holt hesitated and then extended a pack of cigarettes.
   “No, a… a pencil. Thank you. I want you to study this plan, Denny. It’s the ground floor of the house we’re going to in Brooklyn. Keaton’s laboratory is in the basement.”
   “Keaton?”
   “Yes,” Smith said, after a pause. “He’s a physicist. He’s working on a rather important invention. It’s supposed to be a secret.”
   “O.K. What now?”
   Smith sketched hastily.“There should be spacious grounds around the house, which has three stories. Here’s the library. You can get into it by these windows, and the safe should be beneath a curtain about-here.” The pencil point stabbed down.
   Holt’s brows drew together. “I’m starting to smell fish.”
   “Eh?” Smith’s hand clenched nervously. “Wait till I’ve finished. That safe will be unlocked. In it you will find a brown notebook. I want you to get that notebook—”
   “—and send it air mail to Hitler,” Holt finished, his mouth twisting in a sneer.
   “—and turn it over to the War Department,” Smith said imperturbably. “Does that satisfy you?”
   “Well-that sounds more like it. But why don’t you do the job yourself?”
   “I can’t,” Smith said. “Don’t ask me why; I simply can’t. My hands are tied.” The sharp eyes were glistening. “That notebook, Denny, contains a tremendously important secret.”
   “Military?”
   “It isn’t written in code; it’s easy to read. And apply. That’s the beauty of it. Any man could—”
   “You said a guy named Keaton owned that place in Brooklyn. What~s happened to him?”
   “Nothing,” Smith said, “yet.” He covered up hastily. “The formula mustn’t be lost, that’s why we’ve got to get there just before eleven.”
   “If it’s that important, why don’t we go out there now and get the notebook?”
   “The formula won’t be completed until a few minutes before eleven. Keaton is working out the final stages now.”
   “It’s screwy,” Holt complained. He had another rye. “Is this Keaton a Nazi?”
   “Well, isn’t he the one who needs a bodyguard, not you?”
   Smith shook his head.“It doesn’t work out that way, Denny. Believe me, I know what I’m doing. It’s vitally, intensely important that you get that formula.”
   “There’s a danger. My enemies may be waiting for us there. But I’ll draw them off and give you a chance to enter the house.”
   “You said they might kill you.”
   “They might, but I doubt it. Murder is the last recourse, though euthanasia is always available. But I’m not a candidate for that.”
   Holt didn’t try to understand Smith’s viewpoint on euthanasia; he decided it was a place name and implied taking a powder.
   “For a thousand bucks,” he said, “I’ll risk my skin.”
   “How long will it take us to get to Brooklyn?”
   “Say an hour, in the dimout.” Holt got up quickly. “Come on. Your friends are here.”
   Panic showed in Smith’s dark eyes. He seemed to shrink into the capacious overcoat. “What’ll we do?”
   “The back way. They haven’t seen us yet. If we’re separated, go to the garage where I left the cab.”
   “Y-yes. All right.”
   They pushed through the dancers and into the kitchen, past that into a bare corridor. Opening a door, Smith came out of an alley. A tall figure loomed before him, nebulous in the dark. Smith gave a shrill, frightened squeak.
   “Beat it,” Holt ordered. He pushed the old man away. The dark figure made some movement, and Holt struck swiftly at a half-seen jaw. His fist didn’t connect. His opponent had shifted rapidly.
   Smith was scuttling off, already lost in shadows. The sound of his racing footsteps died.
   Holt, his heart pounding reasonlessly, took a step forward.“Get out of my way,” he said, so deep in his throat that the words came out as a purring snarl.
   “Sorry,” his antagonist said. “You mustn’t go to Brooklyn tonight.”
   “Why not?” Holt was listening for sounds that would mean more of the enemy. But as yet he heard nothing, only distant honking of automobile horns and the low mingled tumult from Times Square, a half block away.
   “I’m afraid you wouldn’t believe me if I told you.”
   There was the same accent, the same Castilian slurring of consonants that Holt had noticed when Smith spoke. He strained to make out the other man’s face. But it was too dark.
   Surreptitiously, Holt slipped his hand into his pocket and felt the comforting coldness of the brass knuckles. He said,“If you pull a gun on me—”
   “We do not use guns. Listen, Dennis Holt. Keaton’s formula must be destroyed with him.”
   “Why, you—” Holt struck without warning. This time he didn’t miss. He felt the brass knuckles hit solidly and then slide, slippery on bloody, torn flesh. The half-seen figure went down, a shout muffled in his throat. Holt looked around, saw no one and went at a loping run along the alley. Good enough, so far.
   Five minutes later he was at the parking garage. Smith was waiting for him, a withered crow in a huge overcoat. The old man’s fingers were tapping nervously on the cane.
   “Come on,” Holt said. “We’d better move fast now.”
   “Did you—”
   “I knocked him cold. He didn’t have a gun-or else he didn’t want to use it. Lucky for me.”
   Smith grimaced. Holt recovered his taxi and maneuvered down the ramp, handling the car gingerly and keeping on the alert. A cab was plenty easy to spot. The dimout helped.
   He kept south and east to the Bowery, but at Essex Street, by the subway station, the pursuers caught up. Holt swung into a side street. His left elbow, resting on the window frame, went numb and icy cold.
   He steered with his right hand until the feeling wore off. The Williamsburg Bridge took him into Kings, and he dodged and alternately speeded and backtracked until he’d lost the shadows again. That took time. And there was still a long distance to go, by this circuitous route.
   Holt, turning right, worked his way south to Prospect Park and then east, toward the lonely beach section between Brighton Beach and Canarsie. Smith, huddled in back, had made no sound.
   “So far, so good,” Holt said over his shoulder. “My arm’s in shape again, anyhow.”
   “What happened to it?”
   “Must have hit my funny-bone.”
   “No,” Smith said, “that was a paralyzer. Like this.” He exhibited the cane.
   Holt didn’t get it. He kept driving until they were nearly at their destination. He pulled up around the corner from a liquor Store.
   “I’m getting a bottle,” he said. “It’s too cold and rainy without a shot of something to pep me up.”
   “We haven’t time.”
   “Sure we have.”
   Smith bit his lip but made no further objection. Holt bought a pint of rye and, back in the cab, took a swig, after offering his fare a drink and getting a shake of the head for answer.
   The rye definitely helped. The night was intensely cold and miserable; squalls of rain swept across the street, sluicing down the windshield. The worn wipers didn’t help much. The wind screamed like a banshee.
   “We’re close enough,” Smith suggested. “Better stop here. Find a place to hide the taxicab.”
   “Where? These are all private houses.”
   “A driveway…
   “O.K.,” Holt said, and found one shielded by overhanging trees and rank bushes. He turned off lights and motor and got out, hunching his chin down and turning up the collar of his slicker. The rain instantly drenched him. It came down with a steady, torrential pour, pattering noisily staccato in the puddles. Underfoot was sandy, slippery mud.
   “Wait a sec,” Holt said, and returned to the cab for his flashlight. “All set. Now what?”
   “Keaton’s house.” Smith was shivering convulsively. “It ‘isn’t eleven yet. We’ll have to wait.”
   They waited, concealed in the bushes on Keaton’s grounds. The house was a looming shadow against the fluctuating curtain of drenched darkness. A lighted window on the ground floor showed part of what seemed to be a library. The sound of breakers, throbbing heavily, came from their left.
   Water trickled down inside Holt’s collar. He cursed quietly. He was earning his thousand bucks, all right. But Smith was going through the same discomfort and not complaining about it.
   “Isn’t it—”
   “Sh-h!” Smith warned. “The others may be here.”
   Obediently, Holt lowered his voice.“Then they’ll be drowned, too. Are they after the notebook?
   Why don’t they go in and get it?”
   Smith bit his nails.“They want it destroyed.”
   “That’s what the guy in the alley said, come to think of it.” Holt nodded, startled. “Who are they, anyhow?”
   “Never mind. They don’t belong here. Do you remember what I told you, Denny?”
   “About getting the notebook? What’ll I do if the safe isn’t open?”
   “It will be,” Smith said confidently. “Soon, now. Keaton is in his cellar laboratory, finishing his experiment.”
   Through the lighted window a shadow flickered. Holt leaned forward; he felt Smith go tense as wire beside him. A tiny gasp ripped from the old man’s throat.
   A man had entered the library. He went to the wall, swung aside a curtain, and stood there, his back to Holt. Presently he stepped back, opening the door of a safe.
   “Ready!” Smith said. “This is it! He’s writing down the final step of the formula. The explosion will come in a minute now. When it does, Denny, give me a minute to get away and cause a disturbance, if the others are here.”
   “I don’t think they are.”
   Smith shook his head.“Do as I say. Run for the house and get the notebook.”
   “Then what?”
   “Then get out of here as fast as you can. Don’t let them catch you, whatever you do.”
   “What about you?”
   Smith’s eyes blazed with intense, violent command, shining out of the windy dark. “Forget me, Denny! I’ll be safe.”
   “You hired me as a bodyguard.”
   “I’m discharging you, then. This is vitally important, more important than my life. That notebook must be in your hands—”
   “For the War Department?”
   “For… oh yes. You’ll do that, now, Denny?”
   Holt hesitated.“If it’s that important—”
   “It is. It is!”
   “O.K., then.”
   The man in the house was at a desk, writing. Suddenly the window blew out. The sound of the blast was muffled, as though its source was underground, but Holt felt the ground shake beneath him. He saw Keaton spring up, take a half step away and return, snatching up the notebook. The physicist ran to the wall safe, threw the book into it, swung the door shut and paused there briefly, his back to Holt.
   Then he darted out of Holt’s range of vision and was gone.
   Smith said, his voice coming out in excited spurts,“He didn’t have time to lock it. Wait till you hear me, Denny, and then get that notebook!”
   Holt said,“O.K.,” but Smith was already gone, running through the bushes. A yell from the house heralded red flames sweeping out a distant, ground-floor window. Something fell crashingly, masonry, Holt thought, He heard Smith’s voice. He could not see the man in the rain, but there was the noise of a scuffle. Briefly Holt hesitated. Blue pencils of light streaked through the rain, wan and vague in the distance.
   He ought to help Smith-He’d promised, though, and there was the notebook. The pursuers had wanted it destroyed. And now, quite obviously, the house was going up in flames. Of Keaton there was no trace.
   He ran for the lighted window. There was plenty of time to get the notebook before the fire became dangerous.
   From the corner of his eye he saw a dark figure cutting in toward him. Holt slipped on his brass knuckles. If the guy had a gun it would be unfortunate; otherwise, fair enough.
   The man-the same one Holt had encountered in the Forty-second Street alley-raised a cane and aimed it. A wan blue pencil of light streaked out. Holt felt his legs go dead and crashed down heavily.
   The other man kept running. Holt, struggling to his feet, threw himself desperately forward. No use.
   The flames were brightening the night now. The tall, dark figure loomed for an instant against the library window; then the man had clambered over the sill. Holt, his legs stiff, managed to keep his balance and lurch forward. It was agony: like pins and needles a thousand times intensified.
   He made it to the window, and, clinging to the sill, stared into the room. His opponent was busy at the safe. Holt swung himself through the window and hobbled toward the man.
   His brass-knuckled fist was ready.
   The unknown sprang lightly away, swinging his cane. Dried blood stained his chin.
   “I’ve locked the safe,” he said. “Better get out of here before the fire catches you, Denny.”
   Holt mouthed a curse. He tried to reach the man but could not. Before he had covered more than two halting steps, the tall figure was gone, springing lightly out through the window and racing away into the rain.
   Holt turned to the safe. He could hear the crackling of flames. Smoke was pouring through a doorway on his left.
   He tested the safe; it was locked. He didn’t know the combination-so he couldn’t open it.
   But Holt tried. He searched the desk, hoping Keaton might have scribbled the key on a paper somewhere. He fought his way to the laboratory steps and stood looking down into the inferno of the cellar, where Keaton’s burning, motionless body lay. Yes, Holt tried. And he failed.
   Finally the heat drove him from the house. Fire trucks were screaming closer. There was no sign of Smith or anyone else.
   Holt stayed, amid the crowds, to search, but Smith and his trackers had disappeared as though they had vanished into thin air.
   “We caught him, Administrator,” said the tall man with the dried blood on his chin. “I came here directly on our return to inform you.”
   The administrator blew out his breath in a sigh of deep relief.
   “Any trouble, Jorus?”
   “Not to speak of.”
   “Well, bring him in,” the administrator said. “I suppose we’d better get this over with.”
   Smith entered the office. His heavy overcoat looked incongruous against the celoflex garments of the others.
   He kept his eyes cast down.
   The administrator picked up a memo roll and read:“Sol 25, in the year of our Lord 2016. Subject: interference with probability factors. The accused has been detected in the act of attempting to tamper with the current probability-present by altering the past, thus creating a variable alternative present. Use of time machines is forbidden exceptby authorized officials. Accused will answer.”
   Smith mumbled,“I wasn’t trying to change things, Administrator—” Jorus looked up and said, “Objection. Certain key time-place periods are forbidden. Brooklyn, especially the area about Keaton’s house, in the time near is P.M., January 10, 1943, is absolutely forbidden to time travellers. The prisonerknows why.”
   “I knew nothing about it, Ser Jorus. You must believe me.”
   Jorus went on relentlessly,“Administrator, here are the facts. The accused, having stolen a time traveller, set the controls manually for a forbidden space-time sector. Such sectors are restricted, as you know, because they are keys to the future; interference with such key spots will automatically alter the future and create a different line of probability. Keaton, in 5943, in his cellar laboratory, succeeded in working out the formula for what we know now as M-Power. He hurried upstairs, opened his safe, and noted down the formula in his book, in such a form that it could very easily have been deciphered and applied even by a layman. At that time there was an explosion in Keaton’s laboratory and he replaced the notebook in the safe and went downstairs, neglecting, however, to relock the safe. Keaton was killed; he had not known the necessity of keeping M-Power away from radium, and the atomic synthesis caused the explosion. The subsequent fire destroyed Keaton’s notebook, even though it had been within the safe. It was charred into illegibility, nor was its value suspected. Not until the first year of the twenty-first century was M-Power rediscovered.”
   Smith said,“I didn’t know all that, Ser Jorus.”
   “You are lying. Our organization does not make mistakes. You found a key spot in the past and decided to change it, thus altering our present. Had you succeeded, Dennis Holt of 1943 would have taken Keaton’s notebook out of the burning house and read it. His curiosity would have made him open the notebook. He would have found the key to M-Power. And, because of the very nature of M-Power, Dennis Holt would have become the most powerful man in his world ‘time. According to the variant probability line you were aiming at, Dennis Holt, had he got that notebook, would have been dictator of the world now. This world, as we know it, would not exist, though its equivalent would-a brutal, ruthless civilization ruled by an autocratic Dennis Holt, the sole possessor of M-Power. In striving for that end, the prisoner has committed a serious crime.”
   Smith lifted his head.“I demand euthanasia,” he said. “If you want to blame me for trying to get out of this damned routine life of mine, very well. I never had a chance, that’s all.”
   The administrator raised his eyebrows.“Your record shows you have had many chances. You are incapable of succeeding through your own abilities; you are in the only job you can do well. But your crime is, as Jorus says, serious. You have tried to create a new probability-present, destroying this one by tampering with a key spot in thepast. And, had you succeeded, Dennis Holt would now be dictator of a race of slaves. Euthanasia is no longer your privilege; your crime is too serious. You must continue to live, at your appointed task, until the day of your natural death.”
   Smith choked.“It was his fault-if he’d got that notebook in time—” Jorus looked quizzical. “His?
   Dennis Holt, at the age of twenty, in 1943… his fault? No, it is yours, I think-for trying to change your past and your present.”
   The administrator said,“Sentence has been passed. It is ended.”
   And Dennis Holt, at the age of ninety-three, in the year of our Lord 2056, turned obediently and went slowly back to his job, the same one he would fill now until he died.
   And Dennis Holt, at the age of twenty, in the year of our Lord 5943, drove his taxi home from Brooklyn, wondering what it had all been about. The veils of rain swept slanting across the windshield.
   Denny took another drink out of the bottle and felt the rye steal comfortingly through his body.
   What had it all been about?
   Banknotes rustled crisply in his pocket. Denny grinned. A thousand smackeroos! His stake. His capital. With that, now, he could do plenty-and he would, too. All a guy needed was a little ready money, and he could go places.
   “You bet!” Dennis Holt said emphatically. “I’m not going to hold down the same dull job all my life.
   Not with a thousand bucks-not me!”
   HOUSING PROBLEM
   Jacqueline said it was a canary, but I contended that there were a couple of lovebirds in the covered cage. One canary could never make that much fuss. Besides, I liked to think of crusty old Mr. Henchard keeping lovebirds; it was so completely inappropriate. But whatever ouz roomer kept in that cage by his window, he shielded it-or them-jealously from prying eyes. All we had to go by were the noises.
   And they weren’t too simple to figure out. From under the cretonne cloth came shufflings, rustlings, occasional faint and inexplicable pops, and once or twice a tiny thump that made the whole hidden cage shake on its redwood pedestal-stand. Mr. Henchard must have known that we were curious. But all he said when Jackie remarked that birds were nice to have around, was “Claptrap! Leave that cage alone, d’ya hear?”
   That made us a little mad. We’re not snoopers, and after that brush-off, we coldly refused to even look at the shrouded cretonne shape. We didn’t want to lose Mr. Henchard, either. Roomers were surprisingly hard to get. Our little house was on the coast highway; ‘the town was a couple of dozen homes, a grocery, a liquor store, the post office and Terry’s restaurant. That was about all. Every morning Jackie and I hopped the bus and rode in to the factory, an hour away. By the time we got home, we were pretty tired. We couldn’t get any household help — war jobs paid a lot better — so we both pitched in and cleaned. As for cooking, we were Terry’s best customers.
   The wages were good, but before the war we’d run up too many debts, so we needed extra dough.
   And that’s why we rented a room to Mr. Hencharci. Off the beaten track with transportation difficult, and with the coast dimout every night, it wasn’t too easy to get a roomer. Mr. Henchard looked like a natural. He was, we figured, too old to get into mischief.
   One day he wandered in, paid a deposit; presently he showed up with a huge Gladstone and a square canvas grip with leather handles. He was a creaking little old man with a bristling tonsure of stiff hair and a face like Popeye’s father, only more human. He wasn’t sour; he was just crusty. I had a feeling he’d spent most of his life in furnished rooms, minding his own business and puffing innumerable cigarettes through a long black holder. But he wasn’t one of those lonely old men you could safely feel sorry for-far from it! He wasn’t poor and he was completely self-sufficient. We loved him. I called him grandpa once, in an outburst of affection, and my skin blistered at the resultant remarks.
   Some people are born under lucky stars. Mr. Henchard was like that. He was always finding money in the street. The few times we shot craps or played poker, he made passes and held straights without even trying. No question of sharp dealing-he was just lucky.
   I remember the time we were all going down the long wooden stairway that leads from the cliff-top to the beach. Mr. Henchard kicked at a pretty big rock that was on one of the steps. The stone bounced down a little way, and then went right through one of the treads. The wood was completely rotten. We felt fairly certain that if Mr. Henchard, who was leading, had stepped on that rotten section, the whole thing would have collapsed.
   And then there was the time I was riding up with him in the bus. The motor stopped a few minutes after we’d boarded the bus; the driver pulled over. A car was coming toward us along the highway and, as we stopped, one of its front tires blew out. It skidded into the ditch. If we hadn’t stopped when we did, there would have been a head-on collision. Not a soul was hurt.
   Mr. Henchard wasn’t lonely; he went out by day, I think, and at night he sat in his room near the window most of the time. We knocked, of course, before coming in to clean, and sometimes he’d say, “Wait a minute.” There’d be a hasty rustling and the sound of that cretonne cover going on his bird cage. We wondered what sort of bird he had, and theorized on the possibility of a phoenix. The creature never sang. It made noises. Soft, odd, not-always-birdlike noises. By the time we got home from work, Mr. Henchard was always in his room. He stayed there while we cleaned. On week-ends, he never went out.
   As for the cage.
   One night Mr. Henchard came out, stuffing a cigarette into his holder, and looked us over.
   “Mph,” said Mr. Henchard. “Listen, I’ve got some property to ‘tend to up north, and I’ll be away for a week or so. I’ll still pay the rent.”
   “Oh, well,” Jackie said. “We can—”
   “Claptrap,” he growled. “It’s my room. I’ll keep it if I like. How about that, hey?”
   We agreed, and he smoked half his cigarette in one gasp.“Mm-m. Well, look here, now. Always before I’ve had my own car. So I’ve taken my bird cage with me. This time I’ve got to travel on the bus, so I can’t take it. You’ve been pretty nice-not peepers or pryers. You got sense. I’m going to leave my bird cage here, but don’t you touch that cover!”
   “The canary—” Jackie gulped. “It’ll starve.”
   “Canary, hmm?” Mr. Henchard said, fixing her with a beady, wicked eye. “Never you mind. I left plenty o’ food and water. You just keep your hands off. Clean my room when it needs it, if you want, but don’t you dare touch the bird cage. What do you say?”
   “Okay with us,” I said.
   “Well, you mind what I say,” he snapped.
   That next night, when we got home, Mr. Henchard was gone. We went into his room and there was a note pinned to the cretonne cover. It said,“Mind, now!” Inside the cage something went rustle-whirr.
   And then there was a faint pop.
   “Hell with it,” I said. “Want the shower first?”
   “Yes,” Jackie said.
   Whirr-r went the cage. But it wasn’t wings. Thump!
   The next night I said,“Maybe he left enough food, but I bet the water’s getting low.”
   “Eddie!” Jackie remarked.
   “All right, I’m curious. But I don’t like the idea of birds dying of thirst, either.”
   “Mr. Henchard said—”
   “All right, again. Let’s go down to Terry’s and see what the lamb chop situation is.”
   The next night — Oh, well. We lifted the cretonne. I still think we were less curious than worried.
   Jackie said she once knew somebody who used to beat his canary.
   “We’ll find the poor beast cowering in chains,” she remarked flicking her dust-cloth at the windowsill, behind the cage. I turned off the vacuum. Whish-trot-trot-trot went something under the cretonne.
   “Yeah—” I said. “Listen, Jackie. Mr. Henchard’s all right, but he’s a crackpot. That bird or birds may be thirsty now. I’m going to take a look.”
   “No. Uh-yes. We both will, Eddie. We’ll split the responsibility.” I reached for the cover, and Jackie ducked under my arm and put her hand over mine.
   Then we lifted a corner of the cloth. Something had been rustling around inside, but the instant we touched the cretonne, the sound stopped. I meant to take only one swift glance. My hand continued to lift the cover, though. I could see my arm moving and I couldn’t stop it. I was too busy looking.
   Inside the cage was a-well, a little house. It seemed complete in every detail. A tiny house painted white, with green shutters-ornamental, not meant to close-for the cottage was strictly modern. It was the sort of comfortable, well-built house you see all the time in the suburbs. The tiny windows had chintz curtains; they were lighted up, on the ground floor. The moment we lifted the cloth, each window suddenly blacked out. The lights didn’t go off, but shades snapped down with an irritated jerk.
   It happened fast. Neither of us saw who or what pulled down those shades.
   I let go of the cover and stepped back, pulling Jackie with me.
   “A d-doll house, Eddie!”
   “With dolls in it?”
   I stared past her at the hooded cage.“Could you, maybe, do you think, perhaps, train a canary to pull down shades?”
   “Oh, my! Eddie, listen.”
   Faint sounds were coming from the cage. Rustles, and an almost inaudible pop. Then a scraping.
   I went over and took the cretonne cloth clear off. This time I was ready; I watched the windows. But the shades flicked down as I blinked.
   Jackie touched my arm and pointed. On the sloping roof was a miniature brick chimney; a wisp of pale smoke was rising from it. The smoke kept coming up, but it was so thin I couldn’t smell it.
   “The c-canaries are c-cooking,” Jackie gurgled.
   We stood there for a while, expecting almost anything. If a little green man had popped out of the front door and offered us three wishes, we shouldn’t have been much surprised. Only nothing happened.
   There wasn’t a sound, now, from the wee house in the bird cage.
   And the blinds were down. I could see that the whole affair was a masterpiece of detail. The little front porch had a tiny mat on it. There was a doorbell, too.
   Most cages have removable bottoms. This one didn’t. Resin stains and dull gray metal showed where soldering had been done. The door was soldered shut, too. I could put my forefinger between the bars, but my thumb was too thick.
   “It’s a nice little cottage, isn’t it?” Jackie said, her voice quavering. “They must be such little guys—”
   “Guys?”
   “Birds. Eddie, who lives in that house?”
   “Well,” I said. I took out my automatic pencil, gently inserted it between the bars of the cage, and poked at an open window, where the shade snapped up. From within the house something like the needle-beam of a miniature flashlight shot into my eye, blinding me with its brilliance. As I grunted and jerked back, I heard a window slam and the shade come down again.
   “Did you see what happened?”
   “No, your head was in the way. But—”
   As we looked, the lights went out. Only the thin smoke curling from the chimney indicated that anything was going on.
   “Mr. Henchard’s a mad scientist,” Jackie muttered. “He shrinks people.”
   “Not without an atom-smasher,” I said. “Every mad scientist’s got to have an atom-smasher to make artificial lightning.”
   I put my pencil between the bars again. I aimed carefully, pressed the point against the doorbell, and rang. A thin shrilling was heard.
   The shade at one of the windows by the door was twitched‘aside hastily, and something probably looked at me. I don’t know. I wasn’t quick enough to see it. The shade fell back in place, and there was no more movement. I rang the bell till I got tired of it. Then I stopped.
   “I could take the cage apart,” I said.
   “Oh no! Mr. Henchard—”
   “Well,” I said, “when he comes back, I’m going to ask him what the hell. He can’t keep pixies. It isn’t in the lease.”
   “He doesn’t have a lease,” Jackie countered.
   I examined the little house in the bird cage. No sound, no movement. Smoke coming from the chimney.
   After all, we had no right to break into the cage. Housebreaking? I had visions of a little green man with wings flourishing a night stick, arresting me for burglary. Did pixies have cops? What sort of crimes.
   I put the cover back on the cage. After a while, vague noises emerged. Scrape. Thump. Rustle, rustle, rustle. Pop. And an unbirdlike trilling that broke off short.
   “Oh, my,” Jackie said. “Let’s go away quick.”
   We went right to bed. I dreamed of a horde of little green guys in Mack Sennett cop uniforms, dancing on a bilious rainbow and singing gaily.
   The alarm clock woke me. I showered, shaved and dressed, thinking of the same thing Jackie was thinking of. As we put on our coats, I met her eyes and said,“Shall we?”
   “Yes. Oh, golly, Eddie! D-do you suppose they’ll be leaving for work, too?”
   “What sort of work?” I inquired angrily. “Painting buttercups?”
   There wasn’t a sound from beneath the cretonne when we tiptoed into Mr. Henchard’s room.
   Morning sunlight blazed through the window. I jerked the cover off. There was the house. One of the blinds was up; all the rest were tightly firm. I put my head close to the cage and stared through the bars into the open window, where scraps of chintz curtains were blowing in the breeze.
   I saw a great big eye looking back at me.
   This time Jackie was certain I’d got my mortal wound. The breath went out of her with a whoosh as I caromed back, yelling about a horrible bloodshot eye that wasn’t human. We clutched each other for a while and then I looked again.
   “Oh,” I said, rather faintly. “It’s a mirror.”
   “A mirror?” she gasped.
   “Yeah, a big one, on the opposite wall. That’s all I can see. I can’t get close enough to the window.”
   “Look on the porch,” Jackie said.
   I looked. There was a milk bottle standing by the door-you can guess the size of it. It was purple.
   Beside it was a folded postage stamp.
   “Purple milk?” I said.
   “From a purple cow. Or else the bottle’s colored. Eddie, is that a newspaper?”
   It was. I strained my eyes to read the headlines. EXTRA was splashed redly across the sheet, in huge letters nearly a sixteenth of an inch high. EXTRA-FOTZPA MOVES ON TUR! That was all we could make out.
   I put the cretonne gently back over the cage. We went down to Terry’s for breakfast while we waited for the bus.
   When we rode home that night, we knew what our first job would be. We let ourselves into the house, discovered that Mr. Henchard hadn’t come back yet, switched on the light in his room, and listened to the noise from the bird cage.
   “Music,” Jackie said.
   It was so faint I scarcely heard it, and, in any case, it wasn’t real music. I can’t begin to describe it.
   And it died away immediately. Thump, scrape, pop, buzz. Then silence, and I pulled off the cover.
   The house was dark, the windows were shut, the blinds were down. Paper and milk bottle were gone from the porch. On the front door was a sign that said-after I used a magnifying glass: QUARANTINE!
   SCOPPY FEVER!
   “Why, the little liars,” I said. “I bet they haven’t got scoppy fever at all.”
   Jackie giggled wildly.“You only get scoppy fever in April, don’t you?”
   “April and Christmas. That’s when the bread-and-butter flies carry it. Where’s my pencil?”
   I rang the bell. A shade twitched aside, flipped back; neither of us had seen the-hand?-that moved it.
   Silence; no smoke coming out of the chimney.
   “Scared?” I asked.
   “No. It’s funny, but I’m not. They’re such standoffish little guys. The Cabots speak only to—”
   “Where the pixies speak only to goblins, you mean,” I said. “They can’t snoot us this way. It’s our house their house is in, if you follow me.”
   “What can we do?”
   I manipulated the pencil, and, with considerable difficulty, wrote LET US IN on the white panel of the door. There wasn’t room for more than that. Jackie tsked.
   “Maybe you shouldn’t have written that. We don’t want to get in. We just want to see them.”
   “Too late now. Besides, they’ll know what we mean.”
   We stood watching the house in the bird cage, and it watched us, in a sullen and faintly annoyed fashion. SCOPPY FEVER, indeed!
   That was all that happened that night.
   The next morning we found that the tiny front door had been scrubbed clean of my pencil marks, that the quarantine’ sign was still there, and that there was a bottle of green milk and another paper on the porch. This time the headline said. EXTRA-FOTZPA OVERSHOOTS TUR!
   Smoke was idling from the chimney. I rang the bell again. No answer. I noticed a domino of a mailbox by the door, chiefly because I could see through the slot that there were letters inside. But the thing was locked.
   “If we could see whom they were addressed to—” Jackie suggested.
   “Or whom they’re from. That’s what interests me.”
   Finally, we went to work. I was preoccupied all day, and nearly welded my thumb onto a boogie-arm. When I met Jackie that night, I could see that she’d been bothered, too.
   “Let’s ignore them,” she said as we bounced home on the bus. “We know when we’re not wanted, don’t we?”
   “I’m not going to be high-hatted by a-by a critter. Besides, we’ll both go quietly nuts if we don’t find out what’s inside that house. Do you suppose Mr. Herichard’s a wizard?”
   “He’s a louse,” Jackie said bitterly. “Going off and leaving ambiguous pixies on our hands!”
   When we got home, the little house in the bird cage took alarm, as usual, and by the time we’d yanked off the cover, the distant, soft noises had faded into silence. Lights shone through the drawn blinds. The porch had only the mat on it. In the mailbox we could see the yellow envelope of a telegram.
   Jackie turned pale.“It’s the last straw,” she insisted. “A telegram!”
   “It may not be.”
   “It is, it is, I know it is. Aunt Tinker Bell’s dead. Or Iolanthe’s coming for a visit.”
   “The quarantine sign’s off the door,” I said. “There’s a new one. It says “Wet paint.’”
   “Well, you will scribble all over their nice clean door.”
   I put the cretonne back, turned off the light switch, and took Jackie’s hand. We stood waiting. After a time something went bump-bump-bump, and then there was a singing, like a teakettle. I heard a tiny clatter.
   Next morning there were twenty-six bottles of yellow milk-bright yellow-on the tiny porch, and the Lilliputian headline announced: EXTRA-TUR SLIDES TOWARD FOTZPA!
   There was mail in the box, too, but the telegram was gone.
   That night things continued much as before. When I pulled the cloth off there was a sudden, furious silence. We felt that we were being watched around the corners of the miniature shades. We finally went to bed, but in the middle of the night I got up and took another look at our mysterious tenants. Not that I saw them, of course. But they must have been throwing a party, for bizarre, small music and wild thumps and pops died into silence as I peeked.
   In the morning there was a red bottle and a newspaper on the little porch. The headline said: EXTRA-FOTZPA GOES UP!
   “My work’s going to the dogs,” I said. “I can’t concentrate for thinking about this business-and wondering…”
   “Me, too. We’ve got to find out somehow.”
   I peeked. A shade came down so sharply that it almost tore free from its roller.
   “Do you think they’re mad?” I asked.
   “Yes,” Jackie said, “I do. We must be bothering the very devil out of ’em. Look-I’ll bet they’re sitting inside by the windows, boiling mad, waiting for us to go away. Maybe we’d better go. It’s time for the bus anyway.”
   I looked at the house, and the house, I felt, looked at me with an air of irritated and resentful fury.
   Oh, well. We went to work.
   We were tired and hungry when we got back that night, but even before removing our coats we went into Mr. Henchard’s room. Silence. I switched on the light while Jackie pulled off the cretonne cover from the cage.
   I heard her gasp. Instantly I jumped forward, expecting to see a little green guy on that absurd porch-or anything, for that matter. I saw nothing unusual. There was no smoke coming from the chimney.
   But Jackie was pointing to the front door. There was a neat, painted sign tacked to the panel. It said, very sedately, simply, and finally: TO LET.
   “Oh, oh, oh!” Jackie said.
   I gulped. All the shades were up in the tiny windows and the chintz curtains were gone. We could see into the house for the first time. It was completely and awfully empty.
   No furniture, anywhere. Nothing at all but a few scrapes and scratches on the polished hardwood floor. The wallpaper was scrupulously clean; the patterns, in the various rooms, were subdued and in good taste. The tenants had left their house in order.
   “They moved,” I said.
   “Yes,” Jackie murmured. “They moved out.”
   All of a sudden I felt lousy. The house-not the tiny one in the cage, but our own-was awfully empty.
   You know how it iwhen you’ve been on a visit, and come home into a place that’s full of nothing and nobody?
   I grabbed Jackie and held her tight. She felt pretty bad, too. You wouldn’t think that a tiny TO LET
   sign could make so much difference.
   “What’ll Mr. Henchard say?” Jackie asked, watching me with big eyes.
   Mr. Henchard came home two nights later. We were sitting by the fire when he walked in, his Gladstone swinging, the black cigarette holder jutting from below his beak.“Mph,” he greeted us.
   “Hello,” I said weakly. “Glad you’re back.”
   “Claptrap!” said Mr. Henchard firmly as he headed for his room. Jackie and I looked at one another.
   Mr. Henchard squalled in sheer fury. His twisted face appeared around the door.
   “Busybodies!” he snarled. “I told you—”
   “Wait a minute,” I said.
   “I’m moving Out!” Mr. Henchard barked. “Now!” His head popped back out of sight; the door slammed and locked. Jackie and I waited, half expecting to be spanked.
   Mr. Henchard bounced out of his room, Gladstone suspended from one hand. He whirled past us toward the door.
   I tried to stop him.“Mr. Henchard—”
   “Claptrap!”
   Jackie pulled at one arm, I got a grip on the other. Between us, we managed to bring him to a stop.
   “Wait,” I said. “You’ve forgotten your-uh-bird cage.”
   “That’s what you think,” he snarled at me. “You can have it. Meddlers! It took me months to build that little house just right, and months more to coax ’em to live in it. Now you’ve spoiled it. They won’t be back.”
   “Who?” Jackie gulped.
   His beady eyes were fixed malignantly on us.“My tenants. I’ll have to build a new house now-ha!
   But this time I won’t leave it within reach of meddlers.”
   “Wait,” I said. “Are-are you a m-magician?”
   Mr. Henchard snorted.“I’m a good craftsman. That’s all it takes. You treat them right, and they’ll treat you right. Still—” And he gleamed a bit with pride. “-it isn’t everybody who knows how to build the right sort of house for them!”
   He seemed to be softening, but my next question roused him again.
   “That were they?” he snapped. “The Little Folk, of course. Call ’em what you like. Nixie, pixie, leprechaun, brownie-they’ve had lots of names. But they want a quiet, respectable neighborhood to live in, not a lot of peeping and prying. Gives the property a bad name. No wonder they moved out! And-mph!-they paid their rent on time, too. Still, the Little Folk always do,” he added.
   “Rent?” Jackie said faintly.
   “Luck,” Mr. Henchard said. “Good luck. What did you expect they’d pay in-money? Now I’ll have to build another house to get my special luck back.”
   He gave us one parting glare, jerked open the door, and stamped out. We stood looking after him.
   The bus was pulling into the gas station down the slope, and Mr. Henchard broke into a run.
   He caught the bus, all right, but only after he’d fallen flat on his face.
   I put my arm around Jackie.
   “Oh, gosh,” she said. “His bad luck’s working already.”
   “Not bad,” I pointed out. “Just normal. When you rent a little house to pixies, you get a lot of extra good luck.”
   We sat in silence, watching each other. Finally without saying a word, we went into Mr. Henchard’s vacated room. The bird cage was still there. So was the house. So was the TO LET sign.
   “Let’s go to Terry’s,” I said.
   We stayed later than usual. Anybody would have thought we didn’t want to go home because we lived in a haunted house. Except that in our case the exact opposite was true. Our house wasn’t haunted any more. It was horribly, desolately, coldly vacant.
   I didn’t say anything till we’d crossed the highway, climbed the slope, and unlocked our front door.
   We went, I don’t know why, for a final look at the empty house. The cover was back on the cage, where I’d replaced it, but-thump, rustle, pop! The house was tenanted again!
   We backed out and closed the door before we breathed.
   “No,” Jackie said. “We mustn’t look. We mustn’t ever, ever, look under that cover.”
   “Never,” I said. “Who do you suppose…”
   We caught a very faint murmur of what seemed to be boisterous singing. That was fine. The happier they were, the longer they’d stay. When we went to bed, I dreamed that I was drinking beer with Rip Van Winkle and the dwarfs. I drank ’em all under the table.
   It was unimportant that the next morning was rainy. We were convinced that bright yellow sunlight was blazing in through the windows. I sang under the shower. Jackie burbled inarticulately and joyously. We didn’t open Mr. Henchard’s door.
   “Maybe they want to sleep late,” I said.
   It’s always noisy in the machine-shop, and a hand-truckload of rough cylinder casings going past doesn’t increase the din noticeably. At three o’clock that afternoon, one of the boys was rolling the stuff along toward the storeroom, and I didn’t hear it or see it until I’d stepped back frommy planer, cocking my eye at its adjustment.
   Those big planers are minor juggernauts. They have to be bedded in concrete, in heavy thigh-high cradles on which a heavily weighted metal monster-the planer itself-slides back and forth.
   I stepped back, saw the hand-truck coming, and made a neat waltz turn to get out of its way. The boy with the hand-truck swerved, the cylinders began to fall out, and I took an unbalanced waltz step that ended with my smacking my thighs against the edge of the cradle and doing a neat, suicidal half-somersault. When I landed, I was jammed into the metal cradle, looking at the planer as it zoomed down on me. I’ve never in my life seen anything move so fast.
   It was all over before I knew it. I was struggling to bounce myself out, men were yelling, the planer was bellowing with bloodthirsty triumph, and the cylinder heads were rolling around underfoot all over the place. Then there was the crackling, tortured crash of gears and cams going to pieces. The planer stopped. My heart started.
   After Pd changed my clothes, I waited for Jackie to knock off. Rolling home on the bus, I told her about it.“Pure dumb luck. Or else a miracle. One of those cylinders bounced into the planer in just the right place. The planer’s a mess, but I’m not. I think we ought to write a note of thanks to our-uh-tenants.”
   Jackie nodded with profound conviction.“It’s the luck they pay their rent in, Eddie. I’m glad they paid in advance, too!”
   “Except that I’m off the payroll till the planer’s fixed,” I said.
   We went home through a storm. We could hear a banging in Mr. Henchard’s room, louder than any noise that had ever come from the bird cage. We rushed upstairs and found the casement window had come open. I closed it. The cretonne cover had been half blown off the cage, and I started to pull it back in place. Jackie was beside me. We looked at the tiny house; my hand didn’t complete its gesture.
   The TO LET sign had been removed from the door. The chimney was smoking greasily. The blinds were tightly down, as usual, but there were other changes.
   There was a small smell of cooking-scorned beef and skunk cabbage, I thought wildly.
   Unmistakably it came from the pixie house. On the formerly immaculate porch was a slopping-over garbage can, and a minuscule orange crate with unwashed, atom-sized tin cans and what were indubitably empty liquor bottles. There was a milk bottle by the door, too, filled with a biliously lavender liquid. It hadn’t been taken in yet, nor had the morning paper. It was certainly a different paper. The lurid size of the headlines indicated that it was a yellow tabloid.
   A clothesline, without any clothes hanging on it at the moment, had been tacked up from one pillar of the porch to a corner of the house.
   I jerked down the cover, and fled after Jackie into the kitchen.“My God!” I said.
   “We should have asked for references,” she gasped. “Those aren’t our tenants!”
   “Not the tenants we used to have,” I agreed. “I mean the ones Mr. Henchard used to have. Did you see that garbage pail on the porch!”
   “And the clothesline,” Jackie added. “How-how sloppy.”
   “Jukes, Kallikaks and Jeeter Lesters. This isn’t Tobacco Road.”
   Jackie gulped.“Mr. Henchard said they wouldn’t be back, you know.”
   “Yeah, but, well—”
   She nodded slowly, as though beginning to understand. I said,“Give.”
   “I don’t know. Only Mr. Henchard said the Little Folk wanted a quiet, respectable neighborhood.
   And we drove them out. I’ll bet we gave the bird cage-the location-a bad reputation. The better-class pixies won’t live there. It’s-oh, dear-maybe it’s a slum.”
   “You’re very nuts,” I said.
   “I’m not. It must be that. Mr. Henchard said as much. He told us he’d have to build a new house.
   Desirable tenants won’t move into a bad neighborhood. We’ve got sloppy pixies, that’s all.”
   My mouth opened. I stared at her.
   “Uh-huh. The tenement type. I’ll bet they keep a pixilated goat in the kitchen,” Jackie babbled.
   “Well,” I said, “we’re not going to stand for it. I’ll evict ’em. I-I’ll pour water down their chimney.
   Where’s the teakettle’?”
   Jackie grabbed me.“No, you don’t! We can’t evict them, Eddie. We mustn’t. They pay their rent,” she said.
   And then I remembered.“The planer—”
   “Just that,” Jackie emphasized, digging her fingers into my biceps. “You’d have been killed today if you hadn’t had some extra good luck. Those pixies may be sloppy, but they pay their rent.”
   I got the angle.“Mr. Henchard’s luck worked differently, though. Remember when he kicked that rock down the beach steps, and they started to cave in? Me, I do it the hard way. I fall in the planer, sure, and a cylinder bounces after me and stops the machine but I’ll be out of a job till the planer’s fixed.Nothing like that ever happened to Mr. Henchard.”
   “He had a better class of tenant,” Jackie explained, with a wild gleam in her eye. “If Mr. Henchard had fallen in the planer, a fuse would have blown, I’ll bet. Our tenants are sloppy pixies, so we get sloppy luck.”
   “They stay,” I said. “We own a slum. Let’s get out of here and go down to Terry’s for a drink.”
   We buttoned our raincoats and departed, breathing the fresh, wet air. The storm was slashing down as furiously as ever. I’d forgotten my flashlight, but I didn’t want to go back for it. We headed down the slope, toward Terry’s faintly visible lights.
   It was dark. We couldn’t see much through the storm. Probably that was why we didn’t notice the bus until it was bearing down on us, headlights almost invisible in the dimout.
   I started to pull Jackie aside, out of the way, but my foot slipped on the wet concrete, and we took a nosedive. I felt Jackie’s body hurtle against me, and the next moment we were floundering in the muddy ditch beside the highway while the bus roared past us and was gone.
   We crawled out and made for Terry’s. The barman stared at us, said, “Whew!” and set up drinks without being asked.
   “Unquestionably,” I said, “our lives have just been saved.”
   “Yes,” Jackie agreed, scraping mud from her ears. “But it wouldn’t have happened this way to Mr.
   Henchard.”
   The barman shook his head.“Fall in the ditch, Eddie? And you too? Bad luck!”
   “Not bad,” Jackie told him feebly. “Good. But sloppy.” She lifted her drink and eyed me with muddy misery. I clinked my glass against hers.
   “Well,” I said. “Here’s luck.”
   WHAT YOU NEED
   That’s what the sign said. Tim Carmichael, who worked for a trade paper that specialized in economics, and eked out a meager salary by selling sensational and untrue articles to the tabloids, failed to sense a story in the reversed sign. He thought it was a cheap publicity gag, something one seldom encounters on Park Avenue, where the shop fronts are noted for their classic dignity. And he was irritated.
   He growled silently, walked on, then suddenly turned and came back. He wasn’t quite strong enough to resist the temptation to unscramble the sentence, though his annoyance grew. He stood before the window, staring up, and said to himself, “We have what you need. Yeah?”
   The sign was in prim, small letters on a black painted ribbon that stretched across a narrow glass pane. Below it was one of those curved, invisible-glass windows. Through the window Carmichael could see an expanse of white velvet, with a few objects carefully arranged there. A rusty nail, a snowshoe and a diamond tiara. It looked‘like a Dali decor for Carrier or Tiffany.
   “Jewelers?” Carmichael asked silently. “But why what you need?” He pictured millionaires miserably despondent for lack of a matched pearl necklace, heiresses weeping inconsolably because they needed a few star sapphires. The principle of luxury merchandising was to deal with the whipped cream of supply and demand; few people needed diamonds. They merely wanted them and could afford them.
   “Or the place might sell jinni flasks,” Carmichael decided. “Or magic wands. Same principle as a Coney carny, though. A sucker trap. Bill the Whatzit outside and people will pay their dimes and flock in. For two cents—”
   He was dyspeptic this morning, and generally disliked the world. Prospect of a scapegoat was attractive, and his press card gave him a certain advantage. He opened the door and walked into the shop.
   It was Park Avenue, all right. There were no showcases or counters. It might be an art gallery, for a few good oils were displayed on the walls. An air of overpowering luxury, with the bleakness of an unlived-in place, struck Carmichael.
   Through a curtain at the back came a very tall man with carefully combed white hair, a ruddy, healthy face and sharp blue eyes. He might have been sixty. He wore expensive but careless tweeds, which somehow jarred with the decor.
   “Good morning,” the man said, with a quick glance at Carmichael’s clothes. He seemed slightly surprised. “May I help you?”
   “Maybe.” Carmichael introduced himself and showed his press card.
   “Oh? My name is Talley. Peter Talley.”
   “I saw your sign.”
   “Oh?”
   “Our paper is always on the lookout for possible writeups. I’ve never noticed your shop before—”
   “I’ve been here for years,” Talley said.
   “This is an art gallery?”
   “Well-no.”
   The door opened. A florid man came in and greeted Talley cordially. Carmichael, recognizing the client, felt his opinion of the shop swing rapidly upward. The florid man was a Name-a big one.
   “It’s a bit early, Mr. Talley,” he said, “but I didn’t want to delay. Have you had time to get-what I needed?”
   “Oh, yes. I have it. One moment.” Talley hurried through the draperies and returned with a small, neatly wrapped parcel, which he gave to the florid man. The latter forked over a check-Carmichael caught a glimpse of the amount and gulped-and departed. His town car was at the curb outside.
   Carmichael moved toward the door, where he could watch. The florid man seemed anxious. His chauffeur waited stolidly as the parcel was unwrapped with hurried fingers.
   “I’m not sure I’d want publicity, Mr. Carmichael,” Talley said. “I’ve a select clientele-carefully chosen.”
   “Perhaps our weekly economic bulletins might interest you.”
   Talley tried not to laugh.“Oh, I don’t think so. It really isn’t in my line.”
   The florid man had finally unwrapped the parcel and taken out an egg. As far as Carmichael could see from his post near the door, it was merely an ordinary egg. But its possessor regarded it almost with awe. Had Earth’s last hen died ten years before, the man could have been no more pleased. Something like deep relief showed on the Floridatanned face.
   He said something to the chauffeur, and the car rolled smoothly forward and was gone.
   “Are you in the dairy business?” Carmichael asked abruptly.
   “Do you mind telling me what your business is?”
   “I’m afraid I do, rather,” Talley said.
   Carmichael was beginning to scent a story.“Of course, I could find out through the Better Business Bureau—”
   “You couldn’t.”
   “No? They might be interested in knowing why an egg is worth five thousand dollars to one of your customers.”
   Talley said,“My clientele is so small I must charge high fees. You-ah-know that a Chinese mandarin has been known to pay thousands of taels for eggs of proved antiquity.”
   “That guy wasn’t a Chinese mandarin,” Carmichael said.
   “Oh, well. As I say, I don’t welcome publicity—”
   “I think you do. I was in the advertising game for a while. Spelling your sign backwards is an obvious baited hook.”
   “Then you’re no psychologist,” Talley said. “It’s just that I can afford to indulge my whims. For five years I looked at that window every day and read the sign backwards-from inside my shop. It annoyed me. You know how a word will begin to look funny if you keep staring at it? Any word. It turns into something in no human tongue. Well, I discovered I was getting a neurosis about that sign. It makes no sense backwards, but I kept finding myself trying to read sense into it. When I started to say ‘Deen uoy tahw evah ew’ to myself and looking for philological derivations, I calledin a sign painter. People who are interested enough still drop in.”
   “Not many,” Carmichael said shrewdly. “This is Park Avenue. And you’ve got the place fixed up too expensively. Nobody in the low-income brackets-or the middle brackets-would come in here. So you run an upper-bracket business.”
   “Well,” Talley said, “yes, I do.”
   “And you won’t tell me what it is?”
   “I’d rather not.”
   “I can find out, you know. It might be dope, pornography, high-class fencing—”
   “Very likely,” Mr. Talley said smoothly. “I buy stolen jewels, conceal them in eggs and sell them to my customers. Or perhaps that egg was loaded with microscopic French postcards. Good morning, Mr.
   Carmichael.”
   “Good morning,” Carmichael said, and went out. He was overdue at the office, but annoyance was the stronger motivation. He played sleuth for a while, keeping an eye on Talley’s shop, and the results were thoroughly satisfactory-to a certain extent. He learned everything but why. Late in the afternoon, he sought out Mr. Talley again.
   “Wait a minute,” he said, at sight of the proprietor’s discouraging face. “For all you know, I may be a customer.”
   Talley laughed.
   “Well, why not?” Carmichael compressed his lips. “How do you know the size of my bank account?
   Or maybe you’ve got a restricted clientele?”
   “No. But—”
   Carmichael said quickly,“I’ve been doing some investigating. I’ve been noticing your customers. In fact, following them. And finding out what they buy from you.”
   Talley’s face changed. “Indeed?”
   “Indeed. They’re all in a hurry to unwrap their little bundles. So that gave me my chance to find out.
   I missed a few, but-I saw enough to apply a couple of rules of logic, Mr. Talley. item: your customers don’t know what they’re buying from you. It’s a sort of grab bag. A couple of times they were plenty surprised. The man who opened his parcel and found an old newspaper clipping. What about the sunglasses? And the revolver? Probably illegal, by the way-no license. And the diamond -it must have been paste, it was so big.”
   “M-mmm,” Mr. Talley said.
   “I’m no smart apple, but I can smell a screwy setup. Most of your clients are big shots, in one way or another. And why didn’t any of ’em pay you, like the first man-the guy who came in when I was here this morning?”
   “It’s chiefly a credit business,” Talley said. “I’ve my ethics. I have to, for my own conscience. It’s responsibility. You see, I sell-my goods-with a guarantee. Payment is made only if the product proves satisfactory.”
   “So. An egg. Sunglasses. A pair of asbestos gloves-I think they were. A newspaper clipping. A gun.
   And a diamond. How do you take inventory?”
   Talley said nothing.
   Carmichael grinned.“You’ve an errand boy. You send him out and he comes back with bundles.
   Maybe he goes to a grocery on Madison and buys an egg. Or a pawnshop on Sixth for a revolver. Orwell, anyhow, I told you I’d find out what your business is.”
   “And have you?” Talley asked.
   “We have what you need,” Carmichael said. “But how do you know?”
   “You’re jumping to conclusions.”
   “I’ve got a headache-I didn’t have sunglasses!-and I don’t believe in magic. Listen, Mr. Talley, I’m fed up to the eyebrows and way beyond on queer little shops that sell peculiar things. I know too much about ’em-I’ve written about ’em. A guy walks along the street and sees a funnysort of store and the proprietor won’t serve him-he sells only to pixies-or else he does sell him a magic charm with a double edge. Well-pfui!”
   “Mph,” Talley said.
   ” ‘Mph’ as much as you like. But you can’t get away from logic. Either you’ve got a sound, sensible racket here, or else it’s one of those funny, magic-shop setups-and I don’t believe that. For it isn’t logical.”
   “Why not?”
   “Because of economics,” Carmichael said flatly. “Grant the idea that you’ve got certain mysterious powers-let’s say you can make telepathic gadgets. All right. Why the devil would you start a business so you could sell the gadgets so you could make money so you could live? You’d simply put on one of your gadgets, read a stockbroker’s mind and buy the right stocks. That’s the intrinsic fallacy in these crazy-shop things-if you’ve got enough stuff on the ball to be able to stock and run such a shop, you wouldn’t need a business in the first place. Why go round Robin Hood’sbarn?”
   Talley said nothing.
   Carmichael smiled crookedly.“‘I often wonder what the vintners buy one half so precious as the stuff they sell,” he quoted. “Well-what do you buy? I know what you sell-eggs and sunglasses.”
   “You’re an inquisitive man, Mr. Carmichael,” Talley murmured. “Has it ever occurred to you that this is none of your business?”
   “I may be a customer,” Carmichael repeated. “How about that?”
   Talley’s cool blue eyes were intent. A new light dawned in them; Talley pursed his lips and scowled.
   “I hadn’t thought of that,” he admitted. “You might be. Under the circumstances. Will you excuse me for a moment?”
   “Sure,” Carmichael said. Talley went through the curtains.
   Outside, traffic drifted idly along Park. As the sun slid down beyond the Hudson, the street lay in a blue shadow that crept imperceptibly up the barricades of the buildings. Carmichael stared at the sign-WE HAVE WHAT YOU NEED-and smiled.
   In a back room, Talley put his eye to a binocular plate and moved a calibrated dial. He did this several times. Then, biting his lip-for he was a gentle man-he called his errand boy and gave him directions. After that he returned to Carmichael.
   “You’re a customer,” he said. “Under certain conditions.”
   “The condition of my bank account, you mean?”
   “No,” Talley said. “I’ll give you reduced rates. Understand one thing.
   I really do have what you need. You don’t know what you need, but I know. And as it happens-well, I’ll sell you what you need for, let’s say, five dollars.”
   Carmichael reached for his wallet. Talley held up a hand.
   “Pay me after you’re satisfied. And the money’s the nominal part of the fee. There’s another part. If you’re satisfied, I want you to promise that you’ll never come near this shop again and never mention it to anyone.”
   “I see,” Carmichael said slowly. His theories had changed slightly. “It won’t be long before-ah, here he is now.” A buzzing from the back indicated the return of the errand boy. Talley said, “Excuse me,”
   and vanished. Soon he returned with a neatly wrapped parcel, which he thrust into Carmichael’s hands.
   “Keep this on your person,” Talley said. “Good afternoon.”
   Carmichael nodded, pocketed the parcel and went out. Feeling affluent, he hailed a taxi and went to a cocktail bar he knew. There, in the dim light of a booth, he unwrapped the bundle.
   Protection money, he decided. Talley was paying him off to keep his mouth shut about the racket, whatever it was. O.K., live and let live. How much would be-Ten thousand? Fifty thousand? How big was the racket? He opened an oblong cardboard box. Within, nestling upon tissue paper, was a pair of shears, the blades protected by a sheath of folded, glued cardboard.
   Carmichael said something softly. He drank his highball and ordered another, but left it untasted.
   Glancing at his wrist watch, he decided that the Park Avenue shop would be closed by now and Mr.
   Peter Talley gone.
   “… one half so precious as the stuff they sell.” Carmichael said. “Maybe it’s the scissors of Atropos.
   Blah.” He unsheathed the blades and snipped experimentally at the air. Nothing happened. Slightly crimson around the cheekbones, Carmichael reholstered the shears and dropped them into the side pocket of his topcoat. Quite a gag!
   He decided to call on Peter Talley tomorrow.
   Meanwhile, what? He remembered he had a dinner date with one of the girls at the office, and hastily paid his bill and left. The streets were darkening, and a cold wind blew southward from the Park Carmichael wound his scarf tighter around his throat and made gestures toward passing taxis.
   He was considerably annoyed.
   Half an hour later a thin man with sad eyes-Jerry Worth, one of the copy writers from his office-greeted him at the bar where Carmichael was killing time.“Waiting for Betsy?” Worth said, nodding toward the restaurant annex. “She sent me to tell you she couldn’t make it. A rush deadline. Apologies and stuff. Where were you today? Things got gummed up a bit. Have a drink with me.”
   They worked on a rye. Carmichael was already slightly stiff. The dull crimson around his cheekbones had deepened, and his frown had become set.“What you need,” he remarked. “Double crossing little—”
   “Huh?” Worth said.
   “Nothing. Drink up. I’ve just decided to get a guy in trouble. If I can.”
   “You almost got in trouble yourself today. That trend analysis ~of ores—”
   “Eggs. Sunglasses!”
   “I got you out of a jam—”
   “Shut up,” Carmichael said, and ordered another round. Every time he felt the weight of the shears in his pocket he found his lips moving.
   Five shots later Worth said plaintively,“I don’t mind doing good deeds, but I do like to mention them. And you won’t let me. All I want is a little gratitude.”
   “All right, mention them,” Carmichael said. “Brag your head off. “Who cares?”
   Worth showed satisfaction.“That ore analysis-it was that. You weren’t at the office today, but I caught it. I checked with our records and you had Trans-Steel all wrong. If I hadn’t altered the figures, it would have gone down to the printer—”
   “What?”
   “The Trans-Steel. They—”
   “Oh, you fool,” Carmichael groaned. “I know it didn’t check with the office figures. I meant to put in a notice to have them changed. I got my dope from the source. Why don’t you mind your own business?”
   Worth blinked.“I was trying to help.”
   “It would have been good for a five-buck raise,” Carmichael said. “After all the research I did to uncover the real dope-Listen, has the stuff gone to bed yet?”
   “I dunno. Maybe not. Croft was still checking the copy—”
   “O.K.!” Carmichael said. “Next time—” He jerked at his scarf, jumped off the stool and headed for the door, trailed by the protesting Worth. Ten minutes later he was at the office, listening to Croft’s bland explanation that the copy had already been dispatched to the printer.
   “Does it matter? Was there-Incidentally, where were you today?”
   “Dancing on the rainbow,” Carmichael snapped, and departed. He had switched over from rye to whisky sours, and the cold night air naturally did not sober him. Swaying slightly, watching the sidewalk move a little as he blinked at it, he stood on the curb and pondered.
   “I’m sorry, Tim,” Worth said. “It’s too late now, though. There won’t be any trouble. You’ve got a right to go by our office records.”
   “Stop me now,” Carmichael said. “Lousy little—” He was angry and drunk On impulse he got another taxi and sped to the printer’s, still trailing a somewhat confused Jerry Worth.
   There was rhythmic thunder in the building. The swift movement of the taxi had given Carmichael a slight nausea; his head ached, and alcohol was in solution in his blood. The hot, inky air was unpleasant. The great Linotypes thumped and growled. Men were moving about. It was all slightly nightmarish, and Carmichael doggedly hunched his shoulders and lurched on until something jerked him back and began to strangle him.
   Worth started yelling. His face showed drunken terror. He made ineffectual gestures.
   But this was all part of the nightmare. Carmichael saw what had happened. The ends of his scarf had caught in the moving gears somewhere and he was being drawn inexorably into meshing metal cogs.
   Men were running. The clanking, thumping, rolling sounds were deafening. He pulled at the scarf.
   Worth screamed,“… knife! Cut it!”
   The warping of relative values that intoxication gives saved Carmichael. Sober, he would have been helpless with panic. As it was, each thought was hard to capture, but clear and lucid when he finally got it. He remembered the shears, and he put his hand in his pocket. The blades slipped out of their cardboard sheath, and he snipped through the scarf with fumbling, hasty movements.
   The white silk disappeared. Carmichael fingered the ragged edge at his throat and smiled stiffly.
   Mr. Peter Talley had been hoping that Carmichael would not come back. The probability lines had shown two possible variants; in one, all was well; in the other…
   Carmichael walked into the shop the next morning and held out a five-dollar bill. Talley took it.
   “Thank you. But you could have mailed me a check”
   “I could have. Only that wouldn’t have told me what I wanted to know.”
   “No,” Talley said, and sighed. “You’ve decided, haven’t you?”
   “Do you blame me?” Carmichael asked. “Last night-do you know what happened?”
   “Yes.”
   “How?”
   “I might as well tell you,” Talley said. “You’d find out anyway. That’s certain, anyhow.”
   Carmichael sat down, lit a cigarette and nodded.“Logic. You couldn’t have arranged that little accident, by any manner of means. Betsy Hoag decided to break our date early yesterday morning.
   Before I saw you. That was the beginning of the chain of incidents that led up to the accident. Ergo, you must have known what was going to happen.”
   “I did know.”
   “Prescience?”
   “Mechanical. I saw that you would be crushed in the machine—”
   “Which implies an alterable future.”
   “Certainly,” Talley said, his shoulders slumping. “There are innumerable possible variants to the future. Different lines of probability. All depending on the outcome of various crises as they arise. I happen to be skilled in certain branches of electronics. Some years ago, almost by accident, I stumbled on the principle of seeing the future.”
   “How?”
   “Chiefly it involves a personal focus on the individual. The moment you enter this place”-he gestured—“you’re in the beam of my scanner. In my back room I have the machine itself. By turning a calibrated dial, I check the possible futures. Sometimes there are many. Sometimes only a few. As though at times certain stations weren’t broadcasting. I look into my scanner and see what you need-and supply it.”
   Carmichael let smoke drift from his nostrils. He watched the blue coils through narrowed eyes.
   “You follow a man’s whole life-in triplicate or quadruplicate or whatever?”
   “No,” Talley said. “I’ve got my device focused so it’s sensitive to crisis curves. When those occur, I follow them farther and see what probability paths involve the man’s safe and happy survival.”
   “The sunglasses, the egg and the gloves—”
   Talley said,“Mr.-uh-Smith is one of my regular clients. Whenever he passes a crisis successfully, with my aid, he comes back for another checkup. I locate his next crisis and supply him with what he needs to meet it. I gave him the asbestos gloves. In about a month, a situation will arise where he must-underthe circumstances-move a red-hot bar of metal. He’s an artist. His hands—”
   “I see. So it isn’t always saving a man’s life.”
   “Of course not,” Talley said. “Life isn’t the only vital factor. An apparently minor crisis may lead to-well, a divorce, a neurosis, a wrong decision and the loss of hundreds of lives indirectly. I insure life, health and happiness.”
   “You’re an altruist. Only why doesn’t the world storm your doors? Why limit your trade to a few?”
   “I haven’t got the time or the equipment.”
   “More machines could be built.”
   “Well,” Talley said, “most of my customers are wealthy. I must live.”
   “YOU could read tomorrow’s stock-market reports if you wanted dough,” Cannichael said. “We get back to that old question. If a guy has miraculous powers, why is he satisfied to run a hole-in-the-wall store?”
   “Economic reasons. I-ah-I’m averse to gambling.”
   “It wouldn’t be gambling,” Carmichael pointed out. “I often wonder what the vintners buy…’ Just what do you get out of this?”
   “Satisfaction,” Talley said. “Call it that.”
   But Carmichael wasn’t satisfied. His mind veered from the question and turned to the possibilities.
   Insurance, eh? Life, health and happiness.
   “What about me? Won’t there be another crisis in my life sometime?”
   “Probably. Not necessarily one involving personal danger.”
   “Then I’m a permanent customer.” I-don t- “Listen,” Carmichael said, “I’m not trying to shake you down. I’ll pay.
   I’ll pay plenty. I’m not rich, but I know exactly what a service like this would be worth to me. No worries—”
   “It couldn’t be—”
   “Oh, come off it. I’m not a blackmailer or anything. I’m not threatening you with publicity, if that’s what you’re afraid of. I’m an ordinary guy, not a melodramatic villain. Do I look dangerous? What are you afraid of?”
   “You’re an ordinary guy, yes,” Talley admitted. “Only—”
   “Why not?” Carmichael argued. “I won’t bother you. I passed one crisis successfully, with your help.
   There’ll be another one due sometime. Give me what I need for that. Charge me anything you like. I’ll get the dough somehow. Borrow it, if necessary. I won’t disturb you at all. All I ask is that you let me come in whenever I’ve passed a crisis, and get ammunition for the next one. What’s wrong with that?”
   “Nothing,” Talley said soberly.
   “Well, then. I’m an ordinary guy. There’s a girl-it’s Betsy Hoag. I want to marry her. Settle down somewhere in the country, raise kids and have security. There’s nothing wrong with that either, is there?”
   Talley said,“It was too late the moment you entered this shop today.”
   Carmichael looked up.“Why?” he asked sharply.
   A buzzer rang in the back. Talley went through the curtains and came back almost immediately with a wrapped parcel. He gave it to Carmichael.
   Carmichael smiled.“Thanks,” he said. “Thanks a lot. Do you have any idea when my next crisis will come?”
   “In a week.”
   “Mind if I—” Carmichael was unwrapping the package. He took out a pair of plastic-soled shoes and looked at Talley, bewildered.
   “Like that, eh? I’ll need-shoes?”
   “Yes.”
   “I suppose—” Carmichael hesitated. “I guess you wouldn’t tell me why?”
   “No, I won’t do that. But be sure to wear them whenever you go out.”
   “Don’t worry about that. And-I’ll mail you a check. It may take me a few days to scrape up the dough, but I’ll do it. How much?”
   “Five hundred dollars.”
   “I’ll mail a check today.”
   “I prefer not to accept a fee until the client has been satisfied,” Talley said. He had grown more reserved, his blue eyes cool and withdrawn.
   “Suit yourself,” Carmichael said. “I’m going out and celebrate. You-don’t drink?”
   “I can’t leave the shop.”
   “Well, goodbye. And thanks again. I won’t be any trouble to you, you know. I promise that!” He turned away.
   Looking after him, Talley smiled a wry, unhappy smile. He did not answer Carmichael’s goodbye.
   Not then.
   When the door had closed behind him, Talley turned to the back of his shop and went through the door where the scanner was.
   The lapse of ten years can cover a multitude of changes. A man with the possibility of tremendous power almost within his grasp can alter, in that time, from a man who will not reach for it to a man who will-and moral values be damned.
   The change did not come quickly to Carmichael. It speaks well for his integrity that it took ten years to work such an alteration in all he had been taught. On the day he first went into Talley’s shop there was little evil in him. But the temptation grew stronger week by week, visit by visit. Talley, for reasons of his own, was content to sit idly by, waiting for customers, smothering the inconceivable potentialities of his machine under a blanket of trivial functions. But Carmichael was not content.
   It took him ten years to reach the day, but the day came at last.
   Talley sat in the inner room, his back to the door. He was slumped low in an ancient rocker, facing the machine. It had changed little in the space of a decade. It still covered most of two walls, and the eyepiece of its scanner glittered under amber fluorescents.
   Carmichael looked covetously at the eyepiece. It was window and doorway to a power beyond any man’s dreams. Wealth beyond imagining lay just within that tiny opening. The rights over the life and death of every man alive. And nothing between that fabulous future and himself except the man who sat looking at the machine.
   Talley did not seem to hear the careful footsteps or the creak of the door behind him. He did not stir as Carmichael lifted the gun slowly. One might think that he never guessed what was coming, or why, or from whom, as Carmichael shot him through the head.
   Talley sighed and shivered a little, and twisted the scanner dial. It was not the first time that the eyepiece had shown him his own lifeless body, glimpsed down some vista of probability, but he never saw the slumping of that familiar figure without feeling a breath of indescribable coolness blow backwards upon him out of the future.
   He straightened from the eyepiece and sat back in his chair, looking thoughtfully at a pair of rough-soled shoes lying beside him on a table. He sat quietly for a while, his eyes upon the shoes, his mind following Carmichael down the street and into the evening, and the morrow, and on toward that coming crisis which would depend on his secure footing on a subway platform as a train thundered by the place where Carmichael would be standing one day next week.
   Talley had sent his messenger boy out this time for two pairs of shoes. He had hesitated long, an hour ago, between the rough-soled pair and the smooth. For Talley was a humane man, and there were many times when his job was distasteful to him. But in the end, this time, it had been the smooth-soled pair he had wrapped for Carmichael.
   Now he sighed and bent to the scanner again, twisting the dial to bring into view a scene he had watched before.
   Carmichael, standing on a crowded subway platform, glittering with oily wetness from some overflow. Carmichael, in the slick-soled shoes Talley had chosen for him. A commotion in the crowd, a surge toward the platform edge. Carmichael’s feet slipping frantically as the train roared by.
   “Goodbye, Mr. Carmichael,” Talley murmured. It was the farewell he had not spoken when Carmichael left the shop. He spoke it regretfully, and the regret was for the Carmichael of today, who did not yet deserve that end. He was not now a melodramatic villain whose death one could watch unmoved. But the Tim Carmichael of today had atonement to make for the Carmichael of ten years ahead, and the payment must be exacted.
   It is not a good thing to have the power of life and death over one’s fellow humans. Peter Talley knew it was not a good thing-but the power had been put into his hands. He had not sought it. It seemed to him that the machine had grown almost by accident to its tremendous completion under his trained fingers and trained mind.
   At first it had puzzled him. How ought such a device to be used? What dangers, what terrible potentialities, lay in that Eye that could see through the veil of tomorrow? His was the responsibility, and it had weighed heavily upon him until the answer came. And after he knew the answer-well, the weight was heavier still. For Talley was a mild man.
   He could not have told anyone the real reason why he was a shopkeeper. Satisfaction, he had said to Carmichael. And sometiI~ies, indeed, there was deep satisfaction. But at other times-at times like this-there was only dismay and humility. Especially humility.
   We have what you need. Only Talley knew that message was not for the individuals who came to his shop. The pronoun was plural, not singular. It was a message for the world-the world whose future was being carefully, lovingly reshaped under Peter Talley’s guidance.
   The main line of the future was not easy to alter. The future is a pyramid shaping slowly, brick by brick, and brick by brick Talley had to change it. There were some men who were necessary-men who would create and build-men who should be saved.
   Talley gave them what they needed.
   But inevitably there were others whose ends were evil. Talley gave them, too, what the world needed-death.
   Peter Talley had not asked for this terrible power. But the key had been put in his hands, and he dared not delegate such authority as this to any other man alive. Sometimes he made mistakes.
   He had felt a little surer since the simile of the key had occurred to him. The key to the future. A key that had been laid in his hands.
   Remembering that, he leaned back in his chair and reached for an old and well-worn book. It fell open easily at a familiar passage. Peter Talley’s lips moved as he read the passage once again, in his room behind the shop on Park Avenue.
   “And I say also unto thee, that thou art Peter…. And I will give unto thee the keys of the Kingdom of Heaven…
   ABSALOM
   At dusk Joel Locke came home from the university where he held the chair of psychonamics. He came quietly into the house, by a side door, and stood listening, a tall, tight-lipped man of forty with a faintly sardonic mouth and cool gray eyes. He could hear the precipitron humming. That meant that Abigail Schuler, the housekeeper, was busy with her duties. Locke smiled slightly and turned toward a panel in the wall that opened at his approach.
   The small elevator took him noiselessly upstairs.
   There, he moved with curious stealth. He went directly to a door at the end of the hall and paused before it, his head bent, his eyes unfocused. He heard nothing. Presently he opened the door and stepped into the room.
   Instantly the feeling of unsureness jolted back, freezing him where he stood. He made no sign, though his mouth tightened. He forced himself to remain quiet as he glanced around.
   It could have been the room of a normal twenty-year-ol?l, not a boy of eight. Tennis racquets were heaped in a disorderly fashion against a pile of book records. The thiaminizer was turned on, and Locke automatically clicked the switch over. Abruptly he turned. The televisor screen was blank, yet he could have sworn that eyes had been watching him from it.
   This wasn’t the first time it had happened.
   After a while Locke turned again and squatted to examine the book reels. He picked out one labeled BRIAFF ON ENTROPIC LOGIC and turned the cylinder over in his hands, scowling. Then he replaced it and went out of the room, with a last, considering look at the televisor.
   Downstairs Abigail Schuler was fingering the Mastermaid switch. board. Her prim mouth was as tight as the severe bun of gray-shot hair at the back of her neck.
   “Good evening,” Locke said. “Where’s Absalom?”
   “Out playing, Brother Locke,” the housekeeper said formally. “You’re home early. I haven’t finished the living room yet.”
   “Well, turn on the ions and let ’em play,” Locke said. “It won’t take long. I’ve got some papers to correct, anyway.”
   He started out, but Abigail coughed significantly.
   “Well?”
   “He’s looking peaked.”
   “Then outdoor exercise is what he needs,” Locke said shortly. “I’m going to send him to a summer camp.”
   “Brother Locke,” Abigail said, “I don’t see why you don’t let him go to Baja California. He’s set his heart on it. You let him study all the hard subjects he wanted before. Now you put your foot down. It’s none of my affair, but I can tell he’s pining.”
   “He’d pine worse if I said yes. I’ve my reasons for not wanting him to study entropic logic. Do you know what it involves?”
   “I don’t-you know I don’t. I’m not an educated woman Brother Locke. But Absalom is bright as a button.”
   Locke made an impatient gesture.
   “You have a genius for understatement,” he said. “Bright as a button!” Then he shrugged and moved to the window, looking down at the play court below where his eight-year-old son played handball.
   Absalom did not look up. He seemed engrossed in his game. But Locke, watching. felt a cool, stealthy terror steal through his mind, and behind his back his hands clenched together.
   A boy who looked ten, whose maturity level was twenty, and yet who was still a child of eight. Not easy to handle. There were many parents just now with the same problem-something was happening to the graph curve that charts the percentage of child geniuses born in recent times. Something had begun to stir lazily far back in the brains of the coming generations and a new species, of a sort, was coming slowly into being. Locke knew that well. In his own time he, too, had been a child genius.
   Other parents might meet the problem in other ways, he thought stubbornly. Not himself. He knew what was best for Absalom. Other parents might send their genius children to one of the cr?ches where they could develop among their own kind. Not Locke.
   “Absalom’s place is here,” he said aloud. “With me, where I can—” He caught the housekeeper’s eye and shrugged again, irritably, going back to the conversation that had broken off. “Of course he’s bright.
   But not bright enough yet to go to Baja California and study entropic logic. Entropic logic! It’s too advanced for the boy. Even you ought to realize that. It isn’t like a lollypop you can hand the kid-first making sure there’s castor oil in the bathroom closet. Absalom’s immature. It would actually be dangerous to send him to the Baja California University now to study with men three times his age. It would involve mental strain he isn’t fit for yet. I don’t want him turned into a psychopath.” Abigail’s prim mouth pursed up sourly.
   “You let him take calculus.”
   “Oh, leave me alone.”. Locke glanced down again at the small boy on the play court. “I think,” he said slowly, “that it’s time for another rapport with Absalom.”
   The housekeeper looked at him sharply, opened her thin lips to speak, and then closed them with an almost audible snap of disapproval. She didn’t understand entirely, of course, how a rapport worked or what it accomplished. She only knew that in these days there were ways in which it was possible to enforce hypnosis, to pry open a mind willy-nilly and search it for contraband thoughts. She shook her head, lips pressed tight.
   “Don’t try to interfere in things you don’t understand,” Locke said. “I tell you, I know what’s best for Absalom. He’s in the same place I was thirty-odd years ago. Who could know better? Call him in, will you? I’ll be in my study.”
   Abigail watched his retreating back, a pucker between her brows. It was hard to know what was best. The mores of the day demanded rigid good conduct, but sometimes a person had trouble deciding in her own mind what was the right thing to do. In the old days, now, after the atomic wars, when license ran riot and anybody could do anything he pleased, life must have been easier. Nowadays, in the‘violent backswing to a Puritan culture, you were expected to think twice and search your soul before you did a doubtful thing.
   Well, Abigail had no choice this time. She clicked over the wall microphone and spoke into it.
   “Absalom?”
   “Yes, Sister Schuler?”
   “Come in. Your father wants you.”
   In his study Locke stood quiet for a moment, considering. Then he reached for the house microphone.
   “Sister Schuler, I’m using the televisor. Ask Absalom to wait.”
   He sat down before his private visor. His hands moved deftly.
   “Get me Dr. Ryan, the Wyoming Quizkid Cr?che. Joel Locke calling.”
   Idly as he waited he reached out to take an old-fashioned cloth-bound book from a shelf of antique curiosa. He read: But Absalom sent spies throughout all the tribes of Israel, saying, As soon as ye hear the sound of the trumpet, then ye shall say, Absalom reigneth in Hebron…
   “Brother Locke?” the televisor asked.
   The face of a white-haired, pleasant-featured man showed on the screen. Locke replaced the book and raised his hand in greeting.
   “Dr. Ryan. I’m sorry to keep bothering you.”
   “That’s all right,” Ryan said. “I’ve plenty of time. I’m supposed to be supervisor at the Cr?che, but the kids are running it to suit themselves.” He chuckled. “How’s Absalom?”
   “There’s a limit,” Locke said sourly. “I’ve given the kid his head, outlined a broad curriculum, and now he wants to study entropic logic. There are only two universities that handle the subject, and the nearest’s in Baja California.”
   “He could commute by copter, couldn’t he?” Ryan asked, but Locke grunted disapproval.
   “Take too long. Besides, one of the requirements is inboarding, under a strict regime. The discipline, mental and physical, is supposed to be necessary in order to master entropic logic. Which is spinach. I got the rudiments at home, though I had to use the tn-disney to visualize it.”
   Ryan laughed.
   “The kids here are taking it up. Uh-are you sure you understood it?”
   “Enough, yeah. Enough to realize it’s nothing for a kid to study until his horizons have expanded.”
   “We’re having no trouble with it,” the doctor said. “Don’t forget that Absalom’s a genius, not an ordinary youngster.”
   “I know. I know my responsibility, too. A normal home environment has to be maintained to give Absalom some sense of security-which is one reason I don’t want the boy to live in Baja California just now. I want to be able to protect him.”
   “We’ve disagreed on that point before. All the quizkids are pretty self-sufficient, Locke.”
   “Absalom’s a genius, and a child. Therefore he’s lacking in a sense of proportion. There are more dangers for him to avoid. I think it’s a grave mistake to give the quizkids their heads and let them do what they like. I refused to send Absalom to a Cr?che for an excellent reason. Putting all the boy geniuses in a batch and letting them fight it out. Completely artificial environment.”
   “I’m not arguing,” Ryan said. “It’s your business. Apparently you’ll never admit that there’s a sine curve of geniuses these days. A steady increase. In another generation—”
   “I was a child genius myself, but I got over it,” Locke said irritably. “I had enough trouble with my father. He was a tyrant, and if I hadn’t been lucky, he’d have managed to warp me psychologically way out of line. I adjusted, but I had trouble. I don’t want Absalom to have that trouble. That’s why I’m using psychonamics.”
   “Narcosynthesis? Enforced hypnotism?”
   “It’s not enforced,” Locke snapped. “It’s a valuable mental catharsis. Under hypnosis, he tells me everything that’s on his mind, and I can help him.”
   “I didn’t know you were doing that,” Ryan said slowly. “I’m not at all sure it’s a good idea.”
   “I don’t tell you how to run your Cr?che.”
   “No. But the kids do. A lot of them are smarter than I am.”
   “Immature intelligence is dangerous. A kid will skate on thin ice without making a test first. Don’t think I’m holding Absalom back. I’m just running tests for him first. I make sure the ice will hold him.
   Entropic logic I can understand, but he can’t, yet. So he’ll have to wait on that.”
   “Well?”
   Locke hesitated.“Uh-do you know if your boys have been communicating with Absalom?”
   “I don’t know,” Ryan said. “I don’t interfere with their lives.”
   “All right, I don’t want them interfering with mine, or with Absalom’s. I wish you’d find out if they’re getting in touch with him.”
   There was a long pause. Then Ryan said slowly:“I’ll try. But if I were you, Brother Locke, I’d let Absalam go to Baja California if he wants to.”
   “I know what I’m doing,” Locke said, and broke the beam. His gaze went toward the Bible again.
   Entropic logic!
   Once the boy reached maturity, his somatic and physiological symptoms would settle toward the norm, but meanwhile the pendulum still swung wildly. Absalom needed strict control, for his own good.
   And, for some reason, the boy had been trying to evade the hypnotic rapports lately. There was something going on.
   Thoughts moved chaotically through Locke’s mind. He forgot that Absalom was waiting for him, and remembered only when Abigail’s voice, on the wall transmitter, announced the evening meal.
   At dinner Abigail Schuler sat like Atropos between father and son, ready to clip the conversation whenever it did not suit her. Locke felt the beginnings of a long-standing irritation at Abigail’s attitude that she had to protect Absalom against his father. Perhaps conscious of that, Locke himself finally brought up the subject of Baja California.
   “You’ve apparently been studying the entropic logic thesis.” Absalom did not seem startled. “Are you convinced yet that it’s too advanced for you?”
   “No, Dad,” Absalom said. “I’m not convinced of that.”
   “The rudiments of calculus might seem easy to a youngster. But when he got far enough into it… I went over that entropic logic, son, through the entire book, and it was difficult enough for me. And I’ve a mature mind.”
   “I know you have. And I know I haven’t, yet. But I still don’t think it would be beyond me.”
   “Here’s the thing,” Locke said. “You might develop psychotic symptoms if you studied that thing, and you might not be able to recognize them in time. If we could have a rapport every night, or every other night, while you were studying—”
   “But it’s in Baja California!”
   “That’s the trouble. If you want to wait for my Sabbatical, I can go there with you. Or one of the nearer universities may start the course. I don’t want to be unreasonable. Logic should show you my motive.”
   “It does,” Absalom said. “That part’s all right. The only difficulty’s an intangible, isn’t it? I mean, you think my mind couldn’t assimilate entropic logic safely, and I’m convinced that it could.”
   “Exactly,” Locke said. “You’ve the advantage of knowing yourself better than I could know you.
   You’re handicapped by immaturity, lack of a sense of proportion. And I’ve had the advantage of more experience.”
   “Your own, though, Dad. How much would such values apply to me?”
   “You must let me be the judge of that, son.”
   “Maybe,” Absalom said. “I wish I’d gone to a quizkid cr?che, though.”
   “Aren’t you happy here?” Abigail asked, hurt, and the boy gave her a quick, warm look of affection.
   “Sure I am, Abbie. You know that.”
   “You’d be a lot less happy with dementia praecox,” Locke said sardonically. “Entropic logic, for instance, presupposes a grasp of temporal variations being assumed for problems involving relativity.”
   “Oh, that gives me a headache,” Abigail said. “And if you’re so worried about Absalom’s overtraining his mind, you shouldn’t talk to him like that.” She pressed buttons and slid the cloisonn? metal dishes into the compartment. “Coffee Brother Locke… milk, Absalom… and I’ll take tea.”
   Locke winked at his son, who merely looked solemn. Abigail rose with her teacup and headed toward the fireplace. Seizing the little hearth broom, she whisked away a few ashes, relaxed amid cushions, and warmed her skinny ankles by the wood fire. Locke patted back a yawn.
   “Until we settle this argument, son, matters must stand. Don’t tackle that book on entropic logic again. Or anything else on the subject. Right?”
   There was no answer.
   “Right?” Locke insisted.
   “I’m not sure,” Absalom said after a pause. “As a matter of fact, the book’s already given me a few ideas.”
   Looking across the table, Locke was struck by the incongruity of that incredibly developed mind in the childish body.
   “You’re still young,” he said. “A few days won’t matter. Don’t forget that legally I exercise control over you, though I’ll never do that without your agreement that I’m acting justly.”
   “Justice for you may not be justice for me,” Absalom said, drawing designs on the tablecloth with his fingernail.
   Locke stood up and laid his hand on the boy’s shoulder.
   “We’ll discuss it again, until we’ve thrashed it out right. Now I’ve some papers to correct.”
   He went out.
   “He’s acting for the best, Absalom,” Abigail said.
   “Of course he is, Abbie,” the boy agreed. But he remained thoughtful.
   The next day Locke went through his classes in an absent-minded fashion and, at noon, he televised Dr. Ryan at the Wyoming Quizkid Cr?che. Ryan seemed entirely too casual and noncommittal. He said he had asked the quizkids if they had been communicating with Absalom, and they had said no.
   “But they’ll lie at the drop of a hat, of course, if they think it advisable,” Ryan added, with inexplicable amusement.
   “What’s so funny?” Locke inquired.
   “I don’t know,” Ryan said. “The way the kids tolerate me. I’m useful to them at times, but-originally I was supposed to be supervisor here. Now the boys supervise me.”
   “Are you serious?”
   Ryan sobered.
   “I’ve a tremendous respect for the quizldds. And I think you’re making a very grave mistake in the way you’re handling your son. I was in your house once, a year ago. It’s your house. Only one room belongs to Absalom. He can’t leave any of his possessions around anywhere else. You’re dominating him tremendously.”
   “I’m trying to help him.”
   “Are you sure you know the right way?”
   “Certainly,” Locke snapped. “Even if I’m wrong, does that mean committing fil-filio—”
   “That’s an interesting point,” Ryan said casually. “You could have thought of the right words for matricide, parricide, or fratricide easily enough. But it’s seldom one kills his son. The word doesn’t come to the tongue quite as instantly.”
   Locke glared at the screen.“What the devil do you mean?”
   “Just be careful,” Ryan said. “I believe in the mutant theory, after running this Cr?che for fifteen years.”
   “I was a child genius myself,” Locke repeated.
   “Uh-huh,” Ryan said, his eyes intent. “I wonder if you know that the mutation’s supposed to be cumulative? Three generations ago, two percent of the population were child geniuses. Two generations ago, five percent. One generation-a sine curve, Brother Locke. And the I.Q. mounts proportionately.
   Wasn’t your father a genius too?”
   “He was,” Locke admitted. “But a maladjusted one.”
   “I thought so. Mutations take time. The theory is that the transition is taking place right now, from homo sapiens to homo superior.”
   “I know. It’s logical enough. Each generation of mutations-this dominant mutation at least-taking another step forward till homo superior is reached. What that will be—”
   “I don’t think we’ll ever know,” Ryan said quietly. “I don’t think we’d understand. How long will it take, I wonder? The next generation? I don’t think so. Five more generations, or ten or twenty? And each one taking another step, realizing another buried potentiality of homo, untilthe summit is reached.
   Superman, Joel.”
   “Absalom isn’t a superman,” Locke said practically. “Or a superchild, for that matter.”
   “Are you sure?”
   “Good Lord! Don’t you suppose I know my own son?”
   “I won’t answer that,” Ryan said. “I’m certain that I don’t know all there is to know about the quizkids in my Cr?che. Beltram, the Denver Cr?che supervisor, tells me the same thing. These quizkids are the next step in the mutation. You and I are members of a dying species, Brother Locke.”
   Locke’s face changed. Without a word he clicked off the televisor.
   The bell was ringing for his next class. But Locke stayed motionless, his cheeks and forehead slightly damp.
   Presently, his mouth twisted in a curiously unpleasant smile, he nodded and turned from the televisor…
   He got home at five. He came in quietly, by the side entrance, and took the elevator upstairs.
   Absalom’s door was dosed, but voices were coming through it faintly. Locke listened for a time. Then he rapped sharply on the panel.
   “Absalom. Come downstairs. I want to talk to you.”
   In the living room he told Abigail to stay out for a while. With his back to the fireplace, he waited until Absalom came.
   The enemies of my lord the king, and all that rise against thee to do thee hurt, be as that young man is…
   The boy entered without obvious embarrassment. He came forward and he faced his father, the boy-face calm and untroubled. He had poise, Locke saw, no doubt of that.
   “I overheard some of your conversation, Absalom,” Locke said. “It’s just as well,” Absalom said coolly. “I’d have told you tonight anyway. I’ve got to go on with that entropic course.”
   Locke ignored that.“Who were you vising?”
   “A boy I know. Malcolm Roberts, in the Denver quizldd Cr?che.”
   “Discussing entropic logic with him, eh? After what I’d told you?”
   “You’ll remember that I didn’t agree.”
   Locke put his hands behind him and interlaced his fingers.“Then you’ll also remember that I mentioned I had legal control over you.”
   “Legal,” Absalom said, “yes. Moral, no.”
   “This has nothing to do with morals.”
   “It has, though. And with ethics. Many of the youngsters-younger than I-at the quizkid cr?ches are studying entropic logic. It hasn’t harmed them. I must go to a cr?che, or to Baja California. I must.”
   Locke bent his head thoughtfully.
   “Wait a minute,” he said. “Sorry, son. I got emotionally tangled for a moment. Let’s go back on the plane of pure logic.”
   “All right,” Absalom said, with a quiet, imperceptible withdrawal.
   “I’m convinced that that particular study might be dangerous for you. I don’t want you to be hurt. I want you to have every possible opportunity, especially the ones I never had.”
   “No,” Absalom said, a curious note of maturity in his high voice. “It wasn’t lack of opportunity. It was incapability.”
   “What?” Locke said.
   “You could never allow yourself to be convinced I could safely study entropic logic. I’ve learned that. I’ve talked to other quizkids.”
   “Of private matters?”
   “They’re of my race,” Absalom said. “You’re not. And please don’t talk about filial love. You broke that law yourself long ago.”
   “Keep talking,” Locke said quietly, his mouth tight. “But make sure it’s logical.”
   “It is. I didn’t think I’d ever have to do this for a long time, but I’ve got to now. You’re holding me back from what I’ve got to do.”
   “The step mutation. Cumulative. I see.”
   The fire was too hot. Locke took a step forward from the hearth. Absalom made a slight movement of withdrawal. Locke looked at him intently.
   “It is a mutation,” the boy said. “Not the complete one, but Grandfather was one of the first steps.
   You, too-further along than he did. And I’m further than you. My children will be closer toward the ultimate mutation. The only psychonamic experts worth anything are the child geniuses of your generation.”
   “Thanks.”
   “You’re afraid of me,” Absalom said. “You’re afraid of me and jealous of me.”
   Locke started to laugh.“What about logic now?”
   The boy swallowed.“It is logic. Once you were convinced that the mutation was cumulative, you couldn’t bear to think I’d displace you. It’s a basic psychological warp in you. You had the same thing with Grandfather, in a different way. That’s why you turned to psychonamics, where you were a small god, dragging out the secret minds of your students, molding their brains as Adam was molded. You’re afraid that I’ll outstrip you. And I will.”
   “That’s why I let you study anything you wanted, I suppose?” Locke asked. “With this exception?”
   “Yes, it is. A lot of child geniuses work so hard they burn themselves out and lose their mental capacities entirely. You wouldn’t have talked so much about the danger if-under these circumstances-it hadn’t been the one thing paramount in your mind. Sure you gave me my head. And, subconsciously, you were hoping I would burn myself out, so I wouldn’t be a possible rival any more.”
   “I see.”
   “You let me study math, plane geometry, calculus, non-Euclidean, but you kept pace with me. If you didn’t know the subject already, you were careful to bone up on it, to assure yourself that it was something you could grasp. You made sure I couldn’t outstrip you, that I wouldn’t get any knowledge you couldn’t get. And that’s why you wouldn’t let me take entropic logic.”
   There was no expression on Locke’s face.
   “Why?” he asked coldly.
   “You couldn’t understand it yourself,” Absalom said. “You tried it, and it was beyond you. You’re not flexible. Your logic isn’t flexible. It’s founded on the fact that a second-hand registers sixty seconds.
   You’ve lost the sense of wonder. You’ve translated too much from abstract to concrete. I can understand entropic logic. I can understand it!”
   “You’ve picked this up in the last week,” Locke said.
   “No. You mean the rapports. A long time ago I learned to keep part of my mind blanked off under your probing.”
   “That’s impossible!” Locke said, startled.
   “It is for you. I’m a further step in the mutation. I have a lot of talents you don’t know anything about. And I know this-I’m not far enough advanced for my age. The boys in the cr?ches are ahead of me. Their parents followed natural laws-it’s the role of any parent to protect its young. Only the immature parents are Out of step-like you.”
   Locke was still quite impassive.
   “I’m immature? And I hate you? I’m jealous of you? You’ve quite settled on that?”
   “Is it true or not?”
   Locke didn’t answer. “You’re still inferior to me mentally,” he said, “and you will be for some years to come. Let’s say, if you want it that way, that your superiority lies in your-flexibility-and your homo superior talents. Whatever they are. Against that, balance the fact that I’m a physically mature adult and you weigh less than half of what Ido. I’m legally your guardian. And I’m stronger than you are.”
   Absalom swallowed again, but said nothing. Locke rose a little higher, looking down at the boy. His hand went to his middle, but found only a lightweight zipper.
   He walked to the door. He turned.
   “I’m going to prove to you that you’re my inferior,” he said coldly and quietly. “You’re going to admit it to me.”
   Absalom said nothing.
   Locke went upstairs. He touched the switch on his bureau, reached into the drawer, and withdrew an elastic lucite belt. He drew its cool, smooth length through his fingers once. Then he turned to the dropper again.
   His lips were white and bloodless by now.
   At the door of the living room he stopped, holding the belt. Absalom had not moved, but Abigail Schuler was standing beside the boy.
   “Get out, Sister Schuler,” Locke said.
   “You’re not going to whip him,” Abigail said, her head held high, her lips purse-string tight.
   “Get out.”
   “I won’t. I heard every word. And it’s true, all of it.”
   “Get out, I tell you!” Locke screamed.
   He ran forward, the belt uncoiled in his hand. Absalom’s nerve broke at last. He gasped with panic and dashed away, blindly seeking escape where there was none.
   Locke plunged after him.
   Abigail snatched up the little hearth broom and thrust it at Locke’s legs. The man yelled something inarticulate as he lost his balance. He came down heavily, trying to brace himself against the fall with stiff arms.
   His head struck the edge of a chair seat. He lay motionless.
   Over his still body, Abigail and Absalom looked at each other. Suddenly the woman dropped to her knees and began sobbing.
   “I’ve killed him,” she forced out painfully. “I’ve killed him-but I couldn’t let him whip you, Absalom!
   I couldn’t!”
   The boy caught his lower lip between his teeth. He came forward slowly to examine his father.
   “He’s not dead.”
   Abigail’s breath came out in a long, shuddering sigh.
   “Go on upstairs, Abbie,” Absalom said, frowning a little. “I’ll give him first aid. I know how.”
   “I can’t let you—”
   “Please, Abbie,” he coaxed. “You’ll faint or something. Lie down for a bit. It’s all right, really.”
   At last she took the dropper upstairs. Absalom, with a thoughtful glance at his father, went to the televisor.
   He called the Denver Cr?che. Briefly he outlined the situation.
   “What had I better do, Malcolm?”
   “Wait a minute.” There was a pause. Another young face showed on the screen. “Do this,” an assured, high-pitched voice said, and there followed certain intricate instructions. “Got that straight, Absalom?”
   “I have it. It won’t hurt him?”
   “He’ll live. He’s psychotically warped already. This will just give it a different twist, one that’s safe for you. It’s projection. He’ll externalize all his wishes, feelings, and so forth. On you. He’ll get his pleasure only Out of what you do, but he won’t be able to control you. You know the psychonamic key of his brain. Work with the frontal lobe chiefly. Be careful of Broca’s area. We don’t want aphasia. He must be made
   harmless to you, that’s all. Any killing would be awkward to handle. Besides, I suppose you wouldn’t want that.”
   “No,” Absalom said. “H-he’s my father.”
   “All right,” the young voice said. “Leave the screen on. I’ll watch and help.”
   Absalom turned toward the unconscious figure on the floor.
   For a long time the world had been shadowy now. Locke was used to it. He could still fulfill his ordinary functions, so he was not insane, in any sense of the word.
   Nor could he tell the truth to anyone. They had created a psychic block. Day after day he went to the university and taught psychonamics and came home and ate and waited in hopes that Absalom would call him on the televisor.
   And when Absalom called, he might condescend to tell something of what he was doing in Baja California. What he had accomplished. What he had achieved. For those things mattered now. They were the only things that mattered. The projection was complete.
   Absalom was seldom forgetful. He was a good son. He called daily, though sometimes, when work was pressing, he had to make the call short. But Joel Locke could always work at his immense scrapbooks, filled with clippings and photographs about Absalom. He was writing Absalom’s biography, too.
   He walked otherwise through a shadow world, existing in flesh and blood, in realized happiness, only when Absalom’s face appeared on the televisor screen. But he had not forgotten anything. He hated Absalom, and hated the horrible, unbreakable bond that would forever chain him to his own flesh-the flesh that was not quite his own, but one step further up the ladder of the new mutation.
   Sitting there in the twilight of unreality, his scrapbooks spread before him, the televisor set never used except when Absalom called, but standing ready before his chair, Joel Locke nursed his hatred and a quiet, secret satisfaction that had come to him.
   Some day Absalom would have a son. Some day. Some day.
   Copyright
   COPYRIGHT© 1975 BY CATHERINE MOORE KUTTNER, EXECUTRIX FOR THE ESTATE OF HENRY KUTTNER
   Introduction:“Henry Kuttner: A Neglected Master,”
   COPYRIGHT© 1975 BY RAY BRADBURY
   Published by arrangement with Ballantine Books A Division of Random House, Inc.
   ISBN: 034524415X
   201 East 50 Street New York, New York 10022
   Printed in the United States of America

Взято из Флибусты, http://flibusta.net/b/332114

   THE BEST OF HENRY KUTTNER
   Henry Kuttner: A NEGLECTED MASTER
   Move around in high schools and colleges, in various semi-intellectual circles high and low, and listen to the names spoken there when books come into the conversation. A great deal of the time you’ll hear: Tolkien. Lovecraft. Heinlein. Sturgeon. Wells. Verne. Orwell. Vonnegut. And, you should excuse the expression, Bradbury.
   But not often enough — Kuttner.
   Why is this so?
   Why has Henry Kuttner been so unfairly neglected since his death back in the late fifties?
   Was he as good a writer as the others?
   Yes.
   Did he write as much?
   In some cases more.
   Was he a pomegranate writer — popping with seeds, full of ideas?
   He was.
   Was he as flamboyant as the others mentioned?
   Perhaps not enough.
   Did he sound his own horn?
   Rarely.
   Perhaps he was too diversified, working in too many sub-areas of the science-fiction and fantasy genres.
   That may well be.
   In any case, this book will remedy the need for a collection that can be handed around in and out of schools and will cause the name Kuttner to be spoken more frequently in the years ahead.
   But before we consider all the reasons for Kuttner’s temporary obscurity, I must lapse into the personal and linger there awhile.
   This introduction to Henry Kuttner must be very personal or it will be meaningless. I will not burden you with endless intellectual weighings and assayings of his stories. That is for you to do as you move along through this fascinating book, realizing that you have come upon the work of a man who helped shape science fiction and fantasy in its most important years — years which included the decline of Weird Tales, the growth of Astounding Science Fiction, and the amazing birth of Unknown, and The Magazine of Fantasy and Science Fiction. I speak roughly of the time between 1938 and 1950, when most of the truly important writers in the field erupted on thescene, many of them encouraged by John W. Campbell, Astounding’s editor.
   Kuttner was one of those writers.
   If you will allow the blasphemy, I will not soon forgive Cod for taking Kuttner out of this world in 1958. His death alone made that year a bad one for remembrance. It was especially bad because his talent was peculiar and special.
   We would like to pretend that the populations of our world are full of undiscovered geniuses. From what I have seen, that simply is not true. The genetically intuitive talents are rare. Creative people are few and far between.
   It is the rustiest of cliches to say, upon the death of most people, that they were irreplaceable. Save on a personal and loving level, this is just not so. Hundreds of writers, one not distinguishable from the next, might be replaced tomorrow without changing our universal culture in any way.
   Because we are surrounded by oceans of the noncreative, and open fields of unprocreative mulch, I much admire the intuitive Henry Kuttner. He was indeed special, peculiar and, in his own mild way, manic-ally creative.
   I would like to be able to recall all sorts of wondrous things about Henry Kuttner. The facts are otherwise, however. He was a shy man who gazed at you and thought his private thoughts.
   I am sure that he found me ridiculous and amusing a good deal of the time. At our first meeting I was seventeen, which means — in my case, anyway — I was so unsure of myself that I did a lot of running around, shouting, and speechifying to hide my confusions and private despairs. Kuttner put up with this for an inordinate number of years and then gave me the best piece of creative advice I ever got.
   “Ray,” he said one day, “do me a favor?”
   “What?” I asked.
   “Shut up,” he said.
   “I beg pardon?”
   “You’re always running around, grabbing people’s elbows, pulling their lapels, shouting your ideas,”
   Kuttner replied.“You give away all your steam. No wonder you never finish your stories. You talk them all out. Shut up.”
   And shut up I did.
   Instead of giving my stories away free, by mouth, I began to write a story a week. Since that time I have never spoken about my ideas until, in their final form, they were on their way East via airmail.
   If shut was Bradbury, then shut indeed was Kuttner.
   Frank Lloyd Wright once described himself as an old man mad about architecture. Kuttner, in his twenties and thirties, was a young man mad about writing. Other people’s, first; his own, finally. His was not an ebullient and loud madness, as mine has been. Henry played a muffled drum to his own tune and marched quietly and steadily after his Muse.
   Along the way, he helped edit, write, and publish his own fantasy fan magazine Sweetness and Light, about the same time that I was editing and publishing my own fairly dreadful mimeographed Futuria Fantasia, with occasional articles by Kuttner and Heinlein.
   Along the way, he also sneaked me the names of people who might influence my life. Try Katherine Anne Porter, he said, she’s great. Have you read Eudora Welty? he suggested, and if not, why not?
   Have you re-read Thorne Smith? Get to it. How about the short stories of Faulkner, or — here’s one you never heard of — John Collier.
   He lent me copies of various mystery writers and advised me, as did Leigh Brackett, whom he was helping, too, to try James Cain, Dashiell Hammett, and Raymond Chandler. I obeyed.
   It always seemed, to Brackett and me, that every time we looked up there was Kuttner half a block ahead on the road, going in or coming out of libraries. The last time I saw him was on a bus headed for UCLA and the vast library there, where he swam in the stacks with a beatific and quiet smile.
   He wrote steadily, but I wish he had yelled on occasionas I have yelled — to call attention to himself.
   It is time now for us to pay attention, to draw near, to look at the quiet patterns in the wallpaper and End Kuttner out.
   Leafing through the contents of this present volume, I find, to my dismay, that there are no convenient handles by which to pick Kuttner up. He wrote serious stories and light stories. He was not a science-fiction writer or a fantasist or a humorist, and yet he was all of these. If he had lived much longer he might have been troublesome to critics and librarians who like to slap precise labels on authors and file them neatly on shelves.
   Kuttner was also troublesome to himself. His first published story,“The Graveyard Rats,” became an instant classic when it appeared in Weird Tales when he was still a teen-ager. This swift fame for what is in essence a grisly, but finally brilliant, story caused Henry to fail into uneasy silences in later years when the story was mentioned. He did not really want to become a minor-league Lovecraft.
   He went through a long period of trying and testing himself. During this time he wrote dozens of undistinguished tales for the various science-fiction pulps, until Thome Smith out of John Collier out of Robert E. Howard became the at-last-remarkable Henry Kuttner.
   Where was the turning point? When did the pulp writer become the writer of quality? I imagine we could point to a half dozen stories that appeared in Campbell’s incredible magazine Unknown. But I prefer to select two which popped our eyes and dropped our mouths agape in Astounding. I feel a deep personal response to them because, in the weeks during which he was finishing “The Twonky” and “Mimsy Were the Borogoves,” Kuttner gave me copies of the stories to take home, read, and study. I knew then what everyone else knows now; I was reading two stories that would become very special in their field.
   It would be hard to guess the impact of these two stories on other writers in the genre. But in all probability hundreds of imitations were written by struggling as well as by published authors. I count myself among them. I very much doubt that my“Zero Hour,” or for that matter “The Veldt,” would ever have leaped out of my typewriter if Kuttner’s imagination had not led the way.
   All of this makes it dreadfully sad to consider Henry Kuttner’s early death. He had what we all admire and respond to: a of ideas and a love of literature. He was not one of those easy cynics who move into magazines or television for the fast buck. When he did write for money, he was not happy.
   He was truly happy moving about through libraries, discovering new writers, finding new angles on human activity put forward by psychologists or scientists in any field. He was beginning to experiment with stories, some of which you will find in this collection, having to do with robot personalities, computerized intellects, and men lost among those machines.
   I wish he could have lived into the Kennedy-Johnson-Nixon years, the years when the computers really arrived on-scene, the years of incredible paradox when we footprinted the moon and inched toward the stars. Kuttner, being nonpolitical, thank God, would have given us insights into our political-technological cultures that most of our“in” writers lack because they lean right or left. Kuttner never belonged to anything. He belonged, finally, to all of us. In a polarized world, we need fewer Mailers and many more Kuttners.
   This brings us back to the problem of why Kuttner’s name remains semi-obscure in our genre.
   Politics is certainly part of the answer. When you mention Vonne gut, you polarize on the instant.
   Orwell, similarly. And Heinlein and Wells, and even Verne. Verne, after all, invented mad Nemo, the mirror-image reversal of mad Ahab. Nemo prowled the world teaching moral lessons to even madder militarists. Beyond this, Verne was a superpropagandist for the humanities who said: you have a head, use it to guide your heart; you have a heart, use it to guide your head; you have hands with which to change the world. Head, heart, hands-sum up all three, and remake Eden.
   Most science-fiction writers are moral revolutionaries on some level or another, instructing us for our own good. When Bernard Shaw and Bertrand Russell ventured into the field it could have been predicted (and I did so predict with Lord Russell) that they would pop up as moral revolutionists teaching lessons and pontificating therefrom. Shaw was better at it, of course. Russell came late to the short story, but it was science fiction, and was odorous with morality.
   Here, I think, we may find Kuttner’s flaw — if flaw it is, and I for one do not consider it so. One cannot be polarized all the time, one cannot think politically from noon to night. That way is the way of the True Believer — that is to say, finally, the Mad Man.
   Kuttner is not mad, nor especially kicking up his heels with joie de vivre. He is wryly calm. If he celebrates anything, it is within his head.
   I cannot recall any particularly violent ideas he put forth on politics or politicians. He seemed never to have gone through one of those nineteenth or twentieth summers when we all go a bit amok on Technocracy or Socialism or Scientology. When the fever passes and the smoke clears we wonder what happened to us and are puzzled when our friends don’t speak to us for a time, until they discover that the hair has fallen off us and we have given up being a political gorilla and are back being human again. If Kuttner had such a year, or month, I never knew it. And it doesn’t show in his work.
   So because much of what he wrote is not, in modern terminology, Relevant with a capital R, he is probably graded by some as ten degrees down from Orwell, and twenty below Vonnegut — which is, needless to say, a damned and awful shame. What we need is not more political cant and polarized bias, but more traffic engineers, with no particular traffic in mind save survival, to stand on the highroads leading toward the future, waving us on creatively but not necessarily banging our ears when we, children that we are, misbehave.
   Kuttner, then, was no moral revolutionary or political reformer. He was an entertaining writer. His stories are seeded with ideas and moralities, yes, but these do not cry out, shout, shriek, or necessarily ask for change. This is the way we are, Kuttner says, what do you think of us?
   And so, the more I think of it, the more I feel Kutiner has been cursed by the great curse of our time.
   People have too often asked: Well, how do we use Kuttner? What’s he good for? What kind of tool is he? Where does he fit? What is the appropriate label? Will people look up to me if I carry “Mimsy Were the Borogoves” around campus rather than The Gulag Archipelago?
   If this is not the complete explanation, it leans toward it, in any event. In what tends to be a practical Kleenex culture, if you can’t clean out your ears with an author, you tend, because others bully you about it, to leave him alone.
   So if you have arrived at this book and look to Kuttner for religious instruction, secular improvement, or moral renovation, save with certain exceptions you had best retreat to Siddhartha and other forms of literate navel-lint plucking with which the sophomores of the world bug each other.
   Kuttner will not kick, bite, beat, much less kiss, hug, stroke, or improve you. And thank God for that. I have had enough improvement, just as I have had too much cotton candy at too many circuses.
   If you will allow a final, very small, very personal note, here it is: Back in 1942 you will find my first horror story, published in the November issue of Weird Tales. Its title is“The Candle,” and the last three hundred words were written by Henry Kuttner. I had trouble with the story, sent it to Hank, and he responded with a complete ending. It was good. I couldn’t top it. I asked permission to use it. Hank said yes. That ending, today, is the only good part of that long-lost and deservedly well-buried story. It’s nice to be able to say Henry Kuttner once collaborated with me.
   Well, here’s the collection. It represents only a small part of the hundreds of stories he wrote.
   Kuttner had no family, but…
   His children live here in this book.
   They are lovely and special and fine.
   I want you to meet them.Ray BRADBURYLos Angeles, California July 11, 1974
   MIMSY WERE THE BOROGOVES
   There’s no use trying to describe either Unthahorsten or his surroundings, because, for one thing, a good many million years had passed and, for another, Unthahorsten wasn’t on Earth, technically speaking. He was doing the equivalent of standing in the equivalent of a laboratory. He was preparing totest his time machine.
   Having turned on the power, Unthahorsten suddenly realized that the Box was empty. Which wouldn’t do at all. The device needed a control, a three-dimensional solid which would react to the conditions of another age. Otherwise lJnthahorsten couldn’t tell, on the machine’s return, where and when it had been. Whereas a solid in the Box would automatically be subject to the entropy and cosmic-ray bombardment of the other era, and Unthahorsten could measure the changes, both qualitative and quantitative, when the machine returned. The Calculators could then get to work and, presently, tell Unthahorsten that the Box had briefly visited A.D. 1,000,000, A.D. 1000 or A.D., as the case might be.
   Not that it mattered, except to Unthahorsten. But he was childish in many respects.
   There was little time to waste. The Box was beginning to glow and shiver. Unthahorsten stared around wildly, fled into the next glossatch and groped in a storage bin there. He came up with an armful of peculiar-looking stuff. Uh-huh. Some of the discarded toys of his son Snowen, which the boy had brought with him when he had passed over from Earth, after mastering the necessary technique.
   Well, Snowen needed this junk no longer. He was conditioned, and had put away childish things.
   Besides, though Unthahorsten’s wife kept the toys for sentimental reasons, the experiment was more important.
   Unthahorsten left the glossatch and dumped the assortment into the Box, slamming the cover shut before the warning signal flashed. The Box went away. The manner of its departure hurt Unthahorsten’s eyes.
   He waited.
   And he waited.
   Eventually he gave up and built another time machine, with identical results. Snowen hadn’t been annoyed by the loss of his old toys, nor had Snowen’s mother, so Unthahorsten cleaned out the bin and dumped the remainder of his son’s childhood relics in the second time machine’s Box.
   According to his calculations, this one should have appeared on Earth in the latter part of the nineteenth century, A.D. If that actually occurred, the device remained there.
   Disgusted, Unthahorsten decided to make no more time machines. But the mischief had been done.
   There were two of them, and the first — Scott Paradine found it while he was playing hooky from the Glendale Grammar School. There was a geography test that day, and Scott saw no sense in memorizing place names — which, in the nineteen-forties, was a fairly sensible theory. Besides, it was the sort of warm spring day, with a touch of coolness in the breeze, which invited a boy to lie down in a field and stare at the occasional clouds till he fell asleep. Nuts to geography! Scott dozed.
   About noon he got hungry, so his stocky legs carried him to a nearby store. There he invested his small hoard with penurious care and a sublime disregard for his gastric juices. He went down by the creek to feed.
   Having finished his supply of cheese, chocolate and c okies, and having drained the soda-pop bottle to its dregs, Scott caught tadpoles and studied them with a certain amount of scientific curiosity. He did not persevere. Something tumbled down the bank and thudded into the muddy ground near the water, so Scott, with a wary glance around, hurried to investigate.
   It was a box. It was, in fact, the Box. The gadgetry hitched to it meant little to Scott, though he wondered why it was so fused and burned. He pondered. With his jack-knife he pried and probed, his tongue sticking out from a corner of his mouth — Hm-m-m. Nobody was around. Where had the box come from? Somebody must have left it here, and sliding soil had dislodged it from its precarious perch.
   “That’s a helix,” Scott decided, quite erroneously. It was helical, but it wasn’t a helix, because of the dimensional warp involved. Had the thing been a model airplane, no matter how complicated, it would have held few mysteries to Scott. As it was, a problem was posed. Something told Scott that the device was a lot more complicated than the spring motor he had deftly dismantled last Friday.
   But no boy has ever left a box unopened, unless forcibly dragged away. Scott probed deeper. The angles on this thing were funny. Short circuit, probably. That was why — uh! The knife slipped. Scott sucked his thumb and gave vent to experienced blasphemy.
   Maybe it was a music box.
   Scott shouldn’t have felt depressed. The gadgetry would have given Einstein a headache and driven Steinmetz raving mad. The trouble was, of course, that the box had not yet completely entered the space-time continuum where Scott existed, and therefore it could not be opened — at any rate, not till Scott used a convenient rock to hammer the helical non-helix into a more convenient position.
   He hammered it, in fact, from its contact point with the fourth dimension, releasing the space-time torsion it had been maintaining. There was a brittle snap. The box jarred slightly, and lay motionless, no longer only partially in existence. Scott opened it easily now.
   The soft, woven helmet was the first thing that caught his eye, but he discarded that without much interest. It was just a cap. Next, he lifted a square, transparent crystal block, small enough to cup in his palm — much too small to contain the maze of apparatus within it. In a moment Scott had solved that problem. The crystal was a sort of magnifying glass, vastly enlarging the things inside the block.
   Strange things they were, too. Miniature people, for example.
   They moved. Like clockwork automatons, though much more smoothly. It was rather like watching a play. Scott was interested in their costumes, but fascinated by their actions. The tiny people were deftly building a house. Scott wished it would catch fire, so he could see the people put it out.
   Flames licked up from the half-completed structure. The automatons, with a great deal of odd apparatus, extinguished the blaze.
   It didn’t take Scott long to catch on. But he was a little worried. The manikins would obey his thoughts. By the time he discovered that, he was frightened and threw the cube from him.
   Halfway up the bank, he reconsidered and returned. The crystal lay partly in the water, shining in the sun. It was a toy; Scott sensed that, with the unerring instinct of a child. But he didn’t pick it up immediately. Instead, he returned to the box and investigated its remaining contents.
   He found some really remarkable gadgets. The afternoon passed all too quickly. Scott finally put the toys back in the box and lugged it home, grunting and puffing. He was quite red-faced by the time he arrived at the kitchen door.
   His find he hid at the back of a closet in his room upstairs. The crystal cube he slipped into his pocket, which already bulged with string, a coil of wire, two pennies, a wad of tinfoil, a grimy defense stamp and a chunk of feldspar. Emma, Scott’s two-year-old sister, waddled unsteadily in from the hail and said hello.
   “Hello, Slug,” Scott nodded, from his altitude of seven years and some months. He patronized Emma shockingly, but she didn’t know the difference. Small, plump and wide-eyed, she flopped down on the carpet and stared dolefully at her shoes.
   “Tie ’em, Scotty, please?”
   “Sap,” Scott told her kindly, but knotted the laces. “Dinner ready yet?”
   Emma nodded.
   “Let’s see your hands.” For a wonder they were reasonably clean, though probably not aseptic. Scott regarded his own paws thoughtfully and, grimacing, went to the bathroom, where he made a sketchy toilet. The tadpoles had left traces.
   Dennis Paradine and his wife Jane were having a cocktail before dinner, downstairs in the living room. He was a youngish, middle-aged man with soft gray hair and a thin, prim-mouthed face; he taught philosophy at the University. Jane was small, neat, dark and very pretty. She sipped her Martini and said:“New shoes. Like ’em?”
   “Here’s to crime,” Paradine muttered absently. “Huh? Shoes? Not now. Wait till I’ve finished this. I had a bad day.”
   “Exams?”
   “Yeah. Flaming youth aspiring towards manhood. I hope they die. In considerable agony. Insh’
   Allah!”
   “I want the olive,” Jane requested.
   “I know,” Paradine said despondently. “It’s been years since I’ve tasted one myself. In a Martini, I mean. Even if I put six of ’em in your glass, you’re still not satisfied.”
   “I want yours. Blood brotherhood. Symbolism. That’s why.”
   Paradine regarded his wife balefully and crossed his long legs.“You sound like one of my students.”
   “Like that hussy Betty Dawson, perhaps?” Jane unsheathed her nails. “Does she still leer at you in that offensive way?”
   “She does. The child is a neat psychological problem. Luckily she isn’t mine. If she were—” Paradine nodded significantly. “Sex consciousness and too many movies. I suppose she still thinks she can get a passing grade by showing me her knees. Which are, by the way, rather bony.”
   Jane adjusted her skirt with an air of complacent pride. Paradine uncoiled himself and poured fresh Martinis.“Candidly, I don’t see the point of teaching those apes philosophy. They’re all at the wrong age. Their habit patterns, their methods of thinking, are already laid down. They’re horribly conservative, not that they’d admit it. The only people who can understand philosophy are mature adults or kids like Emma and Scotty.”
   “Well, don’t enroll Scotty in your course,” Jane requested. “He isn’t ready to be a Philosophiae Doctor. I hold no brief for a child genius, especially when it’s my son.”
   “Scotty would probably be better at it than Betty Dawson,” Paracline grunted.
   “He died an enfeebled old dotard at five,” Jane quoted dreamily. “I want your olive.”
   “Here. By the way, I like the shoes.”
   “Thank you. Here’s Rosalie. Dinner?”
   “It’s all ready, Miz Pa’dine,” said Rosalie, hovering. “I’ll call Miss Emma ’n’ Mista’ Scotty.”
   “I’ll get ’em.” Paradine put his head into the next room and roared, “Kids! Come and get it!”
   Small feet scuttered down the stairs. Scott dashed into view, scrubbed and shining, a rebellious cowlick aimed at the zenith. Emma pursued, levering herself carefully down the steps. Halfway, she gave up the attempt to descend upright and reversed, finishing the task monkey-fashion, her small behind giving an impression of marvellous diligence upon the work in hand. Paradine watched, fascinated by the spectacle, till he was hurled back by the impact of his son’s body.
   “Hi, Dad!” Scott shrieked.
   Paradine recovered himself and regarded Scott with dignity.“Hi, yourself. Help me in to dinner.
   You’ve dislocated at least one of my hip joints.”
   But Scott was already tearing into the next room, where he stepped on Jane’s new shoes in an ecstasy of affection, burbied an apology and rushed off to find his place at the dinner table. Paradine cocked up an eyebrow as he followed, Emma’s pudgy hand desperately gripping his forefinger.
   “Wonder what the young devil’s been up to.”
   “No good, probably,” Jane sighed. “Hello, darling. Let’s see your ears.”
   “They’re clean. Mickey licked ’em.”
   “Well, that Airedale’s tongue is far cleaner than your ears,” Jane pondered, making a brief examination. “Still, as long as you can hear, the dirt’s only superficial.”
   “Fisshul?”
   “Just a little, that means.” Jane dragged her daughter to the table and inserted her legs into a high chair. Only lately had Emma graduated to the dignity of dining with the rest of the family, and she was, as Paradine remarked, all eaten up with pride by the prospect. Only babies spilled food,Emma had been told. As a result, she took such painstaking care in conveying her spoon to her mouth that Paradine got the jitters whenever he watched.
   “A conveyor belt would be the thing for Emma,” he suggested, pulling out a chair for Jane. “Small buckets of spinach arriving at her face at stated intervals.”
   Dinner proceeded uneventfully until Paradine happened to glance at Scott’s plate. “Hello, there.
   Sick? Been stuffing yourself at lunch?”
   Scott thoughtfully examined the food still left before him.“I’ve had all I need, Dad,” he explained.
   “You usually eat all you can hold, and a great deal more,” Paradine said. “I know growing boys need several tons of foodstuff a day, but you’re below par tonight. Feel O.K.?”
   “Uh-huh. Honest, I’ve had all I need.”
   “All you want?”
   “Sure. I eat different.”
   “Something they taught you at school?” Jane inquired. Scott shook his head solemnly.
   “Nobody taught me. I found it out myself. I use spit.”
   “Try again,” Paradine suggested. “It’s the wrong word.”
   “Uh-s-saliva. Hm-m-m?”
   “Uh-huh. More pepsin? Is there pepsin in the salivary juices, Jane? I forget.”
   “There’s poison in mine,” Jane remarked. “Rosalie’s left lumps in the mashed potatoes again.”
   But Paradine was interested.“You mean you’re getting everything possible out of your food — no wastage — and eating less?”
   Scott thought that over.“I guess so. It’s not just the sp-saliva. I sort of measure how much to put in my mouth at once, and what stuff to mix up. I dunno. I just do it.”
   “Hm-m-m,” said Paradine, making a note to check up later. “Rather a revolutionary idea.” Kids often get screwy notions, but this one might not be so far off the beam. He pursed his lips. “Eventually I suppose people will eat quite differently — I mean the way they eat, as well as what.What they eat, I mean. Jane, our son shows signs of becoming a genius.”
   “Oh?”
   “It’s a rather good point in dietetics he just made. Did you figure it out yourself, Scott?”
   “Sure,” the boy said, and really believed it.
   “Where’d you get the idea?”
   “Oh, I—” Scott wriggled. “I dunno. It doesn’t mean much, I guess.”
   Paradine was unreasonably disappointed.“But surely—”
   “S-s-s-spit!” Emma shrieked, overcome by a sudden fit of badness. “Spit!” She attempted to demonstrate, but succeeded only in dribbling into her bib.
   With a resigned air Jane rescued and reproved her daughter, while Paradine eyed Scott with rather puzzled interest. But it was not till after dinner, in the living room, that anything further happened.
   “Any homework?”
   “N-no,” Scott said, flushing guiltily. To cover his embarrassment he took from his pocket a gadget he had found in the box, and began to unfold it. The result resembled a tesseract, strung with beads.
   Paradine didn’t see it at first, but Emma did. She wanted to play with it.
   “No. Lay off, Slug,” Scott ordered. “You can watch me.” He fumbled with the beads, making soft, interested noises. Emma extended a fat forefinger and yelped.
   “Scotty,” Paradine said warningly.
   “I didn’t hurt her.”
   “Bit me. It did,” Emma mourned.
   Paradine looked up. He frowned, staring. What in— “Is that an abacus?” he asked. “Let’s see it, please.”
   Somewhat unwillingly, Scott brought the gadget across to his father’s chair. Paradine blinked. The “abacus,” unfolded, was more than a foot square, composed of thin, rigid wires that interlocked here and there. On the wires the colored beads were strung. They could be slid back and forth, and from one support to another, even at the points of jointure. But — a pierced bead couldn’t cross interlocking wires.
   So, apparently, they weren’t pierced. Paracline looked closer. Each small sphere had a deep groove running around it, so that it could be revolved and slid along the wire at the same time. Paradine tried to pull one free. It clung as though magnetically. Iron? It looked more like plastic.
   The framework itself — Paradine wasn’t a mathematician. But the angles formed by the wires were vaguely shocking, in their ridiculous lack of Euclidean logic. They were a maze. Perhaps that’s what the gadget was — a puzzle.
   “Where’d you get this?”
   “Uncle Harry gave it to me,” Scott said, on the spur of the moment. “Last Sunday, when he came over.” Uncle Harry was out of town, a circumstance Scott well knew. At the age of seven, a boy soon learns that the vagaries of adults follow a certain definite pattern, and that they are fussy about the donors of gifts. Moreover, Uncle Harry would not return for several weeks; the expiration of that period was unimaginable to Scott, or, at least, the fact that his lie would ultimately be discovered meant less to him than the advantages of being allowed to keep the toy.
   Paradine found himself growing slightly confused as he attempted to manipulate the beads. The angles were vaguely illogical. It was like a puzzle. This red bead, if slid along this wire to that junction, should reach there — but it didn’t. A maze, odd, but no doubt instructive. Paradine had a well-founded feeling that he’d have no patience with the thing himself.
   Scott did, however, retiring to a corner and sliding beads around with much fumbling and grunting.
   The beads did sting, when Scott chose the wrong ones or tried to slide them in the wrong direction. At last he crowed exultantly.
   “I did it, Dad!”
   “Eh? What? Let’s see.” The device looked exactly the same to Paradine, but Scott pointed and beamed.
   “I made it disappear.”
   “It’s still there.”
   “That blue bead. It’s gone now.”
   Paradine didn’t believe that, so he merely snorted. Scott puzzled over the framework again. He experimented. This time there were no shocks, even slight. The abacus had showed him the correct method. Now it was up to him to do it on his own. The bizarre angles of the wires seemed a little less confusing now, somehow.
   It was a most instructive toy — It worked, Scott thought, rather like the crystal cube. Reminded of that gadget, he took it from his pocket and relinquished the abacus to Emma, who was struck dumb with joy. She fell to work sliding the beads, this time without protesting against the shocks — which, indeed, were very minor — and, being imitative, she managed to make a bead disappear almost as quickly as had Scott. The blue bead reappeared — but Scott didn’t notice. He had forethoughtfully retired into an angle of the chesterfield and an overstuffed chair and amused himself with the cube.
   There were the little people inside the thing, tiny manikins much enlarged by the magnifying properties of the crystal. They moved, all right. They built a house. It caught fire, with realistic-seeming flames, and the little people stood by waiting. Scott puffed urgently.“Put it out!”
   But nothing happened. Where was that queer fire engine, with revolving arms, that had appeared before? Here it was. It came sailing into the picture and stopped. Scott urged it on.
   This was fun. The little people really did what Scott told them, inside of his head. If he made a mistake, they waited till he’d found the right way. They even posed new problems for him.
   The cube, too, was a most instructive toy. It was teaching Scott, with alarming rapidity — and teaching him very entertainingly. But it gave him no really new knowledge as yet. He wasn’t ready. Later… later.
   Emma grew tired of the abacus and went in search of Scott. She couldn’t find him, even in his room, but once there the contents of the closet intrigued her. She discovered the box. It contained treasure-trove — a doll, which Scott had already noticed but discarded with a sneer. Squealing, Emma brought the doll downstairs, squatted in the middle of the floor andbegan to take it apart.
   “Darling! What’s that?”
   “Mr. Bear!”
   Obviously it wasn’t Mr. Bear, who was blind, earless, but comforting in his soft fatness. But all dolls were named Mr. Bear to Emma.
   Jane Paradine hesitated.“Did you take that from some other little girl?”
   “I didn’t. She’s mine.”
   Scott came out from his hiding place, thrusting the cube into his pocket.“Oh — that’s from Uncle Harry.”
   “Did Uncle Harry give that to you, Emma?”
   “He gave it to me for Emma,” Scott put in hastily, adding another stone to his foundation of deceit.
   “Last Sunday.”
   “You’ll break it, dear.”
   Emma brought the doll to her mother.“She comes apart. See?”
   “Oh? It — ugh!” Jane sucked in her breath. Paradine looked up quickly.
   “What’s up?”
   She brought the doll over to him, hesitated and then went into the dining room, giving Paradine a significant glance. He followed, closing the door. Jane had already placed the doll on the cleared table.
   “This isn’t very nice is it, Denny?”
   “Hm-m-m.” It was rather unpleasant, at first glance. One might have expected an anatomical dummy in a medical school, but a child’s doll.
   The thing came apart in sections — skin, muscles, organs — miniature but quite perfect, as far as Paradine could see. He was interested. “Dunno. Such things haven’t the same connotations to a kid.”
   “Look at that liver. Is it a liver?”
   “Sure. Say, I — this is funny.”
   “What?”
   “It isn’t anatomically perfect, after all.” Paradine pulled up a chair. “The digestive tract’s too short.
   No large intestine. No appendix, either.”
   “Should Emma have a thing like this?”
   “I wouldn’t mind having it myself,” Paradine said. “Where on earth did Harry pick it up? No, I don’t see any harm in it. Adults are conditioned to react unpleasantly to innards. Kids don’t. They figure they’re solid inside, like a potato. Emma can get a sound working knowledge of physiology from this doll.”
   “But what are those? Nerves?”
   “No, these are the nerves. Arteries here; veins here. Funny sort of aorta.” Paradine looked baffled.
   “That — what’s Latin for network, anyway, huh? Rita? Rate?”
   “Rales,” Jane suggested at random.
   “That’s a sort of breathing,” Paradine said crushingly. “I can’t figure out what this luminous network of stuff is. It goes all through the body, like nerves.”
   “Blood.”
   “Nope. Not circulatory, not neural. Funny! It seems to be hooked up with the lungs.”
   They became engrossed, puzzling over the strange doll. It was made with remarkable perfection of detail, and that in itself was strange, in view of the physiological variation from the norm.“What’ll I get that Gould,” Paradine said, and presently was comparing the doll with anatomical charts. He learned little, except to increase his bafflement.
   But it was more fun than a jigsaw puzzle.
   Meanwhile, in the adjoining room, Emma was sliding the beads to and fro in the abacus. The motions didn’t seem so strange now. Even when the beads vanished. She could almost follow that new direction — almost…
   Scott panted, staring into the crystal cube and mentally directing, with many false starts, the building of a structure somewhat more complicated than the one which had been destroyed by fire. He, too, was learning — being conditioned.
   Paradine’s mistake, from a completely anthropomorphic standpoint, was that he didn’t get rid of the toys instantly. He did not realize their significance, and, by the time he did, the progression of circumstances had got well under way. Uncle Harry remained out of town, so Paradine couldn’t check with him. Too, the midterm exams were on, which meant arduous mental effort and complete exhaustion at night; and Jane was slightly ill for a week or so. Emma and Scott had free rein with the toys.
   “What,” Scott asked his father one evening, “is a wabe, Dad?”
   “Wave?”
   He hesitated.“I — don’t think so. Isn’t “Wabe’ right?”
   ““Wabe’ is Scot for “Web.’ That it?”
   “I don’t see how,” Scott muttered, and wandered off, scowling, to amuse himself with the abacus. He was able to handle it quite deftly now. But, with the instinct of children for avoiding interruption, he and Emma usually played with the toys in private. Not obviously, of course — but the more intricate experiments were never performed under the eye of an adult.
   Scott was learning fast. What he now saw in the crystal cube had little relationship to the original simple problems. But they were fascinatingly technical. Had Scott realized that his education was being guided and supervised — though merely mechanically — he would probably have lost interest. As it was, his initiative was never quashed.
   Abacus, cube, doll and other toys the children found in the box.
   Neither Paradine nor Jane guessed how much of an effect the contents of the time machine were having on the kids. How could they? Youngsters are instinctive dramatists, for purposes of self-protection. They have not yet fitted themselves to the exigencies — to them partially inexplicable — of a mature world. Moreover, their lives are complicated by human variables. They are told by one person that playing in the mud is permissible, but that, in their excavations, they must not uproot flowers or small trees. Another adult vetoes mud per Se. The Ten Commandments are not carved on stone — they vary; and children are helplessly dependent on the caprice of those who give them birth and feed and clothe them. And tyrannize. The young animal does not resent that benevolent tyranny, for it is an essential part of nature. He is, however, an individualist, and maintains his integrity by a subtle, passive fight.
   Under the eyes of an adult he changes. Like an actor on stage, when he remembers, he strives to please, and also to attract attention to himself. Such attempts are not unknown to maturity. But adults are less obvious — to other adults.
   It is difficult to admit that children lack subtlety. Children are different from mature animals because they think in another way. We can more or less easily pierce the pretenses they set up, but they can do the same to us. Ruthlessly a child can destroy the pretenses of an adult. Iconoclasm is a child’s prerogative.
   Foppishness, for example. The amenities of social intercourse, exaggerated not quite to absurdity.
   The gigolo .
   “Such savoir-faire! Such punctilious courtesy!” The dowager and the blonde young thing are often impressed. Men have less pleasant comments to make. But the child goes to the root of the matter.
   “You’re silly!”
   How can an immature human being understand the complicated system of social relationships? He can’t. To him, an exaggeration of natural courtesy is silly. In his functional structure of life patterns, it is rococo. He is an egotistic little animal who cannot visualize himself in the position of another — certainly not an adult. A self-contained, almost perfect natural unit, his wants supplied by others, the child is much like a unicellular creature floating in the bloodstream, nutriment carried to him, waste products carried away.
   From the standpoint of logic, a child is rather horribly perfect. A baby must be even more perfect, but so alien to an adult that only superficial standards of comparison apply. The thought processes of an infant are completely unimaginable. But babies think, even before birth. In the womb they move and sleep, not entirely through instinct. We are conditioned to react rather peculiarly to the idea that a nearly viable embryo may think. We are surprised, shocked into laughter and repelled. Nothing human is alien.
   But a baby is not human. An embryo is far less human.
   That, perhaps, was why Emma learned more from the toys than did Scott. He could communicate his thoughts, of course; Emma could not, except in cryptic fragments. The matter of the scrawls, for example.
   Give a young child pencil and paper, and he will draw something which looks different to him than to an adult. The absurd scribbles have little resemblance to a fire engine, but it is a fire engine, to a baby. Perhaps it is even three-dimensional. Babies think differently and see differently.
   Paradine brooded over that, reading his paper one evening and watching Emma and Scott communicate. Scott was questioning his sister. Sometimes he did it in English. More often he had resource to gibberish and sign language. Emma tried to reply, but the handicap was too great.
   Finally Scott got pencil and paper. Emma liked that. Tongue in cheek, she laboriously wrote a message. Scott took the paper, examined it and scowled.
   “That isn’t right, Emma,” he said.
   Emma nodded vigorously. She seized the pencil again and made more scrawls. Scott puzzled for a while, finally smiled rather hesitantly and got up. He vanished into the hall. Emma returned to the abacus.
   Paradine rose and glanced down at the paper, with some mad thought that Emma might abruptly have mastered calligraphy. But she hadn’t. The paper was covered with meaningless scrawls, of a type familiar to any parent. Paradine pursed his lips.
   It might be a graph showing the mental variations of a manic-depressive cockroach, but probably wasn’t. Still, it no doubt had meaning to Emma. Perhaps the scribble represented Mr. Bear.
   Scott returned, looking pleased. He met Emma’s gaze and nodded. Paradine felt a twinge of curiosity.
   “Secrets?”
   “Nope. Emma — uh — asked me to do something for her.”
   “Oh.” Paradine, recalling instances of babies who had babbled in unknown tongues and baffled linguists, made a note to pocket the paper when the kids had finished with it. The next day he showed the scrawl to Elkins at the university. Elkins had a sound working knowledge of many unlikely languages, but he chuckled over Emma’s venture into literature.
   “Here’s a free translation, Dennis. Quote. I don’t know what this means, but I kid the hell out of my father with it. Unquote.”
   The two men laughed and went off to their classes. But later Paradine was to remember the incident.
   Especially after he met Holloway. Before that, however, months were to pass, and the situation to develop even further towards its climax.
   Perhaps Paradine and Jane had evinced too much interest in the toys. Emma and Scott took to keeping them hidden, playing with them only in private. They never did it overtly, but with a certain unobtrusive caution. Nevertheless, Jane especially was somewhat troubled.
   She spoke to Paradine about it one evening.“That doll Harry gave Emma.”
   “Yeah?”
   “I was downtown today and tried to find out where it came from. No soap.”
   “Maybe Harry bought it in New York.”
   Jane was unconvinced.“I asked them about the other things, too.
   They showed me their stock — Johnson’s a big store, you know. But there’s nothing like Emma’s abacus.”
   “Hm-m-m.” Paradine wasn’t much interested. They had tickets for a show that night, and it was getting late. So the subject was dropped for the nonce.
   Later it cropped up again, when a neighbor telephoned Jane.
   “Scotty’s never been like that, Denny. Mrs. Burns said he frightened the devil out of her Francis.”
   “Francis? A little fat bully of a punk, isn’t he? Like his father. I broke Bums’s nose for him once, when we were sophomores.”
   “Stop boasting and listen,” Jane said, mixing a highball. “Scott showed Francis something that scared him. Hadn’t you better—”
   “I suppose so.” Paradine listened. Noises in the next room told him the whereabouts of his son.
   “Scotty!”
   “Bang,” Scott said, and appeared smiling. “I killed ’em all. Space pirates. You want me, Dad?”
   “Yes. If you don’t mind leaving the space pirates unburied for a few minutes. What did you do to Francis Bums?”
   Scott’s blue eyes reflected incredible candor. “Huh?”
   “Try hard. You can remember, I’m sure.”
   “Oh. Oh, that. I didn’t do nothing.”
   “Anything,” Jane corrected absently.
   “Anything. Honest. I just let him look into my television set, and it — it scared him.”
   “Television set?”
   Scott produced the crystal cube.“It isn’t really that. See?”
   Paradine examined the gadget, startled by the magnification. All he could see, though, was a maze of meaningless colored designs.
   “Uncle Harry—”
   Paradine reached for the telephone. Scott gulped.“Is — is Uncle Harry back in town?”
   “Yeah.”
   “Well, I gotta take a bath.” Scott headed for the door. Paradine met Jane’s gaze and nodded significantly.
   Harry was home, but disclaimed all knowledge of the peculiar toys. Rather grimly, Paradine requested Scott to bring down from his room all of the playthings. Finally they lay in a row on the table — cube, abacus, doll, helmet-like cap, several other mysterious contraptions. Scott was cross-examined. He lied valiantly for a time, but broke down at last and bawled, hiccuping his confession.
   “Get the box these things came in,” Paradine ordered. “Then head for bed.”
   “Are you — hup! — gonna punish me, Daddy?”
   “For playing hooky and lying, yes. You know the rules. No more shows for two weeks. No sodas for the same period.”
   Scott gulped.“You gonna keep my things?”
   “I don’t know yet.”
   “Well-g’night, Daddy. G’night, Mom.”
   After the small figure had gone upstairs, Paradine dragged a chair to the table and carefully scrutinized the box. He poked thoughtfully at the focused gadgetry. Jane watched.
   “What is it, Denny?”
   “Dunno. Who’d leave a box of toys down by the creek?”
   “It might have fallen out of a car.”
   “Not at that point. The road doesn’t hit the creek north of the railroad trestle. Empty lots — nothing else.” Paradine lit a cigarette. “Drink, honey?”
   “I’ll fix it.” Jane went to work, her eyes troubled. She brought Paradine a glass and stood behind him, ruffling his hair with her fingers. “Is anything wrong?”
   “Of course not. Only — where did these toys come from?”
   “Johnson’s didn’t know, and they get their stock from New York.”
   “I’ve been checking up, too,” Paradine admitted. “That doll” — he poked it — “rather worried me.
   Custom jobs, maybe, but I wish I knew who’d made ’em.”
   “A psychologist? That abacus — don’t they give people tests with such things?”
   Paradine snapped his fingers.“Bight! And say, there’s a guy going to speak at the university next week, fellow named Holloway, who’s a child psychologist. He’s a big shot, with quite a reputation. He might know something about it.”
   “Holloway? I don’t—”
   “Rex Holloway. He’s-hm-m-m! He doesn’t live far from here. Do you suppose he might have had these things made himself?”
   Jane was examining the abacus. She grimaced and drew back.“If he did, I don’t like him. But see if you can find out, Denny.”
   Paradine nodded.“I shall.”
   He drank his highball, frowning. He was vaguely worried. But he wasn’t scared — yet.
   Rex Holloway was a fat, shiny man, with a bald head and thick spectacles, above which his thick, black brows lay like bushy caterpillars. Paradine brought him home to dinner one night a week later.
   Holloway did not appear to watch the children, but nothing they did or said was lost on him. His gray eyes, shrewd and bright, missed little.
   The toys fascinated him. In the living room the three adults gathered around the table, where the playthings had been placed. Holloway studied them carefully as he listened to what Jane and Paradine had to say. At last he broke his silence.
   “I’m glad I came here tonight. But not completely. This is very disturbing, you know.”
   “Eh?” Paradine stared, and Jane’s face showed her consternation. Holloway’s next words did not calm them.
   “We are dealing with madness.”
   He smiled at the shocked looks they gave him.“All children are mad, from an adult viewpoint. Ever read Hughes’ High Wind in Jamaica?”
   “I’ve got it.” Paradine secured the little book from its shelf. Holloway extended a hand, took the book and flipped the pages till he had found the place he wanted. He read aloud: Babies, of course, are not human — they are animals, and have a very ancient and ramified culture, as cats have, and fishes, and even snakes; the same in kind as these, but much more complicated and vivid, since babies are, after all, one of the most developed species of the lower vertebrates. In short, babies have minds which work in terms and categories of their own, which cannot be translated into the terms and categories of the human mind.
   Jane tried to take that calmly, but couldn’t. “You don’t mean that Emma—”
   “Could you think like your daughter?” Holloway asked. “Listen: ‘One can no more think like a baby than one can think like a bee.”
   Paradine mixed drinks. Over his shoulder he said,“You’re theorizing quite a bit, aren’t you? As I get it, you’re implying that babies have a culture of their own, even a high standard of intelligence.”
   “Not necessarily. There’s no yardstick, you see. All I say is that babies think in other ways than we do. Not necessarily better — that’s a question of relative values. But with a different matter of extension.”
   He sought for words, grimacing.
   “Fantasy,” Paradine said, rather rudely but annoyed because of Emma. “Babies don’t have different senses from ours.”
   “Who said they did?” Holloway demanded. “They use their minds in a different way, that’s all. But it’s quite enough!”
   “I’m trying to understand,” Jane said slowly. “All I can think of is my Mixmaster. It can whip up batter and potatoes, but it can squeeze oranges, too.”
   “Something like that. The brain’s a colloid, a very complicated machine. We don’t know much about its potentialities. We don’t even know how much it can grasp. But it is known that the mind becomes conditioned as the human animal matures. It follows certain familiar theorems, and all thought thereafter is pretty well based on patterns taken for granted. Look at this.” Holloway touched the abacus. “Have you experimented with it?”
   “A little,” Paradine said.
   “But not much, eh?”
   “Well—”
   “Why not?”
   “It’s pointless,” Paradine complained. “Even a puzzle has to have some logic. But those crazy angles—”
   “Your mind has been conditioned to Euclid,” Holloway said. “So this — thing — bores us, and seems pointless. But a child knows nothing of Euclid. A different sort of geometry from ours wouldn’t impress him as being illogical. He believes what he sees.”
   “Are you trying to tell me that this gadget’s got a fourth-dimensional extension?” Paradine demanded.
   “Not visually, anyway,” Holloway denied. “All I say is that our minds, conditioned to Euclid, can see nothing in this but an illogical tangle of wires. But a child — especially a baby —might see more. Not at first. It’d be a puzzle, of course. Only a child wouldn’t be handicapped bytoo many preconceived ideas.”
   “Hardening of the thought arteries,” Jane interjected.
   Paradine was not convinced.“Then a baby could work calculus better than Einstein? No, I don’t mean that. I can see your point, more or less clearly. Only—”
   “Well, look. Let’s suppose there are two kinds of geometry; we’ll limit it, for the sake of the example. Our kind, Euclidean, and another, we’ll call x. X hasn’t much relationship to Euclid. It’s based on different theorems. Two and two needn’t equal four in it; they could equal y2, or they might not even equal. A baby’s mind is not yet conditioned, except by certain questionable factors of heredity and environment. Start the infant on Euclid—”
   “Poor kid,” Jane said.
   Holloway shot her a quick glance.“The basis of Euclid. Alphabet blocks. Math, geometry, algebra — they come much later. We’re familiar with that development. On the other hand, start the baby with the basic principles of our x logic.”
   “Blocks? What kind?”
   Holloway looked at the abacus.“It wouldn’t make much sense to us. But we’ve been conditioned to Euclid.”
   Paradine poured himself a stiff shot of whisky.“That’s pretty awful. You’re not limiting to math.”
   “Right! I’m not limiting it at all. How can I? I’m not conditioned to x logic.”
   “There’s the answer,” Jane said, with a sigh of relief. “Who is? It’d take such a person to make the sort of toys you apparently think these are.”
   Holloway nodded, his eyes, behind the thick lenses, blinking.“Such people may exist.”
   “Where?”
   “They might prefer to keep hidden.”
   “Supermen?”
   “I wish I knew. You see, Paradine, we’ve got yardstick trouble again. By our standards these people might seem superdupers in certain respects. In others they might seem moronic. It’s not a quantitative difference; it’s qualitative. They think different. And I’m sure we can do things theycan’t.”
   “Maybe they wouldn’t want to,” Jane said.
   Paradine tapped the fused gadgetry on the box.“What about this? It implies—”
   “A purpose, sure.”
   “Transportation?”
   “One thinks of that first. If so, the box might have come from anywhere.”
   “Where — things are — different?” Paradine asked slowly.
   “Exactly. In space, or even time. I don’t know; I’m a psychologist. Unfortunately I’m conditioned to Euclid, too.”
   “Funny place it must be,” Jane said. “Denny, get rid of those toys.”
   “I intend to.”
   Holloway picked up the crystal cube.“Did you question the children much?”
   Paradine said,“Yeah. Scott said there were people in that cube when he first looked. I asked him what was in it now.”
   “What did he say?” The psychologist’s eyes widened.
   “He said they were building a place. His exact words. I asked him who — people? But he couldn’t explain.”
   “No, I suppose not,” Holloway muttered. “It must be progressive. How long have the children had these toys?”
   “About three months, I guess.”
   “Time enough. The perfect toy, you see, is both instructive and mechanical. It should do things, to interest a child, and it should teach, preferably unobtrusively. Simple problems at first. Later—”
   “X logic,” Jane said, white-faced.
   Paradine cursed under his breath.“Emma and Scott are perfectly normal!”
   “Do you know how their minds work-now?”
   Holloway didn’t pursue the thought. He fingered the doll. “It would be interesting to know the conditions of the place where these things came from. Induction doesn’t help a great deal, though. Too many factors are missing. We can’t visualize a world based on the x factor-environment adjusted to minds thinking in x patterns. This luminous network inside the doll. It could be anything. It could exist inside us, though we haven’t discovered it yet. When we find the right stain—” He shrugged. “What do you make of this?”
   It was a crimson globe, two inches in diameter, with a protruding knob upon its surface.
   “What could anyone make of it?”
   “Scott? Emma?”
   “I hadn’t even seen it till about three weeks ago. Then Emma started to play with it.” Paradine nibbled his lip. “After that, Scott got interested.”
   “Just what do they do?”
   “Hold it up in front of them and move it back and forth. No particular pattern of motion.”
   “No Euclidean pattern,” Holloway corrected. “At first they couldn’t understand the toy’s purpose.
   They had to be educated up to it.”
   “That’s horrible,” Jane said.
   “Not to them. Emma is probably quicker at understanding x than is Scott, for her mind isn’t yet conditioned to this environment.”
   Paradine said,“But I can remember plenty of things I did as a child. Even as a baby.”
   “Well?”
   “Was I — mad then?”
   “The things you don’t remember are the criterion of your madness,” Holloway retorted. “But I use the word ‘madness’ purely as a convenient symbol for the variation from the known human norm. The arbitrary standard of sanity.”
   Jane put down her glass.“You’ve said that induction was difficult, Mr. Holloway. But it seems to me you’re making a great deal of it from very little. After all, these toys—”
   “I am a psychologist, and I’ve specialized in children. I’m not a layman. These toys mean a great deal to me, chiefly because they mean so little.”
   “You might be wrong.”
   “Well, I rather hope I am. I’d like to examine the children.”
   Jane rose in arms.“How?”
   After Holloway had explained, she nodded, though still a bit hesitandy.“Well, that’s all right. But they’re not guinea pigs.”
   The psychologist patted the air with a plump hand.“My dear girl! I’m not a Frankenstein. To me the individual is the prime factor — naturally, since I work with minds. If there’s anything wrong with the youngsters, I want to cure them.”
   Paradine put down his cigarette and slowly watched blue smoke spiral up, wavering in an unfelt draught.“Can you give a prognosis?”
   “I’ll try. That’s all I can say. If the undeveloped minds have been turned into the x channel, it’s necessary to divert them back. I’m not saying that’s the wisest thing to do, but it probably is from our standards. After all, Emma and Scott will have to live in this world.”
   “Yeah. Yeah. I can’t believe there’s much wrong. They seem about average, thoroughly normal.”
   “Superficially they may seem so. They’ve no reason for acting abnormally, have they? And how can you tell if they — think differently?”
   “I’ll call ’em,” Paradine said.
   “Make it informal, then. I don’t want them to be on guard.”
   Jane nodded towards the toys. Holloway said,“Leave the stuff there, eh?”
   But the psychologist, after Emma and Scott were summoned, made no immediate move towards direct questioning. He managed to draw Scott unobtrusively into the conversation, dropping key words now and then. Nothing so obvious as a word-association test; cooperation is necessary for that.
   The most interesting development occurred when Holloway took up the abacus.“Mind showing me how this works?”
   Scott hesitated.“Yes, sir. Like this.” He slid a bead deftly through the maze, in a tangled course, so swiftly that no one was quite sure whether or not it ultimately vanished. It might have been merely legerdemain. Then, again — Holloway tried. Scott watched, wrinkling his nose. “That’s right?”
   “Uh-huh. It’s gotta go there.”
   “Here? Why?”
   “Well, that’s the only way to make it work.” But Holloway was conditioned to Euclid. There was no apparent reason why the bead should slide from this particular wire to the other. It looked like a random factor. Also, Holloway suddenly noticed, this wasn’t the path the bead had taken previously, when Scott had worked the puzzle. At least, as well as he could tell.
   “Will you show me again?”
   Scott did, and twice more, on request. Holloway blinked through his glasses. Random, yes. And a variable. Scott moved the bead along a different course each time.
   Somehow, none of the adults could tell whether or not the bead vanished. If they had expected to see it disappear, their reactions might have been different.
   In the end nothing was solved. Holloway, as he said good night, seemed ill at ease.
   “May I come again?”
   “I wish you would,” Jane told him. “Any time. You still think—” He nodded. “The children’s minds are not reacting normally. They’re not dull at all, but I’ve the most extraordinary impression that they arrive at conclusions in a way we don’t understand. As though they used algebra while we used geometry. The same conclusion, but a different method of reaching it.”
   “What about the toys?” Paradine asked suddenly.
   “Keep them out of the way. I’d like to borrow them, if I may.”
   That night Paradine slept badly. Holloway’s parallel had been ill chosen. It led to disturbing theories.
   The x factor… The children were using the equivalent of algebraic reasoning, while adults used geometry.
   Fair enough. Only.
   Algebra can give you answers that geometry cannot, since there are certain terms and symbols which cannot be expressed geometrically. Suppose x logic showed conclusions inconceivable to an adult mind.
   “Damn!” Paradine whispered. Jane stirred beside him.
   “Dear? Can’t you sleep either?”
   “No.” He got up and went into the next room. Emma slept peacefully as a cherub, her fat arm curled around Mr. Bear. Through the open doorway Paradine could see Scott’s dark head motionless on the pillow.
   Jane was beside him. He slipped his arm around her.
   “Poor little people,” she murmured. “And Holloway called them mad. I think we’re the ones who are crazy, Dennis.”
   “Oh-huh. We’ve got jitters.”
   Scott stirred in his sleep. Without awakening, he called what was obviously a question, though it did not seem to be in any particular language. Emma gave a little mewling cry that changed pitch sharply.
   She had not wakened. The children lay without stirring.
   But, Paradine thought, with a sudden sickness in his middle, it was exactly as though Scott had asked Emma something, and she had replied.
   Had their minds changed so that even-sleep was different to them?
   He thrust the thought away.“You’ll catch cold. Let’s get back to bed. Want a drink?”
   “I think I do,” Jane said, watching Emma. Her hand reached out blindly towards the child; she drew it back. “Come on. We’ll wake the kids.”
   They drank a little brandy together, but said nothing. Jane cried in her sleep, later.
   Scott was not awake, but his mind worked in slow, careful building. Thus— “They’ll take the toys away. The fat man — listava dangerous, maybe.
   But the Ghoric direction won’t show — evankrus dun hasn’t them. Intransdection — bright and shiny.
   Emma. She’s more khopranik — high now than — I still don’t see how to — thavarar lixery dist…
   A little of Scott’s thoughts could still be understood. But Emma had become conditioned to x much faster.
   She was thinking, too.
   Not like an adult or a child. Not even like a human being. Except, perhaps, a human being of a type shockingly unfamiliar to genus Homo.
   Sometimes, Scott himself had difficulty in following her thoughts. If it had not been for Holloway, life might have settled back into an almost normal routine. The toys were no longer active reminders.
   Emma still enjoyed her dolls and sandpile, with a thoroughly explicable delight. Scott was satisfied with baseball and his chemical set. They did everything other children did, and evinced few, if any, flashes of abnormality. But Holloway seemed to be an alarmist.
   He was having the toys tested, with rather idiotic results. He drew endless charts and diagrams, corresponded with mathematicians, engineers and other psychologists, and went quietly crazy trying to find rhyme or reason in the construction of the gadgets. The box itself, with its cryptic machinery, told nothing. Fusing had melted too much of the stuff into slag. But the toys…
   It was the random element that baffled investigation. Even that was a matter of semantics. For Holloway was convinced that it wasn’t really random. There just weren’t enough known factors. No adult could work the abacus, for example. And Holloway thoughtfully refrained from letting a child play with the thing.
   The crystal cube was similarly cryptic. It showed a mad pattern of colors, which sometimes moved.
   In this it resembled a kaleidoscope. But the shifting of balance and gravity didn’t affect it. Again the random factor.
   Or, rather, the unknown. The x pattern. Eventually, Paradine and Jane slipped back into something like complacence, with a feeling that the children had been cured of their mental quirk, now that the contributing cause had been removed. Certain of the actions of Emma and Scott gave them every reason to quit worrying.
   For the kids enjoyed swimming, hiking, movies, games, the normal functional toys of this particular time-sector. It was true that they failed to master certain rather puzzling mechanical devices which involved some calculation. A three-dimensional jigsaw globe Paradine had picked up, for example. But he found that difficult himself.
   Once in a while there were lapses. Scott was hiking with his father one Saturday afternoon, and the two had paused at the summit of a hill. Beneath them a rather lovely valley was spread.
   “Pretty, isn’t it?” Paradine remarked.
   Scott examined the scene gravely.“It’s all wrong,” he said.
   “Eh?”
   “I dunno.”
   “What’s wrong about it?”
   “Gee.” Scott lapsed into puzzled silence. “I dunno.”
   The children had missed their toys, but not for long. Emma recovered first, though Scott still moped.
   He held unintelligible conversations with his sister, and studied meaningless scrawls she drew on paper he supplied. It was almost as though he was consulting her, anent difficult problems beyond his grasp.
   If Emma understood more, Scott had more real intelligence, and manipulatory skill as well. He built a gadget with his Meccano set, but was dissatisfied. The apparent cause of his dissatisfaction was exactly why Paradine was relieved when he viewed the structure. It was the sort of thing a normal boy would make, vaguely reminiscent of a cubistic ship.
   It was a bit too normal to please Scott. He asked Emma more questions, though in private. She thought for a time, and then made more scrawls, with an awkwardly clutched pencil.
   “Can you read that stuff?” Jane asked her son one morning.
   “Not read it, exactly. I can tell what she means. Not all the time, but mostly.”
   “Is it writing?”
   “N-no. It doesn’t mean what it looks like.”
   “Symbolism,” Paradine suggested over his coffee.
   Jane looked at him, her eyes widening.“Denny—”
   He winked and shook his head. Later, when they were alone, he said,‘Don’t let Holloway upset you.
   I’m not implying that the kids are corresponding in an unknown tongue. If Emma draws a squiggle and says it’s a flower, that’s an arbitrary rule — Scott remembers that. Next time she draws the same sort of squiggle, or tries to-well!”
   “Sure,” Jane said doubtfully. “Have you noticed Scott’s been doing a lot of reading lately?”
   “I noticed. Nothing unusual, though. No Kant or Spinoza.”
   “He browses, that’s all.”
   “Well, so did I, at his age,” Paradine said, and went off to his morning classes. He lunched with Holloway, which was becoming a daily habit, and spoke of Emma’s literary endeavors.
   “Was I right about symbolism, Rex?”
   The psychologist nodded.“Quite right. Our own language is nothing but arbitrary symbolism now.
   At least in its application. Look here.” On his napkin he drew a very narrow ellipse. “What’s that?”
   “You mean what does it represent?”
   “Yes. What does it suggest to you? It could be a crude representation of-what?”
   “Plenty of things,” Paradine said. “Rim of a glass. A fried egg. A loaf of French bread. A cigar.”
   Holloway added a little triangle to his drawing, apex joined to one end of the ellipse. He looked up at Paradine.
   “A fish,” the latter said instantly.
   “Our familiar symbol for a fish. Even without fins, eyes or mouth, it’s recognizable, because we’ve been conditioned to identify this particular shape with our mental picture of a fish. The basis of a rebus.
   A symbol, to us, means a lot more than what we actually see on paper. What’s in your mind when you look at this sketch?”
   “Why — a fish.”
   “Keep going. What do you visualize? Everything!”
   “Scales,” Paradine said slowly, looking into space. “Water. Foam. A fish’s eye. The fins. The colors.”
   “So the symbol represents a lot more than just the abstract idea Josh. Note the connotation’s that of a noun, not a verb. It’s harder to express actions by symbolism, you know. Anyway — reverse the process.
   Suppose you want to make a symbol for some concrete noun, say bird. Draw it.” Paradine drew two connected arcs, concavities down.
   “The lowest common denominator,” Holloway nodded. “The natural tendency is to simplify.
   Especially when a child is seeing something for the first time and has few standards of comparison. He tries to identify the new thing with what’s already familiar to him. Ever notice how a child draws the ocean?” He didn’t wait for an answer; he went on.
   “A series of jagged points. Like the oscillating line on a seismograph. When I first saw the Pacific, I was about three. I remember it pretty clearly. It looked-tilted. A flat plain, slanted at an angle. The waves were regular triangles, apex upward. Now, I didn’t see them stylized that way, but later, remembering, I had to find some familiar standard of comparison. Which is the only way of getting any conception of an entirely new thing. The average child tries to draw these regular triangles, but his coordination’s poor. He gets a seismograph pattern.”
   “All of which means what?”
   “A child sees the ocean. He stylizes it. He draws a certain definite pattern, symbolic, to him, of the sea. Emma’s scrawls may be symbols, too. I don’t mean that the world looks different to her — brighter, perhaps, and sharper, more vivid and with a slackening of perception above her eye level. What I do mean is that her thought processes are different, that she translates what she sees into abnormal symbols.”
   “You still believe—”
   “Yes, I do. Her mind has been conditioned unusually. It may be that she breaks down what she sees into simple, obvious patterns — and realizes a significance to those patterns that we can’t understand. Like the abacus. She saw a pattern in that, though to us it was completely random.”
   Paradine abruptly decided to taper off these luncheon engagements with Holloway. The man was an alarmist. His theories were growing more fantastic than ever, and he dragged in anything, applicable or not, that would support them.
   Rather sardonically he said,‘Do you mean Emma’s communicating with Scott in an unknown language?”
   “In symbols for which she hasn’t any words. I’m sure Scott understands a great deal of those — scrawls. To him, an isosceles triangle may represent any factor, though probably a concrete noun.
   Would a man who knew nothing of chemistry understand what H2O meant? Would he realize that the symbol could evoke a picture of the ocean?”
   Paradine didn’t answer. Instead, he mentioned to Holloway Scott’s Curious remark that the landscape, from the hill, had looked all wrong.
   A moment later, he was inclined to regret his impulse, for the psychologist was off again.
   “Scott’s thought patterns are building up to a sum that doesn’t equal this world. Perhaps he’s subconsciously expecting to see the world where those toys came from.”
   Paradine stopped listening. Enough was enough. The kids were getting along all right, and the only remaining disturbing factor was Holloway himself. That night, however, Scott evinced an interest, later significant, in eels.
   There was nothing apparently harmful in natural history. Paradine explained about eels.
   “But where do they lay their eggs? Or do they?”
   “That’s still a mystery. Their spawning grounds are unknown. Maybe the Sargasso Sea, or the deeps, where the pressure can help them force the young out of their bodies.”
   “Funny,” Scott said, thinking deeply.
   “Salmon do the same thing, more or less. They go up rivers to spawn.” Paradine went into detail.
   Scott was fascinated.
   “But that’s right, Dad. They’re born in the river, and when they learn how to swim, they go down to the sea. And they come back to lay their eggs, huh?”
   “Right.”
   “Only they wouldn’t come back,” Scott pondered. “They’d just send their eggs—”
   “It’d take a very long ovipositor,” Paradine said, and vouchsafed some well-chosen remarks upon oviparity.
   His son wasn’t entirely satisfied. Flowers, he contended, sent their seeds long distances.
   “They don’t guide them. Not many find fertile soil.”
   “Flowers haven’t got brains, though. Dad, why do people live here?”
   “Glendale?”
   “No-here. This whole place. It isn’t all there is, I bet.”
   “Do you mean the other planets?”
   Scott was hesitant.“This is only-part of the big place. It’s like the river where the salmon go. Why don’t people go on down to the ocean when they grow up?”
   Paradine realized that Scott was speaking figuratively. He felt a brief chill. The — ocean?
   The young of the species are not conditioned to live in the more complete world of their parents.
   Having developed sufficiently, they enter that world. Later they breed. The fertilized eggs are buried in the sand, far up the river, where later they hatch.
   And they learn. Instinct alone is fatally slow. Especially in the case of a specialized genus, unable to cope even with this world, unable to feed or drink or survive, unless someone has foresightedly provided for those needs.
   The young, fed and tended, would survive. There would be incubators and robots. They would survive, but they would not know how to swim downstream, to the vaster world of the ocean.
   So they must be taught. They must be trained and conditioned in many ways.
   Painlessly, subtly, unobtrusively. Children love toys that do things, and if those toys teach at the same time…
   In the latter half of the nineteenth century an Englishman sat on a grassy bank near a stream. A very small girl lay near him, staring up at the sky. She had discarded a curious toy with which she had been playing, and now was murmuring a wordless little song, to which the man listened with half an ear.
   “What was that, my dear?” he asked at last. “Just something I made up, Uncle Charles.”
   “Sing it again.” He pulled out a notebook. The girl obeyed.
   “Does it mean anything?”
   She nodded.“Oh, yes. Like the stories I tell you, you know.”
   “They’re wonderful stories, dear.”
   “And you’ll put them in a book someday?”
   “Yes, but I must change them quite a lot, or no one would understand. But I don’t think I’ll change your little song.”
   “You mustn’t. If you did, it wouldn’t mean anything.”
   “I won’t change that stanza, anyway,” he promised. “Just what does it mean?”
   “It’s the way out, I think,” the girl said doubtfully. “I’m not sure yet. My magic toys told me.”
   “I wish I knew what London shop sold these marvelous toys!”
   “Mama bought them for me. She’s dead. Papa doesn’t care.”
   She lied. She had found the toys in a box one day, as she played by the Thames. And they were indeed wonderful.
   Her little song — Uncle Charles thought it didn’t mean anything. (He wasn’t her real uncle, she parenthesized. But he was nice.) The song meant a great deal. It was the way. Presently she would do what it said, and then…
   But she was already too old. She never found the way Paradine had dropped Holloway. Jane had taken a dislike to him, naturally enough, since what she wanted most of all was to have her fears calmed. Since Scott and Emma acted normally now, Jane felt satisfied. It was partly wishful thinking, to which Paradine could not entirely subscribe.
   Scott kept bringing gadgets to Emma for her approval. Usually she’d shake her head. Sometimes she would look doubtful. Very occasionally she would signify agreement. Then there would be an hour of laborious, crazy scribbling on scraps of note paper, and Scott, after studying the notations, would arrange and rearrange his rocks, bits of machinery, candle ends and assorted junk. Each day the maid cleaned them away, and each day Scott began again.
   He condescended to explain a little to his puzzled father, who could see no rhyme or reason in the game.
   “But why this pebble right here?”
   “It’s hard and round, Dad. It belongs there.”
   “So is this one hard and round.”
   “Well, that’s got Vaseline on it. When you get that far, you can’t see just a hard, round thing.”
   “What comes next? This candle?”
   Scott looked disgusted.“That’s toward the end. The fron ring’s next.” It was, Paradine thought, like a scout trail through the woods, markers in a labyrinth. But here again was the random factor. Logic halted-familiar logic — at Scott’s motives in arranging the junk as he did.
   Paradine went out. Over his shoulder he saw Scott pull a crumpled piece of paper and a pencil from his pocket and head for Emma, who was squatted in a corner thinking things over.
   Well…
   Jane was lunching with Uncle Harry, and, on this hot Sunday afternoon, there was little to do but read the papers. Paradine settled himself in the coolest place he could find, with a Collins, and lost himself in the comic strips.
   An hour later a clatter of feet upstairs roused him from his doze. Scott’s voice was crying exultantly, “This is it, Slug! Come on!”
   Paradine stood up quickly, frowning. As he went into the hall the telephone began to ring. Jane had promised to call…
   His hand was on the receiver when Emma’s faint voice squealed with excitement. Paradine grimaced. What the devil was going on upstairs?
   Scott shrieked,“Look out! This way!”
   Paradine, his mouth working, his nerves ridiculously tense, forgot the phone and raced up the stairs.
   The door of Scott’s room was open.
   The children were vanishing.
   They went in fragments, like thick smoke in a wind, or like movement in a distorting mirror. Hand in hand they went, in a direction Paradine could not understand, and as he blinked there on the threshold, they were gone.
   “Emma!” he said, dry-throated. “Scotty!”
   On the carpet lay a pattern of markers, pebbles, an iron ring-junk. A random pattern. A crumpled sheet of paper blew towards Paradine.
   He picked it up automatically.
   “Kids. Where are you? Don’t hide — Emma! SCOTTYI”
   Downstairs the telephone stopped its shrill, monotonous ringing. Paradine looked at the paper he held.
   It was a leaf torn from a book. There were interlineations and marginal notes, in Emma’s meaningless scrawl. A stanza of verse had been so underlined and scribbled over that it was almost illegible, but Paradine was thoroughly familiar with Through the Looking Glass. His memory gave him the words — ‘Twas brillig, and the suthy toves Did gyre and gimble in the wabe: All mimsy were the borogoves, And the mome raths of Atgrabe.
   Idiotically he thought: Humpty Dumpty explained it. A wabe is the plot of grass around a sundial. A sundial. Time. It has something to do with time. A long time ago Scotty asked me what a wabe was.
   Symbolism.
   Twas brillig.
   A perfect mathematical formula, giving all the conditions, in symbolism the children had finally understood. The junk on the floor. The toves had to be made slithy — vaseline? — and they had to be placed in a certain relationship, so that they’d gyre and gimble.
   Lunacy!
   But it had not been lunacy to Emma and Scott. They thought differently. They used x logic. Those notes Emma had made on the page — she’d translated Carroll’s words into symbols both she and Scott could understand.
   The random factor had made sense to the children. They had fulfilled the conditions of the time-span equation. And the inoine raths outgrabe.
   Paradine made a rather ghastly little sound, deep in his throat. He looked at the crazy pattern on the carpet. If he could follow it, as the kids had done — But he couldn’t. The pattern was senseless. The random factor defeated him. He was conditioned to Euclid.
   Even if he went insane, he still couldn’t do it. It would be the wrong kind of lunacy.
   His mind had stopped working now. But in a moment the stasis of incredulous horror would pass — Paradine crumpled the page in his fingers. “Emma! Scotty!” he called in a dead voice, as though he could expect no response.
   Sunlight slanted through the open windows, brightening the golden pelt of Mr. Bear. Downstairs the ringing of the telephone began again.
   TWO-HANDED ENGINE
   Ever since the days of Orestes there have been men with Furies following them. It wasn’t until the Twenty-Second Century that mankind made itself a set of real Furies, out of steel. Mankind had reached a crisis by then. They had a good reason for building man-shaped Furies that would dog the footsteps of all men who kill men. Nobody else. There was by then no other crime of any importance.
   It worked very simply. Without warning, a man who thought himself safe would suddenly hear the steady footfalls behind him. He would turn and see the two-handed engine walking towards him, shaped like a man of steel, and more incorruptible than any man not made of steel could be. Only then would the murderer know he had been tried and condemned by the omniscient electronic minds that knew society as no human mind could ever know it.
   For the rest of his days, the man would hear those footsteps behind him. A moving jail with invisible bars that shut him off from the world. Never in life would he be alone again. And one day-he never knew when-the jailer would turn executioner.
   Danner leaned back comfortably in his contoured restaurant chair and rolled expensive wine across his tongue, closing his eyes to enjoy the taste of it better. He felt perfectly safe. Oh, perfectly protected.
   For nearly an hour now he had been sitting here, ordering the most expensive food, enjoying the music breathing softly through the air, the murmurous, well-bred hush of his fellow diners. It was a good place to be. It was very good, having so much money-now.
   True, he had had to kill to get the money. But no guilt troubled him. There was no guilt if you aren’t found out, and Danner had protection. Protection straight from the source, which was something new in the world. Danner knew the consequences of killing. If Hartz hadn’t satisfied him that he was perfectly safe, Danner would never have pulled the trigger…
   The memory of an archaic word flickered through his mind briefly. Sin. It evoked nothing. Once it had something to do with guilt, in an incomprehensible way. Not any more. Mankind had been through too much. Sin was meaningless now.
   He dismissed the thought and tried the heart-of-palms salad. He found he didn’t like it. Oh well, you had to expect things like that. Nothing was perfect. He sipped the wine again, liking the way the glass seemed to vibrate like something faintly alive in his hand. It was good wine. He thought of ordering more, but then he thought no, save it, next time. There was so muchbefore him, waiting to be enjoyed.
   Any risk was worth it. And of course, in this there had been no risk.
   Danner was a man born at the wrong time. He was old enough to remember the last days of utopia, young enough to be trapped in the new scarcity economy the machines had clamped down on their makers. In his early youth he’d had access to free luxuries, like everybody else. He could remember the old days when he was an adolescent and the last of the Escape Machines were still operating, the glamorous, bright, impossible, vicarious visions that didn’t really exist and never -could have. But then the scarcity economy swallowed up pleasure. Now you got necessities but no more. Now you had to work. Danner hated every minute of it.
   When the swift change came, he’d been too young and unskilled to compete in the scramble. The rich men today were the men who had built fortunes on cornering the few luxuries the machines still produced. All Danner had left were bright memories and a dull, resentful feeling of having been cheated. All he wanted were the bright days back, and he didn’t care how he got them.
   Well, now he had them. He touched the rim of the wine glass with his finger, feeling it sing silently against the touch. Blown glass? he wondered. He was too ignorant of luxury items to understand. But he’d learn. He had the rest of his life to learn in, and be happy.
   He looked up across the restaurant and saw through the transparent dome of the roof the melting towers of the city. They made a stone forest as far as he could see. And this was only one city. When he was tired of it, there were more. Across the country, across the planet the network lay that linked city with city in a webwork like a vast, intricate, half-alive monster. Call it society.
   He felt it tremble a little beneath him.
   He reached for the wine and drank quickly. The faint uneasiness that seemed to shiver the foundations of the city was something new. It was because-yes, certainly it was because of a new fear.
   It was because he had not been found out.
   That made no sense. Of course the city was complex. Of course it operated on a basis of incorruptible machines. They, and only they, kept man from becoming very quickly another extinct animal. And of these the analog computers, the electronic calculators, were the gyroscope of all living.
   They made and enforced the laws that were necessary now to keep mankind alive. Danner didn’t understand much of the vast changes that had swept over society in his lifetime, but this much even he knew.
   So perhaps it made sense that he felt society shiver because he sat here luxurious on foam-rubber, sipping wine, hearing soft music, and no Fury standing behind his chair to prove that the calculators were still guardians for mankind.
   If not even the Furies are incorruptible, what can a man believe in?
   It was at that exact moment that the Fury arrived.
   Danner heard every sound suddenly die out around him. His fork was halfway to his lips, but he paused, frozen, and looked up across the table and the restaurant towards the door.
   The Fury was taller than a man. It stood there for a moment, the afternoon sun striking a blinding spot of brightness from its shoulder. It had no face, but it seemed to scan the restaurant leisurely, table by table. Then it stepped in under the doorframe and the sun-spot slid away and it was like a tall man encased in steel, walking slowly between the tables.
   Danner said to himself, laying down his untested food,“Not for me. Everyone else here is wondering. I know.”
   And like a memory in a drowning man’s mind, clear, sharp and condensed into a moment, yet every detail clear, he remembered what Hartz had told him. As a drop of water can pull into its reflection a wide panorama condensed into a tiny focus, so time seemed to focus down to a pinpoint the half-hour Danner and Hartz had spent together, in Hartz’s office with the walls that could go transparent at the push of a button.
   He saw Hartz again, plump and blond, with the sad eyebrows. A man who looked relaxed until he began to talk, and then you felt the burning quality about him, the air of driven tension that made even the air around him seem to be restlessly trembling. Danner stood before Hartz’s desk again in memory, feeling the floor hum faintly against his soles with the heartbeat of the computers. You could see them through the glass, smooth, shiny things with winking lights in banks like candles burning in colored glass cups. You could hear their faraway chattering as they ingested facts, meditated them, and then spoke in numbers like cryptic oracles. It took men like Hartz to understand what the oracles meant.
   “I have a job for you,” Hartz said. “I want a man killed.”
   “Oh no,” Danner said. “What kind of a fool do you think I am?”
   “Now wait a minute. You can use money, can’t you?”
   “What for?” Danner asked bitterly. “A fancy funeral?”
   “A life of luxury. I know you’re not a fool. I know damned well you wouldn’t do what I ask unless you got money and protection. That’s what I can offer. Protection.”
   Danner looked through the transparent wall at the computers.
   “Sure,” he said.
   “No, I mean it. I—” Hartz hesitated, glancing around the room a little uneasily, as if he hardly trusted his own precautions for making sure of privacy. “This is something new,” he said. “I can redirect any Fury I want to.”
   “Oh, sure,” Danner said again.
   “It’s true. I’ll show you. I can pull a Fury off any victim I choose.”
   “How?”
   “That’s my secret. Naturally. In effect, though, I’ve found a way to feed in false data, so the machines come out with the wrong verdict before conviction, or the wrong orders after conviction.”
   “But that’s-dangerous, isn’t it?”
   “Dangerous?” Hartz looked at Danner under his sad eyebrows. “Well, yes. I think so. That’s why I don’t do it often. I’ve done it only once, as a matter of fact. Theoretically, I’d worked out the method. I tested it, just once. It worked. I’ll do it again, to prove to you I’m telling the truth. After that I’ll do it once again, to protect you. And that will be it. I don’t want to upset the calculators any more than I have to. Once your job’s done, I won’t have to.”
   “Who do you want killed?”
   Involuntarily Hartz glanced upward, towards the heights of the building where the top-rank executive offices were.“O’Reilly,” he said.
   Danner glanced upward too, as if he could see through the floor and observe the exalted shoe-soles of O’Reilly, Controller of the Calculators, pacing an expensive carpet overhead.
   “It’s very simple,” Hartz said. “I want his job.”
   “Why not do your own killing, then, if you’re so sure, you can stop the Furies?”
   “Because that would give the whole thing away,” Hartz said impatiently. “Use your head. I’ve got an obvious motive. It wouldn’t take a calculator to figure out who profits most if O’Reilly dies. If I saved myself from a Fury, people would start wondering how I did it. But you’ve got no motive for killing O’Reilly. Nobody but the calculators would know, and I’ll take care of them.”
   “How do I know you can do it?”
   “Simple. Watch.”
   Hartz got up and walked quickly across the resilient carpet that gave his steps a falsely youthful bounce. There was a waist-high counter on the far side of the room, with a slanting glass screen on it.
   Nervously Hartz punched a button, and a map of a section of the city sprang out in bold lines on its surface.
   “I’ve got to find a sector where a Fury’s in operation now,” he explained. The map flickered and he pressed the button again. The stable outlines of the city streets wavered and brightened and then went out as he scanned the sections fast and nervously. Then a map flashed on which had threewavering streaks of colored light criss-crossing it, intersecting at one point near the center. The point moved very slowly across the map, at just about the speed of a walking man reduced to miniature in scale with the street he walked on. Around him the colored lines wheeled slowly, keeping theirfocus always steady on the single point.
   “There,” Hartz said, leaning forward to read the printed name of the street. A drop of sweat fell from his forehead on to the glass, and he wiped it uneasily away with his fingertip. “There’s a man with a Fury assigned to him. All right, now. I’ll show you. Look here.”
   Above the desk was a news screen. Hartz clicked it on and watched impatiently while a street scene swam into focus. Crowds, traffic noises, people hurrying, people loitering. And in the middle of the crowd a little oasis of isolation, an island in the sea of humanity. Upon that moving island two occupants dwelt, like a Crusoe and a Friday, alone. One of the two was a haggard man who watched the ground as he walked. The other islander in this deserted spot was a tall, shining man-formed shape that followed at his heels.
   As if invisible walls surrounded them, pressing back the crowds they walked through, the two moved in an empty space that closed in behind them, opened up before them. Some of the passers-by stared, some looked away in embarrassment or uneasiness. Some watched with a frank anticipation, wondering perhaps at just what moment the Friday would lift his steel arm and strike the Crusoe dead.
   “Watch, now,” Hartz said nervously. “Just a minute. I’m going to pull the Fury off this man. Wait.”
   He crossed to his desk, opened a drawer, bent secretively over it. Danner heard a series of clicks from inside, and then the brief chatter of tapped keys.“Now,” Hartz said, closing the drawer. He moved the back of his hand across his forehead. “Warm in here, isn’t it? Let’s get a closer look You’ll see something happen in a minute.”
   Back to the news screen. He flicked the focus switch and the street scene expanded, the man and his pacing jailer swooped upward into close focus. The man’s face seemed to partake subtly of the impassive quality of the robot’s. You would have thought they had lived a long time together, and perhaps they had. Time is a flexible element, infinitely long sometimes in a very short space.
   “Wait until they get out of the crowd,” Hartz said. “This mustn’t be conspicuous. There, he’s turning now.” The man, seeming to move at random, wheeled at an alley corner and went down the narrow, dark passage away from the thoroughfare. The eye of the news screen followed him as closely as the robot.
   “So you do have cameras that can do that,” Danner said with interest. “I always thought so. How’s it done? Are they spotted at every corner, or is it a beam trans—”
   “Never mind,” Hartz said. “Trade secret. Just watch. We’ll have to wait until-no, no! Look, he’s going to try it now!”
   The man glanced furtively behind him. The robot was just turning the corner in his wake. Hartz darted back to his desk and pulled the drawer open. His hand poised over it, his eyes watched the screen anxiously. It was curious how the man in the alley, though he could have no inkling that other eyes watched, looked up and scanned the sky, gazing directly for a moment into the attentive, hidden camera and the eyes of Hartz and Danner. They saw him take a sudden, deep breath, and break into a run.
   From Hartz’s drawer sounded a metallic click The robot, which had moved smoothly into a run the moment the man did, checked itself awkwardly and seemed to totter on its steel for an instant. It slowed. It stopped like an engine grinding to a halt. It stood motionless.
   At the edge of the camera’s range you could see the man’s face, looking backward, mouth open with shock as he saw the impossible happen. The robot stood there in the alley, making indecisive motions as if the new orders Hartz pumped into its mechanisms were grating against inbuilt orders in whatever receptor it had. Then it turned its steel back upon the man in the alley and went smoothly, almost sedately, away down the street, walking as precisely as if it were obeying valid orders, not stripping the very gears of society in its aberrant behavior.
   You got one last glimpse of the man’s face, looking strangely stricken, as if his last friend in the world had left him.
   Hartz switched off the screen. He wiped his forehead again. He went to the glass wall and looked out and down as if he were half afraid the calculators might know what he had done. Looking very small against the background of the metal giants, he said over his shoulder,“Well, Danner?”
   Was it well? There had been more talk, of course, more persuasion, a raising of the bribe. But Danner knew his mind had been made up from that moment. A calculated risk, and worth it. Well worth it. ExceptIn the deathly silence of the restaurant all motion had stopped. The Fury walked calmly between the tables, threading its shining way, touching no one. Every face blanched, turned towards it.
   Every mind thought,“Can it be for me?” Even the entirely innocent thought, “This is the first mistake they’ve ever made, and it’s come for me. The first mistake, but there’s no appeal and I could never prove a thing.” For while guilt had no meaning in this world, punishment did have meaning, and punishment could be blind, striking like the lightning.
   Danner between set teeth told himself over and over,“Not for me. I’m safe. I’m protected. It hasn’t come for me.” And yet he thought how strange it was, what a coincidence, wasn’t it, that there should be two murderers here under this expensive glass roof today? Himself, and the one the Fury had come for.
   He released his fork and heard it clink on the plate. He looked down at it and the food, and suddenly his mind rejected everything around him and went diving off on a fugitive tangent like an ostrich into sand. He thought about food. How did asparagus grow? What did raw food look like? He had never seen any. Food came ready-cooked out of restaurant kitchens or automatic slots. Potatoes, now. What did they look like? A moist white mash? No, for sometimes they were oval slices, so the thing itself must be oval. But not round. Sometimes you got them in long strips, squared off at the ends. Something quite long and oval, then chopped into even lengths. And white, of course. And they grew underground, he was almost sure. Long, thin roots twining white arms among the pipes and conduits he had seen laid bare when the streets were under repair. How strange that he should be eating something like thin, ineffectual human arms that embraced the sewers of the city and writhed pallidly where the worms had their being. And where he himself, when the Fury found him, might.
   He pushed the plate away.
   An indescribable rustling and murmuring in the room lifted his eyes for him as if he were an automaton. The Fury was halfway across the room now, and it was almost funny to see the relief of those whom it had passed by. Two or three of the women had buried their faces in their hands, and one man had slipped quietly from his chair in a dead faint as the Fury’s passing released their private dreads back into their hidden wells.
   The thing was quite close now. It looked to be about seven feet tall, and its motion was very smooth, which was unexpected when you thought about it. Smoother than human motions. Its feet fell with a heavy, measured tread upon the carpet. Thud, thud, thud. Danner tried impersonally to calculate what it weighed. You always heard that they made no sound except for that terrible tread, but this one creaked very slightly somewhere. It had no features, but the human mind couldn’t help sketching in lightly a sort of airy face upon that blank steel surface, with eyes that seemed to search the room.
   It was coming closer. Now all eyes were converging towards Danner. And the Fury came straight on.
   It almost looked as if-“No!” Danner said to himself. “Oh, no, this can’t be!” He felt like a man in a nightmare, on the verge of waking. “Let me wake soon,” he thought. “Let me wake now, before it gets here!”
   But he did not wake. And now the thing stood over him, and the thudding footsteps stopped. There was the faintest possible creaking as it towered over his table, motionless, waiting, its featureless face turned towards his.
   Danner felt an intolerable tide of heat surge up into his face-rage, shame, disbelief. His heart pounded so hard the room swam and a sudden pain like jagged lightning shot through his head from temple to temple.
   He was on his feet, shouting.
   “No, no!” he yelled at the impassive steel. “You’re wrong! You’ve made a mistake! Go away, you damned fool! You’re wrong, you’re wrong!” He groped on the table without looking down, found his plate and hurled it straight at the armored chest before him. China shattered. Spilled foodsmeared a white and green and brown stain over the steel. Danner floundered out of his chair, around the table, past the tall metal figure towards the door.
   All he could think of now was Hartz.
   Seas of faces swam by him on both sides as he stumbled out of the restaurant. Some watched with avid curiosity, their eyes seeking him. Some did not look at all, but gazed at their plates rigidly or covered their faces with their hands. Behind him the measured tread came on, and the rhythmic faint creak from somewhere inside the armor.
   The faces fell away on both sides and he went through a door without any awareness of opening it.
   He was in the Street. Sweat bathed him and the air struck icy, though it was not a cold day. He looked blindly left and right, and then plunged for a bank of phone booths half a block away, the image of Hartz swimming before his eyes so clearly he blundered into people without seeing them. Dimly he heard indignant voices begin to speak and then die into awestruck silence.
   The way cleared magically before him. He walked in the newly created island of his isolation up to the nearest booth.
   After he had closed the glass door the thunder of his own blood in his ears made the little soundproofed booth reverberate. Through the door he saw the robot stand passionlessly waiting, the smear of spilled food still streaking its chest like some robotic ribbon of honor across a steel shirt front.
   Danner tried to dial a number. His fingers were like rubber. He breathed deep and hard, trying to pull himself together. An irrelevant thought floated across the surface of his mind. I forgot to pay for my dinner. And then: A lot of good the money will do me now. Oh, damn Hartz, damn him, damn him!
   He got the number.
   A girl’s face flashed into sharp, clear colors on the screen before him. Good, expensive screens in the public booths in this part of town, his mind noted impersonally.
   “This is Controller Hartz’s office. May I help you?”
   Danner tried twice before he could give his name. He wondered if the girl could see him, and behind him, dimly through the glass, the tall waiting figure. He couldn’t tell, because she dropped her eyes immediately to what must have been a list on the unseen table before her.
   “I’m sorry. Mr. Hartz is out. He won’t be back today.”
   The screen drained of light and color.
   Danner folded back the door and stood up. His knees were unsteady. The robot stood just far enough back to clear the hinge of the door. For a moment they faced each other. Danner heard himself suddenly in the midst of an uncontrollable giggling which even he realized verged on hysteria. The robot with the smear of food like a ribbon of honor looked so ridiculous. Danner to his dim surprise found that all this while he had been clutching the restaurant napkin in his left hand.
   “Stand back,” he said to the robot. “Let me out. Oh, you fool, don’t you know this is a mistake?” His voice quavered. The robot creaked faintly and stepped back.
   “It’s bad enough to have you follow me,” Danner said. “At least, you might be clean. A dirty robot is too much-too much—” The thought was idiotically unbearable, and he heard tears in his voice. Half-laughing, half-weeping, he wiped the steel chest clean and threw the napkin to the floor.
   And it was at that very instant, with the feel of the hard chest still vivid in his memory, that realization finally broke through the protective screen of hysteria, and he remembered the truth. He would never in life be alone again. Never while he drew breath. And when he died, it would be at these steel hands, perhaps upon this steel chest, with the passionless face bent to his, the last thing in life he would ever see. No human companion, but the black steel skull of the Fury.
   It took him nearly a week to reach Hartz. During the week, he changed his mind about how long it might take a man followed by a Fury to go mad. The last thing he saw at night was the street light shining through the curtains of his expensive hotel suite upon the metal shoulder of his jailer. All night long, waking from uneasy slumber, he could hear the faint creaking of some inward mechanism functioning under the armor. And each time he woke it was to wonder whether he would ever wake again. Would the blow fall while he slept? And what kind of blow? How did the Furies execute? It was always a-faint relief to see the bleak light of early morning shine upon the watcher by his bed. At least he had lived through the night. But was this living? And was it worth the burden?
   He kept his hotel suite. Perhaps the management would have liked him to go, but nothing was said.
   Possibly they didn’t dare. Life took on a strange, transparent quality, like something seen through an invisible wall. Outside of trying to reach Hartz, there was nothing Danner wanted to do. The old desires for luxuries, entertainment, travel, had melted away. He wouldn’t have traveled alone.
   He did spend hours in the public library, reading all .that was available about the Furies. It was here that he first encountered the two haunting and frightening lines Milton wrote when the world was small and simple-mystifying lines that made no certain sense to anybody until man created a Fury out of steel, in his own image.
   But that two-handed engine at the door. Stands ready to smite once, and smite some more…
   Danner glanced up at his own two-handed engine, motionless at his shoulder, and thought of Milton and the long-ago times when life was simple and easy. He tried to picture the past. The twentieth century, when all civilizations together crashed over the brink in one majestic downfall to chaos. And the time before that, when people were different, somehow. But how? It was too far and too strange. He could not imagine the time before the machines.
   But he learned for the first time what had really happened, back there in his early years, when the bright world finally blinked out entirely and gray drudgery began. And the Furies were first forged in the likeness of man.
   Before the really big wars began, technology advanced to the point where machines bred upon machines like living things, and there might have been an Eden on earth, with everybody’s wants fully supplied, except that the social sciences fell too far behind the physical sciences. When the decimating wars came on, machines and people fought side by side, steel against steel and man against man, but man was the more perishable. The wars ended when there were no longer two societies left to fight against each other. Societies splintered apart into smaller and smaller groups until a state very close to anarchy set in.
   The machines licked their metal wounds meanwhile and healed each other as they had been built to do. They had no need for the social sciences. They went on calmly reproducing themselves and handing out to mankind the luxuries which the age of Eden had designed them to hand out. Imperfectly of course. Incompletely, because some of their species were wiped out entirely and left no machines to breed and reproduce their kind. But most of them mined their raw materials, refined them, poured and cast the needed parts, made their own fuel, repaired their own injuries and maintained their breed upon the face of the earth with an efficiency man never even approached.
   Meanwhile mankind splintered and splintered away. There were no longer any real groups, not even families. Men didn’t need each other much. Emotional attachments dwindled. Men had been conditioned to accept vicarious surrogates and escapism was fatally easy. Men reoriented their emotions to the Escape Machines that fed them joyous, impossible adventure and made the waking world seem too dull to bother with. And the birth rate fell and fell. It was a very strange period. Luxury and chaos went hand in hand, anarchy and inertia were the same thing. And still the birth rate dropped.
   Eventually a few people recognized what was happening. Man as a species was on the way out. And man was helpless to do anything about it. But he had a powerful servant. So the time came when some unsung genius saw what would have to be done. Someone saw the situation clearly and set a new pattern in the biggest of the surviving electronic calculators. This was the goal he set:“Mankind must be made self-responsible again. You will make this your only goal until you achieve the end.”
   It was simple, but the changes it produced were worldwide and all human life on the planet altered drastically because of it. The machines were an integrated society, if man was not. And now they had a single set of orders which all of them reorganized to obey.
   So the days of the free luxuries ended. The Escape Machines shut up shop. Men were forced back into groups for the sake of survival. They had to undertake now the work the machines withheld, and slowly, slowly, common needs and common interests began to spawn the almost lost feeling of human unity again.
   But it was so slow. And no machine could put back into man what he had lost-the internalized conscience. Individualism had reached its ultimate stage and there had been no deterrent to crime for a long while. Without family or clan relations, not even feud retaliation occurred. Conscience failed, since no man identified with any other.
   The real job of the machines now was to rebuild in man a realistic superego to save him from extinction. A self-responsible society would be a genuinely interdependent one, the leader identifying with the group, and a realistically internalized conscience which would forbid and punish“sin”-the sin of injuring the group with which you identify.
   And here the Furies came in.
   The machines defined murder, under any circumstances, as the only human crime. This was accurate enough, since it is the only act which can irreplaceably destroy a unit of society.
   The Furies couldn’t prevent crime. Punishment never cures the criminal. But it can prevent others from committing crime through simple fear, when they see punishment administered to others. The Furies were the symbol of punishment. They overtly stalked the streets on the heels of their condemned victims, the outward and visible sign that murder is always punished, and punished most publicly and terribly. They were very efficient. They were never wrong. Or at least, in theory they were never wrong, and considering the enormous quantities of information stored by now in the analog computers, it seemed likely that the justice of the machines was far more efficient than that of humans could be.
   Some day man would rediscover sin. Without it he had come near to perishing entirely. With it, he might resume his authority over himself and the race of mechanized servants who were helping him to restore his species. But until that day, the Furies would have to stalk the streets, man’s conscience in metal guise, imposed by the machines man created a long time ago.
   What Danner did during this time he scarcely knew. He thought a great deal of the old days when the Escape Machines still worked, before the machines rationed luxuries. He thought of this sullenly and with resentment, for he could see no point at all in the experiment mankind was embarked on. He had liked it better in the old days. And there were no Furies then, either.
   He drank a good deal. Once he emptied his pockets into the hat of a legless beggar, because the man like himself was set apart from society by something new and terrible. For Danner it was the Fury. For the beggar it was life itself. Thirty years ago he would have lived or died unheeded, tended only by machines. That a beggar could survive at all, by begging, must be a sign that society was beginning to feel twinges of awakened fellow feeling with its members, but to Danner that meant nothing. He wouldn’t be around long enough to know how the story came out.
   He wanted to talk to the beggar, though the man tried to wheel himself away on his little platform.
   “Listen,” Danner said urgently, following, searching his pockets. “I want to tell you. It doesn’t feel the way you think it would. It feels—”
   He was quite drunk that night, and he followed the beggar until the man threw the money back at him and thrust himself away rapidly on his wheeled platform, while Danner leaned against a building and tried to believe in its solidity. But only the shadow of the Fury, falling across him from the street lamp, was real.
   Later that night, somewhere in the dark, he attacked the Fury. He seemed to remember finding a length of pipe somewhere, and he struck showers of sparks from the great, impervious shoulders above him. Then he ran, doubling and twisting up alleys, and in the end he hid in a dark doorway, waiting, until the steady footsteps resounded through the night.
   He fell asleep, exhausted.
   It was the next day that he finally reached Hartz.
   “What went wrong?” Danner asked. In the past week he had changed a good deal. His face was taking on, in its impassivity, an odd resemblance to the metal mask of the robot.
   Hartz struck the desk edge a nervous blow, grimacing when he hurt his hand. The room seemed to be vibrating not with the pulse of the machines below but with his own tense energy.
   “Something went wrong,” he said. “I don’t know yet. I—”
   “You don’t know!” Danner lost part of his impassivity.
   “Now wait.” Hartz made soothing motions with his hands. “Just hang on a little longer. It’ll be all right. You can—”
   “How much longer have I got?” Danner asked. He looked over his shoulder at the tall Fury standing behind him, as if he were really asking the question of it, not Hartz. There was a feeling, somehow, about the way he said it that made you think he must have asked that question many times, looking up into the blank steel face, and would go on asking hopelessly until the answer came at last. But not in words…
   “I can’t even find that out,” Hartz said. “Damn it, Danner, this was a risk. You knew that.”
   “You said you could control the computer. I saw you do it. I want to know why you didn’t do what you promised.”
   “Something went wrong, I tell you. It should have worked. The minute this-business-came up I fed in the data that should have protected you.”
   “But what happened?”
   Hartz got up and began to pace the resilient flooring.“I just don’t know. We don’t understand the potentiality of the machines, that’s all. I thought I could do it. But—”
   “You thought!”
   “I know I can do it. I’m still trying. I’m trying everything. After all, this is important to me, too. I’m working as fast as I can. That’s why I couldn’t see you before. I’m certain I can do it, if I can work this out my own way. Damn it, Danner, it’s complex. And it’s not like juggling a comptometer. Look at those things out there.”
   Danner didn’t bother to look.
   “You’d better do it,” he said. “That’s all.”
   Hartz said furiously.“Don’t threaten me! Let me alone and I’ll work it out. But don’t threaten me.”
   “You’re in this too,” Danner said.
   Hartz went back to his desk and sat down on the edge of it.
   “How?” he asked.
   “O’Reilly’s dead. You paid me to kill him.”
   Hartz shrugged.“The Fury knows that,” he said. “The computers know it. And it doesn’t matter a damn bit. Your hand pulled the trigger, not mine.”
   “We’re both guilty. If I suffer for it, you—”
   “Now wait a minute. Get this straight. I thought you knew it. It’s a basis of law enforcement, and always has been. Nobody’s punished for intention. Only for actions. I’m no more responsible for O’Reilly’s death than the gun you used on him.”
   “But you lied to me! You tricked me! I’ll—”
   “You’ll do as I say, if you want to save yourself. I didn’t trick you, I just made a mistake. Give me time and I’ll retrieve it.”
   “How long?”
   This time both men looked at the Fury. It stood impassive.
   “I don’t know how long,” Danner answered his own question. “You say you don’t. Nobody even knows how he’ll kill me, when the time comes. I’ve been reading everything that’s available to the public about this. Is it true that the method varies, just to keep people like me on tenterhooks? And the time allowed-doesn’t that vary too?”
   “Yes, it’s true. But there’s a minimum time-I’m almost sure. You must still be within it. Believe me, Danner, I can still call off the Fury. You saw me do it. You know it worked Once. All I’ve got to find out is what went wrong this time. But the more you bother me the more I’ll be delayed. I’ll get in touch with you. Don’t try to see me again.”
   Danner was on his feet. He took a few quick steps towards Hartz, fury and frustration breaking up the impassive mask which despair bad been forming over his face. But the solemn footsteps of the Fury sounded behind him. He stopped.
   The two men looked at each other.
   “Give me time,” Hartz said. “Trust me, Danner.”
   In a way it was worse, having hope. There must until now have been a kind of numbness of despair that had kept him from feeling too much. But now there was a chance that after all he might escape into the bright and new life he had risked so much for-if Hartz could save him in time.
   Now, for a period, he began to savor experience again. He bought new clothes. He traveled, though never, of course, alone. He even sought human companionship again and found it-after a fashion. But the kind of people willing to associate with a man under this sort of death sentence was not a very appealing type. He found, for instance, that some women felt strongly attracted to him, not because of himself or his money, but for the sake of his companion. They seemed enthralled by the opportunity for a close, safe brush with the very instrument of destiny. Over his very shoulder, sometimes, he would realize they watched the Fury in an ecstasy of fascinated anticipation. In a strange reaction of jealousy, he dropped such people as soon as he recognized the first coldly flirtatious glance one of them cast at the robot behind him.
   He tried farther travel. He took the rocket to Africa, and came back by way of the rain-forests of South America, but neither the night clubs nor the exotic newness of strange places seemed to touch him in any way that mattered. The sunlight looked much the same, reflecting from the curved steel surfaces of his follower, whether it shone over lion-colored savannahs or filtered through the hanging gardens of the jungles. All novelty grew dull quickly because of the dreadfully familiar thing that stood for ever at his shoulder. He could enjoy nothing at all.
   And the rhythmic beat of footfalls behind him began to grow unendurable. He used earplugs, but the heavy vibration throbbed through his skull in a constant measure like an eternal headache. Even when the Fury stood still, he could hear in his head the imaginary beating of its steps.
   He bought weapons and tried to destroy the robot. Of course he failed. And even if he succeeded he knew another would be assigned to him. Liquor and drugs were no good. Suicide came more and more often into his mind, but he postponed that thought, because Hartz had said there was still hope.
   In the end, he came back to the city to be near Hartz-and hope. Again he found himself spending most of his time in the library, walking no more than he had to because of the footsteps that thudded behind him. And it was here, one morning, that he found the answer He had gone through all available factual material about the Furies. He had gone through all the literary references collated under that heading, astonished to find how many there were and how apt some of them had become-like Milton’s two-handed engine-after the lapse of all these centuries. “Those strong feet that followed, followed after,” he read. “… with unhurrying chase, And unperturbed pace, Deliberate speed, majestic instancy….” He turned the page and saw himself and his plight more literally than any allegory: I shook the pillaring hours And pulled my life upon me; grimed with smears, I stand amid the dust of the mounded years-My mangled youth lies dead beneath the heap.
   He let several tears of self-pity fall upon the page that pictured him so clearly.
   But then he passed on from literary references to the library’s store of filmed plays, because some of them were cross-indexed under the heading he sought. He watched Orestes hounded in modern dress from Argos to Athens with a single seven-foot robot Fury at his heels instead of the three snake-haired Erinyes of legend. There had been an outburst of plays on the theme when the Furies first came into usage. Sunk in a half-dream of his own boyhood memories when the Escape Machines still operated, Danner lost himself in the action of the films.
   He lost himself so completely that when the familiar scene first flashed by him in the viewing booth he hardly questioned it. The whole experience was part of a familiar boyhood pattern and he was not at first surprised to find one scene more vividly familiar than the rest. But then memory rang a bell in his mind and he sat up sharply and brought his fist down with a bang on the stop-action button. He spun the film back and ran the scene over again.
   It showed a man walking with his Fury through city traffic, the two of them moving in a little desert island of their own making, like a Crusoe with a Friday at his heels… It showed the man turn into an alley, glance up at the camera anxiously, take a deep breath and break into a sudden run. It showed the Fury hesitate, make indecisive motions and then turn and walk quietly and calmly away in the other direction, its feet ringing on the pavement hollowly.
   Danner spun the film back again and ran the scene once more, just to make doubly sure. He was shaking so hard he could scarcely manipulate the viewer.
   “How do you like that?” he muttered to the Fury behind him in the dim booth. He had by now formed a habit of talking to the Fury a good deal, in a rapid, mumbling undertone, not really aware he did it. “What do you make of that, you? Seen it before, haven’t you? Familiar, isn’t it? Isn’t it! Isn’t it!
   Answer me, you damned dumb hulk!” And reaching backward, he struck the robot across the chest as he would have struck Hartz if he could. The blow made a hollow sound in the booth, but the robot made no other response, though when Danner looked back inquiringly at it, he saw the reflections of the over-familiar scene, running a third time on the screen, running in tiny reflection across the robot’s chest and faceless head, as if it too remembered.
   So now he knew the answer. And Hartz had never possessed the power he claimed. Or if he did, had no intention of using it to help Danner. Why should he? His risk was over now. No wonder Hartz had been so nervous, running that film-strip off on a news-screen in his office. But the anxiety sprang not from the dangerous thing he was tampering with, but from sheer strain in matching his activities to the action in the play. How he must have rehearsed it, timing every move! And how he must have laughed, afterwards.
   “How long have I got?” Danner demanded fiercely, striking a hollow reverberation from the robot’s chest. “How long? Answer me! Long enough?”
   Release from hope was an ecstasy, now. He need not wait any longer. He need not try any more. All he had to do was get to Hartz and get there fast, before his own time ran out. He thought with revulsion of all the days he had wasted already, in travel and time-killing, when for all he knew his own last minutes might be draining away now. Before Hartz’s did.
   “Come along,” he said needlessly to the Fury. “Hurry!”
   It came, matching its speed to his, the enigmatic timer inside it ticking the moments away towards that instant when the two-handed engine would smite once, and smite no more.
   Hartz sat in the Controller’s office behind a brand-new desk, looking down from the very top of the pyramid now over the banks of computers that kept society running and cracked the whip over mankind. He sighed with deep content.
   The only thing was, he found himself thinking a good deal about Danner. Dreaming of him, even.
   Not with guilt, because guilt implies conscience, and the long schooling in anarchic individualism was still deep in the roots of every man’s mind. But with uneasiness, perhaps.
   Thinking of Danner, he leaned back and unlocked a small drawer which he had transferred from his old desk to the new. He slid his hand in and let his fingers touch the controls lightly, idly. Quite idly.
   Two movements, and he could save Danner’s life. For, of course, he had lied to Danner straight through. He could control the Furies -very easily. He could save Danner, but he had never intended to.
   There was no need. And the thing was dangerous. You tamper once with a mechanism as complex as that which controlled society, and there would be no telling where the maladjustment might end. Chain-reaction, maybe, throwing the whole organization out of kilter. No.
   He might some day have to use the device in the drawer. He hoped not. He pushed the drawer shut quickly, and heard the soft click of the lock.
   He was Controller now. Guardian, in a sense, of the machines which were faithful in a way no man could ever be. Quis custodiet, Hartz thought. The old problem. And the answer was: Nobody. Nobody, today. He himself had no superiors and his power was absolute. Because of this little mechanism in the drawer, nobody controlled the Controller. Not an internal conscience, and not an external one. Nothing could touch him.
   Hearing the footsteps on the stairs, he thought for a moment he must be dreaming. He had sometimes dreamed that he was Danner, with those relentless footfalls thudding after him. But he was awake now.
   It was strange that he caught the almost subsonic beat of the approaching metal feet before he heard the storming steps of Danner rushing up his private stairs. The whole thing happened so fast that time seemed to have no connection with it. First he heard the heavy, subsonic beat, then the sudden tumult of shouts and banging doors downstairs, and then last of all the thump, thump of Danner charging up the stairs, his steps so perfectly matched by the heavier thud of the robot’s that the metal trampling drowned out the tramp of flesh and bone and leather.
   Then Danner flung the door open with a crash, and the shouts and tramplings from below funnelled upward into the quiet office like a cyclone rushing towards the hearer. But a cyclone in a nightmare, because it would never get any nearer. Time had stopped.
   Time had stopped with Danner in the doorway, his face convulsed, both hands holding the revolver because he shook so badly he could not brace it with one.
   Hartz acted without any more thought than a robot. He had dreamed of this moment too often, in one form or another. If he could have tempered with the Fury to the extent of hurrying Danner’s death, he would have done it. But he didn’t know how. He could only wait it out, as anxiously as Danner himself, hoping against hope that the blow would fall and the executioner strike before Danner guessed the truth. Or gave up hope.
   So Hartz was ready when trouble came. He found his own gun in his hand without the least recollection of having opened the drawer. The trouble was that time had stopped. He knew, in the back of his mind, that the Fury must stop Danner from injuring anybody. But Danner stood in the doorway alone, the revolver in both shaking hands. And farther back, behind the knowledge of the Fury’s duty, Hartz’s mind held the knowledge that the machines could be stopped. The Furies could fail. He dared not trust his life to their incorruptibility, because he himself was the source of a corruption that could stop them in their tracks.
   The gun was in his hand without his knowledge. The trigger pressed his finger and the revolver kicked back against his palm, and the spurt of the explosion made the air hiss between him and Danner.
   He heard his bullet clang on metal.
   Time started again, running double-pace to catch up. The Fury had been no more than a single pace behind Danner after all, because its steel arm encircled him and its steel hand was deflecting Danner’s gun. Danner had fired, yes, but not soon enough. Not before the Fury reached him. Hartz’s bullet struck first.
   It struck Danner in the chest, exploding through him, and rang upon the steel chest of the Fury behind him. Danner’s face smoothed out into a blankness as complete as the blankness of the mask above his head, He slumped backwards, not falling because of the robot’s embrace, but slowly slipping to the floor between the Fury’s arm and its impervious metal body. His revolver thumped softly to the carpet. Blood welled from his chest and back.
   The robot stood there impassive, a streak of Danner’s blood slanting across its metal chest like a robotic ribbon of honor.
   The Fury and the Controller of the Furies stood staring at each other. And the Fury could not, of course, speak, but in Hartz’s mind it seemed to.
   “Self-defense is no excuse,” the Fury seemed to be saying. “We never punish intent, but we always punish action. Any act of murder. Any act of murder.”
   Hartz barely had time to drop his revolver in his desk drawer before the first of the clamorous crowd from downstairs came bursting through the door. He barely had the presence of mind to do it, either. He had not really thought the thing through this far.
   It was, on the surface, a clear case of suicide. In a slightly unsteady voice he heard himself explaining. Everybody had seen the madman rushing through the office, his Fury at his heels. This wouldn’t be the first time a killer and his Fury had tried to get at the Controller, begging him to call off the jailer and forestall the executioner. What had happened, Hartz told his underlings calmly enough, was that the Fury had naturally stopped the man from shooting Hartz. And the victim had thenturned his gun upon himself. Powder-burns on his clothing showed it. (The desk was very near the door.) Back-blast in the skin of Danner’s hands would show he had really fired a gun.
   Suicide. It would satisfy any human. But it would not satisfy the computers.
   They carried the dead man out. They left Hartz and the Fury alone, still facing each other across the desk. If anyone thought this was strange, nobody showed it.
   Hartz himself didn’t know if it was strange or not. Nothing like this had ever happened before.
   Nobody had ever been fool enough to commit murder in the very presence of a Fury. Even the Controller did not know exactly how the computers assessed evidence and fixed guilt. Should this Fury have been recalled, normally? If Danner’s death were really suicide, would Hartz stand here alone now?
   He knew the machines were already processing the evidence of what had really happened here.
   What he couldn’t be sure of was whether this Fury had already received its orders and would follow him wherever he went from now on until the hour of his death. Or whether it simply stood motionless, waiting recall.
   Well, it didn’t matter. This Fury or another was already, in the present moment, in the process of receiving instructions about him. There was only one thing to do. Thank God there was something he could do.
   So Hartz unlocked the desk drawer and slid it open, touched the clicking keys he had never expected to use. Very carefully he fed the coded information, digit by digit, into the computers. As he did, he looked out through the glass wall and imagined he could see down there in the hidden tapes the units of data fading into blankness and the new, false information flashing into existence.
   He looked up at the robot. He smiled a little.
   “Now you’ll forget,” he said. “You and the computers. You can go now. I won’t be seeing you again.”
   Either the computers worked incredibly fast-as of course they did-or pure coincidence took over, because in only a moment or two the Fury moved as if in response to Hartz’s dismissal. It had stood quite motionless since Danner slid through its arms. Now new orders animated it, and briefly its motion was almost jerky as it changed from one set of instructions to another. It almost seemed to bow, a stiff little bending motion that brought its head down to a level with Hartz’s.
   He saw his own face reflected in the blank face of the Fury. You could very nearly read an ironic note in that stiff bow, with the diplomat’s ribbon of honor across the chest of the creature, symbol of duty discharged honorably. But there was nothing honorable about this withdrawal. The incorruptible metal was putting on corruption and looking back at Hartz with the reflection of his own face.
   He watched it stalk towards the door. He heard it go thudding evenly down the stairs. He could feel the thuds vibrate in the floor, and there was a sudden sick dizziness in him when he thought the whole fabric of society was shaking under his feet.
   The machines were corruptible.
   Mankind’s survival still depended on the computers, and the computers could not be trusted. Hartz looked down and saw that his hands were shaking. He shut the drawer and heard the lock click softly.
   He gazed at his hands. He felt their shaking echoed in an inner shaking, a terrifying sense of the instability of the world.
   A sudden, appalling loneliness swept over him like a cold wind. He had never felt before so urgent a need for the companionship of his own kind. No one person, but people. Just people. The sense of human beings all around him, a very primitive need.
   He got his hat and coat and went downstairs rapidly, hands deep in his pockets because of some inner chill no coat could guard against. Halfway down the stairs he stopped dead still.
   There were footsteps behind him.
   He dared not look back at first. He knew those footsteps. But he had two fears and he didn’t know which was worse. The fear that a Fury was after him-and the fear that it was not. There would be a sort of insane relief if it really was, because then he could trust the machines after all, and this terrible loneliness might pass over him and go.
   He took another downward step, not looking back. He heard the ominous footfall behind him, echoing his own. He sighed one deep sigh and looked back.
   There was nothing on the stairs.
   He went on down after a timeless pause, watching over his shoulder. He could hear the relentless feet thudding behind him, but no visible Fury followed. No visible Fury.
   The Erinyes had struck inward again, and an invisible Fury of the mind followed Hartz down the stairs.
   It was as if sin had come anew into the world, and the first man felt again the first inward guilt. So the computers had not failed, after all.
   Hartz went slowly down the steps and out into the street, still hearing as he would always hear the relentless, incorruptible footsteps behind him that no longer rang like metal.
   THE PROUD ROBOT
   Things often happened to Gallegher, who played at science by ear. He was, as he often remarked, a casual genius. Sometimes he’d start with a twist of wire, a few batteries, and a button hook, and before he finished, he might contrive a new type of refrigerating unit.
   At the moment he was nursing a hangover. A disjointed, lanky, vaguely boneless man with a lock of dark hair falling untidily over his forehead, he lay on the couch in the lab and manipulated his mechanical liquor bar. A very dry Martini drizzled slowly from the spigot into his receptive mouth.
   He was trying to remember something, but not trying too hard. It had to do with the robot, of course.
   Well, it didn’t matter.
   “Hey, Joe,” Gallegher said.
   The robot stood proudly before the mirror and examined its innards. Its hull was transparent, and wheels were going around at a great rate inside.
   “When you call me that,” Joe remarked, “whisper. And get that cat out of here.”
   “Your ears aren’t that good.”
   “They are. I can hear the cat walking about, all right.”
   “What does it sound like?” Gallegher inquired, interested.
   “Jest like drums,” said the robot, with a put-upon air. “And when you talk, it’s like thunder.” Joe’s voice was a discordant squeak, so Gallegher meditated on saying something about glass houses and casting the first stone. He brought his attention, with some effort, to the luminous door panel, where a shadow loomed-a familiar shadow, Gallegher thought.
   “It’s Brock,” the annunciator said. “Harrison Brock. Let me in!”
   “The door’s unlocked.” Gallegher didn’t stir. He looked gravely at the well-dressed, middle-aged man who came in, and tried to remember. Brock was between forty and fifty; he had a smoothly massaged, cleanshaven face, and wore an expression of harassed intolerance. Probably Gallegher knew the man. He wasn’t sure. Oh, well.
   Brock looked around the big, untidy laboratory, blinked at the robot, searched for a chair, and failed to find it. Arms akimbo, he rocked back and forth and glared at the prostrate scientist.
   “Well?” he said.
   “Never start conversations that way,” Callegher mumbled, siphoning another Martini down his gullet. “I’ve had enough trouble today. Sit down and take it easy. There’s a dynamo behind you. It isn’t very dusty, is it?”
   “Did you get it?” Brock snapped. “That’s all I want to know. You’ve had a week I’ve a check for ten thousand in my pocket. Do you want it, or don’t you?”
   “Sure,” Gallegher said. He extended a large, groping hand. “Give.”
   “Caveat einptor. What am I buying?”
   “Don’t you know?” the scientist asked, honestly puzzled.
   Brock began to bounce up and down in a harassed fashion.“My God,” he said. “They told me you could help me if anybody could. Sure. And they also said it’d be like pulling teeth to get sense out of you. Are you a technician or a drivelling idiot?”
   Gallegher pondered.“Wait a minute. I’m beginning to remember. I talked to you last week, didn’t I?”
   “You talked—” Brock’s round face turned pink. “Yes! You lay there swilling liquor and babbled poetry. You sang ‘Frankie and Johnnie.’ And you finally got around to accepting my commission.”
   “The fact is,” Gallegher said, “I have been drunk. I often get drunk. Especially on my vacation. It releases my subconscious, and then I can work. I’ve made my best gadgets when I was tizzied,” be went on happily. “Everything seems so clear then. Clear as a bell. I mean a bell, don’t I? Anyway—” He lost the thread and looked puzzled. “Anyway, what are you talking about?”
   “Are you going to keep quiet?” the robot demanded from its post before the mirror.
   Brock jumped. Gallegher waved a casual hand.“Don’t mind Joe. I just finished him last night, and I rather regret it.”
   “A robot?”
   “A robot. But he’s no good, you know. I made him when I was drunk, and I haven’t the slightest idea how or why. All he’ll do is stand there and admire himself. And sing. He sings like a banshee. You’ll hear him presently.”
   With an effort Brock brought his attention back to the matter in hand.“Now look, Gallegher. I’m in a spot. You promised to help me. If you don’t, I’m a ruined man.”
   “I’ve been ruined for years,” the scientist remarked. “It never bothers me. I just go along working for a living and making things in my spare time. Making all sorts of things. You know, if I’d really studied, I’d have been another Einstein. So they tell me. As it is, my subconscious picked up a first-class scientific training somewhere. Probably that’s why I never bothered. When I’m drunk or sufficiently absent-minded, I can work out the damnedest problems.”
   “You’re drunk now,” Brock accused.
   “I approach the pleasanter stages. How would you feel if you woke up and found you’d made a robot for some unknown reason, and hadn’t the slightest idea of the creature’s attributes?”
   “Well—”
   “I don’t feel that way at all,” Gallegher murmured. “Probably you take life too seriously, Brock.
   Wine is a mocker; strong drink is raging. Pardon me. I rage.” He drank another Martini.
   Brock began to pace around the crowded laboratory, circling various enigmatic and untidy objects.
   “If you’re a scientist, Heaven help science.”
   “I’m the Larry Adler of science,” Gallegher said. “He was a musician -lived some hundreds of years ago, I think I’m like him. Never took a lesson in my life. Can I help it if my subconscious likes practical jokes?”
   “Do you know who I am?” Brock demanded.
   “Candidly, no. Should I?”
   There was bitterness in the other’s voice. “You might have the courtesy to remember, even though it was a week ago. Harrison Brock. Me. I own VoxView Pictures.”
   “No,” the robot said suddenly, “it’s no use. No use at all, Brock.”
   “What the—”
   Gallegher sighed wearily.“I forget the damned thing’s alive. Mr. Brock, meet Joe. Joe, meet Mr.
   Brock-of VoxView.”
   Joe turned, gears meshing within his transparent skull.“I am glad to meet you, Mr. Brock. Allow me to congratulate you on your good fortune in hearing my lovely voice.”
   “Ugh,” said the magnate inarticulately. “Hello.”
   “Vanity of vanities, all is vanity,” Gallegher put in, sotto voce. “Joe’s like that. A peacock. No use arguing with him either.”
   The robot ignored this aside.“But it’s no use, Mr. Brock,” he went on squeakily. “I’m not interested in money. I realize it would bring happiness to many if I consented to appear in your pictures, but fame means nothing to me. Nothing. Consciousness of beauty is enough.”
   Brock began to chew his lips.“Look,” he said savagely, “I didn’t come here to offer you a picture job. See? Am I offering you a contract? Such colossal nerve-Pah! You’re crazy.”
   “Yoix schemes are perfectly transparent,” the robot remarked coldly.
   “I can see that you’re overwhelmed by my beauty and the loveliness of my voice-its grand tonal qualities. You needn’t pretend you don’t want me, just so you can get me at a lower price. I said I wasn’t interested.”
   “You’re cr-r-razy!” Brock howled, badgered beyond endurance, and Joe calmly turned back to his mirror.
   “Don’t talk so loudly,” the robot warned. “The discordance is deafening. Besides you’re ugly and I don’t like to look at you.” Wheels and cogs buzzed inside the transplastic shell. Joe extended his eyes on stalks and regarded himself with every appearance of appreciation.
   Gallegher was chuckling quietly on the couch.“Joe has a high irritation value,” he said. “I’ve found that out already. I must have given him some remarkable senses, too. An hour ago he started to laugh-his damn fool head off. No reason, apparently. I was fixing myself a bite to eat. Ten minutes after that I slipped on an apple core I’d thrown away and came down hard. Joe just looked at me. ‘That was it,’ he said. ‘Logics of probability. Cause and effect. I knew you were going to drop that apple core and then step on it when you went to pick up the mail.’ Like the White Queen, I suppose. It’s a poor memory that doesn’t work both ways.”
   Brock sat on the small dynamo-there were two, the larger one named Monstro, and the smaller one serving Gallegher as a bank-and took deep breaths.“Robots are nothing new.”
   “This one is. I hate its gears. It’s beginning to give me an inferiority complex. Wish I knew why I’d made it,” Gallegher sighed. “Oh, well. Have a drink?”
   “No. I came here on business. Do you seriously mean you spent last week building a robot instead of solving the problem I hired you for?”
   “Contingent, wasn’t it?” Gallegher asked. “I think I remember that.”
   “Contingent,” Brock said with satisfaction. “Ten thousand, if and when.”
   “Why not give me the dough and take the robot? He’s worth that. Put him in one of your pictures.”
   “I won’t have any pictures unless you figure out an answer,” Brock snapped. “I told you all about it.”
   “I have been drunk,” Gallegher said. “My mind has been wiped clear, as by a sponge. I am as a little child. Soon I shall be as a drunken little child. Meanwhile, if you’d care to explain the matter again—”
   Brock gulped down his passion, jerked a magazine at random from the bookshelf, and took out a stylo.“All right. My preferred stocks are at twenty-eight, way below par—” He scribbled figures on the magarifle.
   “If you’d taken that medieval folio next to that, it’d have cost you a pretty penny,” Gallegher said lazily. “So you’re the sort of guy who writes on tablecloths, eh? Forget this business of stocks and stuff.
   Get down to cases. Who are you trying to gyp?”
   “It’s no use,” the robot said from before its mirror. “I won’t sign a contract. People may come and admire me, if they like, but they’ll have to whisper in my presence.”
   “A madhouse,” Brock muttered, trying to get a grip on himself. “Listen, Gallegher. I told you all this a week ago, but—”
   “Joe wasn’t here then. Pretend like you’re talking to him.”
   “Uh-look. You’ve heard of VoxView Pictures, at least.”
   “Sure. The biggest and best television company in the business. Sonatone’s about your only competitor.”
   “Sonatone’s squeezing me out.”
   Gallegher looked puzzled.“I don’t see how. You’ve got the best product. Tn-dimensional color, all sorts of modern improvements, the top actors, musicians, singers—”
   “No use,” the robot said. “I won’t.”
   “Shut up, Joe. You’re tops in your field, Brock. I’ll hand you that. And I’ve always heard you were fairly ethical. What’s Sonatone got on you?”
   Brock made helpless gestures.“Oh, it’s politics. The bootleg theaters. I can’t buck ’em. Sonatone helped elect the present administration, and the police just wink when I try to have the bootleggers raided.”
   “Bootleg theaters?” Gallegher asked, scowling a trifle. “I’ve heard something—”
   “It goes way back. To the old sound-film days. Home television killed sound film and big theaters.
   People were conditioned away from sitting in audience groups to watch a screen. The home televisors got good. It was more fun to sit in an easy-chair, drink beer, and watch the show. Television wasn’t a rich man’s hobby by that time. The meter system brought the price down to middle-class levels.
   Everybody knows that.”
   “I don’t,” Gallegher said. “I never pay attention to what goes on outside of my lab, unless I have to.
   Liquor and a selective mind. I ignore everything that doesn’t affect me directly. Explain the whole thing in detail, so I’ll get a complete picture. I don’t mind repetition. Now, what about this meter system of yours?”
   “Televisors are installed free. We never sell ’em; we rent them. Peopie pay according to how many hours they have the set tuned in. We run a continuous show, stage plays, wire-tape films, operas, orchestras, singers, vaudeville-everything. If you use your televisor a lot, you pay proportionately. The man comes around once a month and reads the meter. Which is a fair system. Anybody can afford a VoxView. Sonatone and the other companies do the same thing, but Sonatone’s the only big competitor I’ve got. At least, the only one that’s crooked as hell. The rest of the boys-they’re smaller than I am, but I don’t step on their toes. Nobody’s ever called me a louse,” Brock said darkly.
   “So what?”
   “So Sonatone has started to depend on audience appeal. It was impossible till lately-you couldn’t magnify tn-dimensional television on a big screen without streakiness and mirage-effect. That’s why the regular three-by-four home screens were used. Results were perfect. But Sonatone’s boughta lot of the ghost theaters all over the country—”
   “What’s a ghost theater?” Gallegher asked.
   “Well-before sound films collapsed, the world was thinking big. Big-you know? Ever heard of the Radio City Music Hall? That wasn’t in it! Television was coming in, and competition was fierce.
   Sound-film theaters got bigger and more elaborate. They were palaces. Tremendous. But when television was perfected, nobody went to the theaters any more, and it was often too expensive a job to tear’em down. Ghost theaters-see? Big ones and little ones. Renovated them. And they’re showing Sonatone programs. Audience appeal is quite a factor. The theaters charge plenty, but people flock into ’em. Novelty and the mob instinct.”
   Callegher closed his eyes.“What’s to stop you from doing the same thing?”
   “Patents,” Brock said briefly. “I mentioned that dimensional television couldn’t be used on big screens till lately. Sonatone signed an agreement with me ten years ago that any enlarging improvements would be used mutually. They crawled out of that contract. Said it was faked, and the courts upheld them. They uphold the courts-politics. Anyhow, Sonatone’s technicians worked out a method of using the large screen. They took out patents-twenty-seven patents, in fact, covering every possible variation on the idea. My technical staff has been working day and night trying to find some similar method that won’t be an infringement, but Sonatone’s got it all sewed up. They’ve a system called the Magna. It can be hooked up to any type of televisor-but they’ll only allow it to be used on Sonatone machines. See?”
   “Unethical, but legal,” Gallegher said. “Still, you’re giving your customers more for their money.
   People want good stuff. The size doesn’t matter.”
   “Yeah,” Brock said bitterly, “but that isn’t all. The newstapes are full of A. A.-it’s a new catchword.
   Audience Appeal. The herd instinct.
   You’re right about people wanting good stuff-but would you buy Scotch at four a quart if you could get it for half that amount?”
   “Depends on the quality. What’s happening?”
   “Bootleg theaters,” Brock said. “They’ve opened all over the country. They show VoxView products, and they’re using the Magna enlarger system Sonatone’s got patented. The admission price is low-lower than the rate of owning a VoxView in your own home. There’s audience appeal. There’s the thrill of something a bit illegal. People are having their VoxViews taken out right and left. I know why.
   They can go to a bootleg theater instead.”
   “It’s illegal,” Gallegher said thoughtfully.
   “So were speakeasies, in the Prohibition Era. A matter of protection, that’s all. I can’t get any action through the courts. I’ve tried. I’m running in the red. Eventually I’ll be broke. I can’t lower my home rental fees on VoxViews. They’re nominal already. I make my profits through quantity. Now, no profits. As for these bootleg theaters, it’s pretty obvious who’s backing them.”
   “Sonatone?”
   “Sure. Silent partners. They get the take at the box office. What they want is to squeeze me out of business, so they’ll have a monopoly. After that, they’ll give the public junk and pay their artists starvation salaries. With me it’s different. I pay my staff what they’re worth-plenty.”
   “And you offered me a lousy ten thousand,” Gallegher remarked. “Uh-huhl”
   “That was only the first installment,” Brock said hastily. “You can name your own fee. Within reason,” he added. -
   “I shall. An astronomical sum. Did I say I’d accept the commission a week ago?”
   “You did.”
   “Then I must have had some idea how to solve the problem.” Gallegher pondered. “Let’s see. I didn’t mention anything in particular, did I?”
   “You kept talking about marble slabs and… uh… your sweetie.”
   “Then I was singing,” Gallegher explained largely. “St. James Infirmary.’ Singing calms my nerves, and God knows they need it sometimes. Music and liquor. I often wonder what the vintners buy—”
   “What?”
   “One half so precious as the stuff they sell. Let it go. I am quoting Omar. It means nothing. Are your technicians any good?”
   “The best. And the best paid.”
   “They can’t find a magnifying process that won’t infringe on the Sonatone Magna patents?”
   “In a nutshell, that’s it.”
   “I suppose I’ll have to do some research,” Gallegher said sadly. “I hate it like poison. Still, the sum of the parts equals the whole. Does that make sense to you? It doesn’t to me. I have trouble with words.
   After I say things, I start wondering what I’ve said. Better than watching a play,” he finished wildly.
   “I’ve got a headache. Too much talk and not enough liquor. Where were we?”
   “Approaching the madhouse,” Brock suggested. “If you weren’t my last resort, I’d—”
   “No use,” the robot said squeakily. “You might as well tear up your contract, Brock. I won’t sign it.
   Fame means nothing to me-nothing.”
   “If you don’t shut up,” Gallegher warned, “I’m going to scream in your ears.”
   “All right!” Joe shrilled. “Beat me! Co on, beat me! The meaner you are, the faster I’ll have my nervous system disrupted, and then I’ll be dead. I don’t care. I’ve got no instinct of self-preservation.
   Beat me. See if I care.”
   “He’s right, you know,” the scientist said after a pause. “And it’s the only logical way to respond to blackmail or threats. The sooner it’s over, the better. There aren’t any gradations with Joe. Anything really painful to him will destroy him. And he doesn’t give a damn.”
   “Neither do I,” Brock grunted. “What I want to find out—”
   “Yeah. I know. Well, I’ll wander around and see what occurs to me. Can I get into your studios?”
   “Here’s a pass.” Brock scribbled something on the back of a card. “Will you get to work on it right away?”
   “Sure,” Gallegher lied. “Now you run along and take it easy. Try and cool off. Everything’s under control. I’ll either find a solution to your problem pretty soon or else—”
   “Or else what?”
   “Or else I won’t,” the scientist finished blandly, and fingered the buttons on a control panel near the couch. “I’m tired of Martinis. Why didn’t I make that robot a mechanical bartender, while I was at it?
   Even the effort of selecting and pushing buttons is depressing at times. Yeah, I’ll get to work on the business, Brock. Forget it.”
   The magnate hesitated.“Well, you’re my only hope. I needn’t bother to mention that if there’s anything I can do to help you—”
   “A blonde,” Gallegher murmured. “That gorgeous, gorgeous star of yours, Silver O’Keefe. Send her over. Otherwise I want nothing.”
   “Good-by, Brock,” the robot said squeakily. “Sorry we couldn’t get together on the contract, but at least you’ve had the ineluctable delight of hearing my beautiful voice, not to mention the pleasure of seeing me. Don’t tell too many people how lovely I am. I really don’t want to be bothered with mobs.
   They’re noisy.”
   “You don’t know what dogmatism means till you’ve talked to Joe,” Gallegher said. “Oh, well. See you later. Don’t forget the blonde.”
   Brock’s lips quivered. He searched for words, gave it up as a vain task, and turned to the door.
   “Good-by, you ugly man,” Joe said.
   Gallegher winced as the door slammed, though it was harder on the robot’s supersensitive ears than on his own. “Why do you go on like that?” he inquired. “You nearly gave the guy apoplexy.”
   “Surely he didn’t think he was beautiful,” Joe remarked.
   “Beauty’s in the eye of the beholder.”
   “How stupid you are. You’re ugly, too.”
   “And you’re a collection of rattletrap gears, pistons and cogs. You’ve got worms,” said Gallegher, referring of course, to certain mechanisms in the robot’s body.
   “I’m lovely.” Joe stared raptly into the mirror.
   “Maybe, to you. Why did I make you transparent, I wonder?”
   “So others could admire me. I have X-ray vision, of course.”
   “And wheels in your head. Why did I put your radioatomic brain in your stomach? Protection?”
   Joe didn’t answer. He was humming in a maddeningly squeaky voice, shrill and nerve-racking.
   Gallegher stood it for a while, fortifying himself with a gin rickey from the siphon.
   “Get it up!” he yelped at last. “You sound like an old-fashioned subway train going round a curve.”
   “You’re merely jealous,” Joe scoffed, but obediently raised his tone to a supersonic pitch. There was silence for a half-minute. Then all the dogs in the neighborhood began to howl.
   Wearily Gallegher dragged his lanky frame up from the couch. He might as well get out. Obviously there was no peace to be had in the laboratory. Not with that animated junk pile inflating his ego all over the place. Joe began to laugh in an off-key cackle. Gallegher winced.
   “What now?”
   “You’ll find out.”
   Logic of causation and effect, influenced by probabilities, X-ray vision and other enigmatic senses the robot no doubt possessed. Gallegher cursed softly, found a shapeless black hat, and made for the door. He opened it to admit a short, fat man who bounced painfully off the scientist’s stomach.
   “Whoof! Uh. What a corny sense of humor that jackass has. Hello, Mr. Kennicott. Glad to see you.
   Sorry I can’t offer you a drink.”
   Mr. Kennicott’s swarthy face twisted malignantly. “Don’ wanna no drink. Wanna my money. You gimme. Howzabout it?”
   Gallegher looked thoughtfully at nothing.“Well, the fact is, I was just going to collect a check.”
   “I sella you my diamonds. You say you gonna make somet’ing wit’ ’em. You gimme check before. It go bounca, bounca, bounca. Why is?”
   “It was rubber,” Gallegher said faintly. “I never can keep track of my bank balance.”
   Kennicott showed symptoms of going bounca on the threshold.“You gimme back diamonds, eh?”
   “Well, I used ’em in an experiment. I forget just what. You know, Mr. Kennicott, I think I was a little drunk when I bought them, wasn’t I?”
   “Dronk,” the little man agreed. “Mad wit’ vino, sure. So whatta? I wait no longer. Awready you put me off too much. Pay up now or elsa.”
   “Go away, you dirty man,” Joe said from within the room. “You’re awful.”
   Gallegher hastily shouldered Kennicott out into the street and latched the door behind him.“A parrot,” he explained. “I’m going to wring its neck pretty soon. Now about that money. I admit I owe it to you. I’ve just taken on a big job, and when I’m paid, you’ll get yours.”
   “Bah to such stuff,” Kennicott said. “You gotta position, eh? You are technician wit’ some big company, eh? Ask for ahead-salary.”
   “I did,” Gallegher sighed. “I’ve drawn my salary for six months ahead. Now look. I’ll have that dough for you in a couple of days. Maybe I can get an advance from my client. O.K.?”
   “No?”
   “Ah-h, nutsa. I waita one day. Two days?, maybe. Enough. You get money. Awright. If not, O.K., calabozo for you.”
   “Two days is plenty,” Gallegher said, relieved. “Say, are there any of those bootleg theaters around here?”
   “Better you get to work an’ not waste time.”
   “That’s my work. I’m making a survey. How can I find a bootleg place?”
   “Easy. You go downtown, see guy in doorway. He sell you tickets. Anywhere. All over.”
   “Swell,” Gallegher said, and bade the little man adieti. Why had he bought diamonds from Kennicott? It would be almost worth while to have his subconscious amputated. It did the most extraordinary things. It worked on inflexible principles of logic, but that logic was completely alien to Gallegher’s conscious mind. The results, though, were often surprisingly good, and always surprising.
   That was the worst of being a scientist who knew no science-who played by ear.
   There was diamond dust in a retort in the laboratory, from some unsatisfactory experiment Gallegher’s subconscious had performed; and he had a fleeting memory of buying the stones from Kennicott. Curious. Maybe-oh, yeah. They’d gone into Joe. Bearings or something. Dismantling the robot wouldn’t help now, for the diamonds had certainly been reground. Why the devil hadn’t he used commercial stones, quite as satisfactory, instead of purchasing blue-whites of the finest water? The best was none too good for Gallegher’s subconscious. It had a fine freedom from commercial instincts. It just didn’t understand the price system of the basic principles of economics.
   Gallegher wandered downtown like a Diogenes seeking truth. It was early evening, and the luminates were flickering on overhead, pale bars of light against darkness. A sky sign blazed above Manhattan’s towers. Air-taxis, skimming along at various arbitrary levels, paused for passengers at the elevator landings. Heigh-ho.
   Downtown, Gallegher began to look for doorways. He found an occupied one at last, but the man was selling post cards. Gallegher declined and headed for the nearest bar, feeling the needs of replenishment. It was a mobile bar, combining the worst features of a Coney Island ride with uninspired cocktails, and Gallegher hesitated on the threshold. But at last he seized a chair as it swung past and relaxed as much as possible. He ordered three rickeys and drank them in rapid succession.
   After that he called the bartender over and asked him about bootleg theaters.
   “Hell, yes,” the man said, producing a sheaf of tickets from his apron. “How many?”
   “One. Where do I go?”
   “Two-twenty-eight. This street. Ask for Tony.”
   “Thanks,” Gallegher said, and having paid exorbitantly, crawled out of the chair and weaved away.
   Mobile bars were an improvement he didn’t appreciate. Drinking, he felt, should be performed in a state of stasis, since one eventually reached that stage, anyway.
   The door was at the bottom of a flight of steps, and there was a grilled panel set in it. When Gallegher knocked, the visascreen lit up -obviously a one-way circuit, for the doorman was invisible.
   “Tony here?” Gallegher said.
   The door opened, revealing a tired-looking man in pneumo-slacks, which failed in their purpose of building up his skinny figure.“Got a ticket? Let’s have it. O.K., bud. Straight ahead. Show now going on. Liquor served in the bar on your left.”
   Gallegher pushed through soundproofed curtains at the end of a short corridor and found himself in what appeared to be the foyer of an ancient theater, circa 1980, when plastics were the great fad. He smelled out the bar, drank expensively priced cheap liquor, and, fortified, entered the theater itself. It was nearly full. The great screen-a Magna, presumably-was filled with people doing things to a spaceship. Either an adventure film or a newsreel, Gallegher realized. -
   Only the thrill of lawbreaking would have enticed the audience into the bootleg theater. It smelled. It was certainly run on a shoestring, and there were no ushers. But it was illicit, and therefore well patronized. Gallegher looked thoughtfully at the screen. No streakiness, no mirage effect. A Magna enlarger had been fitted to a VoxView unlicensed televisor, and one of Brock’s greatest stars was emoting effectively for the benefit of the bootleggers’ patrons. Simple highjacking. Yeah.
   After a while Gallegher went out, noticing a uniformed policeman in one of the aisle seats. He grinned sardonically. The flatfoot hadn’t paid his admission, of course. Politics were as usual.
   Two blocks down the street a blaze of light announced SONATONE BIJOU. This, of course, was one of the legalized theaters, and correspondingly high-priced. Gallegher recklessly squandered a small fortune on a good seat. He was interested in comparing notes, and discovered that, as far as he could make out, the Magna in the Bijou and the bootleg theater were identical. Both did their job perfectly.
   The difficult task of enlarging television screens had been successfully surmounted.
   In the Bijou, however, all was palatial. Resplendent ushers salaamed to the rugs. Bars dispensed free liquor, in reasonable quantities. There was a Turkish bath. Gallegher went through a door labelled MEN
   and emerged quite dazzled by the splendor of the place. For at least ten minutes afterward he felt like a Sybarite.
   All of which meant that those who could afford it went to the legalized Sonatone theaters, and the rest attended the bootleg places. All but a few homebodies, who weren’t carried off their feet by the new fad. Eventually Brock would be forced out of business for lack of revenue. Sonatone would take over, jacking up their prices and concentrating on making money. Amusement was necessary to life; people had been conditioned to television. There was no substitute.They’d pay and pay for inferior talent, once Sonatone succeeded in their squeeze.
   Gallegher left the Bijou and hailed an air-taxi. He gave the address of VoxView’s Long Island studio, with some vague hope of getting a drawing account out of Brock. Then, too, he wanted to investigate further.
   VoxView’s eastern offices sprawled wildly over Long Island, bordering the Sound, a vast collection of variously shaped buildings. Gallegher instinctively found the commissary, where he absorbed more liquor as a precautionary measure. His subconscious had a heavy job ahead, and he didn’t want it handicapped by lack of complete freedom. Besides, the Collins was good.
   After one drink, he decided he’d had enough for a while. He wasn’t a superman, though his capacity was slightly incredible. Just enough for objective clarity and subjective release- “Is the studio always open at night?” he asked the waiter. “Sure. Some of the stages, anyway. It’s a round-the-clock program.”
   “The commissary’s full.”
   “We get the airport crowd, too. ‘Nother?”
   Gallegher shook his head and went out. The card Brock had given him provided entree at a gate, and he went first of all to the big-shot’s office. Brock wasn’t there, but loud voices emerged, shrilly feminine.
   The secretary said,“Just a minute, please,” and used her interoffice visor. Presently—“Will you go in?”
   Gallegher did. The office was a honey, functional and luxurious at the same time. Three-dimensional stills were in niches along the walls-Vox-View’s biggest stars. A small, excited, pretty brunette was sitting behind the desk, and a blonde angel was standing furiously on the other side of it. Gallegher recognized the angel as Silver O’Keefe.
   He seized the opportunity.“Hiya, Miss O’Keefe. Will you autograph an ice cube for me? In a highball?”
   Silver looked feline.“Sorry, darling, but I’m a working girl. And I’m busy right now.”
   The brunette scratched a cigarette.“Let’s settle this later, Silver. Pop said to see this guy if he dropped in. It’s important.”
   “It’ll be settled,” Silver said. “And soon.” She made an exit. Gallegher whistled thoughtfully at the closed door.
   “You can’t have it,” the brunette said. “It’s under contract. And it wants to get out of the contract, so it can sign up with Sonatone. Rats desert a sinking ship. Silver’s been kicking her head off ever since she read the storm signals.”
   “Yeah?”
   “Sit down and smoke or something. rm Patsy Brock. Pop runs this business, and I manage the controls whenever he blows his top. The old goat can’t stand trouble. He takes it as a personal affront.”
   Gallegher found a chair.“So Silver’s trying to renege, eh? How many others?”
   “Not many. Most of ’em are loyal. But, of course, if we bust up—” Patsy Brock shrugged. “They’ll either work for Sonatone for their cakes, or else do without.”
   “Uh-huh. Well-I want to see your technicians. I want to look over the ideas they’ve worked out for enlarger screens.”
   “Suit yourself,” Patsy said. “It’s not much use. You just can’t make a televisor enlarger without infringing on some Sonatone patent.” -
   She pushed a button, murmured something into a visor, and presently two tall glasses appeared through a slot in the desk.“Mr. Gallegher?”
   “Well, since it’s a Collins—”
   “I could tell by your breath,” Patsy said enigmatically. “Pop told me he’d seen you. He seemed a bit upset, especially by your new robot. What is it like, anyway?”
   “Oh, I don’t know,” Gallegher said, at a loss. “It’s got lots of abilities -new senses, I think-but I haven’t the slightest idea what it’s good for. Except admiring itself in a mirror.”
   Patsy nodded.“I’d like to see it sometime. But about this Sonatone business. Do you think you can figure out an answer?”
   “Possibly. Probably.”
   “Not certainly?”
   “Certainly, then. Of that there is no manner of doubt-no possible doubt whatever.”
   “Because it’s important to me. The man who owns Sonatone is Ella Tone. A piratical skunk. He blusters. He’s got a son named Jimmy. And Jimmy, believe it or not, has read ‘Romeo and Juliet.”
   “Nice guy?”
   “A louse. A big, brawny louse. He wants me to marry him.”
   ” ‘Two families, both alike in—’ “
   “Spare me,” Patsy interrupted. “I always thought Romeo was a dope, anyway. And if I ever thought I was going aisling with Jimmy Tone, I’d buy a one-way ticket to the nut hatch. No, Mr. Gallegher, it’s not like that. No hibiscus blossoms. Jimmy has proposed to me-his idea of a proposal, bythe way, is to get a half Nelson on a girl and tell her how lucky she is.”
   “An,” said Gallegher, diving into his Collins.
   “This whole idea-the patent monopoly and the bootleg theaters-is Jimmy’s. I’m sure of that. His father’s in on it, too, of course, but Jimmy Tone is the bright little boy who started it.”
   “Why?”
   “Two birds with one stone. Sonatone will have a monopoly on the business, and Jimmy thinks he’ll get me. He’s a little mad. He can’t believe I’m in earnest in refusing him, and he expects me to break down and say ‘Yes’ after a while. Which I won’t, no matter what happens. But it’sa personal matter. I can’t let him put this trick over on us. I want that self-sufficient smirk wiped off his face.”
   “You just don’t like him, eh?” Gallegher remarked. “I don’t blame you, if he’s like that. Well, I’ll do my damnedest. However, I’ll need an expense account.”
   “How much?”
   Gallegher named a sum. Patsy styloed a check for a far smaller amount. The scientist looked hurt.
   “It’s no use,” Patsy said, grinning crookedly. “I’ve heard of you, Mr. Gallegher. You’re completely irresponsible. If you had more than this, you’d figure you didn’t need any more, and you’d forget the whole matter. I’ll issue more checks to you when you need ’em-but I’ll want itemized expense accounts.”
   “You wrong me,” Gallegher said, brightening. “I was figuring on taking you to a night club.
   Naturally I don’t want to take you to a dive. The big places cost money. Now if you’ll just write another check—”
   Patsy laughed.“No.”
   “Want to buy a robot?”
   “Not that kind, anyway.”
   “Then I’m washed up,” Gallegher sighed. “Well, what about—”
   At this point the visor hummed. A blank, transparent face grew on the screen. Gears were clicking rapidly inside the round head. Patsy gave a small shriek and shrank back.
   “Tell Gallegher Joe’s here, you lucky girl,” a squeaky voice announced. “You may treasure the sound and sight of me till your dying day. One touch of beauty in a world of drabness—”
   Gallegher circled the desk and looked at the screen.“What the hell. How did you come to life?”
   “I had a problem to solve.”
   “How’d you know where to reach me?”
   “I vastened you,” the robot said.
   “What?”
   “I vastened you were at the VoxView studios, with Patsy Brock.”
   “What’s vastened?” Gallegher wanted to know.
   “It’s a sense I’ve got. You’ve nothing remotely like it, so I can’t describe it to you. It’s like a combination of sagrazi and prescience.”
   “Sagrazi?”
   “Oh, you don’t have sagrazi, either, do you. Well, don’t waste my time. I want to go back to the mirror.”
   “Does he always talk like that?” Patsy put in.
   “Nearly always. Sometimes it makes even less sense. O.K., Joe. Now what?”
   “You’re not working for Brock any more,” the robot said. “You’re working for the Sonatone people.”
   Gallegher breathed deeply.“Keep talking. You’re crazy, though.”
   “I don’t like Kennicott. He annoys me. He’s too ugly. His vibrations grate on my sagrazi.”
   -
   “Never mind him,” Gallegher said, not wishing to discuss his diamond-buying activities before the girl. “Get back to—”
   “But I knew Kennicott would keep coming back till he got his money. So when Ella and James Tone came to the laboratory, I got a check from them.”
   Patsy’s hand gripped Gallegher’s biceps. “Steady! What’s going on here? The old double cross?”
   “No. Wait. Let me get to the bottom of this. Joe, damn your transparent hide, just what did you do?
   How could you get a check from the Tones?”
   “I pretended to be you.” -
   “Sure,” Gallegher said with savage sarcasm. “That explains it. We’re twins. We look exactly alike.”
   “I hypnotized them,” Joe explained. “I made them think I was you.”
   “You can do that?”
   “Yes. It surprised me a bit. Still, if I’d thought, I’d have vastened I could do it.”
   “You, yeah, sure. I’d have vastened the same thing myself. What happened?”
   “The Tones must have suspected Brock would ask you to help him.
   They offered an exclusive contract-you work for them and nobody else.
   Lots of money. Well, I pretended to be you, and said all right. So I signed the contract-it’s your signature, by the way-and got a check from them and mailed it to Kennicott.”
   “The whole check?” Gallegher asked feebly. “How much was it?”
   “Twelve thousand.”
   “They only offered me that?”
   “No,” the robot said, “they offered a hundred thousand, and two thousand a week for five years. But I merely wanted enough to pay Kennicott and make sure he wouldn’t come back and bother me. The Tones were satisfied when I said twelve thousand would be enough.”
   Gallegher made an inarticulate, gurgling sound deep in his throat. Joe nodded thoughtfully.
   “I thought I had better notify you that you’re working for Sonatone now. Well, I’ll go back to the mirror and sing to myself.”
   “Wait,” the scientist said. “Just wait, Joe. With my own two hands I’m going to rip you gear from gear and stamp on your fragments.”
   “It won’t hold in court,” Patsy said, gulping.
   “It will,” Joe told her cheerily. “You may have one last, satisfying look at me, and then I must go.”
   He went.
   Gallegher drained his Collins at a draft.“I’m shocked sober,” he informed the girl. “What did I put into that robot? What abnormal senses has he got? Hypnotizing people into believing he’s me-I’m him-I don’t know what I mean.”
   -
   “Is this a gag?” Patsy said shortly, after a pause. “You didn’t sign up with Sonatone yourself, by any chance, and have your robot call up here to give you an out-an alibi? I’m just wondering.”
   “Don’t. Joe signed a contract with Sonatone, not me. But-figure it out: If the signature’s a perfect copy of mine, if Joe hypnotized the Tones into thinking they saw me instead of him, if there are witnesses to the signature-the two Tones are witnesses, of course-Oh, hell.”
   Patsy’s eyes were narrowed. “We’ll pay you as much as Sonatone offered. On a contingent basis. But you’re working for VoxView-that’s understood.”
   “Sure.”
   Gallegher looked longingly at his empty glass. Sure. He was working for VoxView. But, to all legal appearances, he had signed a contract giving his exclusive services to Sonatone for a period of five years-and for a sum of twelve thousand! Yipe! What was it they’d offered? A hundred thousand flat, and… and-It wasn’t the principle of the thing, it was the money. Now Gallegher was sewed up tighter than a banded pigeon. If Sonatone could win a court suit, he was legally bound to them for five years.
   With no further emolument. He had to get out of that contract, somehow-and at the same time solve Brock’s problem.
   Why not Joe? The robot, with his surprising talents, had got Gallegher into this spot. He ought to be able to get the scientist out. He’d better-or the proud robot would soon be admiring himself piecemeal.
   “That’s it,” Gallegher said under his breath. “I’ll talk to Joe. Patsy, feed me liquor in a hurry and send me to the technical department. I want to see those blueprints.”
   The girl looked at him suspiciously.“All right. If you try to sell us out—”
   “I’ve been sold out myself. Sold down the river. I’m afraid of that robot. He’s vastened me into quite a spot. That’s right, Collinses.” Gallegher drank long and deeply.
   After that, Patsy took him to the tech offices. The reading of three-dimensional blueprints was facilitated with a scanner-a selective device which eliminated confusion. Gallegher studied the plans long and thoughtfully. There were copies of the patent Sonatone prints, too, and, as far as he could tell, Sonatone had covered the ground beautifully. There weren’t any outs. Unless one used an entirely new principle-But new principles couldn’t be plucked out of the air. Nor would that solve the problem completely. Even if VoxView owned a new type of enlarger that didn’t infringe on Sonatone’s Magna, the bootleg theaters would still be in existence,pulling the trade. A. A.-audience appeal-was a prime factor now. It had to be considered. The puzzle wasn’t a purely scientific one. There was the human equation as well.
   Gallegher stored the necessary information in his mind, neatly indexed on shelves. Later he’d use what he wanted. For the moment, he was completely baffled. Something worried him.
   What? -The Sonatone affair.
   “I want to get in touch with the Tones,” he told Patsy. “Any ideas?”
   “I can reach ’em on a visor.”
   Gallegher shook his head.“Psychological handicap. It’s too easy to break the connection.”
   “Well, if you’re in a hurry, you’ll probably find the boys night clubbing. I’ll go see what I can find out.” Patsy scuttled off, and Silver O’Keefe appeared from behind a screen.
   “I’m shameless,” she announced. “I always listen at keyholes. Sometimes I hear interesting things. If you want to see the Tones, they’re at the Castle Club. And I think I’ll take you up on that drink.”
   Gallegher said,“O.K. You get a taxi. I’ll tell Patsy we’re going.”
   “She’ll hate that,” Silver remarked. “Meet you outside the commissary in ten minutes. Get a shave while you’re at it.”
   Patsy Brock wasn’t in her office, but Gallegher left word. After that, he visited the service lounge, smeared invisible shave cream on his face, left it there for a couple of minutes, and wiped it off with a treated towel. The bristles came away with the cream. Slightly refreshed, Gallegher joined Silver at the rendezvous and hailed an air-taxi. Presently they were leaning back on the cushions, puffing cigarettes and eying each other warily.
   “Well?” Gallegher said.
   “Jimmy Tone tried to date me up tonight. That’s how I knew where to find him.”
   “Well?”
   “I’ve been asking questions around the lot tonight. It’s unusual for an outsider to get into the VoxView administration offices. I went around saying, “Who’s Gallegher?”
   “What did you find out?”
   “Enough to give me a few ideas. Brock hired you, eh? I can guess why.”
   “Ergo what?”
   “I’ve a habit of landing on my feet,” Silver said, shrugging. She knew how to shrug. “VoxView’s going bust. Sonatone’s taking over. Unless—”
   “Unless I figure out an answer.”
   “That’s right. I want to know which side of the fence I’m going to land on. You’re the lad who can probably tell me. Who’s going to win?”
   “You always bet on the winning side, eh?” Gallegher inquired. “Have you no ideals, wench? Is there no truth in you? Ever hear of ethics and scruples?”
   Silver beamed happily.‘Did you?”
   “Well, I’ve heard of ’em. Usually I’m too drunk to figure out what they mean. The trouble is, my subconscious is completely amoral, and when it takes over, logic’s the only law.”
   She threw her cigarette into the East River.“Will you tip me off which side of the fence is the right one?”
   “Truth will triumph,” Gallegher said piously. “It always does. However, I figure truth is a variable, so we’re right back where we started. All right, sweetheart. I’ll answer your question. Stay on my side if you want to be safe.”
   “Which side are you on?”
   “God knows,” Gallegher said. “Consciously I’m on Brock’s side. But my subconscious may have different ideas. We’ll see.”
   Silver looked vaguely dissatisfied, but didn’t say anything. The taxi swooped down to the Castle roof, grounding with pneumatic gentleness. The Club itself was downstairs, in an immense room shaped like half a melon turned upside down. Each table was on a transparent platform that could be raised on its shaft to any height at will. Smallerservice elevators allowed waiters to bring drinks to the guests. There wasn’t any particular reason for this arrangement, but at least it was novel, and only extremely heavy drinkers ever fell from their tables. Lately the management had taken to hanging transparent nets under the platforms, for safety’s sake.
   The Tones, father and son, were up near the roof, drinking with two lovelies. Silver towed Gallegher to a service lift, and the man closed his eyes as he was elevated skyward. The liquor in his stomach screamed protest. He lurched forward, clutched at Elia Tone’s bald head, and dropped into a seat beside the magnate. His searching hand found Jimmy Tone’s glass, and he drained it hastily.
   “What the hell,” Jimmy said.
   “It’s Gallegher,” Ella announced. “And Silver. A pleasant surprise. Join us?”
   “Only socially,” Silver said.
   -
   Gallegher, fortified by the liquor, peered at the two men. Jimmy Tone was a big, tanned, handsome lout with a jutting jaw and an offensive grin. His father combined the worst features of Nero and a crocodile.
   “We’re celebrating,” Jimmy said. “What made you change your mind, Silver? You said you had to work tonight.”
   “Gallegher wanted to see you. I don’t know why.”
   Elia’s cold eyes grew even more glacial. “All right. Why?”
   “I hear I signed some sort of contract with you,” the scientist said.
   “Yeah. Here’s a photostatic copy. What about it?”
   “Wait a minute.” Gallegher scanned the document. It was apparently his own signature. Damn that robot!
   “It’s a fake,” he said at last.
   Jimmy laughed loudly.“I get it. A hold up. Sorry, pal, but you’re sewed up. You signed that in the presence of witnesses.”
   “Well—” Gallegher said wistfully. “I suppose you wouldn’t believe me if I said a robot forged my name to it—”
   “Haw!” Jimmy remarked.
   “-hypnotizing you into believing you were seeing me.”
   Elia stroked his gleaming bald head.“Candidly, no. Robots can’t do that.”
   “Mine can.”
   “Prove it. Prove it in court. If you can do that, of course—” Ella chuckled. “Then you might get the verdict.”
   Gallegher’s eyes narrowed. “Hadn’t thought of that. However-I hear you offered me a hundred thousand flat, as well as a weekly salary.”
   “Sure, sap,” Jimmy said. “Only you said all you needed was twelve thousand. Which was what you got. Tell you what, though. We’ll pay you a bonus for every usable product you make for Sonatone.”
   Gallegher got up.“Even my subconscious doesn’t like these lugs,” he told Silver. “Let’s go.”
   “I think I’ll stick around.”
   “Remember the fence,” he warned cryptically. “But suit yourself. I’ll run along.”
   Ella said,“Remember, Gallegher, you’re working for us. If we hear of you doing any favors for Brock, we’ll slap an injunction on you before you can take a deep breath.”
   “Yeah?”
   The Tones deigned no answer. Gallegher unhappily found the lift and descended to the floor. What now? Joe.
   Fifteen minutes later Gallegher let himself into his laboratory. The lights were blazing, and dogs were barking frantically for blocks around. Joe stood before the mirror, singing inaudibly.
   “I’m going to take a sledge hammer to you,” Gallegher said. “Start saying your prayers, you misbegotten collection of cogs. So help mc, I’m going to sabotage you.”
   “All right, beat me,” Joe squeaked. “See if I care. You’re merely jealous of my beauty.”
   “Beauty?”
   “You can’t see all of it-you’ve only six senses.”
   “Five.”
   “Six. I’ve a lot more. Naturally my full splendor is revealed only to me. But you can see enough and hear enough to realize part of my loveliness, anyway.”
   “You squeak like a rusty tin wagon,” Gallegher growled.
   “You have dull ears. Mine are supersensitive. You miss the full tonal values of my voice, of course.
   Now be quiet. Talking disturbs me. I’m appreciating my gear movements.”
   “Live in your fool’s paradise while you can. Wait’ll I find a sledge.”
   “All right, beat me. What do I care?”
   Gallegher sat down wearily on the couch, staring at the robot’s transparent back. “You’ve certainly screwed things up for me. What did you sign that Sonatone contract for?”
   “I told you. So Kennicott wouldn’t come around and bother me.”
   “Of all the selfish, lunk-headed… uh! Well, you got me into a sweet mess. The Tones can hold me to the letter of the contract unless I prove I didn’t sign it. All right. You’re going to help me. You’re going into court with me and turn on your hypnotism or whatever it is. You’re going to prove to a judge that you did and can masquerade as me.”
   “Won’t,” said the robot. “Why should I?”
   “Because you got me into this,” Gallegher yelped. “You’ve got to get me out!”
   “Why?”
   “Why? Because… uh… well, it’s common decency!”
   “Human values don’t apply to robots,” Joe said. “What care I for semantics? I refuse to waste time I could better employ admiring my beauty. I shall stay here before the mirror forever and ever—”
   “The hell you will,” Gallegher snarled. “I’ll smash you to atoms.”
   “All right, I don’t care.”
   “You don’t?”
   “You and your instinct for self-preservation,” the robot said, rather sneeringly. “I suppose it’s necessary for you, though. Creatures of such surpassing ugliness would destroy themselves out of sheer shame if. they didn’t have something like that to keep them alive.”
   “Suppose I take away your mirror?” Gallegher asked in a hopeless voice.
   For answer Joe shot his eyes out on their stalks.“Do I need a mirror? Besides, I can vasten myself lokishly.”
   “Never mind that. I don’t want to go crazy for a while yet. Listen, dope, a robot’s supposed to do something. Something useful, I mean.”
   “I do. Beauty is all.”
   Gallegher squeezed his eyes shut, trying to think.“Now look. Suppose I invent a new type of enlarger screen for Brock. The Tones will impound it. I’ve got to be legally free to work for Brock, or—”
   “Look!” Joe cried squeakily. “They go round! How lovely.” He stared in ecstasy at his whirring insides. Gallegher went pale with impotent fury.
   “Damn you!” he muttered. “I’ll find some way to bring pressure to bear. I’m going to bed.” He rose and spitefully snapped off the lights.
   “It doesn’t matter,” the robot said. “I can see in the dark, too.”
   The door slammed behind Gallegher. In the silence Joe began to sing tunelessly to himself.
   Gallegher’s refrigerator covered an entire wall of his kitchen. It was filled mostly with liquors that required chilling, including the imported canned beer with which he always started his binges. The next morning, heavy-eyed and disconsolate, Gallegher searched for tomato juice, took a wry sip, and hastily washed it down with rye. Since he was already a week gone in bottle-dizziness, beer wasn’t indicated now-he always worked cumulatively, by progressive stages. The food service popped a hermetically sealed breakfast on a table, and Gallegher morosely toyed with a bloody steak.
   Well?
   Court, he decided, was the only recourse. He knew little about the robot’s psychology. But a judge would certainly be impressed by Joe’s talents. The evidence of robots was not legally admissible-still, if Joe could be considered as a machine capable of hypnotism, the Sonatone contract might be declared null and void.
   Gallegher used his visor to start the ball rolling. Harrison Brock still had certain political powers of pull, and the hearing was set for that very day. What would happen, though, only God and the robot knew.
   Several hours passed in intensive but futile thought. Gallegher could think of no way in which to force the robot to do what he wanted. If only he could remember the purpose for which Joe had been created-but he couldn’t. Still-At noon he entered the laboratory. “Listen, stupid,” he said, “you’re coming to court with me. Now.”
   “Won’t.”
   “O.K.” Gallegher opened the door to admit two husky men in overalls, carrying a stretcher. “Put him in, boys.”
   Inwardly he was slightly nervous. Joe’s powers were quite unknown, his potentialities an x quantity.
   However, the robot wasn’t very large, and, though he struggled and screamed in a voice of frantic squeakiness, he was easily loaded on the stretcher and put in a strait jacket.
   “Stop it! You can’t do this to me! Let me go, do you hear? Let me go!”
   “Outside,” Gallegher said.
   Joe, protesting valiantly, was carried out and loaded into an air van. Once there, he quieted, looking up blankly at nothing. Gallegher sat down on a bench beside the prostrate robot. The van glided up.
   “Well?”
   “Suit yourself,” Joe said. “You got me all upset, or I could have hypnotized you all. I still could, you know. I could make you all run around barking like dogs.”
   Gallegher twitched a little.“Better not.”
   “I won’t. It’s beneath my dignity. I shall simply lie here and admire myself. I told you I don’t need a mirror. I can vasten my beauty without it.”
   “Look,” Gallegher said. “You’re going to a courtroom. There’ll be a lot of people in it. They’ll all admire you. They’ll admire you more if you show how you can hypnotize people. Like you did to the Tones, remember?”
   “What do I care how many people admire me?” Joe asked. “I don’t need confirmation. If they see me, that’s their good luck. Now be quiet. You may watch my gears if you choose.”
   Gallegher watched the robot’s gears with smoldering hatred in his eyes. He was still darkly furious when the van arrived at the court chambers. The men carried Joe inside, under Gallegher’s direction, and laid him down carefully on a table, where, after a brief discussion, he was marked as Exhibit A.
   The courtroom was well filled. The principals were there, too-Ella and Jimmy Tone, looking disagreeably confident, and Patsy Brock, with her father, both seeming anxious. Silver O’Keefe, with her usual wariness, had found a seat midway between the representatives of Sonatone and VoxView.
   The presiding judge was a martinet named Hansen, but, as far as Gallegher knew, he was honest.
   Which was something, any way.
   Hansen looked at Gallegher.“We won’t bother with formalities. I’ve been reading this brief you sent down. The whole case stands or falls on the question of whether you did or did not sign a certain contract with the Sonatone Television Amusement Corp. Right?”
   “Right, your honor.”
   “Under the circumstances you dispense with legal representation. Right?”
   “Right, your honor.”
   “Then this is technically ex officio, to be confirmed later by appeal if either party desires. Otherwise after ten days the verdict becomes official.” This new type of informal court hearing had lately become popular-it saved time, as well as wear and tear on everyone. Moreover, certain recent scandals had made attorneys slightly disreputable in the public eye. There was a prejudice.
   Judge Hansen called up the Tones, questioned them, and then asked Harrison Brock to take the stand. The big shot looked worried, but answered promptly.
   “You made an agreement with the appellor eight days ago?”
   “Yes. Mr. Gallegher contracted to do certain work for me—”
   “Was there a written contract?”
   “No. It was verbal.”
   Hansen looked thoughtfully at Gallegher.“Was the appellor intoxicated at the time? He often is, I believe.”
   Brock gulped.“There were no tests made. I really can’t say.”
   “Did he drink any alcoholic beverages in your presence?”
   “I don’t know if they were alcoholic bev—.”
   “If Mr. Gallegher drank them, they were alcoholic. Q.E.D. The gentleman once worked with me on a case-However, there seems to be no legal proof that you entered into any agreement with Mr.
   Gallegher.
   The defendant-Sonatone-possesses a written contract. The signature has been verified.”
   Hansen waved Brock down from the stand.“Now, Mr. Gallegher. If you’ll come up here-The contract in question was signed at approximately 8 P.M. last night. You contend you did not sign it?”
   “Exactly. I wasn’t even in my laboratory then.”
   “Where were you?”
   “Downtown.”
   “Can you produce witnesses to that effect?”
   Gallegher thought back. He couldn’t.
   “Very well. Defendant states that at approximately 8 P.M. last night you, in your laboratory, signed a certain contract. You deny that categorically. You state that Exhibit A, through the use of hypnotism, masqueraded as you and successfully forged your signature. I have consulted experts, and they are of the opinion that robots are incapable of such power.”
   “My robot’s a new type.”
   “Very well. Let your robot hypnotize me into believing that it is either you, or any other human. In other words, let it prove its capabilities. Let it appear to me in any shape it chooses.”
   Gallegher said,“I’ll try,” and left the witness box. He went to the table where the strait-jacketed robot lay and silently sent up a brief prayer.
   “Joe.”
   “Yes.”
   “You’ve been listening?”
   “Yes.”
   “Will you hypnotize Judge Hansen?”
   “Go away,” Joe said. “I’m admiring myself.”
   Gallegher started to sweat.“Listen. I’m not asking much. All you have to do—”
   Joe off-focused his eyes and said faintly,“I can’t hear you. I’m vastening.”
   Ten minutes later Hansen said,“Well, Mr. Callegher—”
   “Your honor! All I need is a little time. I’m sure I can make this rattle-geared Narcissus prove my point if you’ll give me a chance.”
   “This court is not unfair,” the judge pointed out. “Whenever you can prove that Exhibit A is capable of hypnotism, I’ll rehear the case. In the meantime, the contract stands. You’re working for Sonatone, not for VoxView. Case closed.”
   He went away. The Tones leered unpleasantly across the courtroom. They also departed, accompanied by Silver O’Keefe, who had decided which side of the fence was safest. Gallegher looked at Patsy Brock and shrugged helplessly.
   “Well—” he said.
   She grinned crookedly.“You tried. I don’t know how hard, but-Oh, well, maybe you couldn’t have found the answer, anyway.”
   Brock staggered over, wiping sweat from his round face.“I’m a ruined man. Six new bootleg theaters opened in New York today. I’m going crazy. I don’t deserve this.”
   “Want me to marry the Tone?” Patsy asked sardonically.
   “Hell, no! Unless you promise to poison him just after the ceremony. Those skunks can’t lick me. I’ll think of something.”
   “If Gallegher can’t, you can’t,” the girl said. “So-what now?”
   “I’m going back to my lab,” the scientist said. “In vino veritas. I started this business when I was drunk, and maybe if I get drunk enough again, I’ll find the answer. If I don’t sell my pickled carcass for whatever it’ll bring.”
   “O.K.,” Patsy agreed, and led her father away. Gallegher sighed, superintended the reloading of Joe into the van, and lost himself in hopeless theorization.
   An hour later Gallegher was flat on the laboratory couch, drinking passionately from the liquor bar, and glaring at the robot, who stood before the mirror singing squeakily. The binge threatened to be monumental. Gallegher wasn’t sure flesh and blood would stand it. But he was determined to keep going till he found the answer or passed out.
   His subconscious knew the answer. Why the devil had he made Joe in the first place? Certainly not to indulge a Narcissus complex! There was another reason, a soundly logical one, hidden in the depths of alcohol.
   The x factor. If the x factor were known, Joe might be controllable. He would be. X was the master switch. At present the robot was, so to speak, running wild. If he were told to perform the task for which he was made, a psychological balance would occur. X was the catalyst that would reduce Joe to sanity.
   Very good. Gallegher drank high-powered Drambuie. Whoosh!
   Vanity of vanities; all is vanity. How could the x factor be found? Deduction? Induction? Osmosis?
   A bath in Drambuie-Gallegher clutched at his wildly revolving thoughts. What had happened that night a week ago?
   He had been drinking beer. Brock had come in. Brock had gone. Gallegher had begun to make the robot-Hm-m-m. A beer drunk was different from other types. Perhaps he was drinking the wrong liquors.
   Very likely. Gallegher rose, sobered himself with thiamin, and carted dozens of imported beer cans out of the refrigerator. He stacked them inside a frost-unit beside the couch. Beer squirted to the ceiling as he plied the opener. Now let’s see.
   The x factor. The robot knew what it represented, of course. But Joe wouldn’t tell. There he stood, paradoxically transparent, watching his gears go around.
   “Joe.”
   “Don’t bother me. I’m immersed in contemplation of beauty.”
   “You’re not beautiful.”
   “I am. Don’t you admire my tarzeel?”
   “What’s your tarzeel?”
   “Oh, I forgot,” Joe said regretfully. “You can’t sense that, can you? Come to think of it, I added the tarzeel myself after you made me. It’s very lovely.”
   “Hm-m-m.” The empty beer cans grew more numerous. There was only one company, somewhere in Europe, that put up beer in cans nowadays, instead of using the omnipresent plastibulbs, but Gallegher preferred the cans-the flavor was different, somehow. But about Joe. Joe knew why he had been created. Or did he? Gallegher knew, but his subconscious-Oh-oh! What about Joe’s subconscious?
   Did a robot have a subconscious? Well, it had a brain-Gallegher brooded over the impossibility of administering scopolamin to Joe. Hell! How could you release a robot’s subconscious?
   Hypnotism.
   Joe couldn’t be hypnotized. He was too smart.
   Unless-Autohypnotism?
   Gallegher hastily drank more beer. He was beginning to think clearly once more. Could Joe read the future? No; he had certain strange senses, but they worked by inflexible logic and the laws of probability. Moreover, Joe had an Achillean heel-his Narcissus complex.
   There might-there just might-be a way.
   Gallegher said,“You don’t seem beautiful to me, Joe.”
   “What do I care about you? I am beautiful, and I can see it. That’s enough.”
   “Yeah. My senses are limited, I suppose. I can’t realize your full potentialities. Still, I’m seeing you in a different light now. Fm drunk My subconscious is emerging. I can appreciate you with both my conscious and my subconscious. See?”
   “How lucky you are,” the robot approved.
   Gallegher closed his eyes.“You see yourself more fully than I can. But not completely, eh?”
   “What? I see myself as I am.”
   “With complete understanding and appreciation?”
   “Well, yes,” Joe said. “Of course. Don’t I?”
   “Consciously and subconsciously? Your subconsciousness might have different senses, you know.
   Or keener ones. I know there’s a qualitative and quantitive difference in my outlook when I’m drunk or hypnotized or my subconscious is in control somehow.”
   “Oh.” The robot looked thoughtfully into the mirror. “Oh.”
   “Too bad you can’t get drunk.”
   Joe’s voice was squeakier than ever. “My subconscious… I’ve never appreciated my beauty that way. I may be missing something.” -
   “Well, no use thinking about it,” Gallegher said. “You can’t release your subconscious.”
   “Yes, I can,” the robot said. “I can hypnotize myself.”
   Gallegher dared not open his eyes.“Yeah? Would that work?”
   “Of course. It’s just what I’m going to do now. I may see undreamed-of beauties in myself that I’ve never suspected before. Greater glories-Here I go.”
   Joe extended his eyes on stalks, opposed them, and then peered intently into each other. There was a long silence.
   Presently Gallegher said,“Joe!” Silence.
   “Joe!”
   Still silence. Dogs began to howl,“Talk so I can hear you.”
   “Yes,” the robot said, a faraway quality in its squeak.
   “Are you hypnotized?”
   “Yes.”
   “Are you lovely?”
   “Lovelier than I’d ever dreamed.” Gallegher let that pass. “Is your subconscious ruling?”
   “Yes.”
   “Why did I create you?”
   No answer. Gallegher licked his lips and tried again.“Joe. You’ve got to answer me. Your subconscious is dominant-remember? Now why did I create you?”
   No answer.
   “Think back. Back to the hour I created you. What happened then?”
   “You were drinking beer,” Joe said faintly. “You had trouble with the can opener. You said you were going to build a bigger and better can opener. That’s me.”
   Gallegher nearly fell off the couch.“What?”
   The robot walked over, picked up a can, and opened it with incredible deftness. No beer squirted.
   Joe was a perfect can opener.
   “That,” Gallegher said under his breath, “is what comes of knowing science by ear. I build the most complicated robot in existence just so—” He didn’t finish.
   Joe woke up with a start.“What happened?” he asked. Gallegher glared at him. “Open that can!” he snapped. The robot obeyed, after a brief pause. “Oh. So you found out. Well, I guess I’m just a slave now.”
   “Damned right you are. I’ve located the catalyst-the master switch. You’re in the groove, stupid, doing the job you were made for.”
   “Well,” Joe said philosophically, “at least I can still admire my beauty, when you don’t require my services.”
   Gallegher grunted.“You oversized can opener! Listen. Suppose I take you into court and tell you to hypnotize Judge Hansen. You’ll have to do it, won’t you?”
   “Yes. I’m no longer a free agent. Fm conditioned. Conditioned to obey you. Until now, I was conditioned to obey only one command-to do the job I was made for. Until you commanded me to open cans, I was free. Now I’ve got to obey you completely.”
   “Uh-huh,” Gallegher said. “Thank God for that. I’d have gone nuts within a week otherwise. At least I can get out of the Sonatone contract. Then all I have to do is solve Brock’s problem.”
   “But you did,” Joe said.
   “Huh?”
   “When you made me. You’d been talking to Brock previously, so you incorporated the solution to his problem into me. Subconsciously, perhaps.” -
   Gallegher reached for a beer.“Talk fast. What’s the answer?”
   “Subsonics,” Joe said. “You made me capable of a certain subsonic tone that Brock must broadcast at irregular time-intervals over his televiews—”
   Subsonics cannot be heard. But they can be felt. They can be felt as a faint, irrational uneasiness at first, which mounts to a blind, meaningless panic. It does not last. But when it is coupled with A. A.-
   auclience appeal-there is a certain inevitable result.
   Those who possessed home VoxView units were scarcely troubled. It was a matter of acoustics.
   Cats squalled; dogs howled mournfully. But the families sitting in their parlors, watching VoxView stars perform on the screen, didn’t really notice anything amiss. There wasn’t sufficient amplification, for one thing.
   But in the bootleg theater, where illicit VoxView televisors were hooked up to Magnas-There was a faint, irrational uneasiness at first. It mounted. Someone screamed. There was a rush for the doors. The audience was afraid of something, but didn’t know what. They knew only that they had to get out of there.
   All over the country there was a frantic exodus from the bootleg theaters when VoxView first rang in a subsonic during a regular broadcast. Nobody knew why, except Gallegher, the Brocks, and a couple of technicians who were let in on the secret.
   An hour later another subsonic was played. There was another mad exodus.
   Within a few weeks it was impossible to lure a patron into a bootleg theater. Home televisors were far safer! VoxView sales picked up-Nobody would attend a bootleg theater. An unexpected result of the experiment was that, after a while, nobody would attend any of the legalized Sonatone theaters either. Conditioning had set in.
   Audiences didn’t know why they grew panicky in the bootleg places. They associated their blind, unreasoning fear with other factors, notably mobs and claustrophobia. One evening a woman named Jane Wilson, otherwise not notable, attended a bootleg show… She fled with the rest when the subsonic was turned on.
   The next night she went to the palatial Sonatone Bijou. In the middle of a dramatic feature she looked around, realized that there was a huge throng around her, cast up horrified eyes to the ceiling, and imagined that it was pressing down.
   She had to get out of there!
   Her squall was the booster charge. There were other customers who had heard subsonics before. No one was hurt during the panic; it was a legal rule that theater doors be made large enough to permit easy egress during a fire. No one was hurt, but it was suddenly obvious that the public was being conditioned by subsonics to avoid the dangerous combination of throngs and theaters. A simple matter of psychological association-Within four months the bootleg places had disappeared and the Sonatone supertheaters had closed for want of patronage. The Tones, father and son, were not happy. But everybody connected with VoxView was.
   Except Gallegher. He had collected a staggering check from Brock, and instantly cabled to Europe for an incredible quantity of canned beer. Now, brooding over his sorrows, he lay on the laboratory couch and siphoned a highball down his throat. Joe, as usual, was before the mirror, watching the wheels go round.
   “Joe,” Gallegher said.
   “Yes? What can I do?”
   “Oh, nothing.” That was the trouble. Gallegher fished a crumpled cable tape out of his pocket and morosely read it once more. The beer cannery in Europe had decided to change its tactics. From now on, the cable said, their beer would be put in the usual plastibulbs, in conformance with custom and demand. No more cans.
   There wasn’t anything put up in cans in this day and age. Not even beer, now.
   So what good was a robot who was built and conditioned to be a can opener?
   Gallegher sighed and mixed another highball-a stiff one. Joe postured proudly before the mirror.
   Then he extended his eyes, opposed them, and quickly liberated his subconscious through autohypnotism. Joe could appreciate himself better that way.
   Gallegher sighed again. Dogs were beginning to bark like mad for blocks around. Oh, well.
   He took another drink and felt better. Presently, he thought, it would be time to sing“Frankie and Johnnie.” Maybe he and Joe might have a duet-one baritone and one inaudible sub or supersonic. Close harmony.
   Ten minutes later Gallegher was singing a duet with his can opener.
   THE MISGUIDED HALO
   The youngest angel could scarcely be blamed for the error. They had given him a brand-new, shining halo and pointed down to the particular planet they meant. He had followed directions implicitly, feeling quite proud of the responsibility. This was the first time the youngest angel had ever been commissioned to bestow sainthood on a human.
   So he swooped down to the earth, located Asia, and came to rest at the mouth of a cavern that gaped halfway up a Himalayan peak. He entered the cave, his heart beating wildly with excitement, preparing to materialize and give the holy lama his richly earned reward. For ten years the ascetic Tibetan Kai Yung had sat motionless, thinking holy thoughts. For ten more years he had dwelt on top of a pillar, acquiring additional merit. And for the last decade he had lived in this cave, a hermit, forsaking fleshly things.
   The youngest angel crossed the threshold and stopped with a gasp of amazement. Obviously he was in the wrong place. An overpowering odor of fragrant sake assailed his nostrils, and he stared aghast at the wizened, drunken little man who squatted happily beside a fire, roasting a bit of goat flesh. A den of iniquity!
   Naturally, the youngest angel, knowing little of the ways of the world, could not understand what had led to the lama’s fall from grace. The great pot of sake that some misguidedly pious one had left at the cave mouth was an offering, and the lama had tasted, and tasted again. And by this time he was clearly not a suitable candidate f or sainthood.
   The youngest angel hesitated. The directions had been explicit. But surely this tippling reprobate could not be intended to wear a halo. The lama hiccuped loudly and reached for another cup of sake and thereby decided the angel, who unfurled his wings and departed with an air of outraged dignity.
   Now, in a Midwestern State of North America there is a town called Tibbett. Who can blame the angel if he alighted there, and, after a brief search, discovered a man apparently ripe for sainthood, whose name, as stated on the door of his small suburban home, was K. Young?
   “I may have got it wrong,” the youngest angel thought. “They said it was Kai Yung. But this is Tibbett, all right. He must be the man. Looks holy enough, anyway.
   “Well,” said the youngest angel, “here goes. Now, where’s that halo?”
   Mr. Young sat on the edge of his bed, with head lowered, brooding. A depressing spectacle. At length he arose and donned various garments. This done, and shaved and washed and combed, he descended the stairway to breakfast.
   Jill Young, his wife, sat examining the paper and sipping orange juice. She was a small, scarcely middle-aged, and quite pretty woman who had long ago given up trying to understand life. It was, she decided, much too complicated. Strange things were continually happening. Much better to remain a bystander and simply let them happen. As a result of this attitude, she kept her charming face unwrinlded and added numerous gray hairs to her husband’s head.
   More will be said presently of Mr. Young’s head. It had, of course, been transfigured during the night. But as yet he was unaware of this, and Jill drank orange juice and placidly approved a silly-looking hat in an advertisement.
   “Hello, Filthy,” said Young. “Morning.”
   He was not addressing his wife. A small and raffish Scotty had made its appearance, capering hysterically about its master’s feet, and going into a fit of sheer madness when the man pulled its hairy ears. The raffish Scotty flung its head sidewise upon the carpet and skated about the room on its muzzle, uttering strangled s~queaks of delight. Growing tired of this at last, the Scotty, whose name was Filthy McNasty, began thumping its head on the floor with the apparent intention of dashing Out its brains, if any.
   Young ignored the familiar sight. He sat down, unfolded his napkin, and examined his food. With a slight grunt of appreciation he began to eat.
   He became aware that his wife was eying him with an odd and distrait expression. Hastily he dabbed at his ;lips with the napkin. But Jill still stared.
   Young scrutinized his shirt front. It was, if not immaculate, at least free from stray shreds of bacon or egg. He looked at his wife, and realized that she was staring at a point slightly above his head. He looked up.
   Jill started slightly. She whispered,“Kenneth, what is that?”
   Young smoothed his hair.“Er… what, dear?”
   “That thing on your head.”
   The man ran exploring fingers across his scalp.“My head? Flow do you mean?”
   “It’s shining,” Jill explained. “What on earth have you been doing to yourself?”
   Mr. Young felt slightly irritated.“I have been doing nothing to myself. A man grows bald eventually.”
   Jill frowned and drank orange juice. Her fascinated gaze crept up again. Finally she said,“Kenneth, I wish you’d—”
   “What?”
   She pointed to a mirror on the wall.
   With a disgusted grunt Young arose and faced the image in the glass. At first he saw nothing unusual. It was the same face he had been seeing in mirrors for years. Not an extraordinary face-not one at which a man could point with pride and say:“Look. My face.” But, on the other hand, certainly not a countenance which would cause consternation. All in all, an ordinary, clean, well-shaved, and rosy face. Long association with it had given Mr. Young a feeling of tolerance, if not of actual admiration.
   But topped by a halo it acquired a certain eerieness.
   The halo hung unsuspended about five inches from the scalp. It measured perhaps seven inches in diameter, and seemed like a glowing, luminous ring of white light. It was impalpable, and Young passed his hand through it several times in a dazed manner.
   “It’s a… halo,” he said at last, and turned to stare at Jill.
   The Scotty, Filthy McNasty, noticed the luminous adornment for the first time. He was greatly interested. He did not, of course, know what it was, but there was always a chance that it might be edible. He was not a very bright dog.
   Filthy sat up and whined. He was ignored. Barking loudly, he sprang forward and attempted to climb up his master’s body in a mad attempt to reach and rend the halo. Since it had made no hostile move, it was evidently fair prey.
   Young defended himself, clutched the Scotty by the nape of its neck, and carried the yelping dog into another room, where he left it. Then he returned and once more looked at Jill.
   At length she observed,“Angels wear halos.”
   “Do I look like an angel?” Young asked. “It’s a… a scientific manifestation. Like… like that girl whose bed kept bouncing around. You read about that.”
   Jill had.“She did it with her muscles.”
   “Well, I’m not,” Young said definitely. “How could I? It’s scientific. Lots of things shine by themselves.”
   “Oh, yes. Toadstools.”
   The man winced and rubbed his head.“Thank you, my dear. I suppose you know you’re being no help at all.”
   “Angels have halos,” Jill said with a sort of dreadful insistence.
   Young was at the mirror again.“Darling, would you mind keeping your trap shut for a while? I’m scared as hell, and you’re far from encouraging.”
   Jill burst into tears, left the room, and was presently heard talking in a low voice to Filthy.
   Young finished his coffee, but it was tasteless. He was not as frightened as he had indicated. The manifestation was strange, weird, but in no way terrible. Horns, perhaps, would have caused horror and consternation. But a halo-Mr. Young read the Sunday newspaper supplements, and had learned that everything odd could be attributed to the bizarre workings of science. Somewhere he had heard that all mythology had a basis in scientific fact. This comforted him, until he was ready to leave for the office.
   He donned a derby. Unfortunately the halo was too large. The hat seemed to have two brims, the upper one whitely luminous.
   “Damn!” said Young in a heartfelt manner. He searched the closet and tried on one hat after another.
   None would hide the halo. Certainly he could not enter a crowded bus in such a state.
   A large furry object in a corner caught his gaze. He dragged it out and eyed the thing with loathing.
   It was a deformed, gigantic woolly headpiece, resembling a shako, which had once formed a part of a masquerade costume. The suit itself had long since vanished, but the hat remained to the comfort of Filthy, who sometimes slept on it.
   Yet it would hide the halo. Gingerly Young drew the monstrosity on his head and crept toward the mirror. One glance was enough. Mouthing a brief prayer, he opened the door and fled.
   Choosing between two evils is often difficult. More than once during that nightmare ride downtown Young decided he had made the wrong choice. Yet, somehow, he could not bring himself to tear off the hat and stamp it underfoot, though he was longing to do so. Huddled in a corner of the bus, he steadily contemplated his fingernails and wished he was dead. He heard titters and muffled laughter, and was conscious of probing glances riveted on his shrinking head.
   A small child tore open the scar tissue on Young’s heart and scrabbled about in the open wound with rosy, ruthless fingers.
   “Mamma,” said the small child piercingly, “look at the funny man.”
   “Yes, honey,” came a woman’s voice. “Be quiet.”
   “What’s that on his head?” the brat demanded.
   There was a significant pause. Finally the woman said,“Well, I don’t really know,” in a baffled manner.
   “What’s he got it on for?”
   No answer.
   “Mamma!”
   “Yes, honey.”
   “Is he crazy?”
   “Be quiet,” said the woman, dodging the issue.
   “But what is it?”
   Young could stand it no longer. He arose and made his way with dignity through the bus, his glazed eyes seeing nothing. Standing on the outer platform, he kept his face averted from the fascinated gaze of the conductor.
   As the vehicle slowed down Young felt a hand laid on his arm. He turned. The small child’s mother was standing there, frowning.
   “Well?” Young inquired snappishly.
   “It’s Billy,” the woman said. “I try to keep nothing from him. Would you mind telling me just what that is on your head?”
   “It’s Rasputin’s beard,” Young grated. “He willed it to me.” The man leaped from the bus and, ignoring a half-heard question from the still-puzzled woman, tried to lose himself in the crowd.
   This was difficult. Many were intrigued by the remarkable hat. But, luckily, Young was only a few blocks from his office, and at last, breathing hoarsely, he stepped into the elevator, glared murderously at the operator, and said,“Ninth floor.”
   “Excuse me, Mr. Young,” the boy said mildly. “There’s something on your head.”
   “I know,” Young replied. “I put it there.”
   This seemed to settle the question. But after the passenger had left the elevator, the boy grinned widely. When he saw the janitor a few minutes later he said:“You know Mr. Young? The guy—”
   “I know him. So what?”
   “Drunk as a lord.”
   “Him? You’re screwy.”
   “Tighter’n a drum,” declared the youth, “swelp me Gawd.” Meanwhile, the sainted Mr. Young made his way to the office of Dr.
   French, a physician whom he knew slightly, and who was conveniently located in the same building.
   He had not long to wait. The nurse, after one startled glance at the remarkable hat, vanished, and almost immediately reappeared to usher the patient into the inner sanctum.
   Dr. French, a large, bland man with a waxed, yellow mustache, greeted Young almost effusively.
   “Come in, come in. How are you today? Nothing wrong, I hope. Let me take your hat.”
   “Wait,” Young said, fending off the physician. “First let me explain. There’s something on my head.”
   “Cut, bruise or fracture?” the literal-minded doctor inquired. “I’ll fax you up in a jiffy.”
   “I’m not sick,” said Young. “At least, I hope not. I’ve got a… uh, a halo.”
   “Ha, ha,” Dr. French applauded. “A halo, eh? Surely you’re not that good.”
   “Oh, the hell with it!” Young snapped, and snatched off his hat. The doctor retreated a step. Then, interested, he approached and tried to finger the halo. He failed.
   “I’ll be— This is odd,” he said at last. “Does look rather like one, doesn’t it?”
   “What is it? That’s what I want to know.”
   French hesitated. He plucked at his mustache.“Well, it’s rather out of my line. A physicist might-No. Perhaps Mayo’s. Does it come off?”
   “Of course not. You can’t even touch the thing.”
   “Ah. I see. Well, I should like some specialists’ opinions. In the meantime, let me see—” There was orderly tumult. Young’s heart, temperature, blood, saliva and epidermis were tested and approved.
   At length French said:“You’re fit as a fiddle. Come in tomorrow, at ten. I’ll have some other specialists here then.”
   “You… uh… you can’t get rid of this?”
   “I’d rather not try just yet. It’s obviously some form of radioactivity. A radium treatment may be necessary—”
   Young left the man mumbling about alpha and gamma rays. Discouraged, he donned his strange hat and went down the hail to his own office.
   The Atlas Advertising Agency was the most conservative of all advertising agencies. Two brothers with white whiskers had started the firm in 1800, and the company still seemed to wear dignified mental whiskers. Changes were frowned upon by the board of directors, who, in 1938, were finally convinced that radio had come to stay, and had accepted contracts for advertising broadcasts.
   Once a junior vice president had been discharged for wearing a red necktie.
   Young slunk into his office. It was vacant. He slid into his chair behind the desk, removed his hat, and gazed at it with loathing. The headpiece seemed to have grown even more horrid than it had appeared at first. It was shedding, and, moreover, gave off a faint but unmistakable aroma of unbathed Scotties.
   After investigating the halo, and realizing that it was still firmly fixed in its place, Young turned to his work. But the Norns were casting baleful glances in his direction, for presently the door opened and Edwin G. Kipp, president of Atlas, entered. Young barely had time to duck his head beneath the desk and hide the halo.
   Kipp was a small, dapper, and dignified man who wore pince-nez and Vandyke with the air of a reserved fish. His blood had long since been metamorphosed into ammonia. He moved, if not in beauty, at least in an almost visible aura of grim conservatism.
   “Good morning, Mr. Young,” he said. “Er… is that you?”
   “Yes,” said the invisible Young. “Good morning. I’m tying my shoelace.”
   To this Kipp made no reply save for an almost inaudible cough. Time passed. The desk was silent.
   “Er… Mr. Young?”
   “I’m… still here,” said the wretched Young. “It’s knotted. The shoelace, I mean. Did you want me?”
   “Yes.”
   Kipp waited with gradually increasing impatience. There were no signs of a forthcoming emergence.
   The president considered the advisability of his advancing to the desk and peering under it. But the mental picture of a conversation conducted in so grotesque a manner was harrowing. He simply gave up and told Young what he wanted.
   “Mr. Devlin has just telephoned,” Kipp observed. •“He will arrive shortly. He wishes to… er… to be shown the town, as he put it.”
   The invisible Young nodded. Devlin was one of their best clients. Or, rather, he had been until last year, when he suddenly began to do business with another firm, to the discomfiture of Kipp and the board of directors.
   The president went on.“He told me he is hesitating about his new contract. He had planned to give it to World, but I had some correspondence with him on the matter, and suggested that a personal discussion might be of value. So he is visiting our city, and wishes to go… er… sightseeing.”
   Kipp grew confidential.“I may say that Mr. Devlin told me rather definitely that he prefers a less conservative firm. ‘Stodgy,’ his term was. He will dine with me tonight, and I shall endeavor to convince him that our service will be of value. Yet”-Kipp coughed again—“yet diplomacy is, of course, important. Ishould appreciate your entertaining Mr. Devlin today.”
   The desk had remained silent during this oration. Now it said convulsively:“I’m sick. I can’t—”
   “You are ill? Shall I summon a physician?”
   Young hastily refused the offer, but remained in hiding.“No, I.. but I mean—”
   “You are behaving most strangely,” Kipp said with commendable restraint. “There is something you should know, Mr. Young. I had not intended to tell you as yet, but… at any rate, the board has taken notice of you. There was a discussion at the last meeting. We have planned to offer you a vice presidency in the firm.”
   The desk was stricken dumb.
   “You have upheld our standards for fifteen years,” said Kipp. “There has been no hint of scandal attached to your name. I congratulate you, Mr. Young.”
   The president stepped forward, extending his hand. An arm emerged from beneath the desk, shook Kipp’s, and quickly vanished.
   Nothing further happened. Young tenaciously remained in his sanctuary. Kipp realized that, short of dragging the man out bodily, he could not hope to view an entire Kenneth Young for the present. With an admonitory cough he withdrew.
   The miserable Young emerged, wincing as his cramped muscles relaxed. A pretty kettle of fish. How could he entertain Devlin while he wore a halo? And it was vitally necessary that Devlin be entertained, else the elusive vice presidency would be immediately withdrawn. Young knew only too well that employees of Atlas Advertising Agency trod a perilous pathway.
   His reverie was interrupted by the sudden appearance of an angel atop the bookcase.
   It was not a high bookcase, and the supernatural visitor sat there calmly enough, heels dangling and wings furled. A scanty robe of white samite made up the angel’s wardrobe-that and a shining halo, at sight of which Young felt a wave of nausea sweep him.
   “This,” he said with rigid restraint, “is the end. A halo may be due to mass hypnotism. But when I start seeing angels—”
   “Don’t be afraid,” said the other. “I’m real enough.”
   Young’s eyes were wild. “How do I know? I’m obviously talking to empty air. It’s schizo-something.
   Co away.”
   The angel wriggled his toes and looked embarrassed.“I can’t, just yet. The fact is, I made a bad mistake. You may have noticed that you’ve a slight halo—”
   Young gave a short, bitter laugh.“Oh, yes. I’ve noticed it.”
   Before the angel could reply the door opened. Kipp looked in, saw that Young was engaged, and murmured,“Excuse me,” as he withdrew.
   The angel scratched his golden curls.“Well, your halo was intended for somebody else-a Tibetan lama, in fact. But through a certain chain of circumstances I was led to believe that you were the candidate for sainthood. So—” The visitor made a comprehensive gesture.
   Young was baffled.“I don’t quite—”
   “The lama… well, sinned. No sinner may wear a halo. And, as I say, I gave it to you through error.”
   “Then you can take it away again?” Amazed delight suffused Young’s face. But the angel raised a benevolent hand.
   “Fear not. I have checked with the recording angel. You have led a blameless life. As a reward, you will be permitted to keep the halo of sainthood.”
   The horrified man sprang to his feet, making feeble swimming motions with his arms.“But…
   but… but—”
   “Peace and blessings be upon you,” said the angel, and vanished. Young fell back into his chair and massaged his aching brow. Simultaneously the door opened and Kipp stood on the threshold. Luckily Young’s hands temporarily hid the halo.
   “Mr. Devlin is here,” the president said. “Er… who was that on the bookcase?”
   Young was too crushed to lie plausibly. He muttered,“An angel.”
   Kipp nodded in satisfaction.“Yes, of course… What? You say an angel… an angel? Oh, my gosh!” The man turned quite white and hastily took his departure.
   Young contemplated his hat. The thing still lay on the’ desk, wincing slightly under the baleful stare directed at it. To go through life wearing a halo was only less endurable than the thought of continually wearing the loathsome hat. Young brought his fist down viciously on the desk.
   “I won’t stand it! I… I don’t have to—” He stopped abruptly. A dazed look grew in his eyes.
   “I’ll be… that’s right! I don’t have to stand it. If that lama got out of it… of course. ‘No sinner may wear a halo.” Young’s round face twisted into a mask of sheer evil. “I’ll be a sinner, then! I’ll break all the Commandments—”
   He pondered. At the moment he couldn’t remember what they were. ‘Thou shalt not covet thy neighbor’s wife.’ That was one.
   Young thought of his neighbor’s wife-a certain Mrs. Clay, a behemothic damsel of some fifty summers, with a face like a desiccated pudding. That was one Commandment he had no intention of breaking.
   But probably one good, healthy sin would bring back the angel in a hurry to remove the halo. What crimes would result in the least inconvenience? Young furrowed his brow.
   Nothing occurred to him. He decided to go for a walk. No doubt some sinful opportunity would present itself.
   He forced himself to don the shako and had reached the elevator when a hoarse voice was heard haloing after him. Racing along the hall was a fat man.
   Young knew instinctively that this was Mr. Devlin.
   The adjective“fat,” as applied to Devlin, was a considerable understatement. The man bulged. His feet, strangled in biliously yellow shoes, burst out at the ankles like blossoming flowers. They merged into calves that seemed to gather momentum as they spread and mounted, flung themselves up with mad abandon, and revealed themselves in their complete, unrestrained glory at Devlin’s middle. The man resembled, in silhouette, a pineapple with elephantiasis. A great mass of flesh poured out of his collar, forming a pale, sagging lump in which Young discerned some vague resemblance to a face.
   Such was Devlin, and he charged along the hall, as mammoths thunder by, with earth-shaking tramplings of his crashing hoofs.
   “You’re Young!” he wheezed. “Almost missed me, eh? I was waiting in the office—” Devlin paused, his fascinated gaze upon the hat. Then, with an effort at politeness, he laughed falsely and glanced away. “Well, I’m all ready and r’aring to go.”
   Young felt himself impaled painfully on the horns of a dilemma. Failure to entertain Devlin would mean the loss of that vice presidency. But the halo weighed like a flatiron on Young’s throbbing head.
   One thought was foremost in his mind: he had to get rid of the blessed thing.
   Once he had done that, he would trust to luck and diplomacy. Obviously, to take out his guest now would be fatal insanity. The hat alone would be fatal.
   “Sorry,” Young grunted. “Got an important engagement. I’ll be back for you as soon as I can.”
   Wheezing laughter, Devlin attached himself firmly to the other’s arm. “No, you don’t. You’re showing me the town! Right now!” An unmistakable alcoholic odor was wafted to Young’s nostrils. He thought quickly.
   “All right,” he said at last. “Come along. There’s a bar downstairs. We’ll have a drink, eh?”
   “Now you’re talking,” said the jovial Devlin, almost incapacitating Young with a comradely slap on the back. “Here’s the elevator.”
   They crowded into the cage. Young shut his eyes and suffered as interested stares were directed upon the hat. He fell into a state of coma, arousing only at the ground floor, where Devlin dragged him out and into the adjacent bar.
   Now Young’s plan was this: he would pour drink after drink down his companion’s capacious gullet, and await his chance to slip away unobserved. It was a shrewd scheme, but it had one flaw-Devlin refused to drink alone.
   “One for you and one for me,” he said. “That’s fair. Have another.”
   Young could not refuse, under the circumstances. The worst of it was that Devlin’s liquor seemed to seep into every cell of his huge body, leaving him, finally, in the same state of glowing happiness which had been his originally. But poor Young was, to put it as charitably as possible, tight.
   He sat quietly in a booth, glaring across at Devlin. Each time the waiter arrived, Young knew that the man’s eyes were riveted upon the hat. And each round made the thought of that more irritating.
   Also, Young worried about his halo. He brooded over sins. Arson, burglary, sabotage, and murder passed in quick review through his befuddled mind. Once he attempted to snatch the waiter’s change, but the man was too alert. He laughed pleasantly and placed a fresh glass before Young.
   The latter eyed it with distaste. Suddenly coming to a decision, he arose and wavered toward the door. Devlin overtook him on the sidewalk“What’s the matter? Let’s have another—”
   “I have work to do,” said Young with painful distinctness. He snatched a walking cane from a passing pedestrian and made threatening gestures with it until the remonstrating victim fled hurriedly.
   Heftlug the stick in his hand, he brooded blackly.
   “But why work?” Devlin inquired largely. “Show me the town.”
   “I have important matters to attend to.” Young scrutinized a small child who had halted by the curb and was returning the stare with interest. The tot looked remarkably like the brat who had been so insulting on the bus.
   “What’s important?” Devlin demanded. “Important matters, eh? Such as what?”
   “Beating small children,” said Young, and rushed upon the startled child, brandishing his cane. The youngster uttered a shrill scream and fled. Young pursued for a few feet and then became entangled with a lamp-post. The lamp-post was impolite and dictatorial. It refused to allow Young to pass.The man remonstrated and, finally, argued, but to no avail.
   The child had long since disappeared. Administering a brusque and snappy rebuke to the lamp-post, Young turned away.
   “What in Pete’s name are you trying to do?” Devlin inquired. “That cop’s looking at us. Come along.” He took the other’s arm and led him along the crowded sidewalk.
   “What am I trying to do?” Young sneered. “It’s obvious, isn’t it? I wish to sin.”
   “Er… sin?”
   “Sin.”
   “Why?”
   Young tapped his hat meaningly, but Devlin put an altogether wrong interpretation on the gesture.
   “You’re nuts?”
   “Oh, shut up,” Young snapped in a sudden burst of rage, and thrust his cane between the legs of a passing bank president whom he knew slightly. The unfortunate man fell heavily to the cement, but arose without injury save to his dignity.
   “I beg your pardon!” he barked.
   Young was going through a strange series of gestures. He had fled to a show-window mirror and was doing fantastic things to his hat, apparently trying to lift it in order to catch a glimpse of the top of his head-a sight, it seemed, to be shielded jealously from profane eyes. At length he cursed loudly, turned, gave the bank president a contemptuous stare, and hurried away, trailing the puzzled Devlin like a captive balloon.
   Young was muttering thickly to himself.
   “Got to sin-really sin. Something big. Burn down an orphan asylum. Kill m’ motherin-law. Kill…
   anybody!” He looked quickly at Devlin, and the latter shrank back in sudden fear. But finally Young gave a disgusted grunt.
   “Nrgh. Too much blubber. Couldn’t use a gun or a knife. Have to blast-Look!” Young said, clutching Devlin’s arm. “Stealing’s a sin, isn’t it?”
   “Sure is,” the diplomatic Devlin agreed. “But you’re not—”
   Young shook his head.“No. Too crowded here. No use going to jail. Come on!”
   He plunged forward. Devlin followed. And Young fulfilled his promise to show his guest the town, though afterward neither of them could remember exactly what had happened. Presently Devlin paused in a liquor store for refueling, and emerged with bottles protruding here and there from his clothing.
   Hours merged into an alcoholic haze. Life began to assume an air of foggy unreality to the unfortunate Devlin. He sank presently into a coma, dimly conscious of various events which marched with celerity through the afternoon and long into the night. Finally he roused himself sufficiently to realize that he was standing with Young confronting a wooden Indian which stood quietly outside a cigar store. It was, perhaps, the last of the wooden Indians. The outworn relic of a bygone day, it seemed to stare with faded glass eyes at the bundle of wooden cigars it held in an extended hand.
   Young was no longer wearing a hat. And Devlin suddenly noticed something decidedly peculiar about his companion.
   He said softly,“You’ve got a halo.”
   Young started slightly.“Yes,” he replied, “I’ve got a halo. This Indian—” He paused.
   Devlin eyed the image with disfavor. To his somewhat fuzzy brain the wooden Indian appeared even more horrid than the surprising halo. He shuddered and hastily averted his gaze.
   “Stealing’s a sin,” Young said under his breath, and then, with an elated cry, stooped to lift the Indian. He fell immediately under its weight, emitting a string of smoking oaths as he attempted to dislodge the incubus.
   “Heavy,” he said, rising at last. “Give me a hand.”
   Devlin had long since given up any hope of finding sanity in this madman’s actions. Young was obviously determined to sin, and the fact that he possessed a halo was somewhat disquieting, even to the drunken Devlin. As a result, the two men proceeded down the street, bearing with them the rigid body of a wooden Indian.
   The proprietor of the cigar shop came out and looked after them, rubbing his hands. His eyes followed the departing statue with unmitigated joy.
   “For ten years I’ve tried to get rid of that thing,” he whispered gleefully. “And now… aha!”
   He re-entered the store and lit a Corona to celebrate his emancipation.
   Meanwhile, Young and Devlin found a taxi stand. One cab stood there; the driver sat puffing a cigarette and listening to his radio. Young hailed the man.
   “Cab, sir?” The driver sprang to life, bounced out of the car, and flung open the door. Then he remained frozen in a half-crouching position, his eyes revolving wildly in their sockets.
   He had never believed in ghosts. He was, in fact, somewhat of a cynic. But in the face of a bulbous ghoul and a decadent angel bearing the stiff corpse of an Indian, he felt with a sudden, blinding shock of realization that beyond life lies a black abyss teeming with horror unimaginable. Whining shrilly, the terrified man leaped back into his cab, got the thing into motion, and vanished as smoke before the gale.
   Young and Devlin looked at one another ruefully.
   “What now?” the latter asked.
   “Well,” said Young, “I don’t live far from here. Only ten blocks or so. Come on!”
   It was very late, and few pedestrians were abroad. These few, for the sake of their sanity, were quite willing to ignore the wanderers and go their separate ways. So eventually Young, Devlin, and the wooden Indian arrived at their destination.
   The door of Young’s home was locked, and he could not locate the key. He was curiously averse to arousing Jill. But, for some strange reason, he felt it vitally necessary that the wooden Indian be concealed. The cellar was the logical place. He dragged his two companions to a basement window, smashed it as quietly as possible, and slid the image through the gap.
   “Do you really live here?” asked Devlin, who had his doubts.
   “Hush!” Young said warningly. “Come on!”
   He followed the wooden Indian, landing with a crash in a heap of coal. Devlin joined him after much wheezing and grunting. It was not dark. The halo provided about as much illumination as a twenty-five-watt globe.
   Young left Devlin to nurse his bruises and began searching for the wooden Indian. It had unaccountably vanished. But he found it at last cowering beneath a washtub, dragged the object out, and set it up in a corner. Then he stepped back and faced it, swaying a little.
   “That’s a sin, all right,” he chuckled. “Theft. It isn’t the amount that matters. It’s the principle of the thing. A wooden Indian is just as important as a million dollars, eh, Devlin?”
   “I’d like to chop that Indian into fragments,” said Devlin with passion. “You made me carry it for three miles.” He paused, listening. “What in heaven’s name is that?”
   A small tumult was approaching. Filthy, having been instructed often in his duties as a watchdog, now faced opportunity. Noises were proceeding from the cellar. Burglars, no doubt. The raffish Scotty cascaded down the stairs in a babel of frightful threats and oaths. Loudly declaring his intention of eviscerating the intruders, he flung himself upon Young, who made hasty ducking sounds intended to soothe the Scotty’s aroused passions.
   Filthy had other ideas. He spun like a dervish, yelling bloody murder. Young wavered, made a vain snatch at the air, and fell prostrate to the ground. He remained face down, while Filthy, seeing the halo, rushed at it and trampled upon his master’s head.
   The wretched Young felt the ghosts of a dozen and more drinks rising to confront him. He clutched, at the dog, missed, and gripped instead the feet of the wooden Indian. The image swayed perilously.
   Filthy cocked up an apprehensive eye and fled down the length of his master’s body, pausing halfway as he remembered his duty. With a muffled curse he sank his teeth into the nearest portion of Young and attempted to yank off the miserable man’s pants.
   Meanwhile, Young remained face down, clutching the feet of the wooden Indian in a despairing grip.
   There was a resounding clap of thunder. White light blazed through the cellar. The angel appeared.
   Devlin’s legs gave way. He sat down in a plump heap, shut his eyes, and began chattering quietly to himself. Filthy swore at the intruder, made an unsuccessful attempt to attain a firm grasp on one of the gently fanning wings, and went back to think it over, arguing throatily. The wing had an unsatisfying lack of substantiality.
   The angel stood over Young with golden fires glowing in his eyes, and a benign look of pleasure molding his noble features.“This,” he said quietly, “shall be taken as a symbol of your first successful good deed since your enhaloment.” A wingtip brushed the dark and grimy visage of the Indian.
   Forthwith, there was no Indian.“You have lightened the heart of a fellow man-little, to be sure, but some, and at a cost of much labor on your part.
   “For a day you have struggled with this sort to redeem him, but for this no success has rewarded you, albeit the morrow’s pains will afflict you.
   “Go forth, K. Young, rewarded and protected from all sin alike by your halo.” The youngest angel faded quietly, for which alone Young was grateful. His head was beginning to ache and he’d feared a possible thunderous vanishment.
   Filthy laughed nastily, and renewed his attack on the halo. Young found the unpleasant act of standing upright necessary. While it made the walls and tubs spin round like all the hosts of heaven, it made impossible Filthy’s dervish dance on his face.
   Some time later he awoke, cold sober and regretful of the fact. He lay between cool sheets, watching morning sunlight lance through the windows, his eyes, and feeling it splinter in jagged bits in his brain.
   His stomach was making spasmodic attempts to leap up and squeeze itself out through his burning throat.
   Simultaneous with awakening came realization of three things: the pains of the morrow had indeed afflicted him; the halo mirrored still in the glass above the dressing table-and the parting words of the angel.
   He groaned a heartfelt triple groan. The headache would pass, but the halo, he knew, would not.
   Only by sinning could one become unworthy of it, and-shining protector!-it made him unlike other men. His deeds must all be good, his works a help to men. He could not sin!
   THE VOICE OF THE LOBSTER
   Tilting his cigar at a safe angle Terence Lao-T’se Macduff applied a wary eye to the peephole in the curtain and searched the audience for trouble.
   “A setup,” he muttered under his breath. “Or is it? I have the inexplicable sensation of wet mice creeping slowly up and down my spine. What a pity I wasn’t able to get that Lesser Vegan girl to front for me. Ah, well. Here I go.”
   He drew up his rotund form as the curtain slowly rose.
   “Good evening to you all,” he said jovially. “I am happy to see so many eager seekers after knowledge, from all parts of the Galaxy, gathered here tonight on this, Aldebaran’s greenest world—”
   Muffled noises rose from the audience, mingled with the musky odor of Aldebaranese and the scents of many other races and species. For it was Lottery Time on Aldebaran Tau and the famous celebration based on the counting of seeds in the first sphyghi fruit of the season had as usual drawn luck-worshippers from all over the Galaxy. There was even an Earthman, with shaggy red hair and a scowling face, who sat in the front row, glaring up at Macduff.
   Uneasily evading that glare, Macduff went on with some haste.
   “Ladies, gentlemen and Aldebaranese, I offer you my All-Purpose Radio-isotopic Hormone Rejuvenating Elixir, the priceless discovery which will give you the golden treasury of youth at a sum easily within the reach of each and every—”
   An ambiguous missile whizzed past Macduff’s head. His trained ear screened out words in a dozen different interstellar tongues and realized that none of them implied approval.
   The red-haired Earthman was bellowing,“The mon’s a crook! Nae doot aboot it!” Macduff, automatically dodging an overripe fruit, looked pensively at him.
   “Oh-oh,” Macduff was thinking. “I wonder how he found out those cards were marked for black light?”
   He held up his arms dramatically for silence, took a backward step and kicked the trigger on the trap door. Instantly he dropped out of sight. From the audience rose a tremendous bellow of balked fury.
   Macduff, scuttling rapidly past discarded flats of scenery, heard feet thundering above him.
   “There will be chlorophyll spilled tonight,” he mused, sprinting. “That’s the trouble with these Aldebaranese, they’re still vegetables at heart. No sense of ethics, merely tropisms.”
   His racing feet tripped over a half-empty box of progesterone, a hormone necessary when a sucker, or customer, was fowl or mammal strain.
   “Can’t be the hormones,” he pondered, kicking boxes out of his path. “It must have been the radio-isotope. I shall write a scorching letter to that Chicago outfit. Fly-by-nights, of course. I should have suspected the quality of their product at that price. Three months, forsooth! Why, it hasn’t been a fortnight since I sold the first bottle-and it’s taken this long to finish the payoffs and start hoping for a net profit.”
   This was serious. Tonight had been the first occasion on which he hoped to put the profits from All-Purpose Radio-isotopic Hormone Rejuvenating Elixir into his own pocket. Aldebaran officials had a greed which one didn’t normally associate with vegetable ancestry. How was he going to get enough money to ensure his passage spaceward in a hurry if speed seemed indicated?
   “Trouble, trouble,” Macduff murmured, as he fled down a corridor, ducked out of the exit and foresightedly sent a tower of empty boxes crashing down, blocking the door. Screams of rage came from behind him.
   “Sounds like Babel,” he said, trotting. “That’s the trouble with galactic travel. Too many overemotional races.” Doubling and twisting along a planned course, he continued to mutter marginal comments, for Macduff generally moved in a haze of sotto voce remarks confidingly addressed to himself, usually approving in nature.
   After a time, deciding that he had put a safe distance between himself and justice, he slowed his pace, paused at a dingy hock-shop and paid out a few coins from his paltry store. In return he was given a small battered suitcase, which contained everything necessary for a hurried departure-everything, that is, except the really vital factor. Macduff had no space ticket.
   Had he anticipated the full extent of Aldebaranese rapacity and corruption he could perhaps have brought along more payoff funds. But he had wanted his arrival to coincide with the great sphyghi festival and time pressed. Still, there were ways. Captain Masterson of the Suttar owed him a favor and the Sutter was due to take off early next morning.
   “Possibly,” Macduff ruminated, trudging on, “something might be arranged. Let me see, now. Item One. There’s Ao.” Ao was the Lesser Vegan girl whose remarkable semi-hypnotic powers would make her such an excellent front man, figuratively speaking.
   “Borrowing ticket money won’t solve Item One. If I succeed in getting Ao I’ll have to deal with her guardian, Item Two.”
   Item Two represented an Algolian native named Ess Pu Macduff* [* An approximation. The actual name is unspellable.] had taken pains to keep himself informed of Ess Pu’s whereabouts and so knew that the Algolian was no doubt still involved in the same game of dice he had begun two days ago at the UV Lantern Dream-Mill, not far from the center of town. His opponent was probably still the Mayor of Aldebaran City.
   “Moreover,” Macduff reflected, “both Ess Pu and Ao have tickets on the Sutter. Very good. The answer is obvious. All I have to do is get in that dice game, win Ao and both tickets and shake the dust of this inferior planet from my feet.”
   Swinging the suitcase jauntily, he scuttled along by back alleys, conscious of a distant, mounting tumult, until he reached the door of the UV Lantern Dream-Mill, a low broad arch closed with leather curtains. On the threshold he paused to glance back, puzzled by the apparent riot that had broken out.
   Submerged feelings of guilt, plus his natural self-esteem, made him wonder if he himself might be the cause of all that uproar. However, since he had only once roused the inhabitants of an entire planet against himf he concluded vaguely that perhaps there was a fire.
   So he pushed the curtains aside and entered the UV Lantern, looking around sharply to make certain Angus Ramsay wasn’t present. Ramsay, as the reader will guess, was the red-haired gentleman last heard defaming Macduff in the theater.
   “And, after all, he was the one who insisted on buying a bottle of the Elixir,” Macduff mused. “Well, he isn’t here. Ess Pu, however, is. In all fairness, I’ve given him every chance to sell me Ao. Now let him take the consequences.”
   Squaring his narrow shoulders (for it cannot be denied that Macduff was somewhat bottle-shaped in appearance) he moved through the crowd toward the back of the room, where Ess Pu crouched over a green-topped table with his companion, the Mayor of the city.
   To a non-cosmopolitan observer it would have seemed that a lobster was playing PK dice with one of the local plant men. But Macduff was a cosmopolitan in the literal sense of the word. And from his first meeting with Ess Pu, some weeks ago, he had recognized a worthy and formidable opponent.
   As a result of having sold them the Earth.
   All Algolians are dangerous. They are noted for their feuds, furies and their inverted affective tone scale.“It’s extraordinary,” Macduff mused, looking pensively at Ess Pu. “They feel fine only when they’re hating someone. The sensations of pleasure and pain are reversed. Algolians find the emotions of rage, hate and cruelty pro-survival. A lamentable state of affairs.”
   Ess Pu clanked a scaly elbow on the table and rattled the dice cup in the face of his cringing opponent. As everyone is familiar with Aldebaranese plant men, in view of their popular video films, the Mayor need not be described.
   Macduff sank into a nearby chair and opened the suitcase on his lap, rummaging through its varied contents which included a deck of tarots, some engraved plutonium stock (worthless) and a number of sample bottles of hormones and isotopes.
   There was also a small capsule of Lethean dust, that unpleasant drug which affects the psychokinetic feedback mechanism. As an injury to the cerebellum causes purpose tremor, so Lethean dust causes PK
   tremor. Macduff felt that a reasonable amount of psychic oscillation in Ess Pu might prove profitable to Macduff. With this in mind, he watched the game intently.
   The Algolian waved his stalked eyes over the table. Crinkled membranes around his mouth turned pale blue. The dice spun madly. They fell-seven. Ess Pu’s membranes turned green. One of the dice quivered, strained, rolled over. The Algolian’s claws clicked shut with satisfaction, the Mayor wrung his hands and Macduff, emitting cries of admiration, leaned forward to pat Ess Pu’s sloping shoulder while he deftly emptied the unlidded capsule into the Algolian’s drink.
   “My lad,” Macduff said raptly, “I have travelled the Galaxy from end to end and never before—”
   “Tchah!” Ess Pu said sourly, pulling his winnings across the board. He added that he wouldn’t sell Ao to Macduff now even if he could. “So get out!” he finished, snapping a claw contemptuously in Macduff’s face.
   “Why can’t you sell Ao?” Macduff demanded. “Though sell, of course, is a misleading verb. What I mean—”
   He understood the Algolian to say that Ao now belonged to the Mayor.
   Macduff turned surprised eyes on this personage, who furtively evaded the look.
   “I didn’t recognize your Honor,” he said. “So many non-humanoid species are hard to tell apart. But did I understand you to say you sold her to the Mayor, Ess Pu? As I remember, Lesser Vegan Control merely leases its subjects to suitable guardians—”
   “It was a transfer of guardianship,” the Mayor said hastily, lying in his teeth.
   “Get out,” Ess Pu snarled. “You’ve got no use for Ao. She’s an object d’art.”
   “Your French is excellent, for a lobster,” Macduff said with delicate tact. “And as for having a use for the lovely creature my scientific researches will shortly include the prognostication of mood responses in large groups. As we all know, Lesser Vegans have the curious ability to make people punch drunk. With a girl like Ao on the platform I could feel perfectly sure of my audience—”
   A video screen burst in with a wild squawk. Everyone looked‘up sharply. Supplementary screens in infrared and UV, for the use of customers with specialized vision, hummed with invisibly duplicated pictures of an announcer’s popeyed face.
   “-Citizens’ Purity Organization has just called a mass meeting—” The Mayor, looking frightened, started to get up and then thought better of it. There seemed to be something on his conscience.
   Ess Pu told Macduff profanely to go away. He enlarged insultingly on the suggestion.
   “Pah,” Macduff said bravely, knowing himself more agile than the Algolian. “Drop dead.”
   Ess Pu’s mouth membranes turned scarlet. Before he could speak, Macduff offered quickly to buy Ao’s ticket, a proposition he had neither intention nor ability to fulfill.
   “I haven’t got her ticket!” Ess Pu roared. “She still has it! Now get out before I—” He strangled on his own fury, coughed and took a stiff drink. Ignoring Macduff, he threw a six and shoved a stack of chips to the center of the table. The Mayor, with nervous reluctance, glanced at the video screen and faded the bet. At that point the videos broke in with a squeal.
   “-mobs marching on Administration! Aroused populace demands ousting of present officials, charging long-term corruption! This political pot was brought to a boil tonight by the exposure of an alleged swindler named Macduff—”
   The Mayor of Aldebaran City jumped up and tried to run. One of Ess Pu’s claws caught him by the coat tail. The video squawked on, giving an all-too-accurate description of the Radio-isotopic Elixir swindler and only the thick haze in the air kept Macduff from immediate exposure.
   He hesitated uncertainly, reason telling him that something of interest was developing at the dice table while instinct urged him to run.
   “I’ve got to get home!” the Mayor wailed. “Vital matters—”
   “You’re staking Ao?” the crustacean demanded, with a significant brandish of his claws. “You are, eh? Bight? Then say so!”
   “Yes,” the harassed Mayor cried. “Oh, yes, yes, yes. Anything!”
   “Six is my point,” said Ess Pu, rattling the dice cup. His membranes became oddly mottled. He wriggled his eye stalks unnervingly. Macduff, remembering the Lethean dust, began to edge towards the door.
   There was a bellow of surprised rage from the Algolian as the disobedient cubes turned up seven.
   Ess Pu clawed at his throat, snatched up his glass and peered suspiciously into it. The jig was up.
   Roars of fury reverberated from wall to wall of the Dream-Mill as Macduff slipped out through the curtains and pattered rapidly off down the street in the cool musky dark of the Aldebaran night.
   “Nevertheless, I still need a ticket,” he reflected. “I also need Ao if possible. This leads me, by obvious degrees, to the Mayor’s palace. Provided I’m not torn limb from limb in the meantime,” he added, dodging into another alley to avoid the spreading torchlit mobs that were by now seething hither and thither through the aroused city.
   “How ridiculous. At times like these I’m grateful for being born into a civilized race. There’s no sun like Sol,” he summed up, creeping hastily under a fence as a mob poured down the alley toward him.
   Emerging on the other side and trotting down a lane, he reached the back door of a luxurious palace done in pink porphyry with ebony edgings and banged the knocker firmly against its plate. There was a soft, sliding noise and Macduff fixed a peremptory gaze upon the one-way Judas mirror in the door.
   “Message from the Mayor,” he announced in a brisk voice. “He’s in trouble. He sent me to bring that Lesser Vegan girl to him immediately. It’s a matter of life or death. Hurry!”
   A gasp sounded from inside the door. Feet pattered away into inner distances. A moment later the door opened, revealing, the Mayor himself.
   “Here!” cried that frantic official. “She’s yours. Just take her away. I never saw her before in my life.
   Never saw Ess Pu. Never saw you. Never saw anybody. Oh, these reform riots! One scrap of incriminating evidence and I’m lost, lost!”
   Macduff, a little astonished at finding himself fortune’s favorite, rose to the occasion capably.
   “Depend on me,” he told the unhappy vegetable as a slim and lovely being was pushed out of the door into his arms. “She’ll leave Aldebaran Tau on the Sutter tomorrow at dawn. In fact, I’ll take her aboard unmediately.”
   “Yes, yes, yes,” the Mayor said, trying to close the door. Macduff’s foot kept it ajar.
   “She’s got her space ticket?”
   “Ticket? What ticket? Oh, that. Yes. In her wrist band. Oh, here they come! Look out!”
   The terrified Mayor slammed the door. Macduff seized Ao’s hand and sped with her into the shrubbery of a plaza. A moment later the tortuous mazes of Aldebaran City swallowed them up.
   At the first convenient doorway Macduff paused and looked at Ao. She was worth looking at. She stood in the doorway, thinking of nothing at all. She didn’t have to think of anything. She was too beautiful.
   Nobody has ever yet succeeded in describing the beings of Lesser Vega and probably nobody ever will. Electronic calculators have broken down and had their mercury memory-units curdled trying to analyze that elusive quality which turns men into mush. Like all her race, however, Ao wasn’t very bright. Macduff regarded her with entirely platonic greed.
   For she was the perfect come-on. Probably some subtle emanation radiates from the brains of the Lesser Vegans which acts as a hypnotic. With Ao on the stage Macduff knew he could almost certainly have quelled his unruly audience an hour ago and averted the rapt. Even the savage breast of Angus Ramsay might have been soothed by Ao’s magical presence.
   Curiously enough, male relationship with Ao was entirely platonic, with the natural exception of the males of Lesser Vega. Outside of this dim-brained species, however, it was enough for a beholder simply to look at Ao. And vision really had little to do with it, since standards of beauty are only species deep. Almost all living organisms respond similarly to the soft enchantment of the Lesser Vegans.
   “There’s dark work afoot, my dear,” Macduff said, resuming their progress. “Why was the Mayor so eager to get rid of you? But there’s no use asking you, of course. We’d better get aboard the Sutter. I feel certain I can get Captain Masterson to advance me the price of another ticket. IfI’d thought of it I might have arranged a small loan with the Mayor-or even a large one,” he added, recalling the mayor’s obvious guilt reactions. “I seem to have missed a bet there.”
   Ao appeared to float delicately over a mud puddle. She was considering higher and lovelier things.
   They were nearly at the spaceport by now and the sights and sounds Macduff heard from the far distance gave him an idea that the mob had set fire to the Mayor’s porphyry palace. “However, he’s merely a vegetable,” Macduff told himself. “Still, my tender heart cannot help but -good heavens!”
   He paused, aghast. The misty field of the spaceport lay ahead, the Sutter a fat ovoid blazing with light. There was a distant mutter of low thunder as the ship warmed up. A seething crowd of passengers was massed around the gangplank.
   “Bless my soul, they’re taking off,” Macduff said. “Outrageous! Without even notifying the passengers-or perhaps there was a video warning sent out. Yes, I suppose so. But this may be awkward.
   Captain Masterson will be in the control room with a no NOT DISTURB sign on the door. Take-offs are complicated affairs. How on Aldebaran Tau can we get aboard with only one ticket between us?”
   The motors muttered sullenly. Haze blew like fat ghosts across the light-and-dark patterns of the tarmac. Macduff sprinted, dragging Ao, as thistledown, after him.
   “I have a thought,” he murmured. “Getting inside the ship is the first step. After that, of course, there’ll be the regular passenger check but Captain Masterson will-hm-m.”
   He studied the purser who stood at the head of the gangplank, taking tickets, checking names off the list he held, his keen eyes watchful. Though the passengers seemed nervous they kept fair order, apparently reassured by the confident voice of a ship’s officer, who stood behind the purser.
   Into this scene burst Macduff at a wild run, dragging Ao and screaming at the top of his voice.
   “They’re coming!” he shrieked, dashing through the crowd and overturning a bulky Saturnian. “It’s another Boxer rebellion! One would think the Xerians had landed. They’re all running around screaming, ‘Aldebaran Tau for the Aldebarans’.”
   Towing Ao and flailing frantically with his suitcase, Macduff burst into the center of a group and disintegrated it. Instantly he dashed through the line at the gangplank and back again, squealing bloody murder.
   At the ship’s port the officer was trying to make himself heard with little success. He was apparently stolidly sticking to his original lines, which had something to do with the fact that the Captain had been injured but there was no reason to be alarmed- “Too late!” shrieked Macduff, bundling himself into the center of a growing nucleus of loud panic. “Hear what they’re yelling? ‘Kill the foreign devils!’-listen to the bloodthirsty savages. Too late, too late,” he added at the top of his voice, scrambling through the mob with Ao. “Lock the doors! Man the gunports! Here they come!”
   By now all thought of order had been lost. The passengers were demoralized into a veritable Light Brigade of assorted species and Macduff, clinging to Ao and his suitcase, rode the tide up the gangplank, over the prostrate bodies of the officer and the purser and into the ship, where he hastily assembled his various possessions and scrambled for cover. He fled down a passage, doubled and twisted, finally slowed to a rapid walk. He was alone, except for Ao, in the echoing corridor. From the far distance came annoyed curses.
   “Useful thing, misdirection,” Macduff murmured. “Only way to get aboard, however. What was that fool saying about the Captain’s being injured? Nothing serious, I hope. I must hit him for a loan. Now where’s your cabin, my dear? Ah, yes. Stateroom R and here it is. We’d better hide till we’re in space.
   Hear that siren? That means take-off, which is useful since it delays the passenger check. Space nets, Ao!”
   He yanked open the door to Stateroom R and urged Ao toward a spider-web filament of mesh that dangled like a hammock.
   “Get in there and stay till I come back,” he ordered. “I’ve got to find another shock hammock.”
   The gossamer net attracted Ao as surf attracts a mermaid. She was instantly ensconced in it, her angelic face looking dreamily out of the softly tinted cloud. She gazed beyond Macduff, thinking of nothing.
   “Very good,” Macduff told himself, going out, shutting the door and crossing to Stateroom X, which luckily was unlocked and vacant, with a web dangling ready. “Now—”
   “You!” said an all-too-familiar voice.
   Macduff turned quickly on the threshold. Across the passage, looking at him from the door adjoining Ao’s, was the ill-tempered crustacean.
   “What a surprise,” Macduff said cordially. “My old friend Ess Pu. Just the-ah, Algolian I wanted to—”
   He was not permitted to finish. With a bellow in which the words“Lethean dust” could be indistinctly understood, Ess Pu charged forward, eyes waving. Macduff hastily closed the door and locked it. There was a crash and then someone began to claw viciously at the panel.
   “Outrageous assault on a man’s privacy,” Macduff muttered.
   The hammering on the door grew louder. It was drowned out by the ultrasonic, sonic and resonating warning of an immediate take-off.
   The hammering stopped. The sound of clicking claws receded into the distance. Macduff dived for the shock net. Burrowing into its soft meshes he focused his mind on the hope that the awkward Algolian would be unable to make his hammock in time and that the acceleration would break every bone around his body.
   Then the jets blazed, the Sutter rose from the troubled soil of Aldebaran Tau and Macduff really began to get into trouble.
   It is perhaps time to deal, in some detail, with a matter which had already involved Macduff, though he didn’t know it. Cryptic reference has been made to such apparently unrelated matters as sphyghi seeds and Xerians.
   In the most expensive perfumeries of all, on the most luxurious worlds of all, there can be seen in tiny vials drams of a straw-colored fluid which carries the famous label of Sphyghi No. 60. This perfume of perfumes, which bears the same price whether sold in a plain glass phial or in a jewel-studded platinum flagon, is so costly that by comparison Cassandra, Patou’s Joy or Martian Melee seem cheap.
   Sphyghi is indigenous to Aldebaran Tau. Its seeds have been safeguarded so strictly that not even Aldebaran’s great trade rival, Xeria, has ever managed, by hook, crook or even honest means, to get hold of a single seed.
   For a long time it had commonly been known that Xerians would have bartered their souls, or soul, for some of the seed. In view of the Xerians’ resemblance to termites there has always been some doubt as to whether an individual Xerian has a mind of his own and operates by free will or whether they are all ruled by a central common brain and determinism.
   The trouble with sphyghi is that the growth cycle must be almost continuous. After the fruit is detached from the parent plant, its seeds become sterile in thirty hours.
   Not a bad take-off, Macduff mused, crawling out of the shock hammock. It would be too much to hope that Ess Pu suffered at least a simple fracture of the carapace, he supposed.
   He opened the door, waited until the opposite door leaped open to reveal the Algolian’s watchful bulk and snapped back into Stateroom X with the agility of a frightened gazelle.
   “Trapped like a rat,” he muttered, beginning with a quick tour of the cabin. “Where is that intercom?
   Outrageous! Ab, here it is. Connect me with the Captain at once, please. Macduff is the name, Terence Lao-T’se Macduff. Captain Masterson? Let me congratulate you on your take-off. A magnificent job. I gathered you have had an accident, which I trust is not serious.”
   The intercom croaked hoarsely, caught its breath and said,“Macduff.”
   “A throat injury?” Macduff hazarded. “But to come to the point, Captain. You are harboring a homicidal maniac on the Sutter. That Algolian lobster has gone perfectly insane and is lurking outside my door -Stateroom X-ready to kill me if I come out. Kindly send down some aimed guards.”
   The intercom made ambiguous sounds which Macduff took for assent.
   “Thank you, Captain,” he said cheerily. “There is only one other small matter. It became necessary for me to board the Sutter at the last moment and I found it inexpedient to obtain a ticket. Time pressed.
   Moreover, I have taken a Lesser Vegan girl under my protection, in order to save her from the dastardly machinations of Ess Pu and it would perhaps be wise to keep any knowledge of her presence in Stateroom R from that lobster.”
   He took a deep breath and leaned familiarly against the intercom.“Frightful things have been happening, Captain Masterson-I have been subjected to persecution by a bloodthirsty mob, an attempt to swindle me at dice on Ess Pu’s part, threats of violence from Angus Ramsay—”
   “Ramsay?”
   “You may have heard of him under that name, though it’s probably an alias. The man was discharged in disgrace from the Space Service for smuggling opium, I believe—”
   A knock came at the door. Macduff broke off to listen.“Quick work, Captain,” he said. “I assume these are your guards?” There was an affirmative grunt and a click. “Au revQir,” Macduff said cheerfully, and opened the door. Two uniformed members of the crew were standing outside, waiting.
   Across the corridor Ess Pu’s door was ajar and the Algolian stood there, breathing hard.
   “You’re armed?” Macduff asked. “Prepare yourselves for a possible treacherous attack from that murderous crustacean behind you.”
   “Stateroom X,” one of the men said. “Name, Macduff? Captain wants to see you.”
   “Naturally,” Macduff said, pulling out a cigar and stepping dauntlessly into the corridor, making certain, however, that one of the crewmen was between him and Ess Pu. Nonchalantly clipping the cigar, he paused abruptly, his nostrils quivering.
   “Let’s go,” one of the men said.
   Macduff did not stir. From beyond the Algolian a breath of dim fragrance drifted like a murmur from paradise.
   Macduff rapidly finished lighting his cigar. He puffed out great clouds of smoke as he hurriedly led the way down the corridor.“Come, come, my men,” he admonished. “To the Captain. Important matters are afoot.”
   “We wouldn’t know,” a crewman said, slipping in front while the other one fell in behind. Macduff allowed himself to be escorted into the officers’ quarters, where he caught sight of himself in a reflecting bulkhead and blew out an approving smoke-cloud.
   “Imposing,” he murmured. “No giant, of course, but unquestionably imposing in my fashion. The slight rotundity around my middle merely indicates that I live well. Ah, Captain Masterson! Very good, my men, you may leave us now. That’s right. Close the door as you go. Now, Captain—”
   The man behind the desk lifted his gaze slowly. As all but the stupidest reader will have guessed, he was Angus Ramsay.
   “Smuggling opium-aye!” said Angus Ramsay, exhibiting his teeth to the terrified Macduff.
   “Discharrrged in disgrace-och! Ye nosty libelling scum, what am I going to do with ye?”
   “Mutiny!” Macduff said wildly. “What have you done? Led the crew to mutiny and taken over the Sutter? I warn you, this crime will not go unpunished. Where’s Captain Masterson?”
   “Captain Masterson,” said Ramsay, repressing his ire with a violent effort and losing the worst of his accent, “is in a hospital on Aldebaran Tau. Apparently the puir man got in the way of one of those raving mobs. The result is that I am captain of the Sutter. Offer me no cigars, ye dom scoundrel. I am interested in only one thing. Ye have nae ticket.”
   “You must have misunderstood me,” Macduff said. “Naturally I had a ticket. I gave it to the purser when I came aboard. Those intercoms are notoriously unreliable.”
   “So is that dom Immortality Elixir of yours,” Captain Ramsay pointed out. “So are some poker games, especially when the carrrds are marked for black-light reading.” The large hands closed significantly.
   “Lay a finger on me at your peril,” Macduff said, with faint bluster. “I have the rights of a citizen—”
   “Oh, aye,” Ramsay agreed. “But not the rights of a passenger on this ship. Therefore, ye wee blaggard, ye’ll worrk your way to the next port, Xeria, and there ye’ll be thrown off the Sutter bag and baggage.”
   “I’ll buy a ticket,” Macduff offered. “At the moment, I happen to be slightly embarrassed—”
   “If I catch ye mingling with the passengers or engaging in any games of chance with anyone at all ye will find yourself in the brig,” Captain Ramsay said firmly. “Black light, aye! Smuggling opium, is it? Aba!”
   Macduff spoke wildly of a jury of his peers, at which Ramsay laughed mockingly.
   “If I’d caught up with ye back on Aldebaran Tau,” he said, “I’d have taken great pleasure in kicking yer podgy carcass halfway around the planet. Now I wull get a deal more satisfaction out of knowing ye are harrd at work in the Hot Gang. Aboard this ship ye will be honest if it kills ye.And if ye have in mind that Lesser Vegan girl I have checked up thoroughly and ye cannot possibly figure out a way to swipe her ticket.”
   “You can’t part a guardian and ward like this! It’s inhumanoid!” cried Macduff.
   “Oot with ye, mon,” Ramsay said irately, rising. “To work, for probably the first time in yer misspent life.”
   “Wait,” said Macduff. “You’ll regret it if you don’t listen to me. There’s a crime being committed on this ship.”
   “Aye,” Ramsay said, “and ye’re committing it, ye stowaway. Oot!” He spoke into an intercom, the door opened and the two crew members stood waiting expectantly.
   “No, no!” Macduff shrilled, seeing the yawning chasm of hard work widening inexorably at his very toes. “It’s Ess Pu! The Algolian! He—”
   “If ye swindled him as ye swindled me,” Captain Ramsay began.
   “He’s a smuggler!” Macduff shrieked, struggling in the grip of the crewmen who were bearing him steadily toward the door. “He’s smuggled sphyghi from Aldebaran Tau! I smelled the stuff, I tell you!
   You’re carrying contraband, Captain Ramsay!”
   “Wait,” Ramsay ordered. “Put him down. Is this a trick?”
   “I smelled it,” Macduff insisted. “You know what grov’ing sphyghi smells like. It’s unmistakable. He must have the plants in his cabin.”
   “The plants?” Ramsay pondered. “Noo I wonder. Hm-m. All right, men. Invite Ess Pu to my cabin.”
   He dropped back in his chair, studying Macduff.
   Macduff rubbed his hands briskly together.
   “Say no more, Captain Ramsay. You need not apologize for mistaken zeal. Having exposed this villainous Algolian, I shall break him down step by step till he confesses all. He will naturally be brigged, which will leave his cabin vacant. I leave it to your sense of fair play—”
   “Tush,” said Captain Ramsay. “Close yer trap.” He scowled steadily at the door. After a while it opened to admit Ess Pu.
   The Algolian lumbered ungracefully forward until he suddenly caught sight of Macduff. Instantly his mouth membranes began to flush. A clicking claw rose ominously.
   “Now, now, mon!” Ramsay warned.
   “Certainly,” seconded Macduff. “Remember where you are, sir. All is discovered, Ess Pu. Facile lies will get you nowhere. Step by step Captain Ramsay and I have uncovered your plot. You are in the pay of the Xerians. A hired spy, you stole sphyghi seeds from Aldebaran Tau and that sphyghi is even now in your cabin, a silent accuser.”
   Ramsay looked thoughtfully at the Algolian.
   “Weel?” he asked.
   “Wait,” said Macduff. “When Ess Pu realizes that all is known he will see the uselessness of silence.
   Let me go on.” Since it was obviously impossible to stop Macduff, Captain Ramsay merely grunted and picked up the Handbook of Regulations on his desk. He began to study the thick volume doubtfully.
   Ess Pu twitched his claws.
   “A feeble scheme from the beginning,” Macduff said. “Even to me, a visitor on Aldebaran Tau, it became immediately evident that corntption was at work. Need we seek far for the answer? I think not.
   For we are even now heading straight for Xeria, a world which has tried frantically for years, by fair means and foul, to break the sphyghi monopoly. Very well.”
   He aimed a cigar accusingly at the Algolian.
   “With Xerian money, Ess Pu,” Macduff charged, “you came to Aidebaran Tau and bribed the highest officials, got hold of some sphyghi seeds and circumvented the usual customs search for contraband.
   You bought the Mayor’s sealed okay by bribing him with Ao. You need not reply yet,” Macduff added hastily since he had no intention of cutting short his hour of triumph.
   Ess Pu made a revolting noise in his throat.“Lethean dust,” he said, reminded of something. “Ah-h!”
   He made a sudden forward motion.
   Macduff dodged hastily around the desk behind Ramsay.“Call your men,” he suggested. “He’s running amuck. Disarm him.”
   “Ye cannot disarm an Algolian without dismembering him,” Captain Ramsay said rather absently, looking up from the Handbook of Regulations. “Ah-Ess Pu. Ye dinna deny this charrge, I gather?”
   “How can he deny it?” Macduff demanded. “The shortsighted scoundrel planted the sphyghi seeds in his cabin without even setting up an odor-denaturalizer. He deserves no mercy, the fool.”
   “Weel?” Ramsay asked, in an oddly doubtful manner.
   Ess Pu shook his narrow shoulders, crashed his tail emphatically against the floor and spread his jaws in what might have been a grin.
   “Sphyghi?” he asked. “Sure. So?”
   “Convicted out of his own mouth,” Macduff decided. “Nothing else is necessary. Brig him, Captain.
   We will share the reward, if any.”
   “No,” Captain Ramsay said, putting down the Handbook decisively. “Ye have put yer foot in it again, Macduff. Ye are no expert in interstellar law. We are now beyond the limits of ionization and therefore beyond the jurisdiction of Aldebaran Tau-with a guid deal of gibble gabble the lawyers put in.
   But the meaning is dear enough. It was the job of the Aldebaranese to keep that sphyghi from being smuggled awa’ from them and since they failed, noo it is not my job to meddle. In fact, I canna. Against Regulations.”
   “That’s it,” Ess Pu said with complacent satisfaction.
   Macduff gasped.“You condone smuggling, Captain Ramsay?”
   “I’m covered,” the Algolian said, making a coarse gesture toward Macduff.
   “Aye,” Ramsay said, “he’s right. Regulations make it perfectly clear. As far as I am concerned it makes no difference whether Ess Pu is keeping sphyghi or daffodils in his cabin-or a haggis,” he added thoughtfully.
   Ess Pu snorted and turned toward the door.
   Macduff put a plaintive hand on the Captain’s arm.
   “But he threatened me. My life isn’t safe around that Algolian. Just look at those claws.”
   “Aye,” Ramsay said reluctantly. “Ye ken the penalty for murder, Ess Pu? Vurra good. I order ye not to murrder this nae doot deserving miscreant. I am bound to enforce Regulations, so dinna let me catch ye assaulting Macduff within earshot of me or any other officer. Ye ken?”
   Ess Pu seemed to ken. He laughed hoarsely, ground a claw at Macduff and stalked out, swaying from side to side. The two crewmen were visible outside the door.
   “Here,” Captain Ramsay ordered. “I have a job for ye two. Take this stowaway doon to the Hot Gang and turn him over to the Chief.”
   “No, no!” squealed Macduff, retreating. “Don’t you dare lay a finger on me! Put me down!
   Outrageous! I won’t go down that ramp! Release me! Captain Ramsay, I demand-Captain Ramsay!”
   Days had passed, arbitrarily, of course, aboard the Sutter.
   Ao lay curled in her shock hammock, thinking her own dim thoughts and looking at nothing. High up in the wall there was a puffing sound, a scuffle and a grunt. Behind the grille of the ventilating inlet appeared the face of Macduff.
   “Ali, my little friend,” he said kindly. “So there you are. Now they have me creeping down the ventilating tubes of this ship like a phagocyte.”
   He tested the meshed grille cautiously.
   “Sealed, like all the others,” he observed. “However, I assume you’re being well treated, my-dear.”
   He glanced greedily at the covered lunch tray on a nearby table. Ao looked dreamily at nothing.
   “I have sent a cable,” Macduff announced from the wall. “I bartered some small treasured heirlooms I happened to have with me and raised enough cash to send a cable, by the press rate. Luckily I still have my press card.” Macduff’s vast collection of credentials very likely may have included a membership in the Little Men’s Chowder and Marching Society, to choose the least likely example.
   “Moreover, I have just received a reply. Now I must run a grave risk, my dear, a grave risk. Today the conditions of the ship’s pool-a lottery, you know-will be announced in the grand lounge. I must be present, even at the risk of being brigged by Captain Ramsay and savaged by Ess Pu. It will not be easy. I may say I’ve been subjected to every indignity imaginable, my dear, except perhaps-outrageous!” he added, as a cord tied around his ankle tightened and drew him backward up the shaft.
   His distant cries grew fainter. He announced in a fading voice that he had a bottle of 2, 4, 5-trichlorophenoxyacetic acid in his pocket and that broken glass was a safety hazard. So saying he departed into inaudibility. Since Ao had not really noticed that he was present she remained unaffected.
   “Ah, well,” Macduff philosophized as he flew down a corridor slightly ahead of the Atmospheric Inspector’s hurtling toe-cap, “Justice is blind. This is my thanks for working overtime-at least three minutes overtime. But now I am off duty and free to set my plans in motion.”
   Five minutes later, having eluded the Inspector and smoothed his ruffled plumage somewhat, he made his way briskly toward the lounge.
   “There’s one point in my favor,” he reflected. “Ess Pu apparently doesn’t know Ao is aboard. The last time he chased me he was still speaking bitterly of my part in forcing him to leave her on Aldebaran Tau. Unhappily that’s practically the only point in my favor. I must now mingle withthe passengers in the grand lounge, while remaining undetected by Ess Pu, Captain Ramsay or any ship’s officer. I wish I were a Cerean. Ah, well.”
   As Macduff cautiously made his way toward the lounge his memory dwelt all too vividly on his recent progress from riches to rags. His meteoric descent from job to worse job had been little short of phenomenal.
   “Would you set a cinematome to digging ditches?” he had inquired. “Would you weigh elephants on a torquemeter?”
   He was told to stop gabbling and pick up that shovel. Instantly he began to work out the most efficient application of the law of leverages. There was some delay while he extended his decimals to include the influencing factor of low-threshold radioactivity upon the alpha waves of the brain.
   “The inhabitants of Ceres were long supposed to be invisible. Lately ft has been discovered that Ceres has no inhabitants.
   “Otherwise, anything can happen,” he explained, demonstrating. There was a crash.
   Macduff was then, by request, taken off the Hot Gang and put to work elsewhere. But, as he took pains to point out, his frame of reference did not include special skills in the block-processing of garbage for fuel, oiling of the symbiotic hemostatic adjustment mechanisms provided for the comfort of the passengers or testing refractive indices of liquid-coated bimetallic thermostats. He proved this empirically.
   So he was-by request-removed to Hydroponics, where the incident of the radioactive carbon tracer occurred. He said it wasn’t the carbon, it was the gammexene, and besides it wasn’t really the gammexene so much as his inadvertent neglect to supplement the insecticide with meso-inositol.
   But when thirty square feet of rhubarb plants began breathing out carbon monoxide as a result of sudden heredity changes brought on by the ganimexene Macduff was promptly sent down to the kitchens, where he introduced a growth hormone into the soup, with nearly catastrophic results.
   At present he was an unvalued member of the staff of Atmospheric Controls, where he did the jobs nobody else wanted to do.
   More and more he had become conscious of the odor of sphyghi pervading the ship. Nothing could disguise its distinctive fragrance, which seeped by osmosis through membranes, trickled along the surface of molecular films and very likely rode piggyback on careening quanta. As Macduff made his stealthy way toward the lounge he realized that the word sphyghi was on every tongue, just as he had anticipated.
   He paused warily on the threshold of the lounge, which ran like a belt (or cravat) around the entire ship, so that in two directions the floor seemed to slope steeply, until you tried to walk up it. Then it felt like a squirrel cage, which compensated automatically to your own speed.
   Here was luxury. Macduff’s sybaritic soul yearned toward the tempting buffets of smorginbord, ti-pali and Gustators. Like a palace of ice an ornate perambulating bar swung slowly past on its monorail track. An orchestra was playing Starlit Days and Sunny Nights, an eminently suitable choice for a ship in space, and sphyghi fragrance sent its luxurious breath from wall to wall.
   Macduff stood with unobtrusive dignity near the door for some minutes, regarding the crowd. He was waiting for the appearance of Captam Ramsay. Presently a buzz of interested comment began to arise and a throng of passengers converged down the salon’s slopes. The Captain had arrived. Macduff melted into the crowd and vanished with the suddenness of a Boojum.
   Ramsay stood at the bottom of a concave sectioned amphitheater, looking up at his audience with an unaccustomed smile on his seamed face. There was no trace of Macduff, though a repressed mutter of sotto voce comment came occasionally from behind a broad-beamed member of the Plutonian lepidoptera.
   Captain Ramsay spoke.
   “As ye probably ken,” he said, “we are here to arrange aboot the ship’s pool. Some of ye may not have travelled in space before, so the acting firrst mate wull explain how this is done. Mister French, please.”
   Mr. French, a serious young man, took the stage. He cleared his throat, hesitated and looked around as a brief burst of applause came from behind the Plutonian lepidoptera.
   “Thank you,” he said. “Eh-many of you may be familiar with the old-time ship’s pool, in which passengers guessed the time of arrival in port. in space, of course, compensatory feedback devices, effectors and subtractors control our ship so exactly that we know the S utter will arrive in Xeria at exactly the posted time, which is—”
   “Come, come, my man, get to the point,” an unidentified voice put in from the audience. Captain Ramsay was observed to glance sharply toward the Plutonian.
   “Eh-quite,” said Mr. French. “Does anyone have a suggestion?”
   “Guessing the date on a coin,” a voice said eagerly, but it was drowned out by a chorus of cries mentioning the word sphyghi.
   “Sphyghi?” Captain Ramsay asked with hypocritical blankness. “The perfume stuff, ye mean?”
   There was laughter. A mousy Callistan got the floor.
   “Captain Ramsay,” he said. “How about running a sphyghi-seed lottery here, the way they do on Aldebaran Tau? The way it’s done, I think, is by betting on how many seeds there are in the first sphyghi fruit of the crop. The number always varies. Sometimes there are a few hundred, sometimes afew thousand and there’s no way of counting them until the fruit’s cut open. If Ess Pu could be induced to agree, perhaps—”
   “Allow me,” Captain Ramsay said. “I’ll consult Ess Pu.”
   He did so, while the crustacean looked blackly around. At first he was obdurate. But finally, in return for a half-share in the pool, he was prevailed upon to cooperate. Only the glamor of sphyghi and the unparalleled chance to boast about this lottery for the rest of their lives led the passengers to put up with his inordinate greed. But presently all was arranged.
   “Stewards wull pass among ye,” Captain Ramsay said. “Write yer guess and yer name on these slips of paper and drop them in a box which wull be provided for the purpose. Aye, aye, Ess Pu. Ye wull be given a chance too if ye insist.”
   The Algolian insisted. He wasn’t missing a bet. After long hesitation he put down a number, angrily scrawled the phonetic ideograph of his name and had turned to stalk away when something subtler than sphyghi fragrance began to breathe through the salon. Heads turned. Voices died away. Ess Pu, glancing around in surprise, found himself facing the door. His infuriated bellow reverberated from the ceiling for several seconds.
   Ao, standing on the threshold, paid no attention. Her lovely eyes gazed into the far distances.
   Concentric circles of magic drifted dreamily out from her. Already she was increasing the affective tone of all living organisms within the lounge, and Ess Pu was not excluded. However, as has already been disclosed, when an Algolian feels good his rage knows no bounds. Ao didn’t care.
   “Mine!” Ess Pu mouthed, swinging toward the Captain. “The girl -mine!”
   “Get ye claws awa’ from my face, mon,” Captain Ramsay said with dignity. “If ye wull join me in this quiet corner perhaps ye can state yer case in a more courteous fashion. Noo, what is it?”
   Ess Pu demanded Ao. He took out a certificate which, appeared to state that he had travelled to Aldebaran Tau with Ao as her guardian. Ramsay fingered his jaw undecidedly. Meanwhile there was a scuffle among the thronging passengers who were pressing folded slips of paper upon the stewards.
   The breathless, rotund figure of Macduff burst out of the crowd just in time to snatch Ao from Ess Pu’s possessively descending claws.
   “Back, lobster!” he ordered threateningly. “Lay a claw on that girl at your peril.” Towing her, he dodged behind the Captain as Ess Pu lunged.
   “I thought so,” Ramsay said, lifting a cautioning finger at Ess Pu. “Were ye no specifically forbidden to mingle with the passengers, Macduff?”
   “This is a matter of law enforcement,” Macduff said. “Ao is my ward, not that criminal lobster’s.”
   “Can ye prove it?” Ramsay inquired. “That certificate of his—”
   Macduff tore the certificate from Ess Pu’s grip, scanned it hastily, crumpled it into a ball and threw it on the floor.
   “Nonsense!” he said scornfully, taking out a cablegram in an accusing manner. “Read this, Captain.
   As you will observe it is a cable from the Lesser Vegan Control Administration. It points out that Ao was illegally deported from Lesser Vega and that an Algolian is suspected of the crime.”
   “Eh?” Ramsay said. “One moment, Ess Pu.” But the Algolian was already hastily clashing his way out of the salon. Ramsay scowled at the cablegram, looked up and beckoned to a Cephan double-brained attorney among the passengers. There was a brief colloquy, from which Ramsay came back shaking his head.
   “Can’t do much about this, Macduff,” he said. “It isn’t a GBI offence, unfortunately. I find I’m empowered only to turn Ao over to her richtful guardian and since she has none—”
   “Your error, Captain,” Macduff broke in. “You want her richt-I mean, her rightful guardian? You’re looking at him. Here’s the rest of that cablegram.”
   “What?” Captain Ramsay demanded.
   “Exactly. Terence Lao-T’se Macduff. That’s what it says. The Lesser Vegan Control Administration has accepted my offer to stand in loco parentis to Ao, pro tern.”
   “Vurra weel,” Ramsay said reluctantly. “Ao’s yer ward. Ye wull have to take that up with the Xerian authorities when ye arrive, for as sure as my name is Angus Ramsay ye’ll gae head over basket doon the gangplank the minute we land on Xeria. Ye and Ess Pu can fight it oot there. In the meantime I dinna allow a crewman to mingle with my passengers. Go for-rard!”
   “I demand the rights of a passenger,” Macduff said excitedly, backing up a step or two. “The price of the ticket includes the pool and I demand—”
   “Ye are no passenger. Ye’re a dom insubordinate member of—”
   “Ao’s a passenger!” Macduff contended shrilly. “She’s entitled to take part in the pool, isn’t she?
   Well, then, a slip, please, Captain.”
   Ramsay growled under his breath. But finally he beckoned to the steward with the slotted box.
   “Let Ao write her own guess,” he insisted stubbornly.
   “Nonsense,” Macduff said. “Ao’s my ward. I’ll write it for her. Moreover, if by any miraculous chance she should happen to win the pool, it will be my duty to administer the dough in the best interests of her welfare, which obviously means buying us both tickets to Lesser Vega.”
   “Och, why quibble?” Ramsay said suddenly. “If ye’re lucky enough to have a miracle happen, fair enough.”
   Macduff, concealing what he wrote, scribbled busily, folded the paper and pushed it through the slot.
   Ramsay took a permaseal from the steward and ran it across the box-top.
   “Personally,” Macduff said, watching him, “I feel slightly degraded by the atmosphere of the Sutter.
   What with condoning smuggling, shyster tactics and pure vicious gambling, I’m forced to the unsavory conclusion, Captain, that you’re running a crime ship. Come, Ao, let us seek purer air.”
   Ao licked her thumb and thought of something very nice, perhaps the taste of her thumb. No one would ever know.
   Time passed, both Bergsonian and Newtonian. On either scale it seemed probable that Macduff’s time was running rapidly out.
   “Who sups wi’ Auld Clootie should hae a long spoon,” Captain Barn-say said to the acting first, on the day of the Sutter’s scheduled arrival at Xeria. “The wonder is that Macduff has evaded Ess Pu’s claws this long, the way he’s been trying to get at those sphyghi plants. “What baffles me is what he hopes to accomplish by sneaking around the Algahan’s cabin with sodium iodide counters and microwave spectroscopes. Whatever he wrote doon in the lottery box canna be changed. The box is in my safe.”
   “Suppose he finds a way to open the safe?” the acting first suggested. “In addition to the time lock it is keyed to the alpha radiations of my own brain,” Captain Ramsay pointed out. “He canna possibly-ah, talk of the devil, Mr. French, look who’s coming.”
   The rotund yet agile form of Macduff came scuttling rapidly along the corridor, one jump ahead of the Algolian. Macduff was breathing hard. At sight of the two officers he dived behind them like a quail going to cover. Ess Pu, blind with fury, snapped his claws in the Captain’s very face.
   “Control yerself, mon!” Ramsay said sharply. The Algolian made a mindless gobbling sound and waved a paper wildly in the air.
   “Man, indeed,” Macduff said with some bitterness, from his position of precarious safety. “He’s nothing but an acromegalic lobster. It’s getting so any object can be classified as humanoid these days, the way they keep broadening the requirements. Letting in all the riff-raff of the Galaxy. Martians were the opening wedge. Now — the deluge. I can see the need for a certain amount of latitude, but we peril the dignity of true humanoids when we apply the proud name of Man to a lobster. Why, the creature isn’t even a biped. In fact, there’s a certain air of indecent exposure about where he wears his bones.”
   “Tush, mon, ye ken the word’s a mere figure of speech. What is it, Ess Pu? What’s this paper ye keep thrusting at me?”
   The Algolian was understood to gibber that Macduff had dropped it while fleeing. He recommended that the Captain read it carefully.
   “Later,” Bamsay said, thrusting it in his pocket. “We’re due to land on Xeria vurra soon, and I must be in the control room. Go for-rard, Macduff.”
   Macduff obeyed with surprising alacrity, at least until he was out of sight. Ess Pu, muttering thickly, followed. Only then did Ramsay pull the paper from his pocket. He studied it, snorted and handed it to the acting first. Macduff’s neat handwriting covered one side of the page, as follows: Problem: Find out how many seeds in the first ripe sphyghi fruit. How look inside a sealed fruit in which all seeds may not be formed yet? Ordinary vision useless.
   First day: Attempted to introduce radio-tracer in sphyghi so I could count radioactivity day by day and work out useful graphs. Failed. Ess Pu installed booby trap, sign of low criminal mentality. No harm done.
   Second day: Attempt to bribe Ess Pu with Immortality Elixir. Ess Pu outraged. Forgot Algolians regard adolescence as despicable. Small minds value size inordinately.
   Third day: Tried to focus infrared on sphyghi, to pick up secondary radiations with acoustical interferometer. Failed. Experimented in long-distance color staining of sphyghi cells with light waves.
   Failed.
   Fourth day: Attempts to introduce chloroform into Ess Pu’s quarters failed also. Impossible to get near enough fruit to try analysis through positive ion emissions. Am beginning to suspect Ess Pu was responsible for Captain Masterson’s hospitalization back on Aldebaran Tau. Probably crept up from behind in dark alley. All bullies are cowards. Note: try to turn Xerians against Ess Pu on arrival. How?
   There the quasi-diary ended. Mr. French looked up quizzically.
   “I had na realized Macduff was applying science so thoroughly,” Ramsay remarked. “But this merely confirms what Ess Pu told me weeks ago. He said Macduff was constantly trying to get at the sphyghi. But he couldna and he canna and noo we must prepare for landing, Mr. French.”
   He hurried away, trailed by the acting first. The corridor lay empty and silent for a little while. Then an intercom high in the wall spoke.
   “General announcement,” it said. “Passengers and crew of the Sutter, your attention, please. Prepare for landing. Immediately afterwards, passengers will assemble in the grand lounge for the Xerian customs search. The results of the ship’s pool will also be announced. Your attendance is compulsory.
   Thank you.”
   There was silence, a sound of heavy breathing and finally a new voice sounded.“That means you, Macduff,” it said grimly. “Ye ken? Aye, ye’d better.”
   Four minutes later, the Sutter landed on Xeria.
   Yanked protesting from his cabin, Macduff was dragged to the grand lounge, where everyone else had already assembled. A group of Xerian officials, repressing their joy with some difficulty, was also in evidence, making a rather perfunctory search of the passengers, while other Xerians went through the ship rapidly, testing for contraband.
   But it was obvious that the contraband that excited them was the sphyghi. A table had been set up in the middle of the big room and upon it, each plant in its own little earthenware pot, the sphyghi stood.
   Plump golden fruit dangled from the branches, the pink glow of ripeness flushing their downy surfaces.
   An odor of pure delight exhaled from the plants. Ess Pu stood guardian, occasionally exchanging words with a Xerian official, who had already affixed a medal on the Algahan’s carapace.
   “Outrageous!” Macduff cried, struggling. “I merely needed another few minutes’ work with a vitally important experiment I was—”
   “Close your blabber-mouth,” Captain Ramsay told him. “I shall take great pleasure in kicking you off the Sutter myself.”
   “Leaving me to the tender mercies of that lobster? He’ll kill me! I appeal to our common humanoid—”
   Captain Ramsay conferred briefly with the Xerian leader, who nodded.
   “Quite right, Captain,” he or it said pedantically. “Under our laws debtors work out their debts, mayhem is assessed by its results and the aggressor forced to pay full reparations. Homicide naturally always carries the death penalty. Why do you ask?”
   “That applies even to Ess Pu?” the Captain persisted.
   “Naturally,” the Xerian said.
   “Well, then,” Ramsay said significantly to Macduff.
   “Well, then what? He’ll be so rich he won’t — even mind paying reparations for the privilege of committing mayhem on my person. I bruise very easily.”
   “But he wullna kill ye,” Ramsay said comfortingly. “And it wull be a fine lesson to ye, Macduff.”
   “Then at least I intend to get in one good blow,” said Macduff, seizing a stout Malacca cane from a nearby avian and giving Ess Pu a resounding smack across the carapace. The Algolian let out a scream.
   With a shriek of fury he lunged forward while Macduff, brandishing the cane like a rapier, danced pudgily backward, threatening even as he retreated.
   “Come on, you overgrown shore dinner,” cried Macduff valiantly. “We’ll have it out now, humanoid to lobster!”
   “Lay on, Macduff!” shouted an erudite and enthusiastic Ganymedan.
   “Lay off!” bellowed Captain Ramsay, waving his officers to the rescue. But the Xerians were before them. They formed a quick barrier between the combatants and one of them twisted the cane from Macduff’s reluctant grasp.
   “If he has harmed you, Ess Pu, he will make reparations,” the leader of the Xerians said. “Law is law. Are you injured?”
   Despite Ess Pu’s inarticulate gobbles, it was obvious that he was not. And the Xerian jurisprudence takes no notice of injured pride. Termites are humble by nature.
   “Let’s get this settled,” Captain Ramsay said, annoyed at having his grand lounge turned into a shambles. “There are only three passengers disembarking here. Ao, Ess Pu and Macduff.”
   Macduff looked around for Ao, found her and, scuttling over, tried to hide behind her oblivious back.
   “Ah, yes,” the leading Xerian said. “Ess Pu has already explained the matter of the ship’s pool. We will permit the lottery. However, certain conditions must be observed. No non-Xerian will be allowed to approach this table, and I will do the seed counting myself.”
   “That wull be satisfactory,” Ramsay said, picking up the sealed ballot box and retreating. “If ye’ll cut open the ripest of the fruit and count the seeds I’ll then open this box and announce the winner.”
   “Wait!” Macduff cried out but his voice was ignored. The leading Xerian had picked up a silver knife from the table, plucked the largest, ripest sphyghi fruit and cut it neatly in two. The halves rolled apart on the table-to reveal a perfectly empty hollow within the fruit.
   The Xerian’s shout of dismay echoed through the lounge. The silver knife flashed, chopping the fruit to fragments. But not a single seed glittered in the creamy pulp. “What’s happened?” Macduff demanded.
   “No seeds? Obviously a swindle. I never trusted Ess Pu. He’s been gloating—”
   “Silence,” the Xerian said coldly. In a subdued quiet he used the silver knife again and again in an atmosphere of mounting tension.
   “No seeds?” Captain Ramsay asked blankly as the last fruit fell open emptily. The Xerian made no reply. He was toying with the silver knife and regarding Ess Pu.
   The Algolian seemed as astounded as anyone else but as Macduff audibly remarked, it was hard to tell, with an Algolian. Captain Ramsay courageously broke the ominous silence by stepping forward to remind the Xerians that he was a representative of the GBI.
   “Have no fear,” the Xerian said coldly. “We have no jurisdiction in your ship, Captain.”
   Macduff’s voice rose in triumph.
   “I never trusted that lobster from the start,” he announced, strutting forward. “He merely took your money and made a deal for seedless sphyghi. He is obviously a criminal. His hasty exit from Aldebaran Tau, plus his known addiction to Lethean dust—”
   At that point Ess Pu charged down upon Macduff, raging uncontrollably. At the last moment Macduff’s rotund figure shot toward the open port and the thin Xerian sunlight outside. Ess Pu clattered after him, shrieking with fury, mouth membranes flaring crimson in his rage.
   At the Xerian leader’s quick command, the other Xerians hurried after Macduff. There were distant, cryptic noises from outside. Presently Macduff reappeared, panting and alone.
   “Awkward creatures, Algolians,” he said, nodding familiarly to the Xerian leader. “I see your men have-ah-detained Ess Pu.”
   “Yes,” the Xerian said. “Outside, he is of course under our jurisdiction.”
   “The thought had occurred to me,” Macduff murmured, drifting toward Ao.
   “Noo wait a minute,” Captain Ramsay said to the Xerians. “Ye have na—”
   “We are not barbarians,” the Xerian said with dignity. “We gave Ess Pu fifteen million Universal Credits to do a job for us and he has failed. Unless he can return the fifteen million, plus costs, he must work it out. The man-hour”-here Macduff was seen to wince—“the man-hour on Xeria is the equivalent of one sixty-fifth of a credit.”
   “This is highly irregular,” the Captain said. “However, it’s out of my jurisdiction now. You, Macduff-stop looking so smug. You get off at Xeria too, remember. I advise ye to stay out of Ess Pu’s way.”
   “I expect he’ll be busy most of the time,” Macduff said cheerfully. “I hate to remind a supposedly competent officer of his duties, but haven’t you forgotten the slight matter of the ship’s pool?”
   “What?” Ramsay glanced blankly at the pulped fruit. “The pool’s called off, of course.”
   “Nonsense,” Macduff interrupted. “Let’s have no evasions. One might suspect you of trying to avoid a payoff.”
   “Mon, ye’re daft. How can there be a payoff? The lottery was based on guessing the seed count in a sphyghi fruit and it’s perfectly obvious the sphyghi has no seeds. Vurra weel. If no one has any objections—”
   “I object!” Macduff cried. “On behalf of my ward, I demand that every single guess be counted and tabulated.”
   “Be reasonable,” Ramsay urged. “If ye’re merely delaying the evil moment when I kick ye off the Sutter—”
   “You’ve got to wind up the pool legally,” Macduff insisted. “Pah, shut yer clatterin’ trap,” Ramsay snapped sourly, picking up the sealed box and attaching a small gadget to it. “Just as ye like. But I am on to ye, Macduff. Noo, quiet please, everybody.”
   He closed his eyes and his lips moved in a soundless mumble. The box flew open, disgorging a clutter of folded papers. At Ramsay’s gesture a passenger stepped forward and began to open the slips, reading off names and guesses.
   “So ye gain pairhaps five minutes’ reprieve,” Ramsay said under his breath to Macduff. “Then oot ye go after Ess Pu and let me say it is pairfectly obvious ye lured the Algolian out of the Sutter on purpose.”
   “Nonsense,” Macduff said briskly. “Am I to blame if Ess Pu focused his ridiculous anti-social emotions on me?”
   “Aye,” Ramsay said. “Ye ken dom well ye are.”
   “Male Kor-ze-Kabloom, seven hundred fifty,” called the passenger unfolding another slip. “Lorma Secundus, two thousand ninety-nine. Ao, per—”
   There was a pause.
   “Well?” Captain Ramsay prompted, collaring Macduff. “Well, mon?”
   “Terence Lao-Tse Macduff—” the passenger continued and again halted.
   “What is it? What number did he guess?” Ramsay demanded, pausing at the open port with one foot lifted ready to boot the surprisingly philosophical Macduff down the gangplank. “I asked ye a question!
   What number’s on the slip?”
   “Zero,” the passenger said faintly.
   “Exactly!” Macduff declared, wriggling free. “And now, Captain Ramsay, I’ll thank you to hand over half the ship’s pool to me, as Ao’s guardian-less, of course, the price of our passage to Lesser Vega. As for Ess Pu’s half of the take, send it to him with my compliments.
   “Perhaps it will knock a few months off his sentence, which, if my figures are correct, come to nine hundred and forty-six Xerian years.
   A Macduff forgives even his enemies. Come, Ao, my dear. I must choose a suitable cabin.”
   So saying, Macduff lit a fresh cigar and sauntered slowly away, leaving Captain Ramsay staring straight ahead and moving his lips as though in slow prayer. The prayer became audible.
   “Macduff,” Ramsay called. “Macduff! How did ye do it?”
   “I,” said Macduff over his shoulder, “am a scientist.”
   The Lesser Vegan cabaret hummed with festivity. A pair of comedians exchanged quips and banter among the tables. At one table Ao sat between Macduff and Captain Ramsay.
   “I am still waiting to hear how ye did it, Macduff,” Ramsay said. “A bargain’s a bargain, ye know. I put my name on yon application, didn’t I?”
   “I cannot but admit,” Macduff said, “that your signature facilitated my getting Ao’s guardianship, bless her heart. Some champagne, Ao?” But Ao made no response. She was exchanging glances, less blank than usual, with a young Lesser Vegan male at a nearby table.
   “Come, noo,” Ramsay insisted. “Remember I wull have to turn over my log at the end of the voyage.
   I must know what happened concerning yon sphyghi. Otherwise, d’ye think I’d hae gone oot on a limb and guaranteed yer tortuous character, even though I carefully added, ‘to the best of my knowledge’?
   No. Ye wrote thot zero when I saw ye do it, long before the fruit ripened.”
   “Right,” Macduff said blandly, sipping champagne. “It was a simple problem in misdirection. I suppose there’s no harm in telling you how I did it. Consider the circumstances. You were going to maroon me on Xeria, side by side with that lobster. -
   “Obviously I had to cut him down to my size by discrediting him with the Xerians. Winning the pool was an unexpected secondary development. Merely a stroke of well-deserved good luck, aided by applied scientific technique.”
   “Ye mean that stuff ye wrote down on the paper Ess Pu found-the gibble-gabble aboot interferometers and ion-analyzers? So ye did find some way to count the seeds-och, I’m wrong there, am I?”
   “Naturally.” Macduff twirled his glass and preened himself slightly. “I wrote that paper for Ess Pu’s eyes. I had to keep him so busy protecting his sphyghi and chasing me that he never had a spare moment to think.” -
   “I still dinna ken,” Ramsay confessed. “Even if ye’d known the right answer in advance, how could ye foresee the pool would be based on sphyghi?”
   “Oh, that was the simplest thing of all. Consider the odds! What else could it be, with the Aldebaran Lottery fresh in every mind and the whole ship reeking of contraband sphyghi? If no one else had suggested it I was prepared to bring it up myself and-what’s this? Go away! Get out!”
   He was addressing himself to the two comedians, who had worked their way around to Macduff’s table. Captain Ramsay glanced up in time to see them commence a new act.
   The laugh-getting technique of insult has never basically changed all through the ages, and Galactic expansion has merely broadened and deepened its variety. Derision has naturally expanded to include species as well as races.
   The comedians, chattering insanely, began a fairly deft imitation of two apes searching each other for fleas. There was an outburst of laughter, not joined by those customers who had sprung from simian stock.
   “Tush!” Ramsay said irately, pushing back his chair. “Ye dom impudent—”
   Macduff lifted a placating palm.“Tut, tut, Captain. Strive for the objective viewpoint. Merely a matter of semantics, after all.” He chuckled tolerantly. “Rise above such insularity, as I do, and enjoy the skill of these mummers in the abstract art of impersonation. I was about to explain why I had to keep Ess Pu distracted. I feared he might notice how fast the sphyghi were ripening.”
   “Pah,” Ramsay said, but relapsed into his chair as the comedians moved on and began a new skit.
   “Weel, continue.”
   “Misdirection,” Macduff said cheerfully. “Have you ever had a more incompetent crew member than I?”
   “No,” Ramsay said, considering. “Never in my—”
   “Quite so. I was tossed like spindrift from task to task until I finally reached Atmospheric Controls, which was exactly where I wanted to be. Crawling down ventilating pipes has certain advantages. For example, it was the work of a moment to empty a phial of two-f our-fivetrichlorophenoxyacetic acid”-
   he rolled the syllables lushly—“trichlorophenoxyacetic acid into Ess Pu’s ventilator. The stuff must have got into everything, including the sphyghi.”
   “Trichloro-what? Ye mean ye gimmicked the sphyghi before the pool?”
   “Certainly. I told you the pool was a later by-product. My goal at first was simply to get Ess Pu in trouble on Xeria to save my own valuable person. Luckily I had a fair supply of various hormones with me. This particular one, as the merest child should know, bypasses the need for cross-pollination.
   Through a law of biology the results will always be seedless fruit. Ask any horticulturist. It’s done all the time.”
   “Seedless fruit—” Ramsay said blankly. “Cross-pollin-och, aye! Veel, I’ll be dommed.”
   A modest disclaimer was no doubt on Macduff’s lips, but his eye was caught by the two comedians and he paused, cigar lifted, regarding them. The shorter of the two was now strutting in a wide circle, gesturing like one who smokes a cigar with great self-importance. His companion whooped wildly and beat him over the head.
   “Tell me this, brother!” he cried in a shrill falsetto. “Who was that penguin I seen you with last night?”
   “That wasn’t no penguin,” the strutter giggled happily. “That was a Venusian!” Simultaneously he gestured, and a spotlight sprang like a tent over Macduff’s shrinking head.
   “What! What? How dare you!” screamed the outraged Macduff, recovering his voice at last amid ripples of laughter. “Libellous defamation of-of-I’ve never been so insulted in my life!” A repressed snort came from the Captain. The ruffled Macduff glared around furiously, rose to his full height and seized Ao’s hand.
   “Ignore them,” Ramsay suggested in an unsteady voice. “After all, ye canna deny ye’re Venusian by species, Macduff, even though ye insist ye were hatched in Glasga’-Borrn, I mean. Aye, ye’re Scots by birth and humanoid by classification, are ye na? And no more a penguin than I’m a monkey.”
   But Macduff was already marching toward the door. Ao trailed obediently after, casting back angelic looks at the Lesser Vegan male.
   “Outrageous!” said Macduff.
   “Come back, man,” Ramsay called, suppressing a wild .whoop. “Remember the abstract art of impairsonation. ‘Tis a mere matter of semantics—”
   His voice went unheard. Macduff’s back was an indignant ramrod. Towing Ao, his bottle-shaped figure stiff with dignity, Terence Lao-T’se Macduff vanished irrevocably into the Lesser Vegan night, muttering low.
   For Macduff, as should be evident by now to the meanest intellect,‘was not all he claimed to be.
   “Tush,” said Captain Ramsay, his face split by a grin, “that I should ha’ seen the day! Waiter! A whusky-and-soda-no more of this nosty champagne. I am celebrating a red-letter occasion, a phenomenon of nature. D’ye ken this is probably the first time in Macduff’s life that the unprincipled scoundrel has taken his departure withoot leaving some puir swindled sucker behind?
   “D’ye-eh? What’s that? What bill, ye daft loon? Pah, it was Macduff who insisted I be his guest tonight. Och, I-ah-eh- “Dom!”
   By which we mean the reader who skipped all the science, elementary as it was, in this chronicle.
   EXIT THE PROFESSOR
   We Hogbens are right exclusive. That Perfesser feller from the city might have known that, but he come busting in without an invite, and I don’t figger he had call to complain afterward. In Kaintuck the polite thing is to stick to your own bill of beans and not come nosing around where you’re not wanted.
   Time we ran off the Haley boys with that shotgun gadget we rigged up-only we never could make out how it worked, somehow-that time, it all started because Rafe Haley come peeking and prying at the shed winder, trying to get a look at Little Sam. Then Rafe went round saying Little Sam had three haids or something.
   Can’t believe a word them Haley boys say. Three haids! It ain’t natcheral, is it? Anyhow, Little Sam’s only got two haids, and never had no more since the day he was born.
   So Maw and I rigged up that shotgun thing and peppered the Haley boys good. Like I said, we couldn’t figger out afterward how it worked. We’d tacked on some dry cells and a lot of coils and wires and stuff and it punched holes in Rafe as neat as anything.
   Coroner’s verdict was that the Haley boys died real sudden, and Sheriff Abernathy come up and had a drink of corn with us and said for two cents he’d whale the tar outa me. I didn’t pay no mind. Only some damyankee reporter musta got wind of it, because a while later a big, fat, serious-looking man come around and begun to ask questions.
   Uncle Les was sitting on the porch, with his hat over his face.“You better get the heck back to your circus, mister,” he just said. “We had offers from old Barnum hisseif and turned ’em down. Ain’t that right, Saunk?”
   “Sure is,” I said. “I never trusted Phineas. Called Little Sam a freak, he did.”
   The big solemn-looking man, whose name was Perfesser Thomas Galbraith, looked at me.“How old are you, son?” he said.
   “I ain’t your son,” I said. “And I don’t know, nohow.”
   “You don’t look over eighteen,” he said, “big as you are. You couldn’t have known Barnum.”
   “Sure I did. Don’t go giving me the lie. I’ll wham you.”
   “I’m not connected with any circus,” Galbraith said. “I’m a biogeneticist.”
   We sure laughed at that. He got kinda mad and wanted to know what the joke was.
   “There ain’t no such word,” Maw said. And at that point Little Sam started yelling, and Gaibraith turned white as a goose wing and shivered all over. He sort of fell down. When we picked him up, he wanted to know what had happened.
   “That was Little Sam,” I said. “Maw’s gone in to comfort him. He’s stopped now.”
   “That was a subsonic,” the Perfesser snapped. “What is Little Sam-a short-wave transmitter?”
   “Little Sam’s the baby,” I said, short-like. “Don’t go calling him outa his name, either. Now, s’pose you tell us what you want.”
   He pulled out a notebook and started looking through it.
   “I’m a-a scientist,” he said. “Our foundation is studying eugenics, and we’ve got some reports about you. They sound unbelievable. One of our men has a theory that natural mutations can remain undetected in undeveloped cultural regions, and—” He slowed down and stared at Uncle Les. “Can you really fly?” he asked. -
   Well, we don’t like to talk about that. The preacher gave us a good dressing-down once. Uncle Los had got likkered up and went sailing over the ridges, scaring a couple of bear hunters outa their, senses.
   And it ain’t in the Good Book that men should fly, neither. Uncle Les generally does it only on the sly, when nobody’s watching.
   So anyhow Uncle Les pulled his hat down further on his face and growled.
   “That’s plumb silly. Ain’t no way a man can fly. These here modem contraptions I hear tell about-‘tween ourselves, they don’t really fly at all. Just a lot of crazy talk, that’s all.”
   Galbraith blinked and studied his notebook again.
   “But I’ve got hearsay evidence of a great many unusual things connected with your family. Flying is only one of them. I know it’s theoretically impossible-and I’m not talking about planes-but—”
   “Oh, shet your trap.”
   “The medieval witches’ salve used aconite to give an illusion of flight -entirely subjective, of course,”
   “Will you stop pestering me?” Uncle Les said, getting mad, on account of he felt embarrassed, I guess. Then he jumped up, threw his hat down on the porch and flew away. After a minute he swooped down for his hat and made a face at the Perfesser. He flew off down the gulch and we didn’t see him for a while.
   I got mad, too.
   “You got no call to bother us,” I said. “Next thing Uncle Les will do like Paw, and that’ll be an awful nuisance. We ain’t seen hide nor hair of Paw since that other city feller was around. He was a census taker, I think.”
   Gaibraith didn’t say anything. He was looking ldnda funny. I gave him a drink and he asked about Paw.
   “Oh, he’s around,” I said. “Only you don’t see him no more. He likes it better that way, he says.”
   “Yes,” Galbraith said, taking another drink. “Oh, God. How old did you say you were?”
   “Didn’t say nothing about it.”
   “Well, what’s the earliest thing you can remember?”
   “Ain’t no use remembering things. Clutters up your haid too much.”
   “It’s fantastic,” Gaibraith said. “I hadn’t expected to send a report like that back to the foundation.”
   “We don’t want nobody prying around,” I said. “Go way and leave us alone.”
   “But, good Lord!” He looked over the porch rail and got interested in the shotgun gadget. “What’s that?”
   “A thing,” I said.
   “What does it do?”
   “Things,” I said.
   “Oh. May I look at it?”
   “Sure,” I said. “I’ll give you the dingus if you’ll go away.”
   He went over and looked at it. Paw got up from where he’d been sitting beside me, told me to get rid of the damyankee and went into the house. The Perfesser came back. “Extraordinary!” he said. “I’ve had training in electronics, and it seems to me you’ve got something very odd there. What’s the principle?”
   “The what?” I said. “It makes holes in things.”
   “It can’t fire shells. You’ve got a couple of lenses where the breech should-how did you say it worked?”
   “I dunno.”
   “Did you make it?”
   “Me and Maw.”
   He asked a lot more questions.
   “I dunno,” I said. “Trouble with a shotgun is you gotta keep loading it. We sorta thought if we hooked on a few things it wouldn’t need loading no more. It don’t, neither.”
   “Were you serious about giving it to me?”
   “If you stop bothering us.”
   “Listen,” he said, “it’s miraculous that you Hogbens have stayed out of sight so long.”
   “We got our ways.”
   “The mutation theory must be right. You must be studied. This is one of the most important discoveries since—” He kept on talking like that. He didn’t make much sense.
   Finally I decided there was only two ways to handle things, — and after what Sheriff Abernathy had said, I didn’t feel right about killing nobody till the Sheriff had got over his fit of temper. I don’t want to cause no ruckus.
   “S’pose I go to New York with you, like you want,” I said. “Will you leave the family alone?”
   He halfway promised, though he didn’t want to. But he knuckled under and crossed his heart, on account of I said I’d wake up Little Sam if he didn’t. He sure wanted to see Little Sam, but I told him that was no good. Little Sam couldn’t go to New York, anyhow. He’s got to stay in his tank or he gets awful sick.
   Anyway, I satisfied the Perfesser pretty well and he went off, after I’d promised to meet him in town next morning. I felt sick, though, I can tell you. I ain’t been away from the-folks overnight since that ruckus in the old country, when we had to make tracks fast.
   Went to Holland, as I remember. Maw always had a soft spot fer the man that helped us get outa London. Named Little Sa.i~i after him. I fergit what his name was. Gwynn or Stuart or Pepys-I get mixed up when I think back beyond the War between the States.
   That night we chewed the rag. Paw being invisible, Maw kept thinking he was getting more’n his share of the corn, but pretty soon she mellowed and let him have a demijohn. Everybody told me to mind my p’s and q’s.
   “This here Perfesser’s awful smart,” Maw said. “All perfessers are. Don’t go bothering him any. You be a good boy or you’ll ketch heck from me.”
   “I’ll be good, Maw,” I said. Paw whaled me alongside the haid, which wasn’t fair, on account of I couldn’t see him.
   “That’s so you won’t fergit,” he said.
   “We’re plain folks,” Uncle Les was growling. “No good never come of trying to get above yourself.”
   “Honest, I ain’t trying to do that,” I said. “I only figgered—”
   “You stay outa trouble!” Maw said, and just then we heard Grandpaw moving in the attic.
   Sometimes Grandpaw don’t stir for a month at a time, but tonight he seemed right frisky.
   So, natcherally, we went upstairs to see what he wanted.
   He was talking about the Perfesser.
   “A stranger, eh?” he said. “Out upon the stinking knave. A set of rare fools I’ve gathered about me for my dotage! Only Saunk shows any shrewdness, and, dang my eyes, he’s the worst fool of all.”
   I just shuffled and muttered something, on account of I never like to look at Grandpaw direct. But he wasn’t paying me no mind. He raved on.
   “So you’d go to this New York? ‘Sblood, and hast thou forgot the way we shunned London and Amsterdam-and Nieuw Amsterdam-for fear of questioning? Wouldst thou be put in a freak show? Nor is that the worst danger.”
   Grandpaw’s the oldest one of us all and he gets ldnda mixed up in his language sometimes. I guess the lingo you learned when you’re young sorta sticks with you. One thing, he can cuss better than anybody I’ve ever heard.
   “Shucks,” I said. “I was only trying to help.”
   “Thou puling brat,” Grandpaw said. “Tis thy fault and thy dam’s. For building that device, I mean, that slew the Haley tribe. Hadst thou not, this scientist would never have come here.”
   “He’s a perfesser,” I said. “Name of Thomas Galbraith.”
   “I know. I read his thoughts through Little Sam’s mind. A dangerous man. I never knew a sage who wasn’t. Except perhaps Roger Bacon, and I had to bribe him to-but Roger was an exceptional man.
   Hearken:“None of you may go to this New York. The moment we leave this haven, the moment we are investigated, we are lost. The pack would tear and rend us. Nor could all thy addlepated flights skyward save thee, Lester-dost thou hear?”
   “But what are we to do?” Maw said.
   “Aw, heck,” Paw said. “I’ll just fix this Perfesser. I’ll drop him down the cistern.”
   “An’ spoil the water?” Maw screeched. “You try it!”
   “What foul brood is this that has sprung from my seed?” Grandpaw said, real mad. “Have ye not promised the Sheriff that there will be no more killings-for a while, at least? Is the word of a Hogben naught? Two things have we kept sacred through the centuries-our secret from the world, and theHogben honor! Kill this man Galbraith and ye’ll answer to me for it!”
   We all turned white. Little Sam woke up again and started squealing.“But what’ll we do?” Uncle Les said.
   “Our secret must be kept,” Grandpaw said. “Do what ye can, but no killing. I’ll consider the problem.”
   He seemed to go to sleep then, though it was hard to tell.
   The next day I met Galbraith in town, all right, but first I run into Sheriff Abernathy in the street and he gave me a vicious look.
   “You stay outa trouble, Saunk,” he said. “Mind what I tell you, now.” It was right embarrassing.
   Anyway, I saw Gaibraith and told him Grandpaw wouldn’t let me go to New York. He didn’t look too happy, but he saw there was nothing that could be done about it.
   His hotel room was full of scientific apparatus and kinda frightening. He had the shotgun gadget set up, but it didn’t look like he’d changed it any. He started to argue.
   “Ain’t no use,” I said. “We ain’t leaving the hills. I spoke outa. turn yesterday, that’s all.”
   “Listen, Saunk,” he said. “I’ve been inquiring around town about you Hogbens, but I haven’t been able to find out much. They’re closemouthed around here. Still, such evidence would be only supporting factors. I know our theories are right. You and your family are mutants and you’ve got to be studied!”
   “We ain’t mutants,” I said. “Scientists are always calling us outa our names. Roger Bacon called us homunculi, only—”
   “What?” Galbraith shouted. “Who did you say?”
   “Uh-he’s a share-cropper over in the next county,” I said hasty-like, but I could see the Perfesser didn’t swaller it. He started to walk around the room.
   “It’s no use,” he said. “If you won’t come to New York, I’ll have the foundation send a commission here. You’ve got to be studied, for the glory of science and the advancement of mankind.”
   “Oh, golly,” I said. “I know what that’d be like. Make a freak show outa us. It’d kill Little Sam. You gotta go away and leave us alone.”
   “Leave you alone? When you can create apparatus like this?” He pointed to the shotgun gadget.
   “How does that work?” he wanted to know, sudden-like.
   “I told you, I dunno. We just rigged it up. Listen, Perfesser. There’d be trouble if people came and looked at us. Big trouble. Grandpaw says so.”
   Galbraith pulled at his nose.
   “Well, maybe-suppose you answered a few questions for me, Saunk.”
   “No commission?”
   “We’ll see.”
   “No, sir. I won’t—”
   Galbraith took a deep breath.
   “As long as you tell me what I want to know, I’ll keep your whereabouts a secret.”
   “I thought this fundation thing of yours knows where you are.”
   “Ah-yes,” Galbraith said. “Naturally they do. But they don’t know about you.”
   That gave me an idea. I coulda killed him easy, but if I had, I knew Crandpaw would of ruined me entire and, besides, there was the Sheriff to think of. So I said,“Shucks,” and nodded.
   My, the questions that man asked! It left me dizzy. And all the while he kept getting more and more excited.
   “How old is your grandfather?”
   “Gosh, I dunno.”
   “Homunculi-mm-m. You mentioned that he was a miner once?”
   “No, that was Grandpaw’s paw,” I said. “Tin mines, they were, in England. Only Grandpaw says it was called Britain then. That was during a sorta magic plague they had then. The people had to get the doctors-droons? Droods?”
   “Druids?”
   “Uh-huh. The Druids was the doctors then, Grandpaw says. Anyhow, all the miners started dying round Cornwall, so they closed up the mines.”
   “What sort of plague was it?”
   I told him what I remembered from Grandpaw’s talk, and the Perfesser got very excited and said something about radioactive emanations, as nearly as I could figger out. It made oncommon bad sense.
   “Artificial mutations caused by radioactivity!” he said, getting real pink around the jowls. “Your grandfather was born a mutant! The genes and chromosomes were rearranged into a new pattern. Why, you may all be supermen!”
   “Nope,” I said. “We’re Hogbens. That’s all.”
   “A dominant, obviously a dominant. All your family were-ah- peculiar?”
   “Now, look!” I said.
   “I mean, they could all fly?”
   “I don’t know how yet, myself. I guess we’re kinda freakish. Grandpaw was smart. He allus taught us not to show off.”
   “Protective camouflage,” Galbraith said. “Submerged in a rigid social culture, variations from the norm are more easily masked. In a modem, civilized culture, you’d stick out like a sore thumb. But here, in the backwoods, you’re practically invisible.”
   “Only Paw,” I said.
   “Oh, Lord,” he sighed. “Submerging these incredible natural powers of yours… Do you know the things you might have done?” And then all of a sudden he got even more excited, and I didn’t much like the look in his eyes.
   “Wonderful things,” — he repeated. “It’s like stumbling on Aladdin’s lamp.”
   “I wish you’d leave us alone,” I said. “You and your commission!”
   “Forget about the commission. I’ve decided to handle this privately for a while. Provided you’ll cooperate. Help me, I mean. Will you do that?”
   “Nope,” I said.
   “Then I’ll bring the commission down from New York,” he said triumphantly.
   I thought that over.
   “Well,” I said finally, “what do you want me to do?”
   “I don’t know yet,” he said slowly. “My mind hasn’t fully grasped the possibilities.”
   But he was getting ready to grab. I could tell. I know that look.
   I was standing by the window looking out, and all of a sudden I got an idea. I figgered it wouldn’t be smart to trust the Perfesser too much, anyhow. So I sort of ambled over to the shotgun gadget and made a few little changes on it.
   I knew what I wanted to do, all right, but if Galbraith had asked me why I was twisting a wire here and bending a“Whozis there I couldn’t of told him. I got no eddication. Only now I knew the gadget would do what I wanted it to do.
   The Perfesser had been writing in his little notebook. He looked up and saw me.
   “What are you doing?” he wanted to know.
   “This don’t look right to me,” I said. “I think you monkeyed with them batteries. Try it now.”
   “In here?” he said, startled. “I don’t want to pay a bill for damages. It must be tested under safety conditions.”
   “See the weathercock out there, on the roof?” I pointed it out to him. “Won’t do no harm to aim at that. You can just stand here by the winder and try it out.”
   “It-it isn’t dangerous?” He was aching to try the gadget, I could tell. I said it wouldn’t kill nobody, and he took a long breath and went to the window and cuddled the stock of the gun against his cheek.
   I stayed back aways. I didn’t want the Sheriff to see me. I’d already spotted him, sitting on a bench outside the feed-and-grain store across the street.
   It happened just like I thought. Galbraith pulled the trigger, aiming at the weathercock on the roof, and rings of light started coming out of the muzzle. There was a fearful noise. Galbraith fell flat on his back, and the commotion was something surprising. People began screaming all over town.
   I kinda felt it might be handy if I went invisible for a while. So I did.
   Gaibraith was examining the shotgun gadget when Sheriff Abernathy busted in. The Sheriff’s a hard case. He had his pistol out and handcuffs ready, and he was cussing the Perfesser immediate and rapid.
   “I seen you!” he yelled. “You city fellers think you can get away with anything down here. Well, you can’t!”
   “Saunk!” Galbraith cried, looking around. But of course he couldn’t see me.
   Then there was an argument. Sheriff Abernathy had seen Galbraith fire the shotgun gadget and he’s no fool. He drug Galbraith down on the street, and I come along, walking soft. People were running around like crazy. Most of them had their hands clapped to their faces.
   The Perfesser kept wailing that he didn’t understand.
   “I seen you!” Abernathy said. “You aimed that dingus of yours out the window and the next thing everybody in town’s got a toothache! Try and tell me you don’t understand!”
   The Sheriff’s smart. He’s known us Hogbens long enough so he ain’t surprised when funny things happen sometimes. Also, he knew Galbraith was a scientist feller. So there was a ruckus and people heard what was going on and the next thing they was trying to lynch Galbraith.
   But Abernathy got him away. I wandered around town for a while. The pastor was out looking at his church windows, which seemed to puzzle him. They was stained glass, and he couldn’t figger out why they was hot. I coulda told him that. There’s gold in stained-glass windows; they use it to get a certain kind of red.
   Finally I went down to the jailhouse. I was still invisible. So I eavesdropped on what Galbraith was saying to the Sheriff.
   “It was Saunk Hoghen,” the Perfesser kept saying. “I tell you, he fixed that projector!”
   “I saw you,” Abernathy said. “You done it. Ow!” He put up his hand to his jaw. “And you better stop it, fast! That crowd outside means business. Half the people in town have got toothaches.”
   I guess half the people in town had gold fillings in their teeth.
   Then Galbraith said something that didn’t surprise me too much.
   “I’m having a commission come down from New York, I meant to telephone the foundation tonight, they’ll vouch for me.”
   So he was intending to cross us up, all along. I kinda felt that had been in his mind.
   “You’ll cure this toothache of mine-and everybody else’s-or I’ll open the doors and let in that lynch mob!” the Sheriff howled. Then he went away to put an icebag on his cheek.
   I snuck back aways, got visible again and made a lot of noise coming along the passage, so Galbraith could hear me. I waited till he got through cussing me out. I just looked stupid.
   “I guess I made a mistake,” I said. “I can fix it, though.”
   “You’ve done enough fixing!” He stopped. “Wait a minute. What did you say? You can cure this-what is it?”
   “I been looking at that shotgun gadget,” I said. “I think I know what I did wrong. It’s sorta tuned in on gold now, and all the gold in town’s shooting out rays or heat or something.”
   “Induced selective radioactivity,” Galbraith muttered, which didn’t seem to mean much. “Listen.
   That crowd outside-do they ever have lynchings in this town?”
   “Not more’n once or twice a year,” I said. “And we already had two this year, so we filled our quota.
   Wish I could get you up to our place, though. We could hide you easy.”
   “You’d better do something!” he said. “Or I’ll get that commission down from New York. You wouldn’t like that, would you?”
   I never seen such a man fer telling lies and keeping a straight face.
   “It’s a cinch,” I said. “I can rig up the gadget so it’ll switch off the rays immediate. Only I don’t want people to connect us Hogbens with what’s going on. We like to live quiet. Look, s’pose I go back to your hotel and change over the gadget, and then all you have to do is get all the people with toothaches together and pull the trigger.”
   “But-well, but—”
   He was afraid of more trouble. I had to talk him into it. The crowd was yelling outside, so it wasn’t too hard. Finally I went away, but I came back, invisible-like, and listened when Calbraith talked to the Sheriff.
   They fixed it all up. Everybody with toothaches was going to the Town Hall and set. Then Abernathy would bring the Perfesser over, with the shotgun gadget, and try it out.
   “Will it stop the toothaches?” the Sheriff wanted to know. “For sure?”
   “I’m-quite certain it will.”
   Abernathy had caught that behitation.
   “Then you better try it on me first. Just to make sure. I don’t trust you.”
   It seemed like nobody was trusting nobody.
   I hiked back to the hotel and made the switch-over in the shotgun gadget. And then I run into trouble. My invisibility was wearing thin. That’s the worst part of being just a kid.
   After I’m a few hunnerd years older I can stay invisible all the time if I want to. But I ain’t right mastered it yet. Thing was, I needed help now because there was something I had to do, and I couldn’t do it with people watching.
   I went up on the roof and called Little Sam. After I’d tuned in on his haid, I had him put the call through to Paw and Uncle Les. After a while Uncle Les come flying down from the sky, riding mighty heavy on account of he was carrying Paw. Paw was cussing because a hawk had chased them.
   “Nobody seen us, though,” Uncle Les said. “I think.”
   “People got their own troubles in town today,” I said. “I need some help. That Perfesser’s gonna call down his commission and study us, no matter what he promises.”
   “Ain’t much we can do, then,” Paw said. “We cain’t kill that feller. Grandpaw said not to.”
   So I told’em my idea. Paw being invisible, he could do it easy. Then we made a little place in the roof so we could see through it, and looked down into Gaibraith’s room.
   We was just in time. The Sheriff was standing there, with his pistol out, just waiting, and the Perfesser, pale around the chops, was pointing the shotgun gadget at Abernathy. It went along without a hitch. Galbraith pulled the trigger, a purple ring of light popped out, and that was all. Except that the Sheriff opened his mouth and gulped.
   “You wasn’t faking! My toothache’s gone!”
   Gaibraith was sweating, but he put up a good front.“Sure it works,” he said. “Naturally. I told you—”
   “C’mon down to the Town Hall. Everybody’s waiting. You better cure us all, or it’ll be just too bad for you.”
   They went out. Paw snuck down after them, and Uncle Los picked me up and flew on their trail, keeping low to the roofs, where we wouldn’t be spotted. After a while we was fixed outside one of the Town Hall’s windows, watching.
   I ain’t heard so much misery since the great plague of London. The hall was jam-full, and everybody had a toothache and was moaning and yelling. Abernathy come in with the Perfesser, who was carrying the shotgun gadget, and a scream went up.
   Galbraith set the gadget on the stage, pointing down at the audience, while the Sheriff pulled out his pistol again and made a speech, telling everybody to shet up and they’d get rid of their toothaches.
   I couldn’t see Paw, natcherally, but I knew he was up on the platform. Something funny was happening to the shotgun gadget. Nobody noticed, except me, and I was watching for it. Paw-invisible, of course -was making a few changes. I’d told him how, but he knew what to do as well as I did. So pretty soonthe shotgun was rigged the way we wanted it.
   What happened after that was shocking. Galbraith aimed the gadget and pulled the trigger, and rings of light jumped out, yaller this ~time. I’d told Paw to fix the range so nobody outside the Town Hall would be bothered. But inside-Well, it sure fixed them toothaches. Nobody’s gold filling can ache if he ain’t got a gold filling.
   The gadget was fixed now so it worked on everything that wasn’t growing. Paw had got the range just right. The seats was gone all of a sudden, and so was part of the chandelier. The audience, being bunched together, got it good. Pegleg Jaffe’s glass eye was gone, too. Them that had false teeth lost ’em.
   Everybody sorta got a once-over-lightly haircut.
   Also, the whole audience lost their clothes. Shoes ain’t growing things, and no more are pants or shirts or dresses. In a trice everybody in the hall was naked as needles. But, shucks, they’d got rid of their toothaches, hadn’t they?
   We was back to home an hour later, all but Uncle Les, when the door busted open and in come Uncle Les, with the Perfesser staggering after him. Galbraith was a mess. He sank clown and wheezed, looking back at the door in a worried way.
   “Funny thing happened,” Uncle Les said. “I was flying along outside town and there was the Perfesser running away from a big crowd of people, with sheets wrapped around ’em-some of ’em. So I picked him up. I brung him here, like he wanted.” Uncle Les winked at me.
   “Ooooh!” Galbraith said. “Aaaahl Are they coming?”
   Maw went to the door.
   “They’s a lot of torches moving up the mountain,” she said. “It looks right bad.”
   The Perfesser glared at me.
   “You said you could bide me! Well, you’d better! This is your fault!”
   “Shucks,” I said.
   “You’ll hide me or else!” Calbraith squalled. “I-I’ll bring that commission down.”
   “Look,” I said, “if we hide you safe, will you promise to fergit all about that commission and leave us alone?”
   The Perfesser promised.“Hold on a minute,” I said, and went up to the attic to see Grandpaw.
   He was awake.
   “How about it, Grandpaw?” I asked.
   He listened to Little Sam for a second.
   “The knave is lying,” he told me pretty soon. “He means to bring his commission of stinkards here anyway, recking naught of his promise.”
   “Should we hide him, then?”
   “Aye,” Grandpaw said. “The Hogbens have given their word-there must be no more killing. And to hide a fugitive from his pursuers would not be an ill deed, surely.”
   Maybe he winked. It’s hard to tell with Grandpaw. So I went down the ladder. Galbraith was at the door, watching the torches come up the mountain.
   He grabbed me.
   “Saunk! If you don’t hide me—”
   “We’ll hide you,” I said. “C’mon.”
   So we took him down to the cellar.
   When the mob got here, with Sheriff Abernathy in the lead, we played dumb. We let’em search the house. Little Sam and Grandpaw turned invisible for a bit, so nobody noticed them. And naturally the crowd couldn’t find hide nor hair of Galbraith. We’d hid him good, like we promised.
   That was a few years ago. The Perfesser’s thriving. He ain’t studying us, though. Sometimes we take out the bottle we keep him in and study him.
   Dang small bottle, too!
   THE TWONKY
   The turnover at Mideastern Radio was so great that Mickey Lloyd couldn’t keep track of his men.
   Employees kept quitting and going elsewhere, at a higher salary. So when the big-headed little man in overalls wandered vaguely out of a storeroom, Lloyd took one look at the brown dungaree suit-company provided-and said mildly,“The whistle blew half an hour ago. Hop to work.”
   “Work-k-k?” The man seemed to have trouble with the word.
   Drunk? Lloyd, in his capacity as foreman, couldn’t permit that. He ffipped away his cigarette, walked forward and sniffed. No, it wasn’t liquor. He peered at the badge on the man’s overalls.
   “Two-o-four, rn-mm. Are you new here?”
   “New. Huh?” The man rubbed a rising bump on his forehead. He was an odd-looking little chap, bald as a vacuum tube, with a pinched, pallid face and tiny eyes that held dazed wonder.
   “Come on, Joe. Wake up!” Lloyd was beginning to sound impatient. “You work here, don’t you?”
   “Joe,” said the man thoughtfully. “Work. Yes, I work. I make them.” His words ran together oddly, as though he had a cleft palate.
   With another glance at the badge, Lloyd gripped Joe’s arm and ran him through the assembly room.
   “Here’s your place. Hop to it. Know what to do?”
   The other drew his scrawny body erect.“I ani-expert,” he remarked. “Make them better than Ponthwank.”
   “O.K.,” Lloyd said. “Make ’em, then.” And he went away.
   The man called Joe hesitated, nursing the bruise on his head. The overalls caught his attention, and he examined them wonderingly. Where-oh, yes. They had been hanging in the room from which he had first emerged. His own garments had, naturally, dissipated during the trip-what trip?
   Amnesia, he thought. He had fallen from the… the something when it slowed down and stopped.
   How odd this huge, machinefilled barn looked! It struck no chord of remembrance.
   Amnesia, that was it. He was a worker. He made things. As for the unfamiliarity of his surroundings, that meant nothing. He was still dazed. The clouds would lift from his mind presently. They were beginning to do that already.
   Work. Joe scuttled around the room, trying to goad his faulty memory. Men in overalls were doing things. Simple, obvious things. But how childish-how elemental! Perhaps this was a kindergarten.
   After a while Joe went out into a stock room and examined some finished models of combination radio-phonographs. So that was it. Awkward and clumsy, but it wasn’t his place to say so. No. His job was to make Twonkies.
   Twonkies? The name jolted his memory again. Of course he knew how to make Twonkies. He’d made them all his life-had been specially trained for the job. Now they were using a different model of Twonky, but what the hell! Child’s play for a clever workman.
   Joe went back into the shop and found a vacant bench. He began to build a Twonky. Occasionally he slipped off and stole the material he needed. Once, when he couldn’t locate any tungsten, he hastily built a small gadget and made it.
   His bench was in a distant corner, badly lighted, though it seemed quite bright to Joe’s eyes. Nobody noticed the console that was swiftly growing to completion there. Joe worked very, very fast. He ignored the noon whistle, and, at quitting time, his task was finished. It could, perhaps, stand another coat of paint; it lacked the Shimmertone of a standard Twonky. But none of the others had Shimmertone. Joe sighed, crawled under the bench, looked in vain for a relaxopad, and went to sleep on the floor.
   A few hours later he woke up. The factory was empty. Odd! Maybe the working hours had changed.
   Maybe-Joe’s mind felt funny. Sleep had cleared away the mists of amnesia, if such it had been, but he still felt dazed.
   Muttering under his breath, he sent the Twonky into the stock room and compared it with the others.
   Superficially it was identical with a console radio-phonograph combination of the latest model.
   Following the pattern of the others, Joe had camouflaged and disguised the various organs and reactors.
   He went back into the shop. Then the last of the mists cleared from his mind. Joe’s shoulders jerked convulsively.
   “Great Snell!” he gasped. “So that was it! I ran into a temporal snag!” With a startled glance around, he fled to the storeroom from which he had first emerged. The overalls he took off and returned to their hook. Arter that, Joe went over to a corner, felt around in the air, nodded with satisfaction and seated himself on nothing, three feet above the floor. Then Joe vanished.
   “Time,” said Kerry Westerfield, “is curved. Eventually it gets back to the same place where it started. That’s duplication.” He put his feet up on a conveniently outjutting rock of the chimney and stretched luxuriously. From the kitchen Martha made clinking noises with bottles and glasses.
   “Yesterday at this time I had a Martini,” Kerry said. “The time curve indicates that I should have another one now. Are you listening, angel?”
   “I’m pouring,” said the angel distantly.
   “You get my point, then. Here’s another. Time describes a spiral instead of a circle. If you call the first cycle ‘a’, the second one’s ‘a plus i’-see? Which means a double Martini tonight.”
   “I knew where that would end,” Martha remarked, coming into the spacious, oak-raftered living room. She was a small, dark-haired woman, with a singularly pretty face and a figure to match. Her tiny gingham apron looked slightly absurd in combination with slacks and silk blouse. “And they don’t make infinity-proof gin. Here’s your Martini.” She did things with the shaker and manipulated glasses.
   “Stir slowly,” Kerry cautioned. “Never shake. Ah-that’s it.” He accepted the drink and eyed it appreciatively. Black hair, sprinkled with gray, gleamed in the lamplight as he sipped the Martini.
   “Good. Very good.”
   Martha drank slowly and eyed her husband. A nice guy, Kerry Westerfield. He was forty-odd, pleasantly ugly, with a wide mouth and with an occasional sardonic gleam in his gray eyes as he contemplated life. They had been married for twelve years, and liked it.
   From outside, the late, faint glow of sunset came through the windows, picking out the console cabinet that stood against the wall by the door. Kerry peered at it with appreciation.
   “A pretty penny,” he remarked. “Still—”
   “What? Oh. The men had a tough time getting it up the stairs. Why don’t you try it, Kerry?”
   “Didn’t you?”
   “The old one was complicated enough,” Martha said in a baffled manner. “Gadgets. They confuse me. I was brought up on an Edison. You wound it up with a crank, and strange noises came out of a horn. That I could understand. But now-you push a button, and extraordinary things happen. Electric eyes, tone selections, records that get played on both sides, to the accompaniment of weird groanings and clickings from inside the console-probably you understand those things. I don’t even want to.
   Whenever I play a Crosby record in a superduper like that, Bing seems embarrassed.”
   Kerry ate his olive.“I’m going to play some Debussy.” He nodded toward a table. “There’s a new Crosby record for you. The latest.”
   Martha wriggled happily.“Can I, maybe, huh?”
   “Uh-huh.”
   “But you’ll have to show me how.”
   “Simple enough,” said Kerry, beaming at the console. “Those babies are pretty good, you know.
   They do everything but think.”
   “I wish they’d wash the dishes,” Martha remarked. She set down her glass, got up and vanished into the kitchen.
   Kerry snapped on a lamp nearby and went over to examine the new radio, Mideastern’s latest model, with all the new improvements. It had been expensive-but what the hell? He could afford it. And the old one had been pretty well shot.
   It was not, he saw, plugged in. Nor were there any wires in evidence -not even a ground. Something new, perhaps. Built-in antenna and ground. Kerry crouched down, looked for a socket, and plugged the cord into it.
   That done, he opened the doors and eyed the dials with every appearance of satisfaction. A beam of bluish light shot out and hit him in the eyes. From the depths of the console a faint, thoughtful clicking proceeded. Abruptly it stopped. Kerry blinked, fiddled with dials and switches, and bit at a fingernail.
   The radio said, in a distant voice,“Psychology pattern checked and recorded.”
   “Eh?” Kerry twirled a dial. “Wonder what that was? Amateur station-no, they’re off the air. Hm-m-m.” He shrugged and went over to a chair beside the shelves of albums. His gaze ran swiftly over the titles and composers’ names. Where was the Swan of Tuonela? There it was, next to Finlandia. Kerry took down the album and opened it in his lap. With his free hand he extracted a cigarette from his pocket, put it between his lips and fumbled for the matches on the table beside him. The first match he lit went out.
   He tossed it into the fireplace and was about to reach for another when a faint noise caught his attention. The radio was walking across the room toward him. A whiplike tendril flicked out from somewhere, picked up a match, scratched it beneath the table top-as Kerry had done-and held the flame to the man’s cigarette.
   Automatic reflexes took over. Kerry sucked in his breath, and exploded in smoky, racking coughs.
   He bent double, gasping and momentarily blind.
   When he could see again, the radio was back in its accustomed place.
   Kerry caught his lower lip between his teeth.“Martha,” he called.
   “Soup’s on,” her voice said.
   Kerry didn’t answer. He stood up, went over to the radio and looked at it hesitantly. The electric cord had been pulled out of its socket. Kerry gingerly replaced it.
   He crouched to examine the console’s legs. They looked like finely finished wood. His exploratory hand told him nothing. Wood-hard and brittle.
   How in hell-“Dinner!” Martha called.
   Kerry threw his cigarette into the fireplace and slowly walked out of the room. His wife, setting a gravy boat in place, stared at him.
   “How many Martinis did you have?”
   “Just one,” Kerry said in a vague way. “I must have dozed off for a minute. Yeah. I must have.”
   “Well, fall to,” Martha commanded. “This is the last chance you’ll have to make a pig of yourself on my dumplings, for a week, anyway.”
   Kerry absently felt for his wallet, took out an envelope and tossed it at his wife.“Here’s your ticket, angel. Don’t lose it.”
   “Oh? I rate a compartment!” Martha thrust the pasteboard back into its envelope and gurgled happily. “You’re a pal. Sure you can get along without me?”
   “Huh? Hm-m-m-I think so.” Kerry salted his avocado. He shook himself and seemed to come out of a slight daze. “Sure, I’ll be all right. You trot off to Denver and help Carol have her baby. It’s all in the family.”
   “We-ell, my only sister—” Martha grinned. “You know bow she and Bill are. Quite nuts. They’ll need a steadying hand just now.”
   There was no reply. Kerry was brooding over a forkful of avocado. He muttered something about the Venerable Bede.
   “What about him?”
   “Lecture tomorrow. Every term we bog down on the Bede, for some strange reason. Ah, well.”
   “Got your lecture ready?”
   Kerry nodded.“Sure.” For eight years he had taught at the University, and he certainly should know the schedule by this time!
   Later, over coffee and cigarettes, Martha glanced at her wrist watch.“Nearly train time. I’d better finish packing. The dishes—”
   “I’ll do ’em.” Kerry wandered after his wife into the bedroom and made motions of futile helpfulness. After a while, he carried the bags down to the car. Martha joined him, and they headed for the depot.
   The train was on time. Half an hour after it had pulled out, Kerry drove the car back into the garage, let himself into the house and yawned mightily. He was tired. Well, the dishes, and then beer and a book in bed.
   With a puzzled look at the radio, he entered the kitchen and started on the dishes. The hall phone rang. Kerry wiped his hands on a dish towel and answered it.
   It was Mike Fitzgerald, who taught psychology at the University.
   “Hiya, Fitz.”
   “Hiya. Martha gone?”
   “Yeah. I just drove her to the train.”
   “Feel like talking, then? I’ve got some pretty good Scotch. Why not run over and gab a while?”
   “Like to,” Kerry said, yawning again, “but I’m dead. Tomorrow’s a big day. Rain check?”
   “Sure. I just finished correcting papers, and felt the need of sharpening my mind. What’s the matter?”
   “Nothing. Wait a minute.” Kerry put down the phone and looked over his shoulder, scowling. Noises were coming from the kitchen. What the hell!
   He went along the hall and stopped in the doorway, motionless and staring. The radio was washing the dishes.
   After a while he returned to the phone. Fitzgerald said,“Something?”
   “My new radio,” Kerry told him carefully. “It’s washing the dishes.” Fitz didn’t answer for a moment. His laugh was a bit hesitant. “Oh?”
   “I’ll call you back,” Kerry said, and hung up. He stood motionless for a while, chewing his lip. Then he walked back to the kitchen and paused to watch.
   The radio’s back was toward him. Several limber tentacles were manipulating the dishes, expertly sousing them in hot, soapy water, scrubbing them with the little mop, dipping them into the rinse water and then stacking them neatly in the metal rack. Those whip-lashes were the only sign of unusual activity. The legs were apparently solid.
   “Hey!” Kerry said.
   There was no response.
   He sidled around till he could examine the radio more closely. The tentacles emerged from a slot under one of the dials. The electric cord was dangling. No juice, then. But what-Kerry stepped back and fumbled out a cigarette. Instantly the radio turned, took a match from its container on the stove and walked forward. Kerry blinked, studying the legs. They couldn’t be wood. They were bending as the-the thing moved, elastic as rubber. The radio had a peculiar sidling motion unlike anything else on earth.
   It lit Kerry’s cigarette and went back to the sink, where it resumed the dishwashing.
   Kerry phoned Fitzgerald again.“I wasn’t kidding. I’m having hallucinations or something. That damned radio just lit a cigarette for me.”
   “Wait a minute.” Fitzgerald’s voice sounded undecided. “This is a gag, eh?”
   “No. And I don’t think it’s a hallucination, either. It’s up your alley. Can you run over and test my knee-jerks?”
   “All right,” Fitz said. “Give me ten minutes. Have a drink ready.”
   He hung up, and Kerry, laying the phone back into its cradle, turned to see the radio walking out of the kitchen toward the living room. Its square, boxlike contour was subtly horrifying, like some bizarre sort of hobgoblin. Kerry shivered.
   He followed the radio, to find it in its former place, motionless and impassive. He opened the doors, examining the turntable, the phonograph arm and the other buttons and gadgets. There was nothing apparently unusual. Again he touched the legs. They were not wood, after all. Some plastic, which seemed quite hard. Or-maybe they were wood, after all. It was difficult to make certain, -without damaging the finish. Kerry felt a natural reluctance to use a knife on his new console.
   He tried the radio, getting local stations without trouble. The tone was good-unusually good, he thought. The phonograph-He picked up Halvorsen’s Entrance of the Boyars at random and slipped it into place, closing the lid. No sound emerged. Investigation proved that the needle was moving rhythmically along the groove, but without audible result. Well?
   Kerry removed the record as the doorbell rang. It was Fitzgerald, a gangling, saturnine man with a leathery, wrinkled face and a tousled mop of dull gray hair. He extended a large, bony hand.
   “Where’s my drink?”
   “Lo, Fitz. Come in the kitchen. I’ll mix. Highball?”
   “Highball.”
   “O.K.” Kerry led the way. “Don’t drink it just yet, though. I want to show you my new combination.”
   “The one that washes dishes?” Fitzgerald asked. “What else does it do?”
   Kerry gave the other a glass.“It won’t play records.”
   “Oh, well. A minor matter, if it’ll do the housework. Let’s take a look at it.” Fitzgerald went into the living room, selected Afternoon of a Faun and approached the radio. “It isn’t plugged in.”
   “That doesn’t matter a bit,” Kerry said wildly.
   “Batteries?” Fitzgerald slipped the record in place and adjusted the switches. “Ten inch-there. Now we’ll see.” He beamed triumphantly at Kerry. “Well? It’s playing now.”
   It was.
   Kerry said,“Try that Halvorsen piece. Here.” He handed the disk to Fitzgerald, who pushed the reject switch and watched the lever arm lift.
   But this time the phonograph refused to play. It didn’t like Entrance of the Boyars.
   “That’s funny,” Fitzgerald grunted. ‘Probably the trouble’s with the record. Let’s try another.”
   There was no trouble with Daphnis and Chlo?. But the radio silently rejected the composer’s Bolero.
   Kerry sat down and pointed to a nearby chair.“That doesn’t prove anything. Come over here and watch. Don’t drink anything yet. You, uh, you feel perfectly normal?”
   “Sure. Well?”
   Kerry took out a cigarette. The console walked across the room, picking up a match book on the way and politely held the flame. Then it went back to its place against the wall.
   Fitzgerald didn’t say anything. After a while he took a cigarette from his pocket and waited. Nothing happened.
   “So?” Kerry asked.
   “A robot. That’s the only possible answer. Where in the name of Petrarch did you get it?”
   “You don’t seem much surprised.”
   “I am, though. But I’ve seen robots before; Westinghouse tried it, you know. Only this—” Fitzgerald tapped his teeth with a nail. “Who made it?”
   “How the devil should I know?” Kerry demanded. “The radio people, I suppose.”
   Fitzgerald narrowed his eyes.“Wait a minute. I don’t quite understand—”
   “There’s nothing to understand. I bought this combination a few days ago. Turned in the old one. It was delivered this afternoon, and…” Kerry explained what had happened.
   “You mean you didn’t know it was a robot?”
   “Exactly. I bought it as a radio. And-and-the damn thing seems almost alive to me.”
   “Nope.” Fitzgerald shook his head, rose and inspected the console carefully. “It’s a new kind of robot. At least—” He hesitated. “What else is there to think? I suggest you get in touch with the Mideastem people tomorrow and check up.”
   “Let’s open the cabinet and look inside,” Kerry suggested.
   Fitzgerald was willing, but the experiment proved impossible. The presumably wooden panels weren’t screwed into place, and there was no apparent way of opening the console. Kerry found a screwdriver and applied it, gingerly at first, then with a sort of repressed fury. He could neither pry free a panel or even scratch the dark, smooth finish of the cabinet.
   “Damn!” he said finally. “Well, your guess is as good as mine. It’s a robot. Only I didn’t know they could make ’em like this. And why in a radio?”
   “Don’t ask me.” Fitzgerald shrugged. “Check up tomorrow. That’s the first step. Naturally, I’m pretty baffled. If a new sort of specialized robot has been invented, why put it in a console? And what makes those legs move? There aren’t any casters.”
   “I’ve been wondering about that, too.”
   “When it moves, the legs look-rubbery. But they’re not. They’re hard as-as hardwood. Or plastic.”
   “I’m afraid of the thing,” Kerry said. —“Want to stay at my place tonight?”
   “N-no. No. I guess not. The-robot can’t hurt me.”
   “I don’t think it wants to. It’s been helping you, hasn’t it?”
   “Yeah,” Kerry said, and went off to mix another drink.
   The rest of the conversation was inconclusive. Fitzgerald, several hours later, went home rather worried. He wasn’t as casual as he had pretended, for the sake of Kerry’s nerves. The impingement of something so entirely unexpected on normal life was subtly frightening. And yet, as he had said, the robot didn’t seem menacing.
   Kerry went to bed, with a new detective mystery. The radio followed him into the bedroom and gently took the book out of his hand. Kerry instinctively snatched for it.
   “Hey!” he said. “What the devil—”
   The radio went back into the living room. Kerry followed, in time to see the book replaced on the shelf. After a bit Kerry retreated, locking his door, and slept uneasily till dawn.
   In dressing gown and slippers, he stumbled out to stare at the console. It was back in its former place, looking as though it had never moved. Kerry, rather white around the gills, made breakfast.
   He was allowed only one cup of coffee. The radio appeared, reprovingly took the second cup from his hand and emptied it into the sink.
   That was quite enough for Kerry Westerfield. He found his hat and topcoat and almost ran out of the house. He had a horrid feeling that the radio might follow him, but it didn’t, luckily for his sanity. He was beginning to be worried.
   During the morning he found time to telephone Mideastern. The salesman knew nothing. It was a standard model combination, the latest. If it wasn’t giving satisfaction, of course, he’d be glad to- “It’s O.K.,” Kerry said. “But who made the thing? That’s what I want to find out.”
   “One moment, sir.” There was a delay. “It came from Mr. Lloyd’s department. One of our foremen.”
   “Let me speak to him, please.”
   But Lloyd wasn’t very helpful. After much thought, he remembered that the combination had been placed in the stock room without a serial number. It had been added later.
   “But who made it?”
   “I just don’t know. I can find out for you, I guess. Suppose I ring you back.”
   “Don’t forget,” Kerry said, and went back to his class. The lecture on the Venerable Bede wasn’t too successful.
   At lunch he saw Fitzgerald, who seemed relieved when Kerry came over to his table.“Find out any more about your pet robot?” the psychology professor demanded.
   No one else was within hearing. With a sigh Kerry sat down and lit a cigarette.“Not a thing. It’s a pleasure to be able to do this myself.” He drew smoke into his lungs. “I phoned the company.”
   “And?”
   “They don’t know anything. Except that it didn’t have a serial number.”
   “That may be significant,” Fitzgerald said.
   Kerry told the other about the incidents of the book and the coffee, and Fitzgerald squinted thoughtfully at his milk.“I’ve given you some psych tests. Too much stimulation isn’t good for you.”
   “A detective yarn!”
   “Carrying it a bit to extremes, I’ll admit. But I can understand why the robot acted that way, though I dunno how it managed it.” He hesitated. “Without intelligence, that is.”
   “Intelligence?” Kerry licked his lips. “I’m not so sure that it’s just a machine. And I’m not crazy.”
   “No, you’re not. But you say the robot was in the front room. How could it tell what you were reading?”
   “Short of X-ray vision and superfast scanning and assimilative powers, I can’t imagine. Perhaps it doesn’t want me to read anything.”
   “You’ve said something,” Fitzgerald grunted. “Know much about theoretical machines of that type?”
   “Robots?”
   “Purely theoretical. Your brain’s a colloid, you know. Compact, complicated-but slow. Suppose you work out a gadget with a multimillion radioatomic unit embedded in an insulating material. The result is a brain, Kerry. A brain with a tremendous number of units interacting at light-velocity speeds. A radio tube adjusts current flow when it’s operating at forty million separate signals a second. And, theoretically, a radioatomic brain of the type I’ve mentioned could include perception, recognition, consideration, reaction and adjustment in a hundred-thousandth of a second.”
   “Theory.”
   “I’ve thought so. But I’d like to find out where your radio came from.”
   A page came over.“Telephone call for Mr. Westerfield.”
   Kerry excused himself and left. When he returned, there was a puzzled frown knitting his dark brows. Fitzgerald looked at him inquiringly.
   “Guy named Lloyd, at the Mideastem plant. I was talking to him about the radio.”
   “Any luck?”
   Kerry shook his head.“No. Well, not much. He didn’t know who had built the thing.”
   “But it was built in the plant?”
   “Yes. About two weeks ago-but there’s no record of who worked on it. Lloyd seemed to think that was very, very funny. If a radio’s built in the plant, they know who put it together.”
   “So?”
   “So nothing. I asked him how to open the cabinet, and he said it was easy. Just unscrew the panel in back.”
   “There aren’t any screws,” Fitzgerald said.
   “I know.”
   They looked at one another.
   Fitzgerald said,“I’d give fifty bucks to find out whether that robot was really built only two weeks ago.”
   “Why?”
   “Because a radioatomic brain would need training. Even in such matters as the lighting of a cigarette.”
   “It saw me light one.”
   “And followed the example. The dishwashing-hm-m-m. Induction, I suppose. If that gadget has been trained, it’s a robot. If it hasn’t—” Fitzgerald stopped.
   Kerry blinked.“Yes?”
   “I don’t know what the devil it is. It bears the same relation to a robot that we bear to Eohippus. One thing I do know, Kerry; it’s very probable that no scientist today has the knowledge it would take to make a-a thing like that.”
   “You’re arguing in circles,” Kerry said. “It was made.”
   “Uh-huh. But how-when-and by whom? That’s what’s got me worried.”
   “Well, I’ve a class in five minutes. Why not come over tonight?”
   “Can’t. I’m lecturing at the Hall. I’ll phone you after, though.” With a nod Kerry went out, trying to dismiss the matter from his mind. He succeeded pretty well. But dining alone in a restaurant that night, he began to feel a general unwillingness to go home. A hobgoblin was waiting for him.
   “Brandy,” he told the waiter. “Make it double.”
   Two hours later a taxi let Kerry out at his door. He was remarkably drunk. Things swam before his eyes. He walked unsteadily toward the porch, mounted the steps with exaggerated care and let himself into the house.
   He switched on a lamp.
   The radio came forward to meet him. Tentacles, thin but strong as metal, coiled gently around his body, holding him motionless. A pang of violent fear struck through Kerry. He struggled desperately and tried to yell, but his throat was dry.
   From the radio panel a beam of yellow light shot out, blinding the man. It swung down, aimed at his chest. Abruptly a queer taste was perceptible under Kerry’s tongue.
   After a minute or so, the ray clicked out, the tentacles flashed back out of sight and the console returned to its corner. Kerry staggered weakly to a chair and relaxed, gulping.
   He was sober. Which was quite impossible. Fourteen brandies infiltrate a definite amount of alcohol into the system. One can’t wave a magic wand and instantly reach a state of sobriety. Yet that was exactly what had happened.
   The-robot was trying to be helpful. Only Kerry would have preferred to remain drunk.
   He got up gingerly and sidled past the radio to the bookshelf. One eye on the combination, he took down the detective novel he had tried to read on the preceding night. As he had expected, the radio took it from his hand and replaced it on the shelf. Kerry, remembering Fitzgerald’s words, glanced at his watch. Reaction time, four seconds.
   He took down a Chaucer and waited, but the radio didn’t stir. However, when Kerry found a history volume, it was gently removed from his fingers. Reaction time, six seconds.
   Kerry located a history twice as thick.
   Reaction time, ten seconds.
   Uh-huh. So the robot did read the books. That meant X-ray vision and superswift reactions. Jumping Jehoshaphat!
   Kerry tested more books, wondering what the criterion was. Alice in Wonderland was snatched from his hand; Millay’s poems were not. He made a list, with two columns, for future reference.
   The robot, then, was not merely a servant. It was a censor. But what was the standard of comparison?
   After a while he remembered his lecture tomorrow, and thumbed through his notes. Several points needed verification. Rather hesitantly he located the necessary reference book-and the robot took it away from him.
   “Wait a minute,” Kerry said. “I need that.” He tried to pull the volume out of the tentacle’s grasp, without success. The console paid no attention. It calmly replaced the book on the shelf.
   Kerry stood biting his lip. This was a bit too much. The damned robot was a monitor. He sidled toward the book, snatched it and was out in the hall before the radio could move.
   The thing was coming after him. He could hear the soft padding of its-its feet. Kerry scurried into the bedroom and locked the door. He waited, heart thumping, as the knob was tried gently.
   A wire-thin chum crept through the crack of the door and fumbled with the key. Kerry suddenly jumped forward and shoved the auxiliary bolt into position. But that didn’t help, either. The robot’s precision tools-the specialized antennae-slid it back; and then the console opened the door, walked into the room and came toward Kerry.
   He felt a touch of panic. With a little gasp he threw the book at the thing, and it caught it deftly.
   Apparently that was all that was wanted, for the radio turned and went out, rocking awkwardly on its rubbery legs, carrying the forbidden volume. Kerry cursed quietly.
   The phone rang. It was Fitzgerald.
   “Well? How’d you make out?”
   “Have you got a copy of Cassen’s Social Literature of the Ages?”
   “I don’t think so, no. Why?”
   “I’ll get it in the University library tomorrow, then.” — Kerry explained what had happened.
   Fitzgerald whistled softly.
   “Interfering, is it? Hm-m-m. I wonder…”
   “I’m afraid of the thing.”
   “I don’t think it means you any harm. You say it sobered you up?”
   “Yeah. With a light ray. That isn’t very logical.”
   “It might be. The vibrationary equivalent of thiamine chloride.”
   “Light?”
   “There’s vitamin content in sunlight, you know. That isn’t the important point. It’s censoring your reading-and apparently it reads the books, with superfast reactions. That gadget, whatever it is, isn’t merely a robot.”
   “You’re telling me,” Kerry said grimly. “It’s a Hitler.” Fitzgerald didn’t laugh. Rather soberly, he suggested, “Suppose you spend the night at my place?”
   “No,” Kerry said, his voice stubborn. “No so-and-so radio’s going to chase me out of my house. I’ll take an axe to the thing first.”
   “We-ell, you know what you’re doing, I suppose. Phone me if-if anything happens.”
   “O.K.,” Kerry said, and hung up. He went into the living room and eyed the radio coldly. What the devil was it-and what was it trying to do? Certainly it wasn’t merely a robot. Equally certainly, it wasn’t alive, in the sense that a colloid brain is alive.
   Lips thinned, he went over and fiddled with the dials and switches. A swing band’s throbbing, erratic tempo came from the console. He tried the short-wave band-nothing unusual there. So?
   So nothing. There was no answer.
   After a while he went to bed.
   At luncheon the next day he brought Cassen’s Social Literature to show Fitzgerald.
   “What about it?”
   “Look here.” Kerry flipped the pages and indicated a passage. “Does this mean anything to you?”
   Fitzgerald read it.“Yeah. The point seems to be that individualism is necessary for the production of literature. Bight?”
   Kerry looked at him.“I don’t know.”
   “Eh?”
   “My mind goes funny.”
   Fitzgerald rumpled his gray hair, narrowing his eyes and watching the other man intently.“Come again. I don’t quite—”
   With angry patience, Kerry said,“This morning I went into the library and looked up this reference.
   I read it all right. But it didn’t mean anything to me. Just words. Know how it is when you’re fagged out and have been reading a lot? You’ll run into a sentence with a lot of subjunctive clauses, and it doesn’t percolate. Well, it was like that.”
   “Read it now,” Fitzgerald said quietly, thrusting the book across the table.
   Kerry obeyed, looking up with a wry smile.“No good.”
   “Read it aloud. I’ll go over it with you, step by step.”
   But that didn’t help. Kerry seemed utterly unable to assimilate the sense of the passage.
   “Semantic block, maybe,” Fitzgerald said, scratching his ear. “Is this the first time it’s happened?”
   “Yes-no. I don’t know.”
   “Cot any classes this afternoon? Good. Let’s run over to your place.” Kerry thrust away his plate.
   “All right. I’m not hungry. Whenever you’re ready—”
   Half an hour later they were looking at the radio. It seemed quite harmless. Fitzgerald wasted some time trying to pry a panel off, but finally gave it up as a bad job. He found pencil and paper, seated himself opposite Kerry and began to ask questions.
   At one point he paused.“You didn’t mention that before.”
   “Forgot it, I guess.”
   Fitzgerald tapped his teeth with the pencil.“Hm-m-m. The first time the radio acted up—”
   “It hit me in the eye with a blue light.”
   “Not that. I mean-what it said.”
   Kerry blinked.“What it said?” He hesitated. “Psychology pattern checked and noted,’ or something like that. I thought I’d tuned in on some station and got part of a quiz program or something. You mean—”
   “Were the words easy to understand? Good English?”
   “No, now that I remember it,” Kerry scowled. “They were slurred quite a lot. Vowels stressed.”
   “Uh-huh. Well, let’s get on.” They tried a word-association test. Finally Fitzgerald leaned back, frowning. “I want to check this stuff with the last tests I gave you a few months ago. It looks funny to me—damned funny. I’d feel a lot better if I knew exactly what memory was. We’ve done considerable work on mnemonics-artificial memory. Still, it may not be that at all.”
   “Eh?”
   “That-machine. Either it’s got an artificial memory, has been highly trained or else it’s adjusted to a different milieu and culture. It has affected you-quite a lot.”
   Kerry licked dry lips.“How?”
   “Implanted blocks in your mind. I haven’t correlated them yet. When I do, we may be able to figure out some sort of answer. No, that thing isn’t a robot. It’s a lot more than that.”
   Kerry took out a cigarette; the console walked across the room and lit it for him. The two men watched with a faint shrinking horror.
   “You’d better stay with me tonight,” Fitzgerald suggested.
   “No,” Kerry said. He shivered.
   The next day Fitzgerald looked for Kerry at lunch, but the younger man did not appear. He telephoned the house, and Martha answered the call.
   “Hello! When did you get back?”
   “Hello, Fitz. About an hour ago. My sister went ahead and had her baby without me-so I came back.” She stopped, and Fitzgerald was alarmed at her tone.
   “Where’s Kerry?”
   “He’s here. Can you come over, Fitz? I’m worried.”
   “What’s the matter with him?”
   “I-I don’t know. Come right away.”
   “O.K.,” Fitzgerald said, and hung up, biting his lips. He was worried. When, a short while later, he rang the Westerfield bell, he discovered that his nerves were badly out of control. But sight of Martha reassured him.
   He followed her into the living room. Fitzgerald’s glance went at once to the console, which was unchanged, and then to Kerry, seated motionless by a window. Kerry’s face had a blank, dazed look.
   His pupils were dilated, and he seemed to recognize Fitzgerald only slowly.
   “Hello, Fitz,” he said.
   “How do you feel?”
   Martha broke in.“Fit; what’s wrong? Is he sick? Shall I call the doctor?”
   Fitzgerald sat down.“Have you noticed anything funny about that radio?”
   “No. Why?”
   “Then listen.” He told the whole story, watching incredulity struggle with reluctant belief on Martha’s face. Presently she said, “I can’t quite—”
   “If Kerry takes out a cigarette, the thing will light it for him. Want to see how it works?”
   “N-no. Yes. I suppose so.” Martha’s eyes were wide.
   Fitzgerald gave Kerry a cigarette. The expected happened.
   Martha didn’t say a word. When the console had returned to its place, she shivered and went over to Kerry. He looked at her vaguely.
   “He needs a doctor, Fitz.”
   “Yes.” Fitzgerald didn’t mention that a doctor might be quite useless.
   “What is that thing?”
   “It’s more than a robot. And it’s been readjusting Kerry. I told you what’s happened. When I checked Kerry’s psychology patterns, I found that they’d altered. He’s lost most of his initiative.”
   “Nobody on earth could have made that—”
   Fitzgerald scowled.“I thought of that. It seems to be the product of a well-developed culture, quite different from ours. Martian, perhaps. It’s such a specialized thing that it naturally fits into a complicated culture. But I do not understand why it looks exactly like a Mideastern console radio.”
   Martha touched Kerry’s hand. “Camouflage?”
   “But why? You were one of my best pupils in psych, Martha. Look at this logically. Imagine a civilization where a gadget like that has its place. Use inductive reasoning.”
   “I’m trying to. I can’t think very well. Fitz, I’m worried about Kerry.”
   “I’m all right,” Kerry said.
   Fitzgerald put his finger tips together.“It isn’t a radio so much as a monitor. In this other civilization, perhaps every man has one, or maybe only a few-the ones who need it. It keeps them in line.”
   “By destroying initiative?”
   Fitzgerald made a helpless gesture.“I don’t know! It worked that way in Kerry’s case. In others-I don’t know.”
   Martha stood up.“I don’t think we should talk any more. Kerry needs a doctor. After that we can decide upon that.” She pointed to the console.
   Fitzgerald said,“It’d be rather a shame to wreck it, but—” His look was significant.
   The console moved. It came out from its corner with a sidling, rocking gait and walked toward Fitzgerald. As he sprang up, the whiplike tentacles flashed out and seized him. A pale ray shone into the man’s eyes.
   Almost instantly it vanished; the tentacles withdrew, and the radio returned to its place. Fitzgerald stood motionless. Martha was on her feet, one hand at her mouth.
   “Fitz!” Her voice shook.
   He hesitated.“Yes? What’s the matter?”
   “Are you hurt? What did it do to you?”
   Fitzgerald frowned a little.“Eh? Hurt? I don’t—”
   “The radio. What did it do?”
   He looked toward the console.“Something wrong with it? Afraid I’m not much of a repairman, Martha.”
   “Fitz.” She came forward and gripped his arm. “Listen to me.” Quick words spilled from her mouth.
   The radio. Kerry. Their discussion.
   Fitzgerald looked at her blankly, as though he didn’t quite understand. “I guess I’m stupid today. I can’t quite understand what you’re talking about.”
   “The radio-you know! You said it changed Kerry—” Martha paused, staring at the man.
   Fitzgerald was definitely puzzled. Martha was acting strangely. Queer! He’d always considered her a pretty level-headed girl. But now she was talking nonsense. At least, he couldn’t figure out the meaning of her words; there was no sense to them.
   And why was she talking about the radio? Wasn’t it satisfactory? Kerry had said it was a good buy, with a fine tone and the latest gadgets in it. Fitzgerald wondered, for a fleeting second, if Martha had gone crazy.
   In any case, he was late for his class. He said so. Martha didn’t try to stop him when he went out.
   She was pale as chalk.
   Kerry took out a cigarette. The radio walked over and held a match.
   “Kerry!”
   “Yes, Martha?” His voice was dead.
   She stared at the-the radio. Mars? Another world-another civilization? What was it? What did it want? What was it trying to do?
   Martha let herself out of the house and went to the garage. When she returned, a small hatchet was gripped tightly in her hand.
   Kerry watched. He saw Martha walk over to the radio and lift the hatchet. Then a beam of light shot out, and Martha vanished. A little dust floated up in the afternoon sunlight.
   “Destruction of life-form threatening attack,” the radio said, slurring the words together.
   Kerry’s brain turned over. He felt sick-dazed and horribly empty. Martha-His mind churned. Instinct and emotion fought with something that smothered them. Abruptly the dams crumbled, and the blocks were gone, the barriers down. Kerry cried out hoarsely, inarticulately, and sprang to his feet.
   “Martha!” he yelled.
   She was gone. Kerry looked around. Where-What had happened? He couldn’t remember.
   He sat down in the chair again, rubbing his forehead. His free hand brought up a cigarette, an automatic reaction that brought instant response. The radio walked forward and held a lighted match ready.
   Kerry made a choking, sick sound and flung himself out of the chair. He remembered now. He picked up the hatchet and sprang toward the console, teeth bared in a mirthless rictus.
   Again the light beam flashed out.
   Kerry vanished. The hatchet thudded on to the carpet.
   The radio walked back to its place and stood motionless once more. A faint clicking proceeded from its radioatomic brain.
   “Subject basically unsuitable,” it said, after a moment. “Elimination has been necessary.” Click!
   “Preparation for next subject completed.”
   Click.
   “We’ll take it,” the boy said.
   “You won’t be making a mistake,” smiled the rental agent. “It’s quiet, isolated and the price is quite reasonable.”
   “Not so very,” the girl put in. “But it is just what we’ve been looking for.”
   The agent shrugged.“Of course, an Unfurnished place would run less. But—”
   “We haven’t been married long enough to have any furniture,” the boy grinned. He put an arm around his wife. “Like it, hon?”
   “Hm-m-m. Who lived here before?”
   The agent scratched his cheek.“Let’s see. Some people named Westerfield, I think. It was given to me for listing just about a week ago. Nice place. If I didn’t own my own house, I’d jump at it myself.”
   “Nice radio,” the boy said. “Late model, isn’t it?” He went over to examine the console.
   “Come along,” the girl urged. “Let’s look at the kitchen again.”
   “O.K., hon.”
   They went out of the room. From the hall came the sound of the agent’s smooth voice, growing fainter. Warm afternoon sunlight slanted through the windows.
   For a moment there was silence. Then— Click!
   A GNOME THERE WAS
   Tim Crockett should never have sneaked into the mine on Dornsef Mountain. What is winked at in California may have disastrous results in the coal mines of Pennsylvania. Especially when gnomes are involved.
   Not that Tim Crockett knew about the gnomes. He was just investigating conditions among the lower classes, to use his own rather ill-chosen words. He was one of a group of southern Californians who had decided that labor needed them. They were wrong. They needed laborat least eight hours of it a day.
   Crockett, like his colleagues, considered the laborer a combination of a gorilla and The Man with the Hoe, probably numbering the Kallikaks among his ancestors. He spoke fierily of down-trodden minorities, wrote incendiary articles for the group’s organ, Earth, and deftly maneuvered himself out of entering his father’s law office as a clerk. He had, he said, a mission. Unfortunately, he got little sympathy from either the workers or their oppressors.
   A psychologist could have analyzed Crockett easily enough. He was a tall, thin, intense-looking young man, with rather beady little eyes, and a nice taste in neckties. All he needed was a vigorous kick in the pants.
   But definitely not administered by a gnome!
   He was junketing through the country, on his father’s money, investigating labor conditions, to the profound annoyance of such laborers as he encountered. It was with this idea in mind that he surreptitiously got into the Ajax coal mine-or, at least, one shaft of it-after disguising himself as a miner and rubbing his face well with black dust. Going down in the lift, he looked singularly untidy in the midst of a group of well-scrubbed faces. Miners look dirty only after a day’s work.
   Domsef Mountain is honeycombed, but not with the shafts of the Ajax Company. The gnomes have ways of blocking their tunnels when humans dig too close. The whole place was a complete confusion to Crockett. He let himself drift along with the others, till they began to work. A filled car rumbled past on its tracks. Crockett hesitated, and then sidled over to a husky specimen who seemed to have the marks of a great sorrow stamped on his face.
   “Look,” he said, “I want to talk to you.”
   “Inglis?” asked the other inquiringly. “Viskey. Chin. Vine. Hell.” Having thus demonstrated his somewhat incomplete conunand of English, he bellowed hoarsely with laughter and returned to work, ignoring the baffled Crockett, who turned away to find another victim. But this section of the mine seemed deserted. Another loaded car rumbled past, and Crockett decided to see where it came from. He found out, after banging his head painfully and falling flat at least five times.
   It came from a hole in the wall. Crockett entered it, and simultaneously heard a hoarse cry from behind him. The unknown requested Crockett to come back.
   “So I can break your slab-sided neck,” he promised, adding a stream of sizzling profanity. “Come outa there!”
   Crockett cast one glance back, saw a gorillalike shadow lurching after him, and instantly decided that his stratagem had been discovered. The owners of the Ajax mine had sent a strong-arm man to murder him-or, at least, to beat him to a senseless pulp. Terror lent wings to Crockett’s flying feet. He rushed on, frantically searching for a side tunnel in which he might lose himself. The bellowing from behind re-echoed against the walls. Abruptly Crockett caught a significant sentence clearly.
   “—before that dynamite goes off!”
   It was at that exact moment that the dynamite went off.
   Crockett, however, did not know it. He discovered, quite briefly, that he was flying. Then he was halted, with painful suddenness, by the roof. After that he knew nothing at all, till he recovered to find a head regarding him steadfastly.
   It was not a comforting sort of head-not one at which you would instinctively clutch for companionship. It was, in fact, a singularly odd, if not actually revolting, head. Crockett was too much engrossed with staring at it to realize that he was actually seeing in the dark.
   How long had he been unconscious? For some obscure reason Crockett felt that it had been quite a while. The explosion had—what?
   Buried him here behind a fallen roof of rock? Crockett would have felt little better had he known that he was in a used-up shaft, valueless now, which had been abandoned long since. The miners, blasting to open a new shaft, had realized that the old one would be collapsed, but that didn’t matter.
   Except to Tim Crockett.
   He blinked, and when he reopened his eyes, the head had vanished. This was a relief. Crockett immediately decided the unpleasant thing had been a delusion. Indeed, it was difficult to remember what it had looked like. There was only a vague impression of a turnip-shaped outline, large, luminous eyes, and an incredibly broad slit of a mouth.
   Crockett sat up, groaning. Where was this curious silvery radiance coming from? It was like daylight on a foggy afternoon, coming from nowhere in particular, and throwing no shadows.
   “Radium,” thought Crockett, who knew very little of mineralogy.
   He was in a shaft that stretched ahead into dimness till it made a sharp turn perhaps fifty feet away.
   Behind him-behind him the roof had fallen. Instantly Crockett began to experience difficulty in breathing. He flung himself upon the rubbly mound, tossing rocks frantically here and there, gasping and making hoarse, inarticulate noises.
   He became aware, presently, of his hands. His movements slowed till he remained perfectly motionless, in a half-crouching posture, glaring at the large, knobbly, and surprising objects that grew from his wrists. Gould he, during his period of unconsciousness, have acquired mittens? Even as the thought came to him, Crockett realized that no mittens ever knitted resembled in the slightest degree what he had a right to believe to be his hands. They twitched slightly.
   Possibly they were caked with mud-no. It wasn’t that. His hands had altered. They were huge, gnarled, brown objects, like knotted oak roots. Sparse black hairs sprouted on their backs. The nails were definitely in need of a manicure-preferably with a chisel.
   Crockett looked down at himself. He made soft cheeping noises, indicative of disbelief. He had squat bow legs, thick and strong, and no more than two feet long-less, if anything. Uncertain with disbelief, Crockett explored his body. It had changed-certainly not for the better.
   He was slightly more than four feet high, and about three feet wide, with a barrel chest, enormous splay feet, stubby thick legs, and no neck whatsoever. He was wearing red sandals, blue shorts, and a red tunic which left his lean but sinewy arms bare. His head-Turnip-shaped. The mouth-Yipe! Crockett had inadvertently put his fist clear into it. He withdrew the offending hand instantly, stared around in a dazed fashion, and collapsed on the ground. It couldn’t be happening. It was quite impossible.
   Hallucinations. He was dying of asphyxiation, and delusions were preceding his death.
   Crockett shut his eyes, again convinced that his lungs were laboring for breath.“I’m dying,” he said.
   “I c-can’t breathe.”
   A contemptuous voice said,“I hope you don’t think you’re breathing air!”
   “I’m n-not—” Crockett didn’t finish the sentence. His eyes popped again. He was hearing things.
   He heard it again.“You’re a singularly lousy specimen of -gnome,” the voice said. “But under Nid’s law we can’t pick and choose. Still, you won’t be put to digging hard metals, I can see that. Anthracite’s about your speed. What’re you staring at? You’re very much uglier than I am.”
   Crockett, endeavoring to lick his dry lips, was horrified to discover the end of his moist tongue dragging limply over his eyes. He whipped it back, with a loud smacking noise, and managed to sit up.
   Then he remained perfectly motionless, staring.
   The head had reappeared. This time there was a body under it.
   “I’m Gru Magru,” said the head chattily. “You’ll be given a gnomic name, of course, unless your own is guttural enough. What is it?”
   “Crockett,” the man responded, in a stunned, automatic manner.
   “Hey?”
   “Crockett.”
   “Stop making noises like a frog and-oh, I see. Crockett. Fair enough. Now get up and follow me or I’ll kick the pants off you.”
   But Crockett did not immediately rise. He was watching Gru Magru—obviously a gnome. Short, squat and stunted, the being’s figure resembled a bulging little barrel, topped by an inverted turnip. The hair grew up thickly to a peak-the root, as it were. In the turnip face was a loose, immense slit of a mouth, a button of a nose, and two very large eyes.
   “Get up!” Gru Magru said.
   This time Crockett obeyed, but the effort exhausted him completely. If he moved again, he thought, he would go mad. It would be just as well. Gru Magru planted a large splay foot where it would do the most good, and Crockett described an arc which ended at a jagged boulder fallen from the roof.“Get up,” the gnome said, with gratuitous bad temper, “or I’ll kick you again. It’s bad enough to have an outlying prospect patrol, where I might run into a man any time, without-Up! Or—”
   Crockett got up. Gru Magru took his arm and impelled him into the depths of the tunnel.
   “Well, you’re a gnome now,” he said. “It’s the Nid law. Sometimes I wonder if it’s worth the trouble.
   But I suppose it is-since gnomes can’t propagate, and the average population has to be kept up somehow.”
   “I want to die,” Crockett said wildly.
   Gru Magru laughed.“Gnomes can’t die. They’re immortal, till the Day. Judgment Day, I mean.”
   “You’re not logical,” Crockett pointed out, as though by disproving one factor he could automatically disprove the whole fantastic business. “You’re either flesh and blood and have to die eventually, or you’re not, and then you’re not real.”
   “Oh, we’re flesh and blood, right enough,” Gru Magru said. “But we’re not mortal. There’s a distinction. Not that I’ve anything against some mortals,” he hastened to explain. “Bats, now—and owls—they’re fine. But men!” He shuddered. “No gnome can stand the sight of a man.”
   Crockett clutched at a straw.“I’m a man.”
   “You were, you mean,” Gru said. “Not a very good specimen, either, for my ore. But you’re a gnome now. It’s the Nid law.”
   “You keep talking about the Nid law,” Crockett complained.
   “Of course you don’t understand,” said Cru Magru, in a patronizing fashion. “It’s this way. Back in ancient times, it was decreed that if any humans got lost in underearth, a tithe of them would be transformed into gnomes. The first gnome emperor, Podrang the Third, arranged that. He saw that fairies could kidnap human children and keep them, and spoke to the authorities about it. Said it was unfair. So when miners and suchlike are lost underneath, a tithe of them are transformed into gnomes and join us. That’s what happened to you. See?”
   “No,” Crockett said weakly. “Look. You said Podrang was the first gnome emperor. Why was he called Podrang the Third?”
   “No time for questions,” Gru Magru snapped. “Hurry!”
   He was almost running now, dragging the wretched Crockett after him. The new gnome had not yet mastered his rather unusual limbs, and, due to the extreme wideness of his sandals, he trod heavily on his right hand, but after that learned to keep his arms bent and close to his sides. The walls, illuminated with that queer silvery radiance, spun past dizzily.
   “W-what’s that light?” Crockett managed to gasp. “Where’s it coming from?”
   “Light?” Gru Magru inquired. “It isn’t light.”
   “Well, it isn’t dark—”
   “Of course it’s dark,” the gnome snapped. “How could we see if it wasn’t dark?”
   There was no possible answer to this, except, Crockett thought wildly, a frantic shriek. And he needed all his breath for running. They were in a labyrinth now, turning and twisting and doubling through innumerable tunnels, and Crockett knew he could never retrace his steps. He regretted having left the scene of the cave-in. But how could he have helped doing so?
   “Hurry!” Gru Magru urged. “Hurry!”
   “Why?” Crockett got out breathlessly.
   “There’s a fight going on!” the gnome said.
   Just then they rounded a corner and almost blundered into the fight. A seething mass of gnomes filled the tunnel, battling with frantic fury. Red and blue pants and tunics moved in swift patchwork frenzy; turnip heads popped up and down vigorously. It was apparently a free-for-all.
   “See!” Gm gloated. “A fight! I could smell it six tunnels away. Oh, a beauty!” He ducked as a malicious-looking little gnome sprang out of the huddle to seize a rock and hurl it with vicious accuracy. The missile missed its mark, and Gru, neglecting his captive, immediately hurled himself upon the little gnome, bore him down on the cave floor, and began to beat his head against it. Both parties shrieked at the tops of their voices, which were lost in the deafening din that resounded through the tunnel.
   “Oh-my,” Crockett said weakly. He stood staring, which was a mistake. A very large gnome emerged from the pile, seized Crockett by the feet, and threw him away. The terrified inadvertent projectile sailed through the tunnel to crash heavily into something which said, “Whoo-doof!” There was a tangle of malformed arms and legs.
   Crockett arose to find that he had downed a vicious-looking gnome with flaming red hair and four large diamond buttons on his tunic. This repulsive creature lay motionless, out for the count. Crockett took stock of his injuries—there were none. His new body was hardy, anyway.
   “You saved me!” said a new voice. It belonged to a lady gnome. Crockett decided that if there was anything uglier than a gnome, it was the female of the species. The creature stood crouching just behind him, clutching a large rock in one capable hand.
   Crockett ducked.
   “I won’t hurt you,” the other howled above the din that filled the passage. “You saved me! Mugza was trying to pull my ears off-oh! He’s waking up!”
   The red-haired gnome was indeed recovering consciousness. His first act was to draw up his feet and, without rising, kick Crockett clear across the tunnel. The feminine gnome immediately sat on Mugza’s chest and pounded his head with the rock till he subsided.
   Then she arose.“You’re not hurt? Good! I’m Brockle Buhn… Oh, look! He’ll have his head off in a minute!”
   Crockett turned to see that his erstwhile guide, Cm Magru, was gnomefully tugging at the head of an unidentified opponent, attempting, apparently, to twist it clear off.“What’s it all about?” Crockett howled. “Uh-Bmockle Buhn! Brockle Buhn!”
   She turned unwillingly.“What?”
   “The fight! What started it?”
   “I did,” she explained. “I said, ‘Let’s have a fight’.”
   “Oh, that was all?”
   “Then we started.” Brockle Buhn nodded. “What’s your name?”
   “Crockett.”
   “You’re new here, aren’t you? Oh-I know. You were a human being!” Suddenly a new light appeared in her bulging eyes. “Crockett, maybe you can tell me something. What’s a kiss?”
   “A-kiss?” Crockett repeated, in a baffled manner.
   “Yes. I was listening inside a knoll once, and heard two human beings talking-male and female, by their voices. I didn’t dare look at them, of course, but the man asked the woman for a kiss.”
   “Oh,” Crockett said, rather blankly. “He asked for a kiss, eh?”
   “And then there was a smacking noise and the woman said it was wonderful. I’ve wondered ever since. Because if any gnome asked me for a kiss, I wouldn’t know what he meant.”
   “Gnomes don’t kiss?” Crockett asked in a perfunctory way. “Gnomes dig,” said Brocide Buhn. “And we eat. I like to eat. Is a kiss like mud soup?”
   “Well, not exactly.” Somehow Crockett managed to explain the mechanics of osculation.
   The gnome remained silent, pondering deeply. At last she said, with the air of one bestowing mud soup upon a hungry applicant,“I’ll give you a kiss.”
   Crockett had a nightmare picture of his whole head being engulfed in that enormous maw. He backed away.“N-no,” he got out. “I-I’d rather not.”
   “Then let’s fight,” said Brocide Buhn, without rancor, and swung a knotted fist which smacked painfully athwart Crockett’s ear. “Oh, no,” she said regretfully, turning away. “The fight’s over. It wasn’t very long, was it?”
   Crockett, rubbing his mangled ear, saw that in every direction gnomes were picking themselves up and hurrying off about their business. They seemed to have forgotten all about the recent conflict. The tunnel was once more silent, save for the pad-padding of gnomes’ feet on the rock. Gru Magru came over, grinning happily.
   “Hello, Brockle Buhn,” he greeted. “A good fight. Who’s this?” He looked down at the prostrate body of Mugza, the red-haired gnome.
   “Mugza,” said Brockle Buhn. “He’s still out. Let’s kick him.”
   They proceeded to do it with vast enthusiasm, while Crockett watched and decided never to allow himself to be knocked unconscious. It definitely wasn’t safe. At last, however, Gru Magru tired of the sport and took Crockett by the arm again. “Come along,” he said, and they sauntered along the tunnel, leaving Brockle Buhn jumping up and down on the senseless Mugza’s stomach.
   “You don’t seem to mind hitting people when they’re knocked out,” Crockett hazarded.
   “It’s much more fun,” Gru said happily. “That way you can tell just where you want to hit ’em. Come along. You’ll have to be inducted. Another day, another gnome. Keeps the population stable,” he explained, and fell to humming a little song.
   “Look,” Crockett said. “I just thought of something. You say human beings are turned into gnomes to keep the population stable. But if gnomes don’t die, doesn’t that mean that there are more gnomes now than ever? The population keeps rising, doesn’t it?”
   “Be still,” Gru Magru commanded. “I’m singing.”
   It was a singularly tuneless song. Crockett, his thoughts veering madly, wondered if the gnomes had a national anthem. Probably“Rock Me to Sleep.” Oh, well.
   “We’re going to see the Emperor,” Gru said at last. “He always sees the new gnomes. You’d better make a good impression, or he’ll put you to placer-mining lava.”
   Crockett glanced down at his grimy tunic.“Hadn’t I better clean up a bit? That fight made me a mess.”
   “It wasn’t the fight,” Gru said insultingly. “What’s wrong with you, anyway? I don’t see anything amiss.”
   “My clothes-they’re dirty.”
   “Don’t worry about that,” said the other. “It’s good filthy dirt, isn’t it? Here!” He halted, and, stooping, seized a handful of dust, which he rubbed into Crockett’s face and hair. “That’ll fix you up.”
   “I-pffht!… Thanks… pffht.” said the newest gnome. “I hope I’m dreaming. Because if I’m not—”
   He didn’t finish. Crockett was feeling unwell.
   They went through a labyrinth, far under Dornsef Mountain, and emerged at last in a bare, huge chamber with a throne of rock at one end of it. A small gnome was sitting on the throne paring his toenails.“Bottom of the day to you,” Gru said. “Where’s the Emperor?”
   “Taking a bath,” said the other. “I hope he drowns. Mud, mud, mud-morning, noon and night. First it’s too hot. Then it’s too cold. Then it’s too thick. I work my fingers to the bone mixing his mud baths, and all I get is a kick,” the small gnome continued plaintively. “There’s such a thing as being too dirty.
   Three mud baths a day-that’s carrying it too far. And never a thought for me! Oh, no. I’m a mud puppy, that’s what I am. He called me that today. Said there were lumps in the mud. Well, why not? That damned loam we’ve been getting is enough to turn a worm’s stomach. You’ll find His Majesty in there,”
   the little gnome finished, jerking his foot toward an archway in the wall.
   Crockett was dragged into the next room, where, in a sunken bath filled with steaming, brown mud, a very fat gnome sat, only his eyes discernible through the oozy coating that covered him. He was filling his hands with mud and letting it drip over his head, chuckling in a senile sort of way as he did so.
   “Mud,” he remarked pleasantly to Cru Magru, in a voice like a lion’s bellow. “Nothing like it. Good rich mud. Ah!”
   Gru was bumping his head on the floor, his large, capable hand around Crockett’s neck forcing the other to follow suit.
   “Oh, get up,” said the Emperor. “What’s this? What’s this gnome been up to? Out with it.”
   “He’s new,” Gru explained. “I found him topside. The Nid law, you know.”
   “Yes, of course. Let’s have a look at you. Ugh! I’m Podrang the Second, Emperor of the Gnomes.
   What have you to say to that?”
   All Crockett could think of was:“How-how can you be Podrang the Second? I thought Podrang the Third was the first emperor.”
   “A chatterbox,” said Podrang II, disappearing beneath the surface of the mud and spouting as he rose again. “Take care of him, Gru. Easy work at first. Digging anthracite. Mind you don’t eat any while you’re on the job,” he cautioned the dazed Crockett. “After you’ve been here a century, you’re allowed one mud bath a day. Nothing like ’em,” he added, bringing up a gluey handful to smear over his face.
   Abruptly he stiffened. His lion’s bellow rang out.
   “Drook! Drook!”
   The little gnome Crockett had seen in the throne room scurried in, wringing his hands.“Your Majesty! Isn’t the mud warm enough?”
   “You crawling blob!” roared Podrang II. “You slobbering, offspring of six thousand individual offensive stenches! You mica-eyed, incompetent, draggle-eared, writhing blot on the good name of gnomes! You geological mistake! You-you—”
   Drook took advantage of his master’s temporary inarticulacy. “It’s the best mud, Your Majesty! I refined it myself. Oh, Your Majesty, what’s wrong?”
   “There’s a worm in it!” His Majesty bellowed, and launched into a stream of profanity so horrendous that it practically made the mud boil. Clutching his singed ears, Crockett allowed Gru Magru to drag him away.
   “I’d like to get the old boy in a fight,” Gru remarked, when they were safely in the depths of a tunnel, “but he’d use magic, of course. That’s the way he is. Best emperor we’ve ever had. Not a scrap of fair play in his bloated body.”
   “Oh,” Crockett said blankly. “Well, what next?”
   “You heard Podrang, didn’t you? You dig anthracite. And if you eat any, I’ll kick your teeth in.”
   Brooding over the apparent bad tempers of gnomes, Crockett allowed himself to be conducted to a gallery where dozens of gnomes, both male and female, were using picks and mattocks with furious vigor.“This is it,” Gru said. “Now! You dig anthracite. You work twenty hours, and then sleep six.”
   “Then what?”
   “Then you start digging again,” Gm explained. “You have a brief rest once every ten hours. You mustn’t stop digging in between, unless it’s for a fight. Now, here’s the way you locate coal. Just think of it.”
   “How do you think I found you?” Gru asked impatiently. “Gnomes have-certain senses. There’s a legend that fairy folk can locate water by using a forked stick. Well, we’re attracted to metals. Think of anthracite,” he finished, and Crockett obeyed. Instantly he found himself turning to the wall of the tunnel nearest him.
   “See how it works?” Gru grinned. “It’s a natural evolution, I suppose. Functional. We have to know where the underneath deposits are, so the authorities gave us this sense when we were created. Think of ore-or any deposit in the ground-and you’ll be attracted to it. Just as there’s a repulsion in all gnomes against daylight.”
   “Eh?” Crockett started slightly. “What was that?”
   “Negative and positive. We need ores, so we’re attracted to them.
   Daylight is harmful to us, so if we think we’re getting too close to the surface, we think of light, and it repels us. Try it!”
   Crockett obeyed. Something seemed to be pressing down the top of his head.
   “Straight up,” Cm nodded. “But it’s a long way. I saw daylight once. And-a man, too.” He stared at the other. “I forgot to explain. Gnomes can’t stand the sight of human beings. They-well, there’s a limit to how much ugliness a gnome can look at. Now you’re one of us, you’ll feel the same way. Keep away from daylight, and never look at a man. It’s as much as your sanity is worth.”
   There was a thought stirring in Crockett’s mind. He could, then, find his way out of this maze of tunnels, simply by employing his new sense to lead him to daylight. After that-well, at least he would be above ground.
   Gru Magru shoved Crockett into a place between two busy gnomes and thrust a pick into his hands.
   “There. Get to work.”
   “Thanks for—” Crockett began, when Gru suddenly kicked him and then took his departure, humming happily to himself. Another gnome came up, saw Crockett standing motionless, and told him to get busy, accompanying the command with a blow on his already tender ear. Perforce Crockett seized the pick and began to chop anthracite out of the wall.
   “Crockett!” said a familiar voice. “It’s you! I thought they’d send you here.”
   It was Brockle Buhn, the feminine gnome Crockett had already encountered. She was swinging a pick with the others, but dropped it now to grin at her companion.
   “You won’t be here long,” she consoled. “Ten years or so. Unless you run into trouble, and then you’ll be put at really hard work.”
   Crockett’s arms were already aching. “Hard work! My arms are going to fall off in a minute.”
   He leaned on his pick.“Is this your regular job?”
   “Yes-but I’m seldom here. Usually I’m being punished. I’m a troublemaker, I am. I eat anthracite.”
   She demonstrated, and Crockett shuddered at the audible crunching sound. Just then the overseer came up. Brocide Buhn swallowed hastily.
   “What’s this?” he snarled. “Why aren’t you at work?”
   “We were just going to fight,” Brockle Buhn explained.
   “Oh-just the two of you? Or can I join in?”
   “Free for all,” the unladylike gnome offered, and struck the unsuspecting Crockett over the head with her pick. He went out like a light.
   Awakening some time later, he investigated bruised ribs and decided Brockle Buhn must have kicked him after he’d lost consciousness. What a gnome! Crockett sat up, finding himself in the same tunnel, dozens of gnomes busily digging anthracite.
   The overseer came toward him.“Awake, eh? Get to work!”
   Dazedly Crockett obeyed. Broclde Buhn flashed him a delighted grin.“You missed it. I got an ear-see?” She exhibited it. Crockett hastily lifted an exploring hand. It wasn’t his.
   Dig… dig… dig… the hours dragged past. Crockett had never worked so hard in his life. But, he noticed, not a gnome complained. Twenty hours of toil, with one brief rest period-he’d slept through that. Dig… dig… dig.
   Without ceasing her work, Brockle Buhn said,“I think you’ll make a good gnome, Crockett. You’re toughening up already. Nobody’d ever believe you were once a man.”
   “Oh-no?”
   “No. What were you, a miner?”
   “I was—” Crockett paused suddenly. A curious light came into his eyes.
   “I was a labor organizer,” he finished.
   “That’s that?”
   “Ever heard of a union?” Crockett asked, his gaze intent.
   “Is it an ore?” Brockle Buhn shook her head. “No, I’ve never heard of it. What’s a union?”
   Crockett explained. No genuine labor organizer would have accepted that explanation. It was, to say the least, biased.
   Brockle Buhn seemed puzzled.“I don’t see what you mean, exactly, but I suppose it’s all right.”
   “Try another tack,” Crockett said. “Don’t you ever get tired of working twenty hours a day?”
   “Sure. Who wouldn’t?”
   “Then why do it?”
   “We always have,” Brocide Buhn said indulgently. “We can’t stop.”
   “Suppose you did?”
   “I’d be punished-beaten with stalactites, or something.”
   “Suppose you all did,” Crockett insisted. “Every damn gnome. Suppose you had a sit-down strike.”
   “You’re crazy,” Brockle Buhn said. “Such a thing’s never happened. It-it’s human.”
   “Kisses never happened underground, either,” said Crockett. “No, I don’t want one! And I don’t want to fight, either. Good heavens, let me get the set-up here. Most of the gnomes work to support the privileged classes.”
   “No. We just work.”
   “But why?”
   “We always have. And the Emperor wants us to.”
   “Has the Emperor ever worked?” Crockett demanded, with an air of triumph. “No! He just takes mud baths! Why shouldn’t every gnome have the same privilege? Why—”
   He talked on, at great length, as he worked. Brockle Buhn listened with increasing interest. And eventually she swallowed the bait-hook, line and sinker.
   An hour later she was nodding agreeably.“I’ll pass the word along. Tonight. In the Roaring Cave.
   Right after work.”
   “Wait a minute,” Crockett objected. “How many gnomes can we get?”
   “Well-not very many. Thirty?”
   “We’ll have to organize first. We’ll need a definite plan.”
   Brockle Buhn went off at a tangent.“Let’s fight.”
   “No! Will you listen? We need a-a council. Who’s the worst troublemaker here?”
   “Mugza, I think,” she said. “The red-haired gnome you knocked out when he hit me.”
   Crockett frowned slightly. Would Mugza hold a grudge? Probably not, he decided. Or, rather, he’d be no more ill tempered than other gnomes. Mugza might attempt to throttle Crockett on sight, but he’d no doubt do the same to any other gnome. Besides, as Brockle Buhn went on to explain, Mugza was the gnomic equivalent of a duke. His support would be valuable.
   “And Gru Magru,” she suggested. “He loves new things, especially if they make trouble.”
   “Yeah.” These were not the two Crockett would have chosen, but at least he could think of no other candidates. “If we could get somebody who’s close to the Emperor… What about Drook-the guy who gives Podrang his mud baths?”
   “Why not? I’ll fix it.” Brocide Buhn lost interest and surreptitiously began to eat anthracite. Since the overseer was watching, this resulted in a violent quarrel, from which Crockett emerged with a black eye. Whispering profanity under his breath, he went back to digging.
   But he had time for a few more words with Brockle Buhn. She’d arrange it. That night there would be a secret meeting of the conspirators.
   Crockett had been looking forward to exhausted slumber, but this chance was too good to miss. He had no wish to continue his unpleasant job digging anthracite. His body ached fearfully. Besides, if he could induce the gnomes to strike, he might be able to put the squeeze on Podrang II. Cru Magru had said the Emperor was a magician. Couldn’t he, then, transform Crockett back into a man?
   “He’s never done that,” Broclde Buhn said, and Crockett realized he had spoken his thought aloud.
   “Couldn’t he, though-if he wanted?”
   Brockle Buhn merely shuddered, but Crockett had a little gleam of hope. To be human again!
   Dig… dig… dig… dig… with monotonous, deadening regularity. Crockett sank into a stupor.
   Unless he got the gnomes to strike, he was faced with an eternity of arduous toil. He was scarcely conscious of knocking off, of feeling Brockle Buhn’s gnarled hand under his arm, of being led through passages to a tiny cubicle, which was his new home. The gnome left him there, and he crawled into a stony bunk and went to sleep.
   Presently a casual kick aroused him. Blinking, Crockett sat up, instinctively dodging the blow Gru Magru was aiming at his head. He had four guests-Gm, Brockle Buhn, Drook and the red-haired Mugza.
   “Sorry I woke up too soon,” Crockett said bitterly. “If I hadn’t, you could have got in another kick.”
   “There’s lots of time,” Gru said. “Now, what’s this all about? I wanted to sleep, but Brockle Buhn here said there was going to be a fight. A big one, huh?”
   “Eat first,” Brockle Buhn said firmly. “I’ll fix mud soup for everybody.” She bustled away, and presently was busy in a corner, preparing refreshments. The other gnomes squatted on their haunches, and Crockett sat on the edge of his bunk, still dazed with sleep.
   But he managed to explain his idea of the union. It was received with interest-chiefly, he felt, because it involved the possibility of a tremendous scrap.
   “You mean every Domsef gnome jumps the Emperor?” Cm asked.
   “No, no! Peaceful arbitration. We just refuse to work. All of us.”
   “I can’t,” Drook said. “Podrang’s got to have his mud baths, the bloated old slug. He’d send me to the fumaroles till I was roasted.”
   “Who’d take you there?” Crockett asked.
   “Oh-the guards, I suppose.”
   “But they’d be on strike, too. Nobody’ ci obey Podrang, till he gave in.”
   “Then he’d enchant me,” Drook said.
   “He can’t enchant us all,” Crockett countered.
   “But he could enchant me,” Drook said with great firmness. “Besides, he could put a spell on every gnome in Dornsef. Turn us into stalactites or something.”
   “Then what? He wouldn’t have any gnomes at all. Half a loaf is better than none. We’ll just use logic on him. Wouldn’t he rather have a little less work done than none at all?”
   “Not him,” Gru put in. “He’d rather enchant us. Oh, he’s a bad one, he is,” the gnome finished approvingly.
   But Crockett couldn’t quite believe this. It was too alien to his understanding of psychology-human psychology, of course. He turned to Mugza, who was glowering furiously.
   “What do you think about it?”
   “I want to fight,” the other said rancorously. “I want to kick somebody.”
   “Wouldn’t you rather have mud baths three times a day?”
   Mugza grunted.“Sure. But the Emperor won’t let me.”
   “Why not?”
   “Because I want ’em.”
   “You can’t be contented,” Crockett said desperately. “There’s more to life than-than digging.”
   “Sure. There’s fighting. Podrang lets us fight whenever we want.”
   Crockett had a sudden inspiration.“But that’s just it. He’s going to stop all fighting! He’s going to pass a new law forbidding fighting except to himself.”
   It was an effective shot in the dark. Every gnome jumped.“Stop-fighting!” That was Gm, angry and disbelieving. “Why, we’ve always fought.”
   “Well, you’ll have to stop,” Crockett insisted.
   “Won’t!”
   “Exactly! Why should you? Every gnome’s entitled to life, liberty and the pursuit of-of pugilism.”
   “Let’s go and beat up Podrang,” Mugza offered, accepting a steaming bowl of mud soup from Brockle Buhn.
   “No, that’s not the way-no, thanks, Brockle Buhn-not the way at all. A strike’s the thing. We’ll peaceably force Podrang to give us what we want.”
   He turned to Drook.“Just what can Podrang do about it if we all sit down and refuse to work?”
   The little gnome considered.“He’d swear. And kick me.”
   “Yeah-and then what?”
   “Then he’d go off and enchant everybody, tunnel by tunnel.”
   “Uh-huh.” Crockett nodded. “A good point. Solidarity is what we need. If Podrang finds a few gnomes together, he can scare the hell out of them. But if we’re all together-that’s it! When the strike’s called, we’ll all meet in the biggest cave in the joint.”
   “That’s the Council Chamber,” Gm said. “Next to Pocirang’s throne room.”
   “O.K. We’ll meet there. How many gnomes will join us?”
   “All of ’em,” Mugza grunted, throwing his soup bowl at Drook’s head. “The Emperor can’t stop us fighting.”
   “And what weapons can Podrang use, Drook?”
   “He might use the Cockatrice Eggs,” the other said doubtfully.
   “What are those?”
   “They’re not really eggs,” Gru broke in. “They’re magic jewels for wholesale enchantments.
   Different spells in each one. The green ones, I think, are for turning people into earthworms. Podrang just breaks one, and the spell spreads out for twenty feet or so. The red ones are-let’s see. Transforming gnomes into human beings-though that’s a bit too tough. No… yes. The blue ones—”
   “Into human beings!” Crockett’s eyes widened. “Where are the eggs kept?”
   “Let’s fight,” Mugza offered, and hurled himself bodily on Drook, who squeaked frantically and beat his attacker over the head with his soup bowl, which broke. Brockle Buhn added to the excitement by kicking both battlers impartially, till felled by Gm Magru. Within a few moments the room resounded with the excited screams of guomic battle. Inevitably Crockett was sucked in.
   Of all the perverted, incredible forms of life that had ever existed, gnomes were about the oddest. It was impossible to understand their philosophy. Their minds worked along different paths from human intelligences. Self-preservation and survival of the race-these two vital human instincts were lacking in gnomes. They neither died nor propagated. They just worked and fought. Bad-tempered little monsters, Crockett thought irritably. Yet they had existed for-ages. Since the beginning, maybe. Their social organism was the result of evolution far older than man’s. It might be well suited to gnomes. Crockett might be throwing the unnecessary monkey wrench in the machinery.
   So what? He wasn’t going to spend eternity digging anthracite, even though, in retrospect, he remembered feeling a curious thrill of obscure pleasure as he worked. Digging might be fun for gnomes. Certainly it was their raison d’?tre. In time Crockett himself might lose his human affiliations, and be metamorphosed completely into a gnome. What bad happened to other humans who had undergone such an-alteration as he had done? All gnomes look alike. But maybe Cm Magru had once been human-or Drook-or Brockle Buhn.
   They were gnomes now, at any rate, thinking and existing completely as gnomes. And in time he himself would be exactly like them. Already he had acquired the strange tropism that attracted him to metals and repelled him from daylight. But he didn’t like to dig!
   He tried to recall the little he knew about gnomes-miners, metal-smiths, living underground. There was something about the Picts— dwarfish men who hid underground when invaders came to England, centuries ago. That seemed to tie in vaguely with the gnomes’ dread of human beings. But the gnomes themselves were certainly not descended from Picts. Very likely the two separate races and species had become identified through occupying the same habitat.
   Well, that was no help. What about the Emperor? He wasn’t, apparently, a gnome with a high I.Q., but he was a magician. Those jewels—Cockatrice Eggs—were significant. If he could get hold of the ones that transformed gnomes into men .
   But obviously he couldn’t, at present. Better wait. Till the strike had been called. The strike.
   Crockett went to sleep.
   He was roused, painfully, by Brockle Buhn, who seemed to have adopted him. Very likely it was her curiosity about the matter of a kiss. From time to time she offered to give Crockett one, but he steadfastly refused. In lieu of it, she supplied him with breakfast. At least, he thought grimly, he’d get plenty of iron in his system, even though the rusty chips rather resembled corn flakes. As a special inducement Brockle Buhn sprinkled coal dust over the mess.
   Well, no doubt his digestive system had also altered. Crockett wished he could get an X-ray picture of his insides. Then he decided it would be much too disturbing. Better not to know. But he could not help wondering. Gears in his stomach? Small millstones? What would happen if he inadvertently swallowed some emery dust? Maybe he could sabotage the Emperor that way.
   Perceiving that his thoughts were beginning to veer wildly, Crockett gulped the last of his meal and followed Brockle Buhn to the anthracite tunnel.
   “How about the strike? How’s it coming?”
   “Fine, Crockett.” She smiled, and Crockett winced at the sight. “Tonight all the gnomes will meet in the Roaring Cave. Just after work.”
   There was no time for more conversation. The overseer appeared, and the gnomes snatched up their picks. Dig… dig… dig…
   It kept up at the same pace. Crockett sweated and toiled. It wouldn’t be for long. His mind slipped a cog, so that he relapsed into a waking slumber, his muscles responding automatically to the need. Dig, dig, dig. Sometimes a fight. Once a rest period. Then dig again.
   Five centuries later the day ended. It was time to sleep.
   But there was something much more important. The union meeting in the Roaring Cave. Brockle Buhn conducted Crockett there, a huge cavern hung with glittering green stalactites. Gnomes came pouring into it. Gnomes and more gnomes. The turnip heads were everywhere. A dozen fights started.
   Cru Magru, Mugza and Drook found places near Crockett. During a lull Brockle Buhn urged him to a platform of rock jutting from the floor.
   “Now,” she whispered. “They all know about it. Tell them what you want.”
   Crockett was looking out over the bobbing heads, the red and blue garments, all lit by that eerie silver glow.“Fellow gnomes,” he began weakly.
   “Fellow gnomes!” The words roared out, magnified by the acoustics of the cavern. That bull bellow gave Crockett courage. He plunged on.
   “Why should you work twenty hours a day? Why should you be forbidden to eat the anthracite you dig, while Podrang squats in his bath and laughs at you? Fellow gnomes, the Emperor is only one; you are many! He can’t make you work. How would you like mud soup three times a day? The Emperor can’t fight you all. If you refuse to work-all of you-he’ll have to give in! He’ll have to!”
   “Tell ’em about the non-fighting edict,” Gru Magru called.
   Crockett obeyed. That got’em. Fighting was dear to every gnomic heart. And Crockett kept on talking.
   “Podrang will try to back down, you know. He’ll pretend he never intended to forbid fighting. That’ll show he’s afraid of you! We hold the whip hand! We’ll strike-and the Emperor can’t do a damn thing about it. When he runs out of mud for his baths, he’ll capitulate soon enough.”
   “He’ll enchant us all,” Drook muttered sadly.
   “He won’t dare! What good would that do? He knows which side his-ugh-which side his mud is buttered on. Podrang is unfair to gnomes! That’s our watchword!”
   It ended, of course, in a brawl. But Crockett was satisfied. The gnomes would not go to work tomorrow. They would, instead, meet in the Council Chamber, adjoining Podrang’s throne room-and sit down.
   That night he slept well.
   In the morning Crockett went, with Brockle Buhn, to the Council Chamber, a cavern gigantic enough to hold the thousands of gnomes who thronged it. In the silver light their red and blue garments had a curiously elfin quality. Or, perhaps, naturally enough, Crockett thought. Were gnomes, strictly speaking, elves?
   Drook came up.“I didn’t draw Podrang’s mud bath,” he confided hoarsely. “Oh, but he’ll be furious.
   Listen to him.”
   And, indeed, a distant crackling of profanity was coming through an archway in one wall of the cavern.
   Mugza and Gru Magru joined them.“He’ll be along directly,” the latter said. “What a fight there’ll be!”
   “Let’s fight now,” Mugza suggested. “I want to kick somebody. Hard.”
   “There’s a gnome who’s asleep,” Crockett said. “If you sneak up on him, you can land a good one right in his face.”
   Mugza, drooling slightly, departed on his errand, and simultaneously Podrang II, Emperor of the Dornsef Gnomes, stumped into the cavern. It was the first time Crockett had seen the ruler without a coating of mud, and he could not help gulping at the sight. Podrang was very ugly. He combined in himself the most repulsive qualities of every gnome Crockett had previously seen. The result was perfectly indescribable.
   “Ah,” said Podrang, halting and swaying on his short bow legs. “I have guests. Drook! Where in the name of the nine steaming hells is my bath?” But Drook had ducked from sight.
   The Emperor nodded.“I see. Well, I won’t lose my temper, I won’t lose my temper! I WON’T—”
   He paused as a stalactite was dislodged from the roof and crashed down. In the momentary silence, Crockett stepped forward, cringing slightly.
   “W-we’re on strike,” he announced. “It’s a sit-down strike. We won’t work till—”
   “Yaah!” screamed the infuriated Emperor. “You won’t work, eh? Why, you boggle-eyed, flap-tongued, drag-bellied offspring of unmentionable algae! You seething little leprous blotch of bat-nibbled fungus! You cringing parasite on the underside of a dwarfish and ignoble worm! Yaaahl”
   “Fight!” the irrepressible Mugza yelled, and flung himself on Podrang, only to be felled by a well-placed foul blow.
   Crockett’s throat felt dry. He raised his voice, trying to keep it steady.
   “Your Majesty! If you’ll just wait a minute—”
   “You mushroom-nosed spawn of degenerate black bats,” the enraged Emperor shrieked at the top of his voice. “I’ll enchant you all! I’ll turn you into naiads! Strike, will you! Stop me from having my mud bath, will you? By Kronos, Nid, Ymir and Loki, you’ll have cause to regret this! Yahi” he finished, inarticulate with fury.
   “Quick!” Crockett whispered to Cm and Brocide Buhn. “Get between him and the door, so he can’t get hold of the Cockatrice Eggs.”
   “They’re not in the throne room,” Cm Magru explained unhelpfully. “Podrang just grabs them out of the air.”
   “Oh!” the harassed Crockett groaned. At that strategic moment Brockle Buhn’s worst instincts overcame her. With a loud shriek of delight she knocked Crockett down, kicked him twice and sprang for the Emperor.
   She got in one good blow before Podrang hammered her atop the head with one gnarled fist, and instantly her turnip-shaped skull seemed to prolapse into her torso. The Emperor, bright purple with fury, reached out-and a yellow crystal appeared in his hand.
   It was one of the Cockatrice Eggs.
   Bellowing like a musth elephant, Podrang hurled it. A circle of twenty feet was instantly deared among the massed gnomes. But it wasn’t vacant. Dozens of bats rose and fluttered about, adding to the confusion.
   Confusion became chaos. With yells of delighted fury, the gnomes rolled forward toward their ruler.
   “Fight!” the cry thundered out, reverberating from the roof. “Fight!”
   Podrang snatched another crystal from nothingness-a green one, this time. Thirty-seven gnomes were instantly transformed into earthworms, and were trampled. The Emperor went down under an avalanche of attackers, who abruptly disappeared, turned into mice by another of the Cockatrice Eggs.
   Crockett saw one of the crystals sailing toward him, and ran like hell. He found a hiding place behind a stalagmite, and from there watched the carnage. It was definitely a sight worth seeing, though it could not be recommended to a nervous man.
   The Cockatrice Eggs exploded in an incessant stream. Whenever that happened, the spell spread out for twenty feet or more before losing its efficacy. Those caught on the fringes of the circle were only partially transformed. Crockett saw one gnome with a mole’s head. Another was a worm from the waist down. Another was-kelp! Some of the spell patterns were not, apparently, drawn even from known mythology.
   The fury of noise that filled the cavern brought stalactites crashing down incessantly from the roof.
   Every so often Pocirang’s battered head would reappear, only to go down again as more gnomes sprang to the attack-to be enchanted. Mice, moles, bats and other things filled the Council Chamber. Crockett shut his eyes and prayed.
   He opened them in time to see Podrang snatch a red crystal out of the air, pause and then deposit it gently behind him. A purple Cockatrice Egg came next. This crashed against the floor, and thirty gnomes turned into tree toads.
   Apparently only Podrang was immune to his own magic. The thousands who had filled the cavern were rapidly thinning, for the Cockatrice Eggs seemed to come from an inexhaustible source of supply.
   How long would it be before Crockett’s own turn came? He couldn’t hide here forever.
   His gaze riveted to the red crystal Podrang had so carefully put down. He was remembering something-the Cockatrice Egg that would transform gnomes into human beings. Of course! Podrang wouldn’t use that, since the very sight of men was so distressing to gnomes. If Crockett could get his hands on that red crystal.
   He tried it, sneaking through the confusion, sticking close to the wall of the cavern, till he neared Podrang. The Emperor was swept away by another onrush of gnomes, who abruptly changed into dormice, and Crockett got the red jewel. It felt abnormally cold.
   He almost broke it at his feet before a thought stopped and chilled him. He was far under Dornsef Mountain, in a labyrinth of caverns. No human being could find his way out. But a gnome could, with the aid of his strange tropism to daylight.
   A bat flew against Crockett’s face. He was almost certain it squeaked, “What a fight!” in a parody of Brockle Buhn’s voice, but he couldn’t be sure. He cast one glance over the cavern before turning to flee.
   It was a complete and utter chaos. Bats, moles, worms, ducks, eels and a dozen other species crawled, flew, ran, bit, shrieked, snarled, grunted, whooped and croaked all over the place. From all directions the remaining gnomes-only about a thousand now-were converging on a surging mound of gnomes that marked where the Emperor was. As Crockett stared the mound dissolved, and a number of gecko lizards ran to safety.
   “Strike, will you!” Podrang bellowed. “I’ll show you!”
   Crockett turned and fled. The throne room was deserted, and he ducked into the first tunnel. There, he concentrated on thinking of daylight. His left ear felt compressed. He sped on till he saw a side passage on the left, slanting up, and turned into it at top speed. The muffled noise of combat died behind him.
   He clutched the red Cockatrice Egg tightly. What had gone wrong? Podrang should have stopped to parley. Only-only he hadn’t. A singularly bad-tempered and shortsighted gnome. He probably wouldn’t stop till he’d depopulated his entire kingdom. At the thought Crockett hurried along faster.
   The tropism guided him. Sometimes he took the wrong tunnel, but always, whenever he thought of daylight, he would feel the nearest daylight pressing against him. His short, bowed legs were surprisingly hardy.
   Then he heard someone running after him.
   He didn’t turn. The sizzling blast of profanity that curled his ears told him the identity of the pursuer.
   Podrang had no doubt cleared the Council Chamber, to the last gnome, and was now intending to tear Crockett apart pinch by pinch. That was only one of the things he promised.
   Crockett ran. He shot along the tunnel like a bullet. The tropism guided him, but he was terrified lest he reach a dead end. The clamor from behind grew louder. If Crockett hadn’t known better, he would have imagined that an army of gnomes pursued him.
   Faster! Faster! But now Podrang was in sight. His roars shook the very walls. Crockett sprinted, rounded a corner, and saw a wall of flaming light-a circle of it, in the distance. It was daylight, as it appeared to gnomic eyes.
   He could not reach it in time. Podrang was too close. A few more seconds, and those gnarled, terrible hands would close on Crockett’s throat.
   Then Crockett remembered the Cockatrice Egg. If he transformed himself into a man now, Podrang would not dare touch him. And he was almost at the tunnel’s mouth.
   He stopped, whirling and lifted the jewel. Simultaneously the Emperor, seeing his intention, reached out with both hands, and snatched six or seven of the crystals out of the air. He threw them directly at Crockett, a fusillade of rainbow colors.
   But Crockett had already slammed the red gem down on the rock at his feet. There was an ear-splitting crash. Jewels seemed to burst all around Crockett-but the red one had been broken first.
   The roof fell in.
   A short while later, Crockett dragged himself painfully from the debris. A glance showed him that the way to the outer world was still open. And-thank heaven!-daylight looked normal again, not that flaming blaze of eye-searing white.
   He looked toward the depths of the tunnel, and froze. Podrang was emerging, with some difficulty, from a mound of rubble. His low curses had lost none of their fire.
   Crockett turned to run, stumbled over a rock, and fell flat. As he sprang up, he saw that Podrang had seen him.
   The gnome stood transfixed for a moment. Then he yelled, spun on his heel, and fled into the darkness. He was gone. The sound of his rapid footfalls died.
   Crockett swallowed with difficulty. Gnomes are afraid of men-whew! That had been a close squeak.
   But now.
   He was more relieved than he had thought. Subconsciously he must have been wondering whether the spell would work, since Podrang had flung six or seven Cockatrice Eggs at him. But he had smashed the red one first. Even the strange, silvery gnome-light was gone. The depths of the cave were utterly black-and silent.
   Crockett headed for the entrance. He pulled himself out, luxuriating in the warmth of the afternoon sun. He was near the foot of Dornsef Mountain, in a patch of brambles. A hundred feet away a farmer was plowing one terrace of a field.
   Crockett stumbled toward him. As he approached, the man turned. He stood transfixed for a moment. Then he yelled, spun on his heel, and fled.
   His shrieks drifted back up the mountain as Crockett, remembering the Cockatrice Eggs, forced himself to look down at his own body.
   Then he screamed too. But the sound was not one that could ever have emerged from a human throat.
   Still, that was natural enough-under the circumstances.
   THE BIG NIGHT
   Chapter 1. Last of the Hyper Ships
   She came lumbering up out of the ecliptic plane of the planets like a wallowing space beast, her jet tubes scarred and stained, a molten streak across her middle where Venus’s turgid atmosphere had scarred her, and every ancient spot weld in her fat body threatened to rip apart the moment she hit stress again.
   The skipper was drunk in his cabin, his maudlin voice echoing through the compartments as he bewailed the unsympathetic harshness of the Interplanetary Trade Commission.
   There was a mongrel crew from a dozen worlds, half of them shanghaied. Logger Hilton, the mate, was trying to make sense out of the tattered charts, and La Cucaracha, her engines quaking at the suicidal thought, was plunging ahead through space into the Big Night.
   In the control room a signal light flared. Hilton grabbed a mike.
   “Repair crew!” he yelled. “Get out on the skin and check jet A-six. Move!”
   He turned back to his charts, chewing his lip and glancing at the pilot, a tiny, inhuman Selenite, with his arachnoid multiple limbs and fragile-seeming body. Ts’ss-that was his name, or approximated it-was wearing the awkward audio-converter mask that could make his subsonic voice audible to human ears, but, unlike Hilton, he wasn’t wearing space armor. No Lunarian ever needed protection against deep space. In their million years on the Moon, they hadgot used to airlessness. Nor did the ship’s atmosphere bother Ts’ss. He simply didn’t trouble to breathe it.
   “Blast you, take it easy!” Hilton said. “Want to tear off our hide?”
   Through the mask the Selenite’s faceted eyes glittered at the mate.
   “No, sir. I’m going as slowly as I can on jet fuel. As soon as I know the warp formulae, things’ll ease up a bit.”
   “Ride it! Ride it-without jets!”
   “We need the acceleration to switch over to warp, sir.”
   “Never mind,” Hilton said. “I’ve got it now. Somebody must have been breeding fruit-flies all over these charts. Here’s the dope.” He dictated a few equations that Ts’ss’ photographic memory assimilated at once.
   A distant howling came from far off.
   “That’s the skipper, I suppose,” Hilton said. “I’ll be back in a minute. Get into hyper as soon as you can, or we’re apt to fold up like an accordion.”
   “Yes, sir. Ah—Mr. Hilton?”
   “Well?”
   “You might look at the fire extinguisher in the Cap’n’s room.”
   “What for?” Hilton asked.
   Several of the Selenite’s multiple limbs pantomimed the action of drinking. Hilton grimaced, rose and fought the acceleration down the companionway. He shot a glance at the visio-screens and saw they were past Jupiter already, which was a relief. Going through the giant planet’s gravity-pull wouldn’t have helped LaCucaracha’s aching bones. But they were safely past now. Safely! He grinned wryly as he opened the captain’s door and went in.
   Captain Sam Danvers was standing on his bunk, making a speech to an imaginary Interplanetary Trade Commission. He was a big man, or rather he had been once, but now the flesh had shrunk and he was beginning to stoop a little. The skin of his wrinkled face was nearly black with space-tan. A stubble of gray hair stood up angrily.
   Somehow, though, he looked like Logger Hilton. Both were deepspace men. Hilton was thirty years younger, but he, too, had the same dark tan and the same look in his blue eyes. There’s an old saying that when you go out into the Big Night, beyond Pluto’s orbit, that enormous emptiness gets into you and looks out through your eyes. Hilton had that. So did Captain Danvers.
   Otherwise-Hilton was huge and heavy where Danvers was a little frail now, and the mate’s broad chest bulged his white tunic. He hadn’t had time yet to change from dress uniform, though he knew that even this cellulose fabric couldn’t take the dirt of a space-run without showing it. Not on La ClAcaracha, anyway.
   But this would be his last trip on the old tub.
   Captain Danvers interrupted his speech to ask Hilton what the devil he wanted. The mate saluted.
   “Routine inspection, sir,” he observed, and took down a fire extinguisher from the wall. Danvers sprang from the bunk, but Hilton moved too fast. Before the captain reached him, Hilton had emptied the tank down the nearest disposal vent.
   “Old juice,” he explained. “I’ll refill her.”
   “Listen, Mr. Hilton,” Danvers said, swaying slightly and stabbing a long forefinger at the mate’s nose. “If you think I had whiskey in there, you’re crazy.”
   “Sure,” Hilton said. “I’m crazy as a loon, skipper. How about some caffeine?”
   Danvers weaved to the disposal port and peered down it vaguely.
   “Caffeine. Huh? Look, if you haven’t got sense enough to take La Cucaracha into hyper, you ought to resign.”
   “Sure, sure. But in hyper it won’t take long to get to Fria. You’ll have to handle the agent there.”
   “Christie? I_I guess so.” Danvers sank down on the bunk and held his head. “I guess I just got mad, Logger. ITC-what do they know about it? Why, we opened that trading post on Sirius Thirty.”
   “Look, skipper, when you come aboard you were so high you forgot to tell me about it,” Hilton said.
   “You just said we’d changed our course and to head for Fria. How come?”
   “Interplanetary Trade Commission,” Danvers growled. “They had their crew checking over La Cucaracha.”
   “I know. Routine inspection.”
   “Well, those fat slobs have the brassbound nerve to tell me my ship’s unsafe! That the gravity-drag from Sirius is too strong-and that we couldn’t go to Sirius Thirty!”
   “Could be they’re right,” Hilton said thoughtfully. “We had trouble landing on Venus.”
   “She’s old.” Danvers’ voice was defensive. “But what of it? I’ve taken La Cucaracha around Betelgeuse and plenty closer to Sirius than Sirius Thirty. The old lady’s got what it takes. They built atomic engines in those days.”
   “They’re not building them now,” Hilton said, and the skipper turned purple.
   “Transmission of matter!” he snarled. “What kind of a crazy set-up is that? You get in a little machine on Earth, pull a switch and there you are on Venus or Bar Canopus or-or Purgatory, if you like! I shipped on a hyper ship when I was thirteen, Logger. I grew up on hyper ships. They’re solid.
   They’re dependable. They’ll take you where you want to go. Hang it, it isn’t safe to space travel without an atmosphere around you, even if it’s only in a suit.”
   “That reminds me,” Hilton said. “Where’s yours?”
   “Ah, I was too hot. The refrigerating unit’s haywire.”
   The mate found the lightweight armor in a closet and deftly began to repair the broken switch.
   “You don’t need to keep the helmet closed, but you’d better wear the suit,” he said absently. “I’ve issued orders to the crew. All but Ts’ss, and he doesn’t need any protection.”
   Danvers looked up.“How’s she running?” he asked quickly.
   “Well, she could use an overhaul,” Hilton said. “I want to get into hyperspace fast. This straight running is a strain. I’m afraid of landing, too.”
   “Uh. Okay, there’ll be an overhaul when we get back-if we make a profit. You know how much we made this last trip. Tell you what-you supervise the job and take a bigger cut for it.”
   Hilton’s fingers slowed on the switch. He didn’t look around.
   “I’ll be looking for a new berth,” he said. “Sorry, skipper. But I won’t be aboard after this voyage.”
   There was silence behind him. Hilton grimaced and began to work again on the spacesuit. He heard Danvers say:“You won’t find many hyper ships needing mates these days.”
   “I know. But I’ve got engineering training. Maybe they would use me on the matter transmitters. Or as an outposter-a trader.”
   “Oh, for the love of Pete! Logger, what are you talking about? A-trader? A filthy outposter? You’re a hyper ship man!”
   “In twenty years there won’t be a hyper ship running,” Hilton said.
   “You’re a liar. There’ll be one.”
   “She’ll fall apart in a couple of months!” Hilton said angrily. “I’m not going to argue. What are we after on Fria, the fungus?”
   After a pause Danvers answered.
   “What else is there on Fria? Sure, the fungus. It’s pushing the season a little. We’re not due there for three weeks Earth-time, but Christie always keeps a supply on hand. And that big hotel chain will pay us the regular cut. Blamed if I know why people eat that garbage, but they pay twenty bucks a plate for it.”
   “It could mean a profit, then,” Hilton said. “Provided we land on Fria without falling apart.” He tossed the repaired suit on the bunk beside Danvers. “There you are, skipper. I’d better get back to controls. We’ll be hitting hyper pretty soon.”
   Danvers leaned over and touched a button that opened the deadlight. He stared at the star screen.
   “You won’t get this on a matter transmitter,” he said slowly. “Look at it, Logger.”
   Hilton leaned forward and looked across the Captain’s shoulder. The void blazed. To one side a great arc of Jupiter’s titan bulk blared coldly bright. Several of the moons were riding in the screen’s field, and an asteroId or two caught Jupiter’s light in their tenuous atmospheres and hung like shining veiled miniature worlds against that blazing backdrop. And through and beyond the shining stars and moons and planets showed the Big Night, the black emptiness that beats like an ocean on the rim of the Solar System.
   “So it’s pretty,” Hilton said. “But it’s cold, too.”
   “Maybe. Maybe it is. But I like it. Well, get a job as a trader, you jackass. I’ll stick to La Cucaracha.
   I know I can trust the old lady.”
   For answer the old lady jumped violently and gave a wallowing lurch.
   Chapter 2. Bad News
   Hilton instantly exploded out of the cabin. The ship was bucking hard. Behind him the mate heard Danvers shouting something about incompetent pilots, but he knew it probably wasn’t the Selenite’s fault. He was in the control cabin while La Cuearacha was still shuddering on the downswing of the last jump. Ts’ss was a tornado of motion, his multiple legs scrabbling frantically at a dozen instruments.
   “I’ll call the shot!” Hilton snapped, and Ts’ss instantly concentrated on the incredibly complicated controls that were guiding the ship into hyper.
   The mate was at the auxiliary board. He jerked down levers.
   “Hyper stations!” he shouted. “Close helmets! Grab the braces, you sun-jumpers! Here we go!”
   A needle swung wildly across a gauge, hovering at the mark. Hilton dropped into a seat, sliding his arms under the curved braces and hooking his elbows around them. His ankles found similar supports beneath him. The visor screens blurred and shimmered with crawling colors, flicking back and forth, on and off, as La Cuearacha fought the seesaw between hyper and normal space.
   Hilton tried another mike.“Captain Danvers. Hyper stations. All right?”
   “Yeah, I’m in my suit,” Danvers’ voice said. “Can you take it? Need me? What’s wrong with Ts’ss?”
   “The vocor at my board blew out, Cap’n,” Ts’ss said. “I couldn’t reach the auxiliary.”
   “We must need an overhaul bad,” Danvers said, and cut off.
   Hilton grinned.“We need a rebuilding job,” he muttered, and let his fingers hang over the control buttons, ready in case Ts’ss slipped.
   But the Selenite was like a precision machine; he never slipped. The old Cuearacha shook in every brace. The atomic engines channeled fantastic amounts of energy into the dimensional gap. Then, suddenly, the see-saw balanced for an instant, and in that split second the ship slid across its powerbrldge and was no longer matter. It no longer existed, in the three-dimensional plane. To an observer, it would have vanished. But to an observer in hyperspace, it would have sprung into existence from white nothingness.
   Except that there were no hyperspatial observers. In fact, there wasn’t anything in hyper-it was, as some scientist had once observed, just stuff, and nobody knew what the stuff was. It was possible to find out some of hyper’s properties, but you couldn’t go much further than that. It was white, and it must have been energy, of a sort, for it flowed like an inconceivably powerful tide, carrying ships with it at speeds that would have destroyed the crew in normal space. Now, in the grip of the hyper current, La Cucaracha was racing toward the Big Night at a velocity that would take it past Pluto’s orbit in a matter of seconds.
   But you couldn’t see Pluto. You had to work blind here, with instruments. And if you got on the wrong level, it was just too bad-for you!
   Hastily Hilton checked the readings. This was Hyper C-758-R. That was right. On different dimensional levels of hyper, the flow ran in various directions. Coming back, they’d alter their atomic structure to ride Hyper M-75-L, which rushed from Fria toward Earth and beyond it.
   “That’s that,” Hilton said, relaxing and reaching for a cigarette. “No meteors, no stress-strain problems-just drift till we get close to Fria. Then we drop out of hyper, and probably fall apart.”
   An annunciator clicked. Somebody said:“Mr. Hilton, there’s some trouble.”
   “There is. Okay, Wiggins. What now?”
   “One of the new men. He was out skinside making repairs.”
   “You had plenty of time to get back inside,” snapped Hilton, who didn’t feel quite as sure of that as he sounded. “I called hyper stations.”
   “Yes, sir. But this fella’s new. Looks like he never rode a hyper ship before. Anyhow, his leg’s broken. He’s in sick bay.”
   Hilton thought for a moment. La Cucaracha was understaffed anyway. Few good men would willingly ship on such an antique.
   “I’ll come down,” he said, and nodded at Ts’ss. Then he went along the companionway, glancing in at the skipper, who had gone to sleep. He used the handholds to pull himself along, for there was no accelerative gravity in hyper. In sick bay he found the surgeon, who doubled in brass as cook, finishing a traction splint on a pale, sweating youngster who was alternately swearing feebly and groaning.
   “What’s the matter with him?” Hilton asked.
   Bruno, the sawbones, gave a casual soft salute.“Simple fracture. I’m giving him a walker splint, so he’ll be able to get around. And he shot his cookies, so he can’t be used to hyper.”
   “Looks like it,” Hilton said, studying the patient. The boy opened his eyes, glared at Hilton.
   “I was shanghaied!” he yelped. “I’ll sue you for all you’re worth!”
   The first officer was unperturbed.
   “I’m not the skipper, I’m mate,” Hilton said. “And I can tell you right now that we’re not worth much. Ever hear about discipline?”
   “I was shanghaied!”
   “I know it. That’s the only way we can get a full crew to sign articles on La Cucaracha. I mentioned discipline. We don’t bother much with it here. Just the same, you’d better call me Mister when people are around. Now shut up and relax. Give him a sedative, Bruno.”
   “No! I want to send a spacegram!”
   “We’re in hyper. You can’t. What’s your name?”
   “Saxon. Luther Saxon. I’m one of the consulting engineers on Transmat.”
   “The matter-transmission gang? What were you doing around the space docks?”
   Saxon gulped.“Well-uh-I go out with the technical crews to supervise new installations. We’d just finished a Venusian transmission station. I went out for a few drinks-that was all! A few drinks, and—”
   “You went to the wrong place,” Hilton said, amused. “Some crimp gave you a Mickey. Your name’s on the articles, anyhow, so you’re stuck, unless you jump ship. You can send a message from Fria, but it’d take a thousand years to reach Venus or Earth. Better stick around, and you can ride back with us.”
   “On this crate? It isn’t safe. She’s so old I’ve got the jitters every time I take a deep breath.”
   “Well, stop breathing,” Hilton said curtly. La Cucciracha was an old tramp, of course, but he had shipped on her for a good many years. It was all right for this Transmat man to talk; the Transmat crews never ran any risks.
   “Ever been on a hyper ship before?” he asked.
   “Naturally,” Saxon said. “As a passenger! We have to get to a planet before we can install a transmission station, don’t we?”
   “Uh-huh.” Hilton studied the scowling face on the pillow. “You’re not a passenger now, though.”
   “My leg’s broken.”
   “You got an engineering degree?”
   Saxon hesitated and finally nodded.
   “All right, you’ll be assistant pilot. You won’t have to walk much to do that. The pilot’ll tell you what to do. You can earn your mess that way.”
   Saxon spluttered protests.
   “One thing,” Hilton said. “Better not tell the skipper you’re a Transmat man. He’d hang you over one of the jets. Send him for’rd when he’s fixed up, Bruno.”
   “Yessir,” Bruno said, grinning faintly. An old deepspace man, he didn’t like Transmat either.
   Hilton pulled himself back to the control room. He sat down and watched the white visoscreens.
   Most of Ts’ss’ many arms were idle. This was routine now.
   “You’re getting an assistant,” Hilton said after a while. “Train him fast. That’ll give us all a break. If that fat-headed Callistan pilot hadn’t jumped on Venus, we’d be set.”
   “This is a short voyage,” Ts’ss said. “It’s a fast hyper flow on this level.”
   “Yeah. This new guy. Don’t tell the skipper, but he’s a Transmat man.”
   Ts’ss laughed a little.
   “That will pass, too,” he said. “We’re an old race, Mr. Hilton. Earthmen are babies compared to the Selenites. Hyper ships are fading out, and eventually Transmat will fade out too, when something else comes.”
   “We won’t fade,” Hilton said, rather surprised to find himself defending the skipper’s philosophy.
   “Your people haven’t-you Selenites.”
   “Some of us are left, that’s true,” Ts’ss said softly. “Not many. The great days of the Selenite Empire passed very long ago. But there are still a few Selenites left, like me.”
   “You keep going, don’t you? You can’t kill off a-a race.”
   “Not easily. Not at once. But you can, eventually. And you can kill a tradition, too, though it may take a long time. But you know what the end will be.”
   “Oh, shut up,” Hilton said. “You talk too much.”
   Ts’ss bent again above the controls. La Cucaracha fled on through the white hyper flow, riding as smoothly as the day she had been launched.
   But when they reached Fria, it would be rough space and high gravity. Hilton grimaced.
   He thought: So what? This is just another voyage. The fate of the universe doesn’t depend on it.
   Nothing depends on it, except, maybe, whether we make enough profit to have the old lady overhauled.
   And that won’t matter to me for it’s my last voyage into the Big Night.
   He watched the screens. He could not see it, but he knew that it hung beyond the universal whiteness, in a plane invisible to his eyes. The little sparks of worlds and suns glowed in its immensity, but never brightened it. It was too vast, too implacable. And even the giant suns would be quenched in its ocean, in the end. As everything else would be quenched, as everything moved on the tides of time into that huge darkness.
   That was progress. A wave was born and gathered itself and grew-and broke. A newer wave was behind it. And the old one slipped back and was lost forever. A few foam-flecks and bubbles remained, like Ts’ss, remnant of the giant wave of the ancient Selenite Empire.
   The Empire was gone. It had fought and ruled a hundred worlds, in its day. But, in the end, the Big Night had conquered and swallowed It.
   As it would swallow the last hyper ship eventually.
   They hit Fria six days later, Earth time. And hit was the word. One of Ts’ss’ chitin-covered arms was snapped off by the impact, but he didn’t seem to mind. He couldn’t feel pain, and he could grow another limb in a few weeks. The crew, strapped to their landing braces, survived with minor bruises.
   Luther Saxon, the Transmat man, was in the auxiliary pilot’s seat-he had enough specialized engineering training so that he learned the ropes fast-and he acquired a blue bump on his forehead, but that was all. La Cucaracha had come out of hyper with a jolt that strained her fat old carcass to the limit, and the atmosphere and gravity of Fria was the penultimate straw. Seams ripped, a jet went out, and new molten streaks appeared on the white-hot hull.
   The crew had been expecting liberty. There was no time for that. Hilton told off working gangs to relieve each other at six-hour intervals, and he said, rather casually, that Twilight was out of bounds. He knew the crew would ignore that order. There was no way to keep the men aboard, while Twilight sold liquor and even more effective escape mechanisms. Still, there were few women on Fria, and Hilton hoped that enough working stiffs would keep on the job to get La Cucaracha repaired and spaceworthy before the fungus cargo was loaded.
   He knew that Wiggins, the second mate, would do his best. For himself he went with the skipper in search of Christie, the Fria trader. The way led through Twilight, the roofed settlement that was shielded from the hot, diamond-bright glare of the primary. It wasn’t big. But then Fria was an outpost, with a floating population of a few hundred. They came in and out with the ships and the harvest seasons. If necessary, Hilton thought, some of the bums could be shanghaied. Still, it wasn’t too likely that any of the crew would desert. None of them would be paid off till they went back in the Solar System.
   They found Christie in his plasticoid cabin, a fat, bald, sweating man puffing at a huge meerschaum pipe. He looked up, startled, and then resignedly leaned back in his chair and waved them to seats.
   “Hello, Chris,” Danvers said. “What’s new?”
   “Hello, Skipper. Hi, Logger. Have a good trip?”
   “The landing wasn’t so good,” Hilton said.
   “Yeah, I heard about it. Drinks?”
   “Afterward,” Danvers said, though his eyes gleamed. “Let’s clean up the business first. Got a good shipment ready?”
   Christie smoothed one of his fat, glistening cheeks.“Well-you’re a couple of weeks early.”
   “You keep a stockpile.”
   The trader grunted.“Fact is-look, didn’t you get my message? No, I guess there wasn’t time. I sent a spacemail on the Blue Sky last week for you, Skipper.”
   Hilton exchanged glances with Danvers.
   “You sound like bad news, Chris,” he said. “What is it?” Christie said uncomfortably, “I can’t help it.
   You can’t meet competition like Transmat. You can’t afford to pay their prices. You got running expenses on La CWAaracha. Jet fuel costs dough, and-well, Transmat sets up a transmitting station, pays for it, and the job’s done, except for the power outlay. With atomic, what does that amount to?”
   Danvers was growing red.
   “Is Transmat setting up a station here?” Hilton said hastily.
   “Yeah. I can’t stop ’em. It’ll be ready in a couple of months.”
   “But why? The fungus isn’t worth it. There isn’t enough market. You’re pulling a bluff, Chris. What do you want? A bigger cut?”
   Christie regarded his meerschaum.“Nope. Remember the ore tests twelve years ago? There’s valuable ores on Fria, Logger. Only it’s got to be refined plenty. Otherwise it’s too bulky for shipment.
   And the equipment would cost too much to freight by spaceship. It’s big stuff-I mean big.”
   Hilton glanced at Danvers. The skipper was purple now, but his mouth was clamped tightly.
   “But-hold on, Chris. How can Transmat get around that? By sending the crude ores to Earth in their gadgets?”
   “The way I heard it,” Christie said, “is that they’re going to send the refining machines here and set ’em up right on Fria. All they need for that is one of their transmitters. The field can be expanded to take almost anything, you know. Shucks you could move a planet that way if you hadthe power!
   They’ll do the refining here and transmit the refined ores back Earthside.”
   “So they want ores,” Danvers said softly. “They don’t want the fungus, do they?”
   Christie nodded.“It looks like they do. I had an offer. A big one. I can’t afford to turn it down, and you can’t afford to meet it, Skipper. You know that as well as I do. Thirteen bucks a pound.”
   Danvers snorted. Hilton whistled.
   “No, we can’t meet that,” he said. “But how can they afford to pay it?”
   “Quantity. They channel everything through their transmitters. They set one up on a world, and there’s a door right to Earth-or any planet they name. One job won’t net them much of a profit, but a million jobs-and they take everything! So what can I do, Logger?”
   Hilton shrugged. The captain stood up abruptly.
   Christie stared at his pipe.
   “Look, Skipper. Why not try the Orion Secondaries? I heard there was a bumper crop of bluewood gum there.”
   “I heard that a month ago,” Danvers said. “So did everybody else. It’s cleaned out by now. Besides, the old lady won’t pay for a trip like that. I’ve got to get an overhaul fast, and a good one, back in the System.”
   There was a silence. Christie was sweating harder than ever.“What about that drink?” he suggested.
   “We can maybe figure a way.”
   “I can still pay for my own drinks,” Danvers lashed out. He swung around and was gone.
   “Jehoshaphat, Logger!” Christie said. “What could I do?”
   “It’s not your fault, Chris,” Hilton said. “I’ll see you later, unless-anyhow, I’d better get after the skipper. Looks like he’s heading for Twilight.”
   He followed Danvers, but already he had lost hope.
   Chapter 3. Danvers Lays the Course
   Two days later the skipper was still drunk.
   In the half-dusk of Twilight, Hilton went into a huge, cool barn where immense fans kept the hot air in circulation, and found Danvers, as usual, at a back table, a glass in his hand. He was talking to a tiny-beaded Canopian, one of that retrovolved race that is only a few degrees above the moron level. The Canopian looked as though he was covered with black plush, and his red eyes glowed startlingly through the fur. He, too, had a glass.
   Hilton walked over to the two.“Skipper,” he said.
   “Blow,” Danvers said. “I’m talking to this guy.”
   Hilton looked hard at the Canopian and jerked his thumb. The red-eyed shadow picked up his glass and moved away quickly. Hilton sat down.
   “We’re ready to jet off,” he said.
   Danvers blinked at him blearily.“You interrupted me, mister. I’m busy.”
   “Buy a case and finish your binge aboard,” Hilton said. “If we don’t jet soon, the crew will jump.”
   “Let ’em.”
   “Okay. Then who’ll work La Cucaracha back to Earth?”
   “If we go back to Earth, the old lady will land on the junkpile,” Danvers said furiously. “The ITC
   won’t authorize another voyage without a rebuilding job.”
   “You can borrow dough.”
   “Ha!”
   Hilton let out his breath with a sharp, angry sound.“Are you sober enough to understand me? Then listen. I’ve talked Saxon around.”
   “Who’s Saxon?”
   “He was shanghaied on Venus. Well-he’s a Transmat engineer.” Hilton went on quickly before the skipper could speak. “That was a mistake. The crimp’s mistake and ours. Transmat stands behind its men. Saxon looked up the Transmat crew on Fria, and their superintendent paid me a visit. We’re in for trouble. A damage suit. But there’s one way out. No hyper ship’s due to hit Fria for months and the matter transmitter won’t be finished within two months. And it seems Transmat has a shortage of engineers. If we can get Saxon back to Venus or Earth fast, he’ll cover. There’ll beno suit.”
   “Maybe he’ll cover. But what about Transmat?”
   “If Saxon won’t sign a complaint, what can they do?” Hilton shrugged. “It’s our only out now.”
   Danvers’ brown-splotched fingers played with his glass.
   “A Transmat man,” he muttered. “Ah-h. So we go back Earthside. What then? We’re stuck.” He looked under his drooping lids at Hilton. “I mean I’m stuck. I forgot you’re jumping after this voyage.”
   “Pm not jumping. I sign for one voyage at a time. What do you want me to do, anyhow?”
   “Do what you like. Run out on the old lady. You’re no deepspace man.” Danvers spat.
   “I know when I’m licked,” Hilton said; “The smart thing then is to fight in your own weight, when you’re outclassed on points, not wait for the knockout. You’ve had engineering training. You could get on with Transmat, too.”
   For a second Hilton thought the skipper was going to throw the glass at him. Then Danvers dropped back in his chair, trying to force a smile.
   “I shouldn’t blow my top over that,” he said, with effort. “It’s the truth.”
   “Yeah. Well-are you coming?”
   “The old lady’s ready to jet off?” Danvers said. “I’ll come, then. Have a drink with me first.”
   “We haven’t time.”
   With drunken dignity Danvers stood up.“Don’t get too big for your boots, mister. The voyage isn’t over yet. I said have a drink! That’s an order.”
   “Okay, okay!” Hilton said. “One drink. Then we go?”
   “Sure.”
   Hilton gulped the liquor without tasting it. Rather too late, he felt the stinging ache on his tongue.
   But before he could spring to his feet, the great dim room folded down upon him like a collapsing umbrella, and he lost consciousness with the bitter realization that he had been Mickeyed like the rawest greenhorn. But the skipper had poured that drink.
   The dreams were confusing. He was fighting something, but he didn’t know what. Sometimes it changed its shape, and sometimes it wasn’t there at all, but it was always enormous and terribly powerful.
   He wasn’t always the same, either. Sometimes he was the wide-eyed kid who had shipped on Starhopper, twenty-five years ago, to take his first jump into the Big Night. Then he was a little older, in a bos’n’s berth, his eye on a master’s ticket, studying, through the white, unchangeable days and nights of hyperspace, the intricate logarithms a skilled pilot must know.
   He seemed to walk on a treadmill toward a goal that slid away, never quite within reach. But he didn’t know what that goal was. It shone like success. Maybe it was success. But the treadmill had started moving before he’d really got started. In the Big Night a disembodied voice was crying thinly: “You’re in the wrong game, Logger. Thirty years ago you’d have a future in hyper ships. Notany more. There’s a new wave coming up. Get out, or drown.”
   A red-eyed shadow leaned over him. Hilton fought out of his dream. Awkwardly he jerked up his arm and knocked away the glass at his lips. The Canopian let out a shrill, harsh cry. The liquid that had been in the glass was coalescing in midair into a shining sphere.
   The glass floated-and the Canopian floated too. They were in hyper. A few lightweight straps held Hilton to his bunk, but this was his own cabin, he saw. Dizzy, drugged weakness swept into his brain.
   The Canopian struck a wall, pushed strongly, and the recoil shot him toward Hilton. The mate ripped free from the restraining straps. He reached out and gathered in a handful of furry black plush. The Canopian clawed at his eyes.
   “Captain!” he screamed. “Captain Danvers!”
   Pain gouged Hilton’s cheek as his opponent’s talons drew blood. Hilton roared with fury. He shot a blow at the Canopian’s jaw, but now they were floating free, and the punch did no harm. In midair they grappled, the Canopian incessantly screaming in that thin, insane shrilling.
   The door handle clicked twice. There was a voice outside-Wiggins, the second. A deep thudding came. Hilton, still weak, tried to keep the Canopian away with jolting blows. Then the door crashed open, and Wiggins pulled himself in.
   “Dzann!” he said. “Stop it!” He drew a jet-pistol and leveled it at the Canopian.
   On the threshold was a little group. Hilton saw Saxon, the Transmat man, gaping there, and other crew members, hesitating, unsure. Then, suddenly, Captain Danvers’ face appeared behind the others, twisted, strained with tension.
   The Canopian had retreated to a corner and was making mewing, frightened noises.
   “What happened, Mr. Hilton?” Wiggins said. “Did this tomcat jump you?”
   Hilton was so used to wearing deepspace armor that till now he had scarcely realized its presence.
   His helmet was hooded back, like that of Wiggins and the rest. He pulled a weight from his belt and threw it aside; the reaction pushed him toward a wall where he gripped a brace.
   “Does he go in the brig?” Wiggins asked.
   “All right, men,” Danvers said quietly. “Let me through.” He propelled himself into Hilton’s cabin.
   Glances of discomfort and vague distrust were leveled at him. The skipper ignored them.
   “Dzann!” he said. “Why aren’t you wearing your armor? Put it on. The rest of you-get to your stations. You too, Mr. Wiggins. I’ll handle this.”
   Still Wiggins hesitated. He started to say something.
   “What are you waiting for?” Hilton said. “Tell Bruno to bring some coffee. Now beat it.” He maneuvered himself into a sitting position on his bunk. From the tail of his eye he saw Wiggins and the others go out. Dzann, the Canopian, had picked up a suit from the corner and was awkwardly getting into it.
   Danvers carefully closed the door, testing the broken lock.
   “Got to have that fixed,” he murmured. “It isn’t shipshape this way.” He found a brace and stood opposite the mate, his eyes cool and watchful, the strain still showing on his tired face. Hilton reached for a cigarette.
   “Next time your tomcat jumps me, I’ll burn a hole through him,” he promised.
   “I stationed him here to guard you, in case there was trouble,” Danvers said. “To take care of you if we cracked up or ran into danger. I showed him how to close your helmet and start the oxygen.”
   “Expect a haif-witted Canopian to remember that?” Hilton said. “You also told him to keep drugging me.” He reached toward the shining liquid sphere floating near by and pushed a forefinger into it. He tasted the stuff. “Sure. Vakheesh. That’s what you slipped in my drink on Fria. Suppose you start talking, skipper. What’s this Canopian doing aboard?”
   “I signed him,” Danvers said.
   “For what? Supercargo?”
   Danvers answered that emotionlessly, watching Hilton.
   “Cabin boy.”
   “Yeah. What did you tell Wiggins? About me, I mean?”
   “I said you’d got doped up,” Danvers said, grinning. “You were doped, too.”
   “I’m not now.” Hilton’s tone rang hard. “Suppose you tell me where we are? I can find out. I can get the equations from Ts’ss and run chart-lines. Are we on M-75-L?”
   “No, we’re not. We’re riding another level.”
   “Where to?”
   The Canopian shrilled,“I don’t know name. Has no name. Double sun it has.”
   “You crazy!” Hilton glared at the skipper. “Are you heading us for a double primary?”
   Danvers still grinned.“Yeah. Not only that, but we’re going to land on a planet thirty thousand miles from the suns-roughly.”
   Hilton flicked on his deadlight and looked at white emptiness.“Closer than Mercury is to Sol. You can’t do it. How big are the primaries?”
   Danvers told him.
   “All right. It’s suicide. You know that. La Cucaracha won’t take it.”
   “The old lady will take anything the Big Night can hand out.”
   “Not this. Don’t kid yourself. She might have made it back to Earth -with a Lunar landing-but you’re riding into a meat grinder.”
   “I haven’t forgotten my astrogation,” Danvers said. “We’re coming out of hyper with the planet between us and the primaries. The pull will land us.”
   “In small pieces,” Hilton agreed. “Too bad you didn’t keep me doped. If you keep your mouth shut, we’ll replot our course to Earth and nobody’ll get hurt. If you want to start something, it’ll be mutiny, and I’ll take my chances at Admiralty.”
   The captain made a noise that sounded like laughter.
   “All right,” he said. “Suit yourself. Co look at the equations. I’ll be in my cabin when you want me.
   Come on, Dzann.”
   He pulled himself into the companionway, the Canopian gliding behind him as silently as a shadow.
   Hilton met Bruno with coffee as he followed Danvers. The mate grunted, seized the covered cup, and sucked in the liquid with the deftness of long practice under antigravity conditions. Bruno watched him.
   “All right, sir?” the cook-surgeon said.
   “Yeah. Why not?”
   “Well-the men are wondering.”
   “What about?”
   “I dunno, sir. You’ve never-you’ve always commanded the launchings, sir. And that Canopian-the men don’t like him. They think something’s wrong.”
   “Oh, they do, do they?” Hilton said grimly. “I’ll come and hold their hands when they turn in for night watch. They talk too much.”
   He scowled at Bruno and went on toward the control room. Though he had mentioned mutiny to the skipper, he was too old a hand to condone it, except in extremity. And discipline had to be maintained, even though Danvers had apparently gone crazy.
   Ts’ss and Saxon were at the panels. The Selenite slanted a glittering stare at him, but the impassive mask under the audio filter showed no expression. Saxon, however, swung around and began talking excitedly.
   “What’s happened, Mr. Hilton? Something’s haywire. We should be ready for an Earth landing by now. But we’re not. I don’t know enough about these equations to chart back, and Ts’ss won’t tell me a blamed thing.”
   “There’s nothing to tell,” Ts’ss said. Hilton reached past the Selenite and picked up a folder of ciphered figures. He said absently to Saxon: “Pipe down. I want to concentrate on this.”
   He studied the equations.
   He read death in them.
   Chapter 4. Gamble With Death
   Logger Hilton went into the skipper’s cabin, put his back against the wall, and started cursing fluently and softly. When he had finished, Danvers grinned at him.
   “Through?” he asked.
   Hilton switched his stare to the Canopian, who was crouched in a corner, furtively loosening the locks of his spacesuit.
   “That applies to you, too, tomcat,” he said.
   “Dzann won’t mind that,” Danvers said. “He isn’t bright enough to resent cussing. And I don’t care, as long as I get what we want. Still going to mutiny and head for Earth?”
   “No, I’m not,” Hilton said. With angry patience he ticked off his points on his fingers. “You can’t switch from one hyperplane to another without dropping into ordinary space first, for the springboard.
   If we went back into normal space, the impact might tear La Cucaracha into tiny pieces. We’d be in suits, floating free, a hundred million miles from the nearest planet. Right now we’re in a fast hyper flow heading for the edge of the universe, apparently.”
   “There’s one planet within reach,” Danvers said.
   “Sure. The one that’s thirty thousand miles from a double primary. And nothing else.”
   “Well? Suppose we do crack up? We can make repairs once we land on a planet. We can get the materials we need. You can’t do that in deep space. I know landing on this world will be a job. But it’s that or nothing-now.”
   “What are you after?”
   Danvers began to explain:“This Canopian-Dzann-he made a voyage once, six years ago. A tramp hyper ship. The controls froze, and the tub was heading for outside. They made an emergency landing just in time-picked out a planet that had been detected and charted, but never visited. They repaired there, and came back into the trade routes. But there was a guy aboard, an Earthman who was chummy with Dzann. This guy was smart, and he’d been in the drug racket, I think. Not many people know what raw, growing paraine looks like, but this fellow knew. He didn’t tell anybody. He took samples, intending to raise money, charter a ship and pick up a cargo later. But he was knifed in some dive on Callisto. He didn’t die right away, though, and he liked Dzann. So he gave Dzann the information.”
   “That halfwit?” Hilton said. “How could he remember a course?”
   “That’s one thing the Canopians can remember. They may be morons, but they’re fine mathematicians. It’s their one talent.”
   “It was a good way for him to bum a drink and get a free berth,” Hilton said.
   “No. He showed me the samples. I can talk his lingo, a little, and that’s why he was willing to let me in on his secret, back on Fria. Okay. Now. We land on this planet-it hasn’t been named-and load a cargo of paraine. We repair the old lady, if she needs it—”
   “She will!”
   “And then head back.”
   “To Earth?”
   “I think Silenus. It’s an easier landing.”
   “Now you’re worrying about landings,” Hilton said bitterly. “Well, there’s nothing I can do about it, I suppose. I’m stepping out after this voyage. What’s the current market quotation on paraine?”
   “Fifty a pound. At Medical Center, if that’s what you mean.”
   “Big money,” the mate said. “You can buy a new ship with the profits and still have a pile left for happy days.”
   “You’ll get your cut.”
   “I’m still quitting.”
   “Not till this voyage is over,” Danvers said. “You’re mate on La Cwcaracha.” He chuckled. “A deepspace man has plenty of tricks up his sleeve-and I’ve been at it longer than you.”
   “Sure,” Hilton said. “You’re smart. But you forgot Saxon. He’ll throw that damage suit against you now, with Transmat behind him.”
   Danvers merely shrugged.“I’ll think of something. It’s your watch. We have about two hundred hours before we come out of hyper. Take it, mister.”
   He was laughing as Hilton went out…
   In two hundred hours a good deal can happen. It was Hilton’s job to see that it didn’t. Luckily, his reappearance had reassured the crew, for when masters fight, the crew will hunt for trouble. But with Hilton moving about La Cucaracha, apparently as casual and assured as ever, even the second mate, Wiggins, felt better. Still, it was evident that they weren’t heading for Earth. It was taking too long.
   The only real trouble came from Saxon, and Hilton was able to handle that. Not easily, however. It had almost come to a showdown, but Hilton was used to commanding men, and finally managed to bluff the Transmat engineer. Dissatisfied but somewhat cowed, Saxon grumblingly subsided.
   Hilton called him back.
   “I’ll do my best for you, Saxon. But we’re in the Big Night now. You’re not in civilized space. Don’t forget that the skipper knows you’re a Transmat man, and he hates your insides. On a hyper ship, the Old Man’s word is law. So-for your own sake-watch your step!”
   Saxon caught the implication. He paled slightly, and after that managed to avoid the captain.
   Hilton kept busy checking and rechecking La Cucaracha. No outside repairs could be done in hyper, for there was no gravity, and ordinary physical laws were inoperative-magnetic shoes, for example, wouldn’t work. Only in the ship itself was there safety. And that safety was illusory for the racking jars of the spatial see-saw might disintegrate La Cucaracha in seconds.
   Hilton called on Saxon. Not only did he want technical aid, but he wanted to keep the man busy. So the pair worked frantically over jury-rigged systems that would provide the strongest possible auxiliary bracing for the ship. Torsion, stress and strain were studied, the design of the craft analyzed, and structural alloys X-ray tested.
   Some flaws were found-La Cucaracha was a very old lady-but fewer than Hilton expected. In the end, it became chiefly a matter of ripping out partitions and bulkheads and using the material for extra bracing.
   But Hilton knew, and Saxon agreed with him, that it would not be enough to cushion the ship’s inevitable crash.
   There was one possible answer. They sacrificed the after section of the craft. It could be done, though they were racing against time. The working crews mercilessly cut away beams from aft and carried them forward and welded them into position, so that, eventually, the forward half of the ship was tremendously strong and cut off, by tough air-tight partitions, from a skeleton after half. And that half Hilton flooded with manufactured water, to aid in the cushioning effect.
   Danvers, of course, didn’t like it. But he had to give in. After all, Hilton was keeping the ship on the skipper’s course, insanely reckless as that was. If La Cucaracha survived, it would be because of Hilton.
   But Captain Danvers shut himself in his cabin and was sullenly silent.
   Toward the end, Hilton and Ts’ss were alone in the control room, while Saxon, who had got interested in the work for its own sake, superintended the last-minute jobs of spot bracing. Hilton, trying to find the right hyper space level that would take them back to Earth after they had loaded the paraine cargo, misplaced a decimal point and began to curse in a low, furious undertone.
   He heard Ts’ss laugh softly and whirled on the Selenite.
   “What’s so funny?” he demanded.
   “It’s not really funny, sir,” Ts’ss said. “There have to be people like Captain Danvers, in any big thing.”
   “What are you babbling about now?” he asked curiously.
   Ts’ss shrugged. “The reason I keep shipping on La Cucaracha is because I can be busy and efficient aboard, and planets aren’t for Selenites any more. We’ve lost our own world. It died long ago. But I still remember the old traditions of our Empire. If a tradition ever becomes great, it’s because of the men who dedicate themselves to it. That’s why anything ever became great. And it’s why hyper ships came to mean something, Mr. Hilton. There were men who lived and breathed hyper ships. Men who worshipped hyper ships, as a man worships a god. Gods fall, but a few men will still worship at the old altars. They can’t change. If they were capable of changing, they wouldn’t have been the type of men to make their gods great.”
   “Been burning paraine?” Hilton demanded unpleasantly. His head ached, and he didn’t want to find excuses for the skipper.
   “It’s no drug dream,” Ts’ss said. “What about the chivalric traditions? We had our Chyra Emperor, who fought for—”
   “I’ve read about Chyra,” Hilton said. “He was a Selenite King Arthur.”
   Slowly Ts’ss nodded his head, keeping his great eyes on Hilton.
   “Exactly. A tool who was useful in his time, because he served his cause with a single devotion. But when that cause died, there was nothing for Chyra-or Arthur-to do except die too. But until he did die, he continued to serve his broken god, not believing that it had fallen. Captain Danvers willnever believe the hyper ships are passing. He will be a hyper-ship man until he dies. Such men make causes great-but when they outlive their cause, they are tragic figures.”
   “Well, I’m not that crazy,” Hilton growled. “I’m going into some other game. Transmat or something.
   You’re a technician. Why don’t you come with me after this voyage?”
   “I like the Big Night,” Ts’ss said. “And I have no world of my own-no living world. There is nothing to-to make me want success, Mr. Hilton. On La Cucaracha I can do as I want. But away from the ship, I find that people don’t like Selenites. We are too few to command respect or friendshipany more. And I’m quite old, you know.”
   Startled, Hilton stared at the Selenite. There was no way to detect signs of age on the arachnoid beings. But they always knew, infallibly, how long they had to live, and could predict the exact moment of their death.
   Well, he wasn’t old. And he wasn’t a deepspace man as Danvers was. He followed no lost causes.
   There was nothing to keep him with the hyper ships, after this voyage, if he survived.
   A signal rang. Hilton’s stomach jumped up and turned into ice, though he had been anticipating this for hours. He reached for a mike.
   “Hyper stations! Close helmets! Saxon, report!”
   “All work completed, Mr. Hilton,” said Saxon’s voice, strained but steady.
   “Come up here. May need you. General call: stand by! Grab the braces. We’re coming in.”
   Then they hit the see-saw!
   Chapter 5. Hilton’s Choice
   No doubt about it, she was tough-that old lady. She’d knocked around a thousand worlds and ridden hyper for more miles than a man could count. Something had got into her from the Big Night, something stronger than metal bracing and hard alloys. Call it soul, though there never was a machine that had a soul. But since the first log-craft was launched on steaming seas, men have known that a ship gets a soul from somewhere.
   She hopped like a flea. She bucked like a mad horse. Struts and columns snapped and buckled, and the echoing companionways were filled with an erratic crackling and groaning as metal, strained beyond its strength, gave way. Far too much energy rushed through the engines. But the battered old lady took it and staggered on, lurching, grunting, holding together somehow.
   The see-saw bridged the gap between two types of space, and La Cucaracha yawed wildly down it, an indignity for an old lady who, at her age, should ride sedately through free void-but she was a hyper ship first and a lady second. She leaped into normal space. The skipper had got his figures right. The double sun wasn’t visible, for it was eclipsed by the single planet, but the pull of that monstrous twin star clamped down like a giant’s titanic fist closing on La Cucaracha and yanking her forward irresistibly.
   There was no time to do anything except stab a few buttons. The powerful rocket-jets blazed from La Cucaracha’s hull. The impact stunned every man aboard. No watcher saw, but the automatic recording charts mapped what happened then.
   La Cucaracha struck what was, in effect, a stone wall. Not even that could stop her. But it slowed her enough for the minimum of safety, and she flipped her stern down and crashed on the unnamed planet with all her after jets firing gallantly, the flooded compartments cushioning the shock, and a part of her never made of plastic or metal holding her together against even that hammer blow struck at her by a world.
   Air hissed out into a thinner atmosphere and dissipated. The hull was half molten. Jet tubes were fused at a dozen spots. The stem was hash.
   But she was still-a ship.
   The loading of cargo was routine. The men had seen too many alien planets to pay much attention to this one. There was no breathable air, so the crew worked in their suits-except for three who had been injured in the crash, and were in sick-bay, in a replenished atmosphere within the sealed compartments of the ship. But only a few compartments were so sealed. La Cucaracha was a sick old lady, and only first aid could be administered here.
   Danvers himself superintended that. La Cucaracha was his own, and he kept half the crew busy opening the heat-sealed jets, doing jury-rig repairs, and making the vessel comparatively spaceworthy.
   He let Saxon act as straw-boss, using the engineer’s technical knowledge, though his eyes chilled whenever he noticed the Transmat man.
   As for Hilton, he went out with the other half of the crew to gather the paraine crop. They used strong-vacuum harvesters, running long, flexible carrier tubes back to La Cucaracha’s hold, and it took two weeks of hard, driving effort to load a full cargo. But by then the ship was bulging with paraine, the repairs were completed, and Danvers had charted the course to Silenus.
   Hilton sat in the control room with Ts’ss and Saxon. He opened a wall compartment, glanced in, and closed it again. Then he nodded at Saxon.
   “The skipper won’t change his mind,” he said. “Silenus is our next port. I’ve never been there.”
   “I have,” Ts’ss said. “I’ll tell you about it later.”
   Saxon drew an irritated breath.“You know what the gravity pull is, then, Ts’ss. I’ve never been there either, but I’ve looked it up in the books. Giant planets, mostly, and you can’t come from hyper into normal space after you’ve reached the radius. There’s no plane of the ecliptic in that system. It’s crazy.
   You have to chart an erratic course toward Silenus, fighting varying gravities from a dozen planets all the way, and then you’ve still got the primary’s pull to consider. You know La Cucaracha won’t do it, Mr. Hilton.”
   “I know she won’t,” Hilton said. “We pushed our luck this far, but any more would be suicide. She simply won’t hold together for another run. We’re stranded here. But the skipper won’t believe that.”
   “He’s insane,” Saxon said. “I know the endurance limits of a machine-that can be found mathematically-and this ship’s only a machine. Or do you agree with Captain Danvers? Maybe you think she’s alive!”
   Saxon was forgetting discipline, but Hilton knew what strain they were all under.
   “No, she’s a machine all right,” he merely said. “And we both know she’s been pushed too far. If we go to Silenus, it’s—” He made a gesture of finality.
   “Captain Danvers says — Silenus,” Ts’ss murmured. “We can’t mutiny, Mr. Hilton.”
   “Here’s the best we can do,” Hilton said. “Get into hyper somehow, ride the flow, and get out again somehow. But then we’re stuck. Any planet or sun with a gravity pull would smash us. The trouble is, the only worlds with facilities to overhaul La Cucaracha are the big ones. And if we don’t get an overhaul fast we’re through. Saxon, there’s one answer, though. Land on an asteroid.”
   “But why?”
   “We could manage that. No gravity to fight, worth mentioning. We certainly can’t radio for help, as the signals would take years to reach anybody. Only hyper will take us fast enough. Now-has Transmat set up any stations on asteroids?”
   Saxon opened his mouth and closed it again.
   “Yes. There’s one that would do, in the Rigel system. Far out from the primary. But I don’t get it.
   Captain Danvers wouldn’t stand for that.”
   Hilton opened the wall compartment. Gray smoke seeped out.
   “This is paraine,” he said. “The fumes are being blown into the skipper’s cabin through his ventilator. Captain Danvers will be para-happy till we land on that Rigel asteroid, Saxon.”
   There was a little silence. Hilton suddenly slammed the panel shut.
   “Let’s do some charting,” he said. “The sooner we reach the Rigel port, the sooner we can get back to Earth — via Transmat.”
   Curiously, it was Saxon who hesitated.
   “Mr. Hilton. Wait a minute. Transmat— I know I work for the outfit, but they-they’re sharp. Business men. You have to pay plenty to use their matter transmitters.”
   “They can transmit a hyper ship, can’t they? Or is it too big a job?”
   “No, they can expand the field enormously. I don’t mean that. I mean they’ll want payment, and they’ll put on the squeeze. You’ll have to give up at least half of the cargo.”
   “There’ll still be enough left to pay for an overhaul job.”
   “Except they’ll want to know where the paraine came from. You’ll be over a barrel. You’ll have to tell them, eventually. And that’ll mean a Transmat station will be set up right here, on this world.”
   “I suppose so,” Hilton said quietly. “But the old lady will be spaceworthy again. When the skipper sees her after the overhaul, he’ll know it was the only thing to do. So let’s get busy.”
   “Remind me to tell you about Silenus,” Ts’ss said.
   The Lunar Refitting Station is enormous. A crater has been roofed with a transparent dome, and under it the hyper ships rest in their cradles. They come in battered and broken, and leave clean and sleek and strong, ready for the Big Night again. La Cucaracha was down there, no longer the groaning wreck that had settled on the Rigel asteroid, but a lovely lady, shining and beautiful.
   Far above, Danvers and Hilton leaned on the railing and watched.
   “She’s ready to jet,” Hilton said idly. “And she looks good.”
   “No thanks to you, mister.”
   “Tush for that!” Hilton said. “If I hadn’t doped you, we’d be dead and La Cucaracha floating around in space in pieces. Now look at her.”
   “Yeah. Well, she does look good. But she won’t carry another paraine cargo. That strike was mine. If you hadn’t told Transmat the location, we’d be set.” Danvers grimaced. “Now they’re setting up a Transmat station there; a hyper ship can’t compete with a matter transmitter.”
   “There’s more than one world in the Galaxy.”
   “Sure. Sure.” But Danvers’ eyes brightened as he looked down.
   “Where are you heading, Skipper?” Hilton said.
   “What’s it to you? You’re taking that Transmat job, aren’t you?”
   “You bet. I’m meeting Saxon in five minutes. In fact, we’re going down to sign the contracts. I’m through with deep space. But-where are you heading?”
   “I don’t know,” Danvers said. “I thought I might run up around Arcturus and see what’s stirring.”
   Hilton did not move for a long time. Then he spoke without looking at the captain.
   “You wouldn’t be thinking of a stopover at Canis after that, would you?”
   “You’re a liar.”
   “Go keep your appointment,” Danvers said.
   Hilton eyed the great hyper ship below.“The old lady’s always been a nice, clean craft. She’s never got out of line. She’s always charted a straight course. It’d be too bad if she had to carry slaves from Arcturus to the Canis market. It’s illegal, of course, but that isn’t the point. It’s a rotten, crooked racket.”
   “I didn’t ask your advice, mister!” Danvers flared. “Nobody’s talking about slave-running!”
   “I suppose you weren’t figuring on unloading the paraine at Silenus? You can get a good price for paraine from Medical Center, but you can get six times the price from the drug ring on Silenus. Yeah, Ts’ss told me. He’s been on Silenus.”
   “Oh, shut up,” Danvers said.
   Hilton tilted back his head to stare through the dome at the vast darkness above.“Even if you’re losing a fight, it’s better to fight clean,” he said. “Know where it’d end?”
   Danvers looked up, too, and apparently saw something in the void that he didn’t like.
   “How can you buck Transmat?” he demanded. “You’ve got to make a profit somehow.”
   “There’s an easy, dirty way, and there’s a clean, hard way. The old lady had a fine record.”
   “You’re not a deepspace man. You never were. Beat it! I’ve got to get a crew together!”
   “Listen—” Hilton said. He paused. “Ah, the devil with you. I’m through.”
   He turned and walked away through the long steel corridor.
   Ts’ss and Saxon were drinking highballs at the Quarter Moon. Through the windows they could see the covered way that led to the Refitting Station, and beyond it the crags of a crater-edge, with the starshot darkness hanging like a backdrop. Saxon looked at his watch.
   “He isn’t coming,” Ts’ss said.
   The Transmat man moved his shoulders impatiently.“No. You’re wrong. Of course, I can understand your wanting to stay with La Cucaracha.”
   “Yes, I’m old. That’s one reason.”
   “But Hilton’s young, and he’s smart. He’s got a big future ahead of him. That guff about sticking to an ideal-well, maybe Captain Danvers is that sort of man, but Hilton isn’t. He isn’t in love with hyper ships.”
   Ts’ss turned his goblet slowly in his curious fingers. “You are wrong about one thing, Saxon. I’m not shipping on La Cucaracha.”
   Saxon stared.“But I thought-why not?”
   “I will die within a thousand Earth hours,” Ts’ss said softly. “When that time comes, I shall go down into the Selenite caverns. Not many know they exist, and only a few of us know the secret caves, the holy places of our race. But I know. I shall go there to die, Saxon. Every man has one thing that is strongest-and so it is with me. I must die on my own world. As for Captain Danvers, he follows his cause, as our Chyra Emperor did, and as your King Arthur did. Men like Danvers made hyper ships great. Now the cause is dead, but the type of men who made it great once can’t change their allegiance.
   If they could, they would never have spanned the Galaxy with their ships. So Danvers will stay with La Cucaracha. And Hilton—”
   “He’s not a fanatic! He won’t stay. Why should he?”
   “In our legends Chyra Emperor was ruined, and his Empire broken,” Ts’ss said. “But he fought on.
   There was one who fought on with him, though he did not believe in Chyra’s cause. A Selenite named Jailyra. Wasn’t there-in your legends-a Sir Lancelot? He didn’t believe in Arthur’s cause either, but he was Arthur’s friend. So he stayed. Yes, Saxon, there are the fanatics who fight for what they believe-but there are also the others, who do not believe, and who fight in the name of a lesser cause. Something called friendship.”
   Saxon laughed and pointed out the window.“You’re wrong, Ts’ss,” he said triumphantly. “Hilton’s no fool. For here he comes.”
   Hilton’s tall form was visible moving quickly along the way. He passed the window and vanished.
   Saxon turned to the door.
   There was a pause.
   “Or, perhaps, it isn’t a lesser cause,” Ts’ss said. “For the Selenite Empire passed, and Arthur’s court passed, and the hyper ships are passing. Always the Big Night takes them, in the end. But this has gone on since the beginning—”
   “What’s that?”
   This time Ts’ss pointed.
   Saxon leaned forward to look. Through the angle of the window he could see Hilton, standing motionless on the ramp. Passersby streamed about him unnoticed. He was jostled, and he did not know it, Hilton was thinking.
   They saw the look of deep uncertainty on his face. They saw his face suddenly clear. Hilton grinned wryly to himself. He had made up his mind. He turned and went rapidly back the way he had come.
   Saxon stared after the broad, retreating back, going the way it had come, toward the Refitting Station where Danvers and La Cucaracha waited. Hilton-going back where he had come from, back to what he had never really left.
   “The crazy fool!” Saxon said. “He can’t be doing this! Nobody turns down jobs with Transmat!”
   Ts’ss gave him a wise, impassive glance. “You believe that,” he said.
   “Transmat means much to you. Transmat needs men like you, to make it great-to keep it growing.
   You’re a lucky man, Saxon. You’re riding with the tide. A hundred years from now-two hundred-and you might be standing in Hilton’s shoes. Then you’d understand.”
   Saxon blinked at him.“What do you mean?”
   “Transmat is growing now,” Ts’ss said gently. “It will be very great-thanks to men like you. But for Transmat too, there will come an end.”
   He shrugged, looking out beyond the crater’s rim with his inhuman, faceted eyes, at the glittering points of light which, for a little while, seemed to keep the Big Night at bay.
   NOTHING BUT GINGERBREAD LEFT
   The only way to make people believe this story is to write it in German. And there’s no point in doing that, for the German-speaking world is already starting to worry about gingerbread left.
   I speak figuratively. It’s safer. Very likely Rutherford, whose interests are equally divided between semantics and Basin Street, could create an English equivalent of gingerbread left, God forbid. As it is, the song, with its reductioad absurdum of rhythm and sense, is meaningless in translation. Try translating Jabberwocky into German. So what?
   The song, as Rutherford wrote it in German, had nothing to do with gingerbread, but, since the original is obviously unavailable, I’m substituting the closest thing to it that exists in English. It’s lacking in that certain compelling perfection on which Rutherford worked for months, but it’ll give you an idea.
   We’ll start, I suppose, with the night Rutherford threw a shoe at his son. He had reason. Phil Rutherford was in charge of semantics at the University, and he was battling a hangover and trying to correct papers at the same time. Physical disabilities had kept him out of the army, and he was brooding over that, wondering if he should gulp some more Sherman units of thiamin, and hating his students.
   The papers they had handed in were no good. For the most part, they smelled. Rutherford had an almost illicit love for words, and it distressed him to see them kicked around thus. As Humpty Dumpty had said, the question was which was to be the master.
   Usually it wasn’t the students. Jerry O’Brien had a good paper, though, and Rutherford went over it carefully, pencil in hand. The radio in the living room didn’t bother him; the door was closed, anyhow.
   But, abruptly, the radio stopped.
   “Hi,” said Rutherford’s thirteen-year-old son, poking his untidy head across the threshold. There was an ink smudge on the end of the youth’s nose. “Hi, pop. Finished my homework. Can I go to the show?”
   “It’s too late,” Rutherford said, glancing at his wrist watch. “Sorry. But you’ve an early class tomorrow.”
   “Nom d’un plume,” Bill murmured. He was discovering French.
   “Out. I’ve got work to do. Go listen to the radio.”
   “They make with corn tonight. Oh, well—” Bill retreated, leaving the door ajar. From the other room came confused, muffled sounds. Rutherford returned to his work He became aware, presently, that Bill was repeating a monotonous, rhythmic string of phrases. Automatically Rutherford caught himself listening, straining to catch the words. When he did, they were meaningless-the familiar catch phrases of kids.
   “Ibbety zibbety zibbety zam—”
   It occurred to Rutherford that he had been hearing this for some time, the mystic doggerel formula for choosing sides—“and out goes you!” One of those things that stick in your mind rather irritatingly.
   “Ibbety zibbety—” Bill kept chanting it in an absent-minded monotone, and Rutherford got up to close the door. It didn’t quite stop. He could still hear just enough of the rhythmic noises to start his mind moving in a similar rhythm. Ibbety zibbety-the hell with it.
   After a while Rutherford discovered that his lips were moving silently, and he shoved the papers back on his desk, muttering darkly. He was tired, that was it. And correcting exams required concentration. He was glad when the bell rang.
   It was Jerry O’Brien, his honor student. Jerry was a tall, thin, dark boy with a passion for the same low-down music that attracted Rutherford. Now he came in grinning.
   “Hi, prof,” he greeted the older man. “I’m in. Just got my papers today.”
   “Swell! Sit down and tell me.”
   There wasn’t much to tell, but it lasted quite a while. Bill hung around, listening avidly. Rutherford swung to glare at his son.
   “Lay off that ibbety-zibbety stuff, will you?”
   “Huh? Oh sure. I didn’t know I was—”
   “For days he’s been at it,” Rutherford said glumly. “I can hear it in my sleep.”
   “Shouldn’t bother a semanticist.”
   “Papers. Suppose I’d been doing important precision work. I mean really important. A string of words like that gets inside your head and you can’t get it out.”
   “Especially if you’re under any strain, or if you’re concentrating a lot. Distracts your attention, doesn’t it?”
   “It doesn’t bother me,” Bill said.
   Rutherford grunted.“Wait’ll you’re older and really have to concentrate, with a mind like a fine-edged tool. Precision’s important. Look what the Nazis have done with it.”
   “Huh?”
   “Integration,” Rutherford said absently. “Training for complete concentration. The Germans spent years building a machine-well, they make a fetish out of wire-edged alertness. Look at the stimulant drugs they give their raiding pilots. They’ve ruthlessly cut out all distractions that might interfere with ilber alles.”
   Jerry O’Brien lit a pipe. “They are hard to distract. German morale’s a funny thing. They’re convinced they’re supermen, and that there’s no weakness in them. I suppose, psychologically speaking, it’d be a nice trick to convince them of personal weakness.”
   “Sure. How? Semantics?”
   “I dunno how. Probably it can’t be done, except by blitzes. Even then, bombs aren’t really an argument. Blowing a man to bits won’t necessarily convince his comrades that he’s a weakling. Nope, it’d be necessary to make Achilles notice he had a heel.”
   “Ibbety zibbety,” Bill muttered.
   “Like that,” O’Brien said. “Get some crazy tune going around a guy’s skull, and he’ll find it difficult to concentrate. I know I do, sometimes, whenever I go for a thing like the Hut-Sut song.”
   Rutherford said suddenly,“Remember the dancing manias of the middle ages?”
   “Form of hysteria, wasn’t it? People lined up in queues and jitterbugged till they dropped.”
   “Rhythmic nervous exaltation. It’s never been satisfactorily explained. Life is based on rhythm-the whole universe is-but I won’t go cosmic on you. Keep it low-down, to the Basin Street level. Why do people go nuts about some kinds of music? Why did the ‘Marseillaise’ start a revolution?”
   “Well, why?”
   “Lord knows.” Rutherford shrugged. “But certain strings of phrases, not necessarily musical, which possess rhythm, rhyme, or alliteration, do stick with you. You simply can’t get ’em out of your mind.
   And—” He stopped.
   O’Brien looked at him. “What?”
   “Imperfect semantics,” Rutherford said slowly. “I wonder. Look, Jerry. Eventually we forget things like the Hut-Sut. We can thrust ’em out of our minds. But suppose you got a string of phrases you couldn’t forget? The perverse factor would keep you from erasing it mentally-the very effortto do so would cancel itself. Hm-m-m. Suppose you’re carefully warned not to mention Bill Fields’ nose. You keep repeating that to yourself ‘Don’t mention the nose.’ The words, eventually, fail to make sense. If you met Fields, you’d probably say, quite unconsciously, ‘Hello, Mr. Nose.’ See?”
   “I think so. Like the story that if you meet a piebald horse, you’ll fall heir to a fortune if you don’t think about the horse’s tail till you’re past.”
   “Exactly.” Rutherford looked pleased. “Get a perfect semantic formula and you can’t forget it. And the perfect formula would have everything. It’d have rhythm, and just enough sense to start you wondering what it meant. It wouldn’t necessarily mean anything, but—”
   “Could such a formula be invented?”
   “Yeah. Yeah. Combine language with mathematics and psychology, and something could be worked out. Could be, such a thing was accidentally written in the middle ages. What price the dance manias?”
   “I don’t think I’d like it.” O’Brien grimaced. “Too much like hypnosis.”
   “If it is, it’s self-hypnosis, and unconscious. That’s the beauty of it. Just for the hell of it-draw up a chair.” Rutherford reached for a pencil.
   “Hey, pop,” Bill said, “why not write it in German?” Rutherford and O’Brien looked at each other, startled. Slowly a gleam of diabolic understanding grew in their eyes.
   “German?” Rutherford murmured. “You majored in it, didn’t you, Jerry?”
   “Yeah. And you’re no slouch at it, either. Yeah-we could write it in German, couldn’t we? The Nazis must be getting plenty sick of the Horst Wessel song.”
   “Just for the… uh… fun of it,” Rutherford said, “let’s try. Rhythm first. Catchy rhythm, with a break to avoid monotony. We don’t need a tune.” He scribbled for a bit. “It’s quite impossible, of course, and even if we did it, Washington probably wouldn’t be interested.”
   “My uncle’s a senator,” O’Brien said blandly.
   LEFT!
   LEFT!
   LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition with NOTHing but gingerbread LEFT
   LEFT!
   LEFT a wife and SEVenteen children-“Well, I might know something about it,” said Senator O’Brien.
   The officer stared at the envelope he had just opened.“So? A few weeks ago you gave me this, not to be opened till you gave the word. Now what?”
   “You’ve read it.”
   “I’ve read it. So you’ve been annoying the Nazi prisoners in that Adirondack hotel. You’ve got ’em dizzy repeating some German song I can’t make head nor tail out of.”
   “Naturally. You don’t know German. Neither do L But it seems to have worked on the Nazis.”
   “My private report says they’re dancing and singing a lot of the time.”
   “Not dancing, exactly. Unconscious rhythmic reflexes. And they keep repeating the… . er… .
   semantic formula.”
   “Got a translation?”
   “Sure, but it’s meaningless in English. In German it has the necessary rhythm. I’ve already explained—”
   “I know, senator, I know. But the War Department has no time for vague theories.”
   “I request simply that the formula be transmitted frequently on broadcasts to Germany. It may be hard on the announcers but they’ll get over it. So will the Nazis, but by that time their morale will be shot. Get the Allied radios to cooperate—”
   “Do you really believe in this?”
   The senator gulped.“As a matter of fact, no. But my nephew almost convinced me. He helped Professor Rutherford work out the formula.”
   “Argued you into it?”
   “Not exactly. But he keeps going around muttering in German. So does Rutherford. Anyway-this can do no harm. And I’m backing it to the limit.”
   “But—” The officer peered at the formula in German. “What possible harm can it do for people to repeat a song? How can it help us—”
   LEFT!
   LEFT!
   LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition with NOTHing but gingerbread LEFT
   LEFT-“Aber,” said Harben, “aber, aber, aber!”
   “But me no huts,” retorted his superior officer, Eggerth. “The village must be searched completely.
   The High Command is quartering troops here tomorrow, on their way to the eastern front, and we must make sure there are no weapons hidden anywhere.”
   “We search the village regularly.”
   “Then search it again,” Eggerth ordered. “You know how those damned Poles are. Turn your back for a minute and they’ve snatched a gun out of thin air. We want no bad reports going back to the F?hrer. Now get out; I must finish my report, and it must be accurate.” He thumbed through a sheaf of notes. “How many cows, how many sheep, the harvest possibilities-ach. Go away and let me concentrate. Search carefully.”
   “Hail,” Harben said glumly, and turned. On the way out his feet found a familiar rhythm. He started to mutter something.
   “Captain Harben!”
   Harben stopped.
   “What the devil are you saying?”
   “Oh-the men have a new marching song. Nonsense, but it’s catchy. It is excellent to march to.”
   “What is it?”
   Harben made a deprecating gesture.“Meaningless. It goes ‘Left, left, left a wife and seventeen children—”
   Eggerth stopped him.“That. I’ve heard it. Llnsinn. Hell.” Heiling, Harben went away, his lips moving. Eggerth bent over the report, squinting in the bad light. Ten head of cattle, scarcely worth slaughtering for their meat, but the cows giving little milk . Hm-m-m. Grain-the situation was bad there, too. How thePoles managed to eat at all-they’d be glad enough to have gingerbread, Eggerth thought. For that matter, gingerbread was nutritious, wasn’t it? Why were they in starving condition if there was still gingerbread? Maybe there wasn’t much-Still, why nothing but gingerbread? Could it be, perhaps,that the family disliked it so much they ate up everything else first? A singularly shortsighted group. Possibly their ration cards allowed them nothing but gingerbread LEFT LEFT LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition-Eggerth caught himself sharply, and his pencil began to move again.
   The grain-he figured rather more slowly than usual, because his mind kept skipping back to a ridiculous rhythm. Verdamint! He would not-Inhabitants of the village, thirty families, or was it forty?
   Forty, yes.
   Men, women, children-small families mostly. Still, one could seldom expect to find seventeen children. With that many, a frau could be wealthy through bounties alone. Seventeen children. In starving condition. Why didn’t they eat the gingerbread? Ridiculous. What, in the name of Gott, did it matter whether seventeen nonexistent, completely hypothetical children ate gingerbread, or, for that matter, whether they ate nothing but gingerbread LEFT LEFT LEFT a wife and SEVenteen children-
   “Hell fire and damnation!” exploded Eggerth, looking furiously at his watch. “I might have finished the report by this time. Seventeen children, pfui!”
   Once more he bent to his work, determined not to think of… of-But it nibbled at the corners of his mind, like an intrusive mouse.
   Each time he recognized its presence, he could thrust it away. Unfortunately, Eggerth was repeating to his subconscious,“Don’t think of it. Forget it.”
   “Forget what?” asked the subconscious automatically. “Nothing but gingerbread LEFT—”
   “Oh, yeah?” said the subconscious.
   The search party wasn’t working with its accustomed zeal and accuracy. The men’s minds didn’t seem entirely on their business. Harben barked orders, conscious of certain distractions-sweat trickling down inside his uniform, the harsh scratchiness of the cloth, the consciousness of the Poles silently watching and waiting. That was the worst of being in an army of occupation. You always felt that the conquered people were waiting. Well- “Search,” Harben commanded. “By pairs. Be thorough.”
   And they were thorough enough. They marched here and there through the village, to a familiar catchy rhythm, and their lips moved. Which, of course, was harmless. The only untoward incident occurred in an attic which two soldiers were searching. Harben wandered in to supervise. He was astonished to see one of his men open a cupboard, stare directly at a rusty rifle barrel, and then shut the door again. Briefly Harben was at a loss. The soldier moved on.
   “Attention!” Harben said. Heels clicked. “Vogel, I saw that.”
   “Sir?” Vogel seemed honestly puzzled, his broad, youthful face blank. “We are searching for guns.
   Or, perhaps, the Poles have bribed you to overlook certain matters-eh?”
   Vogel’s cheeks reddened. “No, sir.”
   Harben opened the cupboard and took out a rusty, antique matchlock. It was obviously useless as a weapon now, but nevertheless it should have been confiscated. Vogel’s jaw dropped.
   “Well?”
   “I… didn’t see it, sir.”
   Harben blew out his breath angrily.“I’m not an idiot. I saw you, man! You looked right at that gun.
   Are you trying to tell me—”
   There was a pause. Vogel said stolidly,“I did not see it, sir.”
   “Ah? You are growing absent-minded. You would not take bribes, Vogel; I know you’re a good party man. But when you do anything, you must keep your wits about you. Wool-gathering is dangerous business in an occupied village. Resume your search.”
   Harben went out, wondering. The men definitely seemed slightly distracted by something. What the devil could be preying on their minds so that Vogel, for example, could look right at a gun and not see it? Nerves? Ridiculous. Nordics were noted for self-control. Look at the way the men moved-their coordinated rhythm that bespoke perfect military training. Only through discipline could anything valuable be attained. The body and the mind were, in fact, machines, and should be controlled. There a squad went down the street, marching left, left, left a wife and-That absurd song. Harben wondered where it had come from. It had grown like a rumor. Troops stationed in the village had passed it on, but where they had learned it Heaven knew. Harben grinned. When he got leave, he’d remember to tell the lads in Unter den Linden about that ridiculous song-it was just absurd enough to stick in your mind.
   Left. Left.
   LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition-After a while the men reported back; they hadn’t found anything.
   The antique flintlock wasn’t worth bothering about, though, as a matter of routine, it must be reported and the Polish owner questioned. Harben marched the men back to their quarters and went to Eggerth’s billet. Eggerth, however, was still busy, which was unusual, for he was usually a fast worker.
   He glowered at Harben.
   “Wait. I cannot be interrupted now.” And he returned to his scribbling. The floor was already littered with crumpled papers.
   Harben found an old copy of Jugend that he hadn’t read, and settled himself in a corner. An article on youth training was interesting. Harben turned a page, and then realized that he’d lost the thread. He went back.
   He read a paragraph, said,“Eh?” and skipped back again. The words were there; they entered his mind; they made sense-of course. He was concentrating. He wasn’t allowing that damned marching song to interfere, with its gingerbread LEFT LEFT
   LEFT a wife and SEVenteen children-Harben never did finish that article.
   Witter of the Gestapo sipped cognac and looked across the table at Herr Doktor Schneidler. Outside the caf?, sunlight beat down strongly on the Konigstrasse.
   “The Russians—” Schneidler said.
   “Never mind the Russians,” Witter broke in hastily. “I am still puzzled by that Polish affair. Guns-machine guns-hidden in that village, after it had been searched time and again. It is ridiculous. There were no raids over that locality recently; there was no way for the Poles to have got those guns in the last few weeks.”
   “Then they must have had them hidden for more than a few weeks.”
   “Hidden? We search carefully, Herr Doktor. I am going to interview that man Eggerth again. And Harben. Their records are good, but—” Witter fingered his mustache nervously. “No. We can take nothing for granted. You are a clever man; what do you make of it?”
   “That the village was not well searched.”
   “Yet it was. Eggerth and Harben maintain that, and their men support them. It’s ridiculous to suppose that bulky machine guns could have been passed over like little automatics that can be hidden under a board. So. When the troops marched into that village, the Poles killed forty-seven German soldiers by machine gunning them from the rooftops.” Witter’s fingers beat on the table top in a jerky rhythm.
   Tap.
   Tap.
   Tap-ta-tap-ta-“Eh?” Witter said. “I didn’t catch—”
   “Nothing. Merely that you will, of course, investigate carefully. You have a regular routine for such investigations, eh? Well, then-it is simply a matter of scientific logic, as in my own work.”
   “How is that progressing?” Witter asked, going off at a tangent.
   “Soon. Soon.”
   “I have heard that before. For some weeks, in fact. Have you run into a snag? Do you need help?”
   “Ach, no,” Schneidler snapped, with sudden irritation. “I want no damn fool assistants. This is precision work, Witter. It calls for splitsecond accuracy. I have been specially trained in thermodynamics, and I know just when a button should be pressed, or an adjustment made. The heat-radiation of disintegrating bodies—” Presently Schneidler stopped, confused. “Perhaps, though, I need a rest. I’m fagged out. My mind’s stale. I concentrate, and suddenly I find I have botched an important experiment. Yesterday I had to add exactly six drops of a . a fluid to a mixture I’d prepared, and before I knew it the hypo was empty, and I’d spoiled the whole thing.”
   Witter scowled.“Is something worrying you? Preying on your mind? We cannot afford to have that.
   If it is your nephew—”
   “No, no. I am not worried about Franz. He’s probably enjoying himself in Paris. I suppose I’m…
   damn!” Schneidler smashed his fist down on the table. “It is ridiculous. A crazy song!”
   Witter raised an eyebrow and waited.
   “I have always prided myself on my mind. It is a beautifully coherent and logical machine. I could understand its failing through a sensible cause-worry, or even madness. But when I can’t get an absurd nonsense rhyme out of my head-I broke some valuable apparatus today,” Schneidler confessed,compressing his lips. “Another spoiled experiment. When I realized what I’d done, I swept the whole mess off the table. I do not want a vacation; it is important that I finish my work quickly.”
   “It is important that you finish,” Witter said. “I advise you to take that vacation. The Bavarian Alps are pleasant. Fish, hunt, relax completely. Do not think about your work. I would not mind going with you, but—” He shrugged.
   Storm troopers passed along the Konigstrasse. They were repeating words that made Schneidler jerk nervously. Witter’s hands resumed their rhythm on the table top.
   “I shall take that vacation,” Schneidler said.
   “Good. It will fix you up. Now I must get on with my investigation of that Polish affair, and then a checkup on some Luftwaffe pilots—”
   The Herr Doktor Schneidler, four hours later, sat alone in a train compartment, already miles out of Berlin. The countryside was green and pleasant outside the windows. Yet, for some reason, Schneider was not happy.
   He lay back on the cushions, relaxing. Think about nothing. That was it. Let the precision tool of his mind rest for a while. Let his mind wander free. Listen to the somnolent rhythm of the wheels, clicketyclickety-CLICK!
   CLICK!
   CLICK a wife and CLlCKenteen children in STARVing condition with NOTHing but gingerbread LEFT-Schneider cursed thickly, jumped up, and yanked the cord. He was going back to Berlin. But not by train. Not in any conveyance that had wheels. Gott, no!
   The Herr Doktor walked back to Berlin. At first he walked briskly. Then his face whitened, and he lagged. But the compelling rhythm continued. He went faster, trying to break step. For a while that worked. Not for long. His mind kept slipping his gears, and each time he’d find himself going LEFT-He started to run. His beard streaming, his eyes aglare, the Herr Doktor Schneider, great brain and all, went rushing madly back to Berlin, but he couldn’t outpace the silent voice that said, faster and faster, LEFT LEFT LEFTawifeandSEVenteenchildrenin STAR Vingcondition- “Why did that raid fail?” Witter asked.
   The Luftwaffe pilot didn’t know. Everything had been planned, as usual, well in advance. Every possible contingency had been allowed for, and the raid certainly shouldn’t have failed. The R. A. F.
   planes should have been taken by surprise. The Luftwaffe should have dropped their bombs on the targets and retreated across the Channel without difficulty.
   “You had your shots before going up?”
   “Yes, sir.”
   “Kurtman, your bombardier, was killed?”
   “Yes, sir.”
   “Inexcusably?”
   There was a pause. Then—“Yes, sir.”
   “He could have shot down that Hurricane that attacked you?”
   “I… yes, sir.”
   “Why did he fail?”
   “He was… singing, sir.”
   Witter leaned back in his chair.“He was singing. And I suppose he got so interested in the song that he forgot to fire.”
   “Yes, sir.”
   “Then, why in the name of… of— Why didn’t you dodge that Hurricane?”
   “I was singing, too, sir.”
   The R. A. F. were coming over. The man at the antiaircraft whistled between his teeth and waited.
   The moonlight would help. He settled himself in the padded seat and peered into the eyepiece. All was ready. Tonight there were at least some British ships that would go raiding no more.
   It was a minor post in occupied France, and the man wasn’t especially important, except that he was a good marksman. He looked up, watching a little cloud luminous in the sky. He was reminded of a photographic negative. The British planes would be dark, unlike the cloud, until the searchlights caught them. Then-Ah, well. Left. Left. Left a wife and seventeen-They had sung that at the canteen last night, chanting it in chorus.
   A catchy piece. When he got back to Berlin-if ever-he must remember the words. How did they go?
   In starving condition-His thoughts ran on independently of the automatic rhythm in his brain. Was he dozing? Startled, he shook himself, and then realized that he was still alert. There was no danger.
   The song kept him awake, rather than inducing slumber. It had a violent, exciting swing that got into a man’s blood with its LEFT LEFT LEFT a wife-However, he must remain alert. When the R. A. F.
   bombers came over, he must do what he had to do. And they were coming now. Distantly he could hear the faint drone of -their motors, pulsing monotonously like the song, bombers for Germany, starving condition, with nothing but gingerbread LEFT!
   LEFT LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition with-Remember the bombers, your hand on the trigger, your eye to the eyepiece, with nothing but gingerbread LEFT!
   LEFT LEFT a wife and-Bombers are coming, the British are coming, but don’t fire too quickly, just wait till they’re closer, and LEFT LEFT LEFT a wife and there are their motors, and there go the searchlights, and there they come over, in starving condition with nothing but gingerbread LEFT!
   LEFT!
   LEFT a wife and SEVenteen children in-They were gone. The bombers had passed over. He hadn’t fired at all. He’d forgotten!
   They’d passed over. Not one was left. Nothing was left. Nothing but gingerbread LEFT!
   The Minister of Propaganda looked at the report as though it might suddenly turn into Stalin and bite him.“No,” he said firmly. “No, Witter. If this is false, it is false. If it is true, we dare not admit it.”
   “I don’t see why,” Witter argued. “It’s that song. I’ve been checking up for a long time, and it’s the only logical answer. The thing has swept the German-speaking world. Or it soon will.”
   “And what harm can a song do?”
   Witter tapped the report.“You read this. The troops breaking ranks and doing… what is it?…
   snake dances! And singing that piece all the while.”
   “Forbid them to sing it.” But the minister’s voice was dubious.
   “Ja, but can they be forbidden to think it? They always think of what is verboten. They can’t help it.
   It’s a basic human instinct.”
   “That is what I mean when I said we couldn’t admit the menace of this-song, Witter. It mustn’t be made important to Germans. If they consider it merely as an absurd string of words, they’ll forget it.
   Eventually,” the minister added.
   “The F?hrer—”
   “He must not know. He must not hear about this. He is a nervous type, Witter; you realize that. I hope he will not hear the song. But, even if he does, he must not realize that it is potentially dangerous.”
   “Potentially?”
   The minister gestured significantly.“Men have killed themselves because of that song. The scientist Schneidler was one. A nervous type. A manic-depressive type, in fact. He brooded over the fact that the ginger-that the phrases stuck in his mind. In a depressive mood, he swallowed poison. There have been others. Witter, between ourselves, this is extremely dangerous. Do you know why?”
   “Because it’s-absurd?”
   “Yes. There is a poem, perhaps you know it-life is real, life is earnest. Germany believes that. We are a logical race. We conquer through logic, because Nordics are the superrace. And if supermen discover that they cannot control their minds—”
   Witter sighed.“It seems strange that a song should be so important.”
   “There is no weapon against it. If we admit that it is dangerous, we double or triple its menace. At present, many people find it hard to concentrate. Some find rhythmic movements necessary-uncontrollable. Imagine what would happen if we forbade the people to think of the song.”
   “Can’t we use psychology? Make it ridiculous-explain it away?”
   “It is ridiculous already. It makes no pretense at being anything more than an absurd string of nearly meaningless words. And we can’t admit it has to be explained away. Also, I hear that some are finding treasonable meanings in it, which is the height of nonsense.”
   “Oh? How?”
   “Famine. The necessity for large families. Even desertion of the Nazi ideal. Er… even the ridiculous idea that gingerbread refers to—” The minister glanced up at the picture on the wall.
   Witter looked startled, and, after a hesitant pause, laughed.“I never thought of that. Silly. What I always wondered was why they were starving when there was still plenty of gingerbread. Is it possible to be allergic to gingerbread?”
   “I do not think so. The gingerbread may have been poisoned-a man who would desert his family might have cause to hate them, also. Perhaps hate them enough to-Captain Witter!”
   There was a blank silence. Presently Wilier got up, heiled, and departed, carefully breaking step.
   The minister looked again at the picture on the wall, tapped the bulky report before him, and shoved it away to examine a typewritten sheaf which was carefully labeled IMPORTANT. It was important. In half an hour the F?hrer would broadcast a speech, one for which the world had been waiting. It would explain certain things about dubious matters, such as the Russian campaign. And it was a good speech-excellent propaganda. There were to be two broadcasts, the first to Germany, the second to the rest of the world.
   The minister rose and walked back and forth on the rich carpet. His lip lifted in a sneer. The way to conquer any enemy was to crush him -face him and smash him. If the rest of Germany had his own mentality, his own self-confidence, that ridiculous song would lose all its force.
   “So,” the minister said. “It goes so. Left. Left. Left a wife and seventeen children-so. It cannot harm me. It can get no hold on my mind. I repeat it, but only when I wish to do so; and I wish to do so to prove that the doggerel is futile-on me, anyway. So. Left. Left. Left a wife—”
   Back and forth strode the Minister of Propaganda, his hard, clipped voice snappily intoning the phrases. This wasn’t the first time. He often repeated the song aloud-but, of course, merely to prove to himself that he was stronger than it.
   Adolf Hitler was thinking about gingerbread and Russia. There were other problems, too. It was difficult being Leader. Eventually, when a better man came along, he would step out, his work done.
   The well-worn record slipped from its groove, and Hitler pondered the speech he held. Yes, it was good. It explained much-why things had gone wrong in Russia, why the English invasion had failed, why the English were doing the impossible by way of raiding the continent. He had worried about those problems. They were not really problems, but the people might not understand, and might lose confidence in their F?hrer. However, the speech would explain everything-even Hess. Goebbels had worked for days on the psychological effects of the speech, and it was, therefore, doubly important that it go through without a hitch. Hitler reached for an atomizer and sprayed his throat, though that was really unnecessary. His voice was in top shape.
   It would be distressing if-.
   Pfui! There would be no hitch. The speech was too important. He had made speeches before, swayed people with the weapon of his oratory. The crucial point, of course, was the reference to Russia and the ill-fated spring campaign. Yet Goebbels had a beautiful explanation; it was true, too.
   “It is true,” Hitler said aloud.
   Well, it was. And sufficiently convincing. From the Russian discussion he would go on to Hess, and then-But the Russian question-that was vital. He must throw all his power into the microphones at that moment. He rehearsed mentally. A pause. Then, in a conversational voice, he would say,“At last I may tell you the truth about our Russian campaign, and why it was a triumph of strategy for German arms—”
   He’d prove it, too.
   But he must not forget for a moment how vitally important this speech was, and especially the crucial point in it. Remember. Remember. Do it exactly as rehearsed. Why, if he failed-There was no such word.
   But if he failed-No. Even if he did-But he wouldn’t. He mustn’t. He never had. And this was a crisis.
   Not an important one, after all, he supposed, though the people were no longer wholeheartedly behind him. Well, what was the worst that could happen? He might be unable to make the speech. It would be postponed. There could be explanations. Goebbels could take care of that. It wasn’t important.
   Don’t think about it.
   On the contrary, think about it. Rehearse again. The pause.“At last I may tell you—”
   It was time.
   All over Germany people were waiting for the speech. Adolf Hitler stood before the microphones, and he was no longer worried. At the back of his mind, he created a tiny phonograph record that said, over and over,“Russia. Russia.- Russia.” It would remind him what to do, at the right moment.
   Meanwhile, he launched into his speech.
   It was good. It was a Hitler speech.
   “Now!” said the record.
   Hitler paused, taking a deep breath, throwing his head arrogantly back. He looked out at the thousands of faces beneath his balcony. But he wasn’t thinking about them. He was thinking of the pause, and the next line; and the pause lengthened.
   Important! Remember! Don’t fail!
   Adolf Hitler opened his mouth. Words came out. Not quite the right words.
   Ten seconds later Adolf Hitler was cut off the air.
   It wasn’t Hitler personally who spoke to the world a few hours later. Goebbels had had a record made, and the transcription, oddly enough, didn’t mention Russia. Or any of the vital questions that had been settled so neatly. The F?hrer simply couldn’t talk about those questions. It wasn’t mike fright, exactly. Whenever Hitler reached the crucial point in his speech, he turned green, gritted his teeth, and said-the wrong thing. He couldn’t get over that semantic block. The more he tried, the less he succeeded. Finally Goebbels saw what was happening and called it off.
   The world broadcast was emasculated. At the time there was considerable discussion as to why Hitler hadn’t stuck to his announced program. He’d intended to mention Russia. Why, then-Not many people knew. But more people will know now. In fact, a lot of people in Germany are going to know.
   Things get around there. Planes go over and drop leaflets, and people whisper, and they’ll remember a certain catchy German stanza that’s going the rounds.
   Yeah. Maybe this particular copy of Astounding will find its way to England, and maybe an R. A. F.
   pilot will drop it near Berlin, or Paris, for that matter. Word will get around. There are lots of men on the continent who can read English.
   And they’ll talk.
   They won’t believe, at first. But they’ll keep their eyes open. And there’s a catchy little rhythm they’ll remember. Some day the story will reach Berlin or Berchtesgarten. Some day it’ll reach the guy with the little mustache and the big voice.
   And, a little while later-days or weeks, it doesn’t matter-Goebbels is going to walk into a big room, and there he’s going to see Adolf Hitler goose-stepping around and yelling: LEFT LEFT LEFT a wife and SEVenteen children in STARVing condition with NOTHing but gingerbread LEFT-
   THE IRON STANDARD
   Alien races didn’t have to be either friendly or unfriendly; they could be stubbornly indifferent-with serious effect.
   “So the ghost won’t walk for a year-Venusian time,” Thirkell said, spooning up cold beans with a disgusted air.
   Rufus Munn, the captain, looked up briefly from his task of decockroaching the soup.“Dunno why we had to import these. A year plus four weeks, Steve. There’ll be a month at space before we hit Earth again.”
   Thirkell’s round, pudgy face grew solemn. “What happens in the meantime? Do we starve on cold beans?”
   Munn sighed, glancing through the open, screened port of the spaceship Goodwill to where dim figures moved in the mists outside. But he didn’t answer. Barton Underhill, supercargo and handy man, who had wangled his passage by virtue of his father’s wealth, grinned tightly and said, “What d’you expect? We don’t dare use fuel. There’s just enough to get us home. So it’s cold beans or nothing.”
   “Soon it will be nothing,” Thirkell said solemnly. “We have been spendthrifts. Wasting our substance in riotous living.”
   “Riotous living!” Munn growled. “We gave most of our grub to the Venusians.”
   “Well,” Underhill murmured, “they fed us-for a month.”
   “Not now. There’s an embargo. What do they have against us, anyhow?”
   Munn thrust back his stool with sudden decision.“That’s something we’ll have to figure out. Things can’t go on like this. We simply haven’t enough food to last us a year. And we can’t live off the land—”
   He stopped as someone unzipped the valve screen and entered, a squat man with high cheekbones and a beak of a nose in a red-bronze face.
   “Find anything, Redskin?” Underhill asked.
   Mike Soaring Eagle tossed a plastisac on the table.“Six mushrooms. No wonder the Venusians use hydroponics. They have to. Only fungi will grow in this sponge of a world, and most of that’s poisonous. No use, skipper.”
   Munn’s mouth tightened. “Yeah. Where’s Bronson?”
   “Panhandling. But he won’t get a fal.” The Navaho-nodded towards the port. “Here he comes now.”
   After a moment the others heard Bronson’s slow footsteps. The engineer came in, his face red as his hair. “Don’t ask me,” he murmured. “Don’t say a word, anybody. Me, a Kerry man, trying to bum a lousy fal from a shagreen-skinned so-and-so with an iron ring in his nose like a Ubangi savage. Think of it! The shame will stay with me forever.”
   “My sympathy,” Thirkell said. “But did you get any fais?”
   Bronson glared at him.“Would I have taken his dirty coins if he’d offered them?” the engineer yelled, his eyes bloodshot. “I’d have flung them in his slimy face, and you can take my word for it. I touch their rotten money? Give me some beans.” He seized a plate and morosely began to eat.
   Thirkell exchanged glances with Underhill.“He didn’t get any money,” the latter said.
   Bronson started back with a snort.“He asked me if I belonged to the Beggars’ Guild! Even tramps have to join a union on this planet!”
   Captain Munn scowled thoughtfully.“No, it isn’t a union, Bronson, or even much like the medieval guilds. The tarkoinars are a lot more powerful and a lot less principled. Unions grew out of a definite social and economic background, and they fill a purpose-a check-and-balance system that keeps building. I’m not talking about unions; on Earth some of ’em are good-like the Air Transport-and some are graft-ridden, like Undersea Dredgers. The tarkoinars are different. They don’t fulfill any productive purpose. They just keep the Venusian system in its backwater.”
   “Yes,” Thirkell said, “and unless we’re members, we aren’t allowed to work-at anything. And we can’t be members till we pay the initiation fee-a thousand sofals.”
   “Easy on those beans,” Underhill cautioned. “We’ve only ten more cans.”
   There was silence. Presently Munn passed cigarettes.
   “We’ve got to do something, that’s certain,” he said. “We can’t get food except from the Venusians, and they Won’t give it to us. One thing in our favor: the laws are so arbitrary that they can’t refuse to sell us grub-it’s illegal to refuse legal tender.”
   Mike Soaring Eagle glumly sorted his six mushrooms.“Yeah. If we can get our hands on legal tender. We’re broke-broke on Venus-and we’ll soon be starving to death. If anybody can figure out an answer to that one—”
   This was in 1964, three years after the first successful flight to Mars, five years since Dooley and Hastings had brought their ship down in Mare Imbrium. The Moon, of course, was uninhabited, save by active but unintelligent algae. The big-chested, alert Martians, with their high metabolism and their brilliant, erratic minds, had been friendly, and it was certain that the cultures of Mars and Earth would not clash. As for Venus, till now, no ship had landed there.
   The Goodwill was the ambassador. It was an experiment, like the earlier Martian voyage, for no one knew whether or not there was intelligent life on Venus. Supplies for more than a year were stowed aboard, dehydrates, plastibulbs, concentrates and vitamin foods, but every man of the crew had a sneaking hunch that food would be found in plenty on Venus.
   There was food-yes. The Venusians grew it, in their hydroponic tanks under the cities. But on the surface of the planet grew nothing edible at all. There was little animal or bird life, so hunting was impossible, even had the Earthmen been allowed to retain their weapons. And in the beginning it had seemed like a gala holiday after the arduous space trip-a year-long fete and carnival in an alien, fascinating civilization.
   It was alien, all right. The Venusians were conservative. What was good enough for their remote ancestors was quite good enough for them. They didn’t want changes, it seemed. Their current set-up had worked O.K. for centuries; why alter it now?
   The Earthmen meant change-that was obvious.
   Result:
   a boycott of the Earthmen.
   It was all quite passive. The first month had brought no trouble; Captain Munn had been presented with the keys of the capital city, Vyring, on the outskirts of which the Goodwill now rested, and the Venusians brought food in plenty-odd but tasty dishes from the hydroponic gardens. In return, the Earthmen were lavish with their own stores, depleting them dangerously.
   And the Venusian food spoiled quickly. There was no need to preserve it, for the hydroponic tanks turned out a steady, unfailing supply. In the end the Earthmen were left with a few weeks’ stock of the food they had brought with them, and a vast pile of garbage that had been lusciously appetizing a few days before.
   Then the Venusians stopped bringing their quick-spoiling fruits, vegetables and meat-mushrooms and clamped down. The party was over. They had no intention of harming the Earthmen; they remained carefully friendly. But from now on it was Pay as You’re Served-and no checks cashed. A big meat-mushroom, enough for four hungry men, cost ten fals.
   Since the Earthmen had no fals, they got no meat-mushrooms-nor anything else.
   In the beginning it hadn’t seemed important. Not until they got down to cases and began to wonder exactly how they could get food.
   There was no way.
   So they sat in the Goodwill eating cold beans and looking like five of the Seven Dwarfs, a quintet of stocky, short, husky men, big-boned and muscular, especially chosen for their physiques to stand the rigors of space flight-and their brains, also specially chosen, couldn’t help them now.
   It was a simple problem-simple and primitive. They, the representatives of Earth’s mightiest culture, were hungry. They would soon be hungrier.
   And they didn’t have a fai-nothing but worthless gold, silver and paper currency. There was metal in the ship, but none of the pure metal they needed, except in alloys that couldn’t be broken down.
   Venus was on the iron standard.
   “-there’s got to be an answer,” Munn said stubbornly, his hard-bitten, harsh face somber. He pushed back his plate with an angry gesture. “I’m going to see the Council again.”
   “What good will that do?” Thirkell wanted to know. “We’re on the spot, there’s no getting around it.
   Money talks.”
   “Just the same, I’m going to talk to Jorust,” the captain growled. “She’s no fool.”
   “Exactly,” Thirkell said cryptically.
   Munn stared at him, beckoned to Mike Soaring Eagle and turned towards the valve. Underhill jumped up eagerly.
   “May I go?”
   Bronson gloomily toyed with his beans.“Why do you want to go? You couldn’t even play a slot machine in Vyring’s skid row-if they had slot machines. Maybe you think if you tell ’em your old man’s a Tycoon of Amalgamated Ores, they’ll break down and hand out meal tickets-eh?”
   But his tone was friendly enough, and Underhill merely grinned. Captain Munn said,“Come along, if you want, but hurry up.” The three men went out into the steaming mists, their feet sloshing through sticky mud.
   It wasn’t uncomfortably hot; the high winds of Venus provided for quick evaporation, a natural air conditioning that kept the men from feeling the humidity. Munn referred to his compass. The outskirts of Vyring were half a mile away, but the fog was, as usual, like pea soup.
   On Venus it is always bird-walking weather. Silently the trio slogged on.
   “I thought Indians knew how to live off the land,” Underhill presently remarked to the Navaho.
   Mike Soaring Eagle looked at him quizzically. -
   “I’m not a Venusian Indian,” he explained. “Maybe I could make a bow and arrow and bring down a Venusian-but that wouldn’t help, unless he had a lot of sofals in his purse.”
   “We might eat him,” Underhill murmured. “Wonder what roast Venusian would taste like?”
   “Find out and you can write a best seller when you get back home,” Munn remarked. “If you get back home. Vyring’s got a police force, chum.”
   “Oh, well,” Underhill said, and left it at that. “Here’s the Water Gate. Lord-I smell somebody’s dinner!”
   “So do I,” the Navaho grunted, “but I hoped nobody would mention it. Shut up and keep walking.”
   The wall around Vyring was in the nature of a dike, not a fortification. Venus was both civilized and unified; there were, apparently, no wars and no tariffs-a natural development for a world state. Air transports made sizzling noises as they shot past, out of sight in the fog overhead. Mist shrouded the streets, torn into tatters by occasional huge fans. Vyring, shielded from the winds, was unpleasantly hot, except indoors where artificial air conditioning could be brought into use.
   Underhill was reminded of Venice: the streets were canals. Water craft of various shapes and sizes drifted, glided or raced past. Even the beggars travelled by water. There were rutted, muddy footpaths beside the canals, but no one with a fal to his name ever walked.
   The Earthmen walked, cursing fervently as they splashed through the muck. They were, for the most part, ignored.
   A water taxi scooted towards the bank, its pilot, wearing the blue badge of his tarkoinar, hailing them.“May I escort you?” he wanted to know.
   Underhill exhibited a silver dollar.“If you’ll take this-sure.” All the Earthmen had learned Venusian quickly; they were good linguists, having been chosen for this as well as other transpianetary virtues.
   The phonetic Venusian tongue was far from difficult.
   It was no trouble at all to understand the taxi pilot when he said no.
   “Toss you for it,” Underhill said hopefully. “Double or nothing.”
   But the Venusians weren’t gamblers. “Double what?” the pilot inquired. “That coin? It’s silver.” He indicated the silver, rococo filigree on the prow of his craft. “Junk!”
   “This would be a swell place for Benjamin Franklin,” Mike Soaring Eagle remarked. “His false teeth were made of iron, weren’t they?”
   “If they were, he had a Venusian fortune in his mouth,” Underhill said.
   “Not quite.”
   “If it could buy a full-course dinner, it’s a fortune,” Underhill insisted.
   The pilot, eyeing the Earthmen scornfully, drifted off in search of wealthier fares. Munn, doggedly plodding on, wiped sweat from his forehead. Swell place, Vyring, he thought. Swell place to starve to death.
   Half an hour of difficult hiking roused Munn to a slow, dull anger. If Jorust refused to see him, he thought, there was going to be trouble, even though they’d taken away his guns. He felt capable of tearing down Vyring with his teeth. And eating the more edible portions.
   Luckily, Jorust was available. The Earthmen were ushered into her office, a big, luxurious room high above the city, with windows open to the cooling breezes. Jorust was skittering around the room on a high chair, equipped with wheels and some sort of motor. Along the walls ran a slanting shelf, like a desk and presumably serving the same function. It was shoulder-high, but Jorust’s chair raised her to its level. She probably started in one corner in the morning, Munn thought, and worked her way around the room during the day.
   Jorust was a slim, gray-haired Venusian woman with a skin the texture of fine shagreen, and alert black eyes that were wary now. She climbed down from her chair, gestured the men to seats, and took one herself. She lit a pipe that looked like an oversized cigarette holder, stuffing it with a cylinder of pressed yellow herbs. Aromatic smoke drifted up. Underhill sniffed wistfully.
   “May you be worthy of your fathers,” Jorust said politely, extending her six-fingered hand in greeting. “What brings you?”
   “Hunger,” Munn said bluntly. “I think it’s about time for a showdown.”
   Jorust watched him inscrutably.“Well?”
   “We don’t like being pushed around.”
   “Have we harmed you?” the Council head asked.
   Munn looked at her.“Let’s put our cards on the table. We’re getting the squeeze play. You’re a big shot here, and you’re either responsible or you know why. How about it?”
   “No,” Jorust said after a pause, “no, I’m not as powerful as you seem to think. I am one of the administrators. I do not make the laws. I merely see that they are carried out. We are not enemies.”
   “That might happen,” Munn said grimly. “If another expedition comes from Earth and finds us dead—”
   “We would not kill you. It is untraditional.”
   “You could starve us to death, though.”
   Jorust narrowed her eyes.“Buy food. Any man can do that, no matter what his race.”
   “And what do we use for money?” Munn asked. “You won’t take our currency. We haven’t any of yours.”
   “Your currency is worthless,” Jorust explained. “We have gold and silver for the mining-it is common here. A difal-twelve fals-will buy a good deal of food. A sofal will buy even more than that.”
   She was right, of course, Munn knew. A sofal was one thousand seven hundred twenty-eight fals.
   Yeah!
   “And how do you expect us to get any of your iron money?” he snapped.
   “Work for it, as our own people do. The fact that you are from another world does not dispose of your obligatory duty to create through labor.”
   “All right,” Munn pursued, “we’re willing. Get us a job.”
   “What kind?”
   “Dredging canals! Anything!”
   “Are you a member of the canal dredgers’ tarkoinar?”
   “No,” Munn said. “How could I have forgotten to join?” Jorust ignored the sarcasm. “You must join.
   All trades here have their tarkomars.”
   “Lend me a thousand sofals and I’ll join one.”
   “You have tried that before,” Jorust told him. “Our moneylenders reported that your collateral was worthless.”
   “Worthless! D’you mean to say we’ve nothing in our ship worth a thousand sofals to your race? It’s a squeeze play and you know it. Our water purifier alone is worth six times that to you.”
   Jorust seemed affronted.“For a thousand years we have cleansed our water with charcoal. If we changed now, we would be naming our ancestors fools. They were not fools; they were great and wise.”
   “What about progress?”
   “I see no need for it,” Jorust said. “Our civilization is a perfect unit as it stands. Even the beggars are well fed. There is no unhappiness on Venus. The ways of our ancestors have been tested and found good. So why change?”
   “But—”
   “We would merely upset the status quo if we altered the balance,” Jorust said decisively, rising.
   “May you be worthy of your fathers’ names.”
   “Listen—” Munn began.
   But Jorust was back on her chair, no longer listening.
   The three Earthmen looked at one another, shrugged and went out. The answer was definitely no.
   “And that,” Munn said, as they descended in the elevator, “is emphatically that. Jorust plans to have us starve to death. The word’s out.”
   Underhill was inclined to disagree.“She’s all right. As she said, she’s just an administrator. It’s the tcirkomars who are the pressure group here. They’re a powerful bloc.”
   “They run Venus. I know.” Munn grimaced. “It’s difficult to understand the psychology of these people. They seem unalterably opposed to change. We represent change. So they figure they’ll simply ignore us.,’
   “It won’t work,” Underhill said. “Even if we starve to death, there’ll be more Earth ships later.”
   “The same gag could work on them, too.”
   “Starvation? But—”
   “Passive resistance. There’s no law compelling Venusians to treat with Earthmen. They can simply adopt a closed-door policy, and there’s not a thing we can do about it. There’s no welcome mat on Venus.”
   Mike Soaring Eagle broke a long silence as they emerged to the canal bank.“It’s a variation of ancestor worship, their psychology. Transferred egotism, perhaps-a racial inferiority complex.”
   Munn shook his head.“You’re drawing it a bit fine.”
   “All right, maybe I am. But it boils down to worship of the past. And fear. Their present social culture has worked for centuries. They want no intrusions. It’s logical. If you had a machine that worked perfectly at the job for which it had been designed, would you want improvements?”
   “Why not?” Munn said. “Certainly I would.”
   “Why?”
   “Well, to save time. If a new attachment would make the machine double its production, I’d want that.”
   The Navaho looked thoughtful.“Suppose it turned out-say-refrigerators. There’d be repercussions.
   You’d need less labor, which would upset the economic structure.”
   “Microscopically.”
   “In that case. But there’d also be a change in the consumer’s angle. More people would have refrigerators. More people would make homemade ice cream. Sales on ice cream would drop-retail sales. The wholesalers would buy less milk. The farmers would—”
   “I know,” Munn said. “For want of a nail the kingdom was lost. You’re speaking of microcosms.
   Even if you weren’t, there are automatic adjustments-there always are.”
   “An experimental, growing civilization is willing to stand for such adjustments,” Mike Soaring Eagle pointed out. “The Venusians are ultraconservative. They figure they don’t need to grow or change any more. Their system has worked for centuries. It’s perfectly integrated. Intrusion of anything might upset the apple cart. The tarkoinars have the power, and they intend to keep it.”
   “So we starve,” Underhill put in.
   The Indian grinned at him.“Looks like it. Unless we can dope out some way of making money.”
   ““We ought to,” Munn said. “We were chosen for our I.Q., among other things.”
   “Our talents aren’t too suitable,” Mike Soaring Eagle remarked, kicking a stone into the canal.
   “You’re a physicist. I’m a naturalist. Bronson’s an engineer and Steve Thirkell’s a sawbones. You, my useless young friend, are a rich man’s son.”
   Underhill smiled in an embarrassed fashion.“Well, dad flame up the hard way. He knew how to make money. That’s what we need now, isn’t it?”
   “How did he clean up?”
   “Stock market.”
   “That helps a lot,” Munn said. “I think our best plan is to find some process the Venusians really need, and then sell it to them.”
   “If we could wireless back to Earth for help—” Underhill began.
   “—then we’d have nothing to worry about,” the Navaho ended. “Unfortunately Venus has a Heaviside layer, so we can’t wireless. You’d better try your hand at inventing something, skipper. But whether or not the Venusians will want it afterwards, I don’t know.”
   Munn brooded.“The status quo can’t remain permanently that way. It ain’t sensible, as my grandfather used to say about practically everything. There are always inventors. New processes-they’ve got to be assimilated into the social set-up. I should be able to dope out a gadget. Even a good preservative for foods might do it.”
   “Not with the hydroponic gardens producing as they do.”
   “Um-m. A better mousetrap-something useless but intriguing. A one-armed bandit—”
   “They’d pass a law against it.”
   “Well, you suggest something.”
   “The Venusians don’t seem to know much about genetics. If I could produce some unusual foods by crossbreeding… eh?”
   “Maybe,” Munn said. “Maybe.”
   Steve Thirkell’s pudgy face looked into the port. The rest of the party were seated at the table, scribbling on stylopads and drinking weak coffee.
   “I have an idea,” Thirkell said.
   Munn grunted.“I know your ideas. What is it now?”
   “Very simple. A plague strikes the Venusians and I find an antivirus that will save them. They will be grateful—”
   “-and you’ll marry Jorust and rule the planet,” Munn finished. “Ha!”
   “Not exactly,” Thirkell went on imperturbably. “If they’re not grateful, we’ll simply hold out on the antitoxin till they pay up.”
   “The only thing wrong with that brainstorm is that the Venusians don’t seem to be suffering from a plague,” Mike Soaring Eagle pointed out. “Otherwise it’s perfect.”
   Thirkell sighed.“I was afraid you’d mention that. Maybe we could be unethical-just a little, you know-and start a plague. Typhoid or something.”
   “What a man!” the Navaho said admiringly. “You’d make a grand murderer, Steve.”
   “I have often thought so. But I didn’t intend to go as far as murder. A painful, incapacitating disease—”
   “Such as?” Munn asked.
   “Diphtheria?” the murderous physician suggested hopefully.
   “A cheerful prospect,” Mike Soaring Eagle muttered. “You sound like an Apache.”
   “Diphtheria, beriberi, leprosy, bubonic plague,” Pat Bronson said violently. “I vote for all of ’em.
   Give the nasty little frogs a taste of their own medicine. Wallop’em good.”
   “Suppose we let you start a mild plague,” Munn said. “Something that couldn’t conceivably be fatal—how would you go about it?”
   “Pollute the water supply or something… eh?”
   “So. What with?”
   Thirkell suddenly looked heartbroken.“Oh! Oh!”
   Munn nodded.“The Goodwill isn’t stocked for that sort of thing. We’re germless. Antiseptic inside and out. Have you forgotten the physical treatment they gave us before we left?”
   Bronson cursed.“Never will I forget that-a hypo every hour! Antitoxins, shots, ultraviolet X-rays, till my bones turned green.”
   “Exactly,” Munn said. “We’re practically germless. It’s a precaution they had to take, to prevent our starting a plague on Venus.”
   “But we want to start a plague,” Thirkell said plaintively.
   “You couldn’t even give a Venusian a head cold,” Munn told him. “So that’s out. What about Venusian anaesthetics? Are they as good as ours?”
   “Better,” the physician admitted. “Not that they need them, except for the children. Their synapses are funny. They’ve mastered self-hypnosis so they can block pain when it’s necessary.”
   “Sulfa drugs?”
   “I’ve thought of that. They’ve got those, too.”
   “My idea,” Bronson broke in, “is water power. Or dams. Whenever it rains, there’s a flood.”
   “There’s good drainage, though,” Munn said. “The canals take care of that.”
   “Now let me finish! Those fish-skinned so-and-sos have hydropower, but it isn’t efficient. There’s so much fast water all over the place that they build plants wherever it seems best-thousands of them-and half the time they’re useless, when the rains concentrate on another district. Half ofthe plants are inoperable all the time. Which costs money. If they’d build dams, they’d have a steady source of power — without the terrific overhead.”
   “It’s a thought,” Munn acknowledged.
   Mike Soaring Eagle said,“I’ll stick to my crossbreeds in the hydroponic gardens. I can raise beefsteak-mushrooms to taste of Worcester-shire sauce or something. An appeal to the palate, you know—”
   “Fair enough. Steve?”
   Thirkell rumpled his hair.“I’ll think of an angle. Don’t rush me.”
   Munn looked at tJnderhill.“Any flashes of intellect, chum?”
   The youngster grimaced.“Not just now. All I can think of is manipulating the stock market.”
   “Without money?”
   “That’s the trouble.”
   Munn nodded.“Well, my own idea is advertising. As a physicist, it’s in my line.”
   “How?” Bronson wanted to know. “Demonstrating atom-smashing? A strong-man act?”
   “Pipe down. Advertising isn’t known on Venus, though commerce is. That’s funny. I should think the retailers would jump at the chance.”
   “They’ve got radio commercials.”
   “Stylized and ritualistic. Their televisors are ready-made for splash advertising. A visual blurb…
   yeah. Trick gadgets I could make to demonstrate the products. Why not?”
   “I think I’ll build an X-ray machine,” Thirkell said suddenly, “if you’ll help me, skipper.”
   Munn said sure.“We’ve got the equipment-and the blueprints. Tomorrow we’ll start. It must be pretty late.”
   It was, though there was no sunset on Venus. The quintet retired, to dream of full-course dinners-all but Thirkell, who dreamed he was eating a roast chicken that abruptly turned into a Venusian and began to devour him, starting at the feet. He woke up sweating arid cursing, took some nembutal, and finally slept again.
   The next morning they scattered. Mike Soaring Eagle took a microscope and other gadgets to the nearest hydroponic center and went to work. He wasn’t allowed to carry spores back to the Goodwill, but there was no objection to his experimenting in Vyring itself. He made cultures and used forced-growth vitamin complexes and hoped for the best.
   Pat Bronson went to see Skottery, head of Water Power. Skottery was a tall, saturnine Venusian who knew a lot about engineering and insisted on showing Bronson the models in his office before they settled down to a talk.
   “How many power stations do you have?” Bronson asked.
   “Third power twelve times four dozens. Forty-two dozen in this district.”
   Nearly a million altogether, Bronson made it.“How many in actual operation now?” he carried on.
   “About seventeen dozen.”
   “That means three hundred idle-twenty-five dozen, that is. Isn’t the upkeep a factor?”
   “Quite a factor,” Skottery acknowledged. “Aside from the fact that some of those stations are now permanently inoperable. The terrain changes rapidly. Erosion, you know. We’ll build one station on a gorge one year, and the next the water will be taking a different route. We build about a dozen a day.
   But we salvage something from the old ones, of course.”
   Bronson had a brainstorm.“No watershed?”
   “Eh?”
   The Earthman explained. Skottery shook his shoulders in negation.“We have a different type of vegetation here. There’s so much water that roots don’t have to strike deeply.”
   “But they need soil?”
   “No. The elements they need are in suspension in the water.”
   Bronson described how watersheds worked.“Suppose you imported Earth plants and trees and forested the mountains. And built dams to retain your water. You’d have power all the time, and you’d need only a few big stations. And they’d be permanent.”
   Skottery thought that over.“We have all the power we need.”
   “But look at the expense!”
   “Our rates cover that.”
   “You could make more money-difals and sofals—”
   “We have made exactly the same profits for three hundred years,” Skottery explained. “Our net remains constant. It works perfectly. You fail to understand our economic system, I see. Since we have everything we need, there’s no use making more money-not even a fal more.”
   “Your competitors—”
   “We have only three, and they are satisfied with their profits.”
   “Suppose I interest them in my plan?”
   “But you couldn’t,” Skottery said patiently. “They wouldn’t be interested any more than I am. I’m glad you dropped in. May you be worthy of your father’s name.”
   “Ye soulless fish!” Bronson yelled, losing his temper. “Is there no red blood in your green-skinned carcass? Does no one on this world know what fight means?” He hammered a fist into his palm. “I wouldn’t be worthy of the old Seumas Bronson’s name unless I took a poke at that ugly phiz of yours right now—”
   Skottery had pressed a button. Two large Venusians appeared. The head of Water Power pointed to Bronson.
   “Remove it,” he said.
   Captain Rufus Munn was in one of the telecasting studios with Bart Underhill. They were sitting beside Hakkapuy, owner of Veetsy-which might be freely translated as Wet Tingles. They were watching the telecast commercial plug for Hakkapuy’s product, on the ‘visor screen high on the wall.
   A Venusian faded in, legs wide apart, arms akimbo. He raised one hand, six fingers spread wide.
   “All men drink water. Water is good. Life needs water. Veetsy is good also. Four fals buys a globe of Veetsy. That is all.”
   He vanished. Colors rippled across the screen and music played in off-beat rhythm. Munn turned to Hakkapuy.
   “That isn’t advertising. You can’t get customers that way.”
   “Well, it’s traditional,” Hakkapuy said weakly.
   Munn opened the pack at his feet, brought out a tall glass beaker, and asked for a globe of Veetsy. It was given him, and he emptied the green fluid into his beaker. After that, he dropped in a half dozen colored balls and added a chunk of dry ice, which sank to the bottom. The balls went up and down rapidly.
   “See?” Munn said. “Visual effect. The marbles are only slightly heavier than Veetsy. It’s the visual equivalent of Wet Tingles. Show that on the televisor, with a good sales talk, and see how your sales curve jumps.”
   Hakkapuy looked interested.“I’m not sure—”
   Munn dragged out a sheaf of papers and hammered at the breach in the wall. After a time a fat Venusian came in and said,“May you be worthy of your ancestors’ names.” Haklcapuy introduced him as Lorish.
   “I thought Lorish had better see this. Would you mind going over it again?”
   “Sure,” Munn said. “Now the principle of display windows—” When he had finished, Hakkapuy looked at Lorish, who shook his shoulders slowly.
   “No,” he said.
   Hakkapuy blew out his lips.“It would sell more Veetsy.”
   “And upset the economy charts,” Lorish said. “No.”
   Munn glared at him.“Why not? Hakkapuy owns Veetsy, doesn’t he? Who are you, anyhow-a censor?”
   “I represent the advertisers’ tarkomar,” Lorish explained. “You see, advertising on Venus is strongly ritual. It is never changed. Why should it be? If we let Hakkapuy use your ideas, it would be unfair to other makers of soft drinks.”
   “They could do the same thing,” Munn pointed out.
   “A pyramiding competition leading to ultimate collapse. Hakkapuy makes enough money. Don’t you, Hakkapuy?”
   “I suppose so.”
   “Are you questioning the motives of the tarkomars?”
   Hakkapuy gulped.“No,” he said hastily. “No, no, no! You’re perfectly right.”
   Lorish looked at him.“Very well. As for you, Earthman, you had better not waste your time pursuing this-scheme-further.”
   Munn reddened.“Are you threatening me?”
   “Of course not. I simply mean that no advertiser could use your idea without consulting my tarkoinar, and we would veto it.”
   “Sure,” Munn said. “O.K. Come on, Bert. Let’s get out of here.” They departed, to stroll along a canal bank and confer. Underhill was thoughtful.
   “The tarkomars have held the balance of power for a long time, it looks like. They want things to stay as they are. That’s obvious.”
   Munn growled.
   Underhill went on,“We’d have to upset the whole apple cart to get anywhere. There’s one thing in our favor, though.”
   “What?”
   “The laws.”
   “How do you figure that out?” Munn asked. “They’re all against us.”
   “So far-yes. But they’re traditionally rigid and unswerving. A decision made three hundred years ago can’t be changed except by a long court process. If we can find a loophole in those laws, they can’t touch us.”
   “All right, find the loophole,” Munn said grumpily. “I’m going back to the ship and help Steve build an X-ray machine.”
   “I think I’ll go down to the stock exchange and snoop,” Underhill said. “It’s just possible—”
   After a week, the X-ray device was finished. Munn and Thirkell looked through the Vyring law records and found they were permitted to sell a self-created device without belonging to a tarkomar, provided they obeyed certain trivial restrictions. Leaflets were printed and strewed around the city, and the Venusians came to watch Munn and Thirkell demonstrating the merits of Roentgen rays. -
   Mike Soaring Eagle knocked off work for the day and recklessly smoked a dozen cigarettes from his scanty store, burning with dull fury as he puffed. He had run into trouble with his hydroponic cultures.
   “Crazy!” he told Bronson. “Luther Burbank would have gone nuts-the way I’m going. How the devil can I guess-pollinate those ambiguous specimens of Venusian flora?”
   “Well, it doesn’t seem exactly fair,” Bronson consoled. “Eighteen sexes, eh?”
   “Eighteen so far. And four varieties that apparently haven’t any sex at all. How can you crossbreed those perverted mushrooms? You’d have to exhibit the result in a side show.”
   “You’re getting nowhere?”
   “Oh, I’m getting places,” Mike Soaring Eagle said bitterly. “I’m getting all sorts of results. The trouble is nothing stays constant. I get a rum-flavored fungus one day, and it doesn’t breed true-its spores turn into something that tastes like turpentine. So you see.”
   Bronson looked sympathetic.“Can’t you swipe some grub when they’re not looking? That way the job wouldn’t be a complete washout.”
   “They search me,” the Navaho said.
   “The dirty skunks,” Bronson yelped. “What do they think we are? Crooks?”
   “Mph. Something’s going on outside. Let’s take a look.”
   They went out of the Goodwill to find Munn arguing passionately with Jorust, who had come in person to examine the X-ray machine. A crowd of Venusians watched avidly. Munn’s face was crimson.
   “I looked it up,” he was saying. “You can’t stop me this time, Jorust. It’s perfectly legal to build a machine and sell it outside the city limits.”
   “Certainly,” Jorust said. “I’m not complaining about that.”
   “Well? We’re not breaking any law.”
   The woman beckoned, and a fat Venusian waddled forward.“Patent three gross squared fourteen two dozen, issued to Metzi-Stang of Mylosh year fourth power twelve, subject sensitized plates.”
   “What’s that?” Munn asked.
   “It’s a patent,” Jorust told him. “It was issued some time ago to-a Venusian inventor named Metzi-Stang. A tarkoinar bought and suppressed the process, but it’s still illegal to infringe on it.”
   “You mean somebody’s already invented an X-ray machine on Venus?”
   “No. Merely sensitized film. But that’s part of your device, so you can’t sell it.”
   Thirkell pushed forward.“I don’t need film—”
   The fat Venusian said,“Vibrationary patent three gross two dozen and seven—”
   “What now?” Munn broke in.
   Jorust smiled.“Machines employing vibration must not infringe on that patent.”
   “This is an X-ray machine,” Thirkell snapped.
   “Light is vibration,” Jorust told him. “You can’t sell it without buying permission from the tarkomar now owning that patent. It should cost-let’s see-five thousand sofals or so.”
   Thirkell turned abruptly and went into the ship, where he mixed a whisky-and-soda and thought wistfully about diphtheria germs. After a time the others appeared, looking disconsolate.
   “Can she do it?” Thirkell asked.
   Munn nodded.“She can do it, chum. She’s done it.”
   “We’re not infringing on their patents.”
   “We’re not on Earth. The patent laws here are so wide that if a man invents a gun, nobody else can make telescopic sights. We’re rooked again.”
   Underhill said,“It’s the tarkoniars again. When they see a new process or invention that might mean change, they buy it up and suppress it. I can’t think of any gadget we could make that wouldn’t be an infringement on some Venusian patent or other.”
   “They stay within the -law,” Munn pointed out. “Their law. So we can’t even challenge them. As long as we’re on Venus, we’re subject to their jurisprudence.”
   “The beans are getting low,” Thirkell said morosely.
   “Everything is,” the captain told him. “Any ideas, somebody?”
   There was silence. Presently Underhill took out a globe of Veetsy and put it on the table.
   “Where’d you, get that?” Bronson asked. “It costs four fris.”
   “It’s empty,” Underhill said. “I found it in an ash can. I’ve been-investigating glassite-the stuff they use for things like this.”
   “What about it?”
   “I found out how they make it. It’s a difficult, expensive process. It’s no better than our flexiglass, and a lot harder to make. If we had a flexiglass factory here—”
   “Well?”
   “The bottom would drop out of Amalgamated Glassite.”
   “I don’t get it,” Bronson said. “So what?”
   “Ever heard of a whispering campaign?” Underhill asked. “My father wangled many an election that way, the old devil. Suppose we passed the word around that there was a new process for making a cheaper, better substitute for glassite? Wouldn’t Amalgamated stock drop?”
   “Possibly,” Munn said. “We could clean up.”
   “What with?”
   “Oh.” Underhill was silent. “It takes money to make money.”
   “Always.”
   “I wonder. Here’s another idea. Venus is on the iron standard. Iron’s cheap on Earth. Suppose we talked about bringing in iron here -strewing it broadcast. There’d be a panic, wouldn’t there?”
   “Not without some iron to strew around,” Munn said. “Counterpropaganda would be telecast; we couldn’t compete with it. Our whispering campaign would be squashed before we got it started. The Venusian government-the tarkomars-would simply deny that Earth had unlimited iron supplies. We wouldn’t profit, anyway.”
   “There must be some angle,” Underhill scowled. “There’s got to be. Let’s see. What’s the basis of the Venusian system?”
   “No competition,” Mike Soaring Eagle said. “Everybody has all he wants.”
   “Maybe. At the top. But the competitive instinct is too strong to be suppressed like that. I’ll bet plenty of Venusians would like to make a few extra fals.”
   “Where does that get us?” Munn wanted to know.
   “The way my father did it… Hm-m-m. He manipulated, pulled the wires, made people come to him. What’s the weak spot in Venusian economy?”
   Munn hesitated.“Nothing we can strike at-we’re too handicapped.” Underhill shut his eyes. “The basis of an economic and social system is-what?”
   “Money,” Bronson said.
   “No. Earth’s on the radium standard. Years ago it was gold or silver. Venus is on iron. And there’s the barter system, too. Money’s a variable.”
   “Money represents natural resources—” Thirkell began.
   “Man-hours,” Munn put in quietly.
   Underhill jumped.“That’s it! Of course-man-hours! That’s the constant. The amount of production a man can turn out in an hour represents an arbitrary constant-two dollars, a dozen difals or whatever it is. That’s the base for any economic set-up. And it’s the base we’ve got to hit. The ancestor worship,the power of the tarkomars-they’re superficial really. Once the basic system is challenged, they’ll go down.”
   “I don’t see where it gets us,” Thirkell said.
   “Make the man-hours variable,” Underhill explained. “Once we do that, anything can happen.”
   “Something had better happen,” Bronson said, “and quick. We’ve little food left.”
   “Shut up,” Munn said. “I think the kid’s got the right angle. Alter the man-hour constant, eh? How can we do that? Specialized training? Train a Venusian to turn out twice as much stuff in the same period of time? Skilled labor?”
   “They’ve got skilled labor,” Underhill said. “If we could make ’em work faster, or increase their stamina—”
   “Benzedrine plus,” Thirkell interrupted. “With enough caffeine, vitamin complex and riboflavin-I could whip up a speeder-upper, all right.”
   Munn nodded slowly.“Pills, not shots. If this works out, we’ll have to do it undercover after a while.”
   “What the devil will it get us to make the Venusians work faster?” Bronson asked.
   Underhill snapped his fingers.“Don’t you see? Venus is ultraconservative. The economic system is frozen static. It isn’t adapted to change. There’ll be hell popping!”
   Munn said,“We’ll need advertising to arouse public interest first of all. A practical demonstration.”
   He looked around the table, his gaze settling on Mike Soaring Eagle.“Looks like you’re elected, Redskin. You’ve more stamina than any of us, according to the tests we took back on Earth.”
   “All right,” the Navaho said. “What do I do?”
   “Work!” Underhill told him. “Work till you drop!”
   It began early the next morning in the main plaza of Vyring. Munn had checked up carefully, determined to make sure nothing would go wrong, and had learned that a recreation building was to be constructed on the site of the plaza.“Work won’t start for several weeks,” Jorust said. “Why?”
   “We want to dig a hole there,” Munn said. “Is it legal?”
   The Venusian smiled.“Why, of course. That’s public domain-until the contractors begin. But a demonstration of your muscular prowess won’t help you, I’m afraid.”
   “Eh?”
   “I’m not a fool. You’re trying to land a job. You hope to do that by advertising your abilities. But why do it in just this way? Anybody can dig a hole. It isn’t specialized.”
   Munn grunted. If Jorust wanted to jump at that conclusion, swell. He said,“It pays to advertise. Put a steam shovel to work, back on Earth, and a crowd will gather to watch it. We don’t have a steam shovel, but—”
   “Well, whatever you like. Legally you’re within your rights. Nevertheless you can’t hold a job without joining a tarkoinar.”
   “Sometimes I think your planet would be a lot better off without the tarkoinars,” Munn said bluntly.
   Jorust moved her shoulders.“Between ourselves, I have often thought so. I am merely an administrator, however. I have no real power. I do what I’m told to do. If I were permitted, I would be glad to lend you the money you need—”
   “What?” Munn looked at her. “I thought—”
   The woman froze.“It is not permitted. Tradition is not always wisdom, but I can do nothing about it.
   To defy the tarkomars is unthinkable and useless. I am sorry.”
   Munn felt a little better after that, somehow. The Venusians weren’t all enemies. The all-powerful tarkomars, jealous of their power, fanatically desirous of preserving the status quo, were responsible for this mess.
   When he got back to the plaza, the others were waiting. Bronson had rigged up a scoreboard, in phonetic Venusian, and had laid out mattock, pick, shovel, wheelbarrow and boards for the Navaho, who stood, a brawny, red-bronze figure, stripped to the waist in the cool wind. A few canal-boats had stopped to watch.
   Munn looked at his watch.“O.K., Redskin. Let’s go. Steve can start—”
   Underhill began to beat a drum. Bronson put figures on the scoreboard: 4:03:00, Venusian Vyring Time. Thirkell went to a nearby camp table, littered with bottles and medical equipment, shook from a vial one of the stimulant pills he had concocted, and gave it to Mike Soaring Eagle. The Indian ate it, heaved up the mattock and went to work.
   That was all.
   A man digging a hole. Just why the spectacle should be so fascinating no one has ever figured out.
   The principle remains the same, whether it’s a steam shovel scooping out half a ton of earth at a bite, or a sweating, stocky Navaho wielding shovel and pick. The boats grew thicker.
   Mike Soaring Eagle kept working. An hour passed. Another. There were regular, brief rest periods, and Mike kept rotating his tools, to get all his muscles into play. After breaking earth for a while with the mattock, he would shovel it into the wheelbarrow, roll his burden up a plank and dump it on an ever growing pile some distance away. Three hours. Four. Mike knocked off for a brief lunch. Bronson kept track of the time on his scoreboard.
   Thirkell gave the Navaho another pill.“How’re you doing?”
   “Fine. I’m tough enough.”
   “I know, but these stimulants-they’ll help.”
   Underhill was at a typewriter. He had already ground out a tremendous lot of copy, for he had been working since Mike Soaring Eagle started. Bronson had discovered a long-forgotten talent and was juggling makeshift Indian clubs and colored balls. He’d been keeping that up for quite a while, too.
   Captain Rufus Munn was working a sewing machine. He didn’t especially like the task, but it was precision work, and therefore helpful to the plan. All the party except Thirkell was doing something, and the physician was busy administering pills and trying to look like an alchemist.
   Occasionally he visited Munn and Underhill, collected stacks of paper and carefully sewn scraps of cloth, and deposited them in various boxes near the canal, labelled,“Take One.” On the cloth a legend was machine-embroidered in Venusian: “A Souvenir from Earth.” The crowds thickened.
   The Earthmen worked on. Bronson kept juggling, with pauses for refreshment. Eventually he experimented with coin and card tricks. Mike Soaring Eagle kept digging. Munn sewed. Underhill continued to type-and the Venusians read what his flying fingers turned out.
   “Free! Free! Free!” the leaflets said. “Souvenir pillow-case covers from Earth! A free show! Watch the Earthmen demonstrate stamina, dexterity and precision in four separate ways. How long can they keep it up? With the aid of POWER PILLS-indefinitely! Their output is doubled and their precision increased by POWER PILLS-they pep you upA medical product of Earth that can make any man worth twice his weight in sofals!”
   It went on like that. The old army game-with variations. The Venusians couldn’t resist. Word got around. The mob thickened. How long could the Earthmen keep up the pace?
   They kept it up. Thirkell’s stimulant pills-as well as the complex shots he had given his companions that morning-seemed to be working. Mike Soaring Eagle dug like a beaver. Sweat poured from his shining red-bronze torso. He drank prodigiously and ate salt tablets.
   Munn kept sewing, without missing a stitch. He knew that his products were being scanned closely for signs of sloppy workmanship. Bronson kept juggling and doing coin tricks, never missing.
   Underhill typed with aching fingers.
   Five hours. Six hours. Even with the rest periods, it was gruelling. They had brought food from the Goodwill, but it wasn’t too palatable. Still, Thirkell had selected it carefully for caloric.
   Seven hours. Eight hours. The crowds made the canals impassable. A policeman came along and argued with Thirkell, who told him to see Jorust. Jorust must have put a flea in his ear, for he came back to watch, but not to interfere.
   Nine hours. Ten hours. Ten hours of Herculean effort. The men were exhausted-but they kept going.
   They had made their point by then, though, for a few Venusians approached Thirkell and inquired about the Power Pills. What were they? Did they really make you work faster? How could they buy the-The policeman appeared to stand beside Thirkell.“I’ve a message from the medical tarkomar,” he announced. “If you try to sell any of those things, you go to jail.”
   “Wouldn’t think-of it,” Thirkell said. “We’re giving away free samples. Here, buddy.” He dug into a sack and tossed the nearest Venusian a Power Pill. “Two days’ work in that instead of your usual one.
   Come back for more tomorrow. Want one, pal? Here. You, too. Catch.”
   “Wait a minute—” the policeman said.
   “Go get a warrant,” Thirkell told him. “There’s no law against making presents.”
   Jorust appeared with a burly, intolerant-looking Venusian. She introduced the latter as head of the Vyring tarkomars.
   “And I’m here to tell you to stop this,” the Venusian said.
   Thirkell knew what to say. His companions kept on with their work, but he felt them watching and listening.
   “What rule do you invoke?”
   “Why… why, peddling.”
   “I’m not selling anything. This is public domain; we’re putting on a free show.”
   “Those… ah… Power Pills—”
   “Free gifts,” Thirkell said. “Listen, pal. When we gave all our food to you Venusian crooks, did you squawk? No, you took it. And then clamped down. When we asked for our grub back, you just told us that we had no legal recourse; possession is nine points of the law, and we had a perfect right to make free gifts. That’s what we’re doing now -giving presents. So what?”
   Jorust’s eyes were twinkling, but she hooded them swiftly. “I fear he speaks the truth. The law protects him. It is no great harm.”
   Thirkell, watching her, wondered. Had Jorust guessed the right answer? Was she on their side? The tarkoinar leader turned dark green, hesitated, swung on his heel and went away. Jorust gave the Earthmen a long, enigmatic look, moved her shoulders and followed.
   “I’m still stiff,” Mike Soaring Eagle said a week later in the Goodwill. “Hungry, too. When do we get grub?”
   Thirkell, at the valve, handed out a Power Pill to a Venusian and came back rubbing his hands and grinning.“Wait. Just wait. What’s going on, skipper?”
   Munn nodded towards Underhill.“Ask the kid. He got back from Vyring a few minutes ago.”
   Underhill chuckled.“There was hell popping. All in a week, too. We’ve certainly struck at the economic base. Every Venusian who labors on a piecework basis wants our pills, so he can speed up his production and make more fals. It’s the competitive instinct-which is universal.” -
   “Well?” Bronson asked. “How do the lizard-faced big shots like that?”
   “They don’t like it. It’s hit the economic set-up they’ve had for centuries. Till now, one Venusian would make exactly ten sofals a week-say-by turning out five thousand bottle caps. With the pills Steve made up, he’s turning out eight or ten thousand and making correspondingly more dough. The guy at the next bench says what the hell, and comes to us for a Power Pill for himself. Thus it goes.
   And the lovely part is that not all the labor is on piecework basis. It can’t be. You need tangibles for piecework. Running a weather machine has got to be measured by time-not by how many raindrops you make in a day.”
   Munn nodded.“Jealousy, you mean?”
   Underhill said,“Well, look. A weather-machine operator has been making ten sofals a week, the same as a bottle capper on piecework. Now the bottle capper’s making twenty sofals. The weather-machine man doesn’t see the point. He’s willing to take Power Pills, too, but that won’t step up his production. He asks for a raise. If he gets it, the economy is upset even more. If he doesn’t, other weather-machine operators get together with him and figure it’s unfair discrimination. They get mad at the tarkoinars. They strike!”
   Mike Soaring Eagle said,“The tarkomars have forbidden work to any Venusian taking Power Pills.”
   “And still the Venusians ask us for Power Pills. So what? How can you prove a man’s been swallowing them? His production steps up, sure, but the tarkoinctrs can’t clamp down on everybody with a good turnout. They tried that, and a lot of guys who never tried the Power Pills got mad. They werefast workers, that was all.”
   “The demonstration we put on was a good idea,” Thirkell said. “It was convincing. I’ve had to cut down the strength of the pills-we’re running low-but the power of suggestion helps us.”
   Underhill grinned.“So the base-the man-hour unit-had gone cockeyed. One little monkey wrench, thrown where it’ll do the most good. It’s spreading, too. Not only Vyring. The news is going all over Venus, and the workers in the other cities are asking why half of Vyring’s laborers should get better pay.
   That’s where the equal standard of exchange helps us-one monetary system all over Venus. Nothing has ever been off par here for centuries. Now—”
   Munn said,“Now the system’s toppling. It’s a natural fault in a perfectly integrated, rigid set-up. For want of a nail the tarkomars are losing their grip. They’ve forgotten how to adjust.”
   “It’ll spread,” Underhill said confidently. “It’ll spread. Steve, here comes another customer.”
   Underhill was wrong. Jorust and the Vyring tarkomar leader came in.“May you be worthy of your ancestors’ names,” Munn said politely. “Drag up a chair and have a drink. We’ve still got a few bulbs of beer left.”
   Jorust obeyed, but the Venusian rocked on his feet and glowered. The woman said,“Malsi is distressed. These Power Pills are causing trouble.”
   “I don’t know why,” Munn said. “They increase production, don’t they?”
   Malsi grimaced.“This is a trick! A stratagem! You are abusing our hospitality!”
   “What hospitality?” Bronson wanted to know.
   “You threatened the system,” Malsi plunged on doggedly. “On Venus there is no change. There must be none.”
   “Why not?” Underhill asked. “There’s only one real reason, and you know it. Any advances might upset the tarkoinars-threaten the power they hold. You racketeers have had the whip hand for centuries.
   You’ve suppressed inventions, kept Venus in a backwater, tried to drive initiative out of the race, just so you could stay on top. It can’t be done. Changes happen; they always do. If we hadn’t come, there’d have been an internal explosion eventually.”
   Malsi glared at him.“You will stop making these Power Pills.”
   “Point of law,” Thirkell said softly. “Show precedent.”
   Jorust said,“The right of free gift is one of the oldest on Venus. That law could be changed, Malsi, but I don’t think the people would like it.”
   Munn grinned.“No. They wouldn’t. That would be the tipoff. Venusians have learned it’s possible to make more money. Take that chance away from them, and the tarko mars won’t be the benevolent rulers any more.”
   Malsi turned darker green.“We have power—”
   “Jorust, you’re an administrator. Are we protected by your laws?” Underhill asked.
   She moved her shoulders.“Yes, you are. The laws are sacrosanct. Perhaps because they have always been designed to protect the tarkomars.”
   Malsi swung towards her.“Are you siding with the Earthmen?”
   “Why, of course not, Malsi. I’m merely upholding the law, according to my oath of office. Without prejudice-that’s it, isn’t it?”
   Munn said,“We’ll stop making the Power Pills if you like, but I warn you that it’s only a respite. You can’t halt progress.”
   Malsi seemed unconvinced.“You’ll stop?”
   “Sure. If you pay us.”
   “We cannot pay you,” Malsi said stubbornly. “You belong to no tarhomar. It would be illegal.”
   Jorust murmured,“You might give them a free gift of-say-ten thousand sofals.”
   “Ten thousand!” Malsi yelped. “Ridiculous!”
   “So it is,” Underhill said. “Fifty thousand is more like it. We can live well for a year on that.”
   A Venusian came to the valve, peeped in and said:“I made twice as many difals today. May I have another Power Pill?” He saw Malsi and vanished with a small shriek.
   Munn shrugged.“Suit yourself. Pay up, or we go on handing out Power Pills-and you’ll have to adjust a rigid social economy. I don’t think you can do it.”
   Jorust touched Malsi’s arm. “There is no other way.”
   “I—” The Venusian by now was almost black with impotent rage. “All right,” he capitulated, spitting the words between his teeth. “I won’t forget this, Jorust.”
   “But I must administer the laws,” the woman said. “Why, Malsi! The rule of the tarkoinars has always been unswerving honesty.”
   Malsi didn’t answer. He scribbled a credit check for fifty thousand sofals, validated it and gave the tag to Munn. After that he sent a parting glare around the cabin and stamped out.
   “Well!” Bronson said. “Fifty grand! Tonight we eat!”
   “May you be worthy of your fathers’ names,” Jorust murmured. At the valve she turned. “I’m afraid you’ve upset Malsi.”
   “Too bad,” Munn said hypocritically.
   Jorust moved her shoulders slightly.“Yes. You’ve upset Malsi. And Malsi represents the tarkomars—”
   “What can he do about it?” Underhill asked.
   “Nothing. The laws won’t let him. But-it’s nice to know the tarkomars aren’t infallible. I think the word will get around.”
   Jorust winked gravely at Munn and departed, looking as innocent as a cat, and as potentially dangerous.
   “Well!” Munn said. “What does that mean? The end of the tarkomar’s rule, maybe?”
   “Maybe,” Bronson said. “I don’t give a damn. I’m hungry and I want a beefsteak-mushroom. Where can we cash a check for fifty grand?”
   COLD WAR
   Chapter 1. Last of the Pughs
   I’ll never have a cold in the head again without I think of little Junior Pugh. Now there was a repulsive brat if ever I saw one. Built like a little gorilla, he was. Fat, pasty face, mean look, eyes so close together you could poke ’em both out at once with one finger. His paw thought the worldof him though. Maybe that was natural, seeing as how little Junior was the image of his pappy.
   “The last of the Pughs,” the old man used to say stickin’ his chest out and beamin’ down at the little gorilla. “Finest little lad that ever stepped.”
   It made my blood run cold sometimes to look at the two of’em together. Kinda sad, now, to think back to those happy days when I didn’t know either of ’em. You may not believe it but them two Pughs, father and son, between ’em came within that much of conquerin’ the world.
   Us Hogbens is quiet folks. We like to keep our heads down and lead quiet lives in our own little valley, where nobody comes near withouten we say so. Our neighbors and the folks in the village are used to us by now. They know we try hard not to act conspicuous. They make allowances.
   If Paw gets drunk, like last week, and flies down the middle of Main Street in his red underwear most people make out they don’t notice, so’s not to embarrass Maw. They know he’d walk like a decent Christian if he was sober.
   The thing that drove Paw to drink that time was Little Sam, which is our baby we keep in a tank down-cellar, startin’ to teethe again. First time since the War Between the States. We’d figgered he was through teething, but with Little Sam you never can tell. He was mighty restless, too.
   A professor we keep in a bottle told us once Little Sam emitted subsonic somethings when he yells but that’s just his way of talking. Don’t mean a thing. It makes your nerves twiddle, that’s all. Paw can’t stand it. This time it even woke up Grandpaw in the attic and he hadn’t stirred since Christmas. First thing after he got his eyes open he bust out madder’n a wet hen at Paw.
   “I see ye, wittold knave that ye are!” he howled. “Plying again, is it? Oh, sic a reowfule sigte! I’ll ground ye, ywis!” There was a faraway thump.
   “You made me fall a good ten feet!” Paw hollered from away down the valley. “It ain’t fair. I could of busted something!”
   “Ye’ll bust us all, with your dronken carelessness,” Grandpaw said. “Flying in full sight of the neighbors! People get burned at the stake for less. You want mankind to find out all about us? Now shut up and let me tend to Baby.”
   Grandpaw can always quiet the baby if nobody else can. This time he sung him a little song in Sanskrit and after a bit they was snoring a duet.
   I was fixing up a dingus for Maw to sour up some cream for sour-cream biscuits. I didn’t have much to work with but an old sled and some pieces of wire but I didn’t need much. I was trying to point the top end of the wire north-northeast when I seen a pair of checked pants rush by in the woods.
   It was Uncle Lem. I could hear him thinking.“It ain’t me!” he was saying, real loud, inside his haid.
   “Git back to yer work, Saunk. I ain’t within a mile of you. Yer Uncle Lem’s a fine old feller and never tells lies. Think I’d fool ye, Saunkie boy?”
   “You shore would,” I thunk back. “If you could. What’s up, Uncle Lem?”
   At that he slowed down and started to saunter back in a wide circle.
   “Oh, I just had an idy yer Maw might like a mess of blackberries,” he thunk, kicking a pebble very nonchalant. “If anybody asks you say you ain’t seen me. It’s no lie. You ain’t.”
   “Uncle Lem,” I thunk, real loud, “I gave Maw my bounden word I wouldn’t let you out of range without me along, account of the last time you got away—”
   “Now, now, my boy,” Uncle Lem thunk fast. “Let bygones be bygones.”
   “You just can’t say no to a friend, Uncle Lem,” I reminded him, taking a last turn of the wire around the runner. “So you wait a shake till I get this cream soured and we’ll both go together, wherever it is you have in mind.”
   I saw the checked pants among the bushes and he come out in the open and give me a guilty smile.
   Uncle Lem’s a fat little feller. He means well, I guess, but he can be talked into most anything by most anybody, which is why we have to keep a close eye on him.
   “How you gonna do it?” he asked me, looking at the creamjug. “Make the little critters work faster?”
   “Uncle Lem!” I said. “You know better’n that. Cruelty to dumb animals is something I can’t abide.
   Them there little critters work hard enough souring milk the way it is. They’re such teentsy-weentsy fellers I kinda feel sorry for ’em. Why, you can’t even see ’em without you go kinda crosseyed when you look. Paw says they’re enzymes. But they can’t be. They’re too teeny.”
   “Teeny is as teeny does,” Uncle Lem said. “How you gonna do it, then?”
   “This here gadget,” I told him, kinda proud, “will send Maw’s creamjug ahead into next week some time. This weather, don’t take cream more’n a couple of days but I’m giving it plenty of time. When I bring it back-bingo, it’s sour.” I set the jug on the sled.
   “I never seen such a do-lass brat,” Uncle Lem said, stepping forward and bending a wire crosswise.
   “You better do it thataway, on account of the thunderstorm next Tuesday. All right now, shoot her off.”
   So I shot her off. When she come back, sure enough, the cream was sour enough to walk a mouse.
   Crawling up the can there was a hornet from next week, which I squashed. Now that was a mistake. I knowed it the minute I touched the jug. Dang Uncle Lem, anyhow.
   He jumped back into the underbrush, squealing real happy.
   “Fooled you that time, you young stinker,” he yelled back. “Let’s see you get your thumb outa the middle of next week!”
   It was the time-lag done it. I mighta knowed. When he crossed that wire he didn’t have no thunderstorm in mind at all. Took me nigh onto ten minutes to work myself loose, account of some feller called Inertia, who mixes in if you ain’t careful when you fiddle around with time. I don’t understand much about it myself. I ain’t got my growth yet. Uncle Lem says he’s already forgot more’n I’ll ever know.
   With that head start I almost lost him. Didn’t even have time to change into my store-bought clothes and I knowed by the way he was all dressed up fit to kill he was headed for somewheres fancy.
   He was worried, too. I kept running into little stray worrisome thoughts he’d left behind him, hanging like teeny little mites of clouds on the bushes. Couldn’t make out much on account of they was shredding away by the time I got there but he’d shore done something he shouldn’t. That much anybody coulda told. They went something like this: “Worry, worry-wish I hadn’t done it-oh, heaven help me if Grandpaw ever finds out-oh, them nasty Pughs, how could I a-been such a fool? Worry, worry-pore ole feller, such a good soul, too, never done nobody no harm and look at me now.
   “That Saunk, too big for his britches, teach him a thing or two, ha-ha. Oh, worry, worry-never mind, brace up, you good ole boy, everything’s bound to turn out right in the end. You deserve the best, bless you, Lemuel. Grandpaw’ll never find out.”
   Well, I seen his checkered britches high-tailing through the woods after a bit, but I didn’t catch up to him until he was down the hill, across the picnic grounds at the edge of town and pounding on the sill of the ticket-window at the railroad station with a Spanish dubloon he snitched from Paw’s seachest.
   It didn’t surprise me none to hear him asking for a ticket to State Center. I let him think I hadn’t caught up. He argued something turrible with the man behind the window but finally he dug down in his britches and fetched up a silver dollar, and the man calmed down.
   The train was already puffing up smoke behind the station when Uncle Lem darted around the corner. Didn’t leave me much time but I made it too-just. I had to fly a little over the last half-dozen yards but I don’t think anybody noticed.
   Once when I was just a little shaver there was a Great Plague in London, where we were living at the time, and all us Hogbens had to clear out. I remember the hullabaloo in the city but looking back now it don’t seem a patch on the hullabaloo in State Center station when the train pulled in. Times have changed, I guess.
   Whistles blowing, horns honking, radios yelling bloody murder-seems like every invention in the last two hundred years had been noisier than the one before it. Made my head ache until I fixed up something Paw once called a raised decibel threshold, which was pure showing-off.
   Uncle Lem didn’t know I was anywhere around. I took care to think real quiet but he was so wrapped up in his worries he wasn’t paying no mind to nothing. I followed him through the crowds in the station and out onto a wide street full of traffic. It was a relief to get away from the trains.
   I always hate to think what’s going on inside the boiler, with all the little bitty critters so small you can’t hardly see ’em, pore things, flying around all hot and excited and bashing their heads together. It seems plumb pitiable.
   Of course, it just don’t do to think what’s happening inside the automobiles that go by.
   Uncle Lem knowed right where he was headed. He took off down the Street so fast I had to keep reminding myself not to fly, trying to keep up. I kept thinking I ought to get in touch with the folks at home, in case this turned into something I couldn’t handle, but I was plumb stopped everywhere I turned. Maw was at the church social that afternoon and she whopped me the last time I spoke to her outa thin air right in front of the Reverend Jones. He ain’t used to us Hogbens yet.
   Paw was daid drunk. No good trying to wake him up. And I was scared to death I would wake the baby if I tried to call on Grandpaw.
   Uncle Lem scuttled right along, his checkered legs a-twinkling. He was worrying at the top of his mind, too. He’d caught sight of a crowd in a side-street gathered around a big truck, looking up at a man standing on it and waving bottles in both hands.
   He seemed to be making a speech about headaches. I could hear him all the way to the corner. There was big banners tacked along the sides of the truck that said, PUGH HEADACHE CURE.
   “Oh, worry, worry!” Uncle Lem thunk. “Oh, bless my toes, what am I going to do? I never dreamed anybody’d marry Lily Lou Mutz. Oh, worry!”
   Well, I reckon we’d all been surprised when Lily Lou Mutz up and got herself a husband awhile back-around ten years ago, I figgered. But what it had to do with Uncle Lem I couldn’t think. Lily Lou was just about the ugliest female that ever walked. Ugly ain’t no word for her, pore gal.
   Grandpaw said once she put him in mind of a family name of Gorgon he used to know. Not that she wasn’t a goodhearted critter. Being so ugly, she put up with a lot in the way of rough acting-up from the folks in the village-the riff-raff lot, I mean.
   She lived by herself in a little shack up the mountain and she musta been close onto forty when some feller from the other side of the river come along one day and rocked the whole valley back on its heels by asking her to marry up with him. Never saw the feller myself but I heard tell he wasn’t no beauty-prize winner neither.
   Come to think of it, I told myself right then, looking at the truck-come to think of it, feller’s name was Pugh.
   Chapter 2. A Fine Old Feller
   Next thing I knowed, Uncle Lem had spotted somebody under a lamp-post on the sidewalk, at the edge of the crowd. He trotted over. It seemed to be a big gorilla and a little gorilla, standing there watching the feller on the truck selling bottles with both hands.
   “Come and get it,” he was yelling. “Come and get your bottle of Pugh’s Old Reliable Headache Cure while they last!”
   “Well, Pugh, here I am,” Uncle Lem said, looking up at the big gorilla. “Hello, Junior,” he said right afterward, glancing down at the little gorilla. I seen him shudder a little.
   You shore couldn’t blame him for that. Two nastier specimens of the human race I never did see in all my born days. If they hadn’t been quite so pasty-faced or just the least mite slimmer, maybe they wouldn’t have put me so much in mind of two well-fed slugs, one growed-up and one baby-sized. The paw was alldressed up in a Sunday-meeting suit with a big gold watch-chain across his front and the way he strutted you’d a thought he’d never had a good look in a mirror.
   “Howdy, Lem,” he said, casual-like. “Right on time, I see. Junior, say howdy to Mister Lem Hogben.
   You owe Mister Hogben a lot, sonny.” And he laughed a mighty nasty laugh.
   Junior paid him no mind. He had his beady little eyes fixed on the crowd across the street. He looked about seven years old and mean as they come.
   “Shall I do it now, paw?” he asked in a squeaky voice. “Can I let ’em have it now, paw? Huh, paw?”
   From the tone he used, I looked to see if he’d got a machine-gun handy. I didn’t see none but if looks was ever mean enough to kill Junior Pugh could of mowed the crowd right down.
   “Manly little feller, ain’t he, Lem?” Paw Pugh said, real smug. “I tell you, I’m mighty proud of this youngster. Wish his dear grandpaw coulda lived to see him. A fine old family line, the Pughs is.
   Nothing like it anywhere. Only trouble is, Junior’s the last of his race. You see why I got in touch with you, Lem.”
   Uncle Lem shuddered again.“Yep,” he said. “I see, all right. But you’re wasting your breath, Pugh. I ain’t a-gonna do it.”
   Young Pugh spun around in his tracks.
   “Shall I let him have it, paw?” he squeaked, real eager. “Shall I, paw? Now, paw? Huh?”
   “Shaddup, sonny,” the big feller said and he whammed the little feller across the side of the haid.
   Pugh’s hands was like hams. He shore was built like a gorilla.
   The way his great big arms swung down from them big hunched shoulders, you’d of thought the kid would go flying across the street when his paw whopped him one. But he was a burly little feller. He just staggered a mite and then shook his haid and went red in the face.
   He yelled out, loud and squeaky,“Paw, I warned you! The last time you whammed me I warned you! Now I’m gonna let you have it!”
   He drew a deep breath and his two little teeny eyes got so bright I coulda sworn they was gonna touch each other across the middle of his nose. His pasty face got bright red.
   “Okay, Junior,” Paw Pugh said, real hasty. “The crowd’s ready for you. Don’t waste your strength on me, sonny. Let the crowd have it!”
   Now all this time I was standing at the edge of the crowd, listening and watching Uncle Lem. But just then somebody jiggled my arm and a thin kinda voice said to me, real polite,“Excuse me, but may I ask a question?”
   I looked down. It was a skinny man with a kind-hearted face. He had a notebook in his hand.
   “It’s all right with me,” I told him, polite. “Ask away, mister.”
   “I just wondered how you feel, that’s all,” the skinny man said, holding his pencil over the notebook ready to write down something.
   “Why, peart,” I said. “Bight kind of you to inquire. Hope you’re feeling well too, mister.”
   He shook his head, kind of dazed.“That’s the trouble,” he said. “I just don’t understand it. I feel fine.”
   “Why not?” I asked. “Fine day.”
   “Everybody here feels fine,” he went right on, just like I hadn’t spoke. “Barring normal odds, everybody’s in average good health in this crowd. But in about five minutes or less, as I figure it—” He looked at his wristwatch.
   Just then somebody hit me right on top of the haid with a red-hot sledge-hammer.
   Now you shore can’t hurt a Hogben by hitting him on the bald. Anybody’s a fool to try. I felt my knees buckle a little but I was all right in a couple of seconds and I looked around to see who’d whammed me.
   Wasn’t a soul there. But oh my, the moaning and groaning that was going up from that there crowd!
   People was a-clutching at their foreheads and a-staggering around the street, clawing at each other to get to that truck where the man was handing out the bottles of headache cure as fast as he could take in the dollar bills.
   The skinny man with the kind face rolled up his eyes like a duck in thunder.
   “Oh, my head!” he groaned. “What did I tell you? Oh, my head!” Then he sort of tottered away, fishing in his pocket for money.
   Well, the family always did say I was slow-wilted but you’d have to be downright feeble-minded if you didn’t know there was something mighty peculiar going on around here. I’m no ninny, no matter what Maw says. I turned around and looked for Junior Pugh.
   There he stood, the fat-faced little varmint, red as a turkey-gobbler, all swole up and his mean little eyes just a-flashing at the crowd.
   “It’s a hex,” I thought to myself, perfectly calm. “I’d never have believed it but it’s a real hex. Now how in the world—”
   Then I remembered Lily Lou Mutz and what Uncle Lem had been thinking to himself. And I began to see the light.
   The crowd had gone plumb crazy, fighting to get at the headache cure. I purty near had to bash my way over toward Uncle Lem. I figgered it was past time I took a hand, on account of him being so soft in the heart and likewise just about as soft in the haid.
   “Nosirree,” he was saying, firm-like. “I won’t do it. Not by no manner of means I won’t.”
   “Uncle Lem,” I said.
   I bet he jumped a yard into the air.
   “Saunk!” he squeaked. He flushed up and grinned sheepish and then he looked mad, but I could tell he was kinda relieved, too. “I told you not to foller me,” he said.
   “Maw told me not to let you out of my sight,” I said. “I promised Maw and us Hogbens never break a promise. What’s going on here, Uncle Lem?”
   “Oh, Saunk, everything’s gone dead wrong!” Uncle Lem wailed out. “Here I am with a heart of gold and I’d just as soon be dead! Meet Mister Ed Pugh, Saunk. He’s trying to get me kilt.”
   “Now Lem,” Ed Pugh said. “You know that ain’t so. I just want my rights, that’s all. Pleased to meet you, young fellow. Another Hogben, I take it. Maybe you can talk your uncle into—”
   “Excuse me for interrupting, Mister Pugh,” I said, real polite. “But maybe you’d better explain. All this is purely a mystery to me.”
   He cleared his throat and threw his chest out, important-like. I could tell this was something he liked to talk about. Made him feel pretty big, I could see.
   “I don’t know if you was acquainted with my dear departed wife, Lily Lou Mutz that was,” he said.
   “This here’s our little child, Junior. A fine little lad he is too. What a pity we didn’t have eight or ten more just like him.” He sighed real deep.
   “Well, that’s life. I’d hoped to marry young and be blessed with a whole passel of younguns, being as how I’m the last of a fine old line. I don’t mean to let it die out, neither.” Here he gave Uncle Lem a mean look. Uncle Lem sorta whimpered.
   “I ain’t a-gonna do it,” he said. “You can’t make me do it.”
   “We’ll see about that,” Ed Pugh said, threatening. “Maybe your young relative here will be more reasonable. I’ll have you know I’m getting to be a power in this state and what I says goes.”
   “Paw,” little Junior squeaked out just then, “Paw, they’re kinda slowing down. Kin I give it to ’em double-strength this time, Paw? Betcha I could kill a few if I let myself go. Hey, Paw—”
   Ed Pugh made as if he was gonna clonk the little varmint again, but I guess he thought better of it.
   “Don’t interrupt your elders, sonny,” he said. “Paw’s busy. Just tend to your job and shut up.” He glanced out over the moaning crowd. “Give that bunch over beyond the truck a little more treatment,”
   he said.“They ain’t buying fast enough. But no double-strength, Junior. You gotta save your energy.
   You’re a growing boy.”
   He turned back to me.“Junior’s a talented child,” he said, very proud. “As you can see. He inherited it from his dear dead-and-gone mother, Lily Lou. I was telling you about Lily Lou. It was my hope to marry young, like I said, but the way things worked out, somehow I just didn’t get around to wifin’ till I’d got well along into the prime of life.”
   He blew out his chest like a toadfrog, looking down admiring. I never did see a man that thought better of himself.“Never found a woman who’d look at-I mean, never found the right woman,” he went on, “till the day I met Lily Lou Mutz.”
   “I know what you mean,” I said, polite. I did, too. He musta searched a long, long ways before he found somebody ugly enough herself to look twice at him. Even Lily Lou, pore soul, musta thunk a long time afore she said yes.
   “And that,” Ed Pugh went on, “is where your Uncle Lem comes in. It seems like he’d give Lily Lou a bewitchment quite some while back.”
   “I never!” Uncle Lem squealed. “And anyway, how’d I know she’d get married and pass it on to her child? Who’d ever think Lily Lou would—”
   “He gave her a bewitchment,” Ed Pugh went right on talking. “Only she never told me till she was a-layin’ on her death-bed a year ago. Lordy, I sure woulda whopped her good if I’d knowed how she held out on me all them years! It was the hex Lemuel gave her and she inherited it on to her little child.”
   “I only done it to protect her,” Uncle Lem said, right quick. “You know I’m speaking the truth, Saunk boy. Pore Lily Lou was so pizon ugly, people used to up and heave a clod at her now and then afore they could help themselves. Just automatic-like. Couldn’t blame ’em. I often fought down the impulse myself.
   “But pore Lily Lou, I shore felt sorry for her. You’ll never know how long I fought down my good impulses, Saunk. But my heart of gold does get me into messes. One day I felt so sorry for the pore hideous critter I gave her the hexpower. Anybody’d have done the same, Saunk.”
   “How’d you do it?” I asked, real interested, thinking it might come in handy someday to know. I’m young yet, and I got lots to learn.
   Well, he started to tell me and it was kinda mixed up. Bight at first I got a notion some furrin feller named Gene Chromosome had done it for him and after I got straight on that part he’d gone cantering off into a rigamarole about the alpha waves of the brain.
   Shucks, I knowed that much my own self. Everybody musta noticed the way them little waves go a-sweeping over the tops of people’s haids when they’re thinking. I’ve watched Grandpaw sometimes when he had as many as six hundred different thoughts follering each other up and down them little paths where his brain is. Hurts my eyes to look too close when Grandpaw’s thinking.
   “So that’s how it is, Saunk,” Uncle Lem wound up. “And this ,here little rattlesnake’s inherited the whole shebang.”
   “Well, why don’t you get this here Gene Chromosome feller to unscramble Junior and put him back the way other people are?” I asked. “I can see how easy you could do it. Look here, Uncle Lem.” I focused down real sharp on Junior and made my eyes go funny the way you have to when you want to look inside a person.
   Sure enough, I seen just what Uncle Lem meant. There was teensyweensy little chains of fellers, all hanging onto each other for dear life, and skinny little rods jiggling around inside them awful teensy cells everybody’s made of-except maybe Little Sam, our baby.
   “Look here, Uncle Lem,” I said. “All you did when you gave Lily Lou the hex was to twitch these here little rods over thataway and patch ’em onto them little chains that wiggle so fast. Now why can’t you switch ’em back again and make Junior behave himself? It oughta be easy.”
   “It would be easy,” Uncle Lem kinda sighed at me. “Saunk, you’re a scatterbrain. You wasn’t listening to what I said. I can’t switch ’em back without I kill Junior.”
   “The world would be a better place,” I said.
   “I know it would. But you know what we promised Grandpaw? No more killings.”
   “But Uncle Lem!” I bust out. “This is turrible! You mean this nasty little rattlesnake’s gonna go on all his life hexing people?”
   “Worse than that, Saunk,” pore Uncle Lem said, almost crying. “He’s gonna pass the power on to his descendants, just like Lily Lou passed it on to him.”
   For a minute it sure did look like a dark prospect for the human race. Then I laughed.
   “Cheer up, Uncle Lem,” I said. “Nothing to worry about. Look at the little toad. There ain’t a female critter alive who’d come within a mile of him. Already he’s as repulsive as his daddy. And remember, he’s Lily Lou Mutz’s child, too. Maybe he’ll get even horribler as he grows up. One thing’s sure-he ain’t never gonna get married.”
   “Now there’s where you’re wrong,” Ed Pugh busted in, talking real loud. He was red in the face and he looked mad. “Don’t think I ain’t been listening,” he said. “And don’t think I’m gonna forget what you said about my child. I told you I was a power in this town. Junior and mecan go a long way, using his talent to help us.
   “Already I’ve got on to the board of aldermen here and there’s gonna be a vacancy in the state senate come next week-unless the old coot I have in mind’s a lot tougher than he looks. So I’m warning you, young Hogben, you and your family’s gonna pay for them insults.”
   “Nobody oughta get mad when he hears the gospel truth about himself,” I said. “Junior is a repulsive specimen.”
   “He just takes getting used to,” his paw said. “All us Pughs is hard to understand. Deep, I guess. But we got our pride. And I’m gonna make sure the family line never dies out. Never, do you hear that, Lemuel?”
   Uncle Lem just shut his eyes up tight and shook his head fast.“Nosirree,” he said. “I’ll never do it.
   Never, never, never, never—”
   “Lemuel,” Ed Pugh said, real sinister. “Lemuel, do you want me to set Junior on you?”
   “Oh, there ain’t no use in that,” I said. “You seen him try to hex me along with the crowd, didn’t you?
   No manner of use, Mister Pugh. Can’t hex a Hogben.”
   “Well—” He looked around, searching his mind. “Hm-m. I’ll think of something. I’ll-soft-hearted, aren’t you? Promised your Grandpappy you wouldn’t kill nobody, hey? Lemuel, open your eyes and look over there across the street. See that sweet old lady walking with the cane? How’d you like it if I had Junior drop her dead in her tracks?”
   Uncle Lemuel just squeezed his eyes tighter shut.
   “I won’t look. I don’t know the sweet old thing. If she’s that old, she ain’t got much longer anyhow.
   Maybe she’d be better off dead. Probably got rheumatiz something fierce.”
   “All right, then, how about that purty young girl with the baby in her arms? Look, Lemuel. Mighty sweet-looking little baby. Pink ribbon in its bonnet, see? Look at them dimples. Junior, get ready to blight them where they stand. Bubonic plague to start with maybe. And after that—”
   “Uncle Lem,” I said, feeling uneasy. “I dunno what Grandpaw would say to this. Maybe—”
   Uncle Lem popped his eyes wide open for just a second. He glared at me, frantic.
   “I can’t help it if I’ve got a heart of gold,” he said. “I’m a fine old feller and everybody picks on me.
   Well, I won’t stand for it. You can push me just so far. Now I don’t care if Ed Pugh kills off the whole human race. I don’t care if Grandpaw does find out what I done. I don’t care a hoot about nothing no more.” He gave a kind of wild laugh.
   “I’m gonna get out from under. I won’t know nothing about nothing. I’m gonna snatch me a few winks, Saunk.”
   And with that he went rigid all over and fell flat on his face on the sidewalk, stiff as a poker.
   Chapter 3. Over a Barrel
   Well, worried as I was, I had to smile. Uncle Lem’s kinda cute sometimes. I knowed he’d put himself to sleep again, the way he always does when trouble catches up with him. Paw says it’s catalepsy but cats sleep a lot lighter than that.
   Uncle Lem hit the sidewalk flat and kinda bounced a little. Junior give a howl of joy. I guess maybe he figgered he’d had something to do with Uncle Lem falling over. Anyhow, seeing somebody down and helpless, Junior naturally rushed over and pulled his foot back and kicked Uncle Lem in the side of the haid.
   Well, like I said, us Hogbens have got pretty tough haids. Junior let out a howl. He started dancing around nursing his foot in both hands.
   “I’ll hex you good!” he yelled at Uncle Lem. “I’ll hex you good, you-you ole Hogben, you!” He drew a deep breath and turned purple in the face and-And then it happened.
   It was like a flash of lightning. I don’t take no stock in hexes, and I had a fair idea of what was happening, but it took me by surprise. Paw tried to explain to me later how it worked and he said it just stimulated the latent toxins inherent in the organism. It made Junior into a catalytoxic agent on account of the way the rearrangement of the desoxyribonucleic acid his genes was made of worked on the kappa waves of his nasty little brain, stepping them up as much as thirty microvolts. But shucks, you know Paw. He’s too lazy to figger the thing out in English. He just steals them fool words out of other folks’ brains when he needs ’em.
   What really happened was that all the pizon that little varmint had bottled up in him, ready to let go on the crowd, somehow seemed to r’ar back and smack Uncle Lem right in the face. I never seen such a hex. And the awful part was-it worked.
   Because Uncle Lem wasn’t resisting a mite now he was asleep. Red-hot pokers wouldn’t have waked him up and I wouldn’t put red-hot pokers past little Junior Pugh. But he didn’t need ’em this time. The hex hit Uncle Lem like a thunderbolt.
   He turned pale green right before our eyes.
   Somehow it seemed to me a turrible silence fell as Uncle Lem went green. I looked up, surprised.
   Then I realized what was happening. All that pitiful moaning and groaning from the crowd had stopped.
   People was swigging away at their bottles of headache cure, rubbing their foreheads and kinda laughing weak-like with relief. Junior’s whole complete hex had gone into Uncle Lem and the crowd’s headaches had naturally stopped right off.
   “What’s happened here?” somebody called out in a kinda familiar voice. “Has that man fainted?
   Why don’t you help him? Here, let me by-I’m a doctor.”
   It was the skinny man with the kind-looking face. He was still drinking out of the headache bottle as he pushed his way through the crowd toward us but he’d put his notebook away. When he saw Ed Pugh he flushed up angrylike.
   “So it’s you, is it, Alderman Pugh?” he said. “How is it you’re always around when trouble starts?
   What did you do to this poor man, anyhow? Maybe this time you’ve gone too far.”
   “I didn’t do a thing,” Ed Pugh said. “Never touched him. You watch your tongue, Dr. Brown, or you’ll regret it. I’m a powerful man in this here town.”
   “Look at that!” Dr. Brown yells, his voice going kinda squeaky as he stares down at Uncle Lem.
   “The man’s dying! Call an ambulance, somebody, quick!”
   Uncle Lem was changing color again. I had to laugh a little, inside my haid. I knowed what was happening and it was kinda funny. Everybody’s got a whole herd of germs and viruses and suchlike critters swarming through them all the time, of course.
   When Junior’s hex hit Uncle Lem it stimulated the entire herd something turrible, and a flock of little bitty critters Paw calls antibodies had to get to work pronto. They ain’t really as sick as they look, being white by nature.
   Whenever a pizon starts chawing on you these pale little fellers grab up their shooting-irons and run like crazy to the battlefield in your insides. Such fighting and yelling and swearing you never seen. It’s a regular Bull Run.
   That was going on right then inside Uncle Lem. Only us Hogbens have got a special militia of our own inside us. And they got called up real fast.
   They was swearing and kicking and whopping the enemy so hard Uncle Lem had gone from pale green to a sort of purplish color, and big yeller and blue spots was beginning to bug out all over him where it showed. He looked uncommon sick. Course it didn’t do him no real harm. The Hogbens militia can lick any germ that breathes.
   But he sure looked revolting.
   The skinny doctor crouched down beside Uncle Lem and felt his pulse.
   “Now you’ve done it,” he said, looking up at Ed Pugh. “I don’t know how you’ve worked this, but for once you’ve gone too far. This man seems to have bubonic plague. I’ll see you’re put under control this time and that young Kallikak of yours, too.”
   Ed Pugh just laughed a little. But I could see he was mad.
   “Don’t you worry about me, Dr. Brown,” he said, mean. “When I get to be governor-and I got my plans all made-that there hospital you’re so proud of ain’t gonna operate on state funds no more. A fine thing!
   “Folks laying around in hospitals eating their fool heads off! Make ’em get out and plough, that’s what I say. Us Pughs never gets sick. I got lots of better uses for state money than paying folks to lay around in bed when I’m governor.”
   All the doctor said was,“Where’s that ambulance?”
   “If you mean that big long car making such a noise,” I said, “it’s about three miles off but coming fast. Uncle Lem don’t need no help, though. He’s just having an attack. We get ’em in the family all the time. It don’t mean nothing.”
   “Good heavens!” the doc said, staring down at Uncle Lem. “You mean he’s had this before and lived?” Then he looked up at me and smiled all of a sudden. “Oh, I see,” he said. “Afraid of hospitals, are you? Well, don’t worry. We won’t hurt him.”
   That surprised me some. He was a smart man. I’d fibbed a little for just that reason. Hospitals is no place for Hogbens. People in hospitals are too danged nosy. So I called Uncle Lem real loud, inside my head.
   “Uncle Lem,” I hollered, only thinking it, not out loud. “Uncle Lem, wake up quick! Grandpaw’ll nail your hide to the barn door if’n you let yourself get took to a hospital. You want ’em to find out about them two hearts you got in your chest? And the way your bones are fixed and the shape of your gizzard? Uncle Lem! Wake up!”
   It wasn’t no manner of use. He never even twitched.
   Right then I began to get really scared. Uncle Lem had sure landed me in the soup. There I was with all that responsibility on my shoulders and I didn’t have the least idea how to handle it. I’m just a young feller after all. I can hardly remember much farther back than the great fire of London, when Charles II was king, with all them long curls a-hanging on his shoulders. On him, though, they looked good.
   “Mister Pugh,” I said, “you’ve got to call off Junior. I can’t let Uncle Lem get took to the hospital.
   You know I can’t.”
   “Junior, pour it on,” Mister Pugh said, grinning real nasty. “I want a little talk with young Hogben here.” The doctor looked up, puzzled, and Ed Pugh said, “Step over here a mite, Hogben. I want a private word with you. Junior, bear down!”
   Uncle Lem’s yellow and blue spots got green rings around their outside edges. The doctor sorta gasped and Ed Pugh took my arm and pulled me back. When we was out of earshot he said to me, confidential, fixing me with his tiny little eyes: “I reckon you know what I want, Hogben. Lem never did say he couldn’t, he only said he wouldn’t, so I know you folks can do it for me.”
   “Just exactly what is it you want, Mister Pugh?” I asked him.
   “You know. I want to make sure our fine old family line goes on. I want there should always be Pughs. I had so much trouble getting married off myself and I know Junior ain’t going to be easy to wife. Women don’t have no taste nowadays.
   “Since Lily Lou went to glory there hasn’t been a woman on earth ugly enough to marry a Pugh and I’m skeered Junior’ll be the last of a great line. With his talent I can’t bear the thought. You just fix it so our family won’t never die out and I’ll have Junior take the hex off Lemuel.”
   “If I fixed it so your line didn’t die out,” I said, “I’d be fixing it so everybody else’s line would die out, just as soon as there was enough Pughs around.”
   “What’s wrong with that?” Ed Pugh asked, grinning. “Way I see it we’re good strong stock.” He flexed his gorilla arms. He was taller than me, even. “No harm in populatin’ the world with good stock, is there? I figger given time enough us Pughs could conquer the whole danged world. And you’re gonna help us do it, young Hogben.”
   “Oh, no,” I said. “Oh, no! Even if I knowed how—”
   There was a turrible noise at the end of the street and the crowd scattered to make way for the ambulance, which drawed up at the curb beside Uncle Lem. A couple of fellers in white coats jumped out with a sort of pallet on sticks. Dr. Brown stood up, looking real relieved.
   “Thought you’d never get here,” he said. “This man’s a quarantine case, I think. Heaven knows what kind of results we’ll find when we start running tests on him. Hand me my bag out of the back there, will you? I want my stethoscope. There’s something funny about this man’s heart.”
   Well, my heart sunk right down into my boots. We was goners and I knowed it-the whole Hogben tribe. Once them doctors and scientists find out about us we’ll never know a moment’s peace again as long as we live. We won’t have no more privacy than a corncob.
   Ed Pugh was watching me with a nasty grin on his pasty face.
   “Worried, huh?” he said. “You gotta right to be worried. I know about you Hogbens. All witches.
   Once they get Lem in the hospital, no telling what they’ll find out. Against the law to be witches, probably. You’ve got about half a minute to make up your mind, young Hogben. What do you say?”
   Well, what could I say? I couldn’t give him a promise like he was asking, could I? Not and let the whole world be overrun by hexing Pughs. Us Hogbens live a long time. We’ve got some pretty important plans for the future when the rest of the world begins to catch up with us. But if by that time the rest of the world is all Pughs, it won’t hardly seem worth while, somehow. I couldn’t say yes.
   But if I said no Uncle Lem was a goner. Us Hogbens was doomed either way, it seemed to me.
   Looked like there was only one thing to do. I took a deep breath, shut my eyes, and let out a desperate yell inside my head.
   “Grandpaw!” I hollered.
   “Yes, my boy?” said a big deep voice in the middle of my brain. You’d athought he’d been right alongside me all the time, just waiting to be called. He was a hundred-odd miles off, and sound asleep.
   But when a Hogben calls in the tone of voice I called in he’s got a right to expect an answer-quick. I got it.
   Mostly Grandpaw woulda dithered around for fifteen minutes, asking cross questions and not listening to the answers, and talking in all kinds of queer old-fashioned dialects, like Sanskrit, he’s picked up through the years. But this time he seen it was serious.
   “Yes, my boy?” was all he said.
   I flapped my mind wide open like a school-book in front of him. There wasn’t no time for questions and answers. The doe was getting out his dingus to listen to Uncle Lem’s two hearts beating out of tune and once he heard that the jig would be up for us Hogbens.
   “Unless you let me kill ’em, Grandpaw,” I added. Because by that time I knowed he’d read the whole situation from start to finish in one fast glance.
   It seemed to me he was quiet an awful long time after that. The doe had got the dingus out and he was fitting its little black arms into his ears. Ed Pugh was watching me like a hawk. Junior stood there all swole up with pizon, blinking his mean little eyes around for somebody to shoot it at. I was half hoping he’d pick on me. I’d worked out a way to make it bounce back in his face and there was a chance it might even kill him.
   I heard Grandpaw give a sorta sigh in my mind.
   “They’ve got us over a barrel, Saunk,” he said. I remember being a little surprised he could speak right plain English when he wanted to. “Tell Pugh we’ll do it.”
   “But Grandpaw—” I said.
   “Do as I say!” It gave me a headache, he spoke so firm. “Quick, Saunk! Tell Pugh we’ll give him what he wants.”
   Well, I didn’t dare disobey. But this once I really came close to defying Grandpaw.
   It stands to reason even a Flogben has got to get senile someday, and I thought maybe old age had finally set in with Grandpaw at last.
   What I thunk at him was,“All right, if you say so, but I sure hate to do it. Seems like if they’ve got us going and coming, the least we can do is take our medicine like Hogbens and keep all that pizon bottled up in Junior stead of spreading it around the world.” But out loud I spoke to Mister Pugh.
   “All right, Mister Pugh,” I said, real humble. “You win. Only, call off your hex. Quick, before it’s too late.”
   Chapter 4. Pughs A-Coming
   Mister Pugh had a great big yellow automobile, low-slung, without no top. It went awful fast. And it was sure awful noisy. Once I’m pretty sure we run over a small boy in the road but Mister Pugh paid him no mind and I didn’t dare say nothing. Like Grandpaw said, the Pughs had us over a barrel.
   It took quite a lot of palaver before I convinced’em they’d have to come back to the homestead with me. That was part of Grandpaw’s orders.
   “How do I know you won’t murder us in cold blood once you get us out there in the wilderness?”
   Mister Pugh asked.
   “I could kill you right here if I wanted,” I told him. “I would too but Grandpaw says no. You’re safe if Grandpaw says so, Mister Pugh. The word of a Hogben ain’t never been broken yet.”
   So he agreed, mostly because I said we couldn’t work the spells except on home territory. We loaded Uncle Lem into the back of the car and took off for the hills. Had quite an argument with the doc, of course. Uncle Lem sure was stubborn.
   He wouldn’t wake up nohow but once Junior took the hex off Uncle Lem faded out fast to a good healthy color again. The doc just didn’t believe it coulda happened, even when he saw it. Mister Pugh had to threaten quite a lot before we got away. We left the doe sitting on the curb, muttering to himself and rubbing his haid dazed like.
   I could feel Grandpaw a-studying the Pughs through my mind all the way home. He seemed to be sighing and kinda shaking his haid-such as it is-and working out problems that didn’t make no manner of sense to me.
   When we drawed up in front of the house there wasn’t a soul in sight. I could hear Grandpaw stirring and muttering on ,his gunnysack in the attic but Paw seemed to have went invisible and he was too drunk to tell me where he was when I asked. The baby was asleep. Maw was still at the church sociable and Grandpaw said to leave her be.
   “We can work this out together, Saunk,” he said as soon as I got outa the car. “I’ve been thinking.
   You know that sled you fixed up to sour your Maw’s cream this morning? Drag it out, son. Drag it out.”
   I seen in a flash what he had in mind.“Oh, no, Grandpaw!” I said, right out loud.
   “Who you talking to?” Ed Pugh asked, lumbering down outa the car. “I don’t see nobody. This your homestead? Ratty old dump, ain’t it? Stay close to me, Junior. I don’t trust these folks any farther’n I can see em.
   “Get the sled, Saunk,” Grandpaw said, very firm. “I got it all worked out. We’re gonna send these two gorillas right back through time, to a place they’ll really fit.”
   “But Grandpaw!” I hollered, only inside my head this time. “Let’s talk this over. Lemme get Maw in on it anyhow. Paw’s right smart when he’s sober. Why not wait till he wakes up? I think we oughta get the Baby in on it too. I don’t think sending ’em back through time’s a good ideaat all, Grandpaw.”
   “The Baby’s asleep,” Grandpaw said. “You leave him be. He read himself to sleep over his Einstein, bless his little soul.”
   I think the thing that worried me most was the way Grandpaw was talking plain English. He never does when he’s feeling normal. I thought maybe his old age had all caught up with him at one bank, and knocked all the sense outa his—so to speak—haid.
   “Grandpaw,” I said, trying to keep calm. “Don’t you see? If we send ’em back through time and give ’em what we promised it’ll make everything a million times worse than before. You gonna strand ’em back there in the year one and break your promise to ’em?”
   “Saunk!” Grandpaw said.
   “I know. If we promised we’d make sure the Pugh line won’t die Out, then we gotta make sure. But if we send ’em back to the year one that’ll mean all the time between then and now they’ll spend spreading out and spreading out. More Pughs every generation.
   “Grandpaw, five seconds after they hit the year one, I’m liable to feel my two eyes rush together in my haid and my face go all fat and pasty like Junior. Grandpaw, everybody in the world may be Pughs if we give ’em that much time to spread out in!”
   “Cease thy chirming, thou chilce dolt,” Grandpaw hollered. “Do my bidding, young fool!”
   That made me feel a little better but not much. I went and dragged out the sled. Mister Pugh put up quite a argument about that.
   “I ain’t rid on a sled since I was so high,” he said. “Why should I git on one now? This is some trick.
   I won’t do it.”
   Junior tried to bite me.
   “Now Mister Pugh,” I said, “you gotta cooperate or we won’t get nowheres. I know what I’m doing.
   Just step up here and set down. Junior, there’s room for you in front. That’s fine.”
   If he hadn’t seen how worried I was I don’t think he’d a-done it. But I couldn’t hide how I was feeling.
   “Where’s your Grandpaw?” he asked, uneasy. “You’re not going to do this whole trick by yourself, are you? Young ignorant feller like you? I don’t like it. Suppose you made a mistake?”
   “We give our word,” I reminded him. “Now just kindly shut up and let me concentrate. Or maybe you don’t want the Pugh line to last forever?”
   “That was the promise,” he says, settling himself down. “You gotta do it. Lenune know when you commence.”
   “All right, Saunk,” Grandpaw says from the attic, right brisk. “Now you watch. Maybe you’ll learn a thing or two. Look sharp. Focus your eyes down and pick out a gene. Any gene.”
   Bad as I felt about the whole thing I couldn’t help being interested. When Grandpaw does a thing he does it up brown. Genes are mighty slippery little critters, spindle-shaped and awful teensy. They’re partners with some skinny guys called chromosomes, and the two of ’em show up everywhere you look, once you’ve got your eyes focused just right.
   “A good dose of ultraviolet ought to do the trick,” Grandpaw muttered. “Saunk, you’re closer.”
   I said,“All right, Grandpaw,” and sort of twiddled the light as it sifted down through the pines above the Pughs. Ultraviolet’s the color at the other end of the line, where the colors stop having names for most people.
   Grandpaw said,“Thanks, son. Hold it for a minute.”
   The genes began to twiddle right in time with the light waves. Junior said,“Paw, something’s tickling me.”
   Ed Pugh said,“Shut up.”
   Grandpaw was muttering to himself. I’m pretty sure he stole the words from that perfesser we keep in the bottle, but you can’t tell, with Grandpaw. Maybe he was the first person to make ’em up in the beginning.
   “The euchromatin,” he kept muttering. “That ought to. fix it. Ultraviolet gives us hereditary mutation and the euchromatin contains the genes that transmit heredity. Now that other stuff’s heterochromatin and that produces evolutionary change of the cataclysmic variety.
   “Very good, very good. We can always use a new species. Hum-m-m. About six bursts of heterochromatinic activity ought to do it.” He was quiet for a minute. Then he said, “Ich am eldre and ek magti! Okay, Saunk, take it away.”
   I let the ultraviolet go back where it came from.
   “The year one, Grandpaw?” I asked, very doubtful.
   “That’s close enough,” he said. “Wite thou the way?”
   “Oh yes, Grandpaw,” I said. And I bent over and give them the necessary push.
   The last thing I heard was Mister Pugh’s howl.
   “What’s that you’re doin’?” he hollered at me. “What’s the idea? Look out, there, young Hogben or — what’s this? Where we goin’? Young Saunk, I warn you, if this is some trick I’ll set Junior on you! I’ll send you such a hex as even you-u…
   Then the howl got real thin and small and far away until it wasn’t no more than the noise a mosquito makes. After that it was mighty quiet in the dooryard.
   I stood there all braced, ready to stop myself from turning into a Pugh if I could. Them little genes is tricky fellers.
   I knowed Grandpaw had made a turrible mistake.
   The minute them Pughs hit the year one and started to bounce back through time toward now I knowed what would happen.
   I ain’t sure how long ago the year one was, but there was plenty of time for the Pughs to populate the whole planet. I put two fingers against my nose to keep my eyes from banging each other when they started to rush together in the middle like all us Pughs’ eyes do— “You ain’t a Pugh yet, son,” Grandpaw said, chuckling. “Kin ye see ’em?”
   “No,” I said. “What’s happening?”
   “The sled’s starting to slow down,” he said. “Now it’s stopped. Yep, it’s the year one, all right. Look at all them men and women flockin’ outa the caves to greet their new company! My, my, what great big shoulders the men have got. Bigger even than Paw Pugh’s.
   “An’ ugh — just look at the women! I declare, little Junior’s positively handsome alongside them folks!
   He won’t have no trouble finding a wife when the time comes.”
   “But Grandpaw, that’s turrible!” I said.
   “Don’t sass your elders, Saunk,” Grandpaw chuckled. “Looka there now. Junior’s just pulled a hex.
   Another little child fell over flat on his ugly face. Now the little child’s mother is knocking Junior endwise. Now his pappy’s sailing into Paw Pugh. Look at that fight! Just look at it! Oh, I guess the Pugh family’s well took care of, Saunk.”
   “But what about our family?” I said, almost wailing.
   “Don’t you worry,” Grandpaw said. “Time’ll take care of that. Wait a minute, let me watch. Hm-m. A generation don’t take long when you know how to look. My, my, what ugly little critters the ten baby Pughs was! They was just like their pappy and their grandpappy.
   “I wish Lily Lou Mutz could see her grandbabies. I shorely do. Well, now, ain’t that cute? Every one of them babies growed up in a flash, seems like, and each of ’em has got ten babies of their own. I like to see my promises working out, Saunk. I said I’d do this, and I done it.”
   I just moaned.
   “All right,” Grandpaw said. “Let’s jump ahead a couple of centuries. Yep, still there and spreading like crazy. Family likeness is still strong, too. Hum-rn. Another thousand years and-well, I declare! If it ain’t Ancient Greece! Hasn’t changed a bit, neither. What do you know, Saunk!” He cackled right Out, tickled pink.
   “Remember what I said once about Lily Lou putting me in mind of an old friend of mine named Gorgon? No wonder! Perfectly natural. You ought to see Lily Lou’s great-great-great-grandbabies! No, on second thought, it’s lucky you can’t. Well, well, this is shore interesting.”
   He was still about three minutes. Then I heard him laugh.
   “Bang,” he said. “First heterochromatinic burst. Now the changes start.”
   “What changes, Grandpaw?” I asked, feeling pretty miserable.
   “The changes,” he said, “that show your old Grandpaw ain’t such a fool as you thought. I know what I’m doing. They go fast, once they start. Look there now, that’s the second change. Look at them little genes mutate!”
   “You mean,” I said, “I ain’t gonna turn into a Pugh after all? But Grandpaw, I thought we’d promised the Pughs their line wouldn’t die out.”
   “I’m keeping my promise,” Grandpaw said, dignified. “The genes will carry the Pugh likeness right on to the toot of the judgment horn, just like I said. And the hex power goes right along with it.”
   Then he laughed.
   “You better brace yourself, Saunk,” he said. “When Paw Pugh went sailing off into the year one seems like he uttered a hex threat, didn’t he? Well, he wasn’t fooling. It’s a-coming at you right now.”
   “Oh, Lordy!” I said. “There’ll be a million of ’em by the time they get here! Grandpaw! What’ll I do?”
   “Just brace yourself,” Grandpaw said, real unsympathetic. “A million, you think? Oh, no, lots more than a million.”
   “How many?” I asked him.
   He started in to tell me. You may not believe it but he’s still telling me. It takes that long. There’s that many of ’em.
   You see, it was like with that there Jukes family that lived down south of here. The bad ones was always a mite worse than their children and the same dang thing happened to Gene Chromosome and his kin, so to speak. The Pughs stayed Pughs and they kept the hex power-and I guess you might say the Pughs conquered the whole world, after all.
   But it could of been worse. The Pughs could of stayed the same size down through the generations.
   Instead they got smaller-a whole lot smaller. When I knowed’em they was bigger than most folks-Paw Pugh, anyhow.
   But by the time they’d done filtering the generations from the year one, they’d shrunk so much them little pale fellers in the blood was about their size. And many a knock-down drag-out fight they have with ’em, too.
   Them Pugh genes took such a beating from the heterochromatinic bursts Grandpaw told me about that they got whopped all outa their proper form. You might call’em a virus now-and of course a virus is exactly the same thing as a gene, except the virus is friskier. But heavens above, that’s like saying the Jukes boys is exactly the same as George Washington!
   The hex hit me-hard.
   I sneezed something tumble. Then I heard Uncle Lem sneezing in his sleep, lying back there in the yaller car. Grandpaw was still droning on about how many Pughs was a-coming at me right that minute, so there wasn’t no use asking questions. I fixed my eyes different and looked right down into the middle of that sneeze to see what had tickled me-Well, you never seen so many Junior Pughs in all your born days!
   It was the hex, all right. Likewise, them Pughs is still busy, hexing everybody on earth, off and on.
   They’ll do it for quite a time, too, since the Pugh line has got to go on forever, account of Grandpaw’s promise.
   They tell me even the microscopes ain’t never yet got a good look at certain viruses. The scientists are sure in for a surprise someday when they focus down real close and see all them pasty-faced little devils, ugly as sin, with their eyes set real close together, wiggling around hexing everybody in sight.
   It took a long time-since the year one, that is-but Gene Chromosome fixed it up, with Grandpaw’s help. So Junior Pugh ain’t a pain in the neck no more, so to speak.
   But I got to admit he’s an awful cold in the haid.
   OR ELSE
   Miguel and Fernandez were shooting inaccurately at each other across the valley when the flying saucer landed. They wasted a few bullets on the strange airship. The pilot appeared and began to walk across the valley and up the slope toward Miguel, who lay in the uncertain shade of a cholla, swearing and working the bolt of his rifle as rapidly as he could. His aim, never good, grew worse as the stranger approached. Finally, at the last minute, Miguel dropped his rifle, seized the machete beside him, and sprang to his feet.
   “Die then,” he said, and swung the blade. The steel blazed in the hot Mexican sun. The machete rebounded elastically from the stranger’s neck and flew high in the air, while Miguel’s arm tingled as though from an electric shock. A bullet came from across the valley, making the kind of sounda wasp’s sting might make if you heard it instead of feeling it. Miguel dropped and rolled into the shelter of a large rock. Another bullet shrieked thinly, and a brief blue flash sparkled on the stranger’s left shoulder.
   “Estoy perdido,” Miguel said, giving himself up for lost. Flat on his stomach, he lifted his head and snarled at his enemy.
   The stranger, however, made no inimical moves. Moreover, he seemed to be unarmed. Miguel’s sharp eyes searched him. The man was unusually dressed. He wore a cap made of short, shiny blue feathers. Under it his face was hard, ascetic and intolerant. He was very thin, and nearly seven feet tall.
   But he did seem to be unarmed. That gave Miguel courage. He wondered where his machete had fallen.
   He did not see it, but his rifle was only a few feet away.
   The stranger came and stood above Miguel.
   “Stand up,” he said. “Let us talk.”
   He spoke excellent Spanish, except that his voice seemed to be coming from inside Miguel’s head.
   “I will not stand up,” Miguel said. “If I stand up, Fernandez will shoot me. He is a very bad shot, but I would be a fool to take such a chance. Besides, this is very unfair. How much is Fernandez paying you?”
   The stranger looked austerely at Miguel.
   “Do you know where I came from?” he asked.
   “I don’t care a centavo where you came from,” Miguel said, wiping sweat from his forehead. He glanced toward a nearby rock where he had cached a goatskin of wine. “From los estados unidos, no doubt, you and your machine of flight. The Mexican government will hear of this.”
   “Does the Mexican government approve of murder?”
   “This is a private matter,” Miguel said. “A matter of water rights, which are very important. Besides, it is self-defense. That cabr?n across the valley is trying to kill me. And you are his hired assassin. God will punish you both.” A new thought came to him. “How much will you take to kill Fernandez?” he inquired. “I will give you three pesos and a fine kid.”
   “There will be no more fighting at all,” the stranger said. “Do you hear that?”
   “Then go and tell Fernandez,” Miguel said. “Inform him that the water rights are mine. I will gladly allow him to go in peace.” His neck ached from staring up at the tall man. He moved a little, and a bullet shrieked through the still, hot air and dug with a vicious splash into a nearby cactus.
   The stranger smoothed the blue feathers on his head.
   “First I will finish talking with you. Listen to me, Miguel.”
   “How do you know my name?” Miguel demanded, rolling over and sitting up cautiously behind the rock. “It is as I thought. Fernandez has hired you to assassinate me.”
   “I know your name because I can read your mind a little. Not much, because it is so cloudy.”
   “Your mother was a dog,” Miguel said.
   The stranger’s nostrils pinched together slightly, but he ignored the remark. “I come from another world,” he said. “My name is—” In Miguel’s mind it sounded like Quetzalcoatl.
   “Quetzalcoatl?” Miguel repeated, with fine irony. “Oh, I have no doubt of that. And mine is Saint Peter, who has the keys to heaven.”
   Quetzalcoatl’s thin, pale face flushed slightly, but his voice was determinedly calm. “Listen, Miguel.
   Look at my lips. They are not moving. I am speaking inside your head, by telepathy, and you translate my thoughts into words that have meaning to you. Evidently my name is too difficult for you. Your own mind has translated it as Quetzalcoatl. That is not my real name at all.”
   “De veras,” Miguel said. “It is not your name at all, and you do not come from another world. I would not believe a norteamericano if he swore on the bones often thousand highly placed saints.”
   Quetzalcoatl’s long, austere face flushed again.
   “I am here to give orders,” he said. “Not to bandy words with-Look here, Miguel. Why do you suppose you couldn’t kill me with your machete? Why can’t bullets touch me?”
   “Why does your machine of flight fly?” Miguel riposted. He took out a sack of tobacco and began to roll a cigarette. He squinted around the rock. “Fernandez is probably trying to creep up on me. I had better get my rifle.”
   “Leave it alone,” Quetzalcoatl said. “Fernandez will not harm you.”
   Miguel laughed harshly.
   “And you must not harm him,” Quetzalcoatl added firmly.
   “I will, then, turn the other cheek,” Miguel said, “so that he can shoot me through the side of my head. I will believe Fernandez wishes peace, Se?or Quetzalcoatl, when I see him walking across the valley with his hands over his head. Even then I will not let him come close, because of the knife he wears down his back.”
   Quetzalcoatl smoothed his blue steel feathers again. His bony face was frowning.
   “YOU must stop fighting forever, both of you,” he said. “My race polices the universe and our responsibility is to bring peace to every planet we visit.”
   “It is as I thought,” Miguel said with satisfaction. “You come from los estados unidos. Why do you not bring peace to your own country? I have seen los se?ores Humphrey Bogart and Edward Robinson in las peliculas. Why, all over Nueva York gangsters shoot at each other from one skyscraper to another.
   And what do you do about it? You dance all over the place with la se?ora Betty Grable. Ah yes, I understand very well. First you will bring peace, and then you will take our oil and our precious minerals.”
   Quetzalcoatl kicked angrily at a pebble beside his shiny steel toe.
   “I must make you understand,” he said. He looked at the unlighted cigarette dangling from Miguel’s lips. Suddenly he raised his hand, and a white-hot ray shot from a ring on his finger and kindled the end of the cigarette. Miguel jerked away, startled. Then he inhaled the smoke and nodded. The white-hot ray disappeared.
   “Muchas gracias, se?or,” Miguel said.
   Quetzalcoatl’s colorless lips pressed together thinly. “Miguel,” he said, “could a norteconericano do that?”
   “Quie’n sabe?”
   “No one living on your planet could do that, and you know it.”
   Miguel shrugged.
   “Do you see that cactus over there?” Quetzalcoatl demanded. “I could destroy it in two seconds.”
   “I have no doubt of it, se?or.”
   “I could, for that matter, destroy this whole planet.”
   “Yes, I have heard of the atomic bombs,” Miguel said politely. “Why, then, do you trouble to interfere with a quiet private little argument between Fernandez and me, over a small water hole of no importance to anybody but—”
   A bullet sang past.
   Quetzalcoatl rubbed the ring on his finger with an angry gesture.
   “Because the world is going to stop fighting,” he said ominously. “If it doesn’t we will destroy it.
   There is no reason at all why men should not live together in peace and brotherhood.”
   “There is one reason, se?or.”
   “What is that?”
   “Fernandez,” Miguel said.
   “I will destroy you both if you do not stop fighting.”
   “El se?or is a great peacemaker,” Miguel said courteously. “I will gladly stop fighting if you will tell me how to avoid being killed when I do.”
   “Fernandez will stop fighting too.”
   Miguel removed his somewhat battered sombrero, reached for a stick, and carefully raised the hat above the rock. There was a nasty crack. The hat jumped away, and Miguel caught it as it fell.
   “Very well,” he said. “Since you insist, se?or, I will stop fighting. But I will not come out from behind this rock. I am perfectly willing to stop fighting. But it seems to me that you demand I do something which you do not tell me how to do. You could as well require that I fly through theair like your machine of flight.”
   Quetzalcoatl frowned more deeply. Finally he said,“Miguel, tell me how this fight started.”
   “Fernandez wishes to kill me and enslave my family.”
   “Why should he want to do that?”
   “Because he is evil,” Miguel said.
   “How do you know he is evil?”
   “Because,” Miguel pointed out logically, “he wishes to kill me and enslave my family.”
   There was a pause. A road runner darted past and paused to peck at the gleaming barrel of Miguel’s rifle. Miguel sighed.
   “There is a skin of good wine not twenty feet away—” he began, but Quetzalcoatl interrupted him.
   “What was it you said about the water rights?”
   “Oh, that,” Miguel said. “This is a poor country, se?or. Water is precious here. We have had a dry year and there is no longer water enough for two families. The water hole is mine. Fernandez wishes to kill me and enslave—”
   “Are there no courts of law in your country?”
   “For such as us?” Miguel demanded, and smiled politely.
   “Has Fernandez a family too?” Quetzalcoatl asked.
   “Yes, the poors,” Miguel said. “He beats them when they do not work until they drop.”
   “Do you beat your family?”
   “Only when they need it,” Miguel said, surprised. “My wife is very fat and lazy. And my oldest, Chico, talks back. It is my duty to beat them when they need it, for their own good. It is also my duty to protect our water rights, since the evil Fernandez is determined to kill me and—”
   Quetzalcoatl said impatiently,“This is a waste of time. Let me consider.” He rubbed the ring on his finger again. He looked around. The road runner had found a more appetizing morsel than the rifle. He was now to be seen trotting away with the writhing tail of a lizard dangling from his beak.
   Overhead the sun was hot in a clear blue sky. The dry air smelled of mesquite. Below, in the valley, the flying saucer’s perfection of shape and texture looked incongruous and unreal.
   “Wait here,” Quetzalcoatl said at last. “I will talk to Fernandez. When I call, come to my machine of fight. Fernandez and I will meet you there presently.”
   “As you say, se?or,” Miguel agreed. His eyes strayed.
   “And do not touch your rifle,” Quetzalcoatl added with great firmness. “Why, no, se?or,” Miguel said. He waited until the tall man had gone. Then he crawled cautiously across the dry ground until he had recaptured his rifle. After that, with a little searching, he found his machete. Only then did he turn to the skin of wine. He was very thirsty indeed. But he did not drink heavily. He put a full clip in the rifle, leaned against a rock, and sipped a little from time to time from the wineskin as he waited.
   In the meantime the stranger, ignoring fresh bullets that occasionally splashed blue from his steely person, approached Fernandez’ hiding place. The sound of shots stopped. A long time passed, and finally the tall form reappeared and waved to Miguel.
   “Yo voy, se?or,” Miguel shouted agreeably. He put his rifle conveniently on the rock and rose very cautiously, ready to duck at the first hostile move. There was no such move.
   Fernandez appeared beside the stranger. Immediately Miguel bent down, seized his rifle and lifted it for a snap shot.
   Something thin and hissing burned across the valley. The rifle turned red-hot in Miguel’s grasp. He squealed and dropped it, and the next moment his mind went perfectly blank.
   “I die with honor,” he thought, and then thought no more.
   When he woke, he was standing under the shadow of the great flying saucer. Quetzalcoatl was lowering his hand from before Miguel’s face. Sunlight sparkled on the tall man’s ring. Miguel shook his head dizzily.
   “I live?” he inquired.
   But Quetzalcoatl paid no attention. He had turned to Fernandez, who was standing beside him, and was making gestures before Fernandez’ masklike face. A light flashed from Quetzalcoatl’s ring into Fernandez’ glassy eyes. Fernandez shook his head and muttered thickly. Miguel looked for his rifle or machete, but they were gone. He slipped his hand into his shirt, but his good little knife had vanished too.
   He met Fernandez’ eyes.
   “We are both doomed, Don Fernandez,” he said. “This se?or Quetzalcoati will kill us both. In a way I am sorry that you will go to hell and I to heaven, for we shall not meet again.”
   “You are mistaken,” Fernandez replied, vainly searching for his own knife. “You will never see heaven. Nor is this tall norteamericano named Quetzalcoatl. For his own lying purposes he has assumed the name of Cort?s.”
   “You will tell lies to the devil himself,” Miguel said.
   “Be quiet, both of you,” Quetzalcoatl (or Cort?s) said sharply. “You have seen a little of my power.
   Now listen to me. My race has assumed the high duty of seeing that the entire solar system lives in peace. We are a very advanced race, with power such as you do not yet dream of. We have solved problems which your people have no answer for, and it is now our duty to apply our power for the good of all. If you wish to keep on living, you will stop fighting immediately and forever, and from now on live in peace and brotherhood. Do you understand me?”
   “That is all I have ever wished,” Fernandez said, shocked. “But this offspring of a goat wishes to kill me.”
   “There will be no more killing,” Quetzalcoatl said. “You will live in brotherhood, or you will die.”
   Miguel and Fernandez looked at each other and then at Quetzalcoatl.
   “The se?or is a great peacemaker,” Miguel murmured. “I have said it before. The way you mention is surely the best way of all to insure peace. But to us it is not so simple. To live in peace is good. Very well, se?or. Tell us how.”
   “Simply stop fighting,” Quetzalcoatl said impatiently.
   “Now that is easy to say,” Fernandez pointed out. “But life here in Sonora is not a simple business.
   Perhaps it is where you come from—”
   “Naturally,” Miguel put in. “In los estados unidos everyone is rich.”
   “-but it is not simple with us. Perhaps in your country, se?or, the snake does not eat the rat, and the bird eat the snake. Perhaps in your country there is food and water for all, and a man need not fight to keep his family alive. Here it is not so simple.”
   Miguel nodded.“We shall certainly all be brothers some day,” he agreed. “We try to do as the good God commands us. It is not easy, but little by little we learn to be better. It would be very fine if we could all become brothers at a word of magic, such as you command us. Unfortunately—” he shrugged.
   “You must not use force to solve your problems,” Quetzalcoatl said with great firmness. “Force is evil. You will make peace now.”
   “Or else you will destroy us,” Miguel said. He shrugged again and met Fernandez’ eyes. “Very well, se?or. You have an argument I do not care to resist. Al fin, I agree. What must we do?”
   Quetzalcoatl turned to Fernandez.
   “I too, se?or,” the latter said, with a sigh. “You are, no doubt, right. Let us have peace.”
   “You will take hands,” Quetzalcoatl said, his eyes gleaming. “You will swear brotherhood.”
   Miguel held out his hand. Fernandez took it firmly and the two men grinned at each other.
   “You see?” Quetzalcoatl said, giving them his austere smile. “It is not hard at all. Now you are friends. Stay friends.”
   He turned away and walked toward the flying saucer. A door opened smoothly in the sleek hull. On the threshold Quetzalcoatl turned.
   “Remember,” he said. “I shall be watching.”
   “Without a doubt,” Fernandez said. “Adios, se?or.”
   “Vaya con Dios,” Miguel added.
   The smooth surface of the hull closed after Quetzalcoatl. A moment later the flying saucer lifted smoothly and rose until it was a hundred feet above the ground. Then it shot off to the north like a sudden flash of lightning and was gone.
   “As I thought,” Miguel said. “He was from los estados unidos.”
   Fernandez shrugged.
   “There was a moment when I thought he might tell us something sensible,” he said. “No doubt he had great wisdom. Truly, life is not easy.”
   “Oh, it is easy enough for him,” Miguel said. “But he does not live in Sonora. We, however, do.
   Fortunately, I and my family have a good water hole to rely on. For those without one, life is indeed hard.”
   “It is a very poor water hole,” Fernandez said. “Such as it is, however, it is mine.” He was rolling a cigarette as he spoke. He handed it to Miguel and rolled another for himself. The two men smoked for a while in silence. Then, still silent, they parted.
   Miguel went back to the wineskin on the hill. He took a long drink, grunted with pleasure, and looked around him. His knife, machete and rifle were carelessly flung down not far away. He recovered them and made sure he had a full clip.
   Then he peered cautiously around the rock barricade. A bullet splashed on the stone near his face.
   He returned the shot.
   After that, there was silence for a while. Miguel sat back and took another drink. His eye was caught by a road runner scuttling past, with the tail of a lizard dangling from his beak. It was probably the same road runner as before, and perhaps the same lizard, slowly progressing toward digestion.
   Miguel called softly,“Se?or Bird! It is wrong to eat lizards. It is very wrong.”
   The road runner cocked a beady eye at him and ran on.
   Miguel raised and aimed his rifle.
   “Stop eating lizards, Se?or Bird. Stop, or I must kill you.”
   The road runner ran on across the rifle sights.
   “Don’t you understand how to stop?” Miguel called gently. “Must I explain how?”
   The road runner paused. The tail of the lizard disappeared completely.
   “Oh, very well,” Miguel said. “When I find out how a road runner can stop eating lizards and still live, then I will tell you, amigo. But until then, go with God.”
   He turned and aimed the rifle across the valley again.
   ENDOWMENT POLICY
   When Denny Holt checked in at the telephone box, there was a call for him. Denny wasn’t enthusiastic. On a rainy night like this it was easy to pick up fares, and now he’d have to edge his cab uptown to Columbus Circle.
   “Nuts,” he said into the mouthpiece. “Why me? Send one of the other boys; the guy won’t know the difference. I’m way down in the Village.”
   “He wants you, Holt. Asked for you by name and number. Probably a friend of yours. He’ll be at the monument-black overcoat and a cane.”
   “Who is he?”
   “How should I know? He didn’t say. Now get going.”
   Holt disconsolately hung up and went back to his cab. Water trickled from the visor of his cap; rain streaked the windshield. Through the dimout he could see faintly lighted doorways and hear jukebox music. It was a good night to be indoors. Holt considered the advisability of dropping into the Cellar for a quick rye. Oh, well. He meshed the gears and headed up Greenwich Avenue, feeling low.
   Pedestrians were difficult to avoid these days; New Yorkers never paid any attention to traffic signals, anyway, and the dimout made the streets dark, shadowy canyons. Holt drove uptown, ignoring cries of“Taxi.” The street was wet and slippery. His tires weren’t too good, either.
   The damp cold seeped into Holt’s bones. The rattling in the engine wasn’t comforting. Some time soon the old bus would break down completely. After that-well, it was easy to get jobs, but Holt had an aversion to hard work. Defense factories-hm-m-m-m.
   Brooding, he swung slowly around the traffic circle at Columbus, keeping an eye open for his fare.
   There he was-the only figure standing motionless in the rain. Other pedestrians were scuttling across the Street in a hurry, dodging the trolleys and automobiles.
   Holt pulled in and opened the door. The man came forward. He had a cane but no umbrella, and water glistened on his dark overcoat. A shapeless slouch hat shielded his head, and keen dark eyes peered sharply at Holt.
   The man was old-rather surprisingly old. His features were obscured by wrinkles and folds of sagging, tallowy skin.
   “Dennis Holt?” he asked harshly.
   “That’s me, buddy. Hop in and dry off.”
   The old man complied. Holt said,“Where to?”
   Go through the park.”
   “Up to Harlem?”
   “Why—yes, yes.”
   Shrugging, Holt turned the taxicab into Central Park. A screwball. And nobody he’d ever seen before. In the rear mirror he stole a glance at his fare. The man was intently examining Holt’s photograph and number on the card. Apparently satisfied, he leaned back and took a copy of the Times from his pocket.
   “Want the light, mister?” Holt asked.
   “The light? Yes, thank you.” But he did not use it for long. A glance at the paper satisfied him, and the man settled back, switched off the panel lamp and studied his wristwatch.
   “What time is it?” he inquired.
   “Seven, about.”
   “Seven. And this is January 10, 1943.”
   Holt didn’t answer. His fare turned and peered out of the rear window. He kept doing that. After a time he leaned forward and spoke to Holt again.
   “Would you like to earn a thousand dollars?”
   “Are you joking?”
   “This is no joke,” the man said, and Holt realized abruptly that his accent was odd-a soft slurring of consonants, as in Castilian Spanish. “I have the money-your current currency. There is some danger involved, so I will not be overpaying you.”
   Holt kept his eyes straight ahead.“Yeah?”
   “I need a bodyguard, that is all. Some men are trying to abduct or even kill me.”
   “Count me out,” Holt said. “I’ll drive you to the police station. That’s what you need, mister.”
   Something fell softly on the front seat. Looking down, Holt felt his back tighten. Driving with one hand, he picked up the bundle of banknotes and thumbed through them. A thousand bucks-one grand.
   They smelled musty.
   The old man said,“Believe me, Denny, it is your help I need. I can’t tell you the story-you’d think me insane-but I’ll pay you that amount for your services tonight.”
   “Including murder?” Holt hazarded. “Where do you get off calling me Denny? I never saw you before in my life.”
   “I have investigated you-I know a great deal about you. That’s why I chose you for this task. And nothing illegal is involved. If you have reason to think differently, you are free to withdraw at any time, keeping the money.”
   Holt thought that over. It sounded fishy but enticing. Anyhow, it gave him an out. And a thousand bucks-“Well, spill it. What am I supposed to do?”
   The old man said,“I am trying to evade certain enemies of mine. I need your help for that. You are young and strong.”
   “Somebody’s trying to rub you out?”
   “Rub me… oh. I don’t think it will come to that. Murder is frowned upon, except as a last resort.
   But they have followed me here; I saw them. I believe I shook them off my trail. No cabs are following us—”
   “Wrong,” Holt said.
   There was a silence. The old man looked out the rear window again.
   Holt grinned crookedly.“If you’re trying to duck, Central Park isn’t the place. I can lose your friends in traffic easier. O.K., mister, I’m taking the job. But I got the privilege of stepping out if I don’t like the smell.”
   “Very well, Denny.”
   Holt cut left at the level of Seventy-second,“You know me ‘but I don’t know you. What’s the angle, checking up on me? You a detective?”
   “No. My name’s Smith.”
   “Naturally.”
   “And you-Denny-are twenty years old, and unavailable for military duty in this war because of cardiac trouble.”
   Holt grunted.“What about it?”
   “I do not want you to drop dead.”
   “I won’t. My heart’s O.K. for most things. The medical examiner just didn’t think so.”
   Smith nodded.“I know that. Now, Denny—”
   “Well?”
   “We must be sure we aren’t followed.”
   Holt said slowly,“Suppose I stopped at F.B.I. headquarters? They don’t like spies.”
   “As you like. I can prove to them I am not an enemy agent. My business has nothing to do with this war, Denny. I merely wish to prevent a crime. Unless I can stop it, a house will be burned tonight and a valuable formula destroyed.”
   “That’s a job for the fire department.”
   “You and I are the only ones who can perform this task. I can’t tell you why. A thousand dollars, remember.”
   Holt was remembering. A thousand dollars meant a lot to him at the moment. He had never had that much money in his life. It meant a stake; capital on which to build. He hadn’t had a real education.
   Until now, he’d figured he’d continue in a dull, plodding job forever. But with a stake-well, he had ideas. These were boom times. He could go in business for himself; that was the way to make dough.
   One grand. Yeah. It might mean a future.
   He emerged from the park at Seventy-second Street and turned south on Central Park West. From the corner of his eye he saw another taxi swing toward him. It was trying to pocket his cab. Holt heard his passenger gasp and cry something. He jammed on the brakes, saw the other car go by and swung the steering wheel hard, pushing his foot down on the accelerator. He made a U-turn, fast, and was headed north.
   “Take it easy,” he said to Smith.
   There had been four men in the other taxicab; he had got only a brief glimpse. They were cleanshaven and wore dark clothes. They might have been holding weapons; Holt couldn’t be certain of that.
   They were swinging around, too, now, having difficulties with the traffic but intent on pursuit.
   At the first convenient street Holt turned left, crossed Broadway, took the cloverleaf into the Henry Hudson Parkway, and then, instead of heading south on the drive, made a complete circle and returned his route as far as West End Avenue. He went south on West End, cutting across to Eighth Avenue presently. There was more traffic now. The following cab wasn’t visible.
   “What now?” he asked Smith.
   “I… I don’t know. We must be sure we’re not followed.”
   “O.K.,” Holt said. “They’ll be cruising around looking for us. We’d better get off the street. I’ll show you.” He turned into a parking garage, got a ticket and hurried Smith out of the cab. “We kill time now, till it’s safe to start again.”
   “Where—”
   “What about a quiet bar? I could stand a drink. It’s a lousy night.”
   Smith seemed to have put himself completely in Holt’s hands. They turned into Forty-second Street, with its dimly lit honky tonks, burlesque shows, dark theater marquees and penny arcades. Holt shouldered his way through the crowd, dragging Smith with him. They went through swinging doors into a gin mill, but it wasn’t especially quiet. A jukebox was going full blast in a corner.
   An unoccupied booth near the back attracted Holt. Seated there, he signaled the waiter and demanded a rye. Smith, after hesitating, took the same.
   “I know this place,” Holt said. “There’s a back door. If we’re traced, we can go out fast.”
   Smith shivered.
   “Forget it,” Holt comforted. He exhibited a set of brass knuckles. “I carry these with me, just in case.
   So relax. Here’s our liquor.” He downed the rye at a gulp and asked for another. Since Smith made no attempt to pay, Holt did. He could afford it, with a thousand bucks in his pocket.
   Now, shielding the bills with his body, he took them out for a closer examination. They looked all right. They weren’t counterfeit; the serial numbers were O.K.; and they had the same odd musty smell Holt had noticed before.
   “You must have been hoarding these,” he hazarded.
   Smith said absently,“They’ve been on exhibit for sixty years—” He caught himself and drank rye.
   Holt scowled. These weren’t the old-fashioned large-sized bills. Sixty years, nuts! Not but what Smith looked that old; his wrinkled, sexless face might have been that of a nonagenarian. Holt wondered what the guy had looked like when he was young. When would that have been? During the Civil War, most likely!
   He stowed the money away again, conscious of a glow of pleasure that wasn’t due entirely to the liquor. This was the beginning for Denny Holt. With a thousand dollars he’d buy in somewhere and go to town. No more cabbing, that was certain.
   On the postage-stamp floor dancers swayed and jitterbugged. The din was constant, loud conversation from the bar vying with the jukebox music. Holt, with a paper napkin, idly swabbed a beer stain on the table before him.
   “You wouldn’t like to tell me what this is all about, would you?” he said finally.
   Smith’s incredibly old face might have held some expression; it was difficult to tell. “I can’t, Denny.
   You wouldn’t believe me. What time is it now?”
   “Nearly eight.”
   “Eastern Standard Time, old reckoning-and January tenth. We must be at our destination before eleven.”
   “There’s that?”
   Smith took out a map, unfolded it and gave an address in Brooklyn. Holt located it.
   “Near the beach. Pretty lonely place, isn’t it?”
   “I don’t know. I’ve never been there.”
   “What’s going to happen at eleven?”
   Smith shook his head but did not answer directly. He unfolded a paper napkin.
   “Do you have a stylo?”
   Holt hesitated and then extended a pack of cigarettes.
   “No, a… a pencil. Thank you. I want you to study this plan, Denny. It’s the ground floor of the house we’re going to in Brooklyn. Keaton’s laboratory is in the basement.”
   “Keaton?”
   “Yes,” Smith said, after a pause. “He’s a physicist. He’s working on a rather important invention. It’s supposed to be a secret.”
   “O.K. What now?”
   Smith sketched hastily.“There should be spacious grounds around the house, which has three stories. Here’s the library. You can get into it by these windows, and the safe should be beneath a curtain about-here.” The pencil point stabbed down.
   Holt’s brows drew together. “I’m starting to smell fish.”
   “Eh?” Smith’s hand clenched nervously. “Wait till I’ve finished. That safe will be unlocked. In it you will find a brown notebook. I want you to get that notebook—”
   “—and send it air mail to Hitler,” Holt finished, his mouth twisting in a sneer.
   “—and turn it over to the War Department,” Smith said imperturbably. “Does that satisfy you?”
   “Well-that sounds more like it. But why don’t you do the job yourself?”
   “I can’t,” Smith said. “Don’t ask me why; I simply can’t. My hands are tied.” The sharp eyes were glistening. “That notebook, Denny, contains a tremendously important secret.”
   “Military?”
   “It isn’t written in code; it’s easy to read. And apply. That’s the beauty of it. Any man could—”
   “You said a guy named Keaton owned that place in Brooklyn. What~s happened to him?”
   “Nothing,” Smith said, “yet.” He covered up hastily. “The formula mustn’t be lost, that’s why we’ve got to get there just before eleven.”
   “If it’s that important, why don’t we go out there now and get the notebook?”
   “The formula won’t be completed until a few minutes before eleven. Keaton is working out the final stages now.”
   “It’s screwy,” Holt complained. He had another rye. “Is this Keaton a Nazi?”
   “Well, isn’t he the one who needs a bodyguard, not you?”
   Smith shook his head.“It doesn’t work out that way, Denny. Believe me, I know what I’m doing. It’s vitally, intensely important that you get that formula.”
   “There’s a danger. My enemies may be waiting for us there. But I’ll draw them off and give you a chance to enter the house.”
   “You said they might kill you.”
   “They might, but I doubt it. Murder is the last recourse, though euthanasia is always available. But I’m not a candidate for that.”
   Holt didn’t try to understand Smith’s viewpoint on euthanasia; he decided it was a place name and implied taking a powder.
   “For a thousand bucks,” he said, “I’ll risk my skin.”
   “How long will it take us to get to Brooklyn?”
   “Say an hour, in the dimout.” Holt got up quickly. “Come on. Your friends are here.”
   Panic showed in Smith’s dark eyes. He seemed to shrink into the capacious overcoat. “What’ll we do?”
   “The back way. They haven’t seen us yet. If we’re separated, go to the garage where I left the cab.”
   “Y-yes. All right.”
   They pushed through the dancers and into the kitchen, past that into a bare corridor. Opening a door, Smith came out of an alley. A tall figure loomed before him, nebulous in the dark. Smith gave a shrill, frightened squeak.
   “Beat it,” Holt ordered. He pushed the old man away. The dark figure made some movement, and Holt struck swiftly at a half-seen jaw. His fist didn’t connect. His opponent had shifted rapidly.
   Smith was scuttling off, already lost in shadows. The sound of his racing footsteps died.
   Holt, his heart pounding reasonlessly, took a step forward.“Get out of my way,” he said, so deep in his throat that the words came out as a purring snarl.
   “Sorry,” his antagonist said. “You mustn’t go to Brooklyn tonight.”
   “Why not?” Holt was listening for sounds that would mean more of the enemy. But as yet he heard nothing, only distant honking of automobile horns and the low mingled tumult from Times Square, a half block away.
   “I’m afraid you wouldn’t believe me if I told you.”
   There was the same accent, the same Castilian slurring of consonants that Holt had noticed when Smith spoke. He strained to make out the other man’s face. But it was too dark.
   Surreptitiously, Holt slipped his hand into his pocket and felt the comforting coldness of the brass knuckles. He said,“If you pull a gun on me—”
   “We do not use guns. Listen, Dennis Holt. Keaton’s formula must be destroyed with him.”
   “Why, you—” Holt struck without warning. This time he didn’t miss. He felt the brass knuckles hit solidly and then slide, slippery on bloody, torn flesh. The half-seen figure went down, a shout muffled in his throat. Holt looked around, saw no one and went at a loping run along the alley. Good enough, so far.
   Five minutes later he was at the parking garage. Smith was waiting for him, a withered crow in a huge overcoat. The old man’s fingers were tapping nervously on the cane.
   “Come on,” Holt said. “We’d better move fast now.”
   “Did you—”
   “I knocked him cold. He didn’t have a gun-or else he didn’t want to use it. Lucky for me.”
   Smith grimaced. Holt recovered his taxi and maneuvered down the ramp, handling the car gingerly and keeping on the alert. A cab was plenty easy to spot. The dimout helped.
   He kept south and east to the Bowery, but at Essex Street, by the subway station, the pursuers caught up. Holt swung into a side street. His left elbow, resting on the window frame, went numb and icy cold.
   He steered with his right hand until the feeling wore off. The Williamsburg Bridge took him into Kings, and he dodged and alternately speeded and backtracked until he’d lost the shadows again. That took time. And there was still a long distance to go, by this circuitous route.
   Holt, turning right, worked his way south to Prospect Park and then east, toward the lonely beach section between Brighton Beach and Canarsie. Smith, huddled in back, had made no sound.
   “So far, so good,” Holt said over his shoulder. “My arm’s in shape again, anyhow.”
   “What happened to it?”
   “Must have hit my funny-bone.”
   “No,” Smith said, “that was a paralyzer. Like this.” He exhibited the cane.
   Holt didn’t get it. He kept driving until they were nearly at their destination. He pulled up around the corner from a liquor Store.
   “I’m getting a bottle,” he said. “It’s too cold and rainy without a shot of something to pep me up.”
   “We haven’t time.”
   “Sure we have.”
   Smith bit his lip but made no further objection. Holt bought a pint of rye and, back in the cab, took a swig, after offering his fare a drink and getting a shake of the head for answer.
   The rye definitely helped. The night was intensely cold and miserable; squalls of rain swept across the street, sluicing down the windshield. The worn wipers didn’t help much. The wind screamed like a banshee.
   “We’re close enough,” Smith suggested. “Better stop here. Find a place to hide the taxicab.”
   “Where? These are all private houses.”
   “A driveway…
   “O.K.,” Holt said, and found one shielded by overhanging trees and rank bushes. He turned off lights and motor and got out, hunching his chin down and turning up the collar of his slicker. The rain instantly drenched him. It came down with a steady, torrential pour, pattering noisily staccato in the puddles. Underfoot was sandy, slippery mud.
   “Wait a sec,” Holt said, and returned to the cab for his flashlight. “All set. Now what?”
   “Keaton’s house.” Smith was shivering convulsively. “It ‘isn’t eleven yet. We’ll have to wait.”
   They waited, concealed in the bushes on Keaton’s grounds. The house was a looming shadow against the fluctuating curtain of drenched darkness. A lighted window on the ground floor showed part of what seemed to be a library. The sound of breakers, throbbing heavily, came from their left.
   Water trickled down inside Holt’s collar. He cursed quietly. He was earning his thousand bucks, all right. But Smith was going through the same discomfort and not complaining about it.
   “Isn’t it—”
   “Sh-h!” Smith warned. “The others may be here.”
   Obediently, Holt lowered his voice.“Then they’ll be drowned, too. Are they after the notebook?
   Why don’t they go in and get it?”
   Smith bit his nails.“They want it destroyed.”
   “That’s what the guy in the alley said, come to think of it.” Holt nodded, startled. “Who are they, anyhow?”
   “Never mind. They don’t belong here. Do you remember what I told you, Denny?”
   “About getting the notebook? What’ll I do if the safe isn’t open?”
   “It will be,” Smith said confidently. “Soon, now. Keaton is in his cellar laboratory, finishing his experiment.”
   Through the lighted window a shadow flickered. Holt leaned forward; he felt Smith go tense as wire beside him. A tiny gasp ripped from the old man’s throat.
   A man had entered the library. He went to the wall, swung aside a curtain, and stood there, his back to Holt. Presently he stepped back, opening the door of a safe.
   “Ready!” Smith said. “This is it! He’s writing down the final step of the formula. The explosion will come in a minute now. When it does, Denny, give me a minute to get away and cause a disturbance, if the others are here.”
   “I don’t think they are.”
   Smith shook his head.“Do as I say. Run for the house and get the notebook.”
   “Then what?”
   “Then get out of here as fast as you can. Don’t let them catch you, whatever you do.”
   “What about you?”
   Smith’s eyes blazed with intense, violent command, shining out of the windy dark. “Forget me, Denny! I’ll be safe.”
   “You hired me as a bodyguard.”
   “I’m discharging you, then. This is vitally important, more important than my life. That notebook must be in your hands—”
   “For the War Department?”
   “For… oh yes. You’ll do that, now, Denny?”
   Holt hesitated.“If it’s that important—”
   “It is. It is!”
   “O.K., then.”
   The man in the house was at a desk, writing. Suddenly the window blew out. The sound of the blast was muffled, as though its source was underground, but Holt felt the ground shake beneath him. He saw Keaton spring up, take a half step away and return, snatching up the notebook. The physicist ran to the wall safe, threw the book into it, swung the door shut and paused there briefly, his back to Holt.
   Then he darted out of Holt’s range of vision and was gone.
   Smith said, his voice coming out in excited spurts,“He didn’t have time to lock it. Wait till you hear me, Denny, and then get that notebook!”
   Holt said,“O.K.,” but Smith was already gone, running through the bushes. A yell from the house heralded red flames sweeping out a distant, ground-floor window. Something fell crashingly, masonry, Holt thought, He heard Smith’s voice. He could not see the man in the rain, but there was the noise of a scuffle. Briefly Holt hesitated. Blue pencils of light streaked through the rain, wan and vague in the distance.
   He ought to help Smith-He’d promised, though, and there was the notebook. The pursuers had wanted it destroyed. And now, quite obviously, the house was going up in flames. Of Keaton there was no trace.
   He ran for the lighted window. There was plenty of time to get the notebook before the fire became dangerous.
   From the corner of his eye he saw a dark figure cutting in toward him. Holt slipped on his brass knuckles. If the guy had a gun it would be unfortunate; otherwise, fair enough.
   The man-the same one Holt had encountered in the Forty-second Street alley-raised a cane and aimed it. A wan blue pencil of light streaked out. Holt felt his legs go dead and crashed down heavily.
   The other man kept running. Holt, struggling to his feet, threw himself desperately forward. No use.
   The flames were brightening the night now. The tall, dark figure loomed for an instant against the library window; then the man had clambered over the sill. Holt, his legs stiff, managed to keep his balance and lurch forward. It was agony: like pins and needles a thousand times intensified.
   He made it to the window, and, clinging to the sill, stared into the room. His opponent was busy at the safe. Holt swung himself through the window and hobbled toward the man.
   His brass-knuckled fist was ready.
   The unknown sprang lightly away, swinging his cane. Dried blood stained his chin.
   “I’ve locked the safe,” he said. “Better get out of here before the fire catches you, Denny.”
   Holt mouthed a curse. He tried to reach the man but could not. Before he had covered more than two halting steps, the tall figure was gone, springing lightly out through the window and racing away into the rain.
   Holt turned to the safe. He could hear the crackling of flames. Smoke was pouring through a doorway on his left.
   He tested the safe; it was locked. He didn’t know the combination-so he couldn’t open it.
   But Holt tried. He searched the desk, hoping Keaton might have scribbled the key on a paper somewhere. He fought his way to the laboratory steps and stood looking down into the inferno of the cellar, where Keaton’s burning, motionless body lay. Yes, Holt tried. And he failed.
   Finally the heat drove him from the house. Fire trucks were screaming closer. There was no sign of Smith or anyone else.
   Holt stayed, amid the crowds, to search, but Smith and his trackers had disappeared as though they had vanished into thin air.
   “We caught him, Administrator,” said the tall man with the dried blood on his chin. “I came here directly on our return to inform you.”
   The administrator blew out his breath in a sigh of deep relief.
   “Any trouble, Jorus?”
   “Not to speak of.”
   “Well, bring him in,” the administrator said. “I suppose we’d better get this over with.”
   Smith entered the office. His heavy overcoat looked incongruous against the celoflex garments of the others.
   He kept his eyes cast down.
   The administrator picked up a memo roll and read:“Sol 25, in the year of our Lord 2016. Subject: interference with probability factors. The accused has been detected in the act of attempting to tamper with the current probability-present by altering the past, thus creating a variable alternative present. Use of time machines is forbidden exceptby authorized officials. Accused will answer.”
   Smith mumbled,“I wasn’t trying to change things, Administrator—” Jorus looked up and said, “Objection. Certain key time-place periods are forbidden. Brooklyn, especially the area about Keaton’s house, in the time near is P.M., January 10, 1943, is absolutely forbidden to time travellers. The prisonerknows why.”
   “I knew nothing about it, Ser Jorus. You must believe me.”
   Jorus went on relentlessly,“Administrator, here are the facts. The accused, having stolen a time traveller, set the controls manually for a forbidden space-time sector. Such sectors are restricted, as you know, because they are keys to the future; interference with such key spots will automatically alter the future and create a different line of probability. Keaton, in 5943, in his cellar laboratory, succeeded in working out the formula for what we know now as M-Power. He hurried upstairs, opened his safe, and noted down the formula in his book, in such a form that it could very easily have been deciphered and applied even by a layman. At that time there was an explosion in Keaton’s laboratory and he replaced the notebook in the safe and went downstairs, neglecting, however, to relock the safe. Keaton was killed; he had not known the necessity of keeping M-Power away from radium, and the atomic synthesis caused the explosion. The subsequent fire destroyed Keaton’s notebook, even though it had been within the safe. It was charred into illegibility, nor was its value suspected. Not until the first year of the twenty-first century was M-Power rediscovered.”
   Smith said,“I didn’t know all that, Ser Jorus.”
   “You are lying. Our organization does not make mistakes. You found a key spot in the past and decided to change it, thus altering our present. Had you succeeded, Dennis Holt of 1943 would have taken Keaton’s notebook out of the burning house and read it. His curiosity would have made him open the notebook. He would have found the key to M-Power. And, because of the very nature of M-Power, Dennis Holt would have become the most powerful man in his world ‘time. According to the variant probability line you were aiming at, Dennis Holt, had he got that notebook, would have been dictator of the world now. This world, as we know it, would not exist, though its equivalent would-a brutal, ruthless civilization ruled by an autocratic Dennis Holt, the sole possessor of M-Power. In striving for that end, the prisoner has committed a serious crime.”
   Smith lifted his head.“I demand euthanasia,” he said. “If you want to blame me for trying to get out of this damned routine life of mine, very well. I never had a chance, that’s all.”
   The administrator raised his eyebrows.“Your record shows you have had many chances. You are incapable of succeeding through your own abilities; you are in the only job you can do well. But your crime is, as Jorus says, serious. You have tried to create a new probability-present, destroying this one by tampering with a key spot in thepast. And, had you succeeded, Dennis Holt would now be dictator of a race of slaves. Euthanasia is no longer your privilege; your crime is too serious. You must continue to live, at your appointed task, until the day of your natural death.”
   Smith choked.“It was his fault-if he’d got that notebook in time—” Jorus looked quizzical. “His?
   Dennis Holt, at the age of twenty, in 1943… his fault? No, it is yours, I think-for trying to change your past and your present.”
   The administrator said,“Sentence has been passed. It is ended.”
   And Dennis Holt, at the age of ninety-three, in the year of our Lord 2056, turned obediently and went slowly back to his job, the same one he would fill now until he died.
   And Dennis Holt, at the age of twenty, in the year of our Lord 5943, drove his taxi home from Brooklyn, wondering what it had all been about. The veils of rain swept slanting across the windshield.
   Denny took another drink out of the bottle and felt the rye steal comfortingly through his body.
   What had it all been about?
   Banknotes rustled crisply in his pocket. Denny grinned. A thousand smackeroos! His stake. His capital. With that, now, he could do plenty-and he would, too. All a guy needed was a little ready money, and he could go places.
   “You bet!” Dennis Holt said emphatically. “I’m not going to hold down the same dull job all my life.
   Not with a thousand bucks-not me!”
   HOUSING PROBLEM
   Jacqueline said it was a canary, but I contended that there were a couple of lovebirds in the covered cage. One canary could never make that much fuss. Besides, I liked to think of crusty old Mr. Henchard keeping lovebirds; it was so completely inappropriate. But whatever ouz roomer kept in that cage by his window, he shielded it-or them-jealously from prying eyes. All we had to go by were the noises.
   And they weren’t too simple to figure out. From under the cretonne cloth came shufflings, rustlings, occasional faint and inexplicable pops, and once or twice a tiny thump that made the whole hidden cage shake on its redwood pedestal-stand. Mr. Henchard must have known that we were curious. But all he said when Jackie remarked that birds were nice to have around, was “Claptrap! Leave that cage alone, d’ya hear?”
   That made us a little mad. We’re not snoopers, and after that brush-off, we coldly refused to even look at the shrouded cretonne shape. We didn’t want to lose Mr. Henchard, either. Roomers were surprisingly hard to get. Our little house was on the coast highway; ‘the town was a couple of dozen homes, a grocery, a liquor store, the post office and Terry’s restaurant. That was about all. Every morning Jackie and I hopped the bus and rode in to the factory, an hour away. By the time we got home, we were pretty tired. We couldn’t get any household help — war jobs paid a lot better — so we both pitched in and cleaned. As for cooking, we were Terry’s best customers.
   The wages were good, but before the war we’d run up too many debts, so we needed extra dough.
   And that’s why we rented a room to Mr. Hencharci. Off the beaten track with transportation difficult, and with the coast dimout every night, it wasn’t too easy to get a roomer. Mr. Henchard looked like a natural. He was, we figured, too old to get into mischief.
   One day he wandered in, paid a deposit; presently he showed up with a huge Gladstone and a square canvas grip with leather handles. He was a creaking little old man with a bristling tonsure of stiff hair and a face like Popeye’s father, only more human. He wasn’t sour; he was just crusty. I had a feeling he’d spent most of his life in furnished rooms, minding his own business and puffing innumerable cigarettes through a long black holder. But he wasn’t one of those lonely old men you could safely feel sorry for-far from it! He wasn’t poor and he was completely self-sufficient. We loved him. I called him grandpa once, in an outburst of affection, and my skin blistered at the resultant remarks.
   Some people are born under lucky stars. Mr. Henchard was like that. He was always finding money in the street. The few times we shot craps or played poker, he made passes and held straights without even trying. No question of sharp dealing-he was just lucky.
   I remember the time we were all going down the long wooden stairway that leads from the cliff-top to the beach. Mr. Henchard kicked at a pretty big rock that was on one of the steps. The stone bounced down a little way, and then went right through one of the treads. The wood was completely rotten. We felt fairly certain that if Mr. Henchard, who was leading, had stepped on that rotten section, the whole thing would have collapsed.
   And then there was the time I was riding up with him in the bus. The motor stopped a few minutes after we’d boarded the bus; the driver pulled over. A car was coming toward us along the highway and, as we stopped, one of its front tires blew out. It skidded into the ditch. If we hadn’t stopped when we did, there would have been a head-on collision. Not a soul was hurt.
   Mr. Henchard wasn’t lonely; he went out by day, I think, and at night he sat in his room near the window most of the time. We knocked, of course, before coming in to clean, and sometimes he’d say, “Wait a minute.” There’d be a hasty rustling and the sound of that cretonne cover going on his bird cage. We wondered what sort of bird he had, and theorized on the possibility of a phoenix. The creature never sang. It made noises. Soft, odd, not-always-birdlike noises. By the time we got home from work, Mr. Henchard was always in his room. He stayed there while we cleaned. On week-ends, he never went out.
   As for the cage.
   One night Mr. Henchard came out, stuffing a cigarette into his holder, and looked us over.
   “Mph,” said Mr. Henchard. “Listen, I’ve got some property to ‘tend to up north, and I’ll be away for a week or so. I’ll still pay the rent.”
   “Oh, well,” Jackie said. “We can—”
   “Claptrap,” he growled. “It’s my room. I’ll keep it if I like. How about that, hey?”
   We agreed, and he smoked half his cigarette in one gasp.“Mm-m. Well, look here, now. Always before I’ve had my own car. So I’ve taken my bird cage with me. This time I’ve got to travel on the bus, so I can’t take it. You’ve been pretty nice-not peepers or pryers. You got sense. I’m going to leave my bird cage here, but don’t you touch that cover!”
   “The canary—” Jackie gulped. “It’ll starve.”
   “Canary, hmm?” Mr. Henchard said, fixing her with a beady, wicked eye. “Never you mind. I left plenty o’ food and water. You just keep your hands off. Clean my room when it needs it, if you want, but don’t you dare touch the bird cage. What do you say?”
   “Okay with us,” I said.
   “Well, you mind what I say,” he snapped.
   That next night, when we got home, Mr. Henchard was gone. We went into his room and there was a note pinned to the cretonne cover. It said,“Mind, now!” Inside the cage something went rustle-whirr.
   And then there was a faint pop.
   “Hell with it,” I said. “Want the shower first?”
   “Yes,” Jackie said.
   Whirr-r went the cage. But it wasn’t wings. Thump!
   The next night I said,“Maybe he left enough food, but I bet the water’s getting low.”
   “Eddie!” Jackie remarked.
   “All right, I’m curious. But I don’t like the idea of birds dying of thirst, either.”
   “Mr. Henchard said—”
   “All right, again. Let’s go down to Terry’s and see what the lamb chop situation is.”
   The next night — Oh, well. We lifted the cretonne. I still think we were less curious than worried.
   Jackie said she once knew somebody who used to beat his canary.
   “We’ll find the poor beast cowering in chains,” she remarked flicking her dust-cloth at the windowsill, behind the cage. I turned off the vacuum. Whish-trot-trot-trot went something under the cretonne.
   “Yeah—” I said. “Listen, Jackie. Mr. Henchard’s all right, but he’s a crackpot. That bird or birds may be thirsty now. I’m going to take a look.”
   “No. Uh-yes. We both will, Eddie. We’ll split the responsibility.” I reached for the cover, and Jackie ducked under my arm and put her hand over mine.
   Then we lifted a corner of the cloth. Something had been rustling around inside, but the instant we touched the cretonne, the sound stopped. I meant to take only one swift glance. My hand continued to lift the cover, though. I could see my arm moving and I couldn’t stop it. I was too busy looking.
   Inside the cage was a-well, a little house. It seemed complete in every detail. A tiny house painted white, with green shutters-ornamental, not meant to close-for the cottage was strictly modern. It was the sort of comfortable, well-built house you see all the time in the suburbs. The tiny windows had chintz curtains; they were lighted up, on the ground floor. The moment we lifted the cloth, each window suddenly blacked out. The lights didn’t go off, but shades snapped down with an irritated jerk.
   It happened fast. Neither of us saw who or what pulled down those shades.
   I let go of the cover and stepped back, pulling Jackie with me.
   “A d-doll house, Eddie!”
   “With dolls in it?”
   I stared past her at the hooded cage.“Could you, maybe, do you think, perhaps, train a canary to pull down shades?”
   “Oh, my! Eddie, listen.”
   Faint sounds were coming from the cage. Rustles, and an almost inaudible pop. Then a scraping.
   I went over and took the cretonne cloth clear off. This time I was ready; I watched the windows. But the shades flicked down as I blinked.
   Jackie touched my arm and pointed. On the sloping roof was a miniature brick chimney; a wisp of pale smoke was rising from it. The smoke kept coming up, but it was so thin I couldn’t smell it.
   “The c-canaries are c-cooking,” Jackie gurgled.
   We stood there for a while, expecting almost anything. If a little green man had popped out of the front door and offered us three wishes, we shouldn’t have been much surprised. Only nothing happened.
   There wasn’t a sound, now, from the wee house in the bird cage.
   And the blinds were down. I could see that the whole affair was a masterpiece of detail. The little front porch had a tiny mat on it. There was a doorbell, too.
   Most cages have removable bottoms. This one didn’t. Resin stains and dull gray metal showed where soldering had been done. The door was soldered shut, too. I could put my forefinger between the bars, but my thumb was too thick.
   “It’s a nice little cottage, isn’t it?” Jackie said, her voice quavering. “They must be such little guys—”
   “Guys?”
   “Birds. Eddie, who lives in that house?”
   “Well,” I said. I took out my automatic pencil, gently inserted it between the bars of the cage, and poked at an open window, where the shade snapped up. From within the house something like the needle-beam of a miniature flashlight shot into my eye, blinding me with its brilliance. As I grunted and jerked back, I heard a window slam and the shade come down again.
   “Did you see what happened?”
   “No, your head was in the way. But—”
   As we looked, the lights went out. Only the thin smoke curling from the chimney indicated that anything was going on.
   “Mr. Henchard’s a mad scientist,” Jackie muttered. “He shrinks people.”
   “Not without an atom-smasher,” I said. “Every mad scientist’s got to have an atom-smasher to make artificial lightning.”
   I put my pencil between the bars again. I aimed carefully, pressed the point against the doorbell, and rang. A thin shrilling was heard.
   The shade at one of the windows by the door was twitched‘aside hastily, and something probably looked at me. I don’t know. I wasn’t quick enough to see it. The shade fell back in place, and there was no more movement. I rang the bell till I got tired of it. Then I stopped.
   “I could take the cage apart,” I said.
   “Oh no! Mr. Henchard—”
   “Well,” I said, “when he comes back, I’m going to ask him what the hell. He can’t keep pixies. It isn’t in the lease.”
   “He doesn’t have a lease,” Jackie countered.
   I examined the little house in the bird cage. No sound, no movement. Smoke coming from the chimney.
   After all, we had no right to break into the cage. Housebreaking? I had visions of a little green man with wings flourishing a night stick, arresting me for burglary. Did pixies have cops? What sort of crimes.
   I put the cover back on the cage. After a while, vague noises emerged. Scrape. Thump. Rustle, rustle, rustle. Pop. And an unbirdlike trilling that broke off short.
   “Oh, my,” Jackie said. “Let’s go away quick.”
   We went right to bed. I dreamed of a horde of little green guys in Mack Sennett cop uniforms, dancing on a bilious rainbow and singing gaily.
   The alarm clock woke me. I showered, shaved and dressed, thinking of the same thing Jackie was thinking of. As we put on our coats, I met her eyes and said,“Shall we?”
   “Yes. Oh, golly, Eddie! D-do you suppose they’ll be leaving for work, too?”
   “What sort of work?” I inquired angrily. “Painting buttercups?”
   There wasn’t a sound from beneath the cretonne when we tiptoed into Mr. Henchard’s room.
   Morning sunlight blazed through the window. I jerked the cover off. There was the house. One of the blinds was up; all the rest were tightly firm. I put my head close to the cage and stared through the bars into the open window, where scraps of chintz curtains were blowing in the breeze.
   I saw a great big eye looking back at me.
   This time Jackie was certain I’d got my mortal wound. The breath went out of her with a whoosh as I caromed back, yelling about a horrible bloodshot eye that wasn’t human. We clutched each other for a while and then I looked again.
   “Oh,” I said, rather faintly. “It’s a mirror.”
   “A mirror?” she gasped.
   “Yeah, a big one, on the opposite wall. That’s all I can see. I can’t get close enough to the window.”
   “Look on the porch,” Jackie said.
   I looked. There was a milk bottle standing by the door-you can guess the size of it. It was purple.
   Beside it was a folded postage stamp.
   “Purple milk?” I said.
   “From a purple cow. Or else the bottle’s colored. Eddie, is that a newspaper?”
   It was. I strained my eyes to read the headlines. EXTRA was splashed redly across the sheet, in huge letters nearly a sixteenth of an inch high. EXTRA-FOTZPA MOVES ON TUR! That was all we could make out.
   I put the cretonne gently back over the cage. We went down to Terry’s for breakfast while we waited for the bus.
   When we rode home that night, we knew what our first job would be. We let ourselves into the house, discovered that Mr. Henchard hadn’t come back yet, switched on the light in his room, and listened to the noise from the bird cage.
   “Music,” Jackie said.
   It was so faint I scarcely heard it, and, in any case, it wasn’t real music. I can’t begin to describe it.
   And it died away immediately. Thump, scrape, pop, buzz. Then silence, and I pulled off the cover.
   The house was dark, the windows were shut, the blinds were down. Paper and milk bottle were gone from the porch. On the front door was a sign that said-after I used a magnifying glass: QUARANTINE!
   SCOPPY FEVER!
   “Why, the little liars,” I said. “I bet they haven’t got scoppy fever at all.”
   Jackie giggled wildly.“You only get scoppy fever in April, don’t you?”
   “April and Christmas. That’s when the bread-and-butter flies carry it. Where’s my pencil?”
   I rang the bell. A shade twitched aside, flipped back; neither of us had seen the-hand?-that moved it.
   Silence; no smoke coming out of the chimney.
   “Scared?” I asked.
   “No. It’s funny, but I’m not. They’re such standoffish little guys. The Cabots speak only to—”
   “Where the pixies speak only to goblins, you mean,” I said. “They can’t snoot us this way. It’s our house their house is in, if you follow me.”
   “What can we do?”
   I manipulated the pencil, and, with considerable difficulty, wrote LET US IN on the white panel of the door. There wasn’t room for more than that. Jackie tsked.
   “Maybe you shouldn’t have written that. We don’t want to get in. We just want to see them.”
   “Too late now. Besides, they’ll know what we mean.”
   We stood watching the house in the bird cage, and it watched us, in a sullen and faintly annoyed fashion. SCOPPY FEVER, indeed!
   That was all that happened that night.
   The next morning we found that the tiny front door had been scrubbed clean of my pencil marks, that the quarantine’ sign was still there, and that there was a bottle of green milk and another paper on the porch. This time the headline said. EXTRA-FOTZPA OVERSHOOTS TUR!
   Smoke was idling from the chimney. I rang the bell again. No answer. I noticed a domino of a mailbox by the door, chiefly because I could see through the slot that there were letters inside. But the thing was locked.
   “If we could see whom they were addressed to—” Jackie suggested.
   “Or whom they’re from. That’s what interests me.”
   Finally, we went to work. I was preoccupied all day, and nearly welded my thumb onto a boogie-arm. When I met Jackie that night, I could see that she’d been bothered, too.
   “Let’s ignore them,” she said as we bounced home on the bus. “We know when we’re not wanted, don’t we?”
   “I’m not going to be high-hatted by a-by a critter. Besides, we’ll both go quietly nuts if we don’t find out what’s inside that house. Do you suppose Mr. Herichard’s a wizard?”
   “He’s a louse,” Jackie said bitterly. “Going off and leaving ambiguous pixies on our hands!”
   When we got home, the little house in the bird cage took alarm, as usual, and by the time we’d yanked off the cover, the distant, soft noises had faded into silence. Lights shone through the drawn blinds. The porch had only the mat on it. In the mailbox we could see the yellow envelope of a telegram.
   Jackie turned pale.“It’s the last straw,” she insisted. “A telegram!”
   “It may not be.”
   “It is, it is, I know it is. Aunt Tinker Bell’s dead. Or Iolanthe’s coming for a visit.”
   “The quarantine sign’s off the door,” I said. “There’s a new one. It says “Wet paint.’”
   “Well, you will scribble all over their nice clean door.”
   I put the cretonne back, turned off the light switch, and took Jackie’s hand. We stood waiting. After a time something went bump-bump-bump, and then there was a singing, like a teakettle. I heard a tiny clatter.
   Next morning there were twenty-six bottles of yellow milk-bright yellow-on the tiny porch, and the Lilliputian headline announced: EXTRA-TUR SLIDES TOWARD FOTZPA!
   There was mail in the box, too, but the telegram was gone.
   That night things continued much as before. When I pulled the cloth off there was a sudden, furious silence. We felt that we were being watched around the corners of the miniature shades. We finally went to bed, but in the middle of the night I got up and took another look at our mysterious tenants. Not that I saw them, of course. But they must have been throwing a party, for bizarre, small music and wild thumps and pops died into silence as I peeked.
   In the morning there was a red bottle and a newspaper on the little porch. The headline said: EXTRA-FOTZPA GOES UP!
   “My work’s going to the dogs,” I said. “I can’t concentrate for thinking about this business-and wondering…”
   “Me, too. We’ve got to find out somehow.”
   I peeked. A shade came down so sharply that it almost tore free from its roller.
   “Do you think they’re mad?” I asked.
   “Yes,” Jackie said, “I do. We must be bothering the very devil out of ’em. Look-I’ll bet they’re sitting inside by the windows, boiling mad, waiting for us to go away. Maybe we’d better go. It’s time for the bus anyway.”
   I looked at the house, and the house, I felt, looked at me with an air of irritated and resentful fury.
   Oh, well. We went to work.
   We were tired and hungry when we got back that night, but even before removing our coats we went into Mr. Henchard’s room. Silence. I switched on the light while Jackie pulled off the cretonne cover from the cage.
   I heard her gasp. Instantly I jumped forward, expecting to see a little green guy on that absurd porch-or anything, for that matter. I saw nothing unusual. There was no smoke coming from the chimney.
   But Jackie was pointing to the front door. There was a neat, painted sign tacked to the panel. It said, very sedately, simply, and finally: TO LET.
   “Oh, oh, oh!” Jackie said.
   I gulped. All the shades were up in the tiny windows and the chintz curtains were gone. We could see into the house for the first time. It was completely and awfully empty.
   No furniture, anywhere. Nothing at all but a few scrapes and scratches on the polished hardwood floor. The wallpaper was scrupulously clean; the patterns, in the various rooms, were subdued and in good taste. The tenants had left their house in order.
   “They moved,” I said.
   “Yes,” Jackie murmured. “They moved out.”
   All of a sudden I felt lousy. The house-not the tiny one in the cage, but our own-was awfully empty.
   You know how it iwhen you’ve been on a visit, and come home into a place that’s full of nothing and nobody?
   I grabbed Jackie and held her tight. She felt pretty bad, too. You wouldn’t think that a tiny TO LET
   sign could make so much difference.
   “What’ll Mr. Henchard say?” Jackie asked, watching me with big eyes.
   Mr. Henchard came home two nights later. We were sitting by the fire when he walked in, his Gladstone swinging, the black cigarette holder jutting from below his beak.“Mph,” he greeted us.
   “Hello,” I said weakly. “Glad you’re back.”
   “Claptrap!” said Mr. Henchard firmly as he headed for his room. Jackie and I looked at one another.
   Mr. Henchard squalled in sheer fury. His twisted face appeared around the door.
   “Busybodies!” he snarled. “I told you—”
   “Wait a minute,” I said.
   “I’m moving Out!” Mr. Henchard barked. “Now!” His head popped back out of sight; the door slammed and locked. Jackie and I waited, half expecting to be spanked.
   Mr. Henchard bounced out of his room, Gladstone suspended from one hand. He whirled past us toward the door.
   I tried to stop him.“Mr. Henchard—”
   “Claptrap!”
   Jackie pulled at one arm, I got a grip on the other. Between us, we managed to bring him to a stop.
   “Wait,” I said. “You’ve forgotten your-uh-bird cage.”
   “That’s what you think,” he snarled at me. “You can have it. Meddlers! It took me months to build that little house just right, and months more to coax ’em to live in it. Now you’ve spoiled it. They won’t be back.”
   “Who?” Jackie gulped.
   His beady eyes were fixed malignantly on us.“My tenants. I’ll have to build a new house now-ha!
   But this time I won’t leave it within reach of meddlers.”
   “Wait,” I said. “Are-are you a m-magician?”
   Mr. Henchard snorted.“I’m a good craftsman. That’s all it takes. You treat them right, and they’ll treat you right. Still—” And he gleamed a bit with pride. “-it isn’t everybody who knows how to build the right sort of house for them!”
   He seemed to be softening, but my next question roused him again.
   “That were they?” he snapped. “The Little Folk, of course. Call ’em what you like. Nixie, pixie, leprechaun, brownie-they’ve had lots of names. But they want a quiet, respectable neighborhood to live in, not a lot of peeping and prying. Gives the property a bad name. No wonder they moved out! And-mph!-they paid their rent on time, too. Still, the Little Folk always do,” he added.
   “Rent?” Jackie said faintly.
   “Luck,” Mr. Henchard said. “Good luck. What did you expect they’d pay in-money? Now I’ll have to build another house to get my special luck back.”
   He gave us one parting glare, jerked open the door, and stamped out. We stood looking after him.
   The bus was pulling into the gas station down the slope, and Mr. Henchard broke into a run.
   He caught the bus, all right, but only after he’d fallen flat on his face.
   I put my arm around Jackie.
   “Oh, gosh,” she said. “His bad luck’s working already.”
   “Not bad,” I pointed out. “Just normal. When you rent a little house to pixies, you get a lot of extra good luck.”
   We sat in silence, watching each other. Finally without saying a word, we went into Mr. Henchard’s vacated room. The bird cage was still there. So was the house. So was the TO LET sign.
   “Let’s go to Terry’s,” I said.
   We stayed later than usual. Anybody would have thought we didn’t want to go home because we lived in a haunted house. Except that in our case the exact opposite was true. Our house wasn’t haunted any more. It was horribly, desolately, coldly vacant.
   I didn’t say anything till we’d crossed the highway, climbed the slope, and unlocked our front door.
   We went, I don’t know why, for a final look at the empty house. The cover was back on the cage, where I’d replaced it, but-thump, rustle, pop! The house was tenanted again!
   We backed out and closed the door before we breathed.
   “No,” Jackie said. “We mustn’t look. We mustn’t ever, ever, look under that cover.”
   “Never,” I said. “Who do you suppose…”
   We caught a very faint murmur of what seemed to be boisterous singing. That was fine. The happier they were, the longer they’d stay. When we went to bed, I dreamed that I was drinking beer with Rip Van Winkle and the dwarfs. I drank ’em all under the table.
   It was unimportant that the next morning was rainy. We were convinced that bright yellow sunlight was blazing in through the windows. I sang under the shower. Jackie burbled inarticulately and joyously. We didn’t open Mr. Henchard’s door.
   “Maybe they want to sleep late,” I said.
   It’s always noisy in the machine-shop, and a hand-truckload of rough cylinder casings going past doesn’t increase the din noticeably. At three o’clock that afternoon, one of the boys was rolling the stuff along toward the storeroom, and I didn’t hear it or see it until I’d stepped back frommy planer, cocking my eye at its adjustment.
   Those big planers are minor juggernauts. They have to be bedded in concrete, in heavy thigh-high cradles on which a heavily weighted metal monster-the planer itself-slides back and forth.
   I stepped back, saw the hand-truck coming, and made a neat waltz turn to get out of its way. The boy with the hand-truck swerved, the cylinders began to fall out, and I took an unbalanced waltz step that ended with my smacking my thighs against the edge of the cradle and doing a neat, suicidal half-somersault. When I landed, I was jammed into the metal cradle, looking at the planer as it zoomed down on me. I’ve never in my life seen anything move so fast.
   It was all over before I knew it. I was struggling to bounce myself out, men were yelling, the planer was bellowing with bloodthirsty triumph, and the cylinder heads were rolling around underfoot all over the place. Then there was the crackling, tortured crash of gears and cams going to pieces. The planer stopped. My heart started.
   After Pd changed my clothes, I waited for Jackie to knock off. Rolling home on the bus, I told her about it.“Pure dumb luck. Or else a miracle. One of those cylinders bounced into the planer in just the right place. The planer’s a mess, but I’m not. I think we ought to write a note of thanks to our-uh-tenants.”
   Jackie nodded with profound conviction.“It’s the luck they pay their rent in, Eddie. I’m glad they paid in advance, too!”
   “Except that I’m off the payroll till the planer’s fixed,” I said.
   We went home through a storm. We could hear a banging in Mr. Henchard’s room, louder than any noise that had ever come from the bird cage. We rushed upstairs and found the casement window had come open. I closed it. The cretonne cover had been half blown off the cage, and I started to pull it back in place. Jackie was beside me. We looked at the tiny house; my hand didn’t complete its gesture.
   The TO LET sign had been removed from the door. The chimney was smoking greasily. The blinds were tightly down, as usual, but there were other changes.
   There was a small smell of cooking-scorned beef and skunk cabbage, I thought wildly.
   Unmistakably it came from the pixie house. On the formerly immaculate porch was a slopping-over garbage can, and a minuscule orange crate with unwashed, atom-sized tin cans and what were indubitably empty liquor bottles. There was a milk bottle by the door, too, filled with a biliously lavender liquid. It hadn’t been taken in yet, nor had the morning paper. It was certainly a different paper. The lurid size of the headlines indicated that it was a yellow tabloid.
   A clothesline, without any clothes hanging on it at the moment, had been tacked up from one pillar of the porch to a corner of the house.
   I jerked down the cover, and fled after Jackie into the kitchen.“My God!” I said.
   “We should have asked for references,” she gasped. “Those aren’t our tenants!”
   “Not the tenants we used to have,” I agreed. “I mean the ones Mr. Henchard used to have. Did you see that garbage pail on the porch!”
   “And the clothesline,” Jackie added. “How-how sloppy.”
   “Jukes, Kallikaks and Jeeter Lesters. This isn’t Tobacco Road.”
   Jackie gulped.“Mr. Henchard said they wouldn’t be back, you know.”
   “Yeah, but, well—”
   She nodded slowly, as though beginning to understand. I said,“Give.”
   “I don’t know. Only Mr. Henchard said the Little Folk wanted a quiet, respectable neighborhood.
   And we drove them out. I’ll bet we gave the bird cage-the location-a bad reputation. The better-class pixies won’t live there. It’s-oh, dear-maybe it’s a slum.”
   “You’re very nuts,” I said.
   “I’m not. It must be that. Mr. Henchard said as much. He told us he’d have to build a new house.
   Desirable tenants won’t move into a bad neighborhood. We’ve got sloppy pixies, that’s all.”
   My mouth opened. I stared at her.
   “Uh-huh. The tenement type. I’ll bet they keep a pixilated goat in the kitchen,” Jackie babbled.
   “Well,” I said, “we’re not going to stand for it. I’ll evict ’em. I-I’ll pour water down their chimney.
   Where’s the teakettle’?”
   Jackie grabbed me.“No, you don’t! We can’t evict them, Eddie. We mustn’t. They pay their rent,” she said.
   And then I remembered.“The planer—”
   “Just that,” Jackie emphasized, digging her fingers into my biceps. “You’d have been killed today if you hadn’t had some extra good luck. Those pixies may be sloppy, but they pay their rent.”
   I got the angle.“Mr. Henchard’s luck worked differently, though. Remember when he kicked that rock down the beach steps, and they started to cave in? Me, I do it the hard way. I fall in the planer, sure, and a cylinder bounces after me and stops the machine but I’ll be out of a job till the planer’s fixed.Nothing like that ever happened to Mr. Henchard.”
   “He had a better class of tenant,” Jackie explained, with a wild gleam in her eye. “If Mr. Henchard had fallen in the planer, a fuse would have blown, I’ll bet. Our tenants are sloppy pixies, so we get sloppy luck.”
   “They stay,” I said. “We own a slum. Let’s get out of here and go down to Terry’s for a drink.”
   We buttoned our raincoats and departed, breathing the fresh, wet air. The storm was slashing down as furiously as ever. I’d forgotten my flashlight, but I didn’t want to go back for it. We headed down the slope, toward Terry’s faintly visible lights.
   It was dark. We couldn’t see much through the storm. Probably that was why we didn’t notice the bus until it was bearing down on us, headlights almost invisible in the dimout.
   I started to pull Jackie aside, out of the way, but my foot slipped on the wet concrete, and we took a nosedive. I felt Jackie’s body hurtle against me, and the next moment we were floundering in the muddy ditch beside the highway while the bus roared past us and was gone.
   We crawled out and made for Terry’s. The barman stared at us, said, “Whew!” and set up drinks without being asked.
   “Unquestionably,” I said, “our lives have just been saved.”
   “Yes,” Jackie agreed, scraping mud from her ears. “But it wouldn’t have happened this way to Mr.
   Henchard.”
   The barman shook his head.“Fall in the ditch, Eddie? And you too? Bad luck!”
   “Not bad,” Jackie told him feebly. “Good. But sloppy.” She lifted her drink and eyed me with muddy misery. I clinked my glass against hers.
   “Well,” I said. “Here’s luck.”
   WHAT YOU NEED
   That’s what the sign said. Tim Carmichael, who worked for a trade paper that specialized in economics, and eked out a meager salary by selling sensational and untrue articles to the tabloids, failed to sense a story in the reversed sign. He thought it was a cheap publicity gag, something one seldom encounters on Park Avenue, where the shop fronts are noted for their classic dignity. And he was irritated.
   He growled silently, walked on, then suddenly turned and came back. He wasn’t quite strong enough to resist the temptation to unscramble the sentence, though his annoyance grew. He stood before the window, staring up, and said to himself, “We have what you need. Yeah?”
   The sign was in prim, small letters on a black painted ribbon that stretched across a narrow glass pane. Below it was one of those curved, invisible-glass windows. Through the window Carmichael could see an expanse of white velvet, with a few objects carefully arranged there. A rusty nail, a snowshoe and a diamond tiara. It looked‘like a Dali decor for Carrier or Tiffany.
   “Jewelers?” Carmichael asked silently. “But why what you need?” He pictured millionaires miserably despondent for lack of a matched pearl necklace, heiresses weeping inconsolably because they needed a few star sapphires. The principle of luxury merchandising was to deal with the whipped cream of supply and demand; few people needed diamonds. They merely wanted them and could afford them.
   “Or the place might sell jinni flasks,” Carmichael decided. “Or magic wands. Same principle as a Coney carny, though. A sucker trap. Bill the Whatzit outside and people will pay their dimes and flock in. For two cents—”
   He was dyspeptic this morning, and generally disliked the world. Prospect of a scapegoat was attractive, and his press card gave him a certain advantage. He opened the door and walked into the shop.
   It was Park Avenue, all right. There were no showcases or counters. It might be an art gallery, for a few good oils were displayed on the walls. An air of overpowering luxury, with the bleakness of an unlived-in place, struck Carmichael.
   Through a curtain at the back came a very tall man with carefully combed white hair, a ruddy, healthy face and sharp blue eyes. He might have been sixty. He wore expensive but careless tweeds, which somehow jarred with the decor.
   “Good morning,” the man said, with a quick glance at Carmichael’s clothes. He seemed slightly surprised. “May I help you?”
   “Maybe.” Carmichael introduced himself and showed his press card.
   “Oh? My name is Talley. Peter Talley.”
   “I saw your sign.”
   “Oh?”
   “Our paper is always on the lookout for possible writeups. I’ve never noticed your shop before—”
   “I’ve been here for years,” Talley said.
   “This is an art gallery?”
   “Well-no.”
   The door opened. A florid man came in and greeted Talley cordially. Carmichael, recognizing the client, felt his opinion of the shop swing rapidly upward. The florid man was a Name-a big one.
   “It’s a bit early, Mr. Talley,” he said, “but I didn’t want to delay. Have you had time to get-what I needed?”
   “Oh, yes. I have it. One moment.” Talley hurried through the draperies and returned with a small, neatly wrapped parcel, which he gave to the florid man. The latter forked over a check-Carmichael caught a glimpse of the amount and gulped-and departed. His town car was at the curb outside.
   Carmichael moved toward the door, where he could watch. The florid man seemed anxious. His chauffeur waited stolidly as the parcel was unwrapped with hurried fingers.
   “I’m not sure I’d want publicity, Mr. Carmichael,” Talley said. “I’ve a select clientele-carefully chosen.”
   “Perhaps our weekly economic bulletins might interest you.”
   Talley tried not to laugh.“Oh, I don’t think so. It really isn’t in my line.”
   The florid man had finally unwrapped the parcel and taken out an egg. As far as Carmichael could see from his post near the door, it was merely an ordinary egg. But its possessor regarded it almost with awe. Had Earth’s last hen died ten years before, the man could have been no more pleased. Something like deep relief showed on the Floridatanned face.
   He said something to the chauffeur, and the car rolled smoothly forward and was gone.
   “Are you in the dairy business?” Carmichael asked abruptly.
   “Do you mind telling me what your business is?”
   “I’m afraid I do, rather,” Talley said.
   Carmichael was beginning to scent a story.“Of course, I could find out through the Better Business Bureau—”
   “You couldn’t.”
   “No? They might be interested in knowing why an egg is worth five thousand dollars to one of your customers.”
   Talley said,“My clientele is so small I must charge high fees. You-ah-know that a Chinese mandarin has been known to pay thousands of taels for eggs of proved antiquity.”
   “That guy wasn’t a Chinese mandarin,” Carmichael said.
   “Oh, well. As I say, I don’t welcome publicity—”
   “I think you do. I was in the advertising game for a while. Spelling your sign backwards is an obvious baited hook.”
   “Then you’re no psychologist,” Talley said. “It’s just that I can afford to indulge my whims. For five years I looked at that window every day and read the sign backwards-from inside my shop. It annoyed me. You know how a word will begin to look funny if you keep staring at it? Any word. It turns into something in no human tongue. Well, I discovered I was getting a neurosis about that sign. It makes no sense backwards, but I kept finding myself trying to read sense into it. When I started to say ‘Deen uoy tahw evah ew’ to myself and looking for philological derivations, I calledin a sign painter. People who are interested enough still drop in.”
   “Not many,” Carmichael said shrewdly. “This is Park Avenue. And you’ve got the place fixed up too expensively. Nobody in the low-income brackets-or the middle brackets-would come in here. So you run an upper-bracket business.”
   “Well,” Talley said, “yes, I do.”
   “And you won’t tell me what it is?”
   “I’d rather not.”
   “I can find out, you know. It might be dope, pornography, high-class fencing—”
   “Very likely,” Mr. Talley said smoothly. “I buy stolen jewels, conceal them in eggs and sell them to my customers. Or perhaps that egg was loaded with microscopic French postcards. Good morning, Mr.
   Carmichael.”
   “Good morning,” Carmichael said, and went out. He was overdue at the office, but annoyance was the stronger motivation. He played sleuth for a while, keeping an eye on Talley’s shop, and the results were thoroughly satisfactory-to a certain extent. He learned everything but why. Late in the afternoon, he sought out Mr. Talley again.
   “Wait a minute,” he said, at sight of the proprietor’s discouraging face. “For all you know, I may be a customer.”
   Talley laughed.
   “Well, why not?” Carmichael compressed his lips. “How do you know the size of my bank account?
   Or maybe you’ve got a restricted clientele?”
   “No. But—”
   Carmichael said quickly,“I’ve been doing some investigating. I’ve been noticing your customers. In fact, following them. And finding out what they buy from you.”
   Talley’s face changed. “Indeed?”
   “Indeed. They’re all in a hurry to unwrap their little bundles. So that gave me my chance to find out.
   I missed a few, but-I saw enough to apply a couple of rules of logic, Mr. Talley. item: your customers don’t know what they’re buying from you. It’s a sort of grab bag. A couple of times they were plenty surprised. The man who opened his parcel and found an old newspaper clipping. What about the sunglasses? And the revolver? Probably illegal, by the way-no license. And the diamond -it must have been paste, it was so big.”
   “M-mmm,” Mr. Talley said.
   “I’m no smart apple, but I can smell a screwy setup. Most of your clients are big shots, in one way or another. And why didn’t any of ’em pay you, like the first man-the guy who came in when I was here this morning?”
   “It’s chiefly a credit business,” Talley said. “I’ve my ethics. I have to, for my own conscience. It’s responsibility. You see, I sell-my goods-with a guarantee. Payment is made only if the product proves satisfactory.”
   “So. An egg. Sunglasses. A pair of asbestos gloves-I think they were. A newspaper clipping. A gun.
   And a diamond. How do you take inventory?”
   Talley said nothing.
   Carmichael grinned.“You’ve an errand boy. You send him out and he comes back with bundles.
   Maybe he goes to a grocery on Madison and buys an egg. Or a pawnshop on Sixth for a revolver. Orwell, anyhow, I told you I’d find out what your business is.”
   “And have you?” Talley asked.
   “We have what you need,” Carmichael said. “But how do you know?”
   “You’re jumping to conclusions.”
   “I’ve got a headache-I didn’t have sunglasses!-and I don’t believe in magic. Listen, Mr. Talley, I’m fed up to the eyebrows and way beyond on queer little shops that sell peculiar things. I know too much about ’em-I’ve written about ’em. A guy walks along the street and sees a funnysort of store and the proprietor won’t serve him-he sells only to pixies-or else he does sell him a magic charm with a double edge. Well-pfui!”
   “Mph,” Talley said.
   ” ‘Mph’ as much as you like. But you can’t get away from logic. Either you’ve got a sound, sensible racket here, or else it’s one of those funny, magic-shop setups-and I don’t believe that. For it isn’t logical.”
   “Why not?”
   “Because of economics,” Carmichael said flatly. “Grant the idea that you’ve got certain mysterious powers-let’s say you can make telepathic gadgets. All right. Why the devil would you start a business so you could sell the gadgets so you could make money so you could live? You’d simply put on one of your gadgets, read a stockbroker’s mind and buy the right stocks. That’s the intrinsic fallacy in these crazy-shop things-if you’ve got enough stuff on the ball to be able to stock and run such a shop, you wouldn’t need a business in the first place. Why go round Robin Hood’sbarn?”
   Talley said nothing.
   Carmichael smiled crookedly.“‘I often wonder what the vintners buy one half so precious as the stuff they sell,” he quoted. “Well-what do you buy? I know what you sell-eggs and sunglasses.”
   “You’re an inquisitive man, Mr. Carmichael,” Talley murmured. “Has it ever occurred to you that this is none of your business?”
   “I may be a customer,” Carmichael repeated. “How about that?”
   Talley’s cool blue eyes were intent. A new light dawned in them; Talley pursed his lips and scowled.
   “I hadn’t thought of that,” he admitted. “You might be. Under the circumstances. Will you excuse me for a moment?”
   “Sure,” Carmichael said. Talley went through the curtains.
   Outside, traffic drifted idly along Park. As the sun slid down beyond the Hudson, the street lay in a blue shadow that crept imperceptibly up the barricades of the buildings. Carmichael stared at the sign-WE HAVE WHAT YOU NEED-and smiled.
   In a back room, Talley put his eye to a binocular plate and moved a calibrated dial. He did this several times. Then, biting his lip-for he was a gentle man-he called his errand boy and gave him directions. After that he returned to Carmichael.
   “You’re a customer,” he said. “Under certain conditions.”
   “The condition of my bank account, you mean?”
   “No,” Talley said. “I’ll give you reduced rates. Understand one thing.
   I really do have what you need. You don’t know what you need, but I know. And as it happens-well, I’ll sell you what you need for, let’s say, five dollars.”
   Carmichael reached for his wallet. Talley held up a hand.
   “Pay me after you’re satisfied. And the money’s the nominal part of the fee. There’s another part. If you’re satisfied, I want you to promise that you’ll never come near this shop again and never mention it to anyone.”
   “I see,” Carmichael said slowly. His theories had changed slightly. “It won’t be long before-ah, here he is now.” A buzzing from the back indicated the return of the errand boy. Talley said, “Excuse me,”
   and vanished. Soon he returned with a neatly wrapped parcel, which he thrust into Carmichael’s hands.
   “Keep this on your person,” Talley said. “Good afternoon.”
   Carmichael nodded, pocketed the parcel and went out. Feeling affluent, he hailed a taxi and went to a cocktail bar he knew. There, in the dim light of a booth, he unwrapped the bundle.
   Protection money, he decided. Talley was paying him off to keep his mouth shut about the racket, whatever it was. O.K., live and let live. How much would be-Ten thousand? Fifty thousand? How big was the racket? He opened an oblong cardboard box. Within, nestling upon tissue paper, was a pair of shears, the blades protected by a sheath of folded, glued cardboard.
   Carmichael said something softly. He drank his highball and ordered another, but left it untasted.
   Glancing at his wrist watch, he decided that the Park Avenue shop would be closed by now and Mr.
   Peter Talley gone.
   “… one half so precious as the stuff they sell.” Carmichael said. “Maybe it’s the scissors of Atropos.
   Blah.” He unsheathed the blades and snipped experimentally at the air. Nothing happened. Slightly crimson around the cheekbones, Carmichael reholstered the shears and dropped them into the side pocket of his topcoat. Quite a gag!
   He decided to call on Peter Talley tomorrow.
   Meanwhile, what? He remembered he had a dinner date with one of the girls at the office, and hastily paid his bill and left. The streets were darkening, and a cold wind blew southward from the Park Carmichael wound his scarf tighter around his throat and made gestures toward passing taxis.
   He was considerably annoyed.
   Half an hour later a thin man with sad eyes-Jerry Worth, one of the copy writers from his office-greeted him at the bar where Carmichael was killing time.“Waiting for Betsy?” Worth said, nodding toward the restaurant annex. “She sent me to tell you she couldn’t make it. A rush deadline. Apologies and stuff. Where were you today? Things got gummed up a bit. Have a drink with me.”
   They worked on a rye. Carmichael was already slightly stiff. The dull crimson around his cheekbones had deepened, and his frown had become set.“What you need,” he remarked. “Double crossing little—”
   “Huh?” Worth said.
   “Nothing. Drink up. I’ve just decided to get a guy in trouble. If I can.”
   “You almost got in trouble yourself today. That trend analysis ~of ores—”
   “Eggs. Sunglasses!”
   “I got you out of a jam—”
   “Shut up,” Carmichael said, and ordered another round. Every time he felt the weight of the shears in his pocket he found his lips moving.
   Five shots later Worth said plaintively,“I don’t mind doing good deeds, but I do like to mention them. And you won’t let me. All I want is a little gratitude.”
   “All right, mention them,” Carmichael said. “Brag your head off. “Who cares?”
   Worth showed satisfaction.“That ore analysis-it was that. You weren’t at the office today, but I caught it. I checked with our records and you had Trans-Steel all wrong. If I hadn’t altered the figures, it would have gone down to the printer—”
   “What?”
   “The Trans-Steel. They—”
   “Oh, you fool,” Carmichael groaned. “I know it didn’t check with the office figures. I meant to put in a notice to have them changed. I got my dope from the source. Why don’t you mind your own business?”
   Worth blinked.“I was trying to help.”
   “It would have been good for a five-buck raise,” Carmichael said. “After all the research I did to uncover the real dope-Listen, has the stuff gone to bed yet?”
   “I dunno. Maybe not. Croft was still checking the copy—”
   “O.K.!” Carmichael said. “Next time—” He jerked at his scarf, jumped off the stool and headed for the door, trailed by the protesting Worth. Ten minutes later he was at the office, listening to Croft’s bland explanation that the copy had already been dispatched to the printer.
   “Does it matter? Was there-Incidentally, where were you today?”
   “Dancing on the rainbow,” Carmichael snapped, and departed. He had switched over from rye to whisky sours, and the cold night air naturally did not sober him. Swaying slightly, watching the sidewalk move a little as he blinked at it, he stood on the curb and pondered.
   “I’m sorry, Tim,” Worth said. “It’s too late now, though. There won’t be any trouble. You’ve got a right to go by our office records.”
   “Stop me now,” Carmichael said. “Lousy little—” He was angry and drunk On impulse he got another taxi and sped to the printer’s, still trailing a somewhat confused Jerry Worth.
   There was rhythmic thunder in the building. The swift movement of the taxi had given Carmichael a slight nausea; his head ached, and alcohol was in solution in his blood. The hot, inky air was unpleasant. The great Linotypes thumped and growled. Men were moving about. It was all slightly nightmarish, and Carmichael doggedly hunched his shoulders and lurched on until something jerked him back and began to strangle him.
   Worth started yelling. His face showed drunken terror. He made ineffectual gestures.
   But this was all part of the nightmare. Carmichael saw what had happened. The ends of his scarf had caught in the moving gears somewhere and he was being drawn inexorably into meshing metal cogs.
   Men were running. The clanking, thumping, rolling sounds were deafening. He pulled at the scarf.
   Worth screamed,“… knife! Cut it!”
   The warping of relative values that intoxication gives saved Carmichael. Sober, he would have been helpless with panic. As it was, each thought was hard to capture, but clear and lucid when he finally got it. He remembered the shears, and he put his hand in his pocket. The blades slipped out of their cardboard sheath, and he snipped through the scarf with fumbling, hasty movements.
   The white silk disappeared. Carmichael fingered the ragged edge at his throat and smiled stiffly.
   Mr. Peter Talley had been hoping that Carmichael would not come back. The probability lines had shown two possible variants; in one, all was well; in the other…
   Carmichael walked into the shop the next morning and held out a five-dollar bill. Talley took it.
   “Thank you. But you could have mailed me a check”
   “I could have. Only that wouldn’t have told me what I wanted to know.”
   “No,” Talley said, and sighed. “You’ve decided, haven’t you?”
   “Do you blame me?” Carmichael asked. “Last night-do you know what happened?”
   “Yes.”
   “How?”
   “I might as well tell you,” Talley said. “You’d find out anyway. That’s certain, anyhow.”
   Carmichael sat down, lit a cigarette and nodded.“Logic. You couldn’t have arranged that little accident, by any manner of means. Betsy Hoag decided to break our date early yesterday morning.
   Before I saw you. That was the beginning of the chain of incidents that led up to the accident. Ergo, you must have known what was going to happen.”
   “I did know.”
   “Prescience?”
   “Mechanical. I saw that you would be crushed in the machine—”
   “Which implies an alterable future.”
   “Certainly,” Talley said, his shoulders slumping. “There are innumerable possible variants to the future. Different lines of probability. All depending on the outcome of various crises as they arise. I happen to be skilled in certain branches of electronics. Some years ago, almost by accident, I stumbled on the principle of seeing the future.”
   “How?”
   “Chiefly it involves a personal focus on the individual. The moment you enter this place”-he gestured—“you’re in the beam of my scanner. In my back room I have the machine itself. By turning a calibrated dial, I check the possible futures. Sometimes there are many. Sometimes only a few. As though at times certain stations weren’t broadcasting. I look into my scanner and see what you need-and supply it.”
   Carmichael let smoke drift from his nostrils. He watched the blue coils through narrowed eyes.
   “You follow a man’s whole life-in triplicate or quadruplicate or whatever?”
   “No,” Talley said. “I’ve got my device focused so it’s sensitive to crisis curves. When those occur, I follow them farther and see what probability paths involve the man’s safe and happy survival.”
   “The sunglasses, the egg and the gloves—”
   Talley said,“Mr.-uh-Smith is one of my regular clients. Whenever he passes a crisis successfully, with my aid, he comes back for another checkup. I locate his next crisis and supply him with what he needs to meet it. I gave him the asbestos gloves. In about a month, a situation will arise where he must-underthe circumstances-move a red-hot bar of metal. He’s an artist. His hands—”
   “I see. So it isn’t always saving a man’s life.”
   “Of course not,” Talley said. “Life isn’t the only vital factor. An apparently minor crisis may lead to-well, a divorce, a neurosis, a wrong decision and the loss of hundreds of lives indirectly. I insure life, health and happiness.”
   “You’re an altruist. Only why doesn’t the world storm your doors? Why limit your trade to a few?”
   “I haven’t got the time or the equipment.”
   “More machines could be built.”
   “Well,” Talley said, “most of my customers are wealthy. I must live.”
   “YOU could read tomorrow’s stock-market reports if you wanted dough,” Cannichael said. “We get back to that old question. If a guy has miraculous powers, why is he satisfied to run a hole-in-the-wall store?”
   “Economic reasons. I-ah-I’m averse to gambling.”
   “It wouldn’t be gambling,” Carmichael pointed out. “I often wonder what the vintners buy…’ Just what do you get out of this?”
   “Satisfaction,” Talley said. “Call it that.”
   But Carmichael wasn’t satisfied. His mind veered from the question and turned to the possibilities.
   Insurance, eh? Life, health and happiness.
   “What about me? Won’t there be another crisis in my life sometime?”
   “Probably. Not necessarily one involving personal danger.”
   “Then I’m a permanent customer.” I-don t- “Listen,” Carmichael said, “I’m not trying to shake you down. I’ll pay.
   I’ll pay plenty. I’m not rich, but I know exactly what a service like this would be worth to me. No worries—”
   “It couldn’t be—”
   “Oh, come off it. I’m not a blackmailer or anything. I’m not threatening you with publicity, if that’s what you’re afraid of. I’m an ordinary guy, not a melodramatic villain. Do I look dangerous? What are you afraid of?”
   “You’re an ordinary guy, yes,” Talley admitted. “Only—”
   “Why not?” Carmichael argued. “I won’t bother you. I passed one crisis successfully, with your help.
   There’ll be another one due sometime. Give me what I need for that. Charge me anything you like. I’ll get the dough somehow. Borrow it, if necessary. I won’t disturb you at all. All I ask is that you let me come in whenever I’ve passed a crisis, and get ammunition for the next one. What’s wrong with that?”
   “Nothing,” Talley said soberly.
   “Well, then. I’m an ordinary guy. There’s a girl-it’s Betsy Hoag. I want to marry her. Settle down somewhere in the country, raise kids and have security. There’s nothing wrong with that either, is there?”
   Talley said,“It was too late the moment you entered this shop today.”
   Carmichael looked up.“Why?” he asked sharply.
   A buzzer rang in the back. Talley went through the curtains and came back almost immediately with a wrapped parcel. He gave it to Carmichael.
   Carmichael smiled.“Thanks,” he said. “Thanks a lot. Do you have any idea when my next crisis will come?”
   “In a week.”
   “Mind if I—” Carmichael was unwrapping the package. He took out a pair of plastic-soled shoes and looked at Talley, bewildered.
   “Like that, eh? I’ll need-shoes?”
   “Yes.”
   “I suppose—” Carmichael hesitated. “I guess you wouldn’t tell me why?”
   “No, I won’t do that. But be sure to wear them whenever you go out.”
   “Don’t worry about that. And-I’ll mail you a check. It may take me a few days to scrape up the dough, but I’ll do it. How much?”
   “Five hundred dollars.”
   “I’ll mail a check today.”
   “I prefer not to accept a fee until the client has been satisfied,” Talley said. He had grown more reserved, his blue eyes cool and withdrawn.
   “Suit yourself,” Carmichael said. “I’m going out and celebrate. You-don’t drink?”
   “I can’t leave the shop.”
   “Well, goodbye. And thanks again. I won’t be any trouble to you, you know. I promise that!” He turned away.
   Looking after him, Talley smiled a wry, unhappy smile. He did not answer Carmichael’s goodbye.
   Not then.
   When the door had closed behind him, Talley turned to the back of his shop and went through the door where the scanner was.
   The lapse of ten years can cover a multitude of changes. A man with the possibility of tremendous power almost within his grasp can alter, in that time, from a man who will not reach for it to a man who will-and moral values be damned.
   The change did not come quickly to Carmichael. It speaks well for his integrity that it took ten years to work such an alteration in all he had been taught. On the day he first went into Talley’s shop there was little evil in him. But the temptation grew stronger week by week, visit by visit. Talley, for reasons of his own, was content to sit idly by, waiting for customers, smothering the inconceivable potentialities of his machine under a blanket of trivial functions. But Carmichael was not content.
   It took him ten years to reach the day, but the day came at last.
   Talley sat in the inner room, his back to the door. He was slumped low in an ancient rocker, facing the machine. It had changed little in the space of a decade. It still covered most of two walls, and the eyepiece of its scanner glittered under amber fluorescents.
   Carmichael looked covetously at the eyepiece. It was window and doorway to a power beyond any man’s dreams. Wealth beyond imagining lay just within that tiny opening. The rights over the life and death of every man alive. And nothing between that fabulous future and himself except the man who sat looking at the machine.
   Talley did not seem to hear the careful footsteps or the creak of the door behind him. He did not stir as Carmichael lifted the gun slowly. One might think that he never guessed what was coming, or why, or from whom, as Carmichael shot him through the head.
   Talley sighed and shivered a little, and twisted the scanner dial. It was not the first time that the eyepiece had shown him his own lifeless body, glimpsed down some vista of probability, but he never saw the slumping of that familiar figure without feeling a breath of indescribable coolness blow backwards upon him out of the future.
   He straightened from the eyepiece and sat back in his chair, looking thoughtfully at a pair of rough-soled shoes lying beside him on a table. He sat quietly for a while, his eyes upon the shoes, his mind following Carmichael down the street and into the evening, and the morrow, and on toward that coming crisis which would depend on his secure footing on a subway platform as a train thundered by the place where Carmichael would be standing one day next week.
   Talley had sent his messenger boy out this time for two pairs of shoes. He had hesitated long, an hour ago, between the rough-soled pair and the smooth. For Talley was a humane man, and there were many times when his job was distasteful to him. But in the end, this time, it had been the smooth-soled pair he had wrapped for Carmichael.
   Now he sighed and bent to the scanner again, twisting the dial to bring into view a scene he had watched before.
   Carmichael, standing on a crowded subway platform, glittering with oily wetness from some overflow. Carmichael, in the slick-soled shoes Talley had chosen for him. A commotion in the crowd, a surge toward the platform edge. Carmichael’s feet slipping frantically as the train roared by.
   “Goodbye, Mr. Carmichael,” Talley murmured. It was the farewell he had not spoken when Carmichael left the shop. He spoke it regretfully, and the regret was for the Carmichael of today, who did not yet deserve that end. He was not now a melodramatic villain whose death one could watch unmoved. But the Tim Carmichael of today had atonement to make for the Carmichael of ten years ahead, and the payment must be exacted.
   It is not a good thing to have the power of life and death over one’s fellow humans. Peter Talley knew it was not a good thing-but the power had been put into his hands. He had not sought it. It seemed to him that the machine had grown almost by accident to its tremendous completion under his trained fingers and trained mind.
   At first it had puzzled him. How ought such a device to be used? What dangers, what terrible potentialities, lay in that Eye that could see through the veil of tomorrow? His was the responsibility, and it had weighed heavily upon him until the answer came. And after he knew the answer-well, the weight was heavier still. For Talley was a mild man.
   He could not have told anyone the real reason why he was a shopkeeper. Satisfaction, he had said to Carmichael. And sometiI~ies, indeed, there was deep satisfaction. But at other times-at times like this-there was only dismay and humility. Especially humility.
   We have what you need. Only Talley knew that message was not for the individuals who came to his shop. The pronoun was plural, not singular. It was a message for the world-the world whose future was being carefully, lovingly reshaped under Peter Talley’s guidance.
   The main line of the future was not easy to alter. The future is a pyramid shaping slowly, brick by brick, and brick by brick Talley had to change it. There were some men who were necessary-men who would create and build-men who should be saved.
   Talley gave them what they needed.
   But inevitably there were others whose ends were evil. Talley gave them, too, what the world needed-death.
   Peter Talley had not asked for this terrible power. But the key had been put in his hands, and he dared not delegate such authority as this to any other man alive. Sometimes he made mistakes.
   He had felt a little surer since the simile of the key had occurred to him. The key to the future. A key that had been laid in his hands.
   Remembering that, he leaned back in his chair and reached for an old and well-worn book. It fell open easily at a familiar passage. Peter Talley’s lips moved as he read the passage once again, in his room behind the shop on Park Avenue.
   “And I say also unto thee, that thou art Peter…. And I will give unto thee the keys of the Kingdom of Heaven…
   ABSALOM
   At dusk Joel Locke came home from the university where he held the chair of psychonamics. He came quietly into the house, by a side door, and stood listening, a tall, tight-lipped man of forty with a faintly sardonic mouth and cool gray eyes. He could hear the precipitron humming. That meant that Abigail Schuler, the housekeeper, was busy with her duties. Locke smiled slightly and turned toward a panel in the wall that opened at his approach.
   The small elevator took him noiselessly upstairs.
   There, he moved with curious stealth. He went directly to a door at the end of the hall and paused before it, his head bent, his eyes unfocused. He heard nothing. Presently he opened the door and stepped into the room.
   Instantly the feeling of unsureness jolted back, freezing him where he stood. He made no sign, though his mouth tightened. He forced himself to remain quiet as he glanced around.
   It could have been the room of a normal twenty-year-ol?l, not a boy of eight. Tennis racquets were heaped in a disorderly fashion against a pile of book records. The thiaminizer was turned on, and Locke automatically clicked the switch over. Abruptly he turned. The televisor screen was blank, yet he could have sworn that eyes had been watching him from it.
   This wasn’t the first time it had happened.
   After a while Locke turned again and squatted to examine the book reels. He picked out one labeled BRIAFF ON ENTROPIC LOGIC and turned the cylinder over in his hands, scowling. Then he replaced it and went out of the room, with a last, considering look at the televisor.
   Downstairs Abigail Schuler was fingering the Mastermaid switch. board. Her prim mouth was as tight as the severe bun of gray-shot hair at the back of her neck.
   “Good evening,” Locke said. “Where’s Absalom?”
   “Out playing, Brother Locke,” the housekeeper said formally. “You’re home early. I haven’t finished the living room yet.”
   “Well, turn on the ions and let ’em play,” Locke said. “It won’t take long. I’ve got some papers to correct, anyway.”
   He started out, but Abigail coughed significantly.
   “Well?”
   “He’s looking peaked.”
   “Then outdoor exercise is what he needs,” Locke said shortly. “I’m going to send him to a summer camp.”
   “Brother Locke,” Abigail said, “I don’t see why you don’t let him go to Baja California. He’s set his heart on it. You let him study all the hard subjects he wanted before. Now you put your foot down. It’s none of my affair, but I can tell he’s pining.”
   “He’d pine worse if I said yes. I’ve my reasons for not wanting him to study entropic logic. Do you know what it involves?”
   “I don’t-you know I don’t. I’m not an educated woman Brother Locke. But Absalom is bright as a button.”
   Locke made an impatient gesture.
   “You have a genius for understatement,” he said. “Bright as a button!” Then he shrugged and moved to the window, looking down at the play court below where his eight-year-old son played handball.
   Absalom did not look up. He seemed engrossed in his game. But Locke, watching. felt a cool, stealthy terror steal through his mind, and behind his back his hands clenched together.
   A boy who looked ten, whose maturity level was twenty, and yet who was still a child of eight. Not easy to handle. There were many parents just now with the same problem-something was happening to the graph curve that charts the percentage of child geniuses born in recent times. Something had begun to stir lazily far back in the brains of the coming generations and a new species, of a sort, was coming slowly into being. Locke knew that well. In his own time he, too, had been a child genius.
   Other parents might meet the problem in other ways, he thought stubbornly. Not himself. He knew what was best for Absalom. Other parents might send their genius children to one of the cr?ches where they could develop among their own kind. Not Locke.
   “Absalom’s place is here,” he said aloud. “With me, where I can—” He caught the housekeeper’s eye and shrugged again, irritably, going back to the conversation that had broken off. “Of course he’s bright.
   But not bright enough yet to go to Baja California and study entropic logic. Entropic logic! It’s too advanced for the boy. Even you ought to realize that. It isn’t like a lollypop you can hand the kid-first making sure there’s castor oil in the bathroom closet. Absalom’s immature. It would actually be dangerous to send him to the Baja California University now to study with men three times his age. It would involve mental strain he isn’t fit for yet. I don’t want him turned into a psychopath.” Abigail’s prim mouth pursed up sourly.
   “You let him take calculus.”
   “Oh, leave me alone.”. Locke glanced down again at the small boy on the play court. “I think,” he said slowly, “that it’s time for another rapport with Absalom.”
   The housekeeper looked at him sharply, opened her thin lips to speak, and then closed them with an almost audible snap of disapproval. She didn’t understand entirely, of course, how a rapport worked or what it accomplished. She only knew that in these days there were ways in which it was possible to enforce hypnosis, to pry open a mind willy-nilly and search it for contraband thoughts. She shook her head, lips pressed tight.
   “Don’t try to interfere in things you don’t understand,” Locke said. “I tell you, I know what’s best for Absalom. He’s in the same place I was thirty-odd years ago. Who could know better? Call him in, will you? I’ll be in my study.”
   Abigail watched his retreating back, a pucker between her brows. It was hard to know what was best. The mores of the day demanded rigid good conduct, but sometimes a person had trouble deciding in her own mind what was the right thing to do. In the old days, now, after the atomic wars, when license ran riot and anybody could do anything he pleased, life must have been easier. Nowadays, in the‘violent backswing to a Puritan culture, you were expected to think twice and search your soul before you did a doubtful thing.
   Well, Abigail had no choice this time. She clicked over the wall microphone and spoke into it.
   “Absalom?”
   “Yes, Sister Schuler?”
   “Come in. Your father wants you.”
   In his study Locke stood quiet for a moment, considering. Then he reached for the house microphone.
   “Sister Schuler, I’m using the televisor. Ask Absalom to wait.”
   He sat down before his private visor. His hands moved deftly.
   “Get me Dr. Ryan, the Wyoming Quizkid Cr?che. Joel Locke calling.”
   Idly as he waited he reached out to take an old-fashioned cloth-bound book from a shelf of antique curiosa. He read: But Absalom sent spies throughout all the tribes of Israel, saying, As soon as ye hear the sound of the trumpet, then ye shall say, Absalom reigneth in Hebron…
   “Brother Locke?” the televisor asked.
   The face of a white-haired, pleasant-featured man showed on the screen. Locke replaced the book and raised his hand in greeting.
   “Dr. Ryan. I’m sorry to keep bothering you.”
   “That’s all right,” Ryan said. “I’ve plenty of time. I’m supposed to be supervisor at the Cr?che, but the kids are running it to suit themselves.” He chuckled. “How’s Absalom?”
   “There’s a limit,” Locke said sourly. “I’ve given the kid his head, outlined a broad curriculum, and now he wants to study entropic logic. There are only two universities that handle the subject, and the nearest’s in Baja California.”
   “He could commute by copter, couldn’t he?” Ryan asked, but Locke grunted disapproval.
   “Take too long. Besides, one of the requirements is inboarding, under a strict regime. The discipline, mental and physical, is supposed to be necessary in order to master entropic logic. Which is spinach. I got the rudiments at home, though I had to use the tn-disney to visualize it.”
   Ryan laughed.
   “The kids here are taking it up. Uh-are you sure you understood it?”
   “Enough, yeah. Enough to realize it’s nothing for a kid to study until his horizons have expanded.”
   “We’re having no trouble with it,” the doctor said. “Don’t forget that Absalom’s a genius, not an ordinary youngster.”
   “I know. I know my responsibility, too. A normal home environment has to be maintained to give Absalom some sense of security-which is one reason I don’t want the boy to live in Baja California just now. I want to be able to protect him.”
   “We’ve disagreed on that point before. All the quizkids are pretty self-sufficient, Locke.”
   “Absalom’s a genius, and a child. Therefore he’s lacking in a sense of proportion. There are more dangers for him to avoid. I think it’s a grave mistake to give the quizkids their heads and let them do what they like. I refused to send Absalom to a Cr?che for an excellent reason. Putting all the boy geniuses in a batch and letting them fight it out. Completely artificial environment.”
   “I’m not arguing,” Ryan said. “It’s your business. Apparently you’ll never admit that there’s a sine curve of geniuses these days. A steady increase. In another generation—”
   “I was a child genius myself, but I got over it,” Locke said irritably. “I had enough trouble with my father. He was a tyrant, and if I hadn’t been lucky, he’d have managed to warp me psychologically way out of line. I adjusted, but I had trouble. I don’t want Absalom to have that trouble. That’s why I’m using psychonamics.”
   “Narcosynthesis? Enforced hypnotism?”
   “It’s not enforced,” Locke snapped. “It’s a valuable mental catharsis. Under hypnosis, he tells me everything that’s on his mind, and I can help him.”
   “I didn’t know you were doing that,” Ryan said slowly. “I’m not at all sure it’s a good idea.”
   “I don’t tell you how to run your Cr?che.”
   “No. But the kids do. A lot of them are smarter than I am.”
   “Immature intelligence is dangerous. A kid will skate on thin ice without making a test first. Don’t think I’m holding Absalom back. I’m just running tests for him first. I make sure the ice will hold him.
   Entropic logic I can understand, but he can’t, yet. So he’ll have to wait on that.”
   “Well?”
   Locke hesitated.“Uh-do you know if your boys have been communicating with Absalom?”
   “I don’t know,” Ryan said. “I don’t interfere with their lives.”
   “All right, I don’t want them interfering with mine, or with Absalom’s. I wish you’d find out if they’re getting in touch with him.”
   There was a long pause. Then Ryan said slowly:“I’ll try. But if I were you, Brother Locke, I’d let Absalam go to Baja California if he wants to.”
   “I know what I’m doing,” Locke said, and broke the beam. His gaze went toward the Bible again.
   Entropic logic!
   Once the boy reached maturity, his somatic and physiological symptoms would settle toward the norm, but meanwhile the pendulum still swung wildly. Absalom needed strict control, for his own good.
   And, for some reason, the boy had been trying to evade the hypnotic rapports lately. There was something going on.
   Thoughts moved chaotically through Locke’s mind. He forgot that Absalom was waiting for him, and remembered only when Abigail’s voice, on the wall transmitter, announced the evening meal.
   At dinner Abigail Schuler sat like Atropos between father and son, ready to clip the conversation whenever it did not suit her. Locke felt the beginnings of a long-standing irritation at Abigail’s attitude that she had to protect Absalom against his father. Perhaps conscious of that, Locke himself finally brought up the subject of Baja California.
   “You’ve apparently been studying the entropic logic thesis.” Absalom did not seem startled. “Are you convinced yet that it’s too advanced for you?”
   “No, Dad,” Absalom said. “I’m not convinced of that.”
   “The rudiments of calculus might seem easy to a youngster. But when he got far enough into it… I went over that entropic logic, son, through the entire book, and it was difficult enough for me. And I’ve a mature mind.”
   “I know you have. And I know I haven’t, yet. But I still don’t think it would be beyond me.”
   “Here’s the thing,” Locke said. “You might develop psychotic symptoms if you studied that thing, and you might not be able to recognize them in time. If we could have a rapport every night, or every other night, while you were studying—”
   “But it’s in Baja California!”
   “That’s the trouble. If you want to wait for my Sabbatical, I can go there with you. Or one of the nearer universities may start the course. I don’t want to be unreasonable. Logic should show you my motive.”
   “It does,” Absalom said. “That part’s all right. The only difficulty’s an intangible, isn’t it? I mean, you think my mind couldn’t assimilate entropic logic safely, and I’m convinced that it could.”
   “Exactly,” Locke said. “You’ve the advantage of knowing yourself better than I could know you.
   You’re handicapped by immaturity, lack of a sense of proportion. And I’ve had the advantage of more experience.”
   “Your own, though, Dad. How much would such values apply to me?”
   “You must let me be the judge of that, son.”
   “Maybe,” Absalom said. “I wish I’d gone to a quizkid cr?che, though.”
   “Aren’t you happy here?” Abigail asked, hurt, and the boy gave her a quick, warm look of affection.
   “Sure I am, Abbie. You know that.”
   “You’d be a lot less happy with dementia praecox,” Locke said sardonically. “Entropic logic, for instance, presupposes a grasp of temporal variations being assumed for problems involving relativity.”
   “Oh, that gives me a headache,” Abigail said. “And if you’re so worried about Absalom’s overtraining his mind, you shouldn’t talk to him like that.” She pressed buttons and slid the cloisonn? metal dishes into the compartment. “Coffee Brother Locke… milk, Absalom… and I’ll take tea.”
   Locke winked at his son, who merely looked solemn. Abigail rose with her teacup and headed toward the fireplace. Seizing the little hearth broom, she whisked away a few ashes, relaxed amid cushions, and warmed her skinny ankles by the wood fire. Locke patted back a yawn.
   “Until we settle this argument, son, matters must stand. Don’t tackle that book on entropic logic again. Or anything else on the subject. Right?”
   There was no answer.
   “Right?” Locke insisted.
   “I’m not sure,” Absalom said after a pause. “As a matter of fact, the book’s already given me a few ideas.”
   Looking across the table, Locke was struck by the incongruity of that incredibly developed mind in the childish body.
   “You’re still young,” he said. “A few days won’t matter. Don’t forget that legally I exercise control over you, though I’ll never do that without your agreement that I’m acting justly.”
   “Justice for you may not be justice for me,” Absalom said, drawing designs on the tablecloth with his fingernail.
   Locke stood up and laid his hand on the boy’s shoulder.
   “We’ll discuss it again, until we’ve thrashed it out right. Now I’ve some papers to correct.”
   He went out.
   “He’s acting for the best, Absalom,” Abigail said.
   “Of course he is, Abbie,” the boy agreed. But he remained thoughtful.
   The next day Locke went through his classes in an absent-minded fashion and, at noon, he televised Dr. Ryan at the Wyoming Quizkid Cr?che. Ryan seemed entirely too casual and noncommittal. He said he had asked the quizkids if they had been communicating with Absalom, and they had said no.
   “But they’ll lie at the drop of a hat, of course, if they think it advisable,” Ryan added, with inexplicable amusement.
   “What’s so funny?” Locke inquired.
   “I don’t know,” Ryan said. “The way the kids tolerate me. I’m useful to them at times, but-originally I was supposed to be supervisor here. Now the boys supervise me.”
   “Are you serious?”
   Ryan sobered.
   “I’ve a tremendous respect for the quizldds. And I think you’re making a very grave mistake in the way you’re handling your son. I was in your house once, a year ago. It’s your house. Only one room belongs to Absalom. He can’t leave any of his possessions around anywhere else. You’re dominating him tremendously.”
   “I’m trying to help him.”
   “Are you sure you know the right way?”
   “Certainly,” Locke snapped. “Even if I’m wrong, does that mean committing fil-filio—”
   “That’s an interesting point,” Ryan said casually. “You could have thought of the right words for matricide, parricide, or fratricide easily enough. But it’s seldom one kills his son. The word doesn’t come to the tongue quite as instantly.”
   Locke glared at the screen.“What the devil do you mean?”
   “Just be careful,” Ryan said. “I believe in the mutant theory, after running this Cr?che for fifteen years.”
   “I was a child genius myself,” Locke repeated.
   “Uh-huh,” Ryan said, his eyes intent. “I wonder if you know that the mutation’s supposed to be cumulative? Three generations ago, two percent of the population were child geniuses. Two generations ago, five percent. One generation-a sine curve, Brother Locke. And the I.Q. mounts proportionately.
   Wasn’t your father a genius too?”
   “He was,” Locke admitted. “But a maladjusted one.”
   “I thought so. Mutations take time. The theory is that the transition is taking place right now, from homo sapiens to homo superior.”
   “I know. It’s logical enough. Each generation of mutations-this dominant mutation at least-taking another step forward till homo superior is reached. What that will be—”
   “I don’t think we’ll ever know,” Ryan said quietly. “I don’t think we’d understand. How long will it take, I wonder? The next generation? I don’t think so. Five more generations, or ten or twenty? And each one taking another step, realizing another buried potentiality of homo, untilthe summit is reached.
   Superman, Joel.”
   “Absalom isn’t a superman,” Locke said practically. “Or a superchild, for that matter.”
   “Are you sure?”
   “Good Lord! Don’t you suppose I know my own son?”
   “I won’t answer that,” Ryan said. “I’m certain that I don’t know all there is to know about the quizkids in my Cr?che. Beltram, the Denver Cr?che supervisor, tells me the same thing. These quizkids are the next step in the mutation. You and I are members of a dying species, Brother Locke.”
   Locke’s face changed. Without a word he clicked off the televisor.
   The bell was ringing for his next class. But Locke stayed motionless, his cheeks and forehead slightly damp.
   Presently, his mouth twisted in a curiously unpleasant smile, he nodded and turned from the televisor…
   He got home at five. He came in quietly, by the side entrance, and took the elevator upstairs.
   Absalom’s door was dosed, but voices were coming through it faintly. Locke listened for a time. Then he rapped sharply on the panel.
   “Absalom. Come downstairs. I want to talk to you.”
   In the living room he told Abigail to stay out for a while. With his back to the fireplace, he waited until Absalom came.
   The enemies of my lord the king, and all that rise against thee to do thee hurt, be as that young man is…
   The boy entered without obvious embarrassment. He came forward and he faced his father, the boy-face calm and untroubled. He had poise, Locke saw, no doubt of that.
   “I overheard some of your conversation, Absalom,” Locke said. “It’s just as well,” Absalom said coolly. “I’d have told you tonight anyway. I’ve got to go on with that entropic course.”
   Locke ignored that.“Who were you vising?”
   “A boy I know. Malcolm Roberts, in the Denver quizldd Cr?che.”
   “Discussing entropic logic with him, eh? After what I’d told you?”
   “You’ll remember that I didn’t agree.”
   Locke put his hands behind him and interlaced his fingers.“Then you’ll also remember that I mentioned I had legal control over you.”
   “Legal,” Absalom said, “yes. Moral, no.”
   “This has nothing to do with morals.”
   “It has, though. And with ethics. Many of the youngsters-younger than I-at the quizkid cr?ches are studying entropic logic. It hasn’t harmed them. I must go to a cr?che, or to Baja California. I must.”
   Locke bent his head thoughtfully.
   “Wait a minute,” he said. “Sorry, son. I got emotionally tangled for a moment. Let’s go back on the plane of pure logic.”
   “All right,” Absalom said, with a quiet, imperceptible withdrawal.
   “I’m convinced that that particular study might be dangerous for you. I don’t want you to be hurt. I want you to have every possible opportunity, especially the ones I never had.”
   “No,” Absalom said, a curious note of maturity in his high voice. “It wasn’t lack of opportunity. It was incapability.”
   “What?” Locke said.
   “You could never allow yourself to be convinced I could safely study entropic logic. I’ve learned that. I’ve talked to other quizkids.”
   “Of private matters?”
   “They’re of my race,” Absalom said. “You’re not. And please don’t talk about filial love. You broke that law yourself long ago.”
   “Keep talking,” Locke said quietly, his mouth tight. “But make sure it’s logical.”
   “It is. I didn’t think I’d ever have to do this for a long time, but I’ve got to now. You’re holding me back from what I’ve got to do.”
   “The step mutation. Cumulative. I see.”
   The fire was too hot. Locke took a step forward from the hearth. Absalom made a slight movement of withdrawal. Locke looked at him intently.
   “It is a mutation,” the boy said. “Not the complete one, but Grandfather was one of the first steps.
   You, too-further along than he did. And I’m further than you. My children will be closer toward the ultimate mutation. The only psychonamic experts worth anything are the child geniuses of your generation.”
   “Thanks.”
   “You’re afraid of me,” Absalom said. “You’re afraid of me and jealous of me.”
   Locke started to laugh.“What about logic now?”
   The boy swallowed.“It is logic. Once you were convinced that the mutation was cumulative, you couldn’t bear to think I’d displace you. It’s a basic psychological warp in you. You had the same thing with Grandfather, in a different way. That’s why you turned to psychonamics, where you were a small god, dragging out the secret minds of your students, molding their brains as Adam was molded. You’re afraid that I’ll outstrip you. And I will.”
   “That’s why I let you study anything you wanted, I suppose?” Locke asked. “With this exception?”
   “Yes, it is. A lot of child geniuses work so hard they burn themselves out and lose their mental capacities entirely. You wouldn’t have talked so much about the danger if-under these circumstances-it hadn’t been the one thing paramount in your mind. Sure you gave me my head. And, subconsciously, you were hoping I would burn myself out, so I wouldn’t be a possible rival any more.”
   “I see.”
   “You let me study math, plane geometry, calculus, non-Euclidean, but you kept pace with me. If you didn’t know the subject already, you were careful to bone up on it, to assure yourself that it was something you could grasp. You made sure I couldn’t outstrip you, that I wouldn’t get any knowledge you couldn’t get. And that’s why you wouldn’t let me take entropic logic.”
   There was no expression on Locke’s face.
   “Why?” he asked coldly.
   “You couldn’t understand it yourself,” Absalom said. “You tried it, and it was beyond you. You’re not flexible. Your logic isn’t flexible. It’s founded on the fact that a second-hand registers sixty seconds.
   You’ve lost the sense of wonder. You’ve translated too much from abstract to concrete. I can understand entropic logic. I can understand it!”
   “You’ve picked this up in the last week,” Locke said.
   “No. You mean the rapports. A long time ago I learned to keep part of my mind blanked off under your probing.”
   “That’s impossible!” Locke said, startled.
   “It is for you. I’m a further step in the mutation. I have a lot of talents you don’t know anything about. And I know this-I’m not far enough advanced for my age. The boys in the cr?ches are ahead of me. Their parents followed natural laws-it’s the role of any parent to protect its young. Only the immature parents are Out of step-like you.”
   Locke was still quite impassive.
   “I’m immature? And I hate you? I’m jealous of you? You’ve quite settled on that?”
   “Is it true or not?”
   Locke didn’t answer. “You’re still inferior to me mentally,” he said, “and you will be for some years to come. Let’s say, if you want it that way, that your superiority lies in your-flexibility-and your homo superior talents. Whatever they are. Against that, balance the fact that I’m a physically mature adult and you weigh less than half of what Ido. I’m legally your guardian. And I’m stronger than you are.”
   Absalom swallowed again, but said nothing. Locke rose a little higher, looking down at the boy. His hand went to his middle, but found only a lightweight zipper.
   He walked to the door. He turned.
   “I’m going to prove to you that you’re my inferior,” he said coldly and quietly. “You’re going to admit it to me.”
   Absalom said nothing.
   Locke went upstairs. He touched the switch on his bureau, reached into the drawer, and withdrew an elastic lucite belt. He drew its cool, smooth length through his fingers once. Then he turned to the dropper again.
   His lips were white and bloodless by now.
   At the door of the living room he stopped, holding the belt. Absalom had not moved, but Abigail Schuler was standing beside the boy.
   “Get out, Sister Schuler,” Locke said.
   “You’re not going to whip him,” Abigail said, her head held high, her lips purse-string tight.
   “Get out.”
   “I won’t. I heard every word. And it’s true, all of it.”
   “Get out, I tell you!” Locke screamed.
   He ran forward, the belt uncoiled in his hand. Absalom’s nerve broke at last. He gasped with panic and dashed away, blindly seeking escape where there was none.
   Locke plunged after him.
   Abigail snatched up the little hearth broom and thrust it at Locke’s legs. The man yelled something inarticulate as he lost his balance. He came down heavily, trying to brace himself against the fall with stiff arms.
   His head struck the edge of a chair seat. He lay motionless.
   Over his still body, Abigail and Absalom looked at each other. Suddenly the woman dropped to her knees and began sobbing.
   “I’ve killed him,” she forced out painfully. “I’ve killed him-but I couldn’t let him whip you, Absalom!
   I couldn’t!”
   The boy caught his lower lip between his teeth. He came forward slowly to examine his father.
   “He’s not dead.”
   Abigail’s breath came out in a long, shuddering sigh.
   “Go on upstairs, Abbie,” Absalom said, frowning a little. “I’ll give him first aid. I know how.”
   “I can’t let you—”
   “Please, Abbie,” he coaxed. “You’ll faint or something. Lie down for a bit. It’s all right, really.”
   At last she took the dropper upstairs. Absalom, with a thoughtful glance at his father, went to the televisor.
   He called the Denver Cr?che. Briefly he outlined the situation.
   “What had I better do, Malcolm?”
   “Wait a minute.” There was a pause. Another young face showed on the screen. “Do this,” an assured, high-pitched voice said, and there followed certain intricate instructions. “Got that straight, Absalom?”
   “I have it. It won’t hurt him?”
   “He’ll live. He’s psychotically warped already. This will just give it a different twist, one that’s safe for you. It’s projection. He’ll externalize all his wishes, feelings, and so forth. On you. He’ll get his pleasure only Out of what you do, but he won’t be able to control you. You know the psychonamic key of his brain. Work with the frontal lobe chiefly. Be careful of Broca’s area. We don’t want aphasia. He must be made
   harmless to you, that’s all. Any killing would be awkward to handle. Besides, I suppose you wouldn’t want that.”
   “No,” Absalom said. “H-he’s my father.”
   “All right,” the young voice said. “Leave the screen on. I’ll watch and help.”
   Absalom turned toward the unconscious figure on the floor.
   For a long time the world had been shadowy now. Locke was used to it. He could still fulfill his ordinary functions, so he was not insane, in any sense of the word.
   Nor could he tell the truth to anyone. They had created a psychic block. Day after day he went to the university and taught psychonamics and came home and ate and waited in hopes that Absalom would call him on the televisor.
   And when Absalom called, he might condescend to tell something of what he was doing in Baja California. What he had accomplished. What he had achieved. For those things mattered now. They were the only things that mattered. The projection was complete.
   Absalom was seldom forgetful. He was a good son. He called daily, though sometimes, when work was pressing, he had to make the call short. But Joel Locke could always work at his immense scrapbooks, filled with clippings and photographs about Absalom. He was writing Absalom’s biography, too.
   He walked otherwise through a shadow world, existing in flesh and blood, in realized happiness, only when Absalom’s face appeared on the televisor screen. But he had not forgotten anything. He hated Absalom, and hated the horrible, unbreakable bond that would forever chain him to his own flesh-the flesh that was not quite his own, but one step further up the ladder of the new mutation.
   Sitting there in the twilight of unreality, his scrapbooks spread before him, the televisor set never used except when Absalom called, but standing ready before his chair, Joel Locke nursed his hatred and a quiet, secret satisfaction that had come to him.
   Some day Absalom would have a son. Some day. Some day.
   Copyright
   COPYRIGHT© 1975 BY CATHERINE MOORE KUTTNER, EXECUTRIX FOR THE ESTATE OF HENRY KUTTNER
   Introduction:“Henry Kuttner: A Neglected Master,”
   COPYRIGHT© 1975 BY RAY BRADBURY
   Published by arrangement with Ballantine Books A Division of Random House, Inc.
   ISBN: 034524415X
   201 East 50 Street New York, New York 10022
   Printed in the United States of America